Жванецкий Михаил Михайлович. Мой портфель

   Его сзади затягивают в кабину.
   – Да нет, я просто выразил удивление, как они такие неподготовленные. Ну, всё, всё, всё. Извините, в душу… Извините, мать так…
   Скрылся в кабине. Оттуда:
   – А как ты взлетел?… А удостоверение твое? Высунулся командир:
   – А простая веревка бельевая у кого-нибудь есть?… Нет-нет, галстук не подойдет, нет, веревка нужна. Что за пассажиры?! Как можно быть такими безалаберными?… Ну всё-всё, ищите веревку. Зоя, иди, поговори с ними.
   Вышла расстроенная стюардесса, заметила пассажиров:
   – А вы все куда летите?
   – В Новосибирск.
   – Ну, если туда, это часа три лететь. Кто-то хочет чаю?… Только один, один кто-то.
   Их хвоста вылетел второй пилот:
   – Клейкую ленту, быстро, быстро! Клейкая лента есть? Нет?
   Из хвоста донеслись удары.
   – На меня давай! Еще! Еще! Бей сюда!
   В салоне потух свет.
   Снова выскочил пилот:
   – Пассажиры, свечи нет? Лампада? Фонарь? Ну хотя бы керосиновый? А спички?… Зубочистка? Давай зубочистку. Что у тебя руки дрожат? Пассажир называется. Ты вообще к полету не готов. Иди на место, сосредоточься. Всё, сейчас будем садиться. Только без паники – в кабине всё слышно. Полная тишина!
   – Хоть бы один прибор!… Черт…
   Дайте мне обыкновенную сапожную щетку!… Ну заколку для волос!… Вот, скрепка – давай!…
   О, чудо – подошла! Как раз! Всё, тишина, будем садиться!… Будем использовать третий закон Ньютона. Первые два, суки, не сработали, представляешь?!
   Только не кричать мне, пойте что-нибудь… Сейчас, сейчас… Так, руку, руку отпусти! Держи меня, поддерживай… Так… вот эту педаль… давай-давай, вместе жмем… Так, левую… Хорошо… Есть… Есть!… О!… Есть!… Душу… Мать… Есть! Всё! Земля! Сели! Всё! Поздравляю! Сейчас глянем, что за город…
   Пассажиры:
   – Воронеж.
   – Ну хотя бы… Полет… бога мать… окончен. Экипаж… бла… бля… бла… благодарит вас за то, что вы… выб… выбрали нашу компанию…

Степь лучше моря

   Степь лучше моря.
   Море лучше пустыни.
   Горы лучше моря.
   Здоровье лучше гор.
   Дети важнее здоровья.
   Талант важнее детей.
   Радость важнее таланта.
   Радость и талант – счастье.
   Такое бывает три, четыре раза.
   После семидесяти пяти живешь не для себя, а для зрителей.
   Одиночество не делится даже пополам.
   Бумага терпит – женщина отказывает.
   Она даже не желает молчать.
   Комары растаскивают кровь.
   Женщины – здоровье.
   Люди – слова.
   Школьные правила: живи для других, помогай – тебе помогут, – не сбылись.
   Жизнь, как на женском теле простыня.

Что с раем?

