Страница:
— О Господи! — трепеща, промолвила она. — Прошу вас, посидите еще немного!
— Ангел мой, вас снова что-то напугало, — сочувственно вздохнул Марийяк.
— Не беспокойтесь, — обратился к Алисе шевалье, — нынче вечером я отвечаю за безопасность моего друга.
Жан заявил это таким тоном, что Алиса поняла: юноша что-то заподозрил. Но она все равно была ему благодарна: ведь он поклялся защищать ее любимого!
— Что ж, ступайте, бесценный мой, — тихо сказала она Деодату. — И не забудьте: вы обещали, что не станете рисковать.
Граф и шевалье покинули особнячок Алисы де Люс. Красавица долго смотрела им вслед. С друзьями вроде бы ничего не случилось. Женщина облегченно вздохнула и вернулась в комнату.
— Ну? Какое впечатление произвела на вас Алиса? — поинтересовался граф.
— Э… Прелестная женщина, — ответил Пардальян.
— Вы обратили внимание, как она переживает за меня?.. У нее порой бывают внезапные приступы необъяснимого страха.
— Возможно, ее страх как раз вполне объясним, — пробормотал шевалье. — Понимаете, женщины иногда сердцем чувствуют то, чего мужчины не способны постичь умом.
Приятели дошли до улицы Бетизи, так и не заметив человека, который, будто тень, скользил за ними. Но неожиданно он, больше не таясь, нагнал молодых людей. Те мгновенно обнажили шпаги, но неизвестный мирно проговорил:
— Господа, прошу вас, не пугайтесь! Мне нужно только кое-что шепнуть тому из вас, чье имя — граф де Марийяк.
Пардальян чуть не подпрыгнул, услышав голос Моревера, и поспешно надвинул шляпу на лоб. Марийяк же сдержанно поклонился:
— Это я, сударь. Что вам угодно?
— Господин граф, я предпочел бы побеседовать с вами с глазу на глаз.
— Этот господин не помешает нам — я ему полностью доверяю.
Моревер попытался разглядеть лицо Пардальяна, но, так и не узнав Жана в темноте, начал:
— Господин граф! Некая дама желает, чтобы я проводил вас к ней. Она хочет встретиться с вами. Эта особа принадлежит к королевскому дому. Большего я открыть не вправе.
— И где же она меня ожидает?
— В доме возле Деревянного моста, господин граф.
Пардальян отвел Марийяка на несколько шагов и тихо сказал:
— Вы знаете, кто этот человек? Моревер, один из любимцев и соглядатаев Екатерины Медичи. Это она велела заманить вас в дом у Деревянного моста, клянусь честью! Давайте вежливо распрощаемся с Моревером, потом хорошенько поколотим его и…
Однако Пардальян не сумел закончить свою мысль, так как Деодат обратился к Мореверу:
— Я к вашим услугам, сударь…
— Вы рехнулись! — вскричал Пардальян.
Он схватил было Марийяка за рукав, но граф крепко обнял товарища и прошептал ему на ухо, точно перед вечной разлукой:
— Прощайте, мой милый! Я благословляю эту минуту, когда Бог послал мне вас: в вашем обществе я провел чудесные часы, ваша дружба — драгоценный подарок судьбы… Я не сомневаюсь — и очень надеюсь, что Екатерина Медичи велит убить меня… Это лучший выход, даю вам слово!
— Клянусь кровью Христовой, я не пущу вас одного!
— Пустишь, Пардальян. Никто не может разделить со мной боль свидания с королевой. Ведь к ней торопится не граф де Марийяк, а Деодат, бедный найденыш, подброшенный к дверям храма. Я отправлюсь к этой женщине… хоть мне и суждено погибнуть… А известно ли тебе, почему я спешу на ее зов?
— Почему? — спросил ошеломленный Пардальян.
— Потому что мечтаю увидеть свою мать… ведь Екатерина Медичи — мать мне!
Вырвавшись из объятий друга, Марийяк кинулся к Мореверу, и они быстро пошли к Деревянному мосту.
А потрясенный до глубины души Пардальян просто окаменел.
— Деодат — сын Медичи! — изумленно пробормотал юноша.
Наконец, попытавшись успокоиться и вновь обрести хладнокровие, шевалье зашагал к знакомому дому рядом с мостом. Он решил понаблюдать за этим зданием, а если будет нужно, то и проникнуть внутрь.
По пути юноша со своей обычной рассудительностью, являвшейся одним из крупных его достоинств, разрабатывал план предстоящей кампании. И вдруг его осенило:
— А ведь Алисе де Люс было известно, что Моревер подстерегает на улице Марийяка…
Жан добрался до Деревянного моста и принялся следить за зданием, в котором не так давно сам разговаривал с королевой Екатериной. Дом был темным и тихим: ни звука, ни огонька…
«Чем-то это сооружение напоминает Лувр, — думал Пардальян, — хотя оно, пожалуй, даже пострашнее Лувра. Там, в огромных раззолоченных залах, бродит, как в пустыне, слабый болезненный король; его окружают такие же призрачные фигуры придворных, а здесь королева — по мнению некоторых, великая королева — в зловещей тишине плетет интриги, способные потрясти всю страну… Эта женщина — мать Франциска, умершего от странной хвори через несколько месяцев после восшествия на престол, мать Генриха Анжуйского, мужчины, похожего на женщину, и мать Маргариты, женщины, не уступающей мужчинам, и она же — мать Деодата, в котором счастливо соединились красота душевная и телесная, блистательный ум и сердце, достойное героя древности… Что же это за чудовище — королева Екатерина?»
Пардальян представил ее такой, какой увидел в день их первой встречи. Она сидела тогда в резном кресле черного дерева, бледная, прямая, как палка, и улыбалась тонкой, странной улыбкой. Она походила на изображение какой-то святой, которой художник пририсовал глаза демона.
Образ Екатерины как-то вырос в воображении Пардальяна. Она казалась ему не просто женщиной, не просто королевой, а могущественной волшебницей, прилетевшей из сказочных стран, лежащих за высокими горами. Она явилась, чтобы воплощать в жизнь свои чудовищные замыслы, и оружием ей служили лишь злые чары ее изощренного, дьявольского ума.
Пардальян вовсе не был склонен к грезам, созерцательности и бесплодному философствованию. Он просто ощущал таинственную силу, исходившую от Екатерины. Но он сумел сбросить с себя это наваждение и, как человек действия, быстро принял решение:
— Королева — ведьма, дьявол в женском обличий… Кем бы она ни была, я не позволю ей причинить Марийяку зло. Если с его головы упадет хоть один волос, она не скроется от меня даже в Лувре. Король Франции рискует до срока потерять свою милую матушку!
