Страница:
Весеннецветный. Это словно бы двойник автора, или, как говорят ученые люди,
его alter ego. Автор любил показательные села, а тут вдруг такая радость:
показательное село и в нем показательные козы!
Боже, как встречали в Веселоярске Хуторянского Классика! Несли
орифламы* с его цитатами, цветы, плоды, разную закуску в стыдливо прикрытых
рушниками корзинках. Хуторянский Классик упал на землю, обнимал ее,
восклицал жарко: "Земелька родная! Приникаю к тебе грудью и коленами!
Когда-то бегал тут ножками маленькими, как козьи копытца. А теперь что? Люди
добрые, что теперь? Тракторищи и огромные комбайны тысячепудовой тяжестью
обрушиваются на святую земельку, уничтожают, разрушают структуру почвы. А вы
снова козочек, чтобы спасти землю. Спасибо вам, дорогие земляки!" И вдобавок
процитировал то ли свое, то ли заимствованное, но такое уместное для него и
такое абсолютно глупое по мнению веселояровцев: "О хутора, кто выпьет сон и
грусть вашу давнюю?"
______________
* Орифлама - это плакат на двух палках. Слово греческое. Очень древнее
и очень красивое. Его употребляли классики и неоклассики. Употребил и автор,
чтобы не плестись в хвосте.
Дядьки стояли, переступая с ноги на ногу, покуривали, покашливали,
украдкой посмеивались. Громко смеяться никто не посмел, ведь все-таки
Классик, хотя и Хуторянский. А что человек книгодурствует лукаво, так об
этом пусть уж в столице подумают.
Автор тоже вмешивается в интермедию только для того, чтобы известить,
что Хуторянский Классик (то есть автор же!) отбыл на свой парнас, так и не
дождавшись коз.
Да и кто бы их дождался?
(Кульминация)
Дальше все спутывается, перепутывается, закручивается и заверчивается.
С одной стороны - естественное развитие событий, а с другой - комментарий
Петра Беззаботного к этим событиям.
Петра спрашивали:
- Так как же ты поехал тогда?
- А как? - зевал Петро. - Взял, считай, веревку, топор, поддевку
ватную, плескачей, сала, пирожков с фасолью, свиных кишок с пшеном и
шкварками на дорогу - и айда! Сел в вагоне и сидел, считай, пока приехал. А
там говорят: вот твои козы, пересчитай. Ну, пересчитал. Двадцать две козы и
два козла. Один белый, другой черный. Волосатые и рогатые, как черти.
Дальше у Петра было какое-то затмение или помрачение, как иной раз в
кинофильмах. Еще помнил, как ехал то ли через три, то ли через четыре
государства. Сидел в вагоне, ел плескачи с салом и свиные кишки с пшеном и
шкварками. Животом Петро выдался крепкий и терпеливый, это как раз именно о
таких сказал один наш поэт: "О желудки хлеборобов! Сложить им цену в
состоянии разве лишь те, кого катар или еще какие-нибудь напасти терзают
непрерывно в животе"...
Для коз с места отправки выдан был фураж, то есть по охапке какого-то
колючего сенца на каждую козу и на двух козлов. Расчет был на три дня пути:
один день в Греции, один на соседние державы, еще один - чтобы доехал Петро
до своей станции.
Дядькам очень хотелось узнать об этом закордонном сене.
- Да разве я его видел? - сплевывал со зла Петро. - В вагоне же темно,
считай. Лег я спать, а проснулся - козы съели все до основания! И из-под
меня все повыдергали. Смотрю - ни сена, ни поддевки, ни пирожков с фасолью!
И трех дней не стали ждать - слопали все за одну ночь. Не иначе, эти греки
мне их голодными всучили...
Кому приходилось ехать трое суток в вагоне с голодными козами? Но что
такое трое суток упорядоченного передвижения по железной дороге в сравнении,
скажем, с двумя неделями беспорядочных странствий козьего вагона по станциям
и полустанкам нашей необъятной железнодорожной державы?
А Петру Беззаботному на роду были написаны именно эти две недели!
За первые двое суток вагон с козами благополучно, в соответствии с
расписанием, проехал через три державы, потом под ним сменили колеса, чтобы
поставить на родные рельсы, - и вот уж выглядывай свою станцию! Козы мекали
полифонично, и Петру слышалась в этом меканье только незначительная голодная
грусть, и только отсутствие философского образования и незнание новейших
теорий мифологизма не дали ему возможности своевременно услышать в этих
звуках зловещую музыку сфер.
Не знал Беззаботный и того, что козы наделены чутьем предсказания и уже
наперед видят, что их вагон не пойдет прямым ходом до нужной станции, а
будет прицепливаться, перецепливаться к наинеожиданнейшим поездам,
заталкиваться в тупики, загоняться в другие области и даже в соседние
республики - и так целых две недели! А фураж был выдан из точного расчета -
щелк-щелк! - как в аптеке.
Козы балдели с голода. Меканье стало таким настойчивым, что на станциях
люди сбегались послушать странные концерты.
Петро потом объяснял своим односельчанам:
- С голоду и не так еще запоешь! Я сначала, считай, спал и не
прислушивался, а потом смотрю, а на меня два рогатых черта прут! С обеих
сторон подступают и рогами нацеливаются, будто кишки из меня хотят
выпустить. А козы с голоду уже и веревку мою сжевали. Теперь за вагон
принялись - стенки так дружно обгрызали, что вскоре могли и дырки появиться!
Ну! Я тогда за топор и на улицу!
Поезд в это время стоял в поле перед светофором, Петро выскочил из
вагона и начал рубить зеленые кусты в полосе отчуждения. Нарубил, бросил в
вагон, еле успел сам туда вскочить, потому что поезд уже тронулся.
Но теперь кормовая проблема уже была решена. На каждой станции или
перед светофорами в поле Петро выскакивал из вагона и рубил все зеленое,
все, что видел глаз, все, что сгрызут его валютные пассажиры. Неизвестно
еще, как бы все это обернулось, если бы это были простые, низкопородные
козы: может, и подохли бы от таких случайных и часто несъедобных кормов. Но
Петро вез высокопородных животных, за ними тысячи лет, поэтому Петровы козы
съедали все подряд, ели вечнозеленые насаждения, хвойные и лиственничные
породы, с колючками и без колючек, сочное и сухое. Они сожрали бы и
светофоры, и водокачки, и станционные здания, а может, даже и рельсы. Петро
невольно выступал спасителем нашего железнодорожного хозяйства. Но разве же
люди умеют надлежащим образом ценить благородство? О страшном человеке,
который выскакивает из вагона и неистово рубит на станциях все зеленое,
полетели вокруг самые странные слухи, его рисовали каким-то взбесившимся
истребителем, врагом зеленого царства и всей окружающей среды, всполошились
должностные лица, встревожилось общественное мнение, зазвучали гневные
голоса: "Куда же смотрит милиция?"
