Страница:
Артразведчики и тут оказались на высоте.
По приказу капитана Макова по рации полетели в штаб бригады данные, по которым огнем ее гаубичных батарей гитлеровцы были буквально сметены с мостового полотна. Само оно при этом осталось почти не поврежденным.
А разведчики посылали уже новые расчеты. Согласно им, огонь был перенесен на опорные пункты противника, расположенные на противоположной стороне Шпрее. Как раз туда стекался отступающий через мост враг.
Обычное на войне дело: никак не отмеченная ни в приказах, ни в наградных листах, эта оставшаяся, по существу, незамеченной солдатская инициатива спустя несколько часов обернулась такими плюсами, без которых дальнейшее продвижение всей 3-й ударной армии к Рейхстагу могло бы оказаться под большим вопросом.
28 апреля. Вторая половина дня. Ключик дороже золотого
28 апреля. Вечер. Битва на мосту
По приказу капитана Макова по рации полетели в штаб бригады данные, по которым огнем ее гаубичных батарей гитлеровцы были буквально сметены с мостового полотна. Само оно при этом осталось почти не поврежденным.
А разведчики посылали уже новые расчеты. Согласно им, огонь был перенесен на опорные пункты противника, расположенные на противоположной стороне Шпрее. Как раз туда стекался отступающий через мост враг.
Обычное на войне дело: никак не отмеченная ни в приказах, ни в наградных листах, эта оставшаяся, по существу, незамеченной солдатская инициатива спустя несколько часов обернулась такими плюсами, без которых дальнейшее продвижение всей 3-й ударной армии к Рейхстагу могло бы оказаться под большим вопросом.
28 апреля. Вторая половина дня. Ключик дороже золотого
Вполне естественно, что больше всех по поводу данного продвижения болела сейчас голова у командующего армией генерал-полковника В. Кузнецова.
Больше даже, чем у командующего фронтом маршала Г. Жукова. Для того было гораздо важнее то, о чем он вечером этого дня сообщал в Москву, в докладе тов. Сталину.
А именно, во-первых, что «по состоянию на 19.00 28 апреля 1945 г . … наступающие навстречу друг другу группы войск фронта (имеются в виду 2-я Гвардейская танковая и правый фланг 3-й ударной армий с севера; 5-я ударная, 8-я Гвардейская и две танковых армии с юга. – Примеч. авт.) находятся на удалении полтора километра одна от другой и в ближайшее время соединятся».
И во-вторых, что «наступление частей Конева по тылам 8 гв. А и 1 гв. ТА создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем».
Свой доклад Главковерху маршал завершал настоятельной просьбой. И поскольку по пустякам к Сталину обращаться было не только не принято, но и чревато, по ее содержанию можно с большой степенью точности определить, что на самом деле в этот момент было для Г. Жукова «во-первых», а что «во-вторых».
Так вот, у Верховного Главнокомандующего маршал, ни много ни мало, просил «установить разграничительную линию между войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов или (обратите внимание! – Примеч. авт.) разрешить мне сменить части 1-го Украинского фронта в г. Берлине» [65].
Из процитированного видно, что проблема «разграничения», а еще лучше – «смены», заботила Г. Жукова гораздо в большей степени, чем то, кто именно в конце концов на пути к «соединению» будет брать Рейхстаг.
Ну, допустим, не поспеет 3-я ударная! И что? Со встречного направления задачу выполнит Берзарин или, допустим, Чуйков.
Главное, что при любом раскладе это все равно будут войска его, 1-го Белорусского фронта…
Не ограничившись собственно докладом, Жуков еще продублировал его несколькими телефонными звонками в Кремль. Видя, как маршал из кожи лезет вон, чтобы наверстать в Берлине то, что он потерял на подходах к нему, Сталин благосклонно решил его поощрить. И приказал Коневу вывести войска из тех секторов германской столицы, которые «по плану» должен был захватить Жуков. Нетрудно представить, какие чувства испытывал Конев, когда, скрипя зубами, выполнял этот приказ. О новых солдатских жертвах при этом уже не задумывались. Потому что пока осуществлялась операция вывода частей одного и ввода другого фронтов, немцы успели снова втянуться в уже вроде бы отвоеванные нами районы. Так что пришлось врага оттуда выбивать повторно…
Кузнецову с его 3-й ударной в этом кровавом «повторении пройденного», слава Богу, участвовать не пришлось. Правда, и от главной «головной боли» не избавило. Потому что жуковскую логику относительно взятия Рейхстага «тем или иным командармом фронта» Кузнецов просто так, стоически принимать не собирался. И был готов в лепешку расшибиться, но доказать, что не зря именно по его дивизиям разошлись Знамена Победы. Тем более что одно из них – у Шатилова, к Рейхстагу было сейчас ближе всего. Особенно наглядно это было видно на карте. Вот прямо перед корпусом Переверткина широкая полудуга реки Шпрее! Вот через нее мост Мольтке! А прямо за ним – казалось, только руку протяни – между двумя строениями – белым зданием бывшего швейцарского посольства и темно-красной, занимающей целый квартал громадой Имперского министерства внутренних дел располагался проход на Королевскую площадь. Именно в ее глубине укрылся Рейхстаг.
Только «близок локоток, да не укусишь!». В иные времена и в других условиях проскочить туда одним броском можно было бы. Да только теперь весь раскинувшийся за рекой правительственный квартал с прилегающим к нему парком Тиргартен немцы превратили в настоящий укрепрайон. Аэрофотосъемка и данные армейской разведки свидетельствовали, что улицы и площади вокруг Рейхстага гитлеровцы подготовили к длительной обороне. Всюду, где только позволяли условия, оборудовали траншеи, ходы сообщения, укрытия. Соединенные между собой подземными ходами укрепления не просто бетонировали, а для особой прочности еще и прокладывали двойные стены полутораметровым слоем каучука. Кроме того, вражескую оборону усиливали многочисленные противотанковые рвы, проволочные заграждения, минные поля. Сам Рейхстаг, а также другие обрамляющие Королевскую площадь здания бывшего посольского квартала, МВД и Кроль-оперы, представлявшие собой костяк так называемого девятого оборонительного сектора, были особо сильно укреплены. В них размещались крупные гарнизоны, связанные между собой огневым взаимодействием.
