анархисты.
Заговор Катилины
   Промотавшиеся аристократы, сбившиеся с пути солдаты Суллы, которые не сумели удержаться на своем клочке земли, все отверженные большого города и порочной аристократии вступили в тесный союз со всевозможными недовольными и неудовлетворенными бурной эпохой переворотов и сошлись в одном диком стремлении к ниспровержению существующего порядка. Нашелся у них и предводитель в лице Луция С ергия Катилины, который во время проскрипций был одним из беспощаднейших орудий насилия, а потом, когда он в распутной жизни успел промотать все то, что нажил таким постыдным образом, обеднел, задолжал и опустился во всех смыслах, — то задумал воспользоваться благоприятными условиями времени, сулившего успех смелому злодею. Так называемый заговор Катилины,который в течение трех лет (65–62 гг. до н. э.) держал всю Италию в страхе, вовсе не был действительным заговором, т. е. тайным, скрытым от всех соглашением: он состоял в том, что вождь отчаяннейших головорезов стремился к консульству, и можно себе представить, чего следовало от него ожидать, если бы он действительно консульства добился! Тогда его пособники и клевреты, захватив власть, стали бы править, не щадя ни грубости, ни насилия, и главной их заботой, конечно, было бы простейшее разрешение вопроса о задолженности путем новых проскрипций. Сам Катилина был в некотором роде человеком довольно крупным, — он был мужествен, обладал в известной степени воинским умением и чрезвычайно ловко завлекал людей в свои замыслы и развращал их. При этом надо добавить, что он и понятия не имел о каких бы то ни было высших политических стремлениях, ни помысла о какой бы то ни было общественной пользе. Однако, при существовании принципа замещения должностей по народному выбору и законодательства по общему соглашению народного собрания, такой человек, постоянно имевший массу приверженцев, был силой, с которой приходилось считаться даже чистым политическим деятелям. Катилине, однако, не удалось добиться консульства, даже в следующем 63 г. до н. э.; и кажется именно благодаря чрезвычайной противоположности ему был избран Марк Туллий Цицерон, который таким образом при помощи знати достиг, наконец, цели своих честолюбивых притязаний.
Марк Туллий Цицерон
   Цицерон, родившийся в 106 г. до н. э. в Арпине (родине Мария), был человеком безродным — то, что у римлян называлось homo novus. Отец его был землевладельцем из сословия всадников; сын заслужил себе карьеру благодаря необычайной способности все очень легко усваивать и энергичному прилежанию, которое он проявил в приобретении серьезного и разнообразного образования, а особенно — замечательному ораторскому дару, который он сумел развить в себе до великого мастерства, чем вскоре и составил себе громкое имя. Благодаря умению владеть словом, как немногие, он всеми был очень высоко ценим как защитник и всем опасен как обвинитель; впрочем, он вообще предпочитал первую роль как более выгодную и благородную. Первые шаги на ораторском поприще он совершил еще при Сулле и выказал при этом даже некоторую смелость; он принадлежал к тем, у кого честолюбие преобладает даже над осторожностью. Больше всего его стремления были направлены к тому, чтобы поставить как можно большее количество людей в обязательные отношения к себе, и вот, наконец, в 75 г. до н. э. он был назначен квестором в Сицилию и управлял ею весьма добросовестно. В знаменитом процессе против Верреса он уже состязался с первым из тогдашних судебных ораторов Квинтом Гортензием и доказал партии сената, что в государстве есть еще нечто иное, кроме интриг, происков и подкупов, что и красноречие и он сам, оратор, чего-нибудь да стоят в современном Риме. Твердых убеждений и неуклонного направления в нем собственно не было, и вот он, наравне со многими другими, примкнул к Помпею, который мог способствовать его повышению. Тут-то он и сблизился с партией сената, которая, по-видимому, была склонна даже несколько преувеличивать его достоинства, т. к. он всегда умел кстати вставить умное, энергичное слово и т. к. он, действительно, был умнее всех. Благодаря этому он был избран в консулы, и Гай Антоний, человек совершенно ничтожный рядом с ним, был избран ему в товарищи. Замечательно, что в такое критическое время решились избрать в консулы такого совершенно непригодного для военной службы человека, как Цицерон. Между тем анархисты, у которых