Железнодорожная милиция попыталась задержать странного человека с
топором. Но тот чуть было не огрел молоденького милиционерика, подступившего
к нему на каком-то разъезде. Тогда решено было устроить целую облаву на
порубщика. Однако из-за несогласованности действий, железнодорожного
расписания и непредсказуемого передвижения вагона с козами получалось всегда
так, что облава ждала Петра в одном месте, а он выскакивал из своего вагона
в совершенно ином и рубил, аж щепки летели.
Когда наконец вагон с козами прибыл куда нужно и встречать его выехала
целая делегация во главе с самим товарищем Жмаком, то увидели они худого,
заросшего человека с неистовыми глазами, увидели, как соскочил он на землю
и, ни на кого не обращая внимания, кинулся к месту посадки и начал там
рубить ветки.
- Держите его! - закричал Жмак. - Это у него буржуазные пережитки.
С огромным трудом удалось уговорить Петра бросить топор. Не хотел
никого слушать, хорошо, что Зинька Федоровна догадалась взять с собою Вустю,
и та сманила своего мужа ароматами теплых плескачей со сметаной. Петро
швырнул топор в сторону, сел на землю возле вагона и молча начал есть
плескачи. Козы смотрели на него, тихо мекали, а из вагона вылезать не
хотели, хоть ты их режь. Понравились им наши посадки у железных дорог!
Вся торжественность задуманной Жмаком церемонии полетела, как
говорится, вверх тормашками, то есть собаке под хвост. Но ведь валютные козы
привезены, вот они, а за ними - Жмакова слава и хвала!
- Нужно премировать Беззаботного за успешное выполнение задания, -
сказал Жмак Зиньке Федоровне. - Почему председатель сельсовета не выехал
встречать такого героического гражданина?
- Председатель сельсовета стал в оппозицию, - объяснила Зинька
Федоровна. - Он не хочет признавать коз.
- Признает! А будет упираться, объясним как следует!
Но пока товарищ Жмак собирался объяснить дядьке Вновьизбрать, начали
происходить необъяснимые вещи с Петром Беззаботным. Оказалось, что дикая
страсть рубить все зеленое, все растущее и плодоносящее не пропала в нем, а
обретала все более угрожающий размах. Не помогали ни Вустины плескачи, ни
бабкины лекарства, настоянные на березовых почках и на чебреце. Не рубил
Петро только когда спал. Как только просыпался, то где бы ни был - в хате
или на телеге - тотчас же хватал топор и рубил все, что зеленело перед
глазами. Вустя дала знать сыну Ивану в райцентр. Иван срочно привез врача,
прибыли они удачно: Петр как раз спал.
Врач был молодой и увлекался модным психоанализом.
- Мне надо только побеседовать с больным, и я вам даю гарантию, что все
это у него пройдет, - пообещал он Вусте.
- Вы с ним только на дворе беседуйте, - попросила Вустя, - потому что
если, проснувшись, увидит, что в хате, схватится за топор, бежит во двор и
начинает рубить! Уже вырубил и сирень, и бузину, принялся за вишни и
яблони...
- Все ясно, - почти весело потер ладони врач. - У вашего мужа синдром
закрытого помещения.
- Да не знаю, то ли это циндрон или не циндрон, - заплакала Вустя, - но
и на телеге, пока едет да спит, то ничего, а проснется - соскакивает на
землю и рубит, что видит.
- Синдром движения или перемещения в пространстве, - еще с большим
удовольствием потер руки врач. - Нет ничего проще, как лечить такие случаи.
- Ох, хотя бы! - взмолилась на него Вустя. - Да я вам и вишневочки, и
индейку приготовлю, и...
Врач прервал поток ее обещаний.
- Наука не нуждается ни в каких вознаграждениях. Для нее главное -
торжество ее идей. А с вашим мужем сделаем так...
"Молодой, да ранний", - восторженно подумала Вустя, слушая врача.
А совет его был такой: вывезти сонного Петра в степь, выпрячь коней из
телеги и так оставить. Беззаботный проснется, полежит, посмотрит - потолка
над головой нет, движения тоже нет. Для синдромов - никакой поживы. Вот так
полежит - и вылечится сам по себе.
(Конклюзия)*
______________
* Окончание.
Где-нибудь в другом месте совет врача выполнили бы просто и без лишних
выдумок. Где-нибудь, да только не в Веселоярске.
Здесь же все сделали по-своему. Петра действительно вывезли в степь, но
не просто в степь, а на Шпили, так что телега, на которой спал Беззаботный,
была видна отовсюду! Под Шпилями же собралось довольно веселое товарищество,
чтобы проследить, как проснется Петро и что он будет делать.
Петро спал долго и сладко. Жаворонки пели над ним - только убаюкивали
еще сильнее. Солнце припекало - он только разомлевал. Но подал голос
желудок, Петро прислушался к его голодному зову, еще малость полежал с
закрытыми глазами, а потом наконец проснулся окончательно. Взглянул вверх -
не потолок его хаты, а небо. Взглянул вокруг - неподвижный, как сон,
простор. Пошарил за поясом - топор торчал там, но рубить не хотелось. Да и
не просто не хотелось, а противно было от самого воспоминания о рубке. Петро
сел на телеге, протер глаза, потянулся, почесал грудь, потом выдернул топор
из-за пояса, размахнулся и швырнул как можно дальше от себя. Выбросил топор
и засмеялся. Потянулся с еще большим удовольствием и засмеялся еще громче.
Соскочил с телеги, походил немного, вроде бы даже затанцевал, потом
захохотал во всю мощь:
- Го-го-го! Га-га-га!
А снизу, от подножья Шпилей, вторили ему обрадовавшиеся веселоярцы:
- О-хо-хо! Ох-хо-хо!
Так у Петра Беззаботного наступил катарсис, то есть очищение и
высвобождение от козоэпопеи, но, к огромному сожалению, этот катарсис не
задел дядьку Вновьизбрать по той простой причине, что он, как известно,
решил уйти на заслуженный отдых, передав свой пост Грише Левенцу.
Вот так оно и бывает: одного машина с ног до головы грязью заляпает, а
он отряхнется - и ничего, на другого же эта грязь только полетит и не
достанет до него, а он обидится так, что и не утешишь. Взрослые тоже бывают
как дети. Им часто бывает жаль себя. И хочется плакать.