Свежая, датированная 28-м числом разведсводка штаба гласила, что перед фронтом армии всю эту добротно обустроенную крепость обороняет «тридцать один пехотный батальон, примерно равный по своему численному составу четырем пехотным дивизиям». Несколько ранее – уже по другим каналам – командарм получил информацию, что по приказу гросс-адмирала Деница в ночь на 28-е в этот район был сброшен срочно доставленный из Ростока батальон морской пехоты. По сведениям, полученным от захваченных позже пленных моряков, Гитлер лично провел во дворе Имперской канцелярии смотр войск, предназначенных для обороны Рейхстага. И приказал драться до последнего солдата.
Осталось только уточнить количество вражеской артиллерии. Но и без особых подсчетов было ясно, что здесь немцы сосредоточили внушительную силу. По последнему докладу комкора Переверткина, со стороны парка Тиргартен и чуть восточнее по нашим войскам велся интенсивный артиллерийский огонь. Это подтверждало данные армейской и воздушной разведок, что в парке гитлеровцы разместили перенацеленные на наземные цели зенитные и крупного калибра артиллерийские батареи. А в непосредственной близости от Королевской площади установили на прямую наводку дивизион тяжелых орудий.
Часть стволов, судя по всему, противник развернул в противоположную сторону, откуда как раз и двигались на соединение с 3-й ударной армией танковые части и пехотные подразделения генерал-полковников Берзарина и Чуйкова.
Конечно, и на их пути располагались объекты, которые просто так, без ожесточенного сопротивления фашисты сдавать не собирались. Той же 5-й ударной предстояло отбивать сильно укрепленные здания министерства авиации Геринга, гестапо и, конечно же, последнее пристанище Гитлера – подземный бункер в Имперской канцелярии…
Но все же не было на пути конкурентов Кузнецова такой неудобной водной преграды – широкой, с отвесными, закованными в полированный гранит берегами! Перемахнуть через нее по кратчайшему к Рейхстагу пути можно было только по мосту Мольтке.
Так что надо его захватывать, пока он целехонек! Иначе придется разворачивать войска на обходные пути или возиться здесь же с наведением собственной переправы. А это неизбежная потеря людей и техники.
А главное – темпа наступления. Или проще – того самого времени, которое в расчетах нашего командования и лично генерал-полковника В. Кузнецова стало в Берлинской операции самой дорогой вещью. Дороже всех тех богатых трофеев, которые 3-я ударная захватила в течение последних двух недель. Список захваченного лежал перед командармом. Чего только в нем не значилось! И танки, и бронетранспортеры, и орудия, и паровозы, и электростанции, и трамвайные вагоны, и даже 46 кг золота и 20 тонн серебра [66].
Сейчас весь этот драгоценный лом он бы, не глядя, махнул на годный к переправе мост Мольтке – этот заветный «ключик» от двери, открыв которую, можно навсегда войти в историю.
Соответствующее историческое распоряжение командарм Кузнецов уже в этот день сделал: он впервые и конкретно поставил перед корпусом Переверткина задачу взять Рейхстаг…
Больше даже, чем у командующего фронтом маршала Г. Жукова. Для того было гораздо важнее то, о чем он вечером этого дня сообщал в Москву, в докладе тов. Сталину.
А именно, во-первых, что «по состоянию на 19.00 28 апреля 1945 г . … наступающие навстречу друг другу группы войск фронта (имеются в виду 2-я Гвардейская танковая и правый фланг 3-й ударной армий с севера; 5-я ударная, 8-я Гвардейская и две танковых армии с юга. – Примеч. авт.) находятся на удалении полтора километра одна от другой и в ближайшее время соединятся».
И во-вторых, что «наступление частей Конева по тылам 8 гв. А и 1 гв. ТА создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем».
Свой доклад Главковерху маршал завершал настоятельной просьбой. И поскольку по пустякам к Сталину обращаться было не только не принято, но и чревато, по ее содержанию можно с большой степенью точности определить, что на самом деле в этот момент было для Г. Жукова «во-первых», а что «во-вторых».
Так вот, у Верховного Главнокомандующего маршал, ни много ни мало, просил «установить разграничительную линию между войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов или (обратите внимание! – Примеч. авт.) разрешить мне сменить части 1-го Украинского фронта в г. Берлине» [65].
Из процитированного видно, что проблема «разграничения», а еще лучше – «смены», заботила Г. Жукова гораздо в большей степени, чем то, кто именно в конце концов на пути к «соединению» будет брать Рейхстаг.
Ну, допустим, не поспеет 3-я ударная! И что? Со встречного направления задачу выполнит Берзарин или, допустим, Чуйков.
Главное, что при любом раскладе это все равно будут войска его, 1-го Белорусского фронта…
Не ограничившись собственно докладом, Жуков еще продублировал его несколькими телефонными звонками в Кремль. Видя, как маршал из кожи лезет вон, чтобы наверстать в Берлине то, что он потерял на подходах к нему, Сталин благосклонно решил его поощрить. И приказал Коневу вывести войска из тех секторов германской столицы, которые «по плану» должен был захватить Жуков. Нетрудно представить, какие чувства испытывал Конев, когда, скрипя зубами, выполнял этот приказ. О новых солдатских жертвах при этом уже не задумывались. Потому что пока осуществлялась операция вывода частей одного и ввода другого фронтов, немцы успели снова втянуться в уже вроде бы отвоеванные нами районы. Так что пришлось врага оттуда выбивать повторно…
Кузнецову с его 3-й ударной в этом кровавом «повторении пройденного», слава Богу, участвовать не пришлось. Правда, и от главной «головной боли» не избавило. Потому что жуковскую логику относительно взятия Рейхстага «тем или иным командармом фронта» Кузнецов просто так, стоически принимать не собирался. И был готов в лепешку расшибиться, но доказать, что не зря именно по его дивизиям разошлись Знамена Победы. Тем более что одно из них – у Шатилова, к Рейхстагу было сейчас ближе всего. Особенно наглядно это было видно на карте. Вот прямо перед корпусом Переверткина широкая полудуга реки Шпрее! Вот через нее мост Мольтке! А прямо за ним – казалось, только руку протяни – между двумя строениями – белым зданием бывшего швейцарского посольства и темно-красной, занимающей целый квартал громадой Имперского министерства внутренних дел располагался проход на Королевскую площадь. Именно в ее глубине укрылся Рейхстаг.
