Не то чтобы требую, но прошу. Не надо. Не потому что
   что-то произойдет нехорошее. А! Не надо, и все. Не дай
   бог, без угроз говорю: «Не надо!» То есть когда очень
   надо, пожалуйста. А вообще. Не надо. Сейчас пересяду.
   Я вам не мальчик. Во мне двести килограмм весу И зо-
   вут Ураган. Жуткое дело. Эр-р! Эр-р! РЭ-У-У-А! М-да.
   Легко пересел… Кстати, здесь воздух еще лучше…
   Из Африки пишут — голодуха. Каждый сам себе пищу
   добывает, и все львы озабоченные. А здесь все безмя-
   тежные. Один раз прыгнул — целый вечер свободен.
   А мозги вообще отдыхают. Выключены мозги… Давай
   обруч пониже… Так… Крепче держи. Пошел. РЭ-Э-У-
   У-А! Все! До завтра, мальчики!
 
Воробей стреляный
 
   Воробей, воробей… вообще-то я орел, но ростом ма-
   ленький. Потому что в помещении. Я замечал: меня на
   мясо тянет. Честно. Вцепиться в кого-нибудь и рвать,
   рвать. Со злостью даже. Зрасте… Зрасте… Зрасте… Мас-
   са друзей. Я при ресторане живу. Прямо в помещении
   ВТО. Знаете, для артистов?.. Орел в помещении, пред-
   ставляете? Потому и маленький. И быстро говорю. Ни
   воздуха, ни света. А так все есть. Я все вырвал. Где про-
   сто достал, где выменял. Поэтому, когда мне говорят:
   «Какой же вы орел?» — я отвечаю: «Я орел, но правиль-
   но рассчитал».
   Маленькое пробивное существо появилось не са-
   мо по себе, оно порождение условий: урбанизации,
   канализации, организации и деградации. Пробивной
   чудачок развивает очень большое давление на квад-
   ратный сантиметр поверхности, потому что поверх-
   ность небольшая. Нормальный орел в ресторане за-
   метен. Мы же где сидим, орлы? На карнизах, на
   форточках… Ну, если солидный орел… Жрешь что
   попало… С желудком что-нибудь. А внизу народ.
   А народ от воробья еще потерпит, а от орла никогда.
   Замордуют.
   Я тот же стервятник. Не такой дальнозоркий, но
   быстренький, бысенький, бысенький. Пока он голо-
   ву повернет, я бысенько, бысенько, бысенько! Боль-
   шой орел — он тупой. Мы с одним сидели под Кисло-
   водском в горах. Я туда поездом, он своим ходом. Он
   мне говорит: «Крис, поверишь, не могу из рук. Не
   могу, если кем угодно называют: и цып-цып, и кис-
   кис. Сижу на камне, жрать нечего, но сам себя ува-
   жаю…» Ну и что, что уважаешь. Скоро уважать неко-
   го будет. А дети твои где попало шатаются. Я их уже
   и в зоопарках встречал, и в цирках, и как миленькие
   пьют из ведра.
   «Что, — говорит, — могу сделать. Дети — другое по-
   коление, а я так воспитан». Ну что это? Что?! Что ты
   видишь там вдали, орел? Надень очки, посмотри, что
   у тебя под носом. Сам себя только и уважаешь. Су-
   нешься в город — там тебе пьёрья-то повыдергивают.
   И из рук будешь, и хвостом махать, и перед кем попа-
   ло лежать, закрыв глаза. Дадут тебе на грудь табличку:
   «Орел горный». Не гордый, а горный. Размах крыльев
   полтора метра. В неволе размножается. Ест орехи,
   апельсины, мясо, если достанет. Если не достанет, си-
   дит спокойно.
   Что такое гордость, самолюбие? Я этих слов не по-
   нимаю. Это греческие слова. Я тоже гордый. Но не
   везде. Я в семье гордый. Вот там, в щели. И жену ре-
   гулярно щипаю, если в стране что не так. Если кто-ни-
   будь меня оскорбит. Не дай бог! Возвращаюсь, все
   у жены выщипаю! Это что, не горрдость?! И сила воли
   есть. Уж что ни говорят, как ни стараются не замечать,
   морщатся, увидев меня, — сижу!!! Зато с пустым же-
   лудком не ухожу, и домой что-нибудь. Ну да ладно. Са-
   ми знаете. Отойди все! Дай орлу поклевать! Не насту-
   пи на орла, сволочи!
 
