Жванецкий Михаил Михайлович. Мой портфель

   Все человеческие типы соцстроя не выносят, если что-то плохо лежит. Мужчина, увидев, что кто-то плохо лежит, ложится рядом, женщина – смахивает в сумку. Отсюда выражение лиц: «Это не я!»
   Огромное количество соцстроевских сидит. Они не сидят в буквальном смысле. Как раз сидеть там нельзя. Они ходят строем, сколачивают ящики внутри заборов с вышками и собаками. Сидящие играют главную роль в обществе. От них поступают народная музыка, разговорный язык, живопись, а также свод законов поведения: «все по справедливости!» Отсюда и общество, как они: самое несвободное, но самое справедливое в мире. Только его надо догнать, набить рожу и эту справедливость внедрить в ихние, мать… ж… желудки…
   Для этого существуют специальные крепыши по прозвищу «кульки». Чтобы убедиться, достаточно надуть полиэтиленовый пакет и зажать в кулаке. Это будет кулек. Он свиреп. Содержится за воротами, на которых написано «вход воспрещен». То ли он свиреп, потому что вход воспрещен, то ли вход воспрещен, потому что он свиреп – мы не знаем. Свиреп и все. Когда открываются ворота, все бросаются врассыпную. Население, битое кульками по голове, их уважает. Видимо, потому, что битое кульками по голове.
   Люди соцстроя пока еще политически убоги. Они ненавидят и коммунистов, и капиталистов, и новых дельцов, и борющихся с ними милиционеров. На этом утробном фоне и появился тип пятый.
   Патриот. Глаза язвенника. Кого-то ищет. Черный мундир, перепоясанный ремнями для сдерживания взвинченных нервов. Руки чешутся. Настолько жаждет драки, что готов быть побитым: «Наше время придет!» И, действительно, их время приходит, их бьют, и их время уходит.
   Он говорит о любви к родине, но ненавидит всех. На лице усмешка, которая бывает при очень большой лжи. Сбить с этой лжи его невозможно, потому что он не даст. Он-то знает, что врет. Это вы не знаете. Чаще всего он тянет обратно в социализм, где водка 3 р. 62 коп., где все знакомо, как в родной помойной яме. Где висят для поцелуя похожие, как близнецы, ряха начальника милиции и задница первого секретаря обкома партии. Где центр торговли – туалет, центр культуры – лифт, а центр любви – радиатор. И смерть приносит облегчение всем, включая покойника. Многие туда не хотят. Многие уже там были. От этого митинги, собрания, демонстрации, где среди ораторов неожиданно благодаря демократии возник совершенно новый для нас тип шестой.
   Оратор. Если бы не мелкие признания между цифрами, вообще бы никто не догадался. Первыми, что что-то не так, смекают на трибуне. Оратор приводит ужасающие цифры осужденных, под гром аплодисментов проклинает правительство, под бурные овации обвиняет во взятках весь президентский совет, под рев огромной площади называет строй фашистским и переходит к стихам. Первыми что-то чувствуют поэты, регулярно присутствующие на трибуне. От них начинают беспокоиться устроители. Толпа ликует. Однако поэма не кончается. Рифмы «ютиться – юрисдикция» и «веники сторожевые» заставляют толпу затихнуть. Передние ряды пытаются поймать его глаза. Но в этой бороде ни черта не видно. А когда он в поэме объявляет, что аэрозоль, созданный им, поможет окончательно разогнать коммунистическую партию, сквозь ликование толпы проступают признаки здравого смысла. Орудие массового поражения, созданное им глубоко под землей, и червь, который однажды вышел у него через нос и ушел в раковину, приводит толпу в некоторую растерянность. Но выступающий снова зачитывает цифры осужденных и суммы взяток и под гром аплодисментов в неясном сопровождении покидает митинг.
   Специалист, конечно, разгадывает быстро, а у толпы уходит минут 40 умноженные на 100 тысяч человеко-минут. Если не разгадают, появится диктатор и уничтожит специалистов. Вся штука в быстроте угадывания. С ростом гласности это труднее.
   А мы, тем не менее, будем счастливы. Две вещи мы поняли: словам не верить – раз, надеяться на себя – два. Наружных врагов у нас нет. Мы им не нужны. Завоевывать нас себе дороже. А вдруг мы победим?!… Так что с наружными врагами мы расправились собственным примером. А внутренним счастья не будет. Они живут в нашем окружении. Мы знаем друг друга наизусть и видим насквозь. Так что жизнь продолжается.