Только «близок локоток, да не укусишь!». В иные времена и в других условиях проскочить туда одним броском можно было бы. Да только теперь весь раскинувшийся за рекой правительственный квартал с прилегающим к нему парком Тиргартен немцы превратили в настоящий укрепрайон. Аэрофотосъемка и данные армейской разведки свидетельствовали, что улицы и площади вокруг Рейхстага гитлеровцы подготовили к длительной обороне. Всюду, где только позволяли условия, оборудовали траншеи, ходы сообщения, укрытия. Соединенные между собой подземными ходами укрепления не просто бетонировали, а для особой прочности еще и прокладывали двойные стены полутораметровым слоем каучука. Кроме того, вражескую оборону усиливали многочисленные противотанковые рвы, проволочные заграждения, минные поля. Сам Рейхстаг, а также другие обрамляющие Королевскую площадь здания бывшего посольского квартала, МВД и Кроль-оперы, представлявшие собой костяк так называемого девятого оборонительного сектора, были особо сильно укреплены. В них размещались крупные гарнизоны, связанные между собой огневым взаимодействием.
Свежая, датированная 28-м числом разведсводка штаба гласила, что перед фронтом армии всю эту добротно обустроенную крепость обороняет «тридцать один пехотный батальон, примерно равный по своему численному составу четырем пехотным дивизиям». Несколько ранее – уже по другим каналам – командарм получил информацию, что по приказу гросс-адмирала Деница в ночь на 28-е в этот район был сброшен срочно доставленный из Ростока батальон морской пехоты. По сведениям, полученным от захваченных позже пленных моряков, Гитлер лично провел во дворе Имперской канцелярии смотр войск, предназначенных для обороны Рейхстага. И приказал драться до последнего солдата.
Осталось только уточнить количество вражеской артиллерии. Но и без особых подсчетов было ясно, что здесь немцы сосредоточили внушительную силу. По последнему докладу комкора Переверткина, со стороны парка Тиргартен и чуть восточнее по нашим войскам велся интенсивный артиллерийский огонь. Это подтверждало данные армейской и воздушной разведок, что в парке гитлеровцы разместили перенацеленные на наземные цели зенитные и крупного калибра артиллерийские батареи. А в непосредственной близости от Королевской площади установили на прямую наводку дивизион тяжелых орудий.
Часть стволов, судя по всему, противник развернул в противоположную сторону, откуда как раз и двигались на соединение с 3-й ударной армией танковые части и пехотные подразделения генерал-полковников Берзарина и Чуйкова.
Конечно, и на их пути располагались объекты, которые просто так, без ожесточенного сопротивления фашисты сдавать не собирались. Той же 5-й ударной предстояло отбивать сильно укрепленные здания министерства авиации Геринга, гестапо и, конечно же, последнее пристанище Гитлера – подземный бункер в Имперской канцелярии…
Но все же не было на пути конкурентов Кузнецова такой неудобной водной преграды – широкой, с отвесными, закованными в полированный гранит берегами! Перемахнуть через нее по кратчайшему к Рейхстагу пути можно было только по мосту Мольтке.
Так что надо его захватывать, пока он целехонек! Иначе придется разворачивать войска на обходные пути или возиться здесь же с наведением собственной переправы. А это неизбежная потеря людей и техники.
А главное – темпа наступления. Или проще – того самого времени, которое в расчетах нашего командования и лично генерал-полковника В. Кузнецова стало в Берлинской операции самой дорогой вещью. Дороже всех тех богатых трофеев, которые 3-я ударная захватила в течение последних двух недель. Список захваченного лежал перед командармом. Чего только в нем не значилось! И танки, и бронетранспортеры, и орудия, и паровозы, и электростанции, и трамвайные вагоны, и даже 46 кг золота и 20 тонн серебра [66].
Сейчас весь этот драгоценный лом он бы, не глядя, махнул на годный к переправе мост Мольтке – этот заветный «ключик» от двери, открыв которую, можно навсегда войти в историю.
Соответствующее историческое распоряжение командарм Кузнецов уже в этот день сделал: он впервые и конкретно поставил перед корпусом Переверткина задачу взять Рейхстаг…
28 апреля. Вечер. Битва на мосту
В 18.00 комдив Шатилов связался по телефону с Переверткиным и, доложив, что 756-й полк Зинченко первым батальоном вышел к мосту Мольтке, сообщил:
– Мое решение такое: выходить на ту сторону реки, занимать плацдарм и готовить штурм Рейхстага. Захват плацдарма возложу на Зинченко, потом введу полк Плеходанова.
– Правильное решение! – после минутного раздумья ответил Семен Николаевич. – 171-я сейчас тоже выходит к Шпрее левее вас. Будем и ее на ту сторону выводить. А как подойдет 207-я – введем и ее. Она будет справа.
«Вот так и было, – пишет в своих мемуарах генерал Шатилов, – принято решение о штурме Рейхстага. Без звона литавр и барабанного боя. Не было торжественных фраз. Никто заранее не отдавал такого приказа, все получилось обыденно и просто… обстановка сама подсказала: Рейхстаг – вот он. Надо же брать его!» [67].
…Комбата Неустроева столь пространные мысли по поводу взятия Рейхстага в тот момент не только не занимали, но даже не посещали. Со своего наблюдательного пункта – из огромной воронки от фугасного снаряда, расположенного несколько левее моста Мольтке, он имел возможность, пусть и не так панорамно, как командующий армией, но зато более предметно обозревать то, что в ближайшие час-два предстояло преодолеть и отбить его батальону.
Увиденное к благодушию не располагало. Вокруг рвались фашистские снаряды и мины. А впереди сквозь огонь, дым и белесую завесу известковой пыли просматривались абсолютно отвесные, возвышающиеся на три метра выше уровня воды каменные берега Шпрее.