Секретарем сельсовета с очень давних времен, таких давних, что их и
установить невозможно, работала Ганна Афанасьевна. Рыжеватая, пышная,
веснушчатая, добрая и мудрая, как и дядька Вновьизбрать. Возраст? Женская
половина Веселоярска делилась на три возрастные категории: девчата, тетки,
бабушки. Девчата - это то, что шло за детьми, которые пола не имеют и
относятся к существам безгрешным (то есть: без грошей и без грехов). Тетки -
состояние переходное, изменчивое и... сварливое. Определяется не столько
возрастом, сколько общественным статусом. Бабушки - это своеобразный
рыцарский орден, в который посвящаются либо добровольно, либо усилиями
молодых писателей, для которых село - сплошные бабушки.
Если бы Ганна Афанасьевна была просто себе жительницей села,
колхозницей, обыкновенной труженицей, то, учитывая ее возраст (хотя и
неопределенный, но еще и не очень высокий!), ее звали бы просто: "Тетка
Галька". Но она принадлежала к управленческой интеллигенции, да еще такого
ранга! Поэтому - только Ганна Афанасьевна.
Ну, хорошо. А чем она встречает нового председателя сельсовета с утра?
Может, горячим кофе с теплыми булочками? Но кто же его сварит, если дядька
Обелиск вообще не знает, что такое кофе, а Ганна Афанасьевна озабочена
государственными делами и не может разменивать свое время на мелочи. Тогда,
может, какими-нибудь приятными новостями, например, сообщением о
доброжелательном упоминании Веселоярска в центральной прессе или, по крайней
мере, товарищем Жмаком? Ничего подобного! С озабоченным и немного
растерянным выражением лица Ганна Афанасьевна подает новому председателю
сельсовета лист бумаги, где черным по белому написано следующее:
"Телефонограмма. Председателю сельсовета товарищу Левенцу. Категорически
требую организовать грузовую машину с крытым кузовом для перевозки из
райцентра свиньи собственной в Веселоярск. Вновь назначенный преподаватель
физкультуры Пшонь".
"Разыгрывают, - подумал Гриша, перечитывая странный документ. - Вот
гадство! Кто бы это мог? Не иначе - Рекордя с Беззаботным. Напились в чайной
и ударили по телефону".
Но должность обязывала. Нужно было принимать решение, не выказывая
перед Ганной Афанасьевной ни колебаний, ни сомнений.
- Кто принимал телефонограмму? - спросил Гриша.
- Я лично.
- А передавал?
- Да вроде бы этот Пшонь.
- Может, Шпынь?
- Говорит: Пшонь. Я еще переспросила, так он меня отругал.
- Ага, отругал. Тогда заберите.
- Что?
- Телефонограмму.
- Как же так?
- А вот так. Мы с вами кто? Власть. А у власти требовать никто не
может. Просить - пожалуйста. Но требовать? Номер не пройдет.
- Так это я написала "требую".
- Вы?
- Потому что он сказал: "Предлагаю".
- Вот-вот! Еще лучше! Если так, то пускай себе сидит со своей свиньей
там, где сидит. Откуда он такой взялся?
- Я навела справки.
- И что?
- Получил назначение в нашу школу преподавателем физкультуры.
- Этот Пшонь?
- Он.
- А свинья?
- Про свинью в райнаробразе не знают ничего. Говорят: "Личное
распоряжение товарища Жмака".
Что касается личного распоряжения, Гриша не имел опыта, поэтому почесал
затылок.
- И про свинью личное распоряжение?
- Про свинью не говорили ничего.
- Так что же - добывать для него машину?
- Я уже звонила Зиньке Федоровне.
- А она?
- Ругается.
- Я бы тоже ругался.
- Тогда я в Сельхозтехнику. Попросила ремонтную летучку.
- А они?
- Обещали дать после обеда.
- Ну, выручили вы меня, Ганна Афанасьевна. Огромное спасибо.
Уже намерившись идти в свой кабинет, Гриша хлопнул себя по лбу.
- А где же этот Пшынь или Пшонь будет жить? Директор школы знает?
- Я позвонила, а директор говорит, что физкультурника не просил, потому
что по совместительству физкультуру ведет Одария Трофимовна.
- У нее же история и география!
- Дали еще часы, чтобы большей была пенсия.
- Ей уже сто лет - какая там физкультура!
- Одарию Трофимовну в прошлом году подлечили в институте геронтологии.
- А этот Пшонь, он как - с семьей? Жена, дети...
- В райнаробразе ничего не знают. А он по телефону только про свинью.
Если не козы, то свинья - и все на Веселоярск! Недаром ведь он
отказывался от власти. Должен был теперь убедиться, что власть - это бремя
ответственности, а не пустой повод для чванства. Гриша подумал, что спасти
его сможет только дядька Вновьизбрать со своим огромным руководящим опытом.
Дядька Вновьизбрать, хотя и выполнял функции советника на общественных
началах, то есть бесплатно, уже сидел в выделенной для него комнатке, придя,
следовательно, в сельсовет раньше нового председателя. Что ни говори, старые
кадры! Да и бессонница дает о себе знать. Впечатление такое, будто
Вновьизбрать сидел здесь еще с вечера. А возле него Обелиск. Верность старой
власти, оппозиция новой.
Гриша поздоровался и остановился у порога. Только теперь он осознал всю
тяжесть власти, почувствовал, как давит она ему на плечи и подгибает ноги.
Могущество, судьба и обстоятельства. Не следовало ему соглашаться ни за
какие деньги! Как мог он даже подумать, что сможет заменить такого человека,
как Вновьизбрать! За ним десятилетия опыта, мудрость целых поколений,
историческая выдержка, его душа вся в шрамах и рубцах от стычек и
состязаний, но глаза горят победами и надеждой. Дядька Вновьизбрать знает
все подводные течения и камни преткновения, все факты и цифры, прецеденты и
ошибки прошлого, возможности и скрытые резервы, людей нужных и ненужных,
изворотливость и обходные маневры, он знает, что надо делать, а за что не
следует даже браться. Вот что такое стабильное руководство!
- Так как оно, говорится-молвится? - подбадривающе спросил
Вновьизбрать.
- Не очень, - вздохнул Гриша. - Не успел выйти на новую работу, а уже
на меня валится морока.
- Такая должность, говорится-молвится, - спокойно объяснил
Вновьизбрать. - Кто сидит на месте, на того все идет, едет, наползает,
надвигается, валится, сбивает с толку.
- Да уж вижу. На вас свалились козы, а на меня свинья.
- Свинья? - так и подскочил Обелиск, который до сих пор только водил
глазами то на старого, то на молодого председателя сельсовета, то ли
раздумывая, к которому примкнуть, а к которому становиться в оппозицию, или
просто из естественного любопытства. - А какой породы?
- Порода неизвестна, но знаю, что свинья индивидуальная.
