Страница:
Не так ли?
- Допустим, что я приехал сюда не думать, а... - с этими словами
Конкретный ухватил на столе своими цепкими пальцами тоненькую папочку из
пестрого пластика и вжикнул синтетической змейкой на ней.
"Вот гадство, - подумал Гриша, - даже бумаги запираются змеючками!"
Конкретный тем временем достал из папочки лист бумаги, исписанный с
обеих сторон, держа кончиками пальцев за самый уголок, поднял высоко над
головой, встряхнул им в воздухе чуточку пренебрежительно, а может, и
брезгливо. За хвост да на солнце! Потом положил лист на стол, хлопнул по
нему ладонью-лопатой, вздохнул:
- Допустим, что к моим научным занятиям это не имеет никакого
отношения, но поручено - тут уж ничего не...
- Заявление? - догадался Гриша.
- Допустим.
- На меня?
- Еще раз допустим.
- Анонимка?
- Вся сила в том, что нет. Есть подпись. Дата. Место.
- Подпись? Не может быть. - Гриша даже забыл поинтересоваться, о чем
заявление, так потрясло его то, что кто-то не только написал на него, но и
подписал!
- Вот, - издали показал ему Конкретный. - Прошу. Шпугутькало. Без
инициалов, но разборчиво. Шпугутькало.
- Такого человека в Веселоярске нет, - заявил Гриша.
- Может, женщина?
- И женщины нет. И никогда не было. И детей таких не было. И никого не
было.
- Допустим, псевдоним.
- Как не аноним, то псевдоним? Так что же это - какой-нибудь поэт уже
на меня написал, что ли?
- Поэзии мало, - вздохнул Конкретный. - Одна проза. Жестокая проза. Вы
женаты?
- Ну!
- Жену вашу зовут Дарина Порубай?
- Ну!
- Почему она не взяла вашу фамилию?
- Вы у нее спросите об этом.
- У жены высшее образование?
- Высшее. А у меня среднее. Хотел на заочный - вот такое заявление
помешало.
- Допустим, что заочное образование - это не совсем высшее, -
развеселился Конкретный.
У Гриши немного отлегло от сердца. Хоть парня веселого прислали. С этой
гадской анонимкой-псевдонимкой!
- Да я и сам так считаю, - сказал он, - но надо же...
- Итак, - вмиг посуровел Конкретный, - вы не отрицаете, что женились на
специалисте с высшим образованием, преследуя корыстные цели?
- Кто вам такое сказал? - подпрыгнул от возмущения Гриша.
- Так тут написано.
- А что там еще написано?
- Еще тут написано, что Дарина Порубай, будучи старше вас на три года и
имея высшее образование, вышла замуж за механизатора, который много
зарабатывал, с корыстной целью, но теперь выжидает, чтобы найти более
выгодного мужа, о чем свидетельствует ее нежелание рожать детей от Левенца,
тогда как машину "Жигули" в подарок от него она приняла...
Гриша онемел от такой наглой полуправды. Написано все вроде бы так, как
есть, но одновременно чистейшее вранье.
- А что там еще написано? - с трудом удерживаясь, чтобы не заскрежетать
зубами, спросил он.
- Еще что? Ну, заканчивает автор так: "По всему району поползли
нездоровые слухи, и трудовые массы всколыхнулись и возмутились".
- И вы приехали разбирать это? О том, что поползли слухи? - не поверил
Гриша.
Конкретный кивнул головой без видимого энтузиазма.
- А вот представьте, что к вам приехал кто-нибудь из села и начал о
вашей жене, о семье, о детях. Как бы это вам понравилось?
- Не женат. Мне противопоказано. Я вегетарианец.
- Кто-кто?
- Закусываю солеными огурцами.
- А-а, тогда ясно. Так что, вы меня будете спрашивать по этой
псевдонимке, а мне отвечать?
- Допустим.
- А как отвечать - по сути или так, как по телевизору?
- По телевизору? - Конкретный вдруг оживился. - А как это?
- Ну, спрашивают, скажем, председателя колхоза: по скольку центнеров
пшеницы с гектара имеет намерение собрать в этом году, а председатель в
ответ: взяв повышенные обязательства, труженики нашего колхоза прилагают все
усилия, чтобы получить в этом году урожай зерновых на всех посевных площадях
в среднем на 3-4 центнера выше прошлогоднего.
- Оч-чень интересно! - причмокнул Конкретный. - Но у вас мало
слушателей. Нам бы поконкретнее.
- Да я - за, - сказал Гриша. - Конкретнее все было бы порвать эту
писульку и пустить на ветер.
- Не имею права.
- Дайте мне, я порву.
- И вы не имеете права. Никто не имеет права. Заявление можно только
закрыть. Для этого создана комиссия.
- Как же вы его будете закрывать?
- Очень просто. Я спрашиваю, вы отвечаете.
- А потом?
- Если надо - подпишете. Допустим, так. "Жигули" вы в самом деле
купили?
- Купил. Как передовому механизатору продали без очереди.
- И подарили жене?
- Зачем дарить? Нужно - ездит. Нужно мне - поехал я.
- Допустим. А детей нет?
- Каких детей?
- У вас с женой детей нет?
- Нет.
- А "Жигули" купили?
- Купили.
- Итак, вы не возражаете, что "Жигули" купили, а детей нет?
Гриша смотрел Конкретному в рот, откуда вылетали эти бессмысленные
вопросы, и поймал себя на мысли, от которой у него даже зачесалось на языке.
- Слушайте, товарищ Конкретный, - не удержался он от искушения
немедленно поделиться своей мыслью, - а где рот у человека?
- Рот? - оторопело посмотрел на него Конкретный. - Какой рот?
- Ну, тот, которым мы едим борщ, а потом разглагольствуем. Где он? На
голове или где?
- Ну, допустим, на голове.
- А голова думает?
- Допустим.
- Тогда почему же не думает рот?
- Конкретно, что вы хотите?
- Конкретно ваш рот. Что из него вылетает? "Жигули" с детьми? И это вся
ваша демография? На чем же она базируется? На каком-то Шпугутькале и
"Жигулях"? А хотите - я к "Жигулям" еще цветной телевизор добавлю?
- Телевизор?
- "Электрон-724". Сам купил, сам домой привез, сам антенну сварил в
мастерской Сельхозтехники.
- А детей нет?
- Нет. А еще - веранду стеклянную, двадцать квадратных метров к дому
пристроил.
- А детей нет?
- Да нет же. Теперь видите, до чего мы можем договориться.
Конкретный скоростным методом поскреб у себя в голове, сначала с одной
стороны, потом - с другой, но ничего не выскреб, посмотрел на Гришу немного
растерянно.
- Но я же должен составить справку!
- Составляйте хоть сто штук! Если хотите - могу засвидетельствовать и
подписать.
- Допустим, мы сами.
- Сами так сами. А я поехал.
Прощались в духе взаимопонимания. О взаимоуважении промолчим. Не было
надлежащих оснований.