Соединявший их мост пока оставался цел. Час назад исключительно удачно поработавшая наша артиллерия изрядно потрепала и отступавшую по нему немецкую пехоту, и оборону на том берегу. Но при этом ухитрилась оставить сам мост невредимым…
Вот и дальше бы так! Правда, с «нашей стороны» мост был забаррикадирован толстыми, опутанными колючей проволокой бревнами. В одном месте баррикаду сдвинул наш танк Т-34, который попытался преодолеть мост с ходу. Но теперь, подбитый, он стоял на той, вражеской стороне моста и служил дополнительным препятствием для прохода нашей пехоты, а главное техники. Сама же переправа длиной примерно метров 50—60 по всей своей протяженности находилась под прицелом немецкой артиллерии, а также фаустников и пулеметчиков, засевших в зданиях швейцарского посольства и «доме Гиммлера». В последнем, судя по обилию вспышек и плотности ведущегося оттуда огня, противник создал разветвленную, многоярусную систему долговременной обороны.
Но все это, если по-прежнему не подведут артиллерия и танкисты, вопрос решаемый. Все лучше, чем, лишившись готовой переправы, наводить под встречным огнем понтоны или переправляться на подручных средствах, непонятно еще, каким макаром спрыгивать-запрыгивать на высоченные парапеты.
Это ж так и всех ребят утопить недолго…
К 19.00, когда полковник Зинченко передал Неустроеву приказ начать форсировать Шпрее, в район моста с «нашей» стороны подтянулось уже немало народу.
И не только непосредственно для данного дела нужного – вроде только что подошедшего батальона капитана Давыдова из соседнего 674-го полка или батальона лейтенанта К. Самсонова из 171-й дивизии, который выдвинулся на исходную несколько левее.
Словно почуяв особую важность момента, в ближний тыл набежало огромное множество представителей вышестоящих штабов и политорганов. Проникли даже корреспонденты фронтовых и центральных газет.
Не вызвало у Неустроева особого энтузиазма и прибытие адъютанта командира корпуса майора Бондаря, который вместе с несколькими наблюдателями и рацией вдруг плюхнулся, как снег на голову, к нему в воронку, она же НП.
– Ну вот! – досадливо чертыхнулся вполголоса капитан. – И «корпусное око» прибыло – Гитлера живьем брать!
Судя по всему, точно такую же реакцию вызвало поначалу у комбата и появление группы капитана Макова, которая наконец-то добралась до места, назначенного командованием корпуса. Забегая вперед, скажем, что в первом же бою, а затем и в ходе последующих событий действия группы и ее командира заставили С. Неустроева совершенно поменять свое мнение.
К тому же тогда он даже представить себе не мог, с какими приключениями добирались до него «маковцы». Одно из таких, наиболее запомнившееся, произошло в середине дня на самом подходе к мосту Мольтке. Капитан Маков приказал своим ребятам овладеть стоящим на пути их следования полуразрушенным строением, которое находилось на противоположной стороне небольшого сквера. Но только выдвинулись – возникла новая проблема. Вывалилась прямо под дула автоматов непонятно откуда взявшаяся толпа гражданских лиц. И обезумев от страха, заметалась под свист пуль с обеих сторон.
Еще бы! Должно быть, в первый раз так близко, почти нос к носу, столкнулись с «грозным русс Иваном», о «жуткой кровожадности» которого геббельсовская пропаганда прожужжала берлинцам все уши…
А «грозный Иван» сам опешил от такой неожиданной картины. Топтаться на месте – самим попасться на вражескую мушку. Бить через толпу? Как можно! Жизнь этих прижавшихся к стене стариков, женщин, детей и так на волоске: всюду разрывы, визг мин, щелканье пуль по брусчатке. Ближайший дом, где они могли бы укрыться, объят пламенем…
В этой драматичной ситуации быстрее других сориентировался Михаил Минин. Он как раз только-только сменил позицию и оказался неподалеку от входа в подвал, где обосновалось отделение связи с рацией. В своих воспоминаниях Михаил Петрович пишет: «Я попросил капитана В. Макова, который в это время уточнял задачи наступающим, разрешить немецким гражданам хотя бы временно скрыться от огня в этом подвале. Капитан одобрительно кивнул головой, и я на немецком языке громко крикнул: „Граждане, быстрее бегите сюда, в убежище!“ И указал рукой на вход. Считанные секунды они стояли в какой-то нерешительности, а потом все разом побежали. Слезы радости катились у них из глаз. Буквально все взрослые – старики, женщины, девушки и подростки, пробегая мимо меня, искренне благо-дарили» [68].
Как – эту деталь Михаил Петрович скромно опустил. А в приватной беседе со мной, сильно смущаясь, пояснил:
– Они мне руки целовали. Представляете, у каждого из нас после многочасовых приключений в горящих развалинах, перебежек, пальбы не только руки – лица были покрыты густым слоем из пыли, пороховой гари, копоти. А тут вот как я держал автомат – кисти рук вдруг белизной засверкали…
Недолго, однако, они «сверкали». Уже довольно скоро они снова обрели свой привычно закопченный, трудовой вид. Потому что пришлось опять вести бой в окружении в том самом доме, из которого они так удачно корректировали огонь наших батарей по мосту Мольтке.
Теперь этот объект предстояло как можно быстрее брать. И для этого каждый боец, в том числе и из группы Макова, был комбату Неустроеву совсем не лишний. Так оно и случилось, потому что понятный ход комбатовской мысли внезапно оборвало то, чего так опасались на этом берегу все: от самого Неустроева до командарма Кузнецова.
Где-то на середине моста вдруг высоко взлетел огненный столб, а воздух потряс оглушительный взрыв. В реку полетели бетонные квадраты, фрагменты металлических балок, куски облицовочных плит.
При виде этой картины у Неустроева екнуло сердце. Вот оно, самое худшее. Фашисты все-таки подорвали переправу!
Однако, когда рассеялся дым, оказалось, что не все так уж и безнадежно. То ли попав под прицельный огонь нашей артиллерии, грамотно накрывшей отступающих на южный берег гитлеровцев, то ли просто из-за естественно начавшейся спешки, но немецкие саперы явно просчитались. Подвешенные ими к опорам моста фугасы сработали вполсилы. То есть, взорвавшись, они лишь повредили середину моста. В результате полотно на этом участке частично искривилось, частично ушло вниз, застряв на полуразрушенных опорах. Пехота по этим осевшим, но сцепившимся плитам, по торчащей из бетона арматуре проскочить на вражескую сторону вполне могла. Иное дело пушки и бронетехника. И образовавшийся провал, и два застывших на мосту трамвайных вагончика, да и все тот же подбитый фашистами Т-34 – все это самым непосредственным образом затрудняло переброс техники…
Однако все эти вновь возникшие препятствия необходимость срочного форсирования Шпрее не отменяли. Просто теперь – уже в который раз – пехота должна была рассчитывать лишь на себя да весьма осторожную (дабы не задеть в столь плотном бою своих) работу артиллерии.