* * *

   Идешь, как обычно, куда-то, лицо, как обычно, смотрит вперед; Затылок ничего не подозревает. Вдруг сзади:
   – Продолжать движение!
   – Продолжаю.
   – Так и идите.
   – Я так и иду.
   – Взять правей.
   – Возьму… Беру правей.
   – Не разговаривать!
   – Молчи.
   – Стоять. Не оглядываться.
   Стою. Не оглядываюсь. Пропускаю слева. Что там сзади?
   – Не оглядываться!
   – Не огладываюсь.
   – Все. Свободны!
   Ура!!! Свободен!

* * *

   Чего больше всего хочется, когда влезешь наверх? Плюнуть вниз.

* * *

   Неудовлетворенными остались наши вертикальные потребности.
   Жизнь свелась к сбору горизонтальных благ.

Эмигрант

   Сквозь щели в асфальте – бледные ростки свободы и жалкие вопросы к уехавшим.
   – Скажите, вы вернетесь?
   – А вы сделайте как надо и мы вернемся.
   – Ладно. А что именно сделать?
   – Сделайте свободу и изобилие, сделайте культуру и передвижение и мы вернемся.
   – Ладно. Хорошо…
   И обе стороны с дикой тоской и безнадежностью избегают глаз друг друга.
   – А если мы все сделаем, вы вернетесь?
   – Да, конечно, а как же, естественно.
   – А там чего? Лучше что ли вам?
   – Да как сказать… свои проблемы… Там не рай…
   – Да?
   – Там далеко не рай.
   – Да? А чего там?
   – Ну, не рай. Всего не расскажешь. Надо жить там, чтоб понять.
   – А чтоб понять, как здесь?
   – Не обязательно. Можно жить и там. Там не рай. С одной стороны, вроде все есть, а с другой, душа болит за нас.
   – За кого?
   – За нас, за нас. Но привык уже.
   – Что душа болит?
   – Жить там привык.
   – Вы ж говорили, что здесь привыкли.
   – Раньше – да. Раньше здесь привык. А сейчас там привык.
   – А где же у вас теперь эта, ну сейчас уже не говорят, ну Родина?
   – А какое это имеет значение? Где творю – там и Родина.
   – Так вы, извините, вы об нас пишите?
   – Обязательно. Это однозначно.
   – А живете там?
   – Да, оттуда видней. Отойти надо слегка и прищуриться. Тогда вся громада, все ваши несчастья видны.
   – Это да. Нам тут все не видны.
   – Да, вам только часть видна.
   – Нам и этого, конечно…
   – Нет, этого мало.
   – Нам хватает.
   – Вам хватает, чтоб жить, а чтоб понять – отъехать надо. И я скажу тебе: приезжаешь сюда, здесь такой мрак, такое хамство, такая грязь… В туалетах вонь. А как вы относитесь друг к другу, как вы относитесь друг к другу… Доннер ветер, облицайтен, ранген, шпацирен, блюхер верк, цумбай шпиль.
   – Чего?
   – Темнота, понимаешь! А ваши машины?!… Платья у вас нельзя трогать руками, а хлеб можно. Этого нет ни в одной стране мира… А как она подает?! Как она подает?! Ей что, улыбнуться, карген, бурген, жалко? Ну скажи, что у нее отвалится, если она улыбнется?… Если ты уже дождался, грехен, бульхен, бортюнгине…
   – Это вы матом?
   – Не, у нас мата нет.
   – А у нас есть еще.
   – Да, помню, помню… А как вы тут живете? Как вы тут живете, я не знаю?!
   – И я не знаю.
   – Вот и я не знаю. Может, действительно, каждый заслуживает того, чего заслуживает.
   – Может.
   – Да и как вернуться? Дети мои уже не мы, понимаешь?
   – Как, они же русские?!
   – Были, были.
   – А снова не хотят?
   – Удавятся и меня удавят.
   – А если мы все здесь сделаем, и свободу, и продукты…
   – Этого мало, херр, надо и культуру, и вежливость, и вымытые продукты, и тишину по утрам, и чистый воздух, и разные машины, и сосиски с капустой, и пиво, и четкость, и пунктуальность и вековые демократические традиции…
   – Так это же будет Германия!
   – Вот тогда мы и вернемся.