- А кто же хозяин? - допытывался Обелиск, тогда как Вновьизбрать мудро
молчал и улыбался потихоньку, словно бы предчувствуя в этой свинье огромные
неприятности для своего преемника.
- Хозяин - физкультурник в школу.
- Физкультурник со свиньей! - Обелиск подскочил к Грише. - А жить ему
где? Давай я возьму его к себе! Может, мою Феньку малость приструнит. Это
же, наверное, человек решительный, раз физкультурник.
- Да берите, мне что, - вяло согласился Гриша, - а куда же свинью?
- Свинью? Свинью моя Фенька раскассирует за три дня. Так когда же
физкультурник приедет?
- Сегодня после обеда летучка должна привезти. Такая морока!
- Ну, говорится-молвится, - успокоил Гришу Вновьизбрать. - Едет, пускай
себе едет. А когда приедет, здесь будет.
Духового оркестра для встречи загадочного Пшоня Гриша, конечно, не
нанимал, но сам решил все же дождаться, когда приедет человек со свиньей.
Обелиск добровольно согласился быть "маяком".
- Вы, товарищ голова, сидите в кабинете, вам неудобно торчать на
крыльце, а я буду выглядывать и, как только, значит, летучка поднимет пыль,
- просигнализирую, чтобы выходили...
Рабочий день во всех сельских учреждениях заканчивается в шесть, когда
солнце стоит еще довольно высоко и работы в поле и на фермах в самом
разгаре. А законы о труде следует уважать. Вот почему Гриша не стал
задерживать Ганну Афанасьевну. А дядька Вновьизбрать, как внештатный, вообще
имел полнейшую свободу действий, - вот так и остались они после шести часов
только с добровольцем Обелиском, который почему-то решил, что в Веселоярск
наконец должен прибыть человек, могущий укротить его финансово-хозяйственно
непокорную Феньку.
Будем снисходительны и простим слишком радикально настроенному дядьке
Обелиску такую слабость. Ведь история свидетельствует, что даже самые
непоколебимые герои часто поддавались душевному заблуждению и почти всегда
этим заблуждением была женщина. К чести дядьки Обелиска следует заметить,
что он не сгибал свою твердую шею перед женой, а стремился эту женщину
укротить и присмирить, быть может, в назидание для всей очаровательной
половины человечества. Разумеется, если бы он сумел это сделать сам, то
неизвестно еще, не стали ли бы мы свидетелями рождения нового великого
человека, которого со временем так и называли бы: Обелиск Веселоярский по
образцу, скажем, Эразма Роттердамского или Фомы Кемпийского. Но
тактико-историческая ошибка дядьки Обелиска заключается в том, что он
пожелал удержать свою Феньку не собственными руками, а чужими. А это, как
известно из истории человечества, не удавалось еще никому и никогда не
удастся. Почему? Спросите об этом у самих женщин.
Тем временем дядька Обелиск бегал перед зданием сельского Совета,
топтал своими босыми ногами клумбы с цветами, смотрел, высматривал и
выглядывал на шоссе до самих Шпилей и, как только показалась из-за них
летучка Сельхозтехники, полетел к вестибюлю, и по ступенькам, и по коридорам
с невероятным шумом:
- Едут! Уже едут! Они уже здесь! Они уже вот!..
Как утверждают наши научные авторитеты, несколько украинцев, жаждущих
знаний, в свое время слушали лекции прославленного философа Канта. С
течением времени они затерялись в холодных полях истории, и мы так и не
можем найти их потомков. Но Гриша Левенец почувствовал себя одним из тех
потомков, когда, поддавшись действию панических выкриков дядьки Обелиска,
выскочил из своего кабинета, выбежал к клумбам, выбежал на дорогу,
остановился перед летучкой, которая тоже остановилась перед ним, посмотрел в
надежде и... как сказал философ Кант: "Смех есть аффект от неожиданного
превращения напряженного ожидания в ничто".
Шофер затормозил. Летучка остановилась. Гриша подбежал к кабине,
заглянул, крикнул:
- Привез?
- Кого? - спросил шофер в замедленно-степном ритме.
- Да того же, со свиньей.
- Нет.
- То есть как - нет?
- Не было уже.
- Где же он?
- Сказали, поехал с Самусем.
- С Самусем?
- А откуда я знаю?
Шофер газанул и - айда! Он не подчинялся ни сельсовету, ни колхозу,
никаким административно-территориальным делениям - у него свое начальство,
свое ведомство, своя юрисдикция, говоря по-ученому. Да это уже Гришу сегодня
не интересовало. Он должен был теперь ждать младшего Самуся, который
почему-то оказался в райцентре, неизвестно как узнал, что возле райнаробраза
сидит человек со свиньей, собирающийся ехать в Веселоярск, забрал этого
человека и...
Ох это "и" и три точки после него! Сколько читательских сердец падало в
пропасти и без вести от одного лишь графического, так сказать, созерцания
этого типографского творения: изображение звукового знака и загадочных трех
точек! Но наше повествование рассчитано не на крестьянские сердца, которые
не знают инфарктов, никуда не падают и не проваливаются, а упорно и
последовательно разгоняют кровь по жилистым телам, выполняя свое природное
назначение.
Гриша Левенец, хотя и вознесся на вершины власти, не забыл своего
происхождения и своего крестьянского сердца, его не испугало кантианское
превращение напряженного ожидания в ничто; наделенный от природы необходимой
терпимостью, он понял, что все для него только начинается, что испытания
могут быть только полезными, - вот почему нужно было унять свое сердце,
забыть обо всем, даже о Дашуньке, и упорно ждать приезда человека со
свиньей.
Теперь его должен был привезти молодой Самусь, а куда же он его
привезет, как не в сельсовет?
Ожидание оказалось затяжным. Можно было сказать: до самой темноты. Но
ведь темнота при сплошной электрификации нашего сельского хозяйства? Дядько
Обелиск горделиво объяснял молодому председателю, что вокруг усадьбы
сельсовета сияет тридцать две электролампочки и потому, мол, тут ясно, как
днем, из-за чего ему самому часто не хочется идти домой, потому что сон он
забывает при таком свете, а уж что о Феньке забывает, так об этом спаси и
помилуй!
Гриша о своей Дашуньке такого бы не сказал, но служебный долг заставлял
сегодня не идти домой, а наслаждаться сиянием тридцати двух электролампочек
и ждать машину Самуся с новым веселоярским гражданином.
И вот тут Гриша, наверное, впервые почувствовал в себе действие
механизма власти. Впечатление такое, будто накрутили в тебе тугую пружину, а
теперь она стала раскручиваться и заработали невидимые колесики передачи,
маховички. Чтобы нас не обвинили в механицизме и подражании философу
Ламетри, сразу же оговоримся, что имеем в виду колесики передачи, маховички
его alter ego. Автор любил показательные села, а тут вдруг такая радость:
показательное село и в нем показательные козы!