Кто-то ползучий
 
   Ну почему нас все называют «ползучие, вьющиеся,
   пресмыкающиеся, обвивающие»? У нас есть своя об-
   ласть. Нижняя. Но и у нижних есть свой верх, свой
   стиль, свой высший и нижний слой. Мы — пресмыкаю-
   щиеся, и, чтоб подняться высоко вверх, нам надо об-
   вить кого-то. Того, кто растет. И на самом верху некто
   Орел вдруг с удивлением видит не одного, а двоих: ли-
   цо того, кто рос, и мордочку того, кто обвился. «Вас
   уже двое», — скажет он. «Нас уже трое», — скажем мы.
   Как утверждают некоторые, кратчайший путь
   между двумя точками — прямая линия. На бумаге бы-
   ло такое в древние времена. Сейчас по прямой не до-
   берешься. А если доберешься — не достучишься, если
   достучишься — не добьешься, если не добьешься —
   выгонят. И я передвигаюсь вот так, по спирали вверх.
   Из нижней точки перейдя в точку рядом, оттуда — об-
   ратно, но уже чуть выше, оттуда снова вправо, затем
   чуть выше и через два года возвращаюсь в исходное
   место, но настолько выше, что все не могут понять, где
   ж это я так вырос.
   Шипя. Путь наверх извилист и тернист, только гиб-
   кие натуры с твердым характером или твердые натуры
   с гибким характером, пресмыкаясь, достигают вершин,
   где сидят орлы. Рожденный ползать летать не может,
   но достигает высочайших вершин. Природа нас снаб-
   дила тихим голосом и сильным ядом. Ничего! Голос
   можно усилить, и наше шипение перекроет рычанье
   львов. А яд неопасен другим ползучим, он поражает
   только летающих. В больших дозах он с ним несовмес-
   тим, в малых он ему полезен.
   Крупнолетающий с небольшой дозой ползучести
   и есть идеал неживой природы. Небольшая доза наше-
   го яда отбивает чувствительность и делает пациента
   светлым, чистым, спокойным и невменяемым. Радост-
   но беседовать с ним. Его ничто не трогает, и он образу-
   ет поле спокойствия и тиш-ш-шины. Конечно, мы ни-
   чего нового не открываем, но любим власть и на слабые
   существишки действуем гипнотически. Он прыгает,
   прыгает, припрыгал по своим жалким делам: «Скажи-
   те, пожалуйста, нельзя ли получить причитающиеся
   мне?..» Я только смотрю на него, и он столбенеет. Он
   понимает, что оторвал от такого важного дела, где вся
   его жизнь — буква в библиотеке конгресса. И только
   пятна пота и слез на том месте, где было вполне живое
   существо.
   Люблю я себя! За все! За упорство, за гибкость, за
   опровержение всех законов Евклида, Лобачевского,
   которые до сих пор утверждают, что добираться до це-
   ли надо по прямой. Оба, кстати, умерли в бедности.
   А из нашей кожи делают кошельки даже после смерти.
   Единственная святая заповедь, данная нам свыше:
   «Ползучие и пресмыкающиеся, держитесь близ летаю-
   щих, не собирайтесь вместе, ибо, собравшись вместе,
   вы передушите друг друга и будет эта организация на-
   зываться террариум, либо НИИ, либо Москонцерт, что
   значения не имеет. Держитесь поодиночке, только так
   вы можете произвести впечатление, и все вас будут бо-
   яться. А гибкость поможет вам забраться туда и вы-
   браться оттуда, откуда не выбирается нога человека».
 
