Страница:
Скульптурная группа, найденная на территории Тускула. В правой руке Вакх держит вазу, а левую поднимает над маленькой фигурой на пьедестале, которую Кларак считает Надеждой.
Драгоценный памятник, сохранившийся от этого времени, передает важный правительственный акт сената в его оригинальной редакции.
Римский сенат этим актом запрещал всякие проявления вакхического культа на территории соединенного римского государства под страхом смертной казни. Через 10 дней после опубликования этого акта в отдельных округах всякий след вакханалий должен был исчезнуть. Тем не менее, сенат должен был признать, что в стране, изобилующей виноградниками, этот важный культ не мог быть и даже не должен быть окончательно истреблен. А потому он приказал, чтобы там, где дело шло о действительно священных сторонах культа, о древних изображениях Вакха и Силена, об алтарях, посвященных им, об освященных обычаем жертвоприношениях и т. п. — обо всем этом было дано знать городскому претору и через него получено соответствующее разрешение сената. Указ сената, запрещающий вакханалии, начертанный на медной доске, был в таком виде разослан по всем округам и прибит всюду на видных местах для всеобщего сведения. В 1640 г. нашего времени одна из подобных таблиц была открыта в древней стране бруттиев.
Цензорство Катона н Флакка. 185 г.
Эти бесчинства вакханалий, конечно, были только одним из симптомов многих темных сторон римской жизни. Целительным средством против них являлась строгая и суровая цензорская деятельность, и потому на ближайшие годы были избраны выдающиеся сторонники древнеримских нравов — Марк Порций Катон и Луций Валерий Флакк (185 г. до н. э.). Это цензорство, с его тягостными налогами на роскошь, с беспощадным изгнанием из сената недостойных представителей знати, с его быстро и бесповоротно действовавшими полицейскими мерами надолго сохранилось в народной памяти, точно так же как и отдельные меткие выражения Катона, вроде, например, известного «Погибели обречен город, в котором рыба стоит дороже пахотного вола!» Но это цензорство, конечно, могло коснуться только некоторых, резко выдающихся симптомов быстро развивающегося недуга, но не главного источника его или, вернее, не тысячи его источников.Царь Персей
Важнейшим внешним событием этого времени была кончина царя Филиппа Македонского, последовавшая в 179 г до н. э. Мир с ним не нарушался уже с 196 г. до н. э., и в этой второй половине своей жизни он выказал себя способным человеком и умным правителем. При нем его царство успело окрепнуть и оправиться. Если действительно верно то, что он, как утверждают римские писатели, не оставлял мысли когда-нибудь еще раз вступить в борьбу с римлянами, то его, по крайней мере, следует похвалить за то, что он, умея выжидать, собрал такие средства, при которых способный наследник мог бы успешно провести необходимую войну. Но он в своей семье был несчастлив. У него было два сына, и один из них, родившийся от законного брака, Деметрий, жил в Риме заложником, всецело проникся впечатлением величия и могущества римской республики и сумел завязать личные хорошие отношения с правящими кружками Рима. Весьма было бы желательно, чтобы подобная примирительная политика получила значение в Македонии, после смерти Филиппа. Однако общее мнение большинства правящих людей в Македонии и чувство всей нации было положительно против всякой дружбы с Римом, и на этом настроении основывал свои надежды старший сын, Персей, рожденный от брака с женой не из царственного рода. Притом дело сложилось так, что Деметрий был устранен рукой убийцы, и таким образом Персей остался единственным законным наследником Филиппа.
С его монеты.
Положение Греции
И при этом наследник Филиппа, который, быть может, вовсе не настолько стремился к войне с Римом, как он это выказывал, добившись престола, — мир все же устоял в течение 8 лет. Более всего способствовало нарушению мира еще при Филиппе, а затем и при его преемнике общее крайне ненадежное положение дел во всей Греции. Здесь уже давно управление в отдельных областях было подчинено фразе и неразумным порывам: только в этом смысле современные греки и понимали общественную свободу! Всюду, на ограниченном пространстве греческих областей, на первый план выступали резкие противоположности партий, относившихся друг к другу с величайшей ненавистью, а преобладавшее полное экономическое расстройство еще усугубляло ядовитую резкость этих противоположностей. Так не предвиделось конца усобицам, и если, наконец, возникала небходимость в третейском суде, то оставалось только обратиться к римлянам, которые, конечно, не упускали случая указать грекам на противоречие, существующее между мнимой свободой и фактическим рабством. И если уже, по своей природе, человек вообще более склонен обращать внимание на неудовлетворительность политического положения, чем на его хорошие стороны, то уж в Греции-то при необузданной свободе слова эта сторона выступала еще ярче, чем где-либо. Понемногу во всей Греции не только образовалась сильная антиримская партия, но и вообще общественное мнение получило враждебную римлянам окраску. Недовольство против римлян (на этой горячей почве быстро перерождавшееся в непримиримую ненависть) более всего было направлено против их друзей и особенно против пергамского царя Эвмена. Само собой разумеется, что антиримская партия была в то же время партией македонской, ибо только в тесной связи с Македонией можно было рассчитывать хоть на какой-нибудь успех, а о Македонии не без основания думали, что она теперь значительно окрепла.Царь Эвмен Пергамский
Царь Эвмен был затронут за живое быстрым падением своей популярности в Греции. В 172 г. до н. э. он лично поехал в Рим и там о положении дел в Греции подробно донес сенату, которому кое-что уже было известно. Кроме того, он сообщил сведения о тайных вооружениях царя Персея, которого в одинаковой степени считал и своим врагом, и врагом Рима.
