Завацкая Яна. Кольцо и крест

   Бог с ней. Пусть живет, как хочет. Пита прав. Но все равно бесит!
   Так же, как и поведение козла. Даже еще хуже.
   Козел с тех пор так и не нашел никого. Естественно - кому он нужен? С его экспедициями, с его… гм… в общем, никому он не нужен. И как она могла увлечься таким? Молодая совсем была, дура. И еще тронуло то, что он ждал ее, почти два года, пока она училась на Капари. Та преданность как-то зацепила тогда.
   Козел, козел, с ожесточением повторила про себя Лора, роняя пепел прямо на пол. Ворсинки поднялись и послушно всосали мусор. И все-таки жалко его… Так и стоит перед глазами, не забывается. Он ведь ей в космопорте еще цветы купил, дурацкие, сколько раз ему намекала, что розы - это безвкусица. Приперся. После четырехмесячной отлучки. В бикре своем. Она сказала ему сразу. И вот это запомнилось - как он молча стоял, а цветы на пол упали и разлетелись, и естественно, ей потом пришлось их собирать. Стоял, а глаза у него были такие жалкие, больные. Конечно, неприятно слышать, что от тебя уходят. Но надо отпускать. Он отпускать не умел. Считал ее своей собственностью. А тут собственность - раз, и взбунтовалась.
   Он ей тогда не сказал ничего вообще. Даже рот не раскрыл. И после этого тоже - ни разу не общались. И слава Богу! Друг этот его, правда, пытался вонь поднимать. Мол, из-за тебя человек чуть себя не кончил. Мол, на реабилитации полгода просидел. Но это манипуляция на самом деле. Надо было, мол, хоть не так, хоть не сразу после возвращения, хоть показать, что ты ему рада. Надо же, какие нежные мужики пошли… Что-то в жизни он этой нежности не проявлял. Эгоист потому что. С ней можно было как угодно обращаться, никакого нормального общения, никакой любви настоящей, а как ему что-то не понравилось - сразу ах, самоубийство, конец жизни. Как будто ему шестнадцать лет.
   Вдохнуть и выдохнуть. Забыть. Уже ведь и у психолога пролечилась, а до сих пор приходят эти мысли. Впрочем, спокойные. Теперь она счастлива, а козел - козел, к сожалению, так ничего и не понял и никого не нашел. И не найдет.
 
   Она балансировала на бордюрчике, а Пита шел рядом и смотрел на нее. Альва свалилась с головы, пушистые волосы разлетелись. Голову она в последний раз покрасила в дерзкие сиренево-голубые тона. Лора покачнулась, и Пита поймал ее руку.
   — Держись!
   Она улыбнулась и спрыгнула с бордюра. Белый плащ крутнулся вокруг и опал, словно метель.
   Две женщины из общины прошли мимо, суетливо поздоровавшись на ходу. Курицы. Лора проводила их взглядом. Как можно одеваться так банально? Ее всегда раздражали люди, которые не умеют одеваться. Ведь можно, казалось бы, приложить усилия, нет ума - проконсультируйся с визажистами. Нет, напялит толстую серую куртку и топает, как корова. Вторая вообще надела желтый свитер с темно-зеленой юбкой, настоящий попугай.
   Лора окинула взглядом Питу. Он тоже не большой спец, но для мужчины аккуратен и следит за собой. Она поработала над ним творчески. Куртка из мелких кожаных лоскутков, плотно облегающая корпус, каракулевый ворот, серебристые брюки. Лора озабоченно поправила другу воротник. Он улыбнулся и поймал губами прядь ее волос.
   Лора почувствовала, как комок нежности поднимается к горлу. Настоящее дитя. Старше ее на несколько лет, но что это значит? За ним надо ухаживать, следить, как за ребенком. Он слишком чужд этому миру, слишком тонкий, нервный, чувствительный. Если его бывшая была такой же козлиной, как муж Лоры - а на то похоже, надо представить, как она измучила его.
   Лора озабоченно посмотрела на себя. Нет, у нее все в порядке.