Шевалье поискал, где бы спрятаться. Лучшим местом ему показались развалины того самого деревянного дома, который он разнес, спасая королеву Наваррскую.
Взглянув на рухнувшие стены и вспомнив, как он с Молнией в руках противостоял целой толпе, как обвалился дом и в страхе бежали нападавшие, Пардальян даже не улыбнулся. Он лишь закусил губу, дернул усом и застыл в ночи среди обломков.
Стиснув рукоять кинжала, шевалье внимательно наблюдал за загадочным домом.
А там в это время бушевали страсти, хотя все собравшиеся и держались внешне с ледяным спокойствием. Беседу вели королева Екатерина Медичи, астролог Руджьери и найденыш Деодат. Родители и сын…
Последуем же в темный дом за графом де Марийяком, как раньше мы уже входили туда вместе с Пардальяном. Сейчас Екатерина не писала писем. Ее волновало лишь одно: согласится Деодат посетить ее или нет?
Руджьери безмолвствовал, посматривая на королеву с растущей тревогой.
— Я вовсе не намерена убивать его этим вечером, — заявила Екатерина. — Пока я решила испытать его, заглянуть ему в душу, выведать все его сокровенные мысли. Если он окажется таким, каким мне хочется его видеть, если я почувствую в нем свою кровь, свою породу, он останется в живых. Я понимаю, Рене, ты — отец. Но я не просто мать, я — королева! И я обязана заставить молчать свои материнские чувства, мне нужно помнить о государственных интересах. Если этот человек представляет для меня угрозу — он погибнет!
— Екатерина, — вскричал Руджьери, забыв об этикете, — ну чем его жизнь мешает государству?! Ведь никто же никогда не догадается…
— В том-то и дело! — перебила своего любимца королева. — Если бы я твердо знала, что эта история навсегда останется лишь нашей тайной, я просто забыла бы об этом юноше. Но жить, каждую минуту опасаясь разоблачения, нельзя…
— О, мадам! — в отчаянии простонал астролог. — Скажите прямо: вы уже приняли твердое решение убить его, и молодой человек обречен!
— Но ведь никто не выносил ему смертного приговора! По крайней мере пока. Я желаю лишь одного — чтобы мой сын, мой обожаемый Генрих мог спокойно править этой страной. Генрих унаследует трон после того, как Господь призовет к себе нашего бедного Карла. Но нас преследует страшный враг. Или мы разделаемся с ним, или он расправится с нами. Бурбоны, Рене, — вот наши злобные недруги! Жанна д'Альбре коварна и честолюбива. Она стремится возложить французскую корону на голову своего сына, Генриха Беарнского.
У меня хватает ума, чтобы понять: я смогу спать спокойно, лишь обезвредив Жанну. Если мы лишим Бурбонов наваррского престола, они станут бессильными. Я устрою так, что власть в Наварре получит человек, безраздельно преданный мне, близкий мне по крови и по духу… Мой милый Генрих будет царствовать во Франции, а тот… тот, нелюбимый сын, может взять себе Наварру.
Руджьери скорбно вздохнул. В эту минуту в дверь постучали, и Моревер ввел графа де Марийяка.
Моревер тотчас же вышел; видимо, он заранее получил инструкции, потому что ни на секунду не посмел задержаться в комнате.
Астролог, подавляя трепет, исподтишка посмотрел на сына.
Марийяк не обратил внимания на волнение Руджьери — взгляд юноши был приковал к королеве…
«Вот моя мать», — промелькнуло в голове у Деодата.
«Это мой сын», — подумала Екатерина.
— Сударь, — ледяным тоном обратилась она к нему, — не знаю, понимаете ли вы, кого видите перед собой…
— Вы, — сказал Марийяк, душу которого переполнили сыновние чувства, — вы мать… государя Карла IX. Я узнал вас, ваше величество.
— Прекрасно! Поговорим откровенно. Мне известно, с какой целью вы прибыли в Париж и с кем здесь встречались, но пока меня это не интересует… Главное для меня то, что граф де Марийяк достойно служит моей кузине Жанне… Вы пользуетесь полным доверием королевы Наваррской. И мне кажется, ее порадует, если известие о моем безграничном к ней расположении привезете ей именно вы.
Граф, взяв себя в руки, сдержанно ответил:
— Я с готовностью исполню это поручение, ваше величество. Вы можете не сомневаться: ваши слова будут переданы с абсолютной точностью…
«Он ни о чем не подозревает, — решила Екатерина, успокаиваясь, — да и с чего бы ему подозревать… «
Екатерина почувствовала себя в безопасности, лицо ее просветлело, она заговорила спокойно, но не отрывая проницательного взора от лица Деодата. Когда королева хотела, голос ее звучал напевно, пленяя чарующей музыкой итальянских интонаций.
— То, что я сейчас сообщу вам, крайне важно, — сказала она графу. — Пусть вас не изумляет, что я призвала вас поздней ночью сюда и принимаю в присутствии одного только преданного друга, вместо того чтобы пригласить вас в Лувр. Но у меня есть веские основания поступать именно так. Во-первых, мне не хотелось бы афишировать ваше — и еще кое-кого — присутствие в столице. Во-вторых, мое поручение имеет сугубо конфиденциальный характер.
Граф почтительно поклонился. Однако он вздрогнул, когда королева заверяла его, что никому не собирается раскрывать тайну пребывания Марийяка в Париже. Может, напрасно считают эту женщину коварной? Ему так хотелось любить ее, пусть молча, пусть издалека, раз уж он не вправе открыто назвать Екатерину своей матерью…
А королева продолжала:
— Я должна объяснить, почему я выбрала вас… Конечно, я могла бы поручить эту миссию кому-нибудь из моих придворных или выбрать человека из свиты короля. Слава Богу, при французском дворе найдутся люди, достойные вести переговоры с Жанной д'Альбре… Могла бы, например, пригласить к себе старого полковника д'Андело; он столько лет верно служил Генриху Беарнскому. Более того, я думаю, и адмирал Колиньи почел бы за честь выполнить подобное поручение. И, наконец, не буду скрывать: полагаю, мое послание не отказался бы передать принц де Конде. Да я могла бы обратиться с подобной просьбой и к самому королю Наваррскому!..
Марийяк не боялся за свою жизнь, но затрепетал, услышав из уст королевы имена тех, кто принимал участие в секретной встрече на улице Бетизи. Королева не сказала, что знает об их приезде в Париж, но так ловко упомянула всех одного за другим, что Марийяк испугался.
