— Вы меня обижаете. Вы меня уже обидели. Такой
культурный человек, я вижу у вас значок, у меня такого
значка нет. Я всю жизнь работал. Прямо с горшка на ра-
боту. Ой, нам было очень тяжело, нас было у мамы во-
семь душ детей. Вы сейчас можете себе позволить восемь
душ детей? Не, это моя мама себе позволяла. Она была
совсем без образования, а сейчас мои дети учатся в уни-
верситете, а моя бедная мама, она сейчас с братом и дядей
лежат на кладбище. Почему бы вам туда не съездить?
— Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская…
— Я понимаю, но разве так можно относиться к ро-
дителям? Если ваши дети не приедут к вам на могилу,
они тоже будут правы, вы поняли меня? Куда вы пош-
ли? Дерибасовская за углом.
А вот и Москва!
— Ух, машин сколько! Таксей сколько! Людей
сколько! Прокормить же всех надо! Ничего, всех про-
кормим! Где ж у меня адресок был, ах ты Господи. Ага.
— Гражданин, будьте так добры, я сам не местный,
я из Котовска, у нас, знаете, на улицах курей больше,
чем машин. Так вы не подскажете, как лучше всего
пройти или проехать на Садовое кольцо?.. А где вы?..
Тю!.. Утек… Чи то гонится за ним кто? От дурной!
— Гражданочка! Будьте, пожалуйста, так добры. Я не
местный. Я из Котовска. Вы не подскажете, как… Куда ж
ты бежишь? Что, я на тебе женюся?! Что ж за народ?
— О! Гражданинчик! Я из Котовска. Будьте так доб-
ры… Ненормальный! Ой-ой-ой!… Чи, може, у них здесь
заработки такие, что боится секунду потерять?!
— О! Пацанчик! Я из Котовска… Чтоб ты подавился
своим мороженым!
— Алле! Москвич! Гражданин в шляпе с портфелем!
Я из Котовска. Дети мои! Не оставляйте старика посе-
редь дороги!
— Дочь моя! Куды ж тебе несеть, может, тебе уже
давно уволили. Остановись, поговорим. Мне нужно на
Садовое кольцо! Скаженная! Беги-беги… добегаешься!
— О, бабка! Бабка, стой, рассыплешься! Фью-ю!..
Ходовая старушенция. Граждане православные! Рупь
дам тому, кто остановится! Помчалися неподкупные!…
Гони, гони! Давай, давай! улю-лю-лю!
Расцвет сатиры
Расцвет сатиры в 60-е, когда сатирику помогали
все. Телевидение своими постановками и прямыми пе-
редачами выгоняло людей из дому. Начальство своей
внешностью и речью их объединяло в едином порыве.
Отмена концертов, запрещение программ, вырезание
из текста обостряло внимание и тренировало сообрази-
тельность. Поиски выхода заставляли присматривать-
ся и прислушиваться к любому искусству. А всеобщее
пение во славу по всем трубам и проводам заставляло
людей хохотать над шутками второго сорта и запоми-
нать отдельные выражения, хвататься за голову от на-
меков. И любить. И обожествлять. И писать письма.
Да. Нелегко творить в такой оранжерейной атмо-
сфере.
Читаю в «Вечерке»
Читаю в «Вечерке», какие официантки грубые.
Я бы пошла в официантки. Была бы самой доброй,
вежливой. Относилась бы ко всем хорошо. Ну, улы-
баться каждому устаешь. Я бы, как устану улыбать-
ся, — все равно хорошо смотрела бы… не уставала бы.
С этим говорю, туда кивну и туда кивну, что, мол, всех
вижу, ко всем подойду… Как же можно уставать — не
мешки таскаешь, — живые люди. То есть уставать, ко-
нечно, можно, но виду не показывать. Все усталые.
Чего ж кричать?
Читаю в газете, продавщицы грубые. Я бы пошла
в продавщицы, была бы самой лучшей. И быстро бы ра-
ботала. Много ведь работы только утром и вечером.
Днем спокойней, значит, к этому времени я бы подго-
товилась. Все бы заранее нарезала, почистила, все бы
приготовила. У меня бы очередь быстро шла, весело.
Можно ведь с каждым пошутить.
Я слышу, что портнихи плохо шьют. Я бы самой
лучшей портнихой была. Разве можно женщине плохо
платье сшить?! Это платье для нее огромное значение
имеет. Вдруг она немножко постарела или пополнела,
а выглядеть должна хорошо. Должна нравиться любая
женщина. Я бы все хорошо шила. Всю душу бы вкла-
дывала.
А вот парикмахерши плохие есть. Напрасно. Пошла
бы я в парикмахерши — самой лучшей была бы. От ме-
ня б женщины красавицами уходили. И торопиться тут
нельзя. Каждую головку надо сделать. Вылепить, укра-
сить и глазки, и ротик — девушка ведь. Эх, если бы…
А я администратором в гостинице работаю. Вот где
работа бешеная. Вот где сумасшедший дом. Так нала-
ешься, такой собакой смотришь. Ну нет мест, ну нет…
Так не понимают. Гражданин, кричишь, отойдите вы от
стола… Чего вы руки кладете — я же здесь работаю…
Куда я вас всех положу? Что, я домой к себе поведу?
Что за народ такой… Ночуйте, где хотите, я тут при
чем… Куда вы лезете? Господи! Как люди не понимают.
Есть счастье, есть!
Я немножко изменился. Я мало пью. Я много думаю.
Я не выдающийся инженер, но меня любят, уважают.
И дома у меня все хорошо. Соседи, в общем, хорошо от-
носятся. Меня уважают, и мне приятно. Есть счастье,
есть. Я сейчас как-то приучился довольствоваться самым
необходимым. Малым. Большое, где оно? У меня никто
не спрашивает. Так за всю жизнь ни разу не подошли и не
спросили: «А как вы думаете?» Только песня по «Мая-
ку»: нравится или не нравится? Я написал как-то в Мо-
лодости, Молодости с большой буквы, написал в Моло-
дости, что не нравится. А они назвали только тех, кому
нравится. Я перестал писать. Ну, не нравится — выключу,
нравится — включу, и я спокоен. Есть счастье, есть.
Отсижу на работе. Иногда целый день в окно смот-
рю, а иногда перед собой. Как когда. Ты думаешь, счас-
тье — командовать? Нет, когда Притупилось (я не бо-
юсь этого слова с большой буквы — Притупилось), сча-
стье — это подчиняться. Ну, как подчиняться?.. Делать,
чтобы не было неприятностей. Конечно, я растолстел,
немного полысел. Одет немодно. В общем, не пью, но
и не бегаю по утрам. Вот так если бы осталось, и я бы
сказал: «Нет-нет, есть в жизни…»
Последний раз «А вы как думаете?» меня спросил
профессор еще в институте у нас, и от этого сразу ста-
ло тревожно. Нет, я, конечно, как-то думаю, но хорошо,
что не спрашивают. Я, конечно, смотрю в окно, вижу
дома одинаковые или автобусы переполненные. Ну,
меня как-то не спрашивают. Да вот уже и сами об этом
говорят. Газеты уже пишут. Кто-то всегда найдется.