   — У меня такой цвет лица, - покапризничала она слегка, - ты, наверное, меня скоро бросишь.
   — Ну перестань, - засмеялся Пита, - у тебя прекрасный цвет лица.
   — Никакой косметикой не закроешь! Бледная поганка… И вообще я уродливая.
   — Перестань, - сказал Пита, - ты красавица. Ты уродливых не видела.
   — Нет, я уродливая, я скоро буду старой и страшной, как эта тетка.
   — Вот эта тетка страшная. Моя прежняя женщина была страшненькая, впрочем, сама того хотела. А ты - красавица. И замолчи, пожалуйста!
   Они уже целовались прямо посреди аллеи.
   — Милая, - шепнул Пита, отрываясь от ее губ.
   — У тебя на носу снежинка, - счастливо сказала Лора и смахнула эту снежинку пальцем.
   — А ты вся заснеженная, - сказал Пита, - как Королева Льда.
   Он провел рукой по ее голове, стряхивая налетевший мокрый снег. Натянул ей на голову альву.
   — Растреплешь, - сказала Лора.
   — Ничего, я тебя потом причешу.
   Они взялись за руки и пошли по аллее, к церкви святого Иоста.
 
   У входа приключился неприятный сюрприз. В ожидании службы некоторые, вместо того, чтобы идти в церковь и молиться по четкам, толпились на крыльце и болтали. Прошли мимо группы девушек - Лора чуть сморщилась. Она предпочитала общаться с мужчинами. Причем по самой прозаической причине, которой она тут же поделилась с Питой.
   — Не понимаю, если человек не умеет пользоваться духами, то зачем их на себя лить? Ты чувствуешь, как от них несет?
   Пита вдумчиво принюхался.
   — Не-а, - признался он. Лора расхохоталась.
   — Ну у тебя и нюх, - сказал он.
   — Ничего особенного. Просто у меня есть вкус. Вот посмотри на эту девчонку… кажется, Агнес? Я могу тебе гарантировать, что она сегодня принимала ванну с розовым ароматом, вымыла голову терпким древесным "Маршаном" и потом надушилась, похоже, третьим номером из коллекции "Никея". И ты думаешь, что я могу рядом с ней стоять и не упасть в обморок от этой смеси?
   Они подошли к группе парней, которые оживленно беседовали. Пита обменялся рукопожатиями с братьями по общине. Его здесь знали и любили.
   — А, Пита, ну так что, сегодня придешь?
   — Ну а как же? - улыбнулся он. Какой-то молоденький новичок между тем радостно вещал.
   — Я только что прочитал Ильгет Кендо. Ребята, это что-то потрясающее… интересно, что она пишет сейчас? Кстати, у нее в персонале довольно много хороших статей по христианской этике…
   Это и был неприятный сюрприз. Каждый раз, когда где-то встречались упоминания о бывшей жене Питы - а они встречались, Коринта город небольшой, а эта уже успела выбиться чуть ли не в знаменитости - Лора морщилась внутренне. Пите, видимо, тоже было неприятно. Они вошли в церковь, заняли места. Пита был внутренне интеллигентен и никогда не говорил плохо о бывшей жене. Но Лора понимала, что внутри ему тоже больно - надо же, она пишет статьи по христианской этике! После всего, что она с ним сделала!
   Однажды Пита попросил ее мягко: не надо никогда говорить об Ильгет плохо! Лора не решалась с тех пор это делать. Даже если внутри все клокотало. Она выпрямила спину и сказала в пространство.
   — Знаешь, Пита, есть тип людей, которые мне отвратительны. Это такие люди, которые очень хотят казаться, а не быть. Они набивают голову какими-то знаниями, пишут умные статьи и книги, и вся эта мишура - только ради того, чтобы ими восхищались, их хвалили. За ней ничего ровным счетом не стоит. Ни ума, ни доброты, ни любви. С одной стороны, неплохо то, что Господь нам иногда посылает таких людей - глядя на них, мы можем учиться быть другими. Быть, а не казаться.