* * *

   Да. Вся штука в том, что ты стремишься в институт, в консерваторию, в скрипку, в науку, в спорт, лезешь наверх, напрягал все силы, чтобы доказать, что ты не еврей.
   И наступает момент, когда ты становишься не евреем, а Ойстрахом, Гилельсом, Плисецкой или Пеле.
   Но всегда будут люди выше или наравне с тобой, и для них ты опять еврей.
   И что тебе тут посоветовать, кроме как принять, наконец, это звание и умереть среди своих.

Этнические конфликты

   Чувство национального выбора тонкая вещь. Почему комары не вызывают отвращения, а тараканы вызывают? Хотя комары налетают, пьют самое дорогое, а тараканы просто противные. Противные, отвратные и все.
   Куда бы они ни побежали, откуда бы ни выбежали, все с криком за ними. А комары… Хорошо чтобы не было. Но если есть, ну пусть, ну что делать, в обществе все должны быть. Кроме тараканов, конечно.
   Тигров любим, шакалов нет. Хотя тигр подкрадется, набросится, разорвет не то, что одного, а целое КБ. Инженеров сожрет, руководство покалечит, веранду разрушит и уснет глубоко удовлетворенный.
   А шакал?… Кто слышал, чтоб кого-то разорвал шакал? За что мы его ненавидим? Противный. Да. А тот красавец полосатый – убийца, это доказано. И еще на территорию претендует. Ничего, пусть будет среди нас. А шакалов гнать.
   Где логика? Шакал разве виноват? В своем обществе он разве противный? Он такой как все. Это когда он попадает в другое общество, там он кажется противным. Но если ихняя мама смотрит на себя в зеркало или на своих детей, разве они ей кажутся такими противными, как нам? Или она себе в молодости казалась ужасной? С горбом, клыками, какая есть на самом деле. Да нет. Нормальная.
   И среди шакалов есть свои красавцы и свои бедняки. Есть и богачи, хотя все имеют вид нищих и бомжей. Но это на наш взгляд. Им тоже противно, что мы торчим вертикально, шерсть носим только на голове. А вместо клыков протезы. И подкрасться толком ни к кому не можем. А падаль едим также как они и еще ее варим для чего-то. А очки? А животы? Мы очень противные в обществе шакалов. Я уж не говорю о том, что разговор не сумеем поддержать.
   Или, как любят говорить, «представляете ли вы свою дочь в постели с…» и так далее.
   У всех есть и нежность, и любовь, и страдания.
   Так что в национальном вопросе нужно быть очень осторожным.