Крикливца Гриша не разыскивал. Сообщить ему, что Левенца не сгрызут,
как мягонький пирожочек? Гай-гай! Жаль усилий. Посмеяться вместе с ним? Если
все время смеяться, то уже вроде и не смешно. Мог бы, мог бы товарищ
Крикливец разобраться и сам и не позорить его, Левенца, перед людьми, так
нет же - умыл руки. На нем весь район висит! А что висит на тебе?
Гриша гнал мотоцикл по дороге и незаметно для себя начал разговаривать
с мотоциклом, с дорогой, с полями, с небом, с облаками и птицами. Этот
Шпугутькало, или как там его, хотя и негодяй, а попал в больное место. Как
спастись от жгучей боли в душе? Ой, красный бурячок, зеленая ботва...
Газануть бы со зла так, чтобы мотоцикл сорвался с пригорка и полетел куда
глаза глядят. Приземлишься в автоинспекции. Пути неисповедимы... И коровы
могли бы летать над фермами, помахивая розовыми крыльями. А с кем придется
иметь дело Дашуньке? Тут чудеса нужны другие. Чтобы просо само становилось
пшеном; чтобы помидоры росли в скорлупе, как грецкие орехи, и не гнили,
ожидая транспорта; чтобы в сахарной свекле сахар собирался в комочек, как
косточка в абрикосе, чтобы... Каждому хотелось бы научиться летать в
пространстве, жить без еды, узнавать будущее и вообще... А за кого выходить
девчатам замуж в селе? За трактора и комбайны? "Ой, знав, нащо брав таку
невеличку, мене мати годувала, як перепеличку". Чужую любовь ненавидят,
когда своей не имеют. Пахать поперек поля. Школьников на поля, школьников на
поля! А в раю дети были? Где-то там города и городки объявляют себя
безъядерными зонами. Капля в море. А у нас все степи безъядерные и
безракетные, только пшеница да кукуруза, свекла да гречиха. А память? Почему
мало детей родится в степях? Факты действительно имели место. "Мои кони,
твоя бричка, жена моя химеричка". Вопрос надо обсуждать. Принимать
конкретные меры. А детей мало и в степях украинских, и в лесах белорусских,
и в Прибалтике. Считаем критику правильной. Горькая память войны,
закодированная в сознании молодых матерей. Взяли повышенные обязательства. А
детей мало. "Бешиха* колючая-болючая, тут тебе не стоять, кости не
ломать..." Все, как один. "Мы - эхо, мы - эхо, мы - нежное эхо друг
друга..." А может, я не председатель, а самозванец. Как тот Лжедмитрий? И на
меня все валится, будто снег на голову. Положение горькое, как желчь.
"Жигули" уже без очереди. А детей мало. "Иди себе в краски**, там будешь
пить и гулять и выгоду получать..." Твердая порода украинская! Муж говорит:
ячмень, жена говорит: гречка. Мужья руководят, а жены царствуют. Хор наивных
напевал: "Ой, кто в лесу, отзовись-ка!" А он был в степях, и не было у него
никакого намерения менять их на все соблазны и богатства мира. Гремел на
черном мотоцикле, в черном дыму, в черных думах памяти и разлада. Не знал
модных внутренних монологов и архетипов словесных структур - обращался к
себе самому и к степи, к небу и к солнцу, и слова сплетались старые и новые,
а душа рвалась мимо них и над ними, хотела безбрежности и силы, как у этой
степи, как у этой всеплодящей могучей земли с ее мощной грудью и щедротным
лоном, с изгибами-перегибами, всплесками-перелесками.
______________
* Рожа (мед.).
** Одно из значений слова "краски" - цветущие хлеба, цветы. Здесь, в
отрывке из народной песни, употребляется в переносном смысле - как мечта о
лучшей жизни.
Дашуньку нашел на ферме, хотел рассказать ей все, но сказал только одно
слово:
- Думография!
- Ты уже, вижу, скоро с ума сойдешь на этой работе, - сочувственно
взглянула она на Гришу.
- Уважения еще не заработал, а издевательства сами сыплются! - вздохнул
он.
Грише приснилось, будто он главный министр или визирь фараона, и вот он
следит за строительством и украшением царской столицы, наблюдает за
сооружением дома вечности фараона, то есть гробницы, наслаждается видом
коров, восторгается ведением полевых работ, а слуги кричат ему: "Принимай
свежие продукты и ешь, о начальник города и визирь, счастливое начало,
счастливый год, свободный от зла".
Он проснулся и немного полежал, не решаясь раскрыть глаза. К чему бы
такой глупый сон? У Дашуньки не спросишь, она уже убежала посмотреть, как
идет первое доение, да Дашунька в сны и не верила - она верила в идеалы. А
идеалов у женщин много, и все они великие и не мельчают, а разрастаются до
безбрежности и бесконечности. Скажи Дашуньке про такой сон - засмеет и
затюкает. Куда, мол, тебе до визирей, если ты на должности председателя
сельсовета ничем не можешь отличиться! А чем тут отличишься, если дядька
Вновьизбрать оставил ему такое наследство? Все новое, все уже построено,
открыто и пущено в дело, все действует, функционирует, справляется с
обязанностями, выполняет свое назначение, а ты только сиди и читай законы,
как подсказывает Ганна Афанасьевна.
Правда, у него все началось с неприятностей. Какие-то бессмысленные
проверки, какие-то заявления, заметки, сигналы. А может, это испытание на
прочность? Без неприятностей жизнь становится пресной и вообще теряет всякую
ценность.
Позавтракав (чашка молока и краюшка хлеба), Гриша на мотоцикле
подскочил к сельсовету, сказал Ганне Афанасьевне, что поедет в поле, где уже
начали копать свеклу, и помчался к своему бывшему напарнику Педану.
Педан переживал эпоху возрождения и расцвета. Закончились времена,
когда ему спихивали старую технику, теперь уже он получал и осваивал все
только новое и новейшее, и уже ему красоваться на Досках почета, в
президиумах собраний, на страницах газет. Что ж, заработал человек,
дотерпелся и достиг. Кто позавидует - пусть попытается встать на Педаново
место. Тут не знают таких конкурсов, как в техникумы гостиничного хозяйства
или на юридический.
А вот Грише хотелось снова вернуться на комбайн. Зерновые убрали и без
него. Там проще. А бурячок - зелье трудоемкое. Копай его - не перекопаешь.
Комбайн у Педана был новенький, только что с днепропетровского завода.
Синенький, как кастрюлька, аккуратный, будто космический аппарат. Не ревет,
не надрывается, только клекот от него и какое-то вроде бы облегченное
воздыхание после каждой порции свеклы, добытой из твердых объятий земли.
Копание еще только началось, первые дни, а уже на поле вороха свеклы, уже не
успевают вывозить, уже не хватает машин. Что же будет дальше?
Педан подошел к краю загона, Гриша вскочил к нему, пристроился рядом,
пожал ему локоть.
- Здоров!
- Здоров.
- Копаешь?
- Копаю.