Обязательно найдется. Кто-то. Вот уже как-то обраща-
ют… Я, ты знаешь, даже волнуюсь. Я так давно откро-
венно ни с кем не говорил.
Знаешь, когда по всему телу разливается покой, от
шерстяных носков до кроличьей шапки, по всему телу.
И сладко там, внутри, куда я помещаюсь, неподвижны
члены, как будто тебя гладят женские пальчики от лба
к вискам. Нет, есть, есть оно!.. Какая-то суть, моменты
истины — как хорошо сказано. А что ж, когда никто не
спрашивает. Действительно, самые острые моменты
в жизни переживаем во время чтения детективов. Или,
знаешь, смотришь картину цветную, музыкальную,
красивую. Идешь домой, а внутри оно еще поет какое-
то время, чего-то действительно хочется. И кажется,
нет ни живота, ни носков. А главное, не желание, а дей-
ствие, кажется, появилось. Действие. Господи, слепишь
снежок, запустишь — и побежал… Задохнешься… А до-
ма тепло, тихо. Пощелкивает, посапывает. И опять сча-
стье подступает медленно от радиатора, от ванной, от
нечитаной «Вечерки», от кресла, которое меня обнима-
ет сзади и подкладывает колени, от невключенного те-
лика, который сейчас, и — оно засветится и мне что-то
будут показывать. Мне тут что-то написали. Мне там
что-то приготовили. Ой, я сейчас все включу. И ты зна-
ешь, у меня опустятся руки, чуть откроется рот, и я бу-
ду смотреть подряд.
Понимаешь, я научился великому: все мне прино-
сит радость — малышам спать, а я уже взрослый, детям
нельзя — а мне уже можно. Не дай бог мне выйти. Ког-
да в ЖЭК идти, я ночь не сплю.
Я в окно люблю смотреть. Женщин красивых вижу,
машины красивые. Увижу пионеров и думаю, думаю.
А иногда уже не думаю, хотя сохраняю это выражение.
Однажды проснулся часа в три ночи от жужжания
пчелы. Она жужжала над ухом, затихала и опять,
опять. Где-то в комнате. Проснулся, и знаешь это что?
«Скорая помощь» под окном завязла. Женщина-врач
толкает. Жужжали. Долго. Утром не было. Значит, вы-
тащили. Кажется, там кто-то подошел. Нет, понима-
ешь, настолько уже как-то отвык. Такой сладостный
покой вот здесь. Политикой не занимаюсь. Мнений
особых не имею. Да и какое? Вернее, не какое мнение,
а как его иметь. Кто-то хотел, чтобы я так жил, и я жи-
ву. Ну, умер кто-то, жалко. Не умер — хорошо. И я по-
думал, если бы я лез вперед, пробивал, навязывал свои
идеи, я бы кому-то навредил, наступил, оттолкнул.
А меня, в общем, все любят. А я ничего. Только утром
иногда тревога. Уж очень стали дни похожими. Значит,
нужно, чтобы еще притупилось. Как ты не понимаешь?
Ведь даже если скажут сообщение по радио как-то дру-
гими словами, станет тревожно. И не только мне.
И правильно. Слова повторяются. К ним привыкаешь.
Значит, все спокойно. Плохие концовки в кино тоже
я бы не рекомендовал. Посмотри, как давно хороший
человек не умирает: будет тревожно.
Только утром. Иногда. И тебя, когда вижу, тревога.
Смеешься будто не так как-то. А как? И для чего? Есть,
есть, есть счастье в жизни.
Пишу и кладу в папочку
Пишу и кладу в папочку. В папочку, папочку, в па-
почку. Я вам о нем писал. Мамы наши, самые яркие на-
ши. Самые нужные, самые запомнившиеся. Отцы наши
жалкие и старательные. Отцы — это те, кто искажал се-
бя все успешнее от нетерпимости вначале до одобрения
в конце. Отцы, чтоб кормить, шли на преступление
и долго боялись. У отцов был светлый час освобожде-
ния — когда они накопленное дома вбивали в головы
врага. Но мы их тогда не видели, они уходили все даль-
ше и могли победить всех своей двойной ненавистью,
но мы их тогда не видели дома. Когда мы их увидели
дома, они снова что-то нарушали, и боялись, и боялись
показать боязнь, чтоб не выдать себя кому-то. И пили
не с теми и обещали не то. И на нас смотрели слезящи-
мися дрожащими глазами. Они даже не претендуют на
то, чтобы о них вспоминали. Что они оставили детям…
Теперь эти отцы — мы.
Как лечат стариков
Кабинет поликлиники. Действующее лицо — док-
тор, бездействующее — старик.
— Здравствуйте, доктор.
— Хорошо-хорошо, папаша, на что жалуетесь, и домой.
— Знаете…
— Знаю. Быстренькуа…
— Меня по ночам что-то схватывает за талию и держит.
— Жена у вас есть?
— Умерла жена.
— Видите. Жена уже умерла… А вы на что жалуетесь?
— Знаете…
— Знаю. Быстренькуа… Вам сколько лет?.. (Загляды-
вает в карточку.) Ого! Семьдесят три! Мы точно не до-
живем. А вы чего еще хотите. Я бы уже сказал спасибо.
— Понимаете, доктор…
— Понимаю. Быстренькуа!
— По утрам. Понимаете.
— Понимаю, папаша, по утрам и по вечерам. Это все
возрастное, папаша. Иди спокойно. Не загромождай.
— Но этого раньше не было.
— Конечно не было. Вам когда-нибудь было семьде-
сят три? В первый раз. Мне когда-нибудь было трид-
цать два? Никогда.
— Может быть, послушаете?
— Что слушать? Я наизусть знаю. Ну, поднимите ру-
баху. Побыстрее, папаша. Так и быть. Не дышите, отче…
Теперь дышите, дитя мое… Теперь согнитесь пополам…
— Тяжело.
— Видите, уже тяжело. Начинаем перекличку! Рев-
матизм?
— Есть.
— Радикулит?
— Есть.
— Ревмакардит?
— Есть.
— Желудок?
— Нет.
— Все нормально, старик, все в порядке!
— Как же? Оно же?
— Оно. Оно. Возрастное оно, от времени, понимае-
те? От истечения…
— Может, выпишите что-нибудь?
— Что ж выписывать, рецепт тратить. Иди спокой-
но, папаша.