   Я обнаружил в наши дни весьма печальное явление: люди перестали стремиться в рай.
   То ли потому, что он недостаточно красочно обрисован.
   То ли потому, что описание его недостаточно конкретно.
   Ад понятнее.
   А рай: птицы, аромат, равенство, житие по потребности, всеобщее благоденствие и братство…
   Что-то нам напоминает. Именно нам.
   Как бы не то, что мы там будем, а как бы даже уже были.
   Отсюда отсутствие стремления, недоверие к высшей власти.
   Как-то, что-то надо переработать в исходных данных.
   Настолько мы уверены, что это невозможно осуществить, что многие, если не все, начинают работать в одиночку, пытаясь достигнуть райского состояния дома, невзирая на скандалы, порочное распределение средств и появление врача в неурочное время.
   Рай, – учат нас, – блаженство коллективное, а вот ад – наказание индивидуальное.
   Но наши люди, прошедшие уже через это все, утверждают, что именно ад – решетки, зоны и так далее, – дело коллективное.
   А рай – как странно! – занятие частное, индивидуальное, внутри забора, внутри дома, путем отсекания ненужных глаз, сообщений и последних известий, которые не становятся последними, невзирая на собственные обещания.
   Подумайте, что вы можете предложить человеку на лыжах,
   в самолете,
   с самолета на вертолет,
   с вертолета на снежный склон,
   со склона во французский ресторан на жарком берегу,
   с любовницей вместо жены…
   Что вы в раю ему придумали?
   О, Боже!
   Там вообще нет женщин в том виде, как мы к ним привыкли.
   Они там собеседницы, библиотекари, сотрудницы собеса.
   Они там, наконец, на равных. А это, извините, для кого?
   Не надо никому принадлежать. Мы и сейчас не верим:
   «Я твой!», «Твоя, навеки!»…
   У любви часы совсем другие. Но – у любви!!!
   Сейчас твоя – сейчас и наслаждайся!
   Любить бы надо.
   Боюсь, там нет любви, чтоб избежать скандалов, дуэлей.
   Прогулки коллективные, беседы.
   О чем? Когда все ясно.
   Все истины добыты в спорах на земле.
   Там же споров нет.
   Там для спокойствия в библиотеке
   три тонких тома.
   Первый – «Истины».
   Второй – «Законы».
   Третий – «Сути».
   Денег нет.
   Сел к стойке. Выпил.
   Не опьянел.
   Добавил – тот же результат.
   А чем снять скуку?
   Свалился тут же на диван, уснул, приснился сон, проснулся:
   – Да!
   Заснул. Проснулся:
   – Да! Я там же. Я во сне.
   Проснулся, не проснулся…
   Застрелиться невозможно.
   С Достоевским переговорил.
   Хотели что-то умное, но истины уже известны, сути названы, конфликтов нет.
   Федор Михайлович сидит в углу, угрюмый.
   На ваше: «Здрасьте, я в восторге от…» – не ответил.
   Шагал рисует и практически выбрасывает в урну.
   Нечего сказать, хорош рассвет в конце тоннеля!
   Единственное – тишина!
   Ну, молодежь покойная там что-то подобрала, включила и трясется под стук мельничного колеса.
   Такая вот теоретическая жизнь. Кому ее навяжешь?!
   И люди, особенно прошедшие борьбу за благосостояние, равенство и братство в СССР, сказали:
   – Стоп! И помолчи! Дай разберусь! Дай заработаю! Другим дам заработать.
   Куплю, чего там движется, баюкает, стрижет, купает, гладит, полощет, массирует, целует, улетает,
   перелетает из зимы в жару, готовит вкусные
   красивый стол на пляже, где море, пальмы, баобабы…
   Дай поупотребляю, почувствую и подготовлюсь.
   А ты пока там поработай над раем:
   придумай что-то нам такого, что мы не знаем.
   Какую-то такую фишку, штучку, обстановку, чтоб мы туда стремились и стали, начиная с сентября, порядочными, чистыми, красивыми душевно.
   И, душу честную в руках неся, сказали:
   «Отвори, Всевышний! Это я – придурок со своей душой.
   Ты знаешь, то ли был прибой, то ли волна,
   а я на серфинге в Гавайях
   и, представляешь, смешная штука – утонул.
   В общем – здравствуй! Как бы типа – добрый день!»

Я у себя нашел

   Когда мне сказали, что у меня плохой характер – я у себя нашел.
   Когда сказали, что я талант – я у себя нашел.
   Сказали, что бездарен – я у себя нашел.
   Сказали, что хороший человек – я нашел.
   Болтлив – нашел.
   Молчалив – нашел.
   Жаден – нашел.
   Нуден – нашел.
   Весел – нашел.
   Пью – нашел.
   Не пью – нашел.
   Писатель – нашел.
   Не писатель – нашел.
   Видимо, я что-то среднее.
   Вот кем быть не хочется.