   Пита с благодарностью накрыл ее руку своей. Лора всегда умела удивительно интеллигентно и точно выразить мысль.
   Их мысли всегда совпадали.
 
   После службы (о, этот мучительный момент, когда большинство идет к Причастию, а ты вынужден сидеть, как проклятый, только потому, что позволил себе любить человека!) - Пита и Лора прошли в дом общины, где в одной из комнат сегодня собиралось новооткрытое христианское общество "Свет миру".
   Народ уже рассаживался в кружок. Лора посмотрела на двух малышей, играющих на полу. Неужели их оставят здесь? Тогда все, прощай нормальное духовное погружение. Лора слегка раздражилась внутренне. Укорила себя за это. Все же дети… Она тоже собиралась завести ребенка. Попозже. Надо состояться как профессионал, надо, чтобы в жизни все определилось. Построить дом на Алорке. Уехать из Коринты. Вообще лучше бы с Квирина улететь… но там будет видно.
   Дети должны быть радостью, а не помехой. Надо, чтобы было время и все условия для их воспитания.
   Малышей все же увели. Руководитель группы, молодой диакон по имени Виктор Ней Гарт, встал в центре, перед известной мистической - правда, пока еще не признанной официально - картиной.
   — Господу помолимся!
   Он воздел руки.
   Картина была полна света и простора. Из темноватой голубизны внизу вырастал, словно дерево, огромный сверкающий крест. Христос - необыкновенно красивый, золотокудрый, в белой хламиде, словно возвышался над крестом. Гвоздей и крови видно не было. Его руки были раскинуты по перекладинам, но ладони тянулись к зрителю, так, словно Он обнимал всех добрыми и любящими руками.
   Лоре и Пите, обоим, эта картина отчаянно нравилась. И дома висела такая же репродукция, а рядом - статуи святой Мейди и терранского святого Франциска.
   Пита нередко медитировал перед этой картиной в одиночестве.
   Молитва началась. Все подняли руки ладонями кверху, ощущая теплый поток, струящийся внутрь и вовне, омывающий души, объединяющий их в целое.
   — И-и-сус! И-и-сус! И-и-сус мо-я-лю-бовь! - началось тихое скандирование. Поток захватил и понес. Лора почти не разбирала слов Виктора, не заметила, когда он прекратил говорить… В следующий момент она с удивлением заметила, что говорит уже Пита, и все смотрят на него.
   Пита воздел руки выше, и прикрыл глаза. Сейчас он казался Лоре воплощением библейского пророка. Он говорил вдохновенно, словно апостол, под действием Духа Святого.
   — Господи! Да исполнится Твоя воля во всем! Да будут все едино! Господи, научи нас любви, научи нас быть настоящими, приведи к Себе нас, обрати всех, кто не слышит голоса Твоего! Обрати тех, кто замкнулся в своем фарисейском лицемерии и закрыл сердце для Твоего света!
   Зазвучала музыка. Пели на несколько голосов, как это умеют квиринцы. Лора была не Бог весть какой певицей, но сейчас и ее голос зазвучал в общем хоре.
   Встали с мест. Началась пляска. Под песню хлопали и топали, кричали, прыгали. Наверное, это выглядело глупо - внешне, но они были - в потоке, их несло… это было то самое ощущение - когда двое или трое соберутся во имя Мое, то и Я среди них. Это было настоящее Причастие! Пусть официальная церковь лишила нас этого, подумала Лора, но ничто не разлучит нас с Господом!
   …Все были красными и тяжело дышали. Все снова сидели на местах. Говорил Виктор, точнее - Святой Дух через Виктора.
   — Бог есть любовь и только любовь! Бог никогда не карает, не наказывает! Мы дети Света! Мы несем свет миру! То, что Бог судит мир - это ложь! Не судить пришел я, сказал Христос, но спасти! Ад - это ложь, ада не существует! Бог есть любовь! Любовь есть Бог!