— Может быть, греть?
— А как же. Грей! Сядь на печку, приободрись!
— Паровое у меня.
— Возрастное, папаша, возрастное. Семьдесят три
года громыхал. А тут соученик в тридцать два гикнул-
ся. Иди, отдыхай, борец. Мне молодежь лечить надо.
Скажи молодому, который за сердце держится, пусть
войдет. Пожалуйста, молодой человек.
Сила слова
Они мне сказали: «Ты, Федя, пропагандист, полтора
часа говоришь — непонятно о чем». Кому непонятно?
Вот я скажу вам, а вы мне скажите: вам понятно или
нет? Я решил сказать потому, что я старше их не по воз-
расту, а по годам. Конечно, да, конечно, надо выражать-
ся, чтоб тебя понимали и чтоб ты сам себя понимал. Да!
И чтобы все остальные — нет, не забывали о силе сло-
ва. Потому что слово — это сила, слово — это… О! Сло-
во понимает каждый, но ему нужно объяснить! Речь
пойдет о слове, о силе слова. Это сила! О чем я ниже
буду перечислять. О воспитательной работе.
Вы заглянули в цех, вас бросило в жар от холода. Вас
это устраивает? Да, не устраивает. Значит, воспитатель-
ная работа в кочегарке ведется? Да, не ведется. Там сме-
нили руководство. Парень молодой, ему двадцать четы-
ре года. Он пятьдесят третьего года рождения. Прошед-
шему тоже двадцать четыре, но он тридцать восьмого
года рождения. Конечно, да, конечно, новая метла метет
проницательно, у ей свежий взгляд. Но в каждом деле
нужен свой запевала: ты запьешь, другие, другие под-
хватят! И вот пошло, покатилось, и участок на первом
месте. Но их никто не ругает, они пару не дают! Другой
пример приведу. В подшефном колхозе двое наших по-
жинали чужие плоды, то есть грузили навоз. Погоди
смеяться. Что — га-га-га? Ну что — га-га-га?.. Слушай!
Так они вместо этого послали председателя и лошадей
матом на поля, а сами пошли на танцы.
Отставание в воспитательной работе становится
хроникальным. В конструкторском бюро на потолке
обнаружены следы неизвестного животного. А мы не
знаем, что это за животное и животное ли это вообще.
Может, это потолок протекает? Нужно людей водить
в музей и на примере первобытного человека показы-
вать, насколько мы оторвались.
Перехожу к спорту. Спортзал. Нет, фундамент —
да, стены — да, крыша — да, паровое отопление — нет,
рамы — нет, стекла — нет! Поехали в главк — вырвали
рамы, выбили стекла, оторвали отопление. Спортзал
готов. Кто висит на турнике — инспектор. Вбил два
кольца в потолок, на них что? Ни одного человека.
Вот отсюда наша хилость, и мы так будем хилять, чем
дальше, тем больше!
Перехожу к самодеятельности. Вместо того чтобы
выпимши петь и танцевать на улице, иди на сцену, ду-
рень. Мы тебе аплодировать будем. Дак нет же. Мы
свой балалаечный оркестр передали с баланса на ба-
ланс родильному дому, у них будет самодеятельность,
у нас нет. Устроили мне экзамен. Собрали комиссию.
Я говорю: «Вы хотите поставить меня в тупик своими
вопросами, а я вас поставлю в тупик своими ответами».
Нет, говорят, Федя… Меня Федей зовут. Нет, говорят,
Федя… Мне сорок лет, и все Федя. Нет, Федя! Нет, го-
ворят, Федя, ты, говорят, Федя, в состоянии пропаган-
дистом не быть. Сила в словах у тебя есть, но ты их рас-
ставить не можешь. Ты говоришь долго, Федя, но непо-
нятно о чем.
Кому непонятно? Вам понятно, нет? Вот! А они го-
ворят… Да! Все!
В век техники
Мы живем в век техники. Выходим на международ-
ные рынки. Машины у нас хорошие, отличные, но их
надо рекламировать.
Вот на заводе номер восемь дробь шесть, в общем,
на одном из наших предприятий, изобретатель Сера-
фим Михайлович… В общем, один чудак изобрел ма-
шину для этого… В общем, не дураки сидят!
Целый год работал над машиной, и решили машину
в Париж на выставку отправить! Правда, самого не пу-
стили, у него кому-то чего-то не понравилось в рентге-
не, анализы у него не те. Так что поехал я, у меня в этом
смысле не придерешься — все качественное и количе-
ственное. И девчушка еще из колхоза поехала, ей давно
обещали во Францию. Девчушка как раз еще кое-что
в физике помнила. А я сам, понимаешь, подустал… Все
это мотаешься, гоняешься, перевариваешь эти процес-
сы, все это осваиваешь, так что уже элементарные зако-
ны начинаешь подзабывать. Не то что там Джоуля—
Ленца или Ома, но и Архи… этого… меда уже конкрет-
но себе в лицо представить не можешь. Вот так! Но дя-
дя я представительный, сами видите: черная тройка,
баретки, шляпа сидит, как на гвозде.
Перед отъездом с изобретателем переговорили: вы-
яснили там, какие заряды, какие притягиваются, какие
оттягиваются… Ну, в общем, сели, поехали! Приезжаем,
слышу на платформе: «Пардон, пардон». Что же это,
уже Париж? Ну, прибыли в павильон, распаковались.
Народу набежала уйма. Машина — всеобщий восторг!
Я уже речь толкнул и закончил по-французски. Так
и сказал: «Селяви!» В смысле — есть что показать! На-
род мне кричит: «Включайте!» Я уже через переводчи-
ка говорю: «Нам понятно, граждане французы, ваше
нетерпение…»
Только это я сказал…
И вот тут мы куда-то что-то воткнули…
Потом меня спрашивали: «Куда ты воткнул, вспом-
ни давай!»
Комиссия приехала из Москвы, меня спрашивала:
«Куда ты втыкал, ты можешь вспомнить?» Какое
вспомнить, когда врачи ко мне вообще два месяца не
допускали, у меня состояние было тяжелое.
Девчушка та покрепче оказалась, но у нее что-то
с речью случилось и не может вспомнить, как доить.
Принцип начисто забыла! Откуда молоко берется, не
помнит. Сейчас ее колхоз за свой счет лечит, врачи го-
ворят, есть надежда.
Ну, павильон-то быстро отремонтировали, там
ерунда, только крышу снесло.
Машину собрали… в мешок и привезли уже другие
люди. Хотели изобретателя под стражу взять, но я в это
время в больнице лежал, тут за него коллектив пору-
чился, так что просто взяли подписку о невыезде. Лег-
ко отделался…
Я вот, как видите… Маленько перекос, и вот не сги-
нается. Говорят, могло быть и хуже. Ну, ничего, я под-
лечусь. Живем в век техники! Так что, может, еще
и в Японию поеду!