Ко дню юмора

   Весна. Одеваются деревья, раздеваются женщины.
   Всё наступает. Всё отступает.
   В общем – 1 апреля. Профессиональный праздник тех, кто смеется и тех, кто смешит. В этот день мы бросим всеобщее увлечение – искать смысл в происходящем. И повеселимся.
   Пусть ищут те, кого мы туда выбрали. Они и так выглядят лучше нас. Как только мы их выбираем, в них пропадает страдание и появляется радость. Значит, мы не ошиблись.
   Мы настолько точно выбираем не тех, что уже не стоит беспокоиться.
   Между философом и политиком разница проста. Политик не сообщает вам свои мысли – он угадывает ваши.
   Угадать может. Осуществить не может.
   Поэтому мы живем хорошо: немножко бедно, немножко плохо, немножко хочется повеситься. Но всё это чуть-чуть.
   1 апреля – день смеха.
   Смешно уже давно, теперь наша задача, чтоб стало весело.
   Мало нам было чиновников, к ним добавились олигархи.
   Все мчатся мимо, горя синим огнем. А мы радостно шуруем по обочине в поисках денег, оброненных ими.
   В экономике разбираемся слабо. Вот, говорят, наш шпион нанес ущерб США на несколько миллиардов долларов в пользу России. Где же деньги? – спрашиваем мы.
   В стране появился гениальный человек – наш чиновник. Сам пишет правила игры. Сам выходит на поле. Сам играет. Сам меняет правила во время игры до тех пор, пока не выиграет. Затем идет в отставку президентом банка и уже встречается на банкетах в бабочке и темных очках.
   У вас к нему вопросы есть? У меня нет.
   Весна – одеваются деревья, раздеваются женщины.
   Наши олигархи за неимением воображения пошли по старческим стопам политбюро. Так же живут в бункерах. Так же мчатся параллельно с извозчичьим криком: «Посторонись! Большая жизнь летит, блин, мимо!»
   Их с чиновниками объединяет стремительная потеря юмора, курлыканье типа «порешаем вопрос», «обналичим откат» и второе поколение жен!
   Да, пока второе.
   В среде олигархов самый бестактный вопрос: «Это Ваша дочь?»
   В школу приводят двоих: в десятый класс – сына, в восьмой класс – жену.
   Ходят в охране. Шутят в охране. Едят в охране. Плачут в охране…
   Хотим ли мы такой жизни, друзья?
   Да! Хотим!
   С Днем смеха вас!
   Мы знаем, что низкое качество жизни рождает высокое качество юмора. Сегодня юмор стал хуже… Значительно, отвратительно хуже. Значит… Ну?… Возможно, возможно…
   Сегодня нас смешат женщины грубыми шутками про половые органы. Мужчины нежно поют о чем-то своем девичьем в мехах и ожерельях.
   Но всё равно в юморе мы, как всегда, впереди всех.
   Как говорят в правительстве Грузии: «Из всех наших ущелий это – самое стабильное!»
   В общем, весна – одеваются деревья, раздеваются женщины.
   К реформам у нас отношение сложное.
   В реформах мы пока не участвуем. Ждем, когда они закончатся, чтоб разыскать и обналичить.
   Рынка пока нет, но базарные отношения уже сложились.
   – За такие деньги одиннадцатиметровый не берут, – твердо заявляет тренер, – и в правый верхний за такие деньги никто бросаться не будет.
   В общем, ценности окружающего мира уже начали поступать.
   Когда ведущий концерта заявил, что для него в человеке не главное образованность, воспитанность и ум – в зале грянула овация. Это приятно.
   Президент наш тоже с юмором, хотя в последнее время к нему стало примешиваться легкое раздражение. Видимо, мы чем-то его раздражаем. Обидно. Так хотелось долгой совместной жизни…
   Ему повезло больше, чем нам. Его шутки встречаются хохотом еще до произнесения. Но шутит он хорошо. Отдадим должное, мы ж не дундуки безмозглые. Встретим его шутку сверху хорошим анекдотом снизу. Про него же, чтоб не отвыкал. Проверять – смешно или нет, будем сначала на животных.
   Весна – расцветают деревья, распускаются женщины.
   Но все-таки, когда РАО ЕЭС вырубает свет, сразу наступает Советская власть – без видео, без дискотек, без рекламы.
   Благодаря низкому качеству строительства, если стена в квартире стала теплой, значит, кто-то лег с той стороны.
   Весна – поют птицы и женщины.
   Новая жизнь здесь. Мы уже давно живем по-новому и мы бы давно это почувствовали, если б не зарплата.
   Эта сволочь нас тянет назад.
   Для увеличения зарплаты населению будут розданы специальные увеличительные стекла и специальные лупы для разглядывания продуктовых корзин.
   Средняя жизнь мужчины в нашей стране – 58 лет.
   Чудесный возраст.
   Это расцвет.
   Это интеллект.
   Это даже сексуальный расцвет. Мужчина в 58 только начинает жить.
   Жаль, что приходится тут же заканчивать.
   Но надо. Статистика неумолима!
   Весна, тают льды, твердеют женщины.
   Сегодня над нашей жизнью можно смеяться сколько хочешь. Это главное завоевание и есть. Пока оно с нами, жизнь может быть тяжелой, плохой, но не такой противной и не оскорбительно рабской, как вчера.
   Вот за это выпьем. Как говорил начальник одесской канализации – выпьем за дерьмо, которое нас кормит!
   А я тут мимоходом. Дожил до 60, а ни книг, ни имени, ни фамилии.
   Одно-, двух– или трехместная популярность.

