Страница:
Однако то, что Тухачевский и его единомышленники делали для армии и Родины, для Сталина большой цены не имело. Он был совершенно убежден, что на международном фронте ему хватит ума и хитрости, чтобы методом «столкновения соперничающих лбов» сразу убить двух зайцев: и внешнюю опасность от страны отвести, и «лагерь социализма» расширить. А вот то, что кто-то столь уверенно и амбициозно распоряжался у него под носом, да еще в таком силовом «хозяйстве», как армия, Сталина неимоверно напрягало. По его разумению, это нарушало единство внутренних рядов, расшатывало ту монолитность, без которой (он был абсолютно уверен) ничего путного в России не построить. Ведь ради этой монолитности, став в 1924 г . генсеком и постепенно превращаясь в Вождя, Сталин терпеливо, изо всех сил и не стесняясь в средствах подминал под себя партию, жестко ставил под личный контроль госаппарат. Теперь, когда не за горами «наша Варшава и наш Берлин», подошло время заняться и «человеком с ружьем» – надежно, так сказать, поставить его по стойке смирно под портретом «Великого Сталина». Для пользующихся огромным авторитетом в стране и армии «реформаторов» это был не достойный сознательного бойца революции культ. Для самого Генсека – стальной стержень всей властной конструкции. Не зря же он так зорко следил, чтобы у «Великого Сталина» все его ипостаси были одинаково великими: Великий Вождь, Великий Отец и Учитель, Великий Полководец…
Укрывая прошлое
Взбесившийся конвейер
Что с воза упало, то пропало
Фактор времени в эпоху большого страха
Укрывая прошлое
Над закреплением своего полководческого образа Сталин немало потрудился, легендируя и продвигая на высшие военные посты слепо преклонявшихся перед ним выходцев из Первой Конной армии, с которой был связан его личный, не такой уж и богатый военный опыт. Что с того, что выдвинутый им еще в 1925 г . на пост наркома обороны бывший «первоконный» политработник К. Ворошилов так и застрял в своих военных познаниях на уровне «красноармейской тачанки»? Хватило же ему сообразительности еще в 1919 г . преподнести Сталину шашку с надписью «Великому полководцу Гражданской войны». Теперь этот образ должна носить в своем сердце вся страна. А тут какие-то своевольные, независимо мыслящие военачальники! Да еще к тому же хорошо знающие о действительных его, Сталина, «военных подвигах». Вождю уже не раз докладывали, что в их среде «военачальника с такой фамилией не знают» и здравицы в честь «великого полководца Сталина» встречают с неприкрытой иронией.
Так что «потрошить зарвавшихся армейских наполеончиков» Сталин взялся с особой энергией…
Самое трагичное, что многие командиры, занесенные своим главным экзекутором в черный список «внутреннего оппортунизма», абсолютно не подвергали сомнению его политический вес. Почти все они – до своего самого последнего часа – не переставали считать Сталина хоть и не без греха, но несомненным лидером страны, старшим товарищем по партии.
Даже на судилище в Главной военной прокуратуре, где по иезуитскому сталинскому замыслу одних «красных генералов» – оклеветанных, замордованных на Лубянке – судили другие, которых вскоре тоже расстреляли, среди арестованных бытовало убеждение: «Сталин ни при чем! Кто-то ввел его и партию в заблуждение!»
Пожалуй, только у нескольких «фигурантов» из числа первых лиц не было на этот счет никаких иллюзий. Это в первую очередь относилось к Тухачевскому и пустившему буквально накануне ареста себе пулю в лоб Я. Гамарнику. Последний застрелился после того, как узнал, что во время обыска на квартире одного из арестованных офицеров Красной Армии чекисты обнаружили фотокопию документа из досье царской охранки. Досье представляло собой агентурную папку из петербургского архива Охранки на своего многолетнего сотрудника по кличке «Коба-Рябой», или «в миру» – «Иосиф Виссарионов Джугашвили». За этой чудом все время ускользавшей от него папкой Сталин охотился с 1912 г ., когда в своей двойной карьере жандармского агента и быстро двигавшегося в гору функционера РСДРП сделал однозначный выбор в пользу политической карьеры в стане большевиков. Пробежав глазами переданный ему чекистами текст, Сталин мгновенно понял, что сведения о его темном «революционном прошлом» наверняка попали в руки армейской верхушки, которую он мысленно укладывал в понятие «гнездо Тухачевского». И, надо отдать должное, угадал. Потому что материалы из его агентурной папки несколько дней спустя были обнаружены в стальном сейфе при обыске квартиры Гамарника. Теперь Сталину стало совершенно ясно, какая опасность и откуда ему грозит. Поэтому он решил не оставлять в живых ни одного из тех, кто видел или мог видеть уличающие его документы…
Так что кто-кто, а Тухачевский уже знал, кого на самом деле имел он и его единомышленники в главных судьях. Рассчитывать при этом на пощаду было наивностью. Не зря маршал демонстративно отказался на суде что-либо говорить.
Отказался склониться на этом мероприятии и Примаков, который не только сам отказался выступать, но и резко оборвал горячо оправдывавшегося Якира: «Брось, Иона, перед кем бисер мечешь!» Примакова, бывшего лихого командира корпуса червонного казачества, которому в Гражданскую будущий Вождь помог разжиться конской сбруей, еще до суда привезли к Сталину. После «беседы по душам» бывшему комкору стало ясно: всех их приговорили еще до ареста…
А Якир, известный своей беспримерной храбростью и самообладанием в бою, все пытался втолковать кремлевскому «небожителю», что его совесть чиста. Даже осознавая, что его казнят, Якир написал Сталину: «Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей. Я умираю со словами любви к Вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма».