Королева поняла, что достигла своей цели. Она не смогла скрыть удовлетворения и улыбнулась. Эта тонкая улыбка отрезвила Деодата, все его сыновние чувства мигом улетучились: перед Екатериной Медичи стоял теперь верный слуга Жанны д'Альбре и соратник Генриха Беарнского.
А королева все говорила:
— Да, граф, только вам я хочу доверить судьбу королевства; в ваши руки я отдаю дело спасения двух государств. Мало того, от вас будет зависеть, наступит ли конец кровавым раздорам, которые унесли уже столько жизней.
Вы недоумеваете, почему я избрала на роль своего посланника именно вас? Видите ли, я мечтаю положить конец всем этим распрям. Сколько пролито крови, сколько слез!.. Слез несчастных матерей, граф… А я — не только королева, я ведь тоже мать…
Эти слова, которые так неосторожно произнесла Екатерина, поразили ее сына Деодата в самое сердце. Боль была настолько сильной, что граф вцепился в спинку кресла, чтобы не рухнуть на пол. Екатерина, занятая своими мыслями, ничего не заметила, однако астрологу, внимательно наблюдавшему за юношей, все сразу стало ясно.
— Ему известно… известно, — прошептал Руджьери.
— Мой выбор пал на вас, — говорила меж тем королева, — ибо я слышала; как любит вас Жанна д'Альбре. А кроме того, вы заинтересовали меня…
— Я заинтересовал вас! — с сарказмом, который почувствовал Руджьери, вскричал Деодат. — Неужели внимание вашего величества могла привлечь столь ничтожная особа, как я?
— Разумеется, сударь, я давно приглядываюсь к вам. Однако сейчас я хочу сообщить вам то, что вы должны передать королеве Наваррской. Прошу вас, граф, сосредоточьтесь и хорошенько запомните мои слова. Они исходят из глубины моего сердца! Итак, я стремлюсь только к миру. И если Францию раздирают войны, то я не виновна в этом ни перед Богом, ни перед людьми. Справедливо или нет, но меня называют главой католической партии; точно так же, имея на то основания или нет, люди видят в Жанне д'Альбре предводительницу гугенотов. И я предлагаю ей со мной мир — отныне и навеки. Протестанты будут иметь в крупных городах свои храмы, в том числе три собора в столице; их священники станут свободно проповедовать и обучать своих последователей; королева Наваррская получит для своих войск десять крепостей по своему выбору; гугенотам выделят двадцать мест в свите короля, они, как и католики, смогут выбирать себе любое дело и занимать любые должности в стране… Ну, каково ваше мнение о моем предложении?
— Мадам, это конец кровавых распрей. Лишь гонения на протестантов заставили Жанну д'Альбре вступить в войну. Она с глубокой радостью воспримет известие о том, что отныне гугеноты уравнены в правах с католиками…
— Теперь о гарантиях, если кому-то будет мало моей клятвы и подписи государя… Герцог Альба убивает протестантов в Нидерландах. Я готова послать туда войска, которые от имени короля Франции защитят ваших единоверцев. Армию поведет Колиньи; он же назначит командиров. Что вы думаете об этом, граф?
— О, ваше величество, благодаря вам сбудется заветная мечта адмирала.
— И еще одна гарантия, чтобы вы не сомневались в моей честности. У меня есть дочь, к которой сватаются самые могущественные властители христианских земель. Женитьба на ней — залог нерушимости любого договора. Я предлагаю руку моей дочери Маргариты королю Генриху Наваррскому. Что вы на это скажете?
— Мадам, люди утверждают, что вы — лучший политик на свете. И люди правы!
— Как вы полагаете, примет ли Жанна д'Альбре мои условия? Согласится ли прекратить войну?
— Конечно, мадам. Она не склонилась перед силой, но ее покорит ваша доброта. Моя повелительница тоже всем сердцем стремится к миру и с удовольствием забудет о вражде гугенотов с католиками.
— Что ж, отныне вы — мой тайный посол. Вот бумага, подтверждающая ваши полномочия.
И Екатерина вручила Марийяку документ, уже скрепленный королевской печатью.
Вот что было написано там рукой Екатерины Медичи:
«Государыня и дорогая сестрица, молю Господа, чтобы мое послание застало Вас в добром здравии, чего желаю всей душой. Меня глубоко тревожат многолетние распри, раздирающие наше королевство, и посему я поручаю господину графу де Марийяку передать Вам от моего имени некоторые предложения, которые, по моему мнению, найдут у Вас поддержку. Я также думаю, что выбор посланца доставит Вам удовольствие.
Да сохранит Вас Господь, государыня и дорогая сестрица, да не оставит Он Вас своей милостью.
Под чем и подписываюсь собственноручно…»
Марийяк опустился на одно колено, принял из рук Екатерины письмо, прочел его, сложил и спрятал за отворот камзола. Потом Деодат поднялся и стал ждать, что еще скажет королева.
Но Екатерина молчала. Неужели она была взволнована? Неужели материнские чувства проснулись в ее душе? Нет, королеву мучил вопрос: действительно ли Марийяк искренне привязан к Жанне д'Альбре? Ей очень важно было узнать это, прежде чем принять решение: то ли приказать убить графа, то ли предложить ему корону…
Наконец она осторожно начала:
— Граф, государственные и религиозные дела мы обсудили. Теперь поговорим о вас. Мне хочется прямо спросить вас кое о чем и услышать столь же прямой ответ. Граф, как далеко простирается ваша преданность королеве Наваррской? Что вы готовы совершить ради Жанны д'Альбре?
Марийяк содрогнулся. В словах ее величества не было вроде бы ничего особенного, но тон Екатерины не понравился Деодату. Юноша понял, что над Жанной д'Альбре нависла какая-то угроза.
Екатерина заметила, как насторожился Марийяк, и, не дожидаясь его ответа, пустилась в длинные объяснения:
— Видите ли, если королеве Наваррской понравится мое предложение и она прибудет в Париж, то в честь заключения мира мы устроим грандиозные торжества. Я желаю, чтобы люди много лет помнили великолепную свадьбу Генриха Наваррского и моей дочери. Ведь я искренне хочу, чтобы Генрих Беарнский был славен и богат. Раз ему суждено войти в нашу семью, значит, он достоин настоящего королевства. А что такое Наварра? Милое солнечное местечко — и ничего более. Нет, Генриху требуется страна, не уступающая размерами Франции… Ну хотя бы Польша…
— Польша?! — вскричал изумленный Марийяк.