- А вывозят?
- Плохо.
В Гришиной голове заработал механизм новых обязанностей. Ну, поговорить
с Зинькой Федоровной - это ясно. А еще? Немедленно создать депутатскую
группу для помощи. Он сам ее и возглавит. А для оперативного вмешательства
попросится на комбайн сменным к Педану. Чтобы агрегат не останавливать.
- Пришел проситься твоим сменным! - крикнул он Педану в ухо.
- А что ж, давай.
- Зинька Федоровна не будет против?
- Уломаем.
Гриша кричал Педану в правое ухо, а слева от комбайнера уселась,
неизвестно откуда прилетев, длиннохвостая сорока и застрекотала ему в левое
ухо.
- А это откуда? - удивился Гриша. - Вести на хвосте приносит?
- Это Маргося, - улыбнулся Педан. - Приучена. У меня на груше гнездо,
птенец выпал из него. Я подобрал, выкормил, теперь не отстает.
- А Маргося - что это?
- Да это я, знаешь, в честь премьерши назвал. И научил, хотя и учить не
надо, она богом так создана, что тащит все на свете. Вот посмотри.
Он достал из кармана огрызок карандашика, взмахнул им, будто
намереваясь писать, крикнул сороке:
- Маргося! Посмотри-ка!
Сорока нацелилась неподвижным черным глазом на карандашик, улучила миг,
когда пальцы Педана чуточку расслабились, с громким криком метнулась перед
самым лицом комбайнера, выхватила карандашик и бросилась наутек, победоносно
покрикивая.
- Видишь, - захохотал Педан. - Украдет, еще и хвалится.
- Во рту кусочек дерева, а она стрекочет? - не поверил Гриша.
- А черти ее маму знают, как это у нее получается. Может, она в когтях
держит. У нее еще две подружки есть - вот уж бандитки! Бросил я как-то
своему Рябку кость, Маргося тотчас же приметила, пурх-пурх, а кость больше
ее. Тогда она как? Тотчас же призвала своих союзниц, сама клюет ухо Рябка,
он лишь отмахивается да рычит, а две подружки налетели, приноровились с двух
сторон к мослу - и айда. Маргося за ними, а Рябко только зубами пощелкал
вдогонку.
- Мне бы такую птичечку, - сказал Гриша.
- Могу дать взаймы. Пару раз накорми ее чем-нибудь вкусным, полетит и
за тобой.
- Это если понадобится.
- Только свистни - и дело с концом! У меня после тех кур моих с птицами
контакты на высоком уровне!
- И после того, как ты Самуся огрел петухом? - засмеялся Гриша.
- Самусь - пройденный этап. Бежал на каменоломню, посвисти ему вслед. А
нам с тобой бежать некуда.
- Бежать не будем. Тут главное - как Зиньку Федоровну уговорить.
- Ты же теперь начальство, делай что хочешь.
- Ага, начальство. Ты по лестнице когда-нибудь лазил?
- Такое скажешь - не лазил. А кто же по ней лазил, если не я?
- А ну вспомни, как на верхних ступеньках - куда там прыгнешь?
- Да куда? Никуда. Стой и не шевелись.
- А внизу прыгай во все стороны.
- Внизу так.
- Вот и я, пока на комбайне был, прыгал и подпрыгивал. А теперь стой и
не шевелись.
- Смех! - удивился Педан. - А я думал, как начальство, так и мед
ложкой.
У Гриши было воспоминание и про мед, и про комбайн, а также про
метафору. Но не станешь же здесь кричать на ухо Педану про мед и метафору.
Зато можно посидеть некоторое время блаженно улыбаясь под несмолкаемый гул
свеклоуборочного агрегата, и пуститься в воспоминания и в детство.
Великое дело - метафора! Это значит: сказать как-нибудь так, лишь бы
только не похоже было на то, как говорят нормальные люди. И тогда Винничина
называется сахарным Донбассом, сахарная свекла - сладким корнем, кукуруза -
царицей полей, а наш многотрудный комбайн - степным кораблем. Грише в те
(далекие теперь, скажем откровенно) годы комбайн больше напоминал
гигантского золотистого шмеля. Ползает по безбрежным полям пшеницы в громком
грохоте жужжания, окутанный непробиваемым облаком золотистой пылищи -
настоящий тебе шмель! Но когда летом Бескаравайный поставил Гришу рядом с
собой на комбайновом мостике и хлопец уже изнутри взглянул на это облако,
окутывавшее могучую машину, то оказалось оно отнюдь не золотистым, а почти
черным и дышать в этом облаке приходилось не воздухом, а какой-то мешаниной
пыли и остей, и в горле першило, и глаза слезились, но все равно хотелось
петь и кричать на всю степь: "Вот я помощником у самого Бескаравайного!"
А как обедалось после того, как выскочил из этого облака! Краюшка
хлеба, кусок сала, два круто сваренных яйца, луковица, бутылка молока - все,
что положила в школьный портфелик Гришина мама Сашка, глоталось, будто на
соревновании. Если бы присуждали призы за скорость съедания степных обедов,
Гриша завоевал бы в тот день наивысший!
И тут прискочил к ним Давидка Самусь, стажировавшийся на водителя
грузовой машины, и зашептал Грише на ухо:
- Слыхал? Сегодня в подсолнухах старый Щусь гонит мед.
- Да ну! - встрепенулся Гриша.
- У тебя хлеб найдется? А то у меня нечем мед есть, а дед Щусь обещал.
Мед относился к вещам, которыми не следует пренебрегать даже тогда,
когда ты на время каникул стал помощником самого Бескаравайного. Гриша
заглянул в свой портфелик, порылся там и не нашел ничего, кроме малосольного
огурца. Сам удивился, как этот огурец уцелел от сплошного уничтожения.
- Вот огурец, - показал он Давидке. - Малосольный.
- Все правильно! - обрадовался Давидка. - Огурец - это класс. Подцепишь
им мед, как ложкой, а потом облизываешь каждый раз огурец, чтобы не тошнило
от сладкого. Только не съедать огурец - и все правильно! Побежали на пасеку?
Гриша несмело взглянул в сторону комбайна, где Бескаравайный занят был
масленкой. Покрашенный в оранжевый цвет, комбайн светился, будто огромный
апельсин, но, разумеется, апельсин совершенно несъедобный и со свеженьким
медом никакого сравнения выдержать не мог.
Пятясь, Гриша медленно отдалялся от комбайна. Давидка шептал ему, чтобы
шел скорее, ведь обеденный перерыв уже заканчивается, а там мед, да какой же
правильный мед!
- А может, ты сам? - сделал последнюю попытку перебороть искушение
Гриша. - Бери огурец и...
Давидка схватил его за руку и силком потянул за собой по высокой
стерне.
- Ты глупый, что ли? - воскликнул он. - Отказываться от такого добра!
Они сбежали сначала тихонько, украдкой, потом сорвались на рысь, только
позванивала под босыми ногами стерня да покачивался золотом мир перед
глазами от моря расцветших подсолнухов, к которым они направлялись.