Ровно через два десятилетия этой сохранившейся в партархиве запиской Г. Жуков на июньском 1957 г . Пленуме ЦК прижал «к стене» сталинских соратников из Президиума. Потому что зачитал три резолюции на ней: «Подлец и проститутка. Сталин»; «Совершенно верное определение. Молотов»; «Мерзавцу, сволочи и бляди одна кара – смертельная казнь. Каганович».
Интересно, вспомнил ли тот же Молотов свою резолюцию, когда в июне 1941 г ., на седьмой день войны вместе с тремя другими членами Политбюро на выходе у дверей Генштаба услышал гневное сталинское: «Просрали!»?
Так что «потрошить зарвавшихся армейских наполеончиков» Сталин взялся с особой энергией…
Самое трагичное, что многие командиры, занесенные своим главным экзекутором в черный список «внутреннего оппортунизма», абсолютно не подвергали сомнению его политический вес. Почти все они – до своего самого последнего часа – не переставали считать Сталина хоть и не без греха, но несомненным лидером страны, старшим товарищем по партии.
Даже на судилище в Главной военной прокуратуре, где по иезуитскому сталинскому замыслу одних «красных генералов» – оклеветанных, замордованных на Лубянке – судили другие, которых вскоре тоже расстреляли, среди арестованных бытовало убеждение: «Сталин ни при чем! Кто-то ввел его и партию в заблуждение!»
Пожалуй, только у нескольких «фигурантов» из числа первых лиц не было на этот счет никаких иллюзий. Это в первую очередь относилось к Тухачевскому и пустившему буквально накануне ареста себе пулю в лоб Я. Гамарнику. Последний застрелился после того, как узнал, что во время обыска на квартире одного из арестованных офицеров Красной Армии чекисты обнаружили фотокопию документа из досье царской охранки. Досье представляло собой агентурную папку из петербургского архива Охранки на своего многолетнего сотрудника по кличке «Коба-Рябой», или «в миру» – «Иосиф Виссарионов Джугашвили». За этой чудом все время ускользавшей от него папкой Сталин охотился с 1912 г ., когда в своей двойной карьере жандармского агента и быстро двигавшегося в гору функционера РСДРП сделал однозначный выбор в пользу политической карьеры в стане большевиков. Пробежав глазами переданный ему чекистами текст, Сталин мгновенно понял, что сведения о его темном «революционном прошлом» наверняка попали в руки армейской верхушки, которую он мысленно укладывал в понятие «гнездо Тухачевского». И, надо отдать должное, угадал. Потому что материалы из его агентурной папки несколько дней спустя были обнаружены в стальном сейфе при обыске квартиры Гамарника. Теперь Сталину стало совершенно ясно, какая опасность и откуда ему грозит. Поэтому он решил не оставлять в живых ни одного из тех, кто видел или мог видеть уличающие его документы…
Так что кто-кто, а Тухачевский уже знал, кого на самом деле имел он и его единомышленники в главных судьях. Рассчитывать при этом на пощаду было наивностью. Не зря маршал демонстративно отказался на суде что-либо говорить.
Отказался склониться на этом мероприятии и Примаков, который не только сам отказался выступать, но и резко оборвал горячо оправдывавшегося Якира: «Брось, Иона, перед кем бисер мечешь!» Примакова, бывшего лихого командира корпуса червонного казачества, которому в Гражданскую будущий Вождь помог разжиться конской сбруей, еще до суда привезли к Сталину. После «беседы по душам» бывшему комкору стало ясно: всех их приговорили еще до ареста…
А Якир, известный своей беспримерной храбростью и самообладанием в бою, все пытался втолковать кремлевскому «небожителю», что его совесть чиста. Даже осознавая, что его казнят, Якир написал Сталину: «Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей. Я умираю со словами любви к Вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма».
Ровно через два десятилетия этой сохранившейся в партархиве запиской Г. Жуков на июньском 1957 г . Пленуме ЦК прижал «к стене» сталинских соратников из Президиума. Потому что зачитал три резолюции на ней: «Подлец и проститутка. Сталин»; «Совершенно верное определение. Молотов»; «Мерзавцу, сволочи и бляди одна кара – смертельная казнь. Каганович».
Интересно, вспомнил ли тот же Молотов свою резолюцию, когда в июне 1941 г ., на седьмой день войны вместе с тремя другими членами Политбюро на выходе у дверей Генштаба услышал гневное сталинское: «Просрали!»?
Взбесившийся конвейер
За противоестественную для «шпиона» непоколебимую любовь к партии командарма Якира расстреляли сразу же в день вынесения приговора. Остальных на рассвете 12 июня. Тела вывезли на Ходынку, где шла какая-то стройка, свалили в траншею и засыпали негашеной известью, чтобы даже следа от праха не осталось. Сверху все заровняли землей…
Казалось, благословив расправу над восьмеркой наиболее амбициозных командиров высшего ранга, Сталин остановится. Трудно представить, что с самого начала в его планы входило учинить широкомасштабный кадровый разгром всей РККА. Все же наиболее важным для Вождя было пресечь «утечку» сведений о своем темном прошлом. И заодно выкорчевать из армейской среды ростки инакомыслия, чтобы все остальное в ней подравнялось под уже установившийся в обществе порядок, основанный на неукоснительном подчинении и абсолютной в него вере.
Однако запущенный самим Сталиным и ранее обкатанный чекистами на четырех тысячах «троцкистов» и «зиновьевцев» чудовищный механизм охоты за «врагами народа» уже жил по своим собственным истребительским законам. В соответствии с ними – и при общенародном, можно сказать, энтузиазме – волна репрессий с фантастической быстротой распространилась и вглубь, и вширь. Так что Сталину, выпустившему в очередной раз этого «злого джина из бутылки», только и осталось, что привычно возглавить движение «бдительных масс». В результате «лавина» всеобщей ненависти, подозрительности и исполнительского психоза сначала поглотила «вредоносную верхушку». Потом накрыла уже более многочисленный отряд «их скрытых пособников». Затем взялась за «нерадивых судей», в одночасье тоже оказавшихся нежелательными свидетелями и даже «пособниками».