Евреи

   Почему у нас диктатура и свобода вызывают позыв антисемитизма? При диктатуре – сверху, при демократии – снизу.
   – Евреи принесли много вреда России, – тепло сказал мне зав. отдела юмора «ЛГ». – Ты ведь не станешь отрицать, Миша?
   Что я мог отрицать, что я мог утверждать. Этот разговор не терпит доказательств. Требуется одна убежденность. У него она была. А мне нужно собирать факты, а их у меня не было.
   Евреи – масонская организация. Они не нация, они организация. Какая? Сколько «С» в этом слове?
   – Надо знать, если ты там состоишь, – она мне тоже говорила в самый лучший между нами момент. – Ты даже не знаешь. Но ты там состоишь.
   Какой смысл состоять, если не знаешь?
   – Вы английский шпион.
   – Согласен.
   – Вы – масон.
   – Конечно.
   – Вы – импотент.
   – Нет. Могу доказать.
   – Посмотри состав первого правительства: 80 процентов – евреи.
   – Изя, это правда?
   – Правда, Миша.
   И мы сидим подавленные.
   Евреи стреляли в царя, оказывается. Евреи убивали евреев. И мы сидим подавленные. Евреи учат нас всему плохому. Евреи разрушают города. Если это делают русские, то учат их евреи. За Сталиным стоял еврей, за царем стоял еврей, за Наполеоном стоял еврей, за Эйнштейном стоял еврей… Почему же они так любят вторые роли?
   Мы, видимо, нашли друг друга и, к обоюдному ужасу, не можем расстаться.
   Это редкое счастье – иметь на все случаи своего виноватого, который виноват, что приехал, и виноват, что уехал, что стрелял в Ленина и что промахнулся…
   И большое счастье иметь такого товарища, что вспомнит тебе все, о чем ты не знаешь.
   – Вы убиваете своих.
   – И вы убиваете своих.
   – Вы обманываете.
   – И вы обманываете.
   – Вы нас презираете.
   – И вы нас презираете.
   – Вы слишком умные.
   – И вы слишком умные.
   – Вы оккупанты.
   – И вы оккупанты…
   Мы будем вечной несчастной семьей, ибо никакие другие люди не считают, что всеми их действиями кто-то руководит. Большая дружба скреплена почему-то только одной кровью.
   Пусть евреи придумали самое жуткое государственное устройство, но почему они смогли его применить именно здесь? Они разрушили соборы и синагоги… Ребята, а вы все где были? Как вы позволили этим гадам? Да вы же их уже не раз хватали за задницу, били, стреляли, увольняли, не принимали, не обучали, пятую графу ввели… Почему эти гады так изворачиваются, почему они меняют имена, отчества, фамилии, пишутся русскими? Для чего это им так нужно, если они вами командуют? И еще из хитрости, для отвода глаз, командуя Сталиным, убили своих лучших писателей и поэтов.
   – Ну, это так им надо было…
   Большой смысл в этом разговоре:
   – Он противный – и все.
   – И все?
   – Да. Очень противный – и все, и все…
   Так и тянет сказать:
   – Тебе ж не повезло дико. Страна у тебя, к сожалению, многонациональная, тебе ж чистить и чистить. Это ж когда только ты всех вычистишь?! Это ж когда только ты заживешь по-человечески?!