— А что? Я получила оттуда известия… Польский трон сейчас не занят, и один из моих сыновей вполне мог бы претендовать на него. Но ведь Генрих Наваррский, взяв в жены мою дочь, тоже станет моим сыном. Правда, тогда Наварра лишится короля…
— Ваше величество, — решительно сказал Марийяк. — Мне кажется, Жанна д'Альбре не собирается покидать Наварру…
— Как знать, как знать… Возможно, Жанну и ее сына не привлечет сияние польской короны… Но вдруг все сложится по-другому?.. И если по какой-то причине наваррский престол освободится, тогда этой земле понадобится новый король… Что вы на это скажете, граф?
— Ничего… Я жду, что ваше величество разъяснит мне свою мысль.
— Но все очень просто. Наварре понадобится король, не может же страна оставаться без монарха. И я нашла государя для Наварры.
Марийяка удивило, что королева пустилась в подобные рассуждения, вовлекая в политические интриги его, безвестного дворянина. Он никак не мог понять, чего добивается Екатерина. Деодат жаждал услышать хоть одно взволнованное слово; уловив хотя бы намек на материнское чувство, несчастный сын простил бы жестокой матери все.
Горечь, годами копившаяся в душе графа, исчезла. Он лишь молча и безропотно страдал, страдал оттого, что впервые в жизни стоял перед матерью и разговаривал с ней будто с совершенно посторонней женщиной.
Но одно в этой беседе обрадовало и успокоило Марийяка — предложение мира, залогом которого будет брак Генриха Беарнского и Маргариты Французской. Остального он просто не слышал…
А Екатерина Медичи спокойно продолжала:
— Итак, я нашла государя для Наварры…
Королева выпрямилась и вся словно подобралась, намереваясь нанести решающий удар. Вкладывая в слова особое значение, она произнесла:
— Им станете вы, граф!
Марийяк остолбенел. Внезапно он подумал: Екатерине известно, что он — ее сын!
— О нет, мадам, я ведь найденыш, человек без роду, без племени… У меня нет никаких прав на престол.
— Не беспокойтесь, они у вас появятся! Я понимаю: вы потрясены, но, поверьте, я говорю совершенно серьезно. Конечно, это в корне изменит вашу жизнь, но у меня нет сомнений: столь блистательный взлет вполне возможен…
— Вы меня не так поняли, ваше величество. Я рассуждаю не о возможности взойти на трон… Я пытаюсь догадаться, почему вы предложили мне это… Вот что меня занимает — и ничего более…
Волнение Деодата показалось Екатерине подозрительным.
— Какая вам разница, граф? Я же сказала: вы заинтересовали меня. Радуйтесь своему счастью и не ломайте себе голову над тем, почему вам улыбнулась фортуна… Я надеюсь на вас… вернее, надеюсь, что вы поможете Генриху Наваррскому обрести достойную его корону.
Может, Екатерина была искренна? Может, она действительно мечтала возвести Марийяка на наваррский престол?
Марийяк потупился и заговорил. Сначала его голос был немного неуверенным и хрипловатым, но потом стал сильным и звучным:
— Ваше величество, я даже не пробую разгадать ваши планы. Я лишь отвечу на вопросы, которые вы задали мне. У вас вырвалось слово, потрясшее меня. Вы произнесли: я ведь тоже мать… Стало быть, вам не надо объяснять, что такое любовь сына…
Екатерина побелела как мел.
— Сударь, — воскликнула она, — я не понимаю, что вы имеете в виду!
— Вы осведомились, насколько велика моя преданность королеве Жанне. Я боготворю ее, как боготворил бы нежную мать, мадам. Я не дворянин и не знаю, кто мои родители. И вы еще хотите сделать меня королем?! Жанна д'Альбре сжалилась надо мной, взяла к себе и вырастила вместе с собственным сыном. И я считаю ее своей истинной матерью. Моя родная мать бросила меня на произвол судьбы, и единственное мое желание — никогда ее не видеть! Может, я сын какого-нибудь простолюдина, а может, плод постыдной связи благородной дамы с собственным лакеем…
— Осторожней, молодой человек, осторожней! — прошептал Руджьери.
Но Деодат уже ничего не слышал. Он шагнул к Екатерине и заговорил, вкладывая в свои слова всю горечь сыновней любви и гнева:
— Видите, мадам, истинно благородные чувства мне неведомы. Таким, как я, позволено сомневаться во всем — даже в обещаниях королевы. Ведь кто знает — не ее ли я сын? Я имею право предполагать все что угодно, теряясь в своих догадках, словно в темном лесу, где неоткуда ждать спасительного света, который указал бы верную дорогу несчастному… Да, мадам, возможно, моя мать — жестокая, бессердечная женщина, бросившая ребенка на ступенях церкви, обрекшая свое дитя на смерть, — действительно была великой государыней и пыталась, погубив меня, скрыть свой грех…
Ведь кто я такой, мадам? Подкидыш! Отец и мать давно отреклись от меня, люди надменные отказываются подать мне руку, люди благородные иногда словно милостыней одаряют меня своим уважением…
А вы хотите предложить найденышу престол! Никто не знает, какая преступная связь породила меня! Лишь одна-единственная женщина сжалилась над маленьким страдальцем. Она подобрала меня, воспитала наравне с собственным сыном, окружила любовью и лаской.
Когда я был ребенком, она относилась ко мне с безграничной добротой. Потом я вырос и юношей узнал тайну своего рождения; эта женщина ободрила и утешила меня… Она для меня — настоящая мать… и повелительница… благородная, великая Жанна д'Альбре! Вы спрашиваете, мадам, люблю ли я ее? Я почитаю ее как мать; я готов пожертвовать ради нее всем и прежде всего собственной жизнью. Я буду счастлив погибнуть в ту минуту, когда ее величество скажет, что ей нужна моя смерть. А до этого дня, мадам, я всегда буду рядом с ней, чтобы оберегать и защищать королеву Наваррскую. И, поверьте, моя рука не дрогнет, если понадобится поразить того, кто угрожает этой женщине. При малейшем подозрении я, не колеблясь, нанесу удар… И последнее, мадам… Что касается родной матери, бросившей меня на произвол судьбы, мое единственное желание — никогда не встречаться с этой особой!
Закончив свою речь, граф де Марийяк сложил руки на груди и выжидательно взглянул на королеву. Однако он явно недооценивал ее: эту женщину не так-то просто было вывести из равновесия.
— Сударь, — хладнокровно заявила Екатерина, — теперь мне ясно, насколько вы привязаны к моей дорогой сестрице Жанне. Мне не солгали, вы, и правда, благородный человек. Надеюсь, вы верно передадите королеве Наваррской все мои слова…
Екатерина по обычаю протянула руку для поцелуя, но граф, согнувшись в низком поклоне, будто не заметил этого жеста.
Удостоверившись, что Марийяк сбежал по лестнице и покинул дом, Екатерина вцепилась в плечо Руджьери.