В конце концов стали брать просто так, для плана… Вместе с военными в чекистских «воронках» повезли арестованных изобретателей, конструкторов, инженеров – создателей передовой военной техники.
Уцелеть в этой чудовищной молотилке можно было лишь по воле случая. Особенно когда к везению подключалась еще и личная находчивость. Юрий Витальевич Примаков – сын расстрелянного комкора, многое в период «реабилитанса» узнавший из уст уцелевших сослуживцев отца по червонному казачеству, рассказал мне о генерале Сергее Борисовиче Козачке. Тот и после Гражданской остался в кавалерии, где одно время служил под началом у верного «ворошиловского стрелка» Щаденко. Потом их пути разошлись. В самый разгар репрессий Казачок уже был командиром дивизии. А Щаденко – зам. наркома Ворошилова по кадрам. И вот вызывает Щаденко комдива, с которым у него вообще-то были хорошие отношения, и говорит:
– Слушай, Сергей! Вот на тебя пришел донос, что ты служил у Примакова. Верно?
– Верно. Служил. Я ж – червонный казак. Щаденко:
– Ну а что ты на допросе-то скажешь?
– А что я скажу! Скажу, что сначала служил у Примакова, потом у тебя служил, у Щаденко…
Щаденко:
– Вот сукин сын! На тебе направление и вали на Дальний Восток. Чтобы твоего духу к утру не было…
Казачок мгновенно понял, чем дело пахнет. Скоренько собрался – и на другой край страны. А там у чекистов и на «своих-то» уже рук не хватало. В общем, забыли про Казачка в суете расстрельных дел…
В обратном направлении – с Дальнего Востока на Запад – «потерялся» от компетентных органов генерал Николай Эрастович Берзарин. До конца 30-х он блестяще командовал стрелковым полком в Особой Дальневосточной армии (ОКВД), участвовал в боях с японцами близ озера Хасан ( 1938 г .), за что получил орден Красного Знамени и очень скоро был выдвинут комбригом. Однако в самом начале 40-го года из-за неважного состояния здоровья старшей дочери (дальневосточный климат оказался ей вреден) написал рапорт и был срочно переведен в Прибалтику. Вот этот-то перевод и сыграл роль счастливого случая. Потому что к данному моменту все армейские учителя и начальники комбрига, начиная с командующего ОКВД Блюхера и кончая непосредственным командиром, героем Гражданской войны Федько, тоже, по несчастью, поучившемся в Академии германского Генштаба, оказались «врагами народа». Да и на самого Берзарина все у того же зам. наркома обороны Щаденко уже давно ждала своего часа убойная бумага от полковника «И» (в архивном документе чья-то ответственная рука деликатно вымарала остаток его фамилии). В ней любовно засекреченный аноним сообщал, что комдив «защищал людей, впоследствии уволенных из РККА, идя вразрез с мнением политаппарата». В те времена комдивов и комбригов в расход отправляли и не за такое. Однако Берзарину повезло. Срочная, за восемь тысяч километров переброска с запада на восток, а затем разразившаяся в одночасье война выхватили комбрига из-под стылого чекистского ока…
А вот история еще одного собеседника Юрия Примакова.
Генерал-лейтенант Батороль Степан Федорович тоже когда-то участвовал в дерзких рейдах червонного казачества по белым тылам. Во второй половине 30-х – уже комдив – Батороль возглавлял целое авиационое соединение.
Юрий Примаков: «Спрашиваю Степана Федоровича, как у Вас в 1937-м сложилась судьба?
Он говорит:
– Мне так повезло, Юрко! Так повезло! Я в Москве служил, в наркомате обороны. Отца твоего уже взяли. Наших, из червонных казаков которые, тоже почти всех похватали. Ну, думаю, вот-вот моя очередь подойдет. А тут вдруг срочный вызов в Ленинград. Так, думаю, вот меня там и загребут, как всех… Переведут. И загребут. Но приказ есть приказ. Я летчик – сел за штурвал. Самолет, слава Богу, в районе Бологого терпит аварию. Свалились более или менее удачно. Я только ногу сломал. Месяц лежу в горбольнице. Выписываться не тороплюсь. Мне ни к чему. Пока лечился, пока выписывался, то-се. Вижу: волна спала. Наверху дальше пошли, а на Лубянке закрутились. Словом, повезло мне… »
Вот так! Попал в авиакатастрофу, чудом остался жив, ногу сломал. И при всем при том, оказывается, «повезло».
А как же? Ведь очень многим даже такого «везения» не досталось. Характерное на этот счет свидетельство можно обнаружить в воспоминаниях маршала С. Бирюзова: прибыв после окончания академии по распределению в 30-ю Иркутскую дивизию, он с изумлением обнаружил в кабинете комдива… старшего лейтенанта. Оказалось, что все старшие офицеры дивизии арестованы. По этой причине командование по боевому расписанию вынуждены были принять командиры рот и отделений штаба.
И это тогда, когда в воздухе уже попахивало порохом. Сталин потом кивал на «внезапность нападения», сваливал на разведку, которая «проспала». Но Гитлер подписал директиву о ведении войны против СССР по плану «Барбаросса» в середине декабря 1940 г . А уже через полтора месяца довольно обстоятельная информация о главных положениях этого плана, добытая берлинской резидентурой советской разведки, поступила в Москву. Потом в течение всей первой половины 1941 г . она детализировалась, дополнялась и многократно перепроверялась другими источниками. В архивах эти разведданные хранятся вместе с данными по рассылке, где имя Сталина, естественно, стоит первым. А на некоторых есть и написанные рукой Вождя резолюции, из которых следует, что читать-то их он читал, да только посылал источники – процитируем один из его автографов в смягченном варианте – к «такой-то матери». По этой реакции видно, как Сталина выводило из себя все, что противоречило его же непоколебимой вере в свое умение предвидеть, хитрить, выжидать и внезапно нападать.