Кто-то долгоживущий
 
   Поет нежно, тоненько, приблизительно вот это.
   Я чере-чере-черепашка, я маленькая черепашка Ни-
   нон. Я очень медленно ползу, я триста, триста лет живу.
   Я, извините, молода, а кто мне скажет те года, когда вы
   женщину сочтете пожилой.
   (Аккомпанирует себе на рояле.)
   Я ползу уже восемьдесят три года. Мне еще двести
   семнадцать лет пути. Торопиться мне некуда. Когда го-
   ворят: все там будем, я думаю: а может быть, я уже там.
   Когда говорят, там хорошо, где нас нет, я думаю: а может
   быть, я уже там… Я чере-чере-черепашка, я медленная
   черепашка, я удивительно ползу, я изумительно живу.
   Та-та-ра-рим-рам-ти-ра-рай-рам. Но не в этом дело…
   Меня спрашивают: как вы живете? Когда видят ко-
   го-то интеллигентного, тихого, вежливого, думают:
   Господи, как же он живет, где он лечится, как питается.
   Я думаю, у каждого для этого что-то есть: книги, музы-
   ка, друзья.
   Я ко всем добра и сострадаю. Но я не могу ко всем
   одинаково. Общий язык у меня только с двумя. Та-ра-
   ра-ти-рам-ти-ра-рай-рам… Для того чтобы нам найти
   общий язык, нужно много знать: историю, философию,
   Гайдна, живопись. Не художников, извините, а знать
   живопись. Понимать, что происходит. Не просто пони-
   мать, а так, когда уже все прощаешь, чувствуешь боль,
   конечно, когда видишь невежество и понимаешь его,
   видишь барство малооплачиваемого человека и пони-
   маешь, откуда он и оно.
   Вот сколько пунктов. На каждый я нашла бы собе-
   седника, на все — только двоих… Одна здесь, но занята.
   Вечно. Такая бедненькая черепашка. Та-ра-рам-ти…
   Нам с ней собраться три года нужно. Она вечно куда-то
   спешит, хотя, придя туда, понимает, что можно было
   и не приходить. Тогда она спешит в другое место. Сидя
   спешит и стоя спешит. Встать спешит, кормить мужа
   спешит, кормить сына спешит, жену сына кормить спе-
   шит и дочь сына, и мужа дочери сына.
   А другая еще дальше, и мы переписываемся. Можно
   и не писать. Я всегда знаю, о чем она думает. Мы это де-
   лаем одинаково, можно часто и не писать. Та-ра-рам-
   ти-рам-та-ра-рай-рам… Я, конечно, нигде особенно не
   была. Не была за границей. Особенно не была в Пари-
   же. Все не выползу. Я очень медленная и не могу про-
   сить. А сейчас со всех сторон: «Убедительно прошу»,
   «Прошу не отказать». Представляю, сколько хохота
   вызвало бы заявление: «Требую оказать содействие».
   Просить не могу и некоторым образом исключена из
   деятельной жизни. Та-ри-рам-ти-рам-та-ра-рай-рам…
   Карл сказал, что я страстная… Хотя я думаю — это
   комплимент. Мы сходились лет двадцать и расходи-
   лись лет шесть… Разошлись, а я его все вижу и вижу…
   Черепашьи дела. На рояле играть люблю. Что-нибудь
   небыстрое. «Анданте кантабиле» Моцарта. Но во всем
   этом есть маленький минус. Публика на следующий
   концерт жаждет смешного. Уже все! Уже что попало,
   только смеши. А я все еще возле рояля. Они злятся,
   а мне смешно… Та-ри-рам-тн-рам-та-ра-рай-рам… Сме-
   юсь я часто, но беззвучно. Если вслед что-нибудь кри-
   чат. Ну… не так уж и вслед: любой может меня догнать…
   Кричат чепуху конечно. Облагают мой внешний вид.
   Ой. (Беззвучно смеется.) Он не соответствует их поня-
   тиям о внешнем виде. Я их понимаю и смеюсь. А от
   грубого слова сразу ухожу. Поворачиваюсь, простите,
   и удаляюсь. Потому что отвечать визгливо… Пытаться
   убедить кого-то в трамвае… Когда он разозлен не твои-
   ми очками, а просто срывает что-то на тебе… Та-ра-рам-
   ти-рам-та-рай-рам… Панцирь у меня крепкий, но уши
   не спрячешь. И я ухожу. Они в дом — я в квартиру. Они
   в квартиру — я в шкаф. Они в шкаф — я в панцирь. Они
   в панцирь — я в мысли…
   Поэтому когда спрашивают, как живет тонкая, дели-
   катная натура, я говорю: «Живет, но в панцире». Из книг,
   нот, картин, мыслей. Бывает и грубость скажет: это —
   панцирь. Уж вы не обижайтесь… (Беззвучно смеется.)
 