Удивление

   Я тут мимоходом в библиотеку зашел.
   Обычная Library в одном американском городке.
   Все наши, кроме автора этих строк.
   Автор этих строк не числится в каталогах мировой славы…
   А претензий. А претензий было…
   Усталости, а грусти.
   А с бабами скучал, как настоящий.
   А был каким среди своих?
   Столичная печаль. Здоровался вторым.
   Запоминал свои слова:
   – Как я сказал… Не знаю, как мне удалое.
   (Без мягкого. Как удалое, не знаю.)
   Из всех друзей оставил тех, кто был в восторге и баб своих довел слезами до восторга. Слезами и обидами:
   – Ах, вы меня не поняли!
   (Как в восторг попали, так стали понимать.)
   Ведь сам сказал когда-то:
   – А что там понимать?! А что же там читать?! А там во что вникать?!
   Хорошо, хоть обувь с каблуками не надел. Бог миловал.
   А уж над появлением трудился.
   Неслышность хода с легким стуком двери.
   А с попаданием в какой-то стиль, как юмор возникал на сочетании немногих слов и редких наблюдений.

И бабы, бабы!

   Да, бабы-бабы. Без детей.
   Свое лишь детство признавал. Другого не дано.
   Неясное какое-то еврейство. Молитва разномастная.
   И сплевывает, крестится. И свечи ставит.
   Запутал Господа.
   Ну, и понес очередное наказанье.
   «Все, как у разных» – вот его девиз.
   Я преданный, но многим людям.
   А слов-то выбор жалкий. Живописать-то нечем.
   Да и не помнит он заката или морской волны.
   Звук выстрела сравнил надысь с падением доски на стройке.
   И долго с этим бегал.
   Сейчас, когда почти нет строек, сравненьем этим не сразишь.
   Долго помнил и распространял:
   «Хочу окно, заполненное морем хоть наполовину».
   Сочли не мастерством, а жалобой.
   Не получилось. Нет читателей.
   И мастерство уходит в ночь.
   Ах, бабы, бабы…
   Да, так нет в энциклопедии.
   Что же делать? Путь один.
   Облить помоями британский Кэмбридж.
   Их, кстати, что-то долго не ругали.
   Или попробовать пролезть с другой строки.
   На букву «М». И по другой профессии.
   «Мыслитель».
   Да. Мыслитель.
   Без наследства.
   Мыслитель без трудов.
   Мыслитель. Мыслящий. Как там будет по-латыни?
   Когда от средней школы остался только Друккер…
   Как по-латыни мыслитель мыслящий?
   Homo odinokiy.
   На колене одна рука и подбородок на второй…
   Но это же все не его.
   Ни подбородок. Ни колено.
   Ах, бабы, бабы…
   А может быть, не раскусили?
   Да, пожалуй… Не поняли… Пожалуй, да.
   Не расшифровали…
   Высок, глубок, разнообразен.
   Сплетен в клубок – не расплести.
   Оставим все потомкам.
   Они внесут в тот том.
   В том тот!
   Но только чтоб не исказили.
   Пожалуй, надо будет еще раз: год рожденья, имя.
   Крупно вырезать на камне.
   Не фотографию. Она сотрется.
   А имя глубоко в гранит. При жизни.
   Намиоту заказать. Пусть врежет.
   И за деньги читателями обрамит.
   Раскрыта книга с неким изреченьем о низком качестве сапог в период тоталитаризма.
   С исчезновеньем строя, кстати, исчезло и правописанье.
   Тота… Тато… Лито… Лита…
   Некому следить. Филологи ушли в торговлю.
   А ветер дует. Море светит.