консульство ускользнуло из рук, решились перейти к энергичным мерам. Они решили во что бы то ни стало добыть консульство для Катилины, а Цицерона устранить. По соглашению с ними тем временем в Этрурии, некий Манлий, когда-то бывший в армии Суллы центурионом, втихомолку стал собирать войско, которое готовилось на всякий случай. Все это ни для кого не было тайной, т. к. в кружке Катилины никто за словами не гнался, да и нетрудно было через всяких шпионов и предателей узнать о том, что творится в его среде. У правительства не было никакого повода привязаться к анархистам, и сознание опасности, угрожавшей государству, лишь медленно и постепенно проникало в различные слои общества. Катилина оставался в Риме и продолжал еще посещать сенат даже тогда, когда Манлий перешел к открытому восстанию. И только после того, как вторичное покушение на Цицерона не удалось, а Катилина должен был опасаться заключения в тюрьму, на которое до того времени у Цицерона не хватало мужества, только тогда он отправился в лагерь Манлия, продолжая, однако, поддерживать отношения со своими оставшимися в Риме сообщниками, из которых, впрочем, ни один не имел настоящего значения. Против некоторых, наиболее знатных из сообщников Катилины, консул через послов галльского племени аллоброгов (с ними анархисты вступили в переговоры) получил доказательства, которые побудили его арестовать четырех главных вожаков партии катилинариев. Затем он приказал их привести в сенат и там доказал их причастность к государственной измене. Это были люди сановитые — среди них два Корнелия (Корнелий Лентул, которому было предсказано в будущем разыграть роль Цинны или Суллы, и Корнелий Цетег); в правительстве все были того мнения, что на них следует показать пример строгости. В сенате они были приговорены к смертной казни. Против этого постановления стал возражать Гай Юлий Цезарь, т. к. по законам нельзя было подвергать римских граждан смертной казни, и вся народная партия заволновалась, когда дело приняло такой оборот. Сам Цицерон и большинство сената заколебались; только уже Марку Порцию Катону— внуку знаменитого Катона, человеку ограниченному, но бесстрашному и честно преданному старым порядкам, удалось их образумить своей энергичной речью и ободрить к действию. Казнь была окончательно решена и в тот же вечер, 5 декабря 63 г. до н. э приведена в исполнение в присутствии Цицерона. Эта мера в данный момент заслужила всеобщее одобрение, особенно среди имущих классов, которые понимали, что им грозили пожары, убийства, грабежи и проскрипции; с другой стороны, эта мера осадила и бывших в столице анархистов. Что же касается опаснейшего из них, Катилины, которому не только дали полную возможность удалиться из Рима, но даже поощрили его к этому, то против него теперь пришлось биться в открытом поле…
   Эту обязанность принял на себя и другой консул, Антоний, которого одно время даже подозревали в том, что он сам благоприятствует заговорщикам; при Пистории(в Этрурии) скопище Катилины в несколько тысяч человек вместе с их вождем было окружено и после долгой, упорной битвы уничтожено. Они пали все до единого, в том числе и сам Катилина, который бился со всем неистовством отчаянного злодея.
Катилина и его сообщники побеждены
   Таким образом, партия сената, а с ней и через нее и партия порядка одержали победу и восхваляли своего консула чрезмерными, но не вполне заслуженными похвалами. В какой степени эти похвалы были не заслуженными — лучше всего доказывает сам Цицерон, впоследствии и в речах, и в сочинениях безмерно восхвалявший себя и свое консульское управление, между тем как он на самом-то деле показал себя и не вовремя нерешительным, и не кстати энергичным. Как бы то ни было, победа была одержана и поражение (как это, впрочем, всегда бывает) повлекло за собой не только гибель анархистов и действительных заговорщиков, но и на народной партии, и на ее вожде отозвалось неблагоприятно, т. к. народ, поддавшись какому-нибудь сильному влечению, редко бывает способен соблюдать тонкие различия между деятелями. При таком тревожном настроении ничего не стоило и Цезаря, и Красса обвинить в тайном соглашении с катилинариями, между тем как в сущности никто бы в случае победы заговорщиков не пострадал столько, сколько народная партия.
    Вилла Квинтилиев на Аппиевой дороге. Реконструкция Л. Канины.
    Остатки римского водопровода (акведука) в Кампании.