И тут позади что-то загрохотало. Тихо, потом громче, сначала словно бы
раздраженно, гневно, но сразу же успокоилось и загудело ровно и мелодично,
как огромный шмель. Бов-бов-бовле-лени!
Гриша оглянулся еще на бегу, приближаясь с каждым шагом к подсолнухам и
к обещанному Самусем меду, но уже чувствуя, что произошло что-то такое, от
чего все меды на свете для него стали горькими.
Комбайн Бескаравайного, покачиваясь и переваливаясь, медленно вошел в
загонку, загудел ровно и удовлетворенно, двинулся вперед, скорее и скорее,
засверкал на солнце оранжевыми боками, подернулся еле заметной дымкой и
наконец облачком, казавшимся издали золотистым.
Гриша остановился. Давидка еще пробежал немного, пока заметил, что
бежит один, остановился тоже, крикнул:
- Ты чего?
- Возьми огурец, я возвращаюсь, - сказал Гриша.
- Сдурел!
- Возьми, а то некогда.
Гриша даже не стал ждать, пока Давидка подойдет к нему. Положил огурец
на стерню и помчался вдогонку за комбайном Бескаравайного.
Все-таки этот комбайн очень похож на золотистого шмеля. И облачко,
которым он окутан, тоже золотистое. Наверное, оно и изнутри такое же,
следует только хорошенько присмотреться.
Мог ли бы он теперь сказать, что уже насмотрелся вдоволь? И кому?
Зиньке Федоровне?
Но с Зинькой Федоровной можно сугубо, трегубо и многогубо только про
дело, только о том, что нужно, потому что она председатель колхоза, а на
председателе колхоза лежит все: озабоченность, надежды, озлобление,
неблагоприятные погодные условия и ответственность, ответственность,
ответственность.
Если бы Гриша был поэтом, он сложил бы оду о председателе колхоза. И не
потому, что председатель, как это считают некоторые писатели (да разве
только писатели?), заслоняет своей могучей фигурой всех сельских тружеников,
возвышаясь над ними, как медный памятник. Памятники, как известно, только
напоминают нам о сделанном, а живым - живое.
Председатель никого не замечает и не заменяет, он только отдувается за
всех - это правда. А для этого надо крепко стоять на ногах, врастать в землю
так, чтобы не сковырнули никакие землеройные машины и никакие силы на свете.
Вот почему все председатели крепко стоят на ногах. Из-за этого они немного
неповоротливые, зато хитрые. Они любят хорошие хаты ("ой, чья это хата
разукрашена?"), но не расходуют на это государственных средств. Любят они
черные "Волги". Если же черных не достается, то ездят на тех, какие
занарядит Министерство торговли в район. Еще больше они любят награды, но
никогда не увлекаются этой суетностью, потому что у них нет для этого
времени. Самое интересное (это уже граничит с какой-то мистикой), что все
председатели колхозов, независимо от их пола, словно бы одинаковы. Мужчины
похожи на председателей, и женщины похожи на председателей. Вы никогда не
спутаете их с кем-нибудь другим, а встретив, сразу воскликнете: "Доброго
здоровья вам, товарищ председатель!" И это тем удивительнее, что голова как
часть тела у головы колхоза не занимает такого уж слишком особого места. На
первый план здесь выдвигается что-то другое, отнюдь не биологическое, а
словно бы стратегическое, что ли: упорство, неколебимость, каменно-стальная
воля. Он поднят над землей и над всем миром огромным ощущением всемогущей
силы смеха. Смех очищает кровь. Поэтому председатель улыбается и тогда,
когда ему говорят умные вещи, и тогда, когда слышит глупости. На самом же
деле - он выставляет мудрую улыбку, как щит, отгораживается ею, как дипломат
от чужого министра иностранных дел. У нас свои дела!
Вам хочется того и сего или так и сяк, а председатель знает, что только
вот как. Вы приехали и уехали, а председатель остается. "А у меня такое
зелье, что химеры отгоняет..." Председатель свистит, как скворец, вслед
преходящим уполномоченным, а клюет только свои зернышки. Солнце его печет,
дожди секут, ветры обдувают, морозы докучают, а он только кряхтит, краснеет,
надувается и врастает в землю еще глубже. Даже египетские пирамиды
разваливаются, а он стоит. Горные хребты под могучим воздействием сил
природы стираются, становятся ниже, приседают, а председатель колхоза не
просто стоит, а еще словно бы и возвышается все больше и сильнее.
Скажут: а крестьяне вообще? Разве они не такие, как председатели
колхозов? И непременно ли надо стать председателем, чтобы сосредоточить в
себе все эти признаки, свойства и достоинства своего народа, трудолюбивого и
твердого в истории? Тогда спросим и мы: а что такое крестьяне и где они
теперь? И сохранились ли они в своем первоначальном, так сказать
дистиллированном, виде? Летят в город, тем более что крылья из синтетики
теперь купишь где угодно. Бывшие крестьяне переходят в ту необозначенную
категорию человечества, которая мечется между жилыми массивами больших и
малых городов и теми географическими просторами, где созревает рожь,
красуется пшеница, тихо растет в земле картофель, визжат поросята,
начиняются колбасы и настаивается в кувшинах густая сметана.
- Так как, Зинька Федоровна, - спросил Гриша председателя колхоза по
телефону, - вы не возражаете, чтобы я подменял Педана на свеклоагрегате в
ночные смены?
- Давай договоримся так, - сказала Зинька Федоровна. - Ты мне ничего не
говорил, а я ничего не слышала.
- Согласен.
- А теперь ты мне скажи: как ты прогнал от нас Жмака? Я тебе за это
готова в ножки поклониться.
- Да как? Вы же бросили меня ему в пасть, вот я и выкручивался. Так мне
как - садиться на комбайн?
- А разве я когда-нибудь была против? - сказала Зинька Федоровна.
И тут пошел дождь. Перед тем земля, раскаленная солнцем, была твердая,
как бычий лоб, а теперь за одну ночь раскисла, расползлась, как в половодье,
и уже не была доброй и всеплодящей, а только хищно-беспощадной и стремилась
изо всех сил засосать тебя в свои дебри, проглотить, бесследно смыть.
Однако в намерения автора не входит описание дождей. Автор не может (и
не хочет!) конкурировать с классиками. Несмотря на свой преклонный возраст,
автор до сих пор еще помнит гениальную картину украинских дождей у
Коцюбинского: "Идут дожди. Холодные осенние туманы клубятся вверху и
спускают на землю мокрые косы..." Но классики не знали, что такое пятьдесят
миллионов тонн сахарной свеклы. Такого количества этих, как пишут наши
журналисты, "сладких корней" вообще не знал ни один народ. И никто не знает,
как это посеять, как прорывать, пропалывать, ухаживать, а самое главное: как
выкопать?