   Вода, как синька. И белье на мне.
   Казалось бы, пиши и размышляй. И получай от одного другое.
   Так нет. В энциклопедию ушел.
   На букву «Ж» перебирает немногих мыслящих…
   Там тоже путаница.
   Вот это «Ж», из палки со скобками,
   оказывается, не применяется.
   Там «J» (джи) и «г» как наше «д» и «эйч» как наше «н».
   То есть, совсем другие люди.
   У них же нету, просто нету «ж».
   Так в чем вопрос? Так где же Кэмбридж?
   Ах, бабы, бабы!
   Что же вы меня родили на букву «Ж»?
   Хотя там было и «М» и «Д» и «Zet».
   Из вас я вышел. В вас исчезну.
   И понесет меня от нас в себе какая-то из вас.
   Я знаю, знаю где. Вот тут я.
   Вот это знаю я.
   И как ни в чем уверен.
   Неси, неси, Отродье Божье.
   И все-таки руками, руками вам не надо было трогать меня лично.
   А вы под видом санитарок, продавщиц, преподавателей английского, физичек…
   Зачем? Зачем вы трогали меня руками?!
   Истерли всю профессию под корень.
   И неужель профессия так отличает женщину от женщины.
   Да нет же. Я там был. Нет, нет.
   Все одинаково.
   И даже врач, которая все знает и говорит о нервных окончаниях.
   Все так же – замуж. Замуж.
   «Ты не понимаешь. Семья…»
   Семья.
   Да. Я по-прежнему, (уже по-старому), не понимаю.
   В энциклопедии себя ищу, теряю время.
   Мне только жаль и поисков, и этих описаний.
   Так что же я писал? Так нет меня нигде.
   Так что там слушали, запоминали?
   Так что ж я делал эти тридцать лет?
   Я помню, где-то выступал.
   Какие-то такие крики «Браво!», «Еще давай!»
   Чего давать? Что было? Вот кошмар.
   Ни дома. Ни семьи.
   Ни творческого, в душу вошь, наследия.
   Одни рецепты в книжках записных.
   И правила приема внутрь.
   …Внутрь чего?! Я был?! Я спрашиваю вас!
   Кого вы узнаете?
   Очнулся в шестьдесят. Вот вам и здрасьте.
   И жил – хотел. И пил – страдал.
   Любил и целовал. Прошел обратно – нет следов.
   Исчез бесследно. Не нашел себя.
   Но сам себя запомнил.
   Так кто же там вставляет в том?
   Бабы, бабы.
   Так я не жду от них, как и от мужиков, как и от всех людей.
   Не вставили – черт с вами!
   А что? Такая толстая?
   Могла бы толще быть на одного.
   Одна страничка.
   Чуть увеличить «Ж», уменьшить «М», и отказать «ИКСу» – «X» по-нашему.
   А мы все есть!
   А ну, давай энциклопедию полегче!
   Для легких жанров. Для своих.
   Для литераторов, мыслителей бессмертных.
   Для авторов одной-двух шуток.
   Для куплетистов.
   Для красивых женщин, исчезнувших всего лишь в тридцать лет.
   Для мужиков, блистающих в компаниях бесплатно.
   Для выпивох, обнявшихся.
   Для добрых, милых, не подозревающих врачей в компании: «Ну, это излечимо!»
   Для узеньких альбомных живописцев.
   Поэтов разных годовщин.
   Для ярких нищих, сумасшедших.
   Для пляжных сторожил.
   Для дам крикливых.
   Для всех, кто нам запомнился.
   Свой том. Свой дом. Своя доска.
   Для легких жанров, коротко живущих.
   Энциклопедия Одессы для всей Земли.
   И всей Земли в Одессе.
   И всех евреев.
   Пере… недо… и не кочевавших.
   Чтоб не забыть случайно про живых.
   А мертвые себя напомнят сами…