   … Вслед за вступительной частью начались молитвы за заблудших и больных. Молились и за Джея, который, правда, теперь чувствовал себя хорошо и обучался математике. Лора еще помнила, как Питу трясло из-за него - ведь Пита взял на себя часть грехов мальчика, как он объяснил. Какой он благородный, как он прекрасен!
   — Помолимся за сестру Божью Ильгет, - вырвалось у нее. Сейчас и правда только светлые чувства, только любовь переполняли душу, и она устыдилась своего недавнего осуждения - эту женщину следовало пожалеть, а не судить, - Пусть даст ей Бог здоровья душевного и разума, хоть чуточку любви и счастья!
   — Аминь, - хором отозвались участники.
 
   Ильгет открыла дверь, и вся компания ввалилась в дом. Темноголовые Андо и Лайна, рыжевато-русая Арли.
   — Быстренько, быстренько мыть руки и кушать! - распорядилась она. Дети с гвалтом стаскивали куртки. Ильгет прошла прямо в комнату Дары, посадила девочку на стол и стала раздевать. Дара уже начинала помогать, сама вытаскивала ручонки из рукавов.
   — Вот умница ты моя, - умиленно говорила Ильгет, - давай снимать курточку. Какая же ты у меня умница! Эй! - крикнула она в коридор, - быстро в ванную! Андо, проследи, чтобы Арли тоже руки помыла!
   — Есть, ди шен! - отозвался мальчик деловито. Ильгет хмыкнула.
   Через минуту Дара была разоблачена, оставшись в домашнем белом костюмчике с желтыми утятами.
   Ильгет немного уставала, когда крестники жили у нее, но что поделаешь? Их бабушке тоже нелегко, она одна. Кому-то ведь надо возиться с ребятишками. Отец их на Анзоре. Мать осталась на Визаре теперь уже навсегда.
   Ребята помогли накрыть на стол, поставили тарелки, Ильгет между тем сделала заказ.
   — Садитесь, садитесь!
   Это ей декурией командовать было сложновато, а компанией малышей - одно удовольствие. Дара сидела в высоком детском кресле и молотила ложкой по столику.
   Наконец все расселись. Старшие получили картофельное пюре и мясные крендельки, не особо надеясь на съедение, Ильгет добавила к этому еще и немного овощей. Никто не начинал есть, дети были приучены к молитве.
   — Господи, благослови нас и эти дары… - начала Ильгет. Уморительно было смотреть, как малыши, даже Арли, старательно крестятся.
   Ильгет села рядом с Дарой и стала кормить ее с ложки. Девочка разевала рот широко, будто птенец. Ильгет поймала себя на том, что невольно приоткрывает рот вместе с Дарой. Улыбнулась.
   — Тетя Иль, а мы завтра пойдем в Бетрисанду? - требовательно спросила Лайна.
   — Пойдем, - сказала Ильгет, - если будете себя хорошо вести.
   — Я хочу на патрульник, - немедленно заявил Андо. Ильгет улыбнулась. Ну что за воинственный парень такой?
   — Я тоже хочу, - подтвердила маленькая Арли.
   — А наш папа в Космосе, между прочим, - со сдержанной гордостью сказал мальчик.
   — Наш тоже, - сказала Ильгет, - они оба сейчас на войне.
   Детям объяснялось, что их родители состоят в Милитарии. Так же, как впрочем, и всем родственникам.
   — Я знаю, - сказал Андо, - они защищают Квирин.
   — Ты тоже будешь защищать, когда вырастешь?
   — Да, - уверенно сказал мальчик. Дара между тем залезла ручками в пюре и радостно размазывала его по стулу.
   — Дара, перестань! - Ильгет вытерла ручонки дочери, - не хочешь есть, пойдем спать ложиться!
 
   Она взяла ребенка на руки и отправилась в Дарину комнату. Докормить грудью. Даре всего девять месяцев, и она еще получала грудь трижды в день.
   Ильгет наслаждалась кормлением. Она сидела перед зеркальной стеной, покачиваясь в кресле. Дара причмокивала, невыразимо трогательно округлив губки. Какая она нежная, чудная, настоящий маленький ангел. Совсем не то, что разбойница Арли. Голубые огромные глаза, белоснежная кожа. Неужели ж из меня такое чудо могло вырасти? - в который раз с недоумением подумала Ильгет.