Мы копаем свеклу! Нас пятьдесят миллионов, а свеклы - пятьдесят
миллионов тонн, да еще добавим десять миллионов тонн земли, налипшей на
- Допустим, что я приехал сюда не думать, а... - с этими словами
Конкретный ухватил на столе своими цепкими пальцами тоненькую папочку из
пестрого пластика и вжикнул синтетической змейкой на ней.
"Вот гадство, - подумал Гриша, - даже бумаги запираются змеючками!"
Конкретный тем временем достал из папочки лист бумаги, исписанный с
обеих сторон, держа кончиками пальцев за самый уголок, поднял высоко над
головой, встряхнул им в воздухе чуточку пренебрежительно, а может, и
брезгливо. За хвост да на солнце! Потом положил лист на стол, хлопнул по
нему ладонью-лопатой, вздохнул:
- Допустим, что к моим научным занятиям это не имеет никакого
отношения, но поручено - тут уж ничего не...
- Заявление? - догадался Гриша.
- Допустим.
- На меня?
- Еще раз допустим.
- Анонимка?
- Вся сила в том, что нет. Есть подпись. Дата. Место.
- Подпись? Не может быть. - Гриша даже забыл поинтересоваться, о чем
заявление, так потрясло его то, что кто-то не только написал на него, но и
подписал!
- Вот, - издали показал ему Конкретный. - Прошу. Шпугутькало. Без
инициалов, но разборчиво. Шпугутькало.
- Такого человека в Веселоярске нет, - заявил Гриша.
- Может, женщина?
- И женщины нет. И никогда не было. И детей таких не было. И никого не
было.
- Допустим, псевдоним.
- Как не аноним, то псевдоним? Так что же это - какой-нибудь поэт уже
на меня написал, что ли?
- Поэзии мало, - вздохнул Конкретный. - Одна проза. Жестокая проза. Вы
женаты?
- Ну!
- Жену вашу зовут Дарина Порубай?
- Ну!
- Почему она не взяла вашу фамилию?
- Вы у нее спросите об этом.
- У жены высшее образование?
- Высшее. А у меня среднее. Хотел на заочный - вот такое заявление
помешало.
- Допустим, что заочное образование - это не совсем высшее, -
развеселился Конкретный.
У Гриши немного отлегло от сердца. Хоть парня веселого прислали. С этой
гадской анонимкой-псевдонимкой!
- Да я и сам так считаю, - сказал он, - но надо же...
- Итак, - вмиг посуровел Конкретный, - вы не отрицаете, что женились на
специалисте с высшим образованием, преследуя корыстные цели?
- Кто вам такое сказал? - подпрыгнул от возмущения Гриша.
- Так тут написано.
- А что там еще написано?
- Еще тут написано, что Дарина Порубай, будучи старше вас на три года и
имея высшее образование, вышла замуж за механизатора, который много
зарабатывал, с корыстной целью, но теперь выжидает, чтобы найти более
выгодного мужа, о чем свидетельствует ее нежелание рожать детей от Левенца,
тогда как машину "Жигули" в подарок от него она приняла...
Гриша онемел от такой наглой полуправды. Написано все вроде бы так, как
есть, но одновременно чистейшее вранье.
- А что там еще написано? - с трудом удерживаясь, чтобы не заскрежетать
зубами, спросил он.
- Еще что? Ну, заканчивает автор так: "По всему району поползли
нездоровые слухи, и трудовые массы всколыхнулись и возмутились".
- И вы приехали разбирать это? О том, что поползли слухи? - не поверил
Гриша.
Конкретный кивнул головой без видимого энтузиазма.
- А вот представьте, что к вам приехал кто-нибудь из села и начал о
вашей жене, о семье, о детях. Как бы это вам понравилось?
- Не женат. Мне противопоказано. Я вегетарианец.
- Кто-кто?
- Закусываю солеными огурцами.
- А-а, тогда ясно. Так что, вы меня будете спрашивать по этой
псевдонимке, а мне отвечать?
- Допустим.
- А как отвечать - по сути или так, как по телевизору?
- По телевизору? - Конкретный вдруг оживился. - А как это?
- Ну, спрашивают, скажем, председателя колхоза: по скольку центнеров
пшеницы с гектара имеет намерение собрать в этом году, а председатель в
ответ: взяв повышенные обязательства, труженики нашего колхоза прилагают все
усилия, чтобы получить в этом году урожай зерновых на всех посевных площадях
в среднем на 3-4 центнера выше прошлогоднего.
- Оч-чень интересно! - причмокнул Конкретный. - Но у вас мало
слушателей. Нам бы поконкретнее.
- Да я - за, - сказал Гриша. - Конкретнее все было бы порвать эту
писульку и пустить на ветер.
- Не имею права.
- Дайте мне, я порву.
- И вы не имеете права. Никто не имеет права. Заявление можно только
закрыть. Для этого создана комиссия.
- Как же вы его будете закрывать?
- Очень просто. Я спрашиваю, вы отвечаете.
- А потом?
- Если надо - подпишете. Допустим, так. "Жигули" вы в самом деле
купили?
- Купил. Как передовому механизатору продали без очереди.
- И подарили жене?
- Зачем дарить? Нужно - ездит. Нужно мне - поехал я.
- Допустим. А детей нет?
- Каких детей?
- У вас с женой детей нет?
- Нет.
- А "Жигули" купили?
- Купили.
- Итак, вы не возражаете, что "Жигули" купили, а детей нет?
Гриша смотрел Конкретному в рот, откуда вылетали эти бессмысленные
вопросы, и поймал себя на мысли, от которой у него даже зачесалось на языке.
- Слушайте, товарищ Конкретный, - не удержался он от искушения
немедленно поделиться своей мыслью, - а где рот у человека?
- Рот? - оторопело посмотрел на него Конкретный. - Какой рот?
- Ну, тот, которым мы едим борщ, а потом разглагольствуем. Где он? На
голове или где?
- Ну, допустим, на голове.
- А голова думает?
- Допустим.
- Тогда почему же не думает рот?
- Конкретно, что вы хотите?
- Конкретно ваш рот. Что из него вылетает? "Жигули" с детьми? И это вся
ваша демография? На чем же она базируется? На каком-то Шпугутькале и
"Жигулях"? А хотите - я к "Жигулям" еще цветной телевизор добавлю?
- Телевизор?
- "Электрон-724". Сам купил, сам домой привез, сам антенну сварил в
мастерской Сельхозтехники.
- А детей нет?
- Нет. А еще - веранду стеклянную, двадцать квадратных метров к дому
пристроил.
- А детей нет?
- Да нет же. Теперь видите, до чего мы можем договориться.
Конкретный скоростным методом поскреб у себя в голове, сначала с одной
стороны, потом - с другой, но ничего не выскреб, посмотрел на Гришу немного
растерянно.
- Но я же должен составить справку!
- Составляйте хоть сто штук! Если хотите - могу засвидетельствовать и
подписать.
- Допустим, мы сами.
- Сами так сами. А я поехал.
Прощались в духе взаимопонимания. О взаимоуважении промолчим. Не было
надлежащих оснований.