— Ангел мой, вас снова что-то напугало, — сочувственно вздохнул Марийяк.
— Не беспокойтесь, — обратился к Алисе шевалье, — нынче вечером я отвечаю за безопасность моего друга.
Жан заявил это таким тоном, что Алиса поняла: юноша что-то заподозрил. Но она все равно была ему благодарна: ведь он поклялся защищать ее любимого!
— Что ж, ступайте, бесценный мой, — тихо сказала она Деодату. — И не забудьте: вы обещали, что не станете рисковать.
Граф и шевалье покинули особнячок Алисы де Люс. Красавица долго смотрела им вслед. С друзьями вроде бы ничего не случилось. Женщина облегченно вздохнула и вернулась в комнату.
— Ну? Какое впечатление произвела на вас Алиса? — поинтересовался граф.
— Э… Прелестная женщина, — ответил Пардальян.
— Вы обратили внимание, как она переживает за меня?.. У нее порой бывают внезапные приступы необъяснимого страха.
— Возможно, ее страх как раз вполне объясним, — пробормотал шевалье. — Понимаете, женщины иногда сердцем чувствуют то, чего мужчины не способны постичь умом.
Приятели дошли до улицы Бетизи, так и не заметив человека, который, будто тень, скользил за ними. Но неожиданно он, больше не таясь, нагнал молодых людей. Те мгновенно обнажили шпаги, но неизвестный мирно проговорил:
— Господа, прошу вас, не пугайтесь! Мне нужно только кое-что шепнуть тому из вас, чье имя — граф де Марийяк.
Пардальян чуть не подпрыгнул, услышав голос Моревера, и поспешно надвинул шляпу на лоб. Марийяк же сдержанно поклонился:
— Это я, сударь. Что вам угодно?
— Господин граф, я предпочел бы побеседовать с вами с глазу на глаз.
— Этот господин не помешает нам — я ему полностью доверяю.
Моревер попытался разглядеть лицо Пардальяна, но, так и не узнав Жана в темноте, начал:
— Господин граф! Некая дама желает, чтобы я проводил вас к ней. Она хочет встретиться с вами. Эта особа принадлежит к королевскому дому. Большего я открыть не вправе.
— И где же она меня ожидает?
— В доме возле Деревянного моста, господин граф.
Пардальян отвел Марийяка на несколько шагов и тихо сказал:
— Вы знаете, кто этот человек? Моревер, один из любимцев и соглядатаев Екатерины Медичи. Это она велела заманить вас в дом у Деревянного моста, клянусь честью! Давайте вежливо распрощаемся с Моревером, потом хорошенько поколотим его и…
Однако Пардальян не сумел закончить свою мысль, так как Деодат обратился к Мореверу:
— Я к вашим услугам, сударь…
— Вы рехнулись! — вскричал Пардальян.
Он схватил было Марийяка за рукав, но граф крепко обнял товарища и прошептал ему на ухо, точно перед вечной разлукой:
— Прощайте, мой милый! Я благословляю эту минуту, когда Бог послал мне вас: в вашем обществе я провел чудесные часы, ваша дружба — драгоценный подарок судьбы… Я не сомневаюсь — и очень надеюсь, что Екатерина Медичи велит убить меня… Это лучший выход, даю вам слово!
— Клянусь кровью Христовой, я не пущу вас одного!
— Пустишь, Пардальян. Никто не может разделить со мной боль свидания с королевой. Ведь к ней торопится не граф де Марийяк, а Деодат, бедный найденыш, подброшенный к дверям храма. Я отправлюсь к этой женщине… хоть мне и суждено погибнуть… А известно ли тебе, почему я спешу на ее зов?
— Почему? — спросил ошеломленный Пардальян.
— Потому что мечтаю увидеть свою мать… ведь Екатерина Медичи — мать мне!
Вырвавшись из объятий друга, Марийяк кинулся к Мореверу, и они быстро пошли к Деревянному мосту.
А потрясенный до глубины души Пардальян просто окаменел.
— Деодат — сын Медичи! — изумленно пробормотал юноша.
Наконец, попытавшись успокоиться и вновь обрести хладнокровие, шевалье зашагал к знакомому дому рядом с мостом. Он решил понаблюдать за этим зданием, а если будет нужно, то и проникнуть внутрь.
По пути юноша со своей обычной рассудительностью, являвшейся одним из крупных его достоинств, разрабатывал план предстоящей кампании. И вдруг его осенило:
— А ведь Алисе де Люс было известно, что Моревер подстерегает на улице Марийяка…
Жан добрался до Деревянного моста и принялся следить за зданием, в котором не так давно сам разговаривал с королевой Екатериной. Дом был темным и тихим: ни звука, ни огонька…
«Чем-то это сооружение напоминает Лувр, — думал Пардальян, — хотя оно, пожалуй, даже пострашнее Лувра. Там, в огромных раззолоченных залах, бродит, как в пустыне, слабый болезненный король; его окружают такие же призрачные фигуры придворных, а здесь королева — по мнению некоторых, великая королева — в зловещей тишине плетет интриги, способные потрясти всю страну… Эта женщина — мать Франциска, умершего от странной хвори через несколько месяцев после восшествия на престол, мать Генриха Анжуйского, мужчины, похожего на женщину, и мать Маргариты, женщины, не уступающей мужчинам, и она же — мать Деодата, в котором счастливо соединились красота душевная и телесная, блистательный ум и сердце, достойное героя древности… Что же это за чудовище — королева Екатерина?»
Пардальян представил ее такой, какой увидел в день их первой встречи. Она сидела тогда в резном кресле черного дерева, бледная, прямая, как палка, и улыбалась тонкой, странной улыбкой. Она походила на изображение какой-то святой, которой художник пририсовал глаза демона.
Образ Екатерины как-то вырос в воображении Пардальяна. Она казалась ему не просто женщиной, не просто королевой, а могущественной волшебницей, прилетевшей из сказочных стран, лежащих за высокими горами. Она явилась, чтобы воплощать в жизнь свои чудовищные замыслы, и оружием ей служили лишь злые чары ее изощренного, дьявольского ума.
Пардальян вовсе не был склонен к грезам, созерцательности и бесплодному философствованию. Он просто ощущал таинственную силу, исходившую от Екатерины. Но он сумел сбросить с себя это наваждение и, как человек действия, быстро принял решение:
— Королева — ведьма, дьявол в женском обличий… Кем бы она ни была, я не позволю ей причинить Марийяку зло. Если с его головы упадет хоть один волос, она не скроется от меня даже в Лувре. Король Франции рискует до срока потерять свою милую матушку!