Боже, как встречали в Веселоярске Хуторянского Классика! Несли
орифламы* с его цитатами, цветы, плоды, разную закуску в стыдливо прикрытых
рушниками корзинках. Хуторянский Классик упал на землю, обнимал ее,
восклицал жарко: "Земелька родная! Приникаю к тебе грудью и коленами!
Когда-то бегал тут ножками маленькими, как козьи копытца. А теперь что? Люди
добрые, что теперь? Тракторищи и огромные комбайны тысячепудовой тяжестью
обрушиваются на святую земельку, уничтожают, разрушают структуру почвы. А вы
снова козочек, чтобы спасти землю. Спасибо вам, дорогие земляки!" И вдобавок
процитировал то ли свое, то ли заимствованное, но такое уместное для него и
такое абсолютно глупое по мнению веселояровцев: "О хутора, кто выпьет сон и
грусть вашу давнюю?"
______________
* Орифлама - это плакат на двух палках. Слово греческое. Очень древнее
и очень красивое. Его употребляли классики и неоклассики. Употребил и автор,
чтобы не плестись в хвосте.
Дядьки стояли, переступая с ноги на ногу, покуривали, покашливали,
украдкой посмеивались. Громко смеяться никто не посмел, ведь все-таки
Классик, хотя и Хуторянский. А что человек книгодурствует лукаво, так об
этом пусть уж в столице подумают.
Автор тоже вмешивается в интермедию только для того, чтобы известить,
что Хуторянский Классик (то есть автор же!) отбыл на свой парнас, так и не
дождавшись коз.
Да и кто бы их дождался?
(Кульминация)
Дальше все спутывается, перепутывается, закручивается и заверчивается.
С одной стороны - естественное развитие событий, а с другой - комментарий
Петра Беззаботного к этим событиям.
Петра спрашивали:
- Так как же ты поехал тогда?
- А как? - зевал Петро. - Взял, считай, веревку, топор, поддевку
ватную, плескачей, сала, пирожков с фасолью, свиных кишок с пшеном и
шкварками на дорогу - и айда! Сел в вагоне и сидел, считай, пока приехал. А
там говорят: вот твои козы, пересчитай. Ну, пересчитал. Двадцать две козы и
два козла. Один белый, другой черный. Волосатые и рогатые, как черти.
Дальше у Петра было какое-то затмение или помрачение, как иной раз в
кинофильмах. Еще помнил, как ехал то ли через три, то ли через четыре
государства. Сидел в вагоне, ел плескачи с салом и свиные кишки с пшеном и
шкварками. Животом Петро выдался крепкий и терпеливый, это как раз именно о
таких сказал один наш поэт: "О желудки хлеборобов! Сложить им цену в
состоянии разве лишь те, кого катар или еще какие-нибудь напасти терзают
непрерывно в животе"...
Для коз с места отправки выдан был фураж, то есть по охапке какого-то
колючего сенца на каждую козу и на двух козлов. Расчет был на три дня пути:
один день в Греции, один на соседние державы, еще один - чтобы доехал Петро
до своей станции.
Дядькам очень хотелось узнать об этом закордонном сене.
- Да разве я его видел? - сплевывал со зла Петро. - В вагоне же темно,
считай. Лег я спать, а проснулся - козы съели все до основания! И из-под
меня все повыдергали. Смотрю - ни сена, ни поддевки, ни пирожков с фасолью!
И трех дней не стали ждать - слопали все за одну ночь. Не иначе, эти греки
мне их голодными всучили...
Кому приходилось ехать трое суток в вагоне с голодными козами? Но что
такое трое суток упорядоченного передвижения по железной дороге в сравнении,
скажем, с двумя неделями беспорядочных странствий козьего вагона по станциям
и полустанкам нашей необъятной железнодорожной державы?
А Петру Беззаботному на роду были написаны именно эти две недели!
За первые двое суток вагон с козами благополучно, в соответствии с
расписанием, проехал через три державы, потом под ним сменили колеса, чтобы
поставить на родные рельсы, - и вот уж выглядывай свою станцию! Козы мекали
полифонично, и Петру слышалась в этом меканье только незначительная голодная
грусть, и только отсутствие философского образования и незнание новейших
теорий мифологизма не дали ему возможности своевременно услышать в этих
звуках зловещую музыку сфер.
Не знал Беззаботный и того, что козы наделены чутьем предсказания и уже
наперед видят, что их вагон не пойдет прямым ходом до нужной станции, а
будет прицепливаться, перецепливаться к наинеожиданнейшим поездам,
заталкиваться в тупики, загоняться в другие области и даже в соседние
республики - и так целых две недели! А фураж был выдан из точного расчета -
щелк-щелк! - как в аптеке.
Козы балдели с голода. Меканье стало таким настойчивым, что на станциях
люди сбегались послушать странные концерты.
Петро потом объяснял своим односельчанам:
- С голоду и не так еще запоешь! Я сначала, считай, спал и не
прислушивался, а потом смотрю, а на меня два рогатых черта прут! С обеих
сторон подступают и рогами нацеливаются, будто кишки из меня хотят
выпустить. А козы с голоду уже и веревку мою сжевали. Теперь за вагон
принялись - стенки так дружно обгрызали, что вскоре могли и дырки появиться!
Ну! Я тогда за топор и на улицу!
Поезд в это время стоял в поле перед светофором, Петро выскочил из
вагона и начал рубить зеленые кусты в полосе отчуждения. Нарубил, бросил в
вагон, еле успел сам туда вскочить, потому что поезд уже тронулся.
Но теперь кормовая проблема уже была решена. На каждой станции или
перед светофорами в поле Петро выскакивал из вагона и рубил все зеленое,
все, что видел глаз, все, что сгрызут его валютные пассажиры. Неизвестно
еще, как бы все это обернулось, если бы это были простые, низкопородные
козы: может, и подохли бы от таких случайных и часто несъедобных кормов. Но
Петро вез высокопородных животных, за ними тысячи лет, поэтому Петровы козы
съедали все подряд, ели вечнозеленые насаждения, хвойные и лиственничные
породы, с колючками и без колючек, сочное и сухое. Они сожрали бы и
светофоры, и водокачки, и станционные здания, а может, даже и рельсы. Петро
невольно выступал спасителем нашего железнодорожного хозяйства. Но разве же
люди умеют надлежащим образом ценить благородство? О страшном человеке,
который выскакивает из вагона и неистово рубит на станциях все зеленое,
полетели вокруг самые странные слухи, его рисовали каким-то взбесившимся
истребителем, врагом зеленого царства и всей окружающей среды, всполошились
должностные лица, встревожилось общественное мнение, зазвучали гневные
голоса: "Куда же смотрит милиция?"