Только с кем он собирался нападать, после того как столь славно потрудился на ниве «пропалывания» армейских рядов?
Получалось, что вермахт еще только готовил боевое соприкосновение с Красной Армией, а она уже потеряла пять первых маршалов. А за ними 643 человека из высшего командного состава – большинство командующих округами и флотами, членов военных советов, командиров корпусов. Наконец – все с той же нелегкой генсековской руки – отправили в небытие сотни и даже тысячи командиров частей, многие из которых, между прочим, не только овладели тактикой стратегической обороны, но и были вполне подготовлены к маневренным наступательным действиям.
Потом, уже после Победы в Великой Отечественной войне, ученые поклонники Вождя будут взахлеб расписывать мощь десяти знаменитых «сталинских ударов» по врагу. Но стыдливо умолчат о самом первом, наиболее опустошительном – по собственной армии. Другие, претендующие на большую объективность историки, не преминут вспомнить, что, спохватившись, Сталин лично притормозил процессы, обвинив наркома внутренних дел Ежова и его подручных «во вредительском перегибе». Но на кого же еще он мог спихнуть собственную вину, как не на своего недавнего любимца и его опасно опьяневший от большой крови аппарат? Да и что это меняло в уже содеянном?
Ведь пока в ослепленном тяжелым недугом подозрительности Вожде просыпался вполне Вменяемый Прагматик, он уже успел поставить такой рекорд, которого история вообще не знала. Конечно, случалось, что полководцы, проигрывая на полях сражений, теряли почти всю армию. Но так, чтобы буквально накануне войны кто-либо из них сам перебил лучшее свое воинство, такое удалось только Сталину.
Казалось, благословив расправу над восьмеркой наиболее амбициозных командиров высшего ранга, Сталин остановится. Трудно представить, что с самого начала в его планы входило учинить широкомасштабный кадровый разгром всей РККА. Все же наиболее важным для Вождя было пресечь «утечку» сведений о своем темном прошлом. И заодно выкорчевать из армейской среды ростки инакомыслия, чтобы все остальное в ней подравнялось под уже установившийся в обществе порядок, основанный на неукоснительном подчинении и абсолютной в него вере.
Однако запущенный самим Сталиным и ранее обкатанный чекистами на четырех тысячах «троцкистов» и «зиновьевцев» чудовищный механизм охоты за «врагами народа» уже жил по своим собственным истребительским законам. В соответствии с ними – и при общенародном, можно сказать, энтузиазме – волна репрессий с фантастической быстротой распространилась и вглубь, и вширь. Так что Сталину, выпустившему в очередной раз этого «злого джина из бутылки», только и осталось, что привычно возглавить движение «бдительных масс». В результате «лавина» всеобщей ненависти, подозрительности и исполнительского психоза сначала поглотила «вредоносную верхушку». Потом накрыла уже более многочисленный отряд «их скрытых пособников». Затем взялась за «нерадивых судей», в одночасье тоже оказавшихся нежелательными свидетелями и даже «пособниками».
В конце концов стали брать просто так, для плана… Вместе с военными в чекистских «воронках» повезли арестованных изобретателей, конструкторов, инженеров – создателей передовой военной техники.
Уцелеть в этой чудовищной молотилке можно было лишь по воле случая. Особенно когда к везению подключалась еще и личная находчивость. Юрий Витальевич Примаков – сын расстрелянного комкора, многое в период «реабилитанса» узнавший из уст уцелевших сослуживцев отца по червонному казачеству, рассказал мне о генерале Сергее Борисовиче Козачке. Тот и после Гражданской остался в кавалерии, где одно время служил под началом у верного «ворошиловского стрелка» Щаденко. Потом их пути разошлись. В самый разгар репрессий Казачок уже был командиром дивизии. А Щаденко – зам. наркома Ворошилова по кадрам. И вот вызывает Щаденко комдива, с которым у него вообще-то были хорошие отношения, и говорит:
– Слушай, Сергей! Вот на тебя пришел донос, что ты служил у Примакова. Верно?
– Верно. Служил. Я ж – червонный казак. Щаденко:
– Ну а что ты на допросе-то скажешь?
– А что я скажу! Скажу, что сначала служил у Примакова, потом у тебя служил, у Щаденко…
Щаденко:
– Вот сукин сын! На тебе направление и вали на Дальний Восток. Чтобы твоего духу к утру не было…
Казачок мгновенно понял, чем дело пахнет. Скоренько собрался – и на другой край страны. А там у чекистов и на «своих-то» уже рук не хватало. В общем, забыли про Казачка в суете расстрельных дел…
В обратном направлении – с Дальнего Востока на Запад – «потерялся» от компетентных органов генерал Николай Эрастович Берзарин. До конца 30-х он блестяще командовал стрелковым полком в Особой Дальневосточной армии (ОКВД), участвовал в боях с японцами близ озера Хасан ( 1938 г .), за что получил орден Красного Знамени и очень скоро был выдвинут комбригом. Однако в самом начале 40-го года из-за неважного состояния здоровья старшей дочери (дальневосточный климат оказался ей вреден) написал рапорт и был срочно переведен в Прибалтику. Вот этот-то перевод и сыграл роль счастливого случая. Потому что к данному моменту все армейские учителя и начальники комбрига, начиная с командующего ОКВД Блюхера и кончая непосредственным командиром, героем Гражданской войны Федько, тоже, по несчастью, поучившемся в Академии германского Генштаба, оказались «врагами народа». Да и на самого Берзарина все у того же зам. наркома обороны Щаденко уже давно ждала своего часа убойная бумага от полковника «И» (в архивном документе чья-то ответственная рука деликатно вымарала остаток его фамилии). В ней любовно засекреченный аноним сообщал, что комдив «защищал людей, впоследствии уволенных из РККА, идя вразрез с мнением политаппарата». В те времена комдивов и комбригов в расход отправляли и не за такое. Однако Берзарину повезло. Срочная, за восемь тысяч километров переброска с запада на восток, а затем разразившаяся в одночасье война выхватили комбрига из-под стылого чекистского ока…
А вот история еще одного собеседника Юрия Примакова.