Из воспоминаний Степана Неустроева:
«Кто пойдет первым? После короткого раздумья я пришел к твердому решению, что следует послать младшего сержанта Петра Пятницкого. Вместе с ним мы прошли большой путь. Я любил его за храбрость, безупречную исполнительность, за хватку в бою. Пятницкий был моим ординарцем. Но когда требовалось выполнить особо важное поручение в масштабе отделения или взвода, я смело поручал его Петру…» [69].
Здесь, немного прервав повествование Неустроева, нужно бы сказать несколько слов о младшем сержанте Пятницком. Уже в самом начале войны – летом 41-го – Пятницкий попал в плен. Два раза бежал. Оба неудачно. За побеги подвергся страшным истязаниям. И то, что после них выжил, – настоящее чудо. Но еще большее чудо, что дожил до 1944 г ., когда его вызволила из неволи наша наступающая армия. После призыва попал в 756-й полк, в батальон к Неустроеву. Воевал не просто храбро – отчаянно. Видимо, душу отводил после всех страданий и унижений в гитлеровском плену…
Но вернемся к эпизоду, когда перед форсированием моста Мольтке комбат Неустроев решил, что именно Пятницкий может лучше других выполнить роль «впереди идущего» в этом смертельно опасном задании.
«Вызвав его к себе, я сказал:
– Придется тебе, Петя, со взводом резерва первому преодолеть Шпрее по мосту, за тобой повзводно пойдет весь батальон.
От волнения на скуластом лице младшего сержанта заходили желваки. Я понимал, что он не боится ни гибели, ни ранения, а озабочен в эту минуту только одним: сможет ли он исполнить то, что ему поручено?
Пятницкий ответил:
– Задача ясна» [70].
Продвижение передового взвода неустроевского батальона началось под бешеный аккомпанемент вступивших в яростную дуэль немецких и наших батарей. В быстро наступающей темноте взводу Пятницкого удалось почти вплотную подобраться к баррикаде у входа на мост. Но как раз в этот момент артиллерия противника перенесла огонь на атакующую пехоту. Дорогу взводу Пятницкого преградила сплошная стена разрывов. Бойцы были вынуждены залечь.
Затаив дыхание, сквозь дым, гарь и всполохи разрывов Неустроев до рези в глазах пытался разглядеть, что же там происходит с его авангардом. Впрочем, и так было ясно: еще несколько минут задержки, и от взвода Пятницкого останутся одни воспоминания. Требовалось предпринимать нечто решительное, способное немедленно переломить ситуацию.
Связавшись по телефону с комполка Зинченко и доложив обстановку, комбат решил уплотнить ряды наступающих и одним броском вперед вывести их из-под вражеского артналета. Для этого он ввел в бой еще один взвод – младшего лейтенанта Н. Лебедева.
Разведчики из группы капитана В. Макова в этот момент срочно перегоняли по рации в штаб своей артбригады данные по первоочередным целям. Видимо, не хуже них наводили пушки на вражеские цели и корректировщики других артдивизионов. Потому что хоть и не сразу, но все более очевидно стали проявляться результаты их умелой работы. Очень скоро огневая поддержка вражеских батарей со стороны Тиргартен-парка заметно ослабла. А главное, оказались подавленными многие огневые точки, оборудованные в укрепленных зданиях на противоположной стороне моста, на набережных Кронпринценуфен и Шлиффенуфен.
В итоге противник уже не мог обстреливать нашу ступившую на мост пехоту с прежней интенсивностью и мощью. Да и опустившаяся густая темнота, лишившая немцев возможности вести прицельный огонь, была нашему штурмовому отряду только на руку…
Вернемся к рассказу С. Неустроева:
«Настал решающий момент для форсирования Шпрее.
Взвод Петра Пятницкого и взвод Николая Лебедева бросились вперед. Следуя за разрывами наших артиллерийских снарядов, солдаты устремились к мосту. Затем вперед бросились бойцы роты старшего лейтенанта Панкратова. Тем временем Пятницкий перебрался на другой берег реки. За ним Лебедев. Вскоре на тот берег перебралась вторая стрелковая рота лейтенанта Михаила Гранкина, за ней пулеметчики, минометчики и остальные подразделения моего батальона» [71].
Наблюдая за ходом боя со своей «невысокой батальонной колокольни», капитан С. Неустроев, естественно, мог отслеживать маневры других участников форсирования лишь постольку-поскольку.
А между тем в темноте да суматохе вслед за взводами и ротами неустроевцев через мост продрались и другие передовые подразделения. В частности, уже упомянутый батальон старшего лейтенанта К. Самсонова, который действовал с левого от моста фланга. Вся эта не бог весть какая по численности «группировка» при дружной поддержке танковых пушек и орудий прямой наводкой с «нашего» берега все-таки сумела перескочить по мосту и зацепиться за небольшой пятачок перед выходящими на набережную зданиями.
Зацепиться-то зацепилась, да очень скоро оказалась отсеченной от основных сил, тщетно пытавшихся повторить маршрут своего авангарда. И все потому, что резко усилившийся после некоторого затишья вражеский огонь из здания швейцарского посольства и «дома Гиммлера» снова накрыл проход по мосту почти сплошной свинцовой завесой.
В результате ввод новых сил для закрепления и развития достигнутого успеха застопорился. А передовой отряд, залегший у схода с моста на набережную как раз напротив прохода к Королевской площади, оказался под мощным перекрестным огнем.
Так, в общем-то, рисовалась ситуация с «нашего» берега. Рисовалась, конечно, весьма приблизительно, потому что в условиях ночного боя, да еще в отрыве от основных сил, происходящее на плацдарме могло только угадываться.
Сомнений не вызывало только одно: там шел тяжелый, неравный бой. Цена его исхода была невероятно высока – от напрасно понесенных жертв до утраты оправдать высокую честь первыми поднять знамя Победы над поверженным Рейхстагом.