Железнодорожная милиция попыталась задержать странного человека с
топором. Но тот чуть было не огрел молоденького милиционерика, подступившего
к нему на каком-то разъезде. Тогда решено было устроить целую облаву на
порубщика. Однако из-за несогласованности действий, железнодорожного
расписания и непредсказуемого передвижения вагона с козами получалось всегда
так, что облава ждала Петра в одном месте, а он выскакивал из своего вагона
в совершенно ином и рубил, аж щепки летели.
Когда наконец вагон с козами прибыл куда нужно и встречать его выехала
целая делегация во главе с самим товарищем Жмаком, то увидели они худого,
заросшего человека с неистовыми глазами, увидели, как соскочил он на землю
и, ни на кого не обращая внимания, кинулся к месту посадки и начал там
рубить ветки.
- Держите его! - закричал Жмак. - Это у него буржуазные пережитки.
С огромным трудом удалось уговорить Петра бросить топор. Не хотел
никого слушать, хорошо, что Зинька Федоровна догадалась взять с собою Вустю,
и та сманила своего мужа ароматами теплых плескачей со сметаной. Петро
швырнул топор в сторону, сел на землю возле вагона и молча начал есть
плескачи. Козы смотрели на него, тихо мекали, а из вагона вылезать не
хотели, хоть ты их режь. Понравились им наши посадки у железных дорог!
Вся торжественность задуманной Жмаком церемонии полетела, как
говорится, вверх тормашками, то есть собаке под хвост. Но ведь валютные козы
привезены, вот они, а за ними - Жмакова слава и хвала!
- Нужно премировать Беззаботного за успешное выполнение задания, -
сказал Жмак Зиньке Федоровне. - Почему председатель сельсовета не выехал
встречать такого героического гражданина?
- Председатель сельсовета стал в оппозицию, - объяснила Зинька
Федоровна. - Он не хочет признавать коз.
- Признает! А будет упираться, объясним как следует!
Но пока товарищ Жмак собирался объяснить дядьке Вновьизбрать, начали
происходить необъяснимые вещи с Петром Беззаботным. Оказалось, что дикая
страсть рубить все зеленое, все растущее и плодоносящее не пропала в нем, а
обретала все более угрожающий размах. Не помогали ни Вустины плескачи, ни
бабкины лекарства, настоянные на березовых почках и на чебреце. Не рубил
Петро только когда спал. Как только просыпался, то где бы ни был - в хате
или на телеге - тотчас же хватал топор и рубил все, что зеленело перед
глазами. Вустя дала знать сыну Ивану в райцентр. Иван срочно привез врача,
прибыли они удачно: Петр как раз спал.
Врач был молодой и увлекался модным психоанализом.
- Мне надо только побеседовать с больным, и я вам даю гарантию, что все
это у него пройдет, - пообещал он Вусте.
- Вы с ним только на дворе беседуйте, - попросила Вустя, - потому что
если, проснувшись, увидит, что в хате, схватится за топор, бежит во двор и
начинает рубить! Уже вырубил и сирень, и бузину, принялся за вишни и
яблони...
- Все ясно, - почти весело потер ладони врач. - У вашего мужа синдром
закрытого помещения.
- Да не знаю, то ли это циндрон или не циндрон, - заплакала Вустя, - но
и на телеге, пока едет да спит, то ничего, а проснется - соскакивает на
землю и рубит, что видит.
- Синдром движения или перемещения в пространстве, - еще с большим
удовольствием потер руки врач. - Нет ничего проще, как лечить такие случаи.
- Ох, хотя бы! - взмолилась на него Вустя. - Да я вам и вишневочки, и
индейку приготовлю, и...
Врач прервал поток ее обещаний.
- Наука не нуждается ни в каких вознаграждениях. Для нее главное -
торжество ее идей. А с вашим мужем сделаем так...
"Молодой, да ранний", - восторженно подумала Вустя, слушая врача.
А совет его был такой: вывезти сонного Петра в степь, выпрячь коней из
телеги и так оставить. Беззаботный проснется, полежит, посмотрит - потолка
над головой нет, движения тоже нет. Для синдромов - никакой поживы. Вот так
полежит - и вылечится сам по себе.
(Конклюзия)*
______________
* Окончание.
Где-нибудь в другом месте совет врача выполнили бы просто и без лишних
выдумок. Где-нибудь, да только не в Веселоярске.
Здесь же все сделали по-своему. Петра действительно вывезли в степь, но
не просто в степь, а на Шпили, так что телега, на которой спал Беззаботный,
была видна отовсюду! Под Шпилями же собралось довольно веселое товарищество,
чтобы проследить, как проснется Петро и что он будет делать.
Петро спал долго и сладко. Жаворонки пели над ним - только убаюкивали
еще сильнее. Солнце припекало - он только разомлевал. Но подал голос
желудок, Петро прислушался к его голодному зову, еще малость полежал с
закрытыми глазами, а потом наконец проснулся окончательно. Взглянул вверх -
не потолок его хаты, а небо. Взглянул вокруг - неподвижный, как сон,
простор. Пошарил за поясом - топор торчал там, но рубить не хотелось. Да и
не просто не хотелось, а противно было от самого воспоминания о рубке. Петро
сел на телеге, протер глаза, потянулся, почесал грудь, потом выдернул топор
из-за пояса, размахнулся и швырнул как можно дальше от себя. Выбросил топор
и засмеялся. Потянулся с еще большим удовольствием и засмеялся еще громче.
Соскочил с телеги, походил немного, вроде бы даже затанцевал, потом
захохотал во всю мощь:
- Го-го-го! Га-га-га!
А снизу, от подножья Шпилей, вторили ему обрадовавшиеся веселоярцы:
- О-хо-хо! Ох-хо-хо!
Так у Петра Беззаботного наступил катарсис, то есть очищение и
высвобождение от козоэпопеи, но, к огромному сожалению, этот катарсис не
задел дядьку Вновьизбрать по той простой причине, что он, как известно,
решил уйти на заслуженный отдых, передав свой пост Грише Левенцу.
Вот так оно и бывает: одного машина с ног до головы грязью заляпает, а
он отряхнется - и ничего, на другого же эта грязь только полетит и не
достанет до него, а он обидится так, что и не утешишь. Взрослые тоже бывают
как дети. Им часто бывает жаль себя. И хочется плакать.