Бар

   Этот дар тебе от Бога…
   Ты себя им можешь поддерживать и защищать.
   Он освежает тебя.
   Он вылечивает тебя.
   Он делает тебя независимым.
   Я не знаю, заслужил ли ты его.
   Все, что ты приобрел и достиг, не стоит того, что имеешь с детства.
   Через тебя говорят с людьми.
   Тебе повезло. Ты сам радуешься тому, что говоришь.
   Ты понятен почти каждому.
   А кто не понимает, тот чувствует, и чувствует, что не понимает.
   Перестань переживать и сравнивать себя.
   Или переживай и сравнивай.
   Ты и сравниваешь, потому что не понимаешь дара.
   И не понимай.
   Господи! Как ты проклинаешь свою мнительность, впечатлительность, обидчивость, ранимость.
   Как ты проклинаешь себя за вечно пылающее нутро. Эту топку, где мгновенно сгорают все хвалы и долго горят плохие слова.
   Как ты проклинаешь память, что оставляет плохое.
   Как ты проклинаешь свое злопамятство, свой ужас от лжи.
   Ты не можешь простить малую фальшь и неправду, а как людям обойтись без нее…
   Ты же сам без нее не обходишься.
   Как неприятен ты в своих нотациях и поучениях.
   И как сражен наповал ответным поучением.
   Как ты труслив в процессе и неожиданно спокоен у результата.
   Как ненавистно тебе то, что ты видишь в зеркале.
   Ты все время занят собой.
   Ты копаешь внутри и не можешь перекопать.
   Существует то, что волнует тебя.
   И те, что волнуют тебя.
   Ты так занят этим, что потерял весь мир.
   Ты видишь себя со стороны.
   Ты слышишь себя со стороны.
   Ты неприятен окружающим, которым достается результат этой борьбы.
   Ты внимателен только к тому, что нужно тебе.
   Ты вылавливаешь чужую фразу или мысль и не можешь объяснить себе, почему именно ее. Как гончая, как наркоман, как алкаш ты чуешь запах чьей-то мысли.
   И ничего не можешь объяснить.
   Ты молчалив и ничтожен за столом.
   Все охотятся за тобой, а ты охотишься за каждым.
   Но ты профессионал.
   Они не подозревают, что твои одежды сшиты из их лоскутов.
   К тебе невозможно приспособиться – ты одновременно приспосабливаешься сам. Перевитое вращение червей.
   И этого требуешь.
   И это ненавидишь.
   Ты издеваешься над глупостью, над жадностью.
   А кто сказал тебе, что это они?
   И кто может существовать без них?
   Ты их распознаешь по своему подобию.
   Ты передразниваешь манеру собеседника вслух, делая его врагом.
   Ты уверен, что разгадываешь обман, от этого обманут и бит сто раз на дню.
   Тебе забили рот простым комплиментом и всучили, что хотели.
   Не зная, что из всех этих несчастий выгоду извлекаешь ты.
   Весь этот ужас дает тебе возможность писать и волновать других.
   И весь этот ужас люди называют талантом.
   Весь этот ужас переходит в буквы, представляешь!
   Просто переходит в буквы, которые передают только то, что могут.
   И вызывают ответы.
   Хорошие сгорают мгновенно.
   Плохие горят долго, сохраняя жар в топке, называемой душой.
   Наклонись над бумагой – позволь мне уйти в тебя.
   Пусть останется замкнутость.
 