Не случайно поэтому штаб корпуса буквально висел на рации у капитана Макова, раз за разом требуя доложить обстановку на мосту, а главное на плацдарме.
Ну кто мог сейчас здесь, с противоположного берега, разобраться в том, что там происходило? Надо было снова отправлять на задание своих ребят.
Из воспоминаний Михаила Петровича Минина:
«Капитан В. Н. Маков приказал мне с пятью разведчиками под прикрытием штурмовой группы и подразделений батальона С. А. Неустроева срочно переправиться по мосту на противоположную сторону и доложить обстановку. Протянуть туда проводную связь или переправить рацию в то время было делом безнадежным, так как противник сильно обстреливал мост.
Преодолеть это сравнительно небольшое расстояние в 120 метров между зданиями противоположных набережных можно было только стремительным броском, налегке. Особенно сильный прицельный пулеметный огонь противник вел справа, из строений, расположенных вдоль набережной Шлиффен-уфер» [72].
Дальше началось то, что можно назвать редкой солдатской удачей. Видимо, у этого зловредного пулемета был небольшой угол обстрела, так как пули ложились узкой полосой посредине моста. Кроме того, Минин, как солдат бывалый, уже приглядевшийся к повадкам противника, знал, что немецкие пулеметчики работали строго по правилам: пять секунд очередь, пятнадцать секунд пауза. Хоть часы проверяй!
Все эти немаловажные обстоятельства плюс темнота все-таки давали смельчаку какой-то шанс проскочить самый опасный участок на мосту.
Впрочем, давайте снова вернемся к рассказу М. П. Минина:
«Я решил преодолеть это расстояние стремительным броском в три этапа: сначала от исходного рубежа до баррикады, затем от баррикады до танка и, наконец, от танка до углового здания, что было левее моста.
На всех этих этапах я бежал первым, а за мной по одному перебегали остальные разведчики. Перебегая от баррикады до танка, я чуть было не стал жертвой нелепого случая. В темноте я не заметил, что на небольшом участке широкого тротуара моста асфальт был раздроблен на мелкие кусочки. Когда я наступил на крошки асфальта, словно на горох, нога поскользнулась, и я, делая огромные шаги, еле-еле удержал равновесие. Упади на мосту, наверняка был бы прошит пулеметной очередью…»
– Мое решение такое: выходить на ту сторону реки, занимать плацдарм и готовить штурм Рейхстага. Захват плацдарма возложу на Зинченко, потом введу полк Плеходанова.
– Правильное решение! – после минутного раздумья ответил Семен Николаевич. – 171-я сейчас тоже выходит к Шпрее левее вас. Будем и ее на ту сторону выводить. А как подойдет 207-я – введем и ее. Она будет справа.
«Вот так и было, – пишет в своих мемуарах генерал Шатилов, – принято решение о штурме Рейхстага. Без звона литавр и барабанного боя. Не было торжественных фраз. Никто заранее не отдавал такого приказа, все получилось обыденно и просто… обстановка сама подсказала: Рейхстаг – вот он. Надо же брать его!» [67].
…Комбата Неустроева столь пространные мысли по поводу взятия Рейхстага в тот момент не только не занимали, но даже не посещали. Со своего наблюдательного пункта – из огромной воронки от фугасного снаряда, расположенного несколько левее моста Мольтке, он имел возможность, пусть и не так панорамно, как командующий армией, но зато более предметно обозревать то, что в ближайшие час-два предстояло преодолеть и отбить его батальону.
Увиденное к благодушию не располагало. Вокруг рвались фашистские снаряды и мины. А впереди сквозь огонь, дым и белесую завесу известковой пыли просматривались абсолютно отвесные, возвышающиеся на три метра выше уровня воды каменные берега Шпрее.
Соединявший их мост пока оставался цел. Час назад исключительно удачно поработавшая наша артиллерия изрядно потрепала и отступавшую по нему немецкую пехоту, и оборону на том берегу. Но при этом ухитрилась оставить сам мост невредимым…
Вот и дальше бы так! Правда, с «нашей стороны» мост был забаррикадирован толстыми, опутанными колючей проволокой бревнами. В одном месте баррикаду сдвинул наш танк Т-34, который попытался преодолеть мост с ходу. Но теперь, подбитый, он стоял на той, вражеской стороне моста и служил дополнительным препятствием для прохода нашей пехоты, а главное техники. Сама же переправа длиной примерно метров 50—60 по всей своей протяженности находилась под прицелом немецкой артиллерии, а также фаустников и пулеметчиков, засевших в зданиях швейцарского посольства и «доме Гиммлера». В последнем, судя по обилию вспышек и плотности ведущегося оттуда огня, противник создал разветвленную, многоярусную систему долговременной обороны.
Но все это, если по-прежнему не подведут артиллерия и танкисты, вопрос решаемый. Все лучше, чем, лишившись готовой переправы, наводить под встречным огнем понтоны или переправляться на подручных средствах, непонятно еще, каким макаром спрыгивать-запрыгивать на высоченные парапеты.
Это ж так и всех ребят утопить недолго…
К 19.00, когда полковник Зинченко передал Неустроеву приказ начать форсировать Шпрее, в район моста с «нашей» стороны подтянулось уже немало народу.
И не только непосредственно для данного дела нужного – вроде только что подошедшего батальона капитана Давыдова из соседнего 674-го полка или батальона лейтенанта К. Самсонова из 171-й дивизии, который выдвинулся на исходную несколько левее.
Словно почуяв особую важность момента, в ближний тыл набежало огромное множество представителей вышестоящих штабов и политорганов. Проникли даже корреспонденты фронтовых и центральных газет.
Не вызвало у Неустроева особого энтузиазма и прибытие адъютанта командира корпуса майора Бондаря, который вместе с несколькими наблюдателями и рацией вдруг плюхнулся, как снег на голову, к нему в воронку, она же НП.
– Ну вот! – досадливо чертыхнулся вполголоса капитан. – И «корпусное око» прибыло – Гитлера живьем брать!
Судя по всему, точно такую же реакцию вызвало поначалу у комбата и появление группы капитана Макова, которая наконец-то добралась до места, назначенного командованием корпуса. Забегая вперед, скажем, что в первом же бою, а затем и в ходе последующих событий действия группы и ее командира заставили С. Неустроева совершенно поменять свое мнение.