А что вы думаете? Селяви!
Разница между умным и мудрым: умный с большим
умом выкручивается из ситуации, в которую мудрый
не попадает.
Он выпил, и, с его точки зрения, дела у всех пошли
лучше. Еще выпил — оживились лица. Добавил — все
захохотали. Еще чуть — все пустились в пляс. Жаль, не
видел, чем все кончилось. Рухнул к чертовой матери.
День приезда, день отъезда в один стакан. Между
первой и второй не дышу. После третьей не закусываю.
Так плохо с такси, что, когда машина пришла, четы-
ре человека вынуждены были уже уехать, хотя было
очень весело.
И самовар у нас электрический, и мы довольно не-
искренние.
Пытался я перейти в другое поколение. Повел за со-
бой весь выпуск Государственного педагогического ин-
ститута имени Ушинского. Домой привел. Читал им.
Пил с ними. Пел с ними. Кричал: «Называй меня на
ты»! На следующий день пошел с ними в ресторан. Иг-
рал с ними. Танцевал с ними. И вдруг увидел своих ро-
весников, которые у них преподаватели. И сел к ним.
И в слезах просидели мы вечер… Один с печенью. Дру-
гой с сердцем. Третий с лысиной. Четвертый с немым
вопросом в глазах… После двух попыток перебежать
в другое поколение я остался с вами, мои тридцати-
восьмилетние.
Ударили небывалые морозы, и город украсился но-
выми скульптурами: бегущий студент в курточке, сол-
дат, входящий на мост, гаишник в стакане, шагающий
школьник с портфелем, влюбленные на скамейке
и множество пожилых людей, зовущих кого-то.
Если этот голубь еще раз так близко подлетит
к моему окну, я вылечу ему навстречу, и мы полетим,
оживленно беседуя, прямо в закат, в зарево, и из се-
рых станем розовыми, а потом черными.
Две точки, две домашние птицы, не умеющие добы-
вать хлеб воробьиным нахальством. Дадут — поедим,
свистнут — взлетим высоко-высоко и крепко, раз и на-
всегда, запомним свой дом…
Вам не повезло. Специалист, который лечит, в отъ-
езде, но есть второй — не хуже.
Лучше договориться лично. Хотя можно и по на-
правлению.
У нас только по пропускам. Хотя можно пройти
и так.
Лечение стоит дорого, но можно и не платить.
Нянечкам, сестрам обычно платят, но они ухажива-
ют и так.
Поэтому я вам советую подождать специалиста, до-
говориться с нянечкой и заплатить.
Но можно этого и не делать. Если вас не интересует
результат.
Диспут
Ведущий. Так… Товарищи! У нас сегодня диспут!
На любую тему. Столкновение разных мнений. Утверж-
дение! Возражение! Вот вы, гражданин из первого ряда…
Идите сюда! Подойдите! О чем вы хотели бы поспорить?
— Я?
— Да, вы. Именно вы! Я вчера с вами говорил. Вы бы-
ли таким темпераментным, запальчивым. Вот теперь
здесь, на сцене, попробуйте отстоять свое мнение. Пока-
жите, как это делается! Итак, что вам не понравилось?
— Где?
— Вчера. Вам что-то не понравилось. Вы спросили.
— Мне все понравилось. Я еще вчера говорил, что
мне все понравилось.
— За исключением…
— Без всяких исключений! Все понравилось!
— Ну, это не разговор. Вот, к примеру, мне не нра-
вится ваш галстук!
— Мне тоже! (Сорвал, выбросил.)Тряпье!
— Ну, постойте… Вы не понимаете. Это диспут.
А диспут — разговор, где сталкиваются разные мнения.
То есть если я «за», вы должны быть «против». У нас
должен быть спор, понимаете?
— Понимаю.
— Так что вы возражайте. Итак, мне понравился…
— И мне.
— Нет, ну, вы не поняли. Вы участник диспута, по-
нимаете?
— Да.
— Вы должны спорить.
— Да.
— Мне понравилась эта книга. А вам она…
— Мне тоже.
— Подождите. Вам она не понравилась.
— Понравилась.
— У нас так не будет спора.
— Будет.
— Как же — будет? Вы же мне не возражаете. А вы
должны возражать. Мне не нравится зима!
— И мне не нравится.
— Товарищ, вы участвуете в диспуте.
— Да.
— Мне вчерашний фильм понравился, а вам нет.
— Мне тоже.
— Вы морщились.
— У меня зуб болел.
— Проклятый зуб?
— Проклятый зуб.
— А мне нравится ваш зуб!
— А я его люблю!
— А пиджак на вас ужасный! Просто жуткий!
— Кошмарный!
— Я бы его выбросил!
— Я тоже. (Снимает, выбрасывает.)
— Товарищ, постойте. Вы вчера согласились.
— Я и сегодня согласен.
— Вы сказали: «Я буду участвовать в диспуте. Мы им
покажем, что такое борьба мнений, вы еще намекали».
— Ни на что я не намекал.
— Ну, хорошо. Я считаю, что в семье должен быть
один ребенок. А вы?
— Я тоже.
— А вы возражайте.
— Я возражаю!
— Вот. (После паузы.)Вот. Почему вы возражаете?
— Я возражаю.
— Почему?
— Я возражаю.
— Нет, но почему?
— Я возражаю.
— Это хорошо. Но почему вы возражаете?
— Я возражаю.
— Нет. Вы так просто не возражайте. Вы должны го-
ворить — два.
— Два.
— Вот. (После паузы.)А я считаю, один.
— И я считаю, один.
— Вы же говорили, два.
— Два.
— Вот. (После паузы.)А я говорю, один.
— Два.
— Вот. (После паузы.)А я говорю, один.
— Два.
— Вот видите, уже спор. А я говорю, один.
— Два.
— Вот, чудно. Так что я говорю: один.
— Два.
— Так, один.
— Два.
— Один.
— Два.
— Ну, спорьте, спорьте… Один.
— Два.
— Ну, вы спорьте, возражайте… Один.
— Два.
— Один.
— Два.
— Чего-то тут… Чего-то мы не спорим… Один.
— Два.
— Чего-то у нас не то. Один.
— Два.
— Вы должны доказывать, почему два.
— Два.
— Да ну вас. Один.
— Два.
— Перестаньте. Один.
— Два.
— Прекратите. Один.
— Два.
— Сейчас же бросьте. Один.
— Два.
— Это чепуха, а не диспут. Один.
— Два.
— Это чушь собачья! Один.
— Два.
— Стоп! Стоп! Я понял. Вы должны мне доказывать,
почему два.