Несомненно было то, что он увеличил свое войско гораздо более того состава, который был определен для Македонии в мирном договоре 169 г. до н. э. Кроме того, по словам Эвмена, уже были приготовлены денежные средства для найма 10 тысяч наемников на 10 лет, а также были собраны запасы оружия и продовольствия для значительного войска.
АВЕРС. Мистическая циста, откуда выползает змея, в обрамлении виноградной лозы и плюща.
РЕВЕРС. Две змеи и тирс; три первые греческие буквы названия города Пергама и монограмма.
Эвмен II, царь Пергама (справа). С его тетрадрахмы.
Покушение на жизнь Эвмена во время обратного путешествия в Азию еще более ухудшило настроение. Римское посольство было принято при македонском дворе очень холодно, на его запросы царь отвечал, что смотрит на прежний договор как на утративший всякое значение, однако он, мол, не прочь заключить с римлянами новый договор на основе равноправия обеих держав. Тогда с другой стороны последовало распоряжение о назначении Македонии провинцией для деятельности одного из консулов, избранных на 171 г. до н. э.
Третья Македонская война
В этой третьей Македонской войне(171–168 гг. до н. э.) царь Персей выказал большую нерешительность, которая в борьбе с таким врагом, как Рим, вскоре оказалась пагубной. Ему следовало бы проникнуться убеждением, что при подобной войне оставалось на выбор или победить, или потерпеть поражение. Он не сумел воспользоваться богатыми, издавна припасенными средствами для нанесения быстрого и решительного удара. Он даже вступил в тайные переговоры с римским послом Квинтом Марцием, который некогда был приятелем его отца, и дал себя сманить на перемирие, которое оказалось полезно только для римских вооружений. Когда же после этого, вступив в Фессалию, он наткнулся на римское войско, уступавшее его войску и в качестве, и в количестве, он упустил случай к победе, приказал своей коннице отступать именно тогда, когда она уже одерживала решительный перевес над римской конницей, и опять пытался вступить в переговоры; он даже не сумел воспользоваться тем недовольством, которое всюду в Греции возбудило дурное и связанное со всякими хищничествами против союзников ведение войны римлянами в ее первый год. Не лучше шли дела и в 169 г. до н. э. Командование римском войском перешло к вышеупомянутому Квинту Марцию. С величайшей смелостью он вторгся через Олимп в Македонию, не заботясь ни об укреплениях, расположенных на пути, ни об опасностях отступления. Он, наверное, погиб бы, если бы Персей решился на него напасть. Но царь не решился и дал возможность римскому полководцу выпутаться из его неблагоприятного положения. Не удался и другой план, основанный на совпадении целого ряда случайностей, по которому предполагалось внести войну в саму Италию. Упустил Персей возможность нанять 20 тысяч галльского войска только благодаря своей скупости. Тем же совсем не царственным свойством он оттолкнул от себя и весьма важного союзника, разбойничьего иллирийского царька Гентия, скодрскогоправителя.Как ни мало был искусен Персей в умении пользоваться своим счастьем, однако медлительность, с которой велась против него война, в восточных странах уже начинала колебать доверие к римской республике. Опять там всплыла мысль об общем союзе против римского преобладания, некогда поднятая Ганнибалом во время войны римлян с Антиохом, и даже Эвмен Пергамский не прочь был в течение некоторого времени оказать поддержку Персею в его борьбе против Рима. В недобрый час пришло на мысль родосцам сунуться со своим посредничеством в войну между двумя великими державами, т. к. эта война наносила значительный ущерб их торговле, и они отправили посольства к обеим сторонам.