К тому же тогда он даже представить себе не мог, с какими приключениями добирались до него «маковцы». Одно из таких, наиболее запомнившееся, произошло в середине дня на самом подходе к мосту Мольтке. Капитан Маков приказал своим ребятам овладеть стоящим на пути их следования полуразрушенным строением, которое находилось на противоположной стороне небольшого сквера. Но только выдвинулись – возникла новая проблема. Вывалилась прямо под дула автоматов непонятно откуда взявшаяся толпа гражданских лиц. И обезумев от страха, заметалась под свист пуль с обеих сторон.
Еще бы! Должно быть, в первый раз так близко, почти нос к носу, столкнулись с «грозным русс Иваном», о «жуткой кровожадности» которого геббельсовская пропаганда прожужжала берлинцам все уши…
А «грозный Иван» сам опешил от такой неожиданной картины. Топтаться на месте – самим попасться на вражескую мушку. Бить через толпу? Как можно! Жизнь этих прижавшихся к стене стариков, женщин, детей и так на волоске: всюду разрывы, визг мин, щелканье пуль по брусчатке. Ближайший дом, где они могли бы укрыться, объят пламенем…
В этой драматичной ситуации быстрее других сориентировался Михаил Минин. Он как раз только-только сменил позицию и оказался неподалеку от входа в подвал, где обосновалось отделение связи с рацией. В своих воспоминаниях Михаил Петрович пишет: «Я попросил капитана В. Макова, который в это время уточнял задачи наступающим, разрешить немецким гражданам хотя бы временно скрыться от огня в этом подвале. Капитан одобрительно кивнул головой, и я на немецком языке громко крикнул: „Граждане, быстрее бегите сюда, в убежище!“ И указал рукой на вход. Считанные секунды они стояли в какой-то нерешительности, а потом все разом побежали. Слезы радости катились у них из глаз. Буквально все взрослые – старики, женщины, девушки и подростки, пробегая мимо меня, искренне благо-дарили» [68].
Как – эту деталь Михаил Петрович скромно опустил. А в приватной беседе со мной, сильно смущаясь, пояснил:
– Они мне руки целовали. Представляете, у каждого из нас после многочасовых приключений в горящих развалинах, перебежек, пальбы не только руки – лица были покрыты густым слоем из пыли, пороховой гари, копоти. А тут вот как я держал автомат – кисти рук вдруг белизной засверкали…
Недолго, однако, они «сверкали». Уже довольно скоро они снова обрели свой привычно закопченный, трудовой вид. Потому что пришлось опять вести бой в окружении в том самом доме, из которого они так удачно корректировали огонь наших батарей по мосту Мольтке.
Теперь этот объект предстояло как можно быстрее брать. И для этого каждый боец, в том числе и из группы Макова, был комбату Неустроеву совсем не лишний. Так оно и случилось, потому что понятный ход комбатовской мысли внезапно оборвало то, чего так опасались на этом берегу все: от самого Неустроева до командарма Кузнецова.
Где-то на середине моста вдруг высоко взлетел огненный столб, а воздух потряс оглушительный взрыв. В реку полетели бетонные квадраты, фрагменты металлических балок, куски облицовочных плит.
При виде этой картины у Неустроева екнуло сердце. Вот оно, самое худшее. Фашисты все-таки подорвали переправу!
Однако, когда рассеялся дым, оказалось, что не все так уж и безнадежно. То ли попав под прицельный огонь нашей артиллерии, грамотно накрывшей отступающих на южный берег гитлеровцев, то ли просто из-за естественно начавшейся спешки, но немецкие саперы явно просчитались. Подвешенные ими к опорам моста фугасы сработали вполсилы. То есть, взорвавшись, они лишь повредили середину моста. В результате полотно на этом участке частично искривилось, частично ушло вниз, застряв на полуразрушенных опорах. Пехота по этим осевшим, но сцепившимся плитам, по торчащей из бетона арматуре проскочить на вражескую сторону вполне могла. Иное дело пушки и бронетехника. И образовавшийся провал, и два застывших на мосту трамвайных вагончика, да и все тот же подбитый фашистами Т-34 – все это самым непосредственным образом затрудняло переброс техники…
Однако все эти вновь возникшие препятствия необходимость срочного форсирования Шпрее не отменяли. Просто теперь – уже в который раз – пехота должна была рассчитывать лишь на себя да весьма осторожную (дабы не задеть в столь плотном бою своих) работу артиллерии.
Из воспоминаний Степана Неустроева:
«Кто пойдет первым? После короткого раздумья я пришел к твердому решению, что следует послать младшего сержанта Петра Пятницкого. Вместе с ним мы прошли большой путь. Я любил его за храбрость, безупречную исполнительность, за хватку в бою. Пятницкий был моим ординарцем. Но когда требовалось выполнить особо важное поручение в масштабе отделения или взвода, я смело поручал его Петру…» [69].
Здесь, немного прервав повествование Неустроева, нужно бы сказать несколько слов о младшем сержанте Пятницком. Уже в самом начале войны – летом 41-го – Пятницкий попал в плен. Два раза бежал. Оба неудачно. За побеги подвергся страшным истязаниям. И то, что после них выжил, – настоящее чудо. Но еще большее чудо, что дожил до 1944 г ., когда его вызволила из неволи наша наступающая армия. После призыва попал в 756-й полк, в батальон к Неустроеву. Воевал не просто храбро – отчаянно. Видимо, душу отводил после всех страданий и унижений в гитлеровском плену…
Но вернемся к эпизоду, когда перед форсированием моста Мольтке комбат Неустроев решил, что именно Пятницкий может лучше других выполнить роль «впереди идущего» в этом смертельно опасном задании.
«Вызвав его к себе, я сказал:
– Придется тебе, Петя, со взводом резерва первому преодолеть Шпрее по мосту, за тобой повзводно пойдет весь батальон.
От волнения на скуластом лице младшего сержанта заходили желваки. Я понимал, что он не боится ни гибели, ни ранения, а озабочен в эту минуту только одним: сможет ли он исполнить то, что ему поручено?
Пятницкий ответил:
– Задача ясна» [70].