культурный человек, я вижу у вас значок, у меня такого
значка нет. Я всю жизнь работал. Прямо с горшка на ра-
боту. Ой, нам было очень тяжело, нас было у мамы во-
семь душ детей. Вы сейчас можете себе позволить восемь
душ детей? Не, это моя мама себе позволяла. Она была
совсем без образования, а сейчас мои дети учатся в уни-
верситете, а моя бедная мама, она сейчас с братом и дядей
лежат на кладбище. Почему бы вам туда не съездить?
— Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская…
— Я понимаю, но разве так можно относиться к ро-
дителям? Если ваши дети не приедут к вам на могилу,
они тоже будут правы, вы поняли меня? Куда вы пош-
ли? Дерибасовская за углом.
А вот и Москва!
— Ух, машин сколько! Таксей сколько! Людей
сколько! Прокормить же всех надо! Ничего, всех про-
кормим! Где ж у меня адресок был, ах ты Господи. Ага.
— Гражданин, будьте так добры, я сам не местный,
я из Котовска, у нас, знаете, на улицах курей больше,
чем машин. Так вы не подскажете, как лучше всего
пройти или проехать на Садовое кольцо?.. А где вы?..
Тю!.. Утек… Чи то гонится за ним кто? От дурной!
— Гражданочка! Будьте, пожалуйста, так добры. Я не
местный. Я из Котовска. Вы не подскажете, как… Куда ж
ты бежишь? Что, я на тебе женюся?! Что ж за народ?
— О! Гражданинчик! Я из Котовска. Будьте так доб-
ры… Ненормальный! Ой-ой-ой!… Чи, може, у них здесь
заработки такие, что боится секунду потерять?!
— О! Пацанчик! Я из Котовска… Чтоб ты подавился
своим мороженым!
— Алле! Москвич! Гражданин в шляпе с портфелем!
Я из Котовска. Дети мои! Не оставляйте старика посе-
редь дороги!
— Дочь моя! Куды ж тебе несеть, может, тебе уже
давно уволили. Остановись, поговорим. Мне нужно на
Садовое кольцо! Скаженная! Беги-беги… добегаешься!
— О, бабка! Бабка, стой, рассыплешься! Фью-ю!..
Ходовая старушенция. Граждане православные! Рупь
дам тому, кто остановится! Помчалися неподкупные!…
Гони, гони! Давай, давай! улю-лю-лю!
Расцвет сатиры
Расцвет сатиры в 60-е, когда сатирику помогали
все. Телевидение своими постановками и прямыми пе-
редачами выгоняло людей из дому. Начальство своей
внешностью и речью их объединяло в едином порыве.
Отмена концертов, запрещение программ, вырезание
из текста обостряло внимание и тренировало сообрази-
тельность. Поиски выхода заставляли присматривать-
ся и прислушиваться к любому искусству. А всеобщее
пение во славу по всем трубам и проводам заставляло
людей хохотать над шутками второго сорта и запоми-
нать отдельные выражения, хвататься за голову от на-
меков. И любить. И обожествлять. И писать письма.
Да. Нелегко творить в такой оранжерейной атмо-
сфере.
Читаю в «Вечерке»
Читаю в «Вечерке», какие официантки грубые.
Я бы пошла в официантки. Была бы самой доброй,
вежливой. Относилась бы ко всем хорошо. Ну, улы-
баться каждому устаешь. Я бы, как устану улыбать-
ся, — все равно хорошо смотрела бы… не уставала бы.
С этим говорю, туда кивну и туда кивну, что, мол, всех
вижу, ко всем подойду… Как же можно уставать — не
мешки таскаешь, — живые люди. То есть уставать, ко-
нечно, можно, но виду не показывать. Все усталые.
Чего ж кричать?
Читаю в газете, продавщицы грубые. Я бы пошла
в продавщицы, была бы самой лучшей. И быстро бы ра-
ботала. Много ведь работы только утром и вечером.
Днем спокойней, значит, к этому времени я бы подго-
товилась. Все бы заранее нарезала, почистила, все бы
приготовила. У меня бы очередь быстро шла, весело.
Можно ведь с каждым пошутить.
Я слышу, что портнихи плохо шьют. Я бы самой
лучшей портнихой была. Разве можно женщине плохо
платье сшить?! Это платье для нее огромное значение
имеет. Вдруг она немножко постарела или пополнела,
а выглядеть должна хорошо. Должна нравиться любая
женщина. Я бы все хорошо шила. Всю душу бы вкла-
дывала.
А вот парикмахерши плохие есть. Напрасно. Пошла
бы я в парикмахерши — самой лучшей была бы. От ме-
ня б женщины красавицами уходили. И торопиться тут
нельзя. Каждую головку надо сделать. Вылепить, укра-
сить и глазки, и ротик — девушка ведь. Эх, если бы…
А я администратором в гостинице работаю. Вот где
работа бешеная. Вот где сумасшедший дом. Так нала-
ешься, такой собакой смотришь. Ну нет мест, ну нет…
Так не понимают. Гражданин, кричишь, отойдите вы от
стола… Чего вы руки кладете — я же здесь работаю…
Куда я вас всех положу? Что, я домой к себе поведу?
Что за народ такой… Ночуйте, где хотите, я тут при
чем… Куда вы лезете? Господи! Как люди не понимают.
Есть счастье, есть!
Я немножко изменился. Я мало пью. Я много думаю.
Я не выдающийся инженер, но меня любят, уважают.
И дома у меня все хорошо. Соседи, в общем, хорошо от-
носятся. Меня уважают, и мне приятно. Есть счастье,
есть. Я сейчас как-то приучился довольствоваться самым
необходимым. Малым. Большое, где оно? У меня никто
не спрашивает. Так за всю жизнь ни разу не подошли и не
спросили: «А как вы думаете?» Только песня по «Мая-
ку»: нравится или не нравится? Я написал как-то в Мо-
лодости, Молодости с большой буквы, написал в Моло-
дости, что не нравится. А они назвали только тех, кому
нравится. Я перестал писать. Ну, не нравится — выключу,
нравится — включу, и я спокоен. Есть счастье, есть.
Отсижу на работе. Иногда целый день в окно смот-
рю, а иногда перед собой. Как когда. Ты думаешь, счас-
тье — командовать? Нет, когда Притупилось (я не бо-
юсь этого слова с большой буквы — Притупилось), сча-
стье — это подчиняться. Ну, как подчиняться?.. Делать,
чтобы не было неприятностей. Конечно, я растолстел,
немного полысел. Одет немодно. В общем, не пью, но
и не бегаю по утрам. Вот так если бы осталось, и я бы
сказал: «Нет-нет, есть в жизни…»
Последний раз «А вы как думаете?» меня спросил
профессор еще в институте у нас, и от этого сразу ста-
ло тревожно. Нет, я, конечно, как-то думаю, но хорошо,
что не спрашивают. Я, конечно, смотрю в окно, вижу
дома одинаковые или автобусы переполненные. Ну,
меня как-то не спрашивают. Да вот уже и сами об этом
говорят. Газеты уже пишут. Кто-то всегда найдется.