Генерал-лейтенант Батороль Степан Федорович тоже когда-то участвовал в дерзких рейдах червонного казачества по белым тылам. Во второй половине 30-х – уже комдив – Батороль возглавлял целое авиационое соединение.
Юрий Примаков: «Спрашиваю Степана Федоровича, как у Вас в 1937-м сложилась судьба?
Он говорит:
– Мне так повезло, Юрко! Так повезло! Я в Москве служил, в наркомате обороны. Отца твоего уже взяли. Наших, из червонных казаков которые, тоже почти всех похватали. Ну, думаю, вот-вот моя очередь подойдет. А тут вдруг срочный вызов в Ленинград. Так, думаю, вот меня там и загребут, как всех… Переведут. И загребут. Но приказ есть приказ. Я летчик – сел за штурвал. Самолет, слава Богу, в районе Бологого терпит аварию. Свалились более или менее удачно. Я только ногу сломал. Месяц лежу в горбольнице. Выписываться не тороплюсь. Мне ни к чему. Пока лечился, пока выписывался, то-се. Вижу: волна спала. Наверху дальше пошли, а на Лубянке закрутились. Словом, повезло мне… »
Вот так! Попал в авиакатастрофу, чудом остался жив, ногу сломал. И при всем при том, оказывается, «повезло».
А как же? Ведь очень многим даже такого «везения» не досталось. Характерное на этот счет свидетельство можно обнаружить в воспоминаниях маршала С. Бирюзова: прибыв после окончания академии по распределению в 30-ю Иркутскую дивизию, он с изумлением обнаружил в кабинете комдива… старшего лейтенанта. Оказалось, что все старшие офицеры дивизии арестованы. По этой причине командование по боевому расписанию вынуждены были принять командиры рот и отделений штаба.
И это тогда, когда в воздухе уже попахивало порохом. Сталин потом кивал на «внезапность нападения», сваливал на разведку, которая «проспала». Но Гитлер подписал директиву о ведении войны против СССР по плану «Барбаросса» в середине декабря 1940 г . А уже через полтора месяца довольно обстоятельная информация о главных положениях этого плана, добытая берлинской резидентурой советской разведки, поступила в Москву. Потом в течение всей первой половины 1941 г . она детализировалась, дополнялась и многократно перепроверялась другими источниками. В архивах эти разведданные хранятся вместе с данными по рассылке, где имя Сталина, естественно, стоит первым. А на некоторых есть и написанные рукой Вождя резолюции, из которых следует, что читать-то их он читал, да только посылал источники – процитируем один из его автографов в смягченном варианте – к «такой-то матери». По этой реакции видно, как Сталина выводило из себя все, что противоречило его же непоколебимой вере в свое умение предвидеть, хитрить, выжидать и внезапно нападать.
Только с кем он собирался нападать, после того как столь славно потрудился на ниве «пропалывания» армейских рядов?
Получалось, что вермахт еще только готовил боевое соприкосновение с Красной Армией, а она уже потеряла пять первых маршалов. А за ними 643 человека из высшего командного состава – большинство командующих округами и флотами, членов военных советов, командиров корпусов. Наконец – все с той же нелегкой генсековской руки – отправили в небытие сотни и даже тысячи командиров частей, многие из которых, между прочим, не только овладели тактикой стратегической обороны, но и были вполне подготовлены к маневренным наступательным действиям.
Потом, уже после Победы в Великой Отечественной войне, ученые поклонники Вождя будут взахлеб расписывать мощь десяти знаменитых «сталинских ударов» по врагу. Но стыдливо умолчат о самом первом, наиболее опустошительном – по собственной армии. Другие, претендующие на большую объективность историки, не преминут вспомнить, что, спохватившись, Сталин лично притормозил процессы, обвинив наркома внутренних дел Ежова и его подручных «во вредительском перегибе». Но на кого же еще он мог спихнуть собственную вину, как не на своего недавнего любимца и его опасно опьяневший от большой крови аппарат? Да и что это меняло в уже содеянном?
Ведь пока в ослепленном тяжелым недугом подозрительности Вожде просыпался вполне Вменяемый Прагматик, он уже успел поставить такой рекорд, которого история вообще не знала. Конечно, случалось, что полководцы, проигрывая на полях сражений, теряли почти всю армию. Но так, чтобы буквально накануне войны кто-либо из них сам перебил лучшее свое воинство, такое удалось только Сталину.
Что с воза упало, то пропало
Все случившееся дальше продолжило убедительно его опровергать. «У нас незаменимых нет!» – любил повторять Вождь, в стране, где уже давно под совершенно незаменимым подразумевался лишь один человек – он сам. Но хочешь не хочешь, а те чудовищные пробоины, которые проделали репрессии в кадровом составе армии, требовалось срочно заделывать. В армии шло создание новых частей, поступала новая техника, обстановка требовала срочного принятия мобилизационного плана. Катастрофическую ситуацию в высшем комсоставе Сталин принялся решать еще в процессе репрессий. Посты убиенных по его указке где только возможно занимали все те же командные кадры из
Первой Конной армии, которым Вождь доверял больше других. Остальные вакансии принялись судорожно заполнять людьми, большинство из которых почти не имели опыта штабной работы и никогда не командовали более или менее крупными соединениями. Попадались и просто малообразованные в военном отношении.