Секретарем сельсовета с очень давних времен, таких давних, что их и
установить невозможно, работала Ганна Афанасьевна. Рыжеватая, пышная,
веснушчатая, добрая и мудрая, как и дядька Вновьизбрать. Возраст? Женская
половина Веселоярска делилась на три возрастные категории: девчата, тетки,
бабушки. Девчата - это то, что шло за детьми, которые пола не имеют и
относятся к существам безгрешным (то есть: без грошей и без грехов). Тетки -
состояние переходное, изменчивое и... сварливое. Определяется не столько
возрастом, сколько общественным статусом. Бабушки - это своеобразный
рыцарский орден, в который посвящаются либо добровольно, либо усилиями
молодых писателей, для которых село - сплошные бабушки.
Если бы Ганна Афанасьевна была просто себе жительницей села,
колхозницей, обыкновенной труженицей, то, учитывая ее возраст (хотя и
неопределенный, но еще и не очень высокий!), ее звали бы просто: "Тетка
Галька". Но она принадлежала к управленческой интеллигенции, да еще такого
ранга! Поэтому - только Ганна Афанасьевна.
Ну, хорошо. А чем она встречает нового председателя сельсовета с утра?
Может, горячим кофе с теплыми булочками? Но кто же его сварит, если дядька
Обелиск вообще не знает, что такое кофе, а Ганна Афанасьевна озабочена
государственными делами и не может разменивать свое время на мелочи. Тогда,
может, какими-нибудь приятными новостями, например, сообщением о
доброжелательном упоминании Веселоярска в центральной прессе или, по крайней
мере, товарищем Жмаком? Ничего подобного! С озабоченным и немного
растерянным выражением лица Ганна Афанасьевна подает новому председателю
сельсовета лист бумаги, где черным по белому написано следующее:
"Телефонограмма. Председателю сельсовета товарищу Левенцу. Категорически
требую организовать грузовую машину с крытым кузовом для перевозки из
райцентра свиньи собственной в Веселоярск. Вновь назначенный преподаватель
физкультуры Пшонь".
"Разыгрывают, - подумал Гриша, перечитывая странный документ. - Вот
гадство! Кто бы это мог? Не иначе - Рекордя с Беззаботным. Напились в чайной
и ударили по телефону".
Но должность обязывала. Нужно было принимать решение, не выказывая
перед Ганной Афанасьевной ни колебаний, ни сомнений.
- Кто принимал телефонограмму? - спросил Гриша.
- Я лично.
- А передавал?
- Да вроде бы этот Пшонь.
- Может, Шпынь?
- Говорит: Пшонь. Я еще переспросила, так он меня отругал.
- Ага, отругал. Тогда заберите.
- Что?
- Телефонограмму.
- Как же так?
- А вот так. Мы с вами кто? Власть. А у власти требовать никто не
может. Просить - пожалуйста. Но требовать? Номер не пройдет.
- Так это я написала "требую".
- Вы?
- Потому что он сказал: "Предлагаю".
- Вот-вот! Еще лучше! Если так, то пускай себе сидит со своей свиньей
там, где сидит. Откуда он такой взялся?
- Я навела справки.
- И что?
- Получил назначение в нашу школу преподавателем физкультуры.
- Этот Пшонь?
- Он.
- А свинья?
- Про свинью в райнаробразе не знают ничего. Говорят: "Личное
распоряжение товарища Жмака".
Что касается личного распоряжения, Гриша не имел опыта, поэтому почесал
затылок.
- И про свинью личное распоряжение?
- Про свинью не говорили ничего.
- Так что же - добывать для него машину?
- Я уже звонила Зиньке Федоровне.
- А она?
- Ругается.
- Я бы тоже ругался.
- Тогда я в Сельхозтехнику. Попросила ремонтную летучку.
- А они?
- Обещали дать после обеда.
- Ну, выручили вы меня, Ганна Афанасьевна. Огромное спасибо.
Уже намерившись идти в свой кабинет, Гриша хлопнул себя по лбу.
- А где же этот Пшынь или Пшонь будет жить? Директор школы знает?
- Я позвонила, а директор говорит, что физкультурника не просил, потому
что по совместительству физкультуру ведет Одария Трофимовна.
- У нее же история и география!
- Дали еще часы, чтобы большей была пенсия.
- Ей уже сто лет - какая там физкультура!
- Одарию Трофимовну в прошлом году подлечили в институте геронтологии.
- А этот Пшонь, он как - с семьей? Жена, дети...
- В райнаробразе ничего не знают. А он по телефону только про свинью.
Если не козы, то свинья - и все на Веселоярск! Недаром ведь он
отказывался от власти. Должен был теперь убедиться, что власть - это бремя
ответственности, а не пустой повод для чванства. Гриша подумал, что спасти
его сможет только дядька Вновьизбрать со своим огромным руководящим опытом.
Дядька Вновьизбрать, хотя и выполнял функции советника на общественных
началах, то есть бесплатно, уже сидел в выделенной для него комнатке, придя,
следовательно, в сельсовет раньше нового председателя. Что ни говори, старые
кадры! Да и бессонница дает о себе знать. Впечатление такое, будто
Вновьизбрать сидел здесь еще с вечера. А возле него Обелиск. Верность старой
власти, оппозиция новой.
Гриша поздоровался и остановился у порога. Только теперь он осознал всю
тяжесть власти, почувствовал, как давит она ему на плечи и подгибает ноги.
Могущество, судьба и обстоятельства. Не следовало ему соглашаться ни за
какие деньги! Как мог он даже подумать, что сможет заменить такого человека,
как Вновьизбрать! За ним десятилетия опыта, мудрость целых поколений,
историческая выдержка, его душа вся в шрамах и рубцах от стычек и
состязаний, но глаза горят победами и надеждой. Дядька Вновьизбрать знает
все подводные течения и камни преткновения, все факты и цифры, прецеденты и
ошибки прошлого, возможности и скрытые резервы, людей нужных и ненужных,
изворотливость и обходные маневры, он знает, что надо делать, а за что не
следует даже браться. Вот что такое стабильное руководство!
- Так как оно, говорится-молвится? - подбадривающе спросил
Вновьизбрать.
- Не очень, - вздохнул Гриша. - Не успел выйти на новую работу, а уже
на меня валится морока.
- Такая должность, говорится-молвится, - спокойно объяснил
Вновьизбрать. - Кто сидит на месте, на того все идет, едет, наползает,
надвигается, валится, сбивает с толку.
- Да уж вижу. На вас свалились козы, а на меня свинья.
- Свинья? - так и подскочил Обелиск, который до сих пор только водил
глазами то на старого, то на молодого председателя сельсовета, то ли
раздумывая, к которому примкнуть, а к которому становиться в оппозицию, или
просто из естественного любопытства. - А какой породы?
- Порода неизвестна, но знаю, что свинья индивидуальная.