Обязательно найдется. Кто-то. Вот уже как-то обраща-
ют… Я, ты знаешь, даже волнуюсь. Я так давно откро-
венно ни с кем не говорил.
Знаешь, когда по всему телу разливается покой, от
шерстяных носков до кроличьей шапки, по всему телу.
И сладко там, внутри, куда я помещаюсь, неподвижны
члены, как будто тебя гладят женские пальчики от лба
к вискам. Нет, есть, есть оно!.. Какая-то суть, моменты
истины — как хорошо сказано. А что ж, когда никто не
спрашивает. Действительно, самые острые моменты
в жизни переживаем во время чтения детективов. Или,
знаешь, смотришь картину цветную, музыкальную,
красивую. Идешь домой, а внутри оно еще поет какое-
то время, чего-то действительно хочется. И кажется,
нет ни живота, ни носков. А главное, не желание, а дей-
ствие, кажется, появилось. Действие. Господи, слепишь
снежок, запустишь — и побежал… Задохнешься… А до-
ма тепло, тихо. Пощелкивает, посапывает. И опять сча-
стье подступает медленно от радиатора, от ванной, от
нечитаной «Вечерки», от кресла, которое меня обнима-
ет сзади и подкладывает колени, от невключенного те-
лика, который сейчас, и — оно засветится и мне что-то
будут показывать. Мне тут что-то написали. Мне там
что-то приготовили. Ой, я сейчас все включу. И ты зна-
ешь, у меня опустятся руки, чуть откроется рот, и я бу-
ду смотреть подряд.
Понимаешь, я научился великому: все мне прино-
сит радость — малышам спать, а я уже взрослый, детям
нельзя — а мне уже можно. Не дай бог мне выйти. Ког-
да в ЖЭК идти, я ночь не сплю.
Я в окно люблю смотреть. Женщин красивых вижу,
машины красивые. Увижу пионеров и думаю, думаю.
А иногда уже не думаю, хотя сохраняю это выражение.
Однажды проснулся часа в три ночи от жужжания
пчелы. Она жужжала над ухом, затихала и опять,
опять. Где-то в комнате. Проснулся, и знаешь это что?
«Скорая помощь» под окном завязла. Женщина-врач
толкает. Жужжали. Долго. Утром не было. Значит, вы-
тащили. Кажется, там кто-то подошел. Нет, понима-
ешь, настолько уже как-то отвык. Такой сладостный
покой вот здесь. Политикой не занимаюсь. Мнений
особых не имею. Да и какое? Вернее, не какое мнение,
а как его иметь. Кто-то хотел, чтобы я так жил, и я жи-
ву. Ну, умер кто-то, жалко. Не умер — хорошо. И я по-
думал, если бы я лез вперед, пробивал, навязывал свои
идеи, я бы кому-то навредил, наступил, оттолкнул.
А меня, в общем, все любят. А я ничего. Только утром
иногда тревога. Уж очень стали дни похожими. Значит,
нужно, чтобы еще притупилось. Как ты не понимаешь?
Ведь даже если скажут сообщение по радио как-то дру-
гими словами, станет тревожно. И не только мне.
И правильно. Слова повторяются. К ним привыкаешь.
Значит, все спокойно. Плохие концовки в кино тоже
я бы не рекомендовал. Посмотри, как давно хороший
человек не умирает: будет тревожно.
Только утром. Иногда. И тебя, когда вижу, тревога.
Смеешься будто не так как-то. А как? И для чего? Есть,
есть, есть счастье в жизни.
Пишу и кладу в папочку
Пишу и кладу в папочку. В папочку, папочку, в па-
почку. Я вам о нем писал. Мамы наши, самые яркие на-
ши. Самые нужные, самые запомнившиеся. Отцы наши
жалкие и старательные. Отцы — это те, кто искажал се-
бя все успешнее от нетерпимости вначале до одобрения
в конце. Отцы, чтоб кормить, шли на преступление
и долго боялись. У отцов был светлый час освобожде-
ния — когда они накопленное дома вбивали в головы
врага. Но мы их тогда не видели, они уходили все даль-
ше и могли победить всех своей двойной ненавистью,
но мы их тогда не видели дома. Когда мы их увидели
дома, они снова что-то нарушали, и боялись, и боялись
показать боязнь, чтоб не выдать себя кому-то. И пили
не с теми и обещали не то. И на нас смотрели слезящи-
мися дрожащими глазами. Они даже не претендуют на
то, чтобы о них вспоминали. Что они оставили детям…
Теперь эти отцы — мы.
Как лечат стариков
Для Р. Карцева и В. Ильченко
Кабинет поликлиники. Действующее лицо — док-
тор, бездействующее — старик.
— Здравствуйте, доктор.
— Хорошо-хорошо, папаша, на что жалуетесь, и домой.
— Знаете…
— Знаю. Быстренькуа…
— Меня по ночам что-то схватывает за талию и держит.
— Жена у вас есть?
— Умерла жена.
— Видите. Жена уже умерла… А вы на что жалуетесь?
— Знаете…
— Знаю. Быстренькуа… Вам сколько лет?.. (Загляды-
вает в карточку.) Ого! Семьдесят три! Мы точно не до-
живем. А вы чего еще хотите. Я бы уже сказал спасибо.
— Понимаете, доктор…
— Понимаю. Быстренькуа!
— По утрам. Понимаете.
— Понимаю, папаша, по утрам и по вечерам. Это все
возрастное, папаша. Иди спокойно. Не загромождай.
— Но этого раньше не было.
— Конечно не было. Вам когда-нибудь было семьде-
сят три? В первый раз. Мне когда-нибудь было трид-
цать два? Никогда.
— Может быть, послушаете?
— Что слушать? Я наизусть знаю. Ну, поднимите ру-
баху. Побыстрее, папаша. Так и быть. Не дышите, отче…
Теперь дышите, дитя мое… Теперь согнитесь пополам…
— Тяжело.
— Видите, уже тяжело. Начинаем перекличку! Рев-
матизм?
— Есть.
— Радикулит?
— Есть.
— Ревмакардит?
— Есть.
— Желудок?
— Нет.
— Все нормально, старик, все в порядке!
— Как же? Оно же?
— Оно. Оно. Возрастное оно, от времени, понимае-
те? От истечения…
— Может, выпишите что-нибудь?
— Что ж выписывать, рецепт тратить. Иди спокой-
но, папаша.
— Может быть, греть?