Шевалье поискал, где бы спрятаться. Лучшим местом ему показались развалины того самого деревянного дома, который он разнес, спасая королеву Наваррскую.
Взглянув на рухнувшие стены и вспомнив, как он с Молнией в руках противостоял целой толпе, как обвалился дом и в страхе бежали нападавшие, Пардальян даже не улыбнулся. Он лишь закусил губу, дернул усом и застыл в ночи среди обломков.
Стиснув рукоять кинжала, шевалье внимательно наблюдал за загадочным домом.
А там в это время бушевали страсти, хотя все собравшиеся и держались внешне с ледяным спокойствием. Беседу вели королева Екатерина Медичи, астролог Руджьери и найденыш Деодат. Родители и сын…
Последуем же в темный дом за графом де Марийяком, как раньше мы уже входили туда вместе с Пардальяном. Сейчас Екатерина не писала писем. Ее волновало лишь одно: согласится Деодат посетить ее или нет?
Руджьери безмолвствовал, посматривая на королеву с растущей тревогой.
— Я вовсе не намерена убивать его этим вечером, — заявила Екатерина. — Пока я решила испытать его, заглянуть ему в душу, выведать все его сокровенные мысли. Если он окажется таким, каким мне хочется его видеть, если я почувствую в нем свою кровь, свою породу, он останется в живых. Я понимаю, Рене, ты — отец. Но я не просто мать, я — королева! И я обязана заставить молчать свои материнские чувства, мне нужно помнить о государственных интересах. Если этот человек представляет для меня угрозу — он погибнет!
— Екатерина, — вскричал Руджьери, забыв об этикете, — ну чем его жизнь мешает государству?! Ведь никто же никогда не догадается…
— В том-то и дело! — перебила своего любимца королева. — Если бы я твердо знала, что эта история навсегда останется лишь нашей тайной, я просто забыла бы об этом юноше. Но жить, каждую минуту опасаясь разоблачения, нельзя…
— О, мадам! — в отчаянии простонал астролог. — Скажите прямо: вы уже приняли твердое решение убить его, и молодой человек обречен!
— Но ведь никто не выносил ему смертного приговора! По крайней мере пока. Я желаю лишь одного — чтобы мой сын, мой обожаемый Генрих мог спокойно править этой страной. Генрих унаследует трон после того, как Господь призовет к себе нашего бедного Карла. Но нас преследует страшный враг. Или мы разделаемся с ним, или он расправится с нами. Бурбоны, Рене, — вот наши злобные недруги! Жанна д'Альбре коварна и честолюбива. Она стремится возложить французскую корону на голову своего сына, Генриха Беарнского.
У меня хватает ума, чтобы понять: я смогу спать спокойно, лишь обезвредив Жанну. Если мы лишим Бурбонов наваррского престола, они станут бессильными. Я устрою так, что власть в Наварре получит человек, безраздельно преданный мне, близкий мне по крови и по духу… Мой милый Генрих будет царствовать во Франции, а тот… тот, нелюбимый сын, может взять себе Наварру.
Руджьери скорбно вздохнул. В эту минуту в дверь постучали, и Моревер ввел графа де Марийяка.
Моревер тотчас же вышел; видимо, он заранее получил инструкции, потому что ни на секунду не посмел задержаться в комнате.
Астролог, подавляя трепет, исподтишка посмотрел на сына.
Марийяк не обратил внимания на волнение Руджьери — взгляд юноши был приковал к королеве…
«Вот моя мать», — промелькнуло в голове у Деодата.
«Это мой сын», — подумала Екатерина.
— Сударь, — ледяным тоном обратилась она к нему, — не знаю, понимаете ли вы, кого видите перед собой…
— Вы, — сказал Марийяк, душу которого переполнили сыновние чувства, — вы мать… государя Карла IX. Я узнал вас, ваше величество.
— Прекрасно! Поговорим откровенно. Мне известно, с какой целью вы прибыли в Париж и с кем здесь встречались, но пока меня это не интересует… Главное для меня то, что граф де Марийяк достойно служит моей кузине Жанне… Вы пользуетесь полным доверием королевы Наваррской. И мне кажется, ее порадует, если известие о моем безграничном к ней расположении привезете ей именно вы.
Граф, взяв себя в руки, сдержанно ответил:
— Я с готовностью исполню это поручение, ваше величество. Вы можете не сомневаться: ваши слова будут переданы с абсолютной точностью…
«Он ни о чем не подозревает, — решила Екатерина, успокаиваясь, — да и с чего бы ему подозревать… «
Екатерина почувствовала себя в безопасности, лицо ее просветлело, она заговорила спокойно, но не отрывая проницательного взора от лица Деодата. Когда королева хотела, голос ее звучал напевно, пленяя чарующей музыкой итальянских интонаций.
— То, что я сейчас сообщу вам, крайне важно, — сказала она графу. — Пусть вас не изумляет, что я призвала вас поздней ночью сюда и принимаю в присутствии одного только преданного друга, вместо того чтобы пригласить вас в Лувр. Но у меня есть веские основания поступать именно так. Во-первых, мне не хотелось бы афишировать ваше — и еще кое-кого — присутствие в столице. Во-вторых, мое поручение имеет сугубо конфиденциальный характер.
Граф почтительно поклонился. Однако он вздрогнул, когда королева заверяла его, что никому не собирается раскрывать тайну пребывания Марийяка в Париже. Может, напрасно считают эту женщину коварной? Ему так хотелось любить ее, пусть молча, пусть издалека, раз уж он не вправе открыто назвать Екатерину своей матерью…
А королева продолжала:
— Я должна объяснить, почему я выбрала вас… Конечно, я могла бы поручить эту миссию кому-нибудь из моих придворных или выбрать человека из свиты короля. Слава Богу, при французском дворе найдутся люди, достойные вести переговоры с Жанной д'Альбре… Могла бы, например, пригласить к себе старого полковника д'Андело; он столько лет верно служил Генриху Беарнскому. Более того, я думаю, и адмирал Колиньи почел бы за честь выполнить подобное поручение. И, наконец, не буду скрывать: полагаю, мое послание не отказался бы передать принц де Конде. Да я могла бы обратиться с подобной просьбой и к самому королю Наваррскому!..
Марийяк не боялся за свою жизнь, но затрепетал, услышав из уст королевы имена тех, кто принимал участие в секретной встрече на улице Бетизи. Королева не сказала, что знает об их приезде в Париж, но так ловко упомянула всех одного за другим, что Марийяк испугался.