Продвижение передового взвода неустроевского батальона началось под бешеный аккомпанемент вступивших в яростную дуэль немецких и наших батарей. В быстро наступающей темноте взводу Пятницкого удалось почти вплотную подобраться к баррикаде у входа на мост. Но как раз в этот момент артиллерия противника перенесла огонь на атакующую пехоту. Дорогу взводу Пятницкого преградила сплошная стена разрывов. Бойцы были вынуждены залечь.
Затаив дыхание, сквозь дым, гарь и всполохи разрывов Неустроев до рези в глазах пытался разглядеть, что же там происходит с его авангардом. Впрочем, и так было ясно: еще несколько минут задержки, и от взвода Пятницкого останутся одни воспоминания. Требовалось предпринимать нечто решительное, способное немедленно переломить ситуацию.
Связавшись по телефону с комполка Зинченко и доложив обстановку, комбат решил уплотнить ряды наступающих и одним броском вперед вывести их из-под вражеского артналета. Для этого он ввел в бой еще один взвод – младшего лейтенанта Н. Лебедева.
Разведчики из группы капитана В. Макова в этот момент срочно перегоняли по рации в штаб своей артбригады данные по первоочередным целям. Видимо, не хуже них наводили пушки на вражеские цели и корректировщики других артдивизионов. Потому что хоть и не сразу, но все более очевидно стали проявляться результаты их умелой работы. Очень скоро огневая поддержка вражеских батарей со стороны Тиргартен-парка заметно ослабла. А главное, оказались подавленными многие огневые точки, оборудованные в укрепленных зданиях на противоположной стороне моста, на набережных Кронпринценуфен и Шлиффенуфен.
В итоге противник уже не мог обстреливать нашу ступившую на мост пехоту с прежней интенсивностью и мощью. Да и опустившаяся густая темнота, лишившая немцев возможности вести прицельный огонь, была нашему штурмовому отряду только на руку…
Вернемся к рассказу С. Неустроева:
«Настал решающий момент для форсирования Шпрее.
Взвод Петра Пятницкого и взвод Николая Лебедева бросились вперед. Следуя за разрывами наших артиллерийских снарядов, солдаты устремились к мосту. Затем вперед бросились бойцы роты старшего лейтенанта Панкратова. Тем временем Пятницкий перебрался на другой берег реки. За ним Лебедев. Вскоре на тот берег перебралась вторая стрелковая рота лейтенанта Михаила Гранкина, за ней пулеметчики, минометчики и остальные подразделения моего батальона» [71].
Наблюдая за ходом боя со своей «невысокой батальонной колокольни», капитан С. Неустроев, естественно, мог отслеживать маневры других участников форсирования лишь постольку-поскольку.
А между тем в темноте да суматохе вслед за взводами и ротами неустроевцев через мост продрались и другие передовые подразделения. В частности, уже упомянутый батальон старшего лейтенанта К. Самсонова, который действовал с левого от моста фланга. Вся эта не бог весть какая по численности «группировка» при дружной поддержке танковых пушек и орудий прямой наводкой с «нашего» берега все-таки сумела перескочить по мосту и зацепиться за небольшой пятачок перед выходящими на набережную зданиями.
Зацепиться-то зацепилась, да очень скоро оказалась отсеченной от основных сил, тщетно пытавшихся повторить маршрут своего авангарда. И все потому, что резко усилившийся после некоторого затишья вражеский огонь из здания швейцарского посольства и «дома Гиммлера» снова накрыл проход по мосту почти сплошной свинцовой завесой.
В результате ввод новых сил для закрепления и развития достигнутого успеха застопорился. А передовой отряд, залегший у схода с моста на набережную как раз напротив прохода к Королевской площади, оказался под мощным перекрестным огнем.
Так, в общем-то, рисовалась ситуация с «нашего» берега. Рисовалась, конечно, весьма приблизительно, потому что в условиях ночного боя, да еще в отрыве от основных сил, происходящее на плацдарме могло только угадываться.
Сомнений не вызывало только одно: там шел тяжелый, неравный бой. Цена его исхода была невероятно высока – от напрасно понесенных жертв до утраты оправдать высокую честь первыми поднять знамя Победы над поверженным Рейхстагом.
Не случайно поэтому штаб корпуса буквально висел на рации у капитана Макова, раз за разом требуя доложить обстановку на мосту, а главное на плацдарме.
Ну кто мог сейчас здесь, с противоположного берега, разобраться в том, что там происходило? Надо было снова отправлять на задание своих ребят.
Из воспоминаний Михаила Петровича Минина:
«Капитан В. Н. Маков приказал мне с пятью разведчиками под прикрытием штурмовой группы и подразделений батальона С. А. Неустроева срочно переправиться по мосту на противоположную сторону и доложить обстановку. Протянуть туда проводную связь или переправить рацию в то время было делом безнадежным, так как противник сильно обстреливал мост.
Преодолеть это сравнительно небольшое расстояние в 120 метров между зданиями противоположных набережных можно было только стремительным броском, налегке. Особенно сильный прицельный пулеметный огонь противник вел справа, из строений, расположенных вдоль набережной Шлиффен-уфер» [72].
Дальше началось то, что можно назвать редкой солдатской удачей. Видимо, у этого зловредного пулемета был небольшой угол обстрела, так как пули ложились узкой полосой посредине моста. Кроме того, Минин, как солдат бывалый, уже приглядевшийся к повадкам противника, знал, что немецкие пулеметчики работали строго по правилам: пять секунд очередь, пятнадцать секунд пауза. Хоть часы проверяй!
Все эти немаловажные обстоятельства плюс темнота все-таки давали смельчаку какой-то шанс проскочить самый опасный участок на мосту.
Впрочем, давайте снова вернемся к рассказу М. П. Минина:
«Я решил преодолеть это расстояние стремительным броском в три этапа: сначала от исходного рубежа до баррикады, затем от баррикады до танка и, наконец, от танка до углового здания, что было левее моста.
На всех этих этапах я бежал первым, а за мной по одному перебегали остальные разведчики. Перебегая от баррикады до танка, я чуть было не стал жертвой нелепого случая. В темноте я не заметил, что на небольшом участке широкого тротуара моста асфальт был раздроблен на мелкие кусочки. Когда я наступил на крошки асфальта, словно на горох, нога поскользнулась, и я, делая огромные шаги, еле-еле удержал равновесие. Упади на мосту, наверняка был бы прошит пулеметной очередью…»