Возвращение Помпея
   В остальном положение оставалось, как и прежде, запутанным, оно было даже хуже прежнего, т. к. и восстание катилинариев, и его подавление привели только к новому возбуждению, новым опасениям и новым проявлениям ненависти. В данный момент предстоящее возвращение Помпея занимало все умы: «Как-то он отнесется к последним событиям?» — спрашивали себя все. Но Помпей сам еще никак не продемонстрировал своей позиции. В то время, как партия оптиматов пыталась по отношению ко всем агентам Помпея сохранить свою самостоятельность и даже по отношению к самому знаменитому полководцу вела себя довольно холодно и сдержанно, вождь партии полумер Цезарь показал себя по отношению к Помпею предупредительным и приветливым. Очевидно, он успел уже составить себе правильное понятие и о его характере, и о его политических способностях. Первое, что узнали о Помпее, едва только он снова ступил на италийскую почву, было известие о том, что он распустил свое войско; вскоре после этого он прибыл в окрестности столицы и спокойно, как частное лицо, в сопровождении самой небольшой свиты, поселился на своей вилле около Рима.
Общественное положение Помпея
   Это было для всех неожиданностью. Все ожидали и должны были ожидать, что Помпей, подобно Сулле возвращавшийся в Италию во главе победоносного войска, пожелает так же, как некогда Сулла, чтобы ему были даны чрезвычайные полномочия для внесения более прочного устройства в республику, которая, по уверениям правящих кружков, еще недавно подвергалась такой неминуемой опасности. Все ожидали, что тому новому строю, который он внесет в республику, он сумеет придать такой вид, при котором на его долю выпадет положение, до некоторой степени монархическое. Притом Помпей находился в гораздо более благоприятном положении, чем Сулла. Он не был, подобно Сулле, главой партии, ему не нужны были ни победы над гражданами, ни проскрипции, и, кроме того, было полное основание предполагать, что Помпей, только что закончивший миссию, которая состояла в большей части в организаторских работах и в осуществлении новых политических планов в самом широком смысле слова, конечно, уже припас готовый план для политических реформ римского государства.
    Остатки римского водопровода (акведука) в Кампании
    Богиня Рома, покровительница города Рима. Статуя в Капитолии (Рим).
   Если это предположение было верно, то достаточно было одного присутствия его войска, чтобы обеспечить введение подобной реформы, даже без всякого применения вооруженной силы. Но теперь, когда Помпей свое войско распустил, он во всех возбудил сильнейшее подозрение в том, что у него нет в запасе такого плана реформаторской деятельности, да так оно и было в действительности. А если он решился на такую меру, как роспуск войска, то только потому, что слишком много надежд возлагал на свою мощь. Он вообразил себе, что и не будучи главнокомандующим и не имея войска под рукой, он сам по себе, даже как частное лицо, останется во всеоружии своего могущества, что он и дальше будет продолжать пользоваться той же громадной властью, применяя ее когда ему вздумается.
Триумф Помпея
   В этих предположениях он, конечно, ошибся: во главе своего войска он был могущественнейшим из всех граждан Рима, а без войска — только знатнейшим среди них. Таким и явился он народу на своем триумфе (в ноябре 61 г. до н. э.), против которого, конечно, сенат не предъявил никаких возражений.
    Монета, изображающая триумф Лукулла.
   Триумф Лукулла в 63 г. до н. э., с трудом допущенный правительством, конечно, являлся довольно жалким зрелищем; но зато триумф Помпея представлял собой настолько великолепное, разнообразное и внушительное зрелище, что все подобное, бывшее прежде, меркло в сравнении с этим триумфом. Завоеванные страны, замки, города, взятые у противника корабли — все это было начерчено на таблицах и вместе с большой частью остальной добычи, с произведениями искусства, оружием и отдельными чудесами художественного мастерства, процветавшего в восточных столицах, за длинным рядом знатных пленников проходило чередой мимо толпы. Победитель чувствовал себя вторым Александром Великим, сознавая, что после победы в трех частях света он в третий раз с триумфом вступает в город.
   Те требования, которые он предъявил затем сенату — наделение его солдат землями, как он обещал им, и простое утверждение принятых им в Азии мер и учреждений без всякого расследования их, в частности, — эти требования встретили затруднения.