   Она подняла глаза и увидела себя в зеркале. Хмыкнула. Да уж, не красавица. Чего Арнис в ней нашел - не понятно. Наверное, привык просто.
   По ярнийским меркам, конечно, неплохо. На Квирине несложно быть красивой. Можно формировать лицо, как угодно. Собственно, Ильгет этим не занималась, лицо и так нормальное, стоит ли возиться? И все же есть женщины красивые и некрасивые. Оценивают здесь по более тонким признакам - выражение глаз, цвет кожи, общий рисунок. Так вот, по этим признакам Ильгет не шибко-то красива. Она собой и не занимается, можно было бы, конечно, сделать кожу розовой и нежной. А у нее лицо бледное, губы почти белые, особенно сейчас, после этих беременностей и кормлений. И грудь слегка отвисла, надо будет потом подтянуть, на Квирине это стыд-позор, иметь такую грудь. Но потом, когда Дара уже не будет кормиться. А впрочем, подумала Ильгет, тут хоть что делай - не родилась красавицей. Точки эти не вытравить. Арнис говорит, конечно, что это даже пикантно смотрится, если не знать, что это такое. Но это он так, комплименты делает. Мощные плечи, руки, слишком рельефные мышцы, с этим тоже уже ничего не сделать, иначе невозможно носить броневой бикр и оружие, несмотря ни на какие усилители.
   Ладно, неважно. Зато вот Дара красавица.
   Малышка начала засыпать у груди. Ильгет еще не решалась встать. Запахнула рубашку. Между век Дары оставалась еще маленькая белая щелочка. Она спала еще некрепко.
   Ильгет жестом включила рамку. Просмотрела написанное ночью. Встреча сагона с его выросшим сыном, Энисом.
   "Ты пришел, чтобы осудить меня, Энис. Пусть будет так. В моей жизни главенствовал страх. Это верно. Но любовью можно победить страх. Она любила меня… Я ждал этого и от тебя. Я думал, ты поймешь меня. Я ждал тебя всю жизнь."
   "Я понимаю это. Но ты наивен. Ты думаешь, если кто-то станет любить тебя - он победит твой страх? Нет, победить можешь только ты сам. Ты сам должен любить. Ты оказался способен на какое-то движение сердца - теперь ты восхищен собой и этим движением. Но этого мало: ты должен был сделать любовь главным в жизни, ты должен был пройти свое испытание - свое! Ты испугался… В этом случае - что значит твое чувство? Почти ничего."
   Ильгет вздохнула. Удалось ли ей передать то, что хотелось? Поймут ли ее?
   Любовь ничего не стоит, когда она - лишь ощущение.
   То есть нет, и тогда она, конечно, чего-то стоит. Это все же любовь. Но ощущения так мимолетны, а любовь должна стать решением. Решением жить с этим человеком и растить в себе, всю жизнь растить эту любовь.
   Это не все понимают.
   Ильгет вызвала последнее письмо Арниса. С этой акции он, по меньшей мере, пишет ей иногда.
   На экране возникли строчки - вроде бы, набранные, но такое ощущение, что их выводила рука Арниса, словно от них пахнет его теплом.