Битва при Пидне. 168 г.
В Риме и без всех подобных указаний давно поняли, что в данном случае медлить больше нельзя, что следует избрать человека, более способного к командованию, чем все, бывшие до того. Выбор этих малоспособных людей только указывал на то, в какой степени беззаботной и неосторожной становилась правящая аристократия, ослепленная своим могуществом. В комициях на 168 г. до н. э. был наконец избран настоящий человек, пригодный для дела — патрицианский консул Луций Эмилий Павел, сын павшего в битве при Каннах. Это был человек, выдающийся по своим достоинствам: опытный в ведении войны, сведущий в делах, добросовестный; один из тех немногих, которые с полным сознанием усвоили многостороннее и тонкое греческое образование и в то же время сумели сохранить в себе древнеримскую простоту и правдивость. О нем рассказывают, что прежде чем приняться за эту войну, он занялся серьезным изучением условий, среди которых ее предстояло вести. Не менее характерно и то, что Эмилий, прежде чем отправиться к войску, счел долгом обратиться к народу со строгой речью: серьезно порицал он и бесцельное резонерство, по-видимому, обычное в римском обществе того времени.Спокойная уверенность знающего человека, которую он проявил тотчас по вступлении в лагерь, в несколько недель дала возможность подготовиться к выполнению его последней задачи. Тотчас все двинулось вперед: смелое движение части римских войск против линии отступления Персея вынудило последнего удалиться из Фессалии, и решительная битва, которую уже нельзя было откладывать, произошла в июне 168 г. до н. э. близ древнего города Пидна. Сохранилось упоминание о том, что Эмилий, принадлежащий к коллегии авгуров, накануне битвы приносил жертвы Геркулесу — родоначальнику македонских царей — и приказал приносить их до тех пор, пока при заклании 21-го жертвенного животного не добился благоприятных предзнаменований. Как и во всем, он и в отношении к богам действовал с древнеримской добросовестностью. Это, однако, нисколько не помешало тому, чтобы он позволил одному из своих военных трибунов, сведущему в астрономии, дать солдатам простое и естественное объяснение наступавшего лунного затмения. На следующий день после этого затмения, 22 июня 168 г. до н. э., легион и фаланга в последний раз померились силами, и римляне остались победителями в этой горячей, но непродолжительной схватке. И вот сам Персей покинул свое разбитое войско и отступил к северу во главе отряда своих конных телохранителей, но остановился лишь на несколько часов в своей столице Пелле и бежал дальше, за реку Аксий. Римский консул не замедлил двинуться за ним следом. Во время наступления на Амфиполь Эмилий получил от Персея письмо, отправленное с острова Самофракии, на котором он укрылся с частью своих сокровищ. На письме стояла надпись: «Царь Персей римскому императору [59]Эмилию». Эмилий тотчас возвратил письмо посланному: в адресе письма оказалось лишнее слово. Некоторое время Персей еще пытался противиться могущественной судьбе, которая, видимо, решила положить конец македонскому царству. Но когда римский флот причалил к острову, когда последняя попытка ускользнуть от римлян не удалась, Персей примирился со своей участью: вместе со своим старшим сыном он сдался римскому начальнику флота Октавию, который приказал препроводить его в консульский лагерь. Он не мог сомневаться в том, что ему предстоял самый страшный позор, который только мог постигнуть одного из преемников Александра Великого — шествуя перед колесницей победителя, во время его триумфа, он должен был доставить забавное зрелище галдящей толпе народа в Риме. От этого не мог его избавить даже и сам консул Эмилий, хотя лично он и не способен был сочувствовать этому варварскому обычаю древнего Рима. Однако римский консул оказался довольно гуманным по понятию древних и приказал сказать царю, что от него самого вполне зависит избавить себя от этой печальной крайности. Но последний македонский царь не нашел в себе достаточно мужества, чтобы избрать смерть Демосфена или Ганнибала. Таким образом, он снизошел на одну ступень со своим союзником иллирийским царьком Гентием, который сдался римскому претору Аницию, проклиная то корыстолюбие, которое побудило его за ничтожную плату впутаться в эту войну и утратить свои владения.