Связь с Цезарем и Крассом
   Ввиду бездеятельности и очевидной нерешительности Помпея оптиматы ободрились, и оппозиция решилась выступить со своими возражениями. В своих частных письмах упоминая о человеке, перед которым они еще так недавно трепетали, они начинают уже называть его (и, надо сказать, очень метко) разными курьезными прозвищами, заимствованными от названий покоренных им варварских князьков или городов вроде, например, Сампсикерама или Иеросолимария. Что думал величием превознесенный человек о казни катилинарцев и о других политических принципиальных вопросах, так никто и не дознался; он выдавал себя только за частного человека, что и его самого поставило в ложное и неверное положение, и для общественных дел было большим несчастьем, т. к. это послужило только поддержанию и приумножению общей шаткости и недовольства. Он не мог и не должен был считать себя только частным человеком: народ ожидал, что он займет известное положение, и старался истолковать его уклонение от высокого положения разными тайными причинами и поводами, не угадывая главной из них — полного недостатка творческой способности и инициативы. Цезарь, который всегда отлично знал, чего он хочет, и всегда умел ограничивать свои желания, со свойственной ему гениальностью воспользовался ошибкой Помпея, не умевшего применить свое могущество на деле, и ошибкой партии оптиматов, вообразившей, что это могущество не существует вовсе (только потому, что оно не проявляется). Цезарь тогда только что вернулся из Испании, куда он отправился в 62 г. до н. э. как претор; там он отчасти, по обычаю всех римских правителей, успел привести в порядок свои весьма расстроенные финансы, отчасти же разумным и энергичным правлением успел доказать свои блестящие административные способности. Он сблизился с Помпеем и теперь, как некогда в 70 г. до н. э., ему удалось с тем обаянием, которому немногие могли противостоять, примирить Помпея с Лицинием Крассом. Тут пустил он в ход свою способность к политической инициативе, которой не имели ни Помпей, ни Красс, и создал политическую комбинацию, впоследствии столь известную под названием первого триумвирата — комбинацию, которая просто состояла в том, что эти три человека — Гней Помпей, Марк Лициний Красс и Гай Юлий Цезарь — решили соединить свое влияние и тем самым в действительности явились правителями государства (60 г. до н. э.). Да, триумвират был не более чем регентством в той именно форме, в которой оно проявляется всюду, где государство нуждается в монархе, но настоящего монарха еще себе не нашло.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первый триумвират: консульство Цезаря. — Галльская война: Помпей в Риме. — Лукская конференция. — Поход Красса против парфян. — Распадение триумвирата и новая междоусобная война

Первый триумвират. Консульство Цезаря
   Первым успехом этого взаимного соглашения было то, что Цезарь, по уговору, был выбран в консулы на 59 г. до н. э. Рядом с ним аристократы посадили одного из своих, Марка Кальпурния Бибула, — человека совершенно ничтожного. Цезарь вступил в исполнение своей должности с великим спокойствием и полной уверенностью, провел аграрный закон, по которому и ветераны Помпея добились исполнения своих притязаний. Сотоварищ Цезаря хотел было оказать ему сопротивление, и Цезарь попытался его уговорить и убедить ласковым словом, но когда увидел, что это невозможно, то приказал силой (но без повреждения их личности) удалить с площади и консула Кальпурния и вождя крайних оптиматов Марка Порция Катона (Младшего), после чего провел свои меры, не обращая ни малейшего внимания на бессильные протесты Кальпурния Бибула. Тогда присмиревший сенат подтвердил все распоряжения Помпея в Азии, не входя в расследование подробностей и не противоречил, когда по предложению трибуна Публия Ватиниянарод возложил на Цезаря на 5-летний срок сопряженное с большими полномочиями проконсульство в Цизальпинской Галлии и даже подчинил его власти Трансальпийскую Нарбонскую Галлию в качестве провинции. Помпею и Крассу предстояло остаться в Риме, чтобы вместе с особой комиссией из двадцати человек совершить распределение земель по состоявшемуся аграрному закону Юлия Цезаря. Одновременно в интересах триумвирата было решено удалить из Рима некоторых беспокойных людей; так например Цицерона, которому поставили на вид незаконное присуждение катилинариев к смертной казни (и тщетно унижался он теперь перед Помпеем, лишь бы как-нибудь избежать ссылки!), и Марка Порция Катона, которому навязали почетное поручение финансового характера и отправили на Кипр.