   "Милая, милая Иль…
   Здесь у нас весна. Стаял снег - а в Лервене он лежит всю зиму сугробами, как на Алорке. Я все вспоминаю, как мы с тобой гуляли прошлой зимой, когда снег подтаял, и как солнце светило и отражалось в сосульках. И Арли грызла сосульку. Здесь не так красиво, и кажется, что света меньше. Но это только кажется, конечно. Да и пасмурно последние дни. Странно думать, что у вас сейчас зима, а здесь природа просыпается, уже почки набухли, и такой особый весенний запах. Помнишь - "здесь пахнет дождем и дымом, здесь небо слилось с землею, здесь черны деревья и серы дома за моей спиною"…
   Меня понесло. Лирика какая-то. Обычно принято в письмах сообщать о своих делах. А я даже не знаю, что сообщить. Скучновато. Мы все сейчас разделены, мне декурия досталась десантная, смешные ребята. Один цергинец, Син, всех научил делать свистульки из тростника, здесь у нас речка и тростник. Теперь свист стоит - кошмар сплошной. Правда, Эйри и Ант уже научились что-то вроде мелодии высвистывать на два голоса. А так делать особенно нечего. Шера тут себя чувствует как дома, купается с удовольствием. Недавно дэггеров гоняла - очень нас выручила. Но вообще-то дэггеров мало. Все больше с людьми приходится, сильно они здесь убежденные. Беда в том, что воздействие-то очень уж давнее, лет тридцать, как у них эти общины и вся эта цхарновская идеология. Впрочем, ты знаешь…
   Ландзо, бедняга, переживает сильно. Хотя я давно его не видел. Да и никого почти из наших не вижу.
   Солнце мое, Ильгет…"
 
   "А ты помолись".
   "Не могу".
   Голос Дэцина стоял в ушах до сих пор, и теперь фраза эта казалась издевательской. Арнис смотрел в голубое, эмалево блестящее анзорийское небо. Там, за небом ничего нет. Чернота и вакуум. Когда-то ему в голову пришло - в детстве, лет в восемь: что, если ТАМ нет ничего? Что, если люди всего лишь придумали Бога? Может ли быть что-то страшнее, чем вечное ничто?
   Он не верил в ничто. Но иногда это накатывало снова. Как и сейчас. Как, наверное, легко было придумать Бога, глядя вот в такое небо - невообразимо прекрасное, вечное. По краю сознания скользили аргументы против такой версии, давно известные, но сознание заполнила смертная тень.
   Сагонская атака? Арнис мысленно напрягся. Да нет… здесь, на Анзоре еще никто не жаловался на атаки сагона. Все гораздо хуже.
   Хотя раньше он и представить не мог, что может быть хуже. Его снова затошнило.
   Да ведь я же убийца. Я убивал на Визаре, и не так, как сейчас - ножом убивал, добивал раненых, глотки резал. И ничего не шевельнулось внутри, ничего - так велика была ярость… будто год, проведенный с ними рядом, сделал меня своим, будто я стал с ними наравне. Имел право убивать.
   А здесь…
   Как хорошо, что Иль здесь нет. Как стыдно было бы сейчас смотреть ей в глаза. Как страшно. Нет, она бы не осудила. Она и сама мучилась бы сейчас точно так же. И все равно - лучше уж никого не видеть. Арнис сел, сорвал прошлогоднюю сухую травинку. Темная вода медленно текла под ногами.
   Избавитель, называется, пришел. От сагонского ига. Благодетель.
   И это ведь мне тоже не впервой - видеть глаза людей, горящие ненавистью. Многие ненавидят нас. Позже они поймут… или так и не поймут никогда. Особенно это меня не волновало, не все ли равно, как люди относятся к тебе, главное - сделать свое дело.
   Только здесь - не отдельные люди. Здесь народ, весь народ, горящий ненавистью к нам… захватчикам… они понятия не имеют о сагоне, Цхарн - их невидимый Вождь и Учитель, и они готовы умирать за свои идеи. И мы… вынуждены пользоваться этой готовностью. Цинично. Арнис сплюнул травинку, со злостью двинул кулаком по земле. Мы пришли, чтобы убивать их, уничтожать то, что они сами - пусть под влиянием сагона - построили за 30 лет. Пусть это была плохая жизнь, тяжелая, ужасная - но это был их выбор, их жизнь…
   Но мы не можем допустить, чтобы Анзора стала базой сагонов.
   Понятно - не можем. Выход на Квирин слишком близок. Визар еще куда ни шло, но Анзора - уж слишком опасно. Пространственно она далеко, 14 парсек, но вот подпространство… очень уж выгодная точка.
   Сагоны не торопятся. Цхарн готовил захват планеты около 40 лет, еще немного - и будет поздно, нам уже не справиться… Да и население погибнет тогда полностью.