Крикливца Гриша не разыскивал. Сообщить ему, что Левенца не сгрызут,
как мягонький пирожочек? Гай-гай! Жаль усилий. Посмеяться вместе с ним? Если
все время смеяться, то уже вроде и не смешно. Мог бы, мог бы товарищ
Крикливец разобраться и сам и не позорить его, Левенца, перед людьми, так
нет же - умыл руки. На нем весь район висит! А что висит на тебе?
Гриша гнал мотоцикл по дороге и незаметно для себя начал разговаривать
с мотоциклом, с дорогой, с полями, с небом, с облаками и птицами. Этот
Шпугутькало, или как там его, хотя и негодяй, а попал в больное место. Как
спастись от жгучей боли в душе? Ой, красный бурячок, зеленая ботва...
Газануть бы со зла так, чтобы мотоцикл сорвался с пригорка и полетел куда
глаза глядят. Приземлишься в автоинспекции. Пути неисповедимы... И коровы
могли бы летать над фермами, помахивая розовыми крыльями. А с кем придется
иметь дело Дашуньке? Тут чудеса нужны другие. Чтобы просо само становилось
пшеном; чтобы помидоры росли в скорлупе, как грецкие орехи, и не гнили,
ожидая транспорта; чтобы в сахарной свекле сахар собирался в комочек, как
косточка в абрикосе, чтобы... Каждому хотелось бы научиться летать в
пространстве, жить без еды, узнавать будущее и вообще... А за кого выходить
девчатам замуж в селе? За трактора и комбайны? "Ой, знав, нащо брав таку
невеличку, мене мати годувала, як перепеличку". Чужую любовь ненавидят,
когда своей не имеют. Пахать поперек поля. Школьников на поля, школьников на
поля! А в раю дети были? Где-то там города и городки объявляют себя
безъядерными зонами. Капля в море. А у нас все степи безъядерные и
безракетные, только пшеница да кукуруза, свекла да гречиха. А память? Почему
мало детей родится в степях? Факты действительно имели место. "Мои кони,
твоя бричка, жена моя химеричка". Вопрос надо обсуждать. Принимать
конкретные меры. А детей мало и в степях украинских, и в лесах белорусских,
и в Прибалтике. Считаем критику правильной. Горькая память войны,
закодированная в сознании молодых матерей. Взяли повышенные обязательства. А
детей мало. "Бешиха* колючая-болючая, тут тебе не стоять, кости не
ломать..." Все, как один. "Мы - эхо, мы - эхо, мы - нежное эхо друг
друга..." А может, я не председатель, а самозванец. Как тот Лжедмитрий? И на
меня все валится, будто снег на голову. Положение горькое, как желчь.
"Жигули" уже без очереди. А детей мало. "Иди себе в краски**, там будешь
пить и гулять и выгоду получать..." Твердая порода украинская! Муж говорит:
ячмень, жена говорит: гречка. Мужья руководят, а жены царствуют. Хор наивных
напевал: "Ой, кто в лесу, отзовись-ка!" А он был в степях, и не было у него
никакого намерения менять их на все соблазны и богатства мира. Гремел на
черном мотоцикле, в черном дыму, в черных думах памяти и разлада. Не знал
модных внутренних монологов и архетипов словесных структур - обращался к
себе самому и к степи, к небу и к солнцу, и слова сплетались старые и новые,
а душа рвалась мимо них и над ними, хотела безбрежности и силы, как у этой
степи, как у этой всеплодящей могучей земли с ее мощной грудью и щедротным
лоном, с изгибами-перегибами, всплесками-перелесками.
______________
* Рожа (мед.).
** Одно из значений слова "краски" - цветущие хлеба, цветы. Здесь, в
отрывке из народной песни, употребляется в переносном смысле - как мечта о
лучшей жизни.
Дашуньку нашел на ферме, хотел рассказать ей все, но сказал только одно
слово:
- Думография!
- Ты уже, вижу, скоро с ума сойдешь на этой работе, - сочувственно
взглянула она на Гришу.
- Уважения еще не заработал, а издевательства сами сыплются! - вздохнул
он.
Грише приснилось, будто он главный министр или визирь фараона, и вот он
следит за строительством и украшением царской столицы, наблюдает за
сооружением дома вечности фараона, то есть гробницы, наслаждается видом
коров, восторгается ведением полевых работ, а слуги кричат ему: "Принимай
свежие продукты и ешь, о начальник города и визирь, счастливое начало,
счастливый год, свободный от зла".
Он проснулся и немного полежал, не решаясь раскрыть глаза. К чему бы
такой глупый сон? У Дашуньки не спросишь, она уже убежала посмотреть, как
идет первое доение, да Дашунька в сны и не верила - она верила в идеалы. А
идеалов у женщин много, и все они великие и не мельчают, а разрастаются до
безбрежности и бесконечности. Скажи Дашуньке про такой сон - засмеет и
затюкает. Куда, мол, тебе до визирей, если ты на должности председателя
сельсовета ничем не можешь отличиться! А чем тут отличишься, если дядька
Вновьизбрать оставил ему такое наследство? Все новое, все уже построено,
открыто и пущено в дело, все действует, функционирует, справляется с
обязанностями, выполняет свое назначение, а ты только сиди и читай законы,
как подсказывает Ганна Афанасьевна.
Правда, у него все началось с неприятностей. Какие-то бессмысленные
проверки, какие-то заявления, заметки, сигналы. А может, это испытание на
прочность? Без неприятностей жизнь становится пресной и вообще теряет всякую
ценность.
Позавтракав (чашка молока и краюшка хлеба), Гриша на мотоцикле
подскочил к сельсовету, сказал Ганне Афанасьевне, что поедет в поле, где уже
начали копать свеклу, и помчался к своему бывшему напарнику Педану.
Педан переживал эпоху возрождения и расцвета. Закончились времена,
когда ему спихивали старую технику, теперь уже он получал и осваивал все
только новое и новейшее, и уже ему красоваться на Досках почета, в
президиумах собраний, на страницах газет. Что ж, заработал человек,
дотерпелся и достиг. Кто позавидует - пусть попытается встать на Педаново
место. Тут не знают таких конкурсов, как в техникумы гостиничного хозяйства
или на юридический.
А вот Грише хотелось снова вернуться на комбайн. Зерновые убрали и без
него. Там проще. А бурячок - зелье трудоемкое. Копай его - не перекопаешь.
Комбайн у Педана был новенький, только что с днепропетровского завода.
Синенький, как кастрюлька, аккуратный, будто космический аппарат. Не ревет,
не надрывается, только клекот от него и какое-то вроде бы облегченное
воздыхание после каждой порции свеклы, добытой из твердых объятий земли.
Копание еще только началось, первые дни, а уже на поле вороха свеклы, уже не
успевают вывозить, уже не хватает машин. Что же будет дальше?
Педан подошел к краю загона, Гриша вскочил к нему, пристроился рядом,
пожал ему локоть.
- Здоров!
- Здоров.
- Копаешь?
- Копаю.
- А вывозят?