   P. S. Автор – единственный, кто может стать лучше, прочитав это!

Жизнь коротка

   Жизнь коротка и надо уметь уходить с плохого фильма.
   Бросать плохую книгу.
   Уходить от плохого человека.
   Их много.
   Дело не идущее бросать.
   Даже от посредственности уходить.
   Их много. Время дороже.
   Лучше поспать.
   Лучше поесть.
   Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.
   Музыка стала врагом человека.
   Музыка навязывается, лезет в уши.
   Через стены.
   Через потолок.
   Через пол.
   Вдыхаешь музыку и удары синтезаторов.
   Низкие бьют в грудь, высокие зудят под пломбами.
   Спектакль менее наглый, но с него тоже не уйдешь.
   Шикают. Одергивают.
   Ставят подножку…
   Компьютер прилипчив, светиться, как привидение, зазывает, как восточный базар.
   Копаешься, ищешь, ищешь.
   Ну, находишь что-то, пытаешься это приспособить, выбрасываешь, снова копаешься, нашел что-то, повертел в голове, выбросил.
   Мысли общие.
   Слова общие.
   Нет! Жизнь коротка.
   И только книга деликатна.
   Снял с полки.
   Полистал.
   Поставил.
   В ней нет наглости.
   Она не проникает в тебя без спросу.
   Стоит на полке, молчит, ждет, когда возьмут в теплые руки.
   И она раскроется.
   Если бы с людьми так.
   Нас много. Всех не полистаешь.
   Даже одного.
   Даже своего.
   Даже себя.
   Жизнь коротка.
   Что-то откроется само.
   Для чего-то установишь правила.
   На остальное нет времени.
   Закон один: уходить, бросать, бежать,
   захлопывать или не открывать!
   Чтобы не отдать этому миг, назначенный для другого.

Сделано Жванецким

   Ничего просто так не бывает. В каждом значительном явлении есть свой особый смысл. А в появлении такого писателя, как Жванецкий, в это время и в этом месте, очевидно, участвовало провидение. На него существовал социальный заказ в обществе. С наступлением времени безвольного отчаяния, фальшивый героизм мог уравновесить только смех. Вот мы его сами, видимо, и надумали, выудив из недр коллективного бессознательного в районе Черного моря. Произошло это довольно неожиданно для самого «виновника торжества». В молодые годы мечты будущего властителя умов не касались поприща сочинителя и артиста. На нашего героя призвание обрушилось, как пишут в приключенческих романах – вдруг. Судьба включилась после тридцати лет, и из Одесского порта отчалил в долгое странствие современный Одиссей, которому предстояло пройти всю страну от южных морей до Северного полюса. В 70-е он шел «в записи», в 80-е на закрытых концертах, с начала 90-ых – в престижнейших концертных залах.
   Самые ценные и необходимые слова о Жванецком уже сказаны, красноречивейшие определения придуманы и напечатаны. Что можно добавить к присвоенным ему титулам «короля юмора», «живого классика», «великого сатирика»? Нет таких слов, чтоб их превозмочь. Остается только написать «Жванецкий» и поставить точку. Или многоточие, после которого каждый сформулирует его себе таким, каким захочет. Литературные критики – первым писателем по «гамбургскому счету» в своем жанре. Продюсеры – артистом, собирающим полные концертные залы. Маркетологи – лицом со стопроцентной узнаваемостью и почтитаким же количеством симпатий. Философы – мыслителем, который истолковал важнейшие явления жизни и оказал значительное влияние на умы современников. Историки – летописцем, запечатлевшим хронику века. Психологи – сердцеведом, точно и исчерпывающе отразившим суть человеческой натуры.