   Все правильно, подумал Арнис. Ты прав, Дэцин. Ты всегда прав. Вот и я все себе объяснил. Все объяснил…
   Ах, какой я молодец…
   Господи, Арнис, что с тобой? - спросила бы Иль встревоженно.
   Да вот то самое. Кажется, я полюбил своих врагов. Я люблю их, я им сочувствую, я не хочу их убивать. Они убеждены в своих идеях, их ведет вера… и любовь… пусть это любовь к Цхарну, но это же их выбор!
   Но Арнис, ведь мы всегда были в таких условиях. Нам всегда приходилось переламывать волю людей, которую направлял сагон. Это наша работа. Она и заключается в том, чтобы изменить их жизнь. А если они никак не хотят ее менять - вести войну.
   Точнее, избиение младенцев, Иль. Они бессильны перед нами. У нас потерь почти нет. Но они кидаются снова и снова… Они любят свою Родину. Все равно, какая бы она ни была. Они будут защищать ее до последнего.
   Ты встаешь на их точку зрения. Но вспомни - их Родина давно захвачена сагоном, еще несколько лет - и она окончательно превратится в базу, тогда им всем придется очень плохо. Ну что ты, Арнис!
   Я просто не хочу их убивать.
   Тогда сагоны очень скоро начнут убивать нас.
   Иль, я все понимаю. Все абсолютно. Ты права. И Дэцин прав. И Ландзо… знаешь, меня так поразило это. В последний раз, когда мы были на совещании, Ландзо был так спокоен. Шутил, улыбался. Я думал, он сходит с ума. Как можно не сходить с ума, стреляя в своих? Неужели у него нет сердца?
   Нет, Арнис, просто я думаю, он лучше нас понимает все, что здесь происходит.
   Иль, наверное, все это правильно. Конечно, правильно.
   Это дикая, безумная война. Такого еще не было. На Ярне на нашей стороне сразу оказалась чуть ли не треть населения. А после пропагандистских акций остались только особо упертые. Да на всех планетах люди легко начинают понимать, что находятся под влиянием сагонов, и что мы их освободили. А здесь… Здесь идеология сагона вошла в их плоть и кровь. Еще хуже, чем в Бешиоре - там псевдохристианская ересь, разделение на касты, и по крайней мере, не все в восторге от такой жизни. Здесь же народ един, как монолит. Все воспитаны в общинах. Все обожают Цхарна. Это их вера - их все. Им ничего объяснить невозможно. Мы можем только убивать их. Но ведь они не виноваты!
   Но Арнис, ведь так было всегда! И мы знали, что так будет.
   Я все знаю, Иль, все понимаю. Я только помню вот это - и никогда не забуду. Их выводили по одному во двор. Я сам так приказал. Правда, мне приказал Дэцин, и мне некуда было деваться. Я еще спросил его (хватило цинизма): "Как это скажется на психологическом факторе? Как мы будем объяснять лервенцам?" И он ответил: "Никак. Мы уже по уши в крови. Хуже некуда. Давай работай".
   Их было триста восемьдесят человек. Остальных защитников Этрага перебили в бою. Тяжелораненых перевезли в местную больницу. Нас - всего восемнадцать. Просто выпустить пленных? Среди них много офицеров, много служителей Цхарна, они поднимут население, да и нас перестреляют. Нам тогда не удержать город. Охранять их долго мы не можем, в Этраге и так не осталось никого из ДС, только две декурии армейцев. Я знаю, что другого выхода не было.
   И самое ужасное, что не было у меня к ним никакой ненависти. Никакой, понимаешь? Они ничего мне или нам плохого не сделали. Только защищали свою землю. Они были правы. И мы спрашивали каждого, не согласится ли он перейти на нашу сторону. Я сам велел так, и я сам спрашивал - мы разделились на пять групп. Я понимал, что они могут солгать, но готов был рискнуть. Но никто из них даже не солгал. Все триста восемьдесят лервенцев. Мы убивали их по одному.