— А как же. Грей! Сядь на печку, приободрись!
— Паровое у меня.
— Возрастное, папаша, возрастное. Семьдесят три
года громыхал. А тут соученик в тридцать два гикнул-
ся. Иди, отдыхай, борец. Мне молодежь лечить надо.
Скажи молодому, который за сердце держится, пусть
войдет. Пожалуйста, молодой человек.
Сила слова
Для А. Райкина
Они мне сказали: «Ты, Федя, пропагандист, полтора
часа говоришь — непонятно о чем». Кому непонятно?
Вот я скажу вам, а вы мне скажите: вам понятно или
нет? Я решил сказать потому, что я старше их не по воз-
расту, а по годам. Конечно, да, конечно, надо выражать-
ся, чтоб тебя понимали и чтоб ты сам себя понимал. Да!
И чтобы все остальные — нет, не забывали о силе сло-
ва. Потому что слово — это сила, слово — это… О! Сло-
во понимает каждый, но ему нужно объяснить! Речь
пойдет о слове, о силе слова. Это сила! О чем я ниже
буду перечислять. О воспитательной работе.
Вы заглянули в цех, вас бросило в жар от холода. Вас
это устраивает? Да, не устраивает. Значит, воспитатель-
ная работа в кочегарке ведется? Да, не ведется. Там сме-
нили руководство. Парень молодой, ему двадцать четы-
ре года. Он пятьдесят третьего года рождения. Прошед-
шему тоже двадцать четыре, но он тридцать восьмого
года рождения. Конечно, да, конечно, новая метла метет
проницательно, у ей свежий взгляд. Но в каждом деле
нужен свой запевала: ты запьешь, другие, другие под-
хватят! И вот пошло, покатилось, и участок на первом
месте. Но их никто не ругает, они пару не дают! Другой
пример приведу. В подшефном колхозе двое наших по-
жинали чужие плоды, то есть грузили навоз. Погоди
смеяться. Что — га-га-га? Ну что — га-га-га?.. Слушай!
Так они вместо этого послали председателя и лошадей
матом на поля, а сами пошли на танцы.
Отставание в воспитательной работе становится
хроникальным. В конструкторском бюро на потолке
обнаружены следы неизвестного животного. А мы не
знаем, что это за животное и животное ли это вообще.
Может, это потолок протекает? Нужно людей водить
в музей и на примере первобытного человека показы-
вать, насколько мы оторвались.
Перехожу к спорту. Спортзал. Нет, фундамент —
да, стены — да, крыша — да, паровое отопление — нет,
рамы — нет, стекла — нет! Поехали в главк — вырвали
рамы, выбили стекла, оторвали отопление. Спортзал
готов. Кто висит на турнике — инспектор. Вбил два
кольца в потолок, на них что? Ни одного человека.
Вот отсюда наша хилость, и мы так будем хилять, чем
дальше, тем больше!
Перехожу к самодеятельности. Вместо того чтобы
выпимши петь и танцевать на улице, иди на сцену, ду-
рень. Мы тебе аплодировать будем. Дак нет же. Мы
свой балалаечный оркестр передали с баланса на ба-
ланс родильному дому, у них будет самодеятельность,
у нас нет. Устроили мне экзамен. Собрали комиссию.
Я говорю: «Вы хотите поставить меня в тупик своими
вопросами, а я вас поставлю в тупик своими ответами».
Нет, говорят, Федя… Меня Федей зовут. Нет, говорят,
Федя… Мне сорок лет, и все Федя. Нет, Федя! Нет, го-
ворят, Федя, ты, говорят, Федя, в состоянии пропаган-
дистом не быть. Сила в словах у тебя есть, но ты их рас-
ставить не можешь. Ты говоришь долго, Федя, но непо-
нятно о чем.
Кому непонятно? Вам понятно, нет? Вот! А они го-
ворят… Да! Все!
В век техники
Для А. Райкина
Мы живем в век техники. Выходим на международ-
ные рынки. Машины у нас хорошие, отличные, но их
надо рекламировать.
Вот на заводе номер восемь дробь шесть, в общем,
на одном из наших предприятий, изобретатель Сера-
фим Михайлович… В общем, один чудак изобрел ма-
шину для этого… В общем, не дураки сидят!
Целый год работал над машиной, и решили машину
в Париж на выставку отправить! Правда, самого не пу-
стили, у него кому-то чего-то не понравилось в рентге-
не, анализы у него не те. Так что поехал я, у меня в этом
смысле не придерешься — все качественное и количе-
ственное. И девчушка еще из колхоза поехала, ей давно
обещали во Францию. Девчушка как раз еще кое-что
в физике помнила. А я сам, понимаешь, подустал… Все
это мотаешься, гоняешься, перевариваешь эти процес-
сы, все это осваиваешь, так что уже элементарные зако-
ны начинаешь подзабывать. Не то что там Джоуля—
Ленца или Ома, но и Архи… этого… меда уже конкрет-
но себе в лицо представить не можешь. Вот так! Но дя-
дя я представительный, сами видите: черная тройка,
баретки, шляпа сидит, как на гвозде.
Перед отъездом с изобретателем переговорили: вы-
яснили там, какие заряды, какие притягиваются, какие
оттягиваются… Ну, в общем, сели, поехали! Приезжаем,
слышу на платформе: «Пардон, пардон». Что же это,
уже Париж? Ну, прибыли в павильон, распаковались.
Народу набежала уйма. Машина — всеобщий восторг!
Я уже речь толкнул и закончил по-французски. Так
и сказал: «Селяви!» В смысле — есть что показать! На-
род мне кричит: «Включайте!» Я уже через переводчи-
ка говорю: «Нам понятно, граждане французы, ваше
нетерпение…»
Только это я сказал…
И вот тут мы куда-то что-то воткнули…
Потом меня спрашивали: «Куда ты воткнул, вспом-
ни давай!»
Комиссия приехала из Москвы, меня спрашивала:
«Куда ты втыкал, ты можешь вспомнить?» Какое
вспомнить, когда врачи ко мне вообще два месяца не
допускали, у меня состояние было тяжелое.
Девчушка та покрепче оказалась, но у нее что-то
с речью случилось и не может вспомнить, как доить.
Принцип начисто забыла! Откуда молоко берется, не
помнит. Сейчас ее колхоз за свой счет лечит, врачи го-
ворят, есть надежда.
Ну, павильон-то быстро отремонтировали, там
ерунда, только крышу снесло.
Машину собрали… в мешок и привезли уже другие
люди. Хотели изобретателя под стражу взять, но я в это
время в больнице лежал, тут за него коллектив пору-
чился, так что просто взяли подписку о невыезде. Лег-
ко отделался…
Я вот, как видите… Маленько перекос, и вот не сги-
нается. Говорят, могло быть и хуже. Ну, ничего, я под-
лечусь. Живем в век техники! Так что, может, еще
и в Японию поеду!