Королева поняла, что достигла своей цели. Она не смогла скрыть удовлетворения и улыбнулась. Эта тонкая улыбка отрезвила Деодата, все его сыновние чувства мигом улетучились: перед Екатериной Медичи стоял теперь верный слуга Жанны д'Альбре и соратник Генриха Беарнского.
А королева все говорила:
— Да, граф, только вам я хочу доверить судьбу королевства; в ваши руки я отдаю дело спасения двух государств. Мало того, от вас будет зависеть, наступит ли конец кровавым раздорам, которые унесли уже столько жизней.
Вы недоумеваете, почему я избрала на роль своего посланника именно вас? Видите ли, я мечтаю положить конец всем этим распрям. Сколько пролито крови, сколько слез!.. Слез несчастных матерей, граф… А я — не только королева, я ведь тоже мать…
Эти слова, которые так неосторожно произнесла Екатерина, поразили ее сына Деодата в самое сердце. Боль была настолько сильной, что граф вцепился в спинку кресла, чтобы не рухнуть на пол. Екатерина, занятая своими мыслями, ничего не заметила, однако астрологу, внимательно наблюдавшему за юношей, все сразу стало ясно.
— Ему известно… известно, — прошептал Руджьери.
— Мой выбор пал на вас, — говорила меж тем королева, — ибо я слышала; как любит вас Жанна д'Альбре. А кроме того, вы заинтересовали меня…
— Я заинтересовал вас! — с сарказмом, который почувствовал Руджьери, вскричал Деодат. — Неужели внимание вашего величества могла привлечь столь ничтожная особа, как я?
— Разумеется, сударь, я давно приглядываюсь к вам. Однако сейчас я хочу сообщить вам то, что вы должны передать королеве Наваррской. Прошу вас, граф, сосредоточьтесь и хорошенько запомните мои слова. Они исходят из глубины моего сердца! Итак, я стремлюсь только к миру. И если Францию раздирают войны, то я не виновна в этом ни перед Богом, ни перед людьми. Справедливо или нет, но меня называют главой католической партии; точно так же, имея на то основания или нет, люди видят в Жанне д'Альбре предводительницу гугенотов. И я предлагаю ей со мной мир — отныне и навеки. Протестанты будут иметь в крупных городах свои храмы, в том числе три собора в столице; их священники станут свободно проповедовать и обучать своих последователей; королева Наваррская получит для своих войск десять крепостей по своему выбору; гугенотам выделят двадцать мест в свите короля, они, как и католики, смогут выбирать себе любое дело и занимать любые должности в стране… Ну, каково ваше мнение о моем предложении?
— Мадам, это конец кровавых распрей. Лишь гонения на протестантов заставили Жанну д'Альбре вступить в войну. Она с глубокой радостью воспримет известие о том, что отныне гугеноты уравнены в правах с католиками…
— Теперь о гарантиях, если кому-то будет мало моей клятвы и подписи государя… Герцог Альба убивает протестантов в Нидерландах. Я готова послать туда войска, которые от имени короля Франции защитят ваших единоверцев. Армию поведет Колиньи; он же назначит командиров. Что вы думаете об этом, граф?
— О, ваше величество, благодаря вам сбудется заветная мечта адмирала.
— И еще одна гарантия, чтобы вы не сомневались в моей честности. У меня есть дочь, к которой сватаются самые могущественные властители христианских земель. Женитьба на ней — залог нерушимости любого договора. Я предлагаю руку моей дочери Маргариты королю Генриху Наваррскому. Что вы на это скажете?
— Мадам, люди утверждают, что вы — лучший политик на свете. И люди правы!
— Как вы полагаете, примет ли Жанна д'Альбре мои условия? Согласится ли прекратить войну?
— Конечно, мадам. Она не склонилась перед силой, но ее покорит ваша доброта. Моя повелительница тоже всем сердцем стремится к миру и с удовольствием забудет о вражде гугенотов с католиками.
— Что ж, отныне вы — мой тайный посол. Вот бумага, подтверждающая ваши полномочия.
И Екатерина вручила Марийяку документ, уже скрепленный королевской печатью.
Вот что было написано там рукой Екатерины Медичи:
«Государыня и дорогая сестрица, молю Господа, чтобы мое послание застало Вас в добром здравии, чего желаю всей душой. Меня глубоко тревожат многолетние распри, раздирающие наше королевство, и посему я поручаю господину графу де Марийяку передать Вам от моего имени некоторые предложения, которые, по моему мнению, найдут у Вас поддержку. Я также думаю, что выбор посланца доставит Вам удовольствие.
Да сохранит Вас Господь, государыня и дорогая сестрица, да не оставит Он Вас своей милостью.
Под чем и подписываюсь собственноручно…»
Марийяк опустился на одно колено, принял из рук Екатерины письмо, прочел его, сложил и спрятал за отворот камзола. Потом Деодат поднялся и стал ждать, что еще скажет королева.
Но Екатерина молчала. Неужели она была взволнована? Неужели материнские чувства проснулись в ее душе? Нет, королеву мучил вопрос: действительно ли Марийяк искренне привязан к Жанне д'Альбре? Ей очень важно было узнать это, прежде чем принять решение: то ли приказать убить графа, то ли предложить ему корону…
Наконец она осторожно начала:
— Граф, государственные и религиозные дела мы обсудили. Теперь поговорим о вас. Мне хочется прямо спросить вас кое о чем и услышать столь же прямой ответ. Граф, как далеко простирается ваша преданность королеве Наваррской? Что вы готовы совершить ради Жанны д'Альбре?
Марийяк содрогнулся. В словах ее величества не было вроде бы ничего особенного, но тон Екатерины не понравился Деодату. Юноша понял, что над Жанной д'Альбре нависла какая-то угроза.
Екатерина заметила, как насторожился Марийяк, и, не дожидаясь его ответа, пустилась в длинные объяснения:
— Видите ли, если королеве Наваррской понравится мое предложение и она прибудет в Париж, то в честь заключения мира мы устроим грандиозные торжества. Я желаю, чтобы люди много лет помнили великолепную свадьбу Генриха Наваррского и моей дочери. Ведь я искренне хочу, чтобы Генрих Беарнский был славен и богат. Раз ему суждено войти в нашу семью, значит, он достоин настоящего королевства. А что такое Наварра? Милое солнечное местечко — и ничего более. Нет, Генриху требуется страна, не уступающая размерами Франции… Ну хотя бы Польша…
— Польша?! — вскричал изумленный Марийяк.