Кошка
   (с грузинским акцентом)
 
   Отворите потихоньку калитку… Ну дайте войти.
   Холодно. Очень. Мы, кошки, тепло одеты, но не лю-
   бим холод. Особенно ножки жалеем. Мы очень домаш-
   ние. В принципе. Как мы сейчас выдвинулись, вы сами
   знаете. Как поем, как играем в шахматы, как ходим, гу-
   ляем всюду. Это раньше считалось, что главные из
   нас — представители мужского пола. Они постепенно
   съехали на нет. Все, что они могут, это усы, походка
   и страстный вид. Ну и, конечно, в марте громко кричат
   друг на друга, хотя до драки не доходит. Мы считали,
   что из-за нас кричат, а оказалось, что какие-то старые
   счеты. Мы к ним привыкли. Он вечером ушел, утром
   пришел, весь в краске от крыш. Мы это понимаем. Мы
   не препятствуем. Умные мы очень. Хотя это только
   в последнее время начали показывать. Жить не с умом,
   жить будешь не с красотой. Жить будешь с характе-
   ром. А характер у нас есть. Ну отвори потихоньку ка-
   литку, совсем выйти нельзя. Закрывают. Домашняя,
   домашняя — это только кажется. Мы очень независи-
   мые. Я не понимаю, как можно выходить по звонку
   и входить по гудку, стоять по свистку. Переходить до-
   рогу по чертежам. Пусть нас давят, пусть мы гибнем.
   Мы будем переходить, где мы хотим, и делать, что мы
   хотим. А откуда я сейчас пришла, знает только Бог,
   и то если он есть, в чем я сомневаюсь из-за его ошибок.
   А я помнила, где была, но тут же забыла. Видели:
   в темноте у дороги глаза блестят? Отчего блестят? От
   слез блестят? От радости блестят? От огня блестят!
   Огонь горит изнутри. А снаружи спокойная. Мягкая.
   Лежит. Погладить хочется. Не торопись. Узнай, хочет
   она, чтобы именно ты ее погладил? Может, она хочет,
   чтобы ее погладили, но именно ты — нет! Именно ты
   чтоб ушел. А для того чтобы это был именно тот, кого
   я хочу, у меня есть зубы, когти и глаза. И сердце, отку-
   да огонь поднимается и через глаза выходит, если рес-
   ницами не прикрою. Тебе нравится, как я хожу? Сиди
   там, смотри. Нравлюсь — говори. Я красавица. Но ес-
   ли ты боишься подойти, потому что я красавица, ты —
   идиот. Ты подойди, а я сама решу. И смотри на меня.
   Ты мне не нравишься, но смотри. Не будешь смот-
   реть — я умру. Не страдай, что я тебя не люблю. Тот,
   кого я люблю, страдает больше тебя. Не обижайся.
   Я с тобой, но не твоя. Я сказала, что твоя, чтобы ты не
   переживал, в животное не превратился. Я ничья. Я жи-
   ву у тебя. Как ты можешь сказать «она моя»? Ты же
   в глаза смотришь и ничего там не видишь, ты уши по-
   ставил — и ничего не слышишь. Я у тебя. Может, все-
   гда. Может, уйду завтра. Невыносимо тебе это. Терпи,
   если любишь. Выгонишь раньше — значит, раньше вы-
   гонишь того, кого любишь. Если сама уйду — дольше
   будешь с тем, кого любишь. А если любишь, так и уй-
   ти дашь. Не держи за хвост. Хвост оставлю… Люби, ес-
   ли можешь, только дышать дай. Ты же знаешь, что для
   меня хуже твоей любви ничего нет. Отвори потихонь-
   ку, дай выйду к черту на мороз.
 
Кто-то очень быстрый
 
   Страшно быстрая. Страшно быстро откуда-то
   прилетела и страшно быстро куда-то побежала.
   Такая насекомая.
   Сама небольшая, рябенькая, ножки, как волоски.
   Где там мышцы-то? Но помчалась будь здоров.
   Я за папку.
   Она под папку.
   Я за обложку, она между страницами.
   С усами и лапами.
   А вид довоенного истребителя, присевшего на
   хвост.
   Помчалась между страниц, все перелистала, может,
   все и прочла с ее-то скоростью.
   Папку поднял, она уже мчится в другую стопку бу-
   маг, все подсунутые мной карандаши обегает, ныряет
   в пачку, промчалась по всем страницам, выскочила та-
   кая жутко быстрая насекомая, разогналась еще быст-
   рей и страшно быстро улетела.
   А чего ей задерживаться?
   Тексты все были старые.
   Я бы тоже улетел.
 