   Когда в 58 г. до н. э. Цезарь как проконсул отправился в свою провинцию, он приступил к разрешению большой и трудной задачи внешней политики, и это разрешение должно было иметь впоследствии величайшее, всемирно-историческое значение.
Галлия и галлы
   Юго-восточная часть нынешней Франции, которую римляне называли страной кельтов Галлией, так называемая Нарбонскаяпровинция, которая простиралась вверх по долине Роны до городов Вьенны и Женевы, а на запад — до Толозы, представляла собой вполне цивилизованную страну, да еще цивилизованную на римский лад. Жизнь здесь проявлялась в таких формах, которые вели свое начало еще от издревле основанного здесь греческого города Массалии. Эта греко-римская культура до некоторой степени перешла и на соседние области свободнойГаллии, с которой велись весьма оживленные торговые отношения; но, конечно, по мере приближения к северу Галлии следы этой культуры становились все менее и менее заметными. Препятствием к воспринятию греко-римской культуры служил и политический строй Галлии. На всем ее обширном пространстве господствовали те же нравы и те же условия общественной жизни: жрецы и знать всюду преобладали, а масса народа, находившаяся в безусловном повиновении у жрецов и в порабощении у знати, представляла собой нечто вроде живой собственности, не более. Из этого становится ясно, что высшая, царская власть, по природе своей созданная для защиты слабого от сильного или не существовала совсем, или была низведена до полного бессилия.
    Галльское бронзовое оружие (мечи и кинжалы).
    Галльские и галло-римские шлемы. Муляжи из музея Сен-Жермен.
    Шлемы с рогами и «ломтиком лимона» с арки в Оране и из гробницы Юлиев в Сен-Реми. Эти причудливые украшения на галльских шлемах упомянуты еще Диодором Сицилийским и, как видно по барельефам, не являлись фантазией воинов, которые носили шлемы с ними. Рога в Галлии, как и на Востоке, были одним из атрибутов вождей, одним из знаков божественного или царского могущества. «Ломтик» — известный сакральный символ, в частности, Диоскуров.
   Весь народ был поделен на великое множество отдельных племен, которые тут и там случайно соединялись в более обширные союзы, но в большинстве случаев проводили жизнь в раздорах и взаимных усобицах. Ни о каком политическом единстве не могло быть и речи. Только жреческое сословие, каста друидов, представляла собой цельный, сплоченный организм, со своей особой иерархией, во главе которой стоял высший друид, и эта каста оказывала на духовную жизнь всего народа однообразное влияние, но ничуть не благодетельное и не способствовавшее прогрессу народа в культурном смысле. Всюду еще человеческие жертвоприношения были в обычае, и дикие, страстные проявления варварства нигде и ничем еще не обуздывались, хотя временами и проявлялись следы каких-то более утонченных рыцарских обычаев.
    Таранн, галльский бог-громовержец.
    Бронзовая статуэтка. Молот в его руке символизирует гром.
   В Средней Галлии, между Юрой и Рейном, до Луары, два племени боролись за власть, эдуина западе и секванына востоке. Последние во время этой усобицы решились на такой шаг, который оказался одинаково гибельным для всей нации: призвали к себе на службу предводителя немецких наемников Ариовиста, храброго воина из племени свевов. С военной дружиной в 15 тысяч человек он переправился через Рейн. Выполнив то, что ему было поручено — разбив эдуев, — он затем и не подумал удалиться из Галлии, а потребовал от секванов земли для своих воинов, а затем вызвал еще новые 3 тысячи своих земляков из Рейна в область секванов, которой вполне и завладел: распоряжался ею как владыка и требовал еще новых земель для новых выселенцев. И не в одном только этом месте Галлии угрожал наплыв массы германских переселенцев. То же самое было и в низовьях Рейна, и со стороны Боденского озера те же германские народы напирали на кельтское племя гельветов, которое готовилось покинуть свою родину (западную часть нынешней Швейцарии) и поискать себе новых поселений в Галлии, по ту сторону Юры.