- Плохо.
В Гришиной голове заработал механизм новых обязанностей. Ну, поговорить
с Зинькой Федоровной - это ясно. А еще? Немедленно создать депутатскую
группу для помощи. Он сам ее и возглавит. А для оперативного вмешательства
попросится на комбайн сменным к Педану. Чтобы агрегат не останавливать.
- Пришел проситься твоим сменным! - крикнул он Педану в ухо.
- А что ж, давай.
- Зинька Федоровна не будет против?
- Уломаем.
Гриша кричал Педану в правое ухо, а слева от комбайнера уселась,
неизвестно откуда прилетев, длиннохвостая сорока и застрекотала ему в левое
ухо.
- А это откуда? - удивился Гриша. - Вести на хвосте приносит?
- Это Маргося, - улыбнулся Педан. - Приучена. У меня на груше гнездо,
птенец выпал из него. Я подобрал, выкормил, теперь не отстает.
- А Маргося - что это?
- Да это я, знаешь, в честь премьерши назвал. И научил, хотя и учить не
надо, она богом так создана, что тащит все на свете. Вот посмотри.
Он достал из кармана огрызок карандашика, взмахнул им, будто
намереваясь писать, крикнул сороке:
- Маргося! Посмотри-ка!
Сорока нацелилась неподвижным черным глазом на карандашик, улучила миг,
когда пальцы Педана чуточку расслабились, с громким криком метнулась перед
самым лицом комбайнера, выхватила карандашик и бросилась наутек, победоносно
покрикивая.
- Видишь, - захохотал Педан. - Украдет, еще и хвалится.
- Во рту кусочек дерева, а она стрекочет? - не поверил Гриша.
- А черти ее маму знают, как это у нее получается. Может, она в когтях
держит. У нее еще две подружки есть - вот уж бандитки! Бросил я как-то
своему Рябку кость, Маргося тотчас же приметила, пурх-пурх, а кость больше
ее. Тогда она как? Тотчас же призвала своих союзниц, сама клюет ухо Рябка,
он лишь отмахивается да рычит, а две подружки налетели, приноровились с двух
сторон к мослу - и айда. Маргося за ними, а Рябко только зубами пощелкал
вдогонку.
- Мне бы такую птичечку, - сказал Гриша.
- Могу дать взаймы. Пару раз накорми ее чем-нибудь вкусным, полетит и
за тобой.
- Это если понадобится.
- Только свистни - и дело с концом! У меня после тех кур моих с птицами
контакты на высоком уровне!
- И после того, как ты Самуся огрел петухом? - засмеялся Гриша.
- Самусь - пройденный этап. Бежал на каменоломню, посвисти ему вслед. А
нам с тобой бежать некуда.
- Бежать не будем. Тут главное - как Зиньку Федоровну уговорить.
- Ты же теперь начальство, делай что хочешь.
- Ага, начальство. Ты по лестнице когда-нибудь лазил?
- Такое скажешь - не лазил. А кто же по ней лазил, если не я?
- А ну вспомни, как на верхних ступеньках - куда там прыгнешь?
- Да куда? Никуда. Стой и не шевелись.
- А внизу прыгай во все стороны.
- Внизу так.
- Вот и я, пока на комбайне был, прыгал и подпрыгивал. А теперь стой и
не шевелись.
- Смех! - удивился Педан. - А я думал, как начальство, так и мед
ложкой.
У Гриши было воспоминание и про мед, и про комбайн, а также про
метафору. Но не станешь же здесь кричать на ухо Педану про мед и метафору.
Зато можно посидеть некоторое время блаженно улыбаясь под несмолкаемый гул
свеклоуборочного агрегата, и пуститься в воспоминания и в детство.
Великое дело - метафора! Это значит: сказать как-нибудь так, лишь бы
только не похоже было на то, как говорят нормальные люди. И тогда Винничина
называется сахарным Донбассом, сахарная свекла - сладким корнем, кукуруза -
царицей полей, а наш многотрудный комбайн - степным кораблем. Грише в те
(далекие теперь, скажем откровенно) годы комбайн больше напоминал
гигантского золотистого шмеля. Ползает по безбрежным полям пшеницы в громком
грохоте жужжания, окутанный непробиваемым облаком золотистой пылищи -
настоящий тебе шмель! Но когда летом Бескаравайный поставил Гришу рядом с
собой на комбайновом мостике и хлопец уже изнутри взглянул на это облако,
окутывавшее могучую машину, то оказалось оно отнюдь не золотистым, а почти
черным и дышать в этом облаке приходилось не воздухом, а какой-то мешаниной
пыли и остей, и в горле першило, и глаза слезились, но все равно хотелось
петь и кричать на всю степь: "Вот я помощником у самого Бескаравайного!"
А как обедалось после того, как выскочил из этого облака! Краюшка
хлеба, кусок сала, два круто сваренных яйца, луковица, бутылка молока - все,
что положила в школьный портфелик Гришина мама Сашка, глоталось, будто на
соревновании. Если бы присуждали призы за скорость съедания степных обедов,
Гриша завоевал бы в тот день наивысший!
И тут прискочил к ним Давидка Самусь, стажировавшийся на водителя
грузовой машины, и зашептал Грише на ухо:
- Слыхал? Сегодня в подсолнухах старый Щусь гонит мед.
- Да ну! - встрепенулся Гриша.
- У тебя хлеб найдется? А то у меня нечем мед есть, а дед Щусь обещал.
Мед относился к вещам, которыми не следует пренебрегать даже тогда,
когда ты на время каникул стал помощником самого Бескаравайного. Гриша
заглянул в свой портфелик, порылся там и не нашел ничего, кроме малосольного
огурца. Сам удивился, как этот огурец уцелел от сплошного уничтожения.
- Вот огурец, - показал он Давидке. - Малосольный.
- Все правильно! - обрадовался Давидка. - Огурец - это класс. Подцепишь
им мед, как ложкой, а потом облизываешь каждый раз огурец, чтобы не тошнило
от сладкого. Только не съедать огурец - и все правильно! Побежали на пасеку?
Гриша несмело взглянул в сторону комбайна, где Бескаравайный занят был
масленкой. Покрашенный в оранжевый цвет, комбайн светился, будто огромный
апельсин, но, разумеется, апельсин совершенно несъедобный и со свеженьким
медом никакого сравнения выдержать не мог.
Пятясь, Гриша медленно отдалялся от комбайна. Давидка шептал ему, чтобы
шел скорее, ведь обеденный перерыв уже заканчивается, а там мед, да какой же
правильный мед!
- А может, ты сам? - сделал последнюю попытку перебороть искушение
Гриша. - Бери огурец и...
Давидка схватил его за руку и силком потянул за собой по высокой
стерне.
- Ты глупый, что ли? - воскликнул он. - Отказываться от такого добра!
Они сбежали сначала тихонько, украдкой, потом сорвались на рысь, только
позванивала под босыми ногами стерня да покачивался золотом мир перед
глазами от моря расцветших подсолнухов, к которым они направлялись.