Впрочем, что удивляться, если таковым был сам нарком обороны К. Ворошилов, который сначала попортил много крови Тухачевскому и другим военным реформаторам, а затем лично приложил руку к расправе над ними. Вновь назначенные заместители наркома – И. Проскуров и П. Рычагов, мало чем могли подкрепить его профессионально. Еще в 1937 г . оба были лейтенантами. А уже через два года, то есть буквально накануне нападения фашистской Германии, обоих спешно сделали генерал-лейтенантами и «правой – левой рукой» министра обороны.
Подобным же образом формировались «полководцы» на уровне родов войск.
В июне 1937 г . из Испании срочно отозвали комбригов Я. Смушкевича, Н. Воронова и Д. Павлова. Их быстренько, через очередную ступень, повысили в звании. И назначили: первого – заместителем начальника ВВС, второго – начальником артиллерии РККА, третьего – заместителем начальника Бронетанкового управления.
Не вина, а беда этих лично храбрых и отнюдь не бесталанных в военном деле людей заключалась в том, что они еще были слабо подготовлены к вынужденно занятым ими высоким постам, что с трагичной очевидностью обнаружилось в первые же дни войны. Тот же Д. Павлов, головокружительно проскочивший за три предвоенных года путь от комбрига до генерала армии и ставший в 1941 г . командующим Западным Особым военным округом, в ходе первых же боестолкновений с вермахтом оказался совершенно не в состоянии предпринять какие-либо действенные контрмеры. Он полностью потерял управление войсками. В результате вверенные ему соединения и части Западного округа оказались обреченными почти на полное уничтожение, а самого командующего, объявив изменником Родины, расстреляли.
На тех же основаниях и мотивах всех остальных вышеупомянутых (кроме Воронова), кого в 1940-м, а кого – в 1941 г . – также назначили «козлами отпущения» и поставили к стенке.
Как и в 1937 г ., перед самой войной и в ее начале Красная Армия продолжала нести потери отнюдь не от вражеских пуль.
В своей книге «Спецоперации» один из руководителей разведки советских органов безопасности, генерал-лейтенант Павел Судоплатов вспоминает довольно любопытный эпизод:
«В мае 1941 года немецкий „Юнкерс-52“ вторгся в советское воздушное пространство и, незамеченный, благополучно приземлился на центральном аэродроме в Москве возле стадиона „Динамо“. Это вызвало переполох в Кремле и привело к волне репрессий в среде военного командования: началось с увольнений, затем последовали аресты и расстрел высшего командования ВВС. Это феерическое приземление в центре Москвы показало Гитлеру, насколько слаба боеготовность советских вооруженных сил» [7].
Первой Конной армии, которым Вождь доверял больше других. Остальные вакансии принялись судорожно заполнять людьми, большинство из которых почти не имели опыта штабной работы и никогда не командовали более или менее крупными соединениями. Попадались и просто малообразованные в военном отношении.
Впрочем, что удивляться, если таковым был сам нарком обороны К. Ворошилов, который сначала попортил много крови Тухачевскому и другим военным реформаторам, а затем лично приложил руку к расправе над ними. Вновь назначенные заместители наркома – И. Проскуров и П. Рычагов, мало чем могли подкрепить его профессионально. Еще в 1937 г . оба были лейтенантами. А уже через два года, то есть буквально накануне нападения фашистской Германии, обоих спешно сделали генерал-лейтенантами и «правой – левой рукой» министра обороны.
Подобным же образом формировались «полководцы» на уровне родов войск.
В июне 1937 г . из Испании срочно отозвали комбригов Я. Смушкевича, Н. Воронова и Д. Павлова. Их быстренько, через очередную ступень, повысили в звании. И назначили: первого – заместителем начальника ВВС, второго – начальником артиллерии РККА, третьего – заместителем начальника Бронетанкового управления.
Не вина, а беда этих лично храбрых и отнюдь не бесталанных в военном деле людей заключалась в том, что они еще были слабо подготовлены к вынужденно занятым ими высоким постам, что с трагичной очевидностью обнаружилось в первые же дни войны. Тот же Д. Павлов, головокружительно проскочивший за три предвоенных года путь от комбрига до генерала армии и ставший в 1941 г . командующим Западным Особым военным округом, в ходе первых же боестолкновений с вермахтом оказался совершенно не в состоянии предпринять какие-либо действенные контрмеры. Он полностью потерял управление войсками. В результате вверенные ему соединения и части Западного округа оказались обреченными почти на полное уничтожение, а самого командующего, объявив изменником Родины, расстреляли.
На тех же основаниях и мотивах всех остальных вышеупомянутых (кроме Воронова), кого в 1940-м, а кого – в 1941 г . – также назначили «козлами отпущения» и поставили к стенке.
Как и в 1937 г ., перед самой войной и в ее начале Красная Армия продолжала нести потери отнюдь не от вражеских пуль.
В своей книге «Спецоперации» один из руководителей разведки советских органов безопасности, генерал-лейтенант Павел Судоплатов вспоминает довольно любопытный эпизод:
«В мае 1941 года немецкий „Юнкерс-52“ вторгся в советское воздушное пространство и, незамеченный, благополучно приземлился на центральном аэродроме в Москве возле стадиона „Динамо“. Это вызвало переполох в Кремле и привело к волне репрессий в среде военного командования: началось с увольнений, затем последовали аресты и расстрел высшего командования ВВС. Это феерическое приземление в центре Москвы показало Гитлеру, насколько слаба боеготовность советских вооруженных сил» [7].