Путевые заметки

   Спокойно, не переживайте, жить негде, мы в ловушке. Весь земной шар – дерьмо. Поздравляю!
   Чисто, стерильно, качественно, тщательно, протерто. Германия. Матерь всех наших побед. Скучно так, что можно повеситься на входе и на выходе. Свиная нога с капустой, пюре, пивом. На московский желудок обожрешься до оловянных глаз. Тут они начинают петь марши, одевать мундиры, бежать строем через Берлин. 200 тысяч бегут. А ты опять еврей. А они опять бегут. Молча. Девушки выносят пиво. В магазинах полно. Они здоровеют и маршем куда-то бегут.
   Большая свобода. «Ваш мальчик брал у нашего велосипед, там соскочила цепь. Вот счет». Да, влюблены. Да, держатся за руки. В кафе, да. Пьют левыми руками, правые руки оторвали только один раз, чтобы рассчитаться. Оба. Каждый за себя. Конечно, это их дело. Но нам-то что там?
   Один наш в ихней бане, где все вместе мужчины и женщины (первый обычай, что мне понравился), сказал среди немцев на плохом английском языке:
   – Да что ж вы в сухом пару? Хотите, я вам покажу настоящий пар?
   Все молчали. Он плеснул, достал, принес, отбил, поколотил, перевернул. Все молчали. Хозяин по просьбе присутствующих попросил его больше не приходить.
   В Германии стерильно, качественно, полезно. Постели себе в аптеке и ложись. Свобода полная. Только не принято. Это не принято, то не принято. Все не принято.
   Красиво, сытно, богато и далеко. Америка, ед-рен-ть. Грандиозно! 90 ТВ-программ! Океаны, каньоны, шельфы! Пока не заболеешь. Они не виноваты, и ты не виноват. У тебя +40 °С, ты вызываешь «скорую». Emergency, которая 30 минут разговаривает с тобой по-английски по телефону, а ты плохо. И тебе плохо. Ну плохо тебе. Было хорошо, было очень хорошо, и вдруг стало плохо. Организм – сука, не вынес впечатлений, не вынес вопросов, «как вам нравится Америка», и выдал 125 по Фаренгейту с загадочным желудочным гриппом. То есть ты практически не знаешь, за что хвататься: за кровать или за туалет.
   А ты застрахован, не застрахован? А тебе сколько лет? А ты как приехал? А ты у кого живешь?
   Нехороший получается разговор – один в кресле, другой на унитазе. И ты ошибаешься все чаще. А у тебя ночь. Все знают, что организм дает дрозда именно ночью. Днем он занят впечатлениями. И ты после 40 минут сдержанной беседы желудком чувствуешь, что они не приедут. И они не приезжают. И правильно делают. Ты выживаешь сам. Потому что Америка тебе тихо шепчет: «Будь богатым, дурачок. Не останавливайся». Америка тебе шепчет: «Бедных во всем мире так лечат. Бедные они. И лечат их так, бедных».
   А в Тель-Авиве наоборот. Тетка моя с гипертоническим кризом вызвала «скорую» по старой памяти. Приехали два амбала из армии спасения. Эмерженсы с большим крестом. Вынесли, повезли, привезли, положили в коридоре. Два «р»? Да, в кор-р-идоре. Шесть часов она лежала, никто к ней не подошел, ей стало легче, она встала и ушла сама. Незаметно… Но ошиблась. Счет пришел на 100 шекелей за перевоз тела. Сейчас чувствует себя как никогда.
   Какое давление? Какие таблетки? Какие уколы? Мы работаем под аплодисменты, за нами мир следит. Несварение? Вырежем желудок, легкие, печень, вставим все от бабуина, через три дня уйдешь под аплодисменты – и на дерево. Но ты должен быть богатым. Пойми, нам нет смысла.
   Конечно, нет. Конечно, я понимаю. У нас в России медицина тоже хорошая, просто лекарств нет, инструментов нет, коек нет, еды нет и выхаживать некому. Резать есть кому. Желающих полно. Число хирургов на улице растет не по дням… Зашивать некому и заживать негде.
   Дальше! Сказочная страна, голубое море, белое солнце, вечная зелень, свежие соки, дикие фрукты. Тель-Авив – сказка. Красивей Израиля не бывает. В магазинах опять полно. Порции такие, что тебя раздувает, как дирижабль. А жрать надо, не брать же деньгами, да тебе деньгами и не дают. Шмоток полно. Базар такой, что от зелени, помидоров, слив, рыб, дынь, арбузов, картошки величиной с собаку, кукурузы вареной с солью, колбасы телячьей, поросячьей, индюшачьей, халвы тахинной, черешен, фасоли молодой, салата, селедки, водки, пива, соков, давленных тут же, и криков: «Я сегодня сошел с ума, берите все за 1 шекель», – ты становишься сумасшедшим.