Мир. Реформы по управлению Македонией и Грецией
Эмилий Павел был ненадолго задержан в Греции для приведения в порядок греческих дел после войны. Вместе с комиссией из 10 сенаторов он приступил к введению того устройства, которое сенат признал необходимым. Республиканский принцип, резко отстаиваемый старым Марком Порцием Катоном (приятелем Эмилия), был проведен здесь при устройстве исстари монархической страны, самым грубым образом и мало доброго обещал в будущем: Македония поделена на четыре самостоятельных свободных государства — Амфиполь, Фессалоники, Пеллу и Пелагонию, и между ними было установлено резкое различие. Ни один из граждан одной из этих республик не имел права приобретать земли в области другой; даже заключение брачных союзов между гражданами четырех республик было запрещено.
АВЕРС. Голова Афины.
РЕВЕРС. Пасущийся осел; надпись по-гречески: «ПЕЛЛА».
Денарий рода Эмилиев (справа).
Эмилий Павел (справа) встречает сдавшегося в плен Персея и его детей (слева). В центре — трофеи, внизу которого двое поножей; надпись no-латыни: «ПАВЕЛ».
Дань, уплачиваемая этими республиками Риму, была весьма умеренной. Из войск им было оставлено только такое количество, которое было необходимо для защиты границы от вторжения северных варваров, но, чтобы сохранить спокойствие внутри страны, прибегли к средству, почти напоминающему древнеассирийское или вавилонское варварство: все выдающиеся лица из государственных деятелей и военачальников были переселены в Италию и поселены в италийских городах.
Триумф Эмилия Павла
Та же мера была применена и к Греции, чтобы хоть немного успокоить эту страну, для которой более прочная форма зависимости еще не была придумана. В тех местностях, где проявилась решительная склонность к царю Персею — в Этолии, Акарнании, Эпире, Беотии — было указано известное число людей, которым предстояло сложить голову в Риме. Та же мера была распространена и на города Ахейского союза. Около тысячи греков, которых нетрудно было разыскать, тем более, что дух партийной злобы и взаимной ненависти помогали в этих розысках, были увезены в Италию, где их участь вызвала зависть в рабах и глубоко возмутила свободных людей. Особому наказанию подверглись города Эпира, отпавшие к Персею и за это предоставленные римскому войску на разграбление. По дошедшим известиям 150 тысяч человек были при этом проданы в рабство и составили, таким образом, наиболее ценную часть добычи. Эмилий не мог этому воспрепятствовать: там, где варварство овладевает целым народом, воля одного человека оказывается бессильной. Что касается лично Эмилия, то он проявил себя вполне бескорыстным человеком, вполне сохранил свое достоинство, и на том триумфе, которого он был удостоен после возвращения в Рим, он был едва ли не единственным утешительным и радостным явлением во всем торжестве.А между тем в Риме никогда еще не видывали зрелища, подобного этому триумфу. Все, что досталось в добычу победителям — сокровища греческого искусства, картины и статуи, оружие и воинские машины, драгоценная утварь и звонкая монета, — все это в течение трех дней, предназначенных на торжество, носили и возили возами, в громадном количестве показывая народу. Драгоценнейшей приманкой триумфа был несчастный македонский царь со своими детьми. Вслед за колесницей императора шло его победоносное войско. И этот триумф действительно был необыкновенным зрелищем: современный греческий историк Полибий справедливо замечает, что этот триумф был заключительной сценок великого исторического развития, увенчанием и завершением которого (катастрофой, как он выражается) было уничтожение Македонского царства. Очень многим, по свидетельству Полибия, удалось еще не в весьма преклонном возрасте пережить громадный переворот последних 53 лет, произошедший в жизни Рима. Более всего отчетливым и ясным он должен был представляться сознанию самого триумфатора, которому в этот торжественный миг должна была неизбежно приходить на память одна из самых потрясающих сцен в истории римского государства вообще и в фамилии Эмилиев в частности, — когда его отец после безнадежно потерянной битвы кричал вслед трибуну Лентулу, что «теперь надо позаботиться только о защите Рима, как столицы союзного государства». В ту пору, когда Рим после битвы при Каннах трепетал за свою жизнь, Эмилий Павел был 11-летним мальчиком. Теперь, когда он вступил уже в 61-й год и видел, как перед его колесницей выступает последний потомок Александра Великого, во всем тогда известном мире не было уже никого — ни царства, ни города, ни федерации, — которые бы, не потеряв рассудка, решились еще раз вступить в борьбу с Римской республикой. С поразительной ясностью этот день гласил всем: сенат и римский народ стали теперь преемниками прав Александра Великого.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Влияние и последствия последней борьбы. Начало римского всемирного владычества. Завоевательные войны