Фактор времени в эпоху большого страха
Но кадровая чехарда и перспектива схлопотать «высшую меру» только усугубляли дело. Они подрывали боевой дух, сеяли страх, душили инициативу. И уж тем более никак не могли вернуть главного: вместе с расстрелянной верхушкой в РККА была уничтожена военная культура. Еще в 1936 г . в перечне обязательных дисциплин для изучения на оперативном факультете Академии им. Фрунзе значился курс стратегии. Но чуть позже из преобразованной из факультета Академии Генерального штаба этот курс, являющийся базовым для овладения оперативным военным искусством, был исключен.
И действительно – зачем? Стратегией безраздельно владел сам товарищ Сталин, доверивший ее восторженно озвучивать и воплощать таким «корифеям» военного искусства, как Ворошилов или Буденный. Стараниями последних еще совсем недавно весьма эффективная с учетом конкретных условий «стратегия сокрушения» оказалась доведенной до идиотизма, выродившись в лубочную, хвастливую агитку: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью могучим ударом».
«Могучий удар» по Финляндии осуществился так позорно и принес столь вымученную победу, что сам Сталин счел необходимым по ходу дела отстранить показавшего свою полную несостоятельность маршала Ворошилова. Однако сменивший его несравненно более состоятельный С. Тимошенко и даже новый амбициозный начальник Генштаба Г. Жуков уже ничего радикальным образом изменить не могли. И не только потому, что время для этого было упущено. При всем своем уме, воле, военных талантах и Тимошенко, и Жуков были классическими сталинскими генералами. В том смысле, что тот был для них во всем абсолютным авторитетом, чуть ли не Богом, с которым можно было в чем-то внутренне не согласиться и даже открыто поспорить, но только до той черты, за которой звучало его последнее слово. И тогда можно было даже не вспоминать о печальной судьбе расстрелянных предшественников, а всего-навсего сказать себе: «Он – Сталин! Он разбирается глубже и видит дальше!» Поэтому, конечно же, и тот, и другой не раз и не два пытались что-то предпринять. Зная, что на западной границе уже сосредоточилось до 180 немецких дивизий, они то готовили директивы по превентивному развертыванию советских вооруженных сил (Тимошенко), то даже предлагали планы опережающего удара (Жуков). Однако каждый раз, натыкаясь на сталинское равнодушие, раздражение, а то и строгое предупреждение не провоцировать своими действиями немцев, сникали. О том, что Вождь по-прежнему предпочитает больше верить в непогрешимость своих политических расчетов, чем хотя бы самому себе признаться в их полном крахе, они и помыслить не могли. Но набив несколько раз «шишки» и, может быть, даже решив, что у гениального Сталина есть какие-то особые, не постижимые умом простых смертных резоны, Тимошенко и Жуков в конце концов стали маневрировать между указаниями Вождя и необходимостью исполнять наконец-то утвержденный в феврале 1941 г . мобилизационный план. Однако и этот документ, составляющий одну из основ обороноспособности государства и предусматривающий своевременный, планомерный переход с организации и штатов армии мирной поры на организацию и штаты военного времени, нес на себе каинову печать организационной раздвоенности и чисто военных просчетов. Достаточно сказать, что с мая 1940 г . он перерабатывался четыре (!) раза. Согласно первому варианту, Вооруженные силы после отмобилизования должны были насчитывать 8,7 млн человек (206 дивизий). Однако эти цифры, учитывая, что в 1939 г . в стране была введена всеобщая воинская повинность и Красная Армия утроила свой состав, вскоре увеличили до 8,9 млн человек (303 дивизии). На качестве это никак не сказалось: армии по-прежнему не хватало образованных, профессионально обученных людей. Зато само увеличение совпало с реорганизацией большинства соединений, в результате чего в большинстве войсковых частей и соединений возник большой недокомплект. Среди них появилось большое количество небоеготовых или ограниченно боеготовых. Полное обеспечение вооружением новых соединений последним вариантом мобплана предусматривалось… лишь через пять лет.
А война началась через четыре месяца. Причем сразу же выявила принципиальную, роковую ошибку его создателей, предполагавших, что противнику после нападения на СССР потребуется для своего стратегического развертывания до 15 суток. В действительности вермахт напал в состоянии уже произведенного полного развертывания. Связанные с этим расчеты, что первый эшелон советских войск будет иметь на отмобилизование 1—3 суток, а второй эшелон (все танковые части, большинство стрелковых дивизий) – от 8—15 суток, оказались сразу же опрокинутыми.
Ошибочным оказался и сталинский прогноз о главном направлении будущего удара противника. Ближе к лету 1941 г ., задумавшись под давлением очевидных фактов о вероятной войне, Сталин решил, что главный удар агрессор направит на юго-запад, на Украину с ее богатейшими ресурсами и нефтеносный Кавказ. Логика, в общем-то, была правильная: поступи так Гитлер – и Красная Армия осталась бы без горючего. Однако это совершенно противоречило разведданным армейской разведки и зарубежной агентуры НКВД. Согласно им, вермахт планировал основную мощь обрушить по центру, через Белоруссию. Так оно потом и произошло. Нарком обороны и начальник Генштаба разведке доверяли. Но в конечном итоге руководствовались мнением Сталина. После чего можно было уверенно готовиться к большому, долгому кровопролитию. Командование и готовилось. Правда, весьма своеобразно. 15 марта 1941 г . Тимошенко подписал в этом плане достаточно красноречивый приказ. Согласно ему, до 1 мая весь личный состав должен был получить пластмассовые пенальчики-медальоны. Каждый боец обязан был вложить в них листок бумаги с краткими биографическими данными и адресом родных. Но примерно половина солдат, погибших в первые недели войны, таких медальонов не имела. Те же, кто уцелел, поспешили избавиться от них, как от «черной метки». И в общем-то, оказались правы. Тем более, что потом, в декабре 1942 г ., по личному указанию Сталина спецмедальоны были вообще отменены: при невероятных потерях, понесенных Красной Армией в первый год войны, Вождю весь этот «социалистический учет» был совершенно излишен. Между тем, эта отмена до сих пор аукается жуткой итоговой цифрой наших «без вести пропавших» солдат.