— А что? Я получила оттуда известия… Польский трон сейчас не занят, и один из моих сыновей вполне мог бы претендовать на него. Но ведь Генрих Наваррский, взяв в жены мою дочь, тоже станет моим сыном. Правда, тогда Наварра лишится короля…
— Ваше величество, — решительно сказал Марийяк. — Мне кажется, Жанна д'Альбре не собирается покидать Наварру…
— Как знать, как знать… Возможно, Жанну и ее сына не привлечет сияние польской короны… Но вдруг все сложится по-другому?.. И если по какой-то причине наваррский престол освободится, тогда этой земле понадобится новый король… Что вы на это скажете, граф?
— Ничего… Я жду, что ваше величество разъяснит мне свою мысль.
— Но все очень просто. Наварре понадобится король, не может же страна оставаться без монарха. И я нашла государя для Наварры.
Марийяка удивило, что королева пустилась в подобные рассуждения, вовлекая в политические интриги его, безвестного дворянина. Он никак не мог понять, чего добивается Екатерина. Деодат жаждал услышать хоть одно взволнованное слово; уловив хотя бы намек на материнское чувство, несчастный сын простил бы жестокой матери все.
Горечь, годами копившаяся в душе графа, исчезла. Он лишь молча и безропотно страдал, страдал оттого, что впервые в жизни стоял перед матерью и разговаривал с ней будто с совершенно посторонней женщиной.
Но одно в этой беседе обрадовало и успокоило Марийяка — предложение мира, залогом которого будет брак Генриха Беарнского и Маргариты Французской. Остального он просто не слышал…
А Екатерина Медичи спокойно продолжала:
— Итак, я нашла государя для Наварры…
Королева выпрямилась и вся словно подобралась, намереваясь нанести решающий удар. Вкладывая в слова особое значение, она произнесла:
— Им станете вы, граф!
Марийяк остолбенел. Внезапно он подумал: Екатерине известно, что он — ее сын!
— О нет, мадам, я ведь найденыш, человек без роду, без племени… У меня нет никаких прав на престол.
— Не беспокойтесь, они у вас появятся! Я понимаю: вы потрясены, но, поверьте, я говорю совершенно серьезно. Конечно, это в корне изменит вашу жизнь, но у меня нет сомнений: столь блистательный взлет вполне возможен…
— Вы меня не так поняли, ваше величество. Я рассуждаю не о возможности взойти на трон… Я пытаюсь догадаться, почему вы предложили мне это… Вот что меня занимает — и ничего более…
Волнение Деодата показалось Екатерине подозрительным.
— Какая вам разница, граф? Я же сказала: вы заинтересовали меня. Радуйтесь своему счастью и не ломайте себе голову над тем, почему вам улыбнулась фортуна… Я надеюсь на вас… вернее, надеюсь, что вы поможете Генриху Наваррскому обрести достойную его корону.
Может, Екатерина была искренна? Может, она действительно мечтала возвести Марийяка на наваррский престол?
Марийяк потупился и заговорил. Сначала его голос был немного неуверенным и хрипловатым, но потом стал сильным и звучным:
— Ваше величество, я даже не пробую разгадать ваши планы. Я лишь отвечу на вопросы, которые вы задали мне. У вас вырвалось слово, потрясшее меня. Вы произнесли: я ведь тоже мать… Стало быть, вам не надо объяснять, что такое любовь сына…
Екатерина побелела как мел.
— Сударь, — воскликнула она, — я не понимаю, что вы имеете в виду!
— Вы осведомились, насколько велика моя преданность королеве Жанне. Я боготворю ее, как боготворил бы нежную мать, мадам. Я не дворянин и не знаю, кто мои родители. И вы еще хотите сделать меня королем?! Жанна д'Альбре сжалилась надо мной, взяла к себе и вырастила вместе с собственным сыном. И я считаю ее своей истинной матерью. Моя родная мать бросила меня на произвол судьбы, и единственное мое желание — никогда ее не видеть! Может, я сын какого-нибудь простолюдина, а может, плод постыдной связи благородной дамы с собственным лакеем…
— Осторожней, молодой человек, осторожней! — прошептал Руджьери.
Но Деодат уже ничего не слышал. Он шагнул к Екатерине и заговорил, вкладывая в свои слова всю горечь сыновней любви и гнева:
— Видите, мадам, истинно благородные чувства мне неведомы. Таким, как я, позволено сомневаться во всем — даже в обещаниях королевы. Ведь кто знает — не ее ли я сын? Я имею право предполагать все что угодно, теряясь в своих догадках, словно в темном лесу, где неоткуда ждать спасительного света, который указал бы верную дорогу несчастному… Да, мадам, возможно, моя мать — жестокая, бессердечная женщина, бросившая ребенка на ступенях церкви, обрекшая свое дитя на смерть, — действительно была великой государыней и пыталась, погубив меня, скрыть свой грех…
Ведь кто я такой, мадам? Подкидыш! Отец и мать давно отреклись от меня, люди надменные отказываются подать мне руку, люди благородные иногда словно милостыней одаряют меня своим уважением…
А вы хотите предложить найденышу престол! Никто не знает, какая преступная связь породила меня! Лишь одна-единственная женщина сжалилась над маленьким страдальцем. Она подобрала меня, воспитала наравне с собственным сыном, окружила любовью и лаской.
Когда я был ребенком, она относилась ко мне с безграничной добротой. Потом я вырос и юношей узнал тайну своего рождения; эта женщина ободрила и утешила меня… Она для меня — настоящая мать… и повелительница… благородная, великая Жанна д'Альбре! Вы спрашиваете, мадам, люблю ли я ее? Я почитаю ее как мать; я готов пожертвовать ради нее всем и прежде всего собственной жизнью. Я буду счастлив погибнуть в ту минуту, когда ее величество скажет, что ей нужна моя смерть. А до этого дня, мадам, я всегда буду рядом с ней, чтобы оберегать и защищать королеву Наваррскую. И, поверьте, моя рука не дрогнет, если понадобится поразить того, кто угрожает этой женщине. При малейшем подозрении я, не колеблясь, нанесу удар… И последнее, мадам… Что касается родной матери, бросившей меня на произвол судьбы, мое единственное желание — никогда не встречаться с этой особой!
Закончив свою речь, граф де Марийяк сложил руки на груди и выжидательно взглянул на королеву. Однако он явно недооценивал ее: эту женщину не так-то просто было вывести из равновесия.
— Сударь, — хладнокровно заявила Екатерина, — теперь мне ясно, насколько вы привязаны к моей дорогой сестрице Жанне. Мне не солгали, вы, и правда, благородный человек. Надеюсь, вы верно передадите королеве Наваррской все мои слова…
Екатерина по обычаю протянула руку для поцелуя, но граф, согнувшись в низком поклоне, будто не заметил этого жеста.
Удостоверившись, что Марийяк сбежал по лестнице и покинул дом, Екатерина вцепилась в плечо Руджьери.