Возрастающая экспансия Рима
В данную минуту весь народ и особенно его правящие классы — все поддалось одуряющим впечатлениям переживаемого момента, а те огромные суммы звонкой монеты, которые были внесены в государственную казну последними войнами (одна только третья македонская война доставила казне огромную сумму), равно как и то, что досталось в добычу участникам этих войн, возбудили в массе обманчивое ощущение изобилия. Эти впечатления еще усиливались теми униженнейшими пожеланиями счастья, которые отовсюду приходили в Рим. Из самых различных стран являлись посольства с золотыми венками или даже лично самые владетельные особы; так, явился брат пергамского царя Аттал, сын царя Масиниссы Масгаба, который прикинулся даже обиженным, когда римляне заплатили за зерновой хлеб, доставленный им нумидянами, вместо того, чтобы принять эти запасы как должную дань от своего вассала. Царь Прусий Вифинский, который всех превзошел в льстивых речах, всюду являлся в шапке, стараясь показать, что он смотрит на себя как на вольноотпущенника римского народа. Тот же, кто во время последней войны хоть на минуту поколебался или мог быть заподозрен в малейшем колебании, приближался теперь к торжествующему Риму не иначе как с трепетом. Поразительным примером той громадной мощи, какой обладала республика, может служить посольство Гая Попилия Лената к царю Антиоху Эпифану Сирийскому, который во время войны Рима с Македонией решился напасть на Египет, чтобы за счет этой страны вознаградить себя за убытки, понесенные его отцом при заключении мира с Корнелием Сципионом. Антиох появился в Нильской долине уже с войском. Тогда советники малолетнего государя, шестого из Птолемеев ( Филометора), ввиду угрожающей опасности обратились в Рим, и в то время, когда сирийский царь явился под стенами Александрии, римский посол был уже на месте.
Царь при свидании протянул руку претору, который был ему знаком. Попилий, не принимая руки, передал царю грамоту от сената с определенными требованиями. Он выжидал, пока царь читал; прочитав грамоту, царь медлил с ответом, требовал времени на размышление. Тогда римлянин очертил своим жезлом на песке круг около царя и его приближенных. «Прежде чем ты выйдешь из этого круга, — сказал Попилий, — ты дашь мне ответ, который бы я мог передать сенату». Т. к. это происходило после сражения при Пидне, то размышлять долго не пришлось: царь принял римский ультиматум, сказав: «Я исполню желание сената». И только после этого римский посол протянул ему руку, как другу и союзнику Рима. Новый самодержец, римский сенат, уже проявлял кое-какие деспотические прихоти. Царю Эвмену Пергамскому, который во время войны на мгновение поколебался, хотя это колебание и не выказалось никаким явным, осязательным фактом, сенат выразил свою немилость, а родосцы, так некстати сунувшиеся со своим посредничеством и тем самым заявившие сомнение в могуществе Рима, могли отклонить от себя грозившую им войну только униженнейшей покорностью. По этому случаю из множества дошедших мнимых речей, сказанных как будто в римском сенате, а в сущности представляющих собой риторические упражнения позднейшего времени, дошло только одно живое слово, действительно принадлежащее этому времени: речь Марка Порция Катона в защиту родосцев. Оратор еще представляет все переполненным радостью по случаю великой победы. Он даже заявляет опасение, как бы «по поводу такого успеха» все не потеряли голову, что вообще обычно между людьми. «Потому-то и говорю я, и тем более советую, чтобы это дело (вопрос о родосцах) отложить решением на несколько дней, пока после такой великой радости мы снова не совладаем с собой». Весьма разумно и с большой прямотой он указывает на то, что не одни родосцы, а и «весьма многие народы и нации» не желали бы такого «полного поражения царя Персея»… «И может быть даже вовсе не во вред нам, а просто из опасения, как бы не случилось нежелательное: когда мы никого из людей не будем более бояться, то, пожалуй, мы только одни и будем господами, а все остальные рабами». И затем продолжал: «Официально родосцы никогда бы не оказали поддержки Персею; даже тот, кто хотел бы возвести на них самое тяжкое обвинение, мог бы только сказать: они хотели бы быть нашими врагами: ну а с каких пор такое желание можно считать заслуживающим наказания? Какой закон налагает кару на человека, желающего обладать более чем 500 югерами земли? И если мы не оказывали особого почета тому, кто и хотел было сделать нечто доброе, но все же не сделал — то почему же мы станем с особенной строгостью относиться к родосцам не за то, что они какое-либо зло сделали, а за то, что зло сделать хотели?» В возражениях оратору ссылались на высокомерие родосцев… «А если бы даже и так? — отвечал Катон. — В каком смысле это нас касается? Или уж вас может прогневать даже то, что кто-либо может быть высокомернее вас?»