И действительно – зачем? Стратегией безраздельно владел сам товарищ Сталин, доверивший ее восторженно озвучивать и воплощать таким «корифеям» военного искусства, как Ворошилов или Буденный. Стараниями последних еще совсем недавно весьма эффективная с учетом конкретных условий «стратегия сокрушения» оказалась доведенной до идиотизма, выродившись в лубочную, хвастливую агитку: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью могучим ударом».
«Могучий удар» по Финляндии осуществился так позорно и принес столь вымученную победу, что сам Сталин счел необходимым по ходу дела отстранить показавшего свою полную несостоятельность маршала Ворошилова. Однако сменивший его несравненно более состоятельный С. Тимошенко и даже новый амбициозный начальник Генштаба Г. Жуков уже ничего радикальным образом изменить не могли. И не только потому, что время для этого было упущено. При всем своем уме, воле, военных талантах и Тимошенко, и Жуков были классическими сталинскими генералами. В том смысле, что тот был для них во всем абсолютным авторитетом, чуть ли не Богом, с которым можно было в чем-то внутренне не согласиться и даже открыто поспорить, но только до той черты, за которой звучало его последнее слово. И тогда можно было даже не вспоминать о печальной судьбе расстрелянных предшественников, а всего-навсего сказать себе: «Он – Сталин! Он разбирается глубже и видит дальше!» Поэтому, конечно же, и тот, и другой не раз и не два пытались что-то предпринять. Зная, что на западной границе уже сосредоточилось до 180 немецких дивизий, они то готовили директивы по превентивному развертыванию советских вооруженных сил (Тимошенко), то даже предлагали планы опережающего удара (Жуков). Однако каждый раз, натыкаясь на сталинское равнодушие, раздражение, а то и строгое предупреждение не провоцировать своими действиями немцев, сникали. О том, что Вождь по-прежнему предпочитает больше верить в непогрешимость своих политических расчетов, чем хотя бы самому себе признаться в их полном крахе, они и помыслить не могли. Но набив несколько раз «шишки» и, может быть, даже решив, что у гениального Сталина есть какие-то особые, не постижимые умом простых смертных резоны, Тимошенко и Жуков в конце концов стали маневрировать между указаниями Вождя и необходимостью исполнять наконец-то утвержденный в феврале 1941 г . мобилизационный план. Однако и этот документ, составляющий одну из основ обороноспособности государства и предусматривающий своевременный, планомерный переход с организации и штатов армии мирной поры на организацию и штаты военного времени, нес на себе каинову печать организационной раздвоенности и чисто военных просчетов. Достаточно сказать, что с мая 1940 г . он перерабатывался четыре (!) раза. Согласно первому варианту, Вооруженные силы после отмобилизования должны были насчитывать 8,7 млн человек (206 дивизий). Однако эти цифры, учитывая, что в 1939 г . в стране была введена всеобщая воинская повинность и Красная Армия утроила свой состав, вскоре увеличили до 8,9 млн человек (303 дивизии). На качестве это никак не сказалось: армии по-прежнему не хватало образованных, профессионально обученных людей. Зато само увеличение совпало с реорганизацией большинства соединений, в результате чего в большинстве войсковых частей и соединений возник большой недокомплект. Среди них появилось большое количество небоеготовых или ограниченно боеготовых. Полное обеспечение вооружением новых соединений последним вариантом мобплана предусматривалось… лишь через пять лет.
А война началась через четыре месяца. Причем сразу же выявила принципиальную, роковую ошибку его создателей, предполагавших, что противнику после нападения на СССР потребуется для своего стратегического развертывания до 15 суток. В действительности вермахт напал в состоянии уже произведенного полного развертывания. Связанные с этим расчеты, что первый эшелон советских войск будет иметь на отмобилизование 1—3 суток, а второй эшелон (все танковые части, большинство стрелковых дивизий) – от 8—15 суток, оказались сразу же опрокинутыми.
Ошибочным оказался и сталинский прогноз о главном направлении будущего удара противника. Ближе к лету 1941 г ., задумавшись под давлением очевидных фактов о вероятной войне, Сталин решил, что главный удар агрессор направит на юго-запад, на Украину с ее богатейшими ресурсами и нефтеносный Кавказ. Логика, в общем-то, была правильная: поступи так Гитлер – и Красная Армия осталась бы без горючего. Однако это совершенно противоречило разведданным армейской разведки и зарубежной агентуры НКВД. Согласно им, вермахт планировал основную мощь обрушить по центру, через Белоруссию. Так оно потом и произошло. Нарком обороны и начальник Генштаба разведке доверяли. Но в конечном итоге руководствовались мнением Сталина. После чего можно было уверенно готовиться к большому, долгому кровопролитию. Командование и готовилось. Правда, весьма своеобразно. 15 марта 1941 г . Тимошенко подписал в этом плане достаточно красноречивый приказ. Согласно ему, до 1 мая весь личный состав должен был получить пластмассовые пенальчики-медальоны. Каждый боец обязан был вложить в них листок бумаги с краткими биографическими данными и адресом родных. Но примерно половина солдат, погибших в первые недели войны, таких медальонов не имела. Те же, кто уцелел, поспешили избавиться от них, как от «черной метки». И в общем-то, оказались правы. Тем более, что потом, в декабре 1942 г ., по личному указанию Сталина спецмедальоны были вообще отменены: при невероятных потерях, понесенных Красной Армией в первый год войны, Вождю весь этот «социалистический учет» был совершенно излишен. Между тем, эта отмена до сих пор аукается жуткой итоговой цифрой наших «без вести пропавших» солдат.