- А кто же хозяин? - допытывался Обелиск, тогда как Вновьизбрать мудро
молчал и улыбался потихоньку, словно бы предчувствуя в этой свинье огромные
неприятности для своего преемника.
- Хозяин - физкультурник в школу.
- Физкультурник со свиньей! - Обелиск подскочил к Грише. - А жить ему
где? Давай я возьму его к себе! Может, мою Феньку малость приструнит. Это
же, наверное, человек решительный, раз физкультурник.
- Да берите, мне что, - вяло согласился Гриша, - а куда же свинью?
- Свинью? Свинью моя Фенька раскассирует за три дня. Так когда же
физкультурник приедет?
- Сегодня после обеда летучка должна привезти. Такая морока!
- Ну, говорится-молвится, - успокоил Гришу Вновьизбрать. - Едет, пускай
себе едет. А когда приедет, здесь будет.
Духового оркестра для встречи загадочного Пшоня Гриша, конечно, не
нанимал, но сам решил все же дождаться, когда приедет человек со свиньей.
Обелиск добровольно согласился быть "маяком".
- Вы, товарищ голова, сидите в кабинете, вам неудобно торчать на
крыльце, а я буду выглядывать и, как только, значит, летучка поднимет пыль,
- просигнализирую, чтобы выходили...
Рабочий день во всех сельских учреждениях заканчивается в шесть, когда
солнце стоит еще довольно высоко и работы в поле и на фермах в самом
разгаре. А законы о труде следует уважать. Вот почему Гриша не стал
задерживать Ганну Афанасьевну. А дядька Вновьизбрать, как внештатный, вообще
имел полнейшую свободу действий, - вот так и остались они после шести часов
только с добровольцем Обелиском, который почему-то решил, что в Веселоярск
наконец должен прибыть человек, могущий укротить его финансово-хозяйственно
непокорную Феньку.
Будем снисходительны и простим слишком радикально настроенному дядьке
Обелиску такую слабость. Ведь история свидетельствует, что даже самые
непоколебимые герои часто поддавались душевному заблуждению и почти всегда
этим заблуждением была женщина. К чести дядьки Обелиска следует заметить,
что он не сгибал свою твердую шею перед женой, а стремился эту женщину
укротить и присмирить, быть может, в назидание для всей очаровательной
половины человечества. Разумеется, если бы он сумел это сделать сам, то
неизвестно еще, не стали ли бы мы свидетелями рождения нового великого
человека, которого со временем так и называли бы: Обелиск Веселоярский по
образцу, скажем, Эразма Роттердамского или Фомы Кемпийского. Но
тактико-историческая ошибка дядьки Обелиска заключается в том, что он
пожелал удержать свою Феньку не собственными руками, а чужими. А это, как
известно из истории человечества, не удавалось еще никому и никогда не
удастся. Почему? Спросите об этом у самих женщин.
Тем временем дядька Обелиск бегал перед зданием сельского Совета,
топтал своими босыми ногами клумбы с цветами, смотрел, высматривал и
выглядывал на шоссе до самих Шпилей и, как только показалась из-за них
летучка Сельхозтехники, полетел к вестибюлю, и по ступенькам, и по коридорам
с невероятным шумом:
- Едут! Уже едут! Они уже здесь! Они уже вот!..
Как утверждают наши научные авторитеты, несколько украинцев, жаждущих
знаний, в свое время слушали лекции прославленного философа Канта. С
течением времени они затерялись в холодных полях истории, и мы так и не
можем найти их потомков. Но Гриша Левенец почувствовал себя одним из тех
потомков, когда, поддавшись действию панических выкриков дядьки Обелиска,
выскочил из своего кабинета, выбежал к клумбам, выбежал на дорогу,
остановился перед летучкой, которая тоже остановилась перед ним, посмотрел в
надежде и... как сказал философ Кант: "Смех есть аффект от неожиданного
превращения напряженного ожидания в ничто".
Шофер затормозил. Летучка остановилась. Гриша подбежал к кабине,
заглянул, крикнул:
- Привез?
- Кого? - спросил шофер в замедленно-степном ритме.
- Да того же, со свиньей.
- Нет.
- То есть как - нет?
- Не было уже.
- Где же он?
- Сказали, поехал с Самусем.
- С Самусем?
- А откуда я знаю?
Шофер газанул и - айда! Он не подчинялся ни сельсовету, ни колхозу,
никаким административно-территориальным делениям - у него свое начальство,
свое ведомство, своя юрисдикция, говоря по-ученому. Да это уже Гришу сегодня
не интересовало. Он должен был теперь ждать младшего Самуся, который
почему-то оказался в райцентре, неизвестно как узнал, что возле райнаробраза
сидит человек со свиньей, собирающийся ехать в Веселоярск, забрал этого
человека и...
Ох это "и" и три точки после него! Сколько читательских сердец падало в
пропасти и без вести от одного лишь графического, так сказать, созерцания
этого типографского творения: изображение звукового знака и загадочных трех
точек! Но наше повествование рассчитано не на крестьянские сердца, которые
не знают инфарктов, никуда не падают и не проваливаются, а упорно и
последовательно разгоняют кровь по жилистым телам, выполняя свое природное
назначение.
Гриша Левенец, хотя и вознесся на вершины власти, не забыл своего
происхождения и своего крестьянского сердца, его не испугало кантианское
превращение напряженного ожидания в ничто; наделенный от природы необходимой
терпимостью, он понял, что все для него только начинается, что испытания
могут быть только полезными, - вот почему нужно было унять свое сердце,
забыть обо всем, даже о Дашуньке, и упорно ждать приезда человека со
свиньей.
Теперь его должен был привезти молодой Самусь, а куда же он его
привезет, как не в сельсовет?
Ожидание оказалось затяжным. Можно было сказать: до самой темноты. Но
ведь темнота при сплошной электрификации нашего сельского хозяйства? Дядько
Обелиск горделиво объяснял молодому председателю, что вокруг усадьбы
сельсовета сияет тридцать две электролампочки и потому, мол, тут ясно, как
днем, из-за чего ему самому часто не хочется идти домой, потому что сон он
забывает при таком свете, а уж что о Феньке забывает, так об этом спаси и
помилуй!
Гриша о своей Дашуньке такого бы не сказал, но служебный долг заставлял
сегодня не идти домой, а наслаждаться сиянием тридцати двух электролампочек
и ждать машину Самуся с новым веселоярским гражданином.
И вот тут Гриша, наверное, впервые почувствовал в себе действие
механизма власти. Впечатление такое, будто накрутили в тебе тугую пружину, а
теперь она стала раскручиваться и заработали невидимые колесики передачи,
маховички. Чтобы нас не обвинили в механицизме и подражании философу
Ламетри, сразу же оговоримся, что имеем в виду колесики передачи, маховички