Тараканьи бега
 
   Встретились два таракана. Один из них был интел-
   лигентом, а второй просто спросил:
   —  Как вы относитесь к большому спорту?
   —  Большой спорт прекрасен. Прекрасно желание
   побеждать любого, колоть, забивать. И нет большей ра-
   дости, чем убедиться, что другой сломлен. Я это пони-
   маю, но это не для меня. Шахмат я боюсь, потому что
   там обязательно унижают другого. Ему доказывают,
   что он слабее, и просят не раздражаться. Видимо, это
   прекрасно, но не для меня.
   И они поползли дальше, преодолевая водопровод-
   ную трубу.
   — И, вы знаете, я любуюсь лицами чемпионов, хотя
   они получаются несколько мрачноваты. По мне, пусть не
   такие уж чемпионы, пусть подобрее и из дам — повеселее
   и. простите, поженственнее. Чтоб не такая тяга преодоле-
   вать себя и партнера, она же когда-нибудь станет женой.
   Они остановились у газовой колонки. Вокруг раз-
   ливалась приятная теплота.
   — Я не против карьеры даже в спорте. Но спорт ради
   карьеры?.. Простите. Приятно увидеться и поговорить
   с Мохаммедом Али, но жить под его руководством?!
   В это время вспыхнул свет. Они помчались. Один
   успел нырнуть в щель.
   — Куда же вы, а я?..
   —Не сочтите предательством, вас опрыскали.
   Может быть, большой спорт — это плохо. Но элемен-
   тарная физическая подготовка… Особенно для ин-
   теллигенции…
 
Попугай
 
   Я вам хочу рассказать историю про попугая. У од-
   ного знаменитого профессора украли все. Обокрали
   в общем. В том числе украли и этого самого… ну… попу-
   гая. Да… Он заявил в милицию. Милиция искала…
   И вдруг попала на малину, где было много из вещей,
   в том числе и клетка с этим… самым… ну…
   — Попугаем.
   — Да!.. Но вещи нашли, а этот, ну в клетке…
   — Попугай.
   — Да. Он совершенно жутко… ну…
   — Летал?
   — Нет.
   — Кричал?
   — Нет… Выражался… Ну… он там наслушался.
   И профессор вещи обратно принял, а отказался взять
   этого самого…
   — Попугая?
   — Да, магазин тоже принять отказался, там дети по-
   сещают. Домой все взять отказались, и милиция знаете
   что сделала… Ну…
   — Застрелила?
   — Нет.
   — Съела?
   — Нет… Ну, выпустила… И теперь сверху над горо-
   дом время от времени с неба несется мат… На весь…
   Ну… город и на все начальство… конкретно, с фамилия-
   ми… участками… к матери там и на… ну… Посланные
   истребители вернулись ни с чем. Вот… А потом слыша-
   ли: «Пролетая над Череповцом, посылаю всех к такой-
   то матери…»
   И что самое страшное, ему — только пятьдесят лет!

Давайте копать!