А что вы думаете? Селяви!
Разница между умным и мудрым: умный с большим
умом выкручивается из ситуации, в которую мудрый
не попадает.
Он выпил, и, с его точки зрения, дела у всех пошли
лучше. Еще выпил — оживились лица. Добавил — все
захохотали. Еще чуть — все пустились в пляс. Жаль, не
видел, чем все кончилось. Рухнул к чертовой матери.
День приезда, день отъезда в один стакан. Между
первой и второй не дышу. После третьей не закусываю.
Так плохо с такси, что, когда машина пришла, четы-
ре человека вынуждены были уже уехать, хотя было
очень весело.
И самовар у нас электрический, и мы довольно не-
искренние.
Пытался я перейти в другое поколение. Повел за со-
бой весь выпуск Государственного педагогического ин-
ститута имени Ушинского. Домой привел. Читал им.
Пил с ними. Пел с ними. Кричал: «Называй меня на
ты»! На следующий день пошел с ними в ресторан. Иг-
рал с ними. Танцевал с ними. И вдруг увидел своих ро-
весников, которые у них преподаватели. И сел к ним.
И в слезах просидели мы вечер… Один с печенью. Дру-
гой с сердцем. Третий с лысиной. Четвертый с немым
вопросом в глазах… После двух попыток перебежать
в другое поколение я остался с вами, мои тридцати-
восьмилетние.
Ударили небывалые морозы, и город украсился но-
выми скульптурами: бегущий студент в курточке, сол-
дат, входящий на мост, гаишник в стакане, шагающий
школьник с портфелем, влюбленные на скамейке
и множество пожилых людей, зовущих кого-то.
Если этот голубь еще раз так близко подлетит
к моему окну, я вылечу ему навстречу, и мы полетим,
оживленно беседуя, прямо в закат, в зарево, и из се-
рых станем розовыми, а потом черными.
Две точки, две домашние птицы, не умеющие добы-
вать хлеб воробьиным нахальством. Дадут — поедим,
свистнут — взлетим высоко-высоко и крепко, раз и на-
всегда, запомним свой дом…
Вам не повезло. Специалист, который лечит, в отъ-
езде, но есть второй — не хуже.
Лучше договориться лично. Хотя можно и по на-
правлению.
У нас только по пропускам. Хотя можно пройти
и так.
Лечение стоит дорого, но можно и не платить.
Нянечкам, сестрам обычно платят, но они ухажива-
ют и так.
Поэтому я вам советую подождать специалиста, до-
говориться с нянечкой и заплатить.
Но можно этого и не делать. Если вас не интересует
результат.
Диспут
Для Р. Карцева и В. Ильченко
Ведущий. Так… Товарищи! У нас сегодня диспут!
На любую тему. Столкновение разных мнений. Утверж-
дение! Возражение! Вот вы, гражданин из первого ряда…
Идите сюда! Подойдите! О чем вы хотели бы поспорить?
— Я?
— Да, вы. Именно вы! Я вчера с вами говорил. Вы бы-
ли таким темпераментным, запальчивым. Вот теперь
здесь, на сцене, попробуйте отстоять свое мнение. Пока-
жите, как это делается! Итак, что вам не понравилось?
— Где?
— Вчера. Вам что-то не понравилось. Вы спросили.
— Мне все понравилось. Я еще вчера говорил, что
мне все понравилось.
— За исключением…
— Без всяких исключений! Все понравилось!
— Ну, это не разговор. Вот, к примеру, мне не нра-
вится ваш галстук!
— Мне тоже! (Сорвал, выбросил.)Тряпье!
— Ну, постойте… Вы не понимаете. Это диспут.
А диспут — разговор, где сталкиваются разные мнения.
То есть если я «за», вы должны быть «против». У нас
должен быть спор, понимаете?
— Понимаю.
— Так что вы возражайте. Итак, мне понравился…
— И мне.
— Нет, ну, вы не поняли. Вы участник диспута, по-
нимаете?
— Да.
— Вы должны спорить.
— Да.
— Мне понравилась эта книга. А вам она…
— Мне тоже.
— Подождите. Вам она не понравилась.
— Понравилась.
— У нас так не будет спора.
— Будет.
— Как же — будет? Вы же мне не возражаете. А вы
должны возражать. Мне не нравится зима!
— И мне не нравится.
— Товарищ, вы участвуете в диспуте.
— Да.
— Мне вчерашний фильм понравился, а вам нет.
— Мне тоже.
— Вы морщились.
— У меня зуб болел.
— Проклятый зуб?
— Проклятый зуб.
— А мне нравится ваш зуб!
— А я его люблю!
— А пиджак на вас ужасный! Просто жуткий!
— Кошмарный!
— Я бы его выбросил!
— Я тоже. (Снимает, выбрасывает.)
— Товарищ, постойте. Вы вчера согласились.
— Я и сегодня согласен.
— Вы сказали: «Я буду участвовать в диспуте. Мы им
покажем, что такое борьба мнений, вы еще намекали».
— Ни на что я не намекал.
— Ну, хорошо. Я считаю, что в семье должен быть
один ребенок. А вы?
— Я тоже.
— А вы возражайте.
— Я возражаю!
— Вот. (После паузы.)Вот. Почему вы возражаете?
— Я возражаю.
— Почему?
— Я возражаю.
— Нет, но почему?
— Я возражаю.
— Это хорошо. Но почему вы возражаете?
— Я возражаю.
— Нет. Вы так просто не возражайте. Вы должны го-
ворить — два.
— Два.
— Вот. (После паузы.)А я считаю, один.
— И я считаю, один.
— Вы же говорили, два.
— Два.
— Вот. (После паузы.)А я говорю, один.
— Два.
— Вот. (После паузы.)А я говорю, один.
— Два.
— Вот видите, уже спор. А я говорю, один.
— Два.
— Вот, чудно. Так что я говорю: один.
— Два.
— Так, один.
— Два.
— Один.
— Два.
— Ну, спорьте, спорьте… Один.
— Два.
— Ну, вы спорьте, возражайте… Один.
— Два.
— Один.
— Два.
— Чего-то тут… Чего-то мы не спорим… Один.
— Два.
— Чего-то у нас не то. Один.
— Два.
— Вы должны доказывать, почему два.
— Два.
— Да ну вас. Один.
— Два.
— Перестаньте. Один.
— Два.
— Прекратите. Один.
— Два.
— Сейчас же бросьте. Один.
— Два.
— Это чепуха, а не диспут. Один.
— Два.
— Это чушь собачья! Один.
— Два.
— Стоп! Стоп! Я понял. Вы должны мне доказывать,
почему два.