   А еще Иисус Христос, а еще вся Библия на самом деле, и Вифлеем, и Голгофа, и Гроб Господен, и царь Ирод. Все на самом деле!!! И желтая пустыня, и Мертвое море, где женщины плавают в таких позах, которые раньше видел я один. И Красное море с коралловыми рифами и рыбами таких наглых расцветок и нахальства, что хочется спросить их: «У вас что, врагов здесь нет? А акулы? А русские? Да у нас на Черном море, если б ты даже сидел под камнем и был бы цвета свежепролитого мазута, тебя бы выковыряли, распотрошили и зажарили в твоем собственном машинном масле. А здесь ты нагло меня, Мишу Жванецкого, хвостом в пах. Жаль, я сыт. И жаль, ты не приезжаешь к нам на Черное море, ты б там поплавал».
   И рощи оливковые и апельсиновые, где фонарями сквозь зелень светят апельсины, и никто не жрет их.
   И вот среди этой роскоши, природы и жизни шатаются люди, которые на неродной родине были евреями, а на родной наконец стали русскими и вокруг себя распространяют текст: «Это все поверхностный взгляд, Миша. Ты в восторге. Ты же не успеваешь глянуть вглубь».
   Да, не успеваю… Или нет, не успеваю… Как это было по-русски?… Конечно, не успеваю. Конечно, поверхностный взгляд. То что мы в Москве умираем с голоду – тоже поверхностный взгляд. Но каких два разных поверхностных взгляда.
   – У нас тяжело, Миша.
   Да, у вас тяжело. А у нас плохо. «Опять разница небольшая, но опять очень существенная», – как любил говорить великий юморист и бывший президент.
   Да, среди сказочной и самой красивой в мире библейской страны сидят 450 тысяч недовольных советских евреев. Их русские жены счастливы! Их русские дети от их русских жен от бывших русских мужей давно выучили язык и стали евреями, и только эти остаются русскими и говорят по-русски, и не могут спросить, как проехать, и не могут забыть, как они были главными механиками и гинекологами, и сидят на балконе, и смотрят в даль, которой на новой родине нет.
   А, как я уже говорил, количество сволочей постоянно и неизменно. Уезжаешь от одних и радостно приезжаешь к другим. Там тебе говорили «жидовская морда», тут тебе объяснили, что ты «русская сволочь». И ты уже можешь понять, что чувствует русский патриот.
   – Миша, здесь жить очень тяжело. Хотя там жить было невозможно.
   Да. И в далекой Австралии животный мир интересней человеческого.
   – Понимаешь, Миша, выехав, мы убедились – всюду плохо.
   Просто есть места, где хуже, чем плохо. А есть, где опасней, чем плохо. Но никто ни разу не сказал, что хорошо там, где сытно. И когда ты с восторгом перелистываешь колбасу и включаешь автоматическую коробку передач, твой старый друг, твой друг детства, человек, с которым ты перепил и переговорил всю жизнь, смотрит на тебя как на идиота.
   – Что машина? – говорит он, – Кусок железа! Что выпивка? Это здесь не проблема. Вот где бы заработать?
   – Да, – говоришь ты, – а у нас как раз выпивка – проблема, а колбаса – роскошь, а заработать не проблема, но вылечиться нельзя. Ну, Шура, что будем делать?
   – Давай опять договоримся. Мы опять дадим им срок. Два года.
   – Кому?
   – Твоим правителям и моим. И если за два года они ничего не исправят, мы уедем.
   – Опять?
   – Да. Ты отсюда, я оттуда.
   – И куда?
   – Куда-куда? В нейтральную страну. Поедем к черным и будем там белыми.
   – Или поедем к белым и будем там…
   – Ладно. Давай дадим им пять лет…
   – Хорошо. Дадим им пять лет. Если они ничего не сделают…
   – Мы умрем.
   – Нет. Мы так напьемся, что им будет стыдно.
   – И еще одно, главное. Главное, чтобы нас не выбрали правителями, потому что… кроме проклятий…
   – Я хотел тебе сказать, Шура, чтоб ты не возвращался. У тебя такая национальность…
   – А я хотел тебе сказать, Миша, чтоб ты не приезжал. У тебя такой жанр…
   – Алло! Я хотел тебе сказать…
   – Алло!
   – Алло! Не возвращайся.
   – Алло! Не приезжай!
   – Алло! Ты меня слышишь? Мы в ловушке под названием земной шар. Если вырвешься, позвони.