 
   Все мне говорят, не ищите легкую жизнь, но никто
   не объясняет, почему я должен искать тяжелую?!
   У каждого свое увлечение. Один марки коллекциони-
   рует, другой — монеты старинные. А я хочу современ-
   ные. У меня свое. Хочет человек иметь много денег.
   Это же не преступление, это увлечение. Так ведь сей-
   час все зажали. У академиков мне оклад как раз нра-
   вится, но это труды какие-то надо иметь, искрить,
   в дыму сидеть, червей скрещивать. Как у них там: сна-
   чала — кандидат, потом — доцент, потом — профессор.
   Пока тебе дадут этот оклад — позеленеешь. Им всем по
   сто лет. Абсурд!
   Государственная премия сравнительно неплохая,
   если так вдруг сразу получить. Но тоже всю идею ис-
   портили. Открытия какие-то надо сделать. Причем
   я бы сделал, не жалко, но как? Где? В какой области?
   Поподробнее давай! Может, месторождения какие от-
   крыть? Скажи, куда ехать. По карте, к сожалению, не
   могу, не ориентируюсь. Укажи транспорт, местность,
   там уже, в конце концов, пацаны покажут. Если алма-
   зы, тоже могу на жилу попасть, золото промою, если
   блестит. А они не говорят, где искать, сами, мол, копай-
   тесь. Ну я за город выехал на трамвае, немного поко-
   пал. Дождь пошел, а я в костюме. Миску набрал, под
   краном перемывал. Ни черта. Засорил водопровод.
   Открытия тоже могу сделать. Что значит фунда-
   ментальные? Какие могу, во-первых, а во-вторых, да-
   вай поподробнее, поподробнее давай. Что-нибудь из
   химии? Что-то куда-то накапать? Скажи, что куда.
   У меня посуда кое-какая есть. Ты же дай человеку зара-
   ботать.
   Песню предлагали писать для радио — первая пре-
   мия пятьсот рублей. Ну, пятьсот так пятьсот — тоже не
   валяются. Я сел за этот, за стол. Долго так сидел. Часа
   два. Напевчик намурлыкал. Словами так отобразил.
   И там подвох. Ноты, оказывается, надо знать. Я им по-
   звонил по телефону. Напел в трубу. Скандал вышел. Де-
   вушка молодая, еще слабая. Она упала, что ли. А трубку
   не могут у нее из рук. Я-то пою… Голос у меня — сам
   знаешь, но пятьсот рублей — дозарезу. А тут — очередь.
   А я в автомате пою и прошу, чтоб записали. Конфликт-
   нули мы с одним из очереди, так что я уже на работу не
   пошел. Пробовал роман. Но тоже: если уволиться и пи-
   сать, то жить на что? А если работать и писать, то жить
   когда? Может, сначала премию?!
   Актером можно было бы стать. Но тоже надо, чтобы
   народ на тебя пошел. По рублю же надо собрать с наро-
   да. Я ж тоже не дам рубль за первого встречного. Ви-
   дишь, как все зажали. Только на себя надежда. Я тут
   ночью вскочил как ужаленный. Мы же все забыли.
   Здесь же был Петербург. Все графы, князья в золоте
   ходили. Куда это все исчезло? Сейчас же ни у кого ни-
   чего… Значит, все закопано. Я одного старика поймал,
   он мне все рассказал и обещал показать место, где во-
   семь кирпичей лежат золотых. Только копать у него
   сил нет. Это один старичок восемь кирпичей указал,
   а сколько их тут бегает по поверхности?.. Копать надо!
   Все перекопать. Фонарь, лопата, кусок колбасы —
   и вглубь. А что сидеть. Может, у кого иначе, а у меня как
   от получки до получки время тянется!.. Не знаешь ты!

Странный мальчик

   Для Р. Ромы
 
   Какой-то странный мальчик. Вдвое! Вдвое младше
   меня. Вчера: «Я люблю вас!» Это ужасно смешно. В мо-
   ем возрасте… Он пришел и ушел. А я… Господи, что это
   со мной?.. У меня муж. Кстати, есть. И кстати, очень
   хороший. Да и старая уже, просто стара… Ой, ха-ха, как
   я стара (всхлипывает), какой-то странный мальчик.
   Что он во мне нашел? Берет мою руку, пальцы у него
   дрожат. Я смотрю на него, какой странный… Но я-то, я-
   то! Дура старая! Почему мне так смешно? (Всхлипыва-
   ет.) Почему мне так смешно?
   Я ему нравлюсь, потому что он ничего не понимает.
   Он очень скоро начнет понимать. А я очень скоро вооб-
   ще… Ему двадцать, мне сорок. О чем может идти речь?..
   Да и… Постойте, у меня же муж есть. Кстати, очень хо-
   роший. Почему я его должна бросать? Да он и не пред-
   ложил мне бросать, да я и не буду… Разве что усыновить
   тебя… Коснется — бледнеет. Просто он сумасшедший.
   Но я-то, я-то, похоронила себя в четырех стенах. Что
   я вижу? Работу и кошелки. Что я слышу? Когда будет
   готов обед?.. Ты целуешь мои руки, они же пахнут кух-
   ней. Ты очень странный мальчик… Я купила себе рези-
   новые перчатки. Я заняла очередь в парикмахерскую.
   Я сошла с ума. Они останутся без обеда!