Действия Цезаря против гельветов
   Именно этот замысел гельветов и связанные с его выполнением опасности и был первой задачей, которую предстояло разрешить Цезарю. Их послы просили его о позволении гельветам перейти через некоторую часть римской провинции. Цезарь отказал и укрепил намеченное для перехода место от западного побережья Женевского озера до Юры. Тогда гельветы, около 263 тысяч человек (позднее это число возросло даже до 368 тысяч), избрали иной, более северный путь, который пролегал через область дружественных римлянам эдуев. Тем временем Цезарь успел стянуть свои войска — пять легионов с контингентами конницы союзных народов и набранными им легкими отрядами, нумидийцами, критскими стрелками, балеарскими пращниками и т. п. Он перешел через границу провинции, рассеял одну из четырех гельветских толп, а именно тигуринцев, с которыми сошелся еще на левом берегу р. Арар. Затем по наведенному мосту перешел на правый берег и, после бесполезных переговоров, напал на главные силы гельветов, невдалеке от Бибракты, города эдуев. После упорной битвы день закончился полным поражением гельветов (58 г. до н. э.). Они тотчас же подчинились всем условиям победителя и, по приказанию Цезаря, вновь должны были вернуться на свою территорию, т. к. Цезарь ни в коем случае не хотел допустить, чтобы очищенная гельветами страна была захвачена наплывом германских племен.
Борьба с Ариовистом
   Такое массовое вторжение германских народов, по словам послов, явившихся к Цезарю от лица всех галльских племен, было в Средней Галлии уже на полном ходу. Область секванов была во власти Ариовиста, новоприбывшая орда варваров опустошала и грабила землю эдуев, и в то же время узнали, что наиболее воинственное из германских племен в огромных количествах собирается за Рейном и готовится к переправе. При таких условиях, конечно, свидание Цезаря с Ариовистом, на которое последний наконец согласился, не могло привести ни к какому результату. Нельзя, однако, отрицать того, что свидание двоих мужей, которые пролагали новые пути для своих народов, было само по себе в высшей степени любопытно. Свидание это происходило близ города Весонтион, который был занят Цезарем прежде, чем его успел занять Ариовист. Из современных источников известно, что в римском лагере под влиянием воспоминаний о кимвро-тевтонской войне, а отчасти и под впечатлением преувеличенных кельтами рассказов о страшных германских воинах, явилось некоторое опасение встречи с наступающими войсками Ариовиста. При этом сам Цезарь впервые указывает на несомненные достоинства германского полководца, который простыми средствами сумел сообщить всему войску свои личные качества — твердость и неустрашимость. Ариовист действительно был не совсем обычным человеком: по тому отчету о переговорах с ним, который сообщает Цезарь, в этом германском вожде видно и сознание собственного достоинства, и вполне ясное понимание целей, к которым он стремился. Он сказал римскому полководцу (а значение Цезаря было ему известно), что права римлян на их части галльской территории ничуть не отличаются от его прав, и дал ему понять, что в Риме многие из «тамошних князей» были бы очень довольны, если бы Цезарь пал в битве с ним, Ариовистом. И войну он вел умеючи: он толково руководил движениями своего войска и умел избегать битвы, сдерживая неистовое мужество своих собственных воинов ссылкой на приговор вещих жен, которые будто бы воспрещали битву до нарождения нового месяца, как противную воле богов. Наконец он принял битву: она произошла в верхнем Эльзасе, недалеко от Рейна. Против тройного строя римских легионов германское войско, более многочисленное, выстроилось по племенам: гаруды, маркоманны, тривоки, вангионы, неметы, седусии, свевы стали рядом, а позади них, по германскому обычаю, обоз, охраняемый женщинами. Битва тотчас же по всей линии обратилась в ожесточенную сечу, в которой римляне одержали верх на одном крыле и поколебались на другом. Только благодаря счастливой и смелой идее одного из легатов, молодого Публия Красса (сына триумвира), который разом двинул всю третью линию легионов к угрожаемому пункту, решило дело в пользу римлян. Бегущее германское войско направилось к Рейну (в 8 верстах от поля битвы), но в общей сумятице и при упорном преследовании римской конницы немногие успели перебраться за реку. Ариовисту удалось счастливо переправиться через Рейн. В известиях того времени нет дальнейших сведений о нем. Есть, однако, основание думать, что этот исход смелых планов Ариовиста (связи у него были весьма обширные и простирались далеко на восток) сильно озадачил все племена, жившие по ту сторону Рейна. Велика была заслуга римского проконсула и по отношению к Риму и к галлам, которым уже не под силу была борьба с германцами (58 г. до н. э.). Впрочем, поселенные Ариовистом на левом берегу Рейна германские племена тривоки, неметы и вангионы сохранили свои поселения.