Переводы

   Документальная история.
   Соединенные Штаты Америки. Шеф телевидения. Переводчик. И я.
   ШЕФ. Давайте читайте ваш юмор, что-нибудь без политики. Мы будем переводить.
   Я. Женщин умных не бывает. Есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры.
   ПЕРЕВОДЧИК. Наш друг из Советского Союза… утверждает, что умных женщин не бывает вообще. Бывают не такие умные и очень неумные.
   ШЕФ. Абсолютно что ли?
   ПЕРЕВОДЧИК. Да.
   ШЕФ. Это, конечно, кому как повезет. Что ж ему так не везло? Ну и что здесь смешного?
   ПЕРЕВОДЧИК. Ну… в словосочетании, что умных женщин нет, есть неумные.
   ШЕФ. М-да… И они там смеются?
   ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит – да.
   ШЕФ. Ну пусть пошутит еще.
   Я. Я вчера видел раков по пять рублей, но больших. А сегодня были по три рубля, но маленькие. Те были большие, но по пять. А эти маленькие, но по три. Те были вчера, но по пять, но очень большие, но вчера, но по пять, но очень большие. А эти маленькие, но по три, но сегодня. А те вчера, но оче…
   ШЕФ. Так, все, хватит. Переводите.
   ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит, что вчера видел… там такие омары речные. Большие.
   ШЕФ. А разве речные омары большие?
   ПЕРЕВОДЧИК. Ну вот он говорит, что видел больших. И их цена была пять рублей. А сегодня он видел маленьких речных омаров. По три рубля. И вот он вспоминает. Что те были по пять рублей, потому что были большие, а…
   ШЕФ. Это вчерашние что ли?
   ПЕРЕВОДЧИК. Да. А сегодняшние были по три рубля, потому что были маленькие.
   ШЕФ. Ну и что?
   ПЕРЕВОДЧИК. Ну вот он и шутит, что те вчерашние продавались по пять, потому что были большие, шутит он, а сегодняшние продавались по три, потому что были маленькие.
   ШЕФ. И что, он говорит, что он там популярен?
   ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит – да.
   ШЕФ. Он один это говорит или еще хоть кто-нибудь говорит?
   ПЕРЕВОДЧИК. Ну вот наш атташе по культуре – просто с пеной у рта… Он же его рекомендовал.
   ШЕФ. Так. Ну-ка еще повторите мне про этих омаров. Я хочу разобраться.
   ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит… Что вчера видел омаров по пять рублей – больших. А сегодня видел по три рубля – маленьких. Вот он там повторяет, что те были по пять рублей, потому что были большие… А сегодняшние были по три рубля, потому что были маленькие…
   ШЕФ. Так. А почему вчерашние не были сегодня по три?
   ПЕРЕВОДЧИК. Ну, видимо, там вчерашних не бывает, они все съедают в тот же день.
   ШЕФ. Значит, если я его правильно понял, вчера он видел больших омаров, поэтому они были по пять. Сегодня он видел маленьких омаров, поэтому они были по три.
   ПЕРЕВОДЧИК. Да.
   ШЕФ. И они там смеются?
   ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит – умирают.
   ШЕФ. Так. Клинтон точно проиграет эти выборы. Я не вижу толку в помощи этой стране! Мы бросаем миллиарды, а они не знают, что такое рынок! Смеяться над тем, что большие омары по пять, а маленькие по три!… Они понятия не имеют о купле-продаже. Это сумасшедший дом! Спросите, им что, выдавали этих омаров на пайки?
   ПЕРЕВОДЧИК. Простите, вам что, выдавали омаров на пайки?
   Я. Омаров на пайки?!… Это Эн-Би-Си или сумасшедший дом?
   ШЕФ. Что он кричит?
   ПЕРЕВОДЧИК. Он кричит, что у нас сумасшедший дом.
   ШЕФ. Так. Все! Спросите, у него есть какие-нибудь шутки о сталинских репрессиях?
   ПЕРЕВОДЧИК. Нет. Он говорит – нет.
   ШЕФ. И что, он говорит, что публика смеется на его концертах?
   ПЕРЕВОДЧИК. Да, он говорит – смеется.
   ШЕФ. И наш атташе смеялся?
   ПЕРЕВОДЧИК. Да, он сам это видел.
   ШЕФ. У меня нет основания ему не верить. Он абсолютно без юмора, значит честный парень. Так. Скажите ему спасибо. Скажите, что он нам очень помог. Он, конечно, никакой не юморист, он политик. Мы его дадим под рубрикой: «Смотрите, кому помогает Америка!»