Города

   Для Р. Карцева
 
   Каждый город имеет свое лицо, и в каждом городе
   на один и тот же вопрос вам ответят по-разному. Ну,
   вот представьте себе — Рига. Высокие вежливые люди.
   Здесь даже в трамваях разговаривают шепотом…
   — Девушка, скажите, пожалуйста, как проехать на
   бульвар Райниса?
   — Бульвар Райниса? Извините пожалюста… я плехо
   говорю по-рюсски. Бульвар Райниса… как это будет по-
   рюсски…
   — Что, на следующей, да?
   — Нет, пожалюста, извините, будьте любезны, как
   это по-рюсски…
   — Что, через одну, да?
   — Нет, пожалюста, будьте любезны, как это будет
   по-рюсски… на предыдущей… пожалюста, но вы уже
   проехали. Тогда сойдете на следующей, пройдете, по-
   жалюста, два квартала, пойдете, пожалюста, прямо, из-
   вините, пожалюста, будьте любезны, вы опять проеха-
   ли. Тогда сойдете на следующей, пройдете пять кварта-
   лов назад, повернете направо… пожалюста, извините
   будьте любезны, вы опять проехали… Простите мне
   сейчас выходить, вы вообще из трамвая не выходите,
   на обратном пути спросите… до свидания, пожалюста.
 
   А вот и Тбилиси! Ух, Тбилиси! Эх, Тбилиси! Ах,
   Тбилиси! Ох, Тбилиси!
   — Скажите, пожалуйста, это проспект Шота Руста-
   вели?
   — Ты что, нарочно, да?
   — Нет, понимаете, я впервые в этом городе…
   — Я, понимаете, впервые… Ты думаешь, если грузин
   вспыльчивый, его дразнить можно, да?
   — Нет, понимаете, я на самом деле впервые…
   — Я, понимаете, впервые… Слушай, как ты мог сво-
   ей головой подумать, что грязный, кривой, паршивый
   переулок — красавец проспект Руставели?! Слушай не
   делай, чтоб я вспилил, скажи, что ты пошутил.
   — Ну хорошо, я пошутил.
   — Все! Ты мой гость. Ты ко мне приехал, я тебя с ма-
   мой познакомлю. Возьмем бутылку вина, у тебя глаз
   будет острый, как у орла. Возьмем вторую бутылку —
   будешь прыгать по горам, как горный козел. Возьмем
   третью бутылку — и ты вброд перейдешь Куру. И схва-
   тишься с самым сильным человеком Вано Цхартешви-
   ли. А потом на руках мы понесем тебя показывать кра-
   савец Тбилиси. Ты скажешь: «Дорогой Дидико, я не хо-
   чу отсюда уезжать, я хочу умереть от этой красоты».
   Я скажу: «Зачем умирать? Жена есть? Дети есть? Да-
   вай всех ко мне! Мой дом — твой дом. Моя лошадь —
   твоя лошадь. Идем скорей, дорогой, я тебя с мамой по-
   знакомлю…»
 
 
   А вот и Одесса.
   — Скажите, пожалуйста, как пройти на Дерибасов-
   скую?
   — А сами с откудова будете?
   — Я из Москвы.
   — Да? Ну, и что там слышно?
   — Ничего. А что вас интересует?
   — Нет, я просто так. Все хорошо. А в чем дело? Я про-
   сто так интересуюсь. У вас Москва, у них Воронеж, у нас
   Одесса, чтоб мы были все здоровы… Вы работаете?
   — Конечно, я работаю, но я попросил бы вас: где Де-
   рибасовская?
   — Молодой человек, куда вы спешите? По Дериба-
   совской гуляют постепенно.
   — Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская…
   — Я понимаю больше того. Гораздо больше того —
   я вас туда провожу, невзирая на жестокий ревматизм.
   Но меня волнует положение в Родезии. Этот Смитт та-
   кой головорез, такое вытворяет, у меня уже было два
   приступа…
   — Послушайте, если вы не знаете, где Дерибасов-
   ская, я спрошу у другого!