И тут позади что-то загрохотало. Тихо, потом громче, сначала словно бы
раздраженно, гневно, но сразу же успокоилось и загудело ровно и мелодично,
как огромный шмель. Бов-бов-бовле-лени!
Гриша оглянулся еще на бегу, приближаясь с каждым шагом к подсолнухам и
к обещанному Самусем меду, но уже чувствуя, что произошло что-то такое, от
чего все меды на свете для него стали горькими.
Комбайн Бескаравайного, покачиваясь и переваливаясь, медленно вошел в
загонку, загудел ровно и удовлетворенно, двинулся вперед, скорее и скорее,
засверкал на солнце оранжевыми боками, подернулся еле заметной дымкой и
наконец облачком, казавшимся издали золотистым.
Гриша остановился. Давидка еще пробежал немного, пока заметил, что
бежит один, остановился тоже, крикнул:
- Ты чего?
- Возьми огурец, я возвращаюсь, - сказал Гриша.
- Сдурел!
- Возьми, а то некогда.
Гриша даже не стал ждать, пока Давидка подойдет к нему. Положил огурец
на стерню и помчался вдогонку за комбайном Бескаравайного.
Все-таки этот комбайн очень похож на золотистого шмеля. И облачко,
которым он окутан, тоже золотистое. Наверное, оно и изнутри такое же,
следует только хорошенько присмотреться.
Мог ли бы он теперь сказать, что уже насмотрелся вдоволь? И кому?
Зиньке Федоровне?
Но с Зинькой Федоровной можно сугубо, трегубо и многогубо только про
дело, только о том, что нужно, потому что она председатель колхоза, а на
председателе колхоза лежит все: озабоченность, надежды, озлобление,
неблагоприятные погодные условия и ответственность, ответственность,
ответственность.
Если бы Гриша был поэтом, он сложил бы оду о председателе колхоза. И не
потому, что председатель, как это считают некоторые писатели (да разве
только писатели?), заслоняет своей могучей фигурой всех сельских тружеников,
возвышаясь над ними, как медный памятник. Памятники, как известно, только
напоминают нам о сделанном, а живым - живое.
Председатель никого не замечает и не заменяет, он только отдувается за
всех - это правда. А для этого надо крепко стоять на ногах, врастать в землю
так, чтобы не сковырнули никакие землеройные машины и никакие силы на свете.
Вот почему все председатели крепко стоят на ногах. Из-за этого они немного
неповоротливые, зато хитрые. Они любят хорошие хаты ("ой, чья это хата
разукрашена?"), но не расходуют на это государственных средств. Любят они
черные "Волги". Если же черных не достается, то ездят на тех, какие
занарядит Министерство торговли в район. Еще больше они любят награды, но
никогда не увлекаются этой суетностью, потому что у них нет для этого
времени. Самое интересное (это уже граничит с какой-то мистикой), что все
председатели колхозов, независимо от их пола, словно бы одинаковы. Мужчины
похожи на председателей, и женщины похожи на председателей. Вы никогда не
спутаете их с кем-нибудь другим, а встретив, сразу воскликнете: "Доброго
здоровья вам, товарищ председатель!" И это тем удивительнее, что голова как
часть тела у головы колхоза не занимает такого уж слишком особого места. На
первый план здесь выдвигается что-то другое, отнюдь не биологическое, а
словно бы стратегическое, что ли: упорство, неколебимость, каменно-стальная
воля. Он поднят над землей и над всем миром огромным ощущением всемогущей
силы смеха. Смех очищает кровь. Поэтому председатель улыбается и тогда,
когда ему говорят умные вещи, и тогда, когда слышит глупости. На самом же
деле - он выставляет мудрую улыбку, как щит, отгораживается ею, как дипломат
от чужого министра иностранных дел. У нас свои дела!
Вам хочется того и сего или так и сяк, а председатель знает, что только
вот как. Вы приехали и уехали, а председатель остается. "А у меня такое
зелье, что химеры отгоняет..." Председатель свистит, как скворец, вслед
преходящим уполномоченным, а клюет только свои зернышки. Солнце его печет,
дожди секут, ветры обдувают, морозы докучают, а он только кряхтит, краснеет,
надувается и врастает в землю еще глубже. Даже египетские пирамиды
разваливаются, а он стоит. Горные хребты под могучим воздействием сил
природы стираются, становятся ниже, приседают, а председатель колхоза не
просто стоит, а еще словно бы и возвышается все больше и сильнее.
Скажут: а крестьяне вообще? Разве они не такие, как председатели
колхозов? И непременно ли надо стать председателем, чтобы сосредоточить в
себе все эти признаки, свойства и достоинства своего народа, трудолюбивого и
твердого в истории? Тогда спросим и мы: а что такое крестьяне и где они
теперь? И сохранились ли они в своем первоначальном, так сказать
дистиллированном, виде? Летят в город, тем более что крылья из синтетики
теперь купишь где угодно. Бывшие крестьяне переходят в ту необозначенную
категорию человечества, которая мечется между жилыми массивами больших и
малых городов и теми географическими просторами, где созревает рожь,
красуется пшеница, тихо растет в земле картофель, визжат поросята,
начиняются колбасы и настаивается в кувшинах густая сметана.
- Так как, Зинька Федоровна, - спросил Гриша председателя колхоза по
телефону, - вы не возражаете, чтобы я подменял Педана на свеклоагрегате в
ночные смены?
- Давай договоримся так, - сказала Зинька Федоровна. - Ты мне ничего не
говорил, а я ничего не слышала.
- Согласен.
- А теперь ты мне скажи: как ты прогнал от нас Жмака? Я тебе за это
готова в ножки поклониться.
- Да как? Вы же бросили меня ему в пасть, вот я и выкручивался. Так мне
как - садиться на комбайн?
- А разве я когда-нибудь была против? - сказала Зинька Федоровна.
И тут пошел дождь. Перед тем земля, раскаленная солнцем, была твердая,
как бычий лоб, а теперь за одну ночь раскисла, расползлась, как в половодье,
и уже не была доброй и всеплодящей, а только хищно-беспощадной и стремилась
изо всех сил засосать тебя в свои дебри, проглотить, бесследно смыть.
Однако в намерения автора не входит описание дождей. Автор не может (и
не хочет!) конкурировать с классиками. Несмотря на свой преклонный возраст,
автор до сих пор еще помнит гениальную картину украинских дождей у
Коцюбинского: "Идут дожди. Холодные осенние туманы клубятся вверху и
спускают на землю мокрые косы..." Но классики не знали, что такое пятьдесят
миллионов тонн сахарной свеклы. Такого количества этих, как пишут наши
журналисты, "сладких корней" вообще не знал ни один народ. И никто не знает,
как это посеять, как прорывать, пропалывать, ухаживать, а самое главное: как
выкопать?
Мы копаем свеклу! Нас пятьдесят миллионов, а свеклы - пятьдесят
миллионов тонн, да еще добавим десять миллионов тонн земли, налипшей на