Д и р е к т о р. Прекрасно.
(Появляется начальник
снабжения.)Как кабель?
Начальник снабжения. Идет. Все прекрасно.
Д и р е к т о р. Когда будет?
Н а ч а л ь н и к с н а б ж е н и я. Да он уже… Да вот
уже… Да это уже… Ну от-то… Ну он уже… Можете до-
кладывать. Сделано. Проложено. Уже вон оно… Про-
бьем траншею, грудью проложим его, зубами. Он уже
наш. Мы все… Ногами. Не уложим, так затоптаем. Та-
кой сейчас энтузиазм в отделе снабжения. Моего зама
двое держат.
(Директор долго смотрит на начальника снабже-
ния. Тот — на директора.)
Д и р е к т о р. Где бухгалтер? Бухгалтера. (Входит
бухгалтер.)Как дела?
Б у х г а л т е р. Какие дела? С такими делами… Не
могу ни черта понять, кто кем оформлен? Не пойму,
я сам кто?
Д и р е к т о р. Вы у нас недавно. Позовите главного
бухгалтера.
(Появляется главный бухгалтер.)
Д и р е к т о р. Как бухгалтерия?
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Все в порядке.
Д и р е к т о р. А вот товарищ…
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Он ошибся. Все прекрасно.
Д и р е к т о р. Он говорит, путаница.
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Все четко. Часы. Тик-так.
Отлажено. Блеск. Документация. Наряды. Зарплата
согласно штатам. Штаты по зарплате. Копеечка в копе-
ечку. Прибыля. Я такого не видел. Шестое предприя-
тие меняю. Впервые…
(Директор берет лицо главного бухгалтера. Долго
смотрит в глаза главному бухгалтеру. Тот — директору.)
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Потрясающе…
(Директор смотрит ему в глаза.)
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Блеск… Я тут недавно кар-
тотеку перебирал… (Директор смотрит ему в глаза.)
Изумительно…
Д и р е к т о р. Все. Тебе верю. Ему нет.
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. А как же. Я ему сам не ве-
рю… (Плачет.)
Д и р е к т о р. Укрепить надо бухгалтерию.
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Укреплю немедленно.
Морды поразбиваю. Блеск… Серьезно. Так хорошо еще
не было… По-всякому было, но чтоб так хорошо…
В первый раз.
Д и р е к т о р. Кликни мне завпроизводством.
(Входит завпроизводством Тихон Павлович.)
З а в п р о и з в о д с т в о м. Пал Сергеич.
(Целуются.)
Д и р е к т о р. Как дела?
З а в п р о и з в о д с т в о м (смахивает слезу). Сами
знаете…
Д и р е к т о р. Не понял.
З а в п р о и з в о д с т в о м (плача). Превосходно. Как
по маслу. Это поразительно. Как все налажено, прямо
сил нет… (Долго плачет.)Очень хорошо все продума-
но, я вам так скажу. Еще проектировщики, когда про-
ектировали наш завод, они, суки, допустили такую
продуманность, такую дальновидность. И как эти сво-
лочи продумали все так хорошо? Они еще тогда все
предусмотрели… Помните, туалеты, потом… Чтобы
расширяться… Новые станки, чтоб не под дождем лю-
ди работали. Как они так сумели, подонки. Дождь
ведь хлещет, мешает высокую точность давать, на
уровне мировых стандартов. А они предусмотрели
и место для второй ветки железной дороги, чтоб не
только сюда, но и обратно… Как догадались? Непо-
стижимо…
(Директор долго смотрит в глаза завпроизводством.
Тот плачет.)
Д и р е к т о р (тоже всхлипнул). Что, действительно
все предусмотрели?
З а в п р о и з в о д с т в о м (всхлипнул). Все! Нет дета-
ли, которую бы эти псы не предусмотрели. Мы не мо-
жем на нее напороться. Я тут с одним из них два дня
метался. Ну руки опускаются — все предусмотрено.
Плотник наш ходил с топором: за что, говорит, взяться,
ума не приложу… Вышел за забор и давай крушить.
А вернулся тихий. Все продумано.
Д и р е к т о р. Ну хоть один недостаток есть?
З а в п р о и з в о д с т в о м. У одного водителя харак-
тер плохой.
Д и р е к т о р. И все?
Завпроизводством (твердо). Все.
(Директор долго смотрит в глаза завпроизводством.
Вдруг оба вспыхивают, начинают неразборчиво кри-
чать: «Тиша!», «Паша!», «Тиша!»)
Д и р е к т о р. А так все ол'райт?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Что вы, какой ол'райт —
о'кей!
Д и р е к т о р. Подвиги?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Без конца… Раздухарились
массы. Главный электрик зубами голые провода дер-
жит. Чтоб питание в сборочный цех… Из ОКСа две
круглосуточно — кариатидами.
Д и р е к т о р. Что?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Крышу сушилки — на се-
бе… Не отходят, кормим их ложкой.
Д и р е к т о р (всхлип).Т-твою… Какие люди.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Я говорю, если б не люди…
Из цистерны номер пять полилось внезапно, тоненько,
но непрерывно.
Д и р е к т о р. Что лилось?
З а в п р о и з в о д с т в о м. А никто не знает. Собира-
лись в конце месяца подойти посмотреть.
Д и р е к т о р. Все. (Быстро.)Устранили течь из цис-
терны номер пять?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Потрясающе…
Д и р е к т о р. Чем?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Телом, ртом, устами. При-
крыл герой один.
Д и р е к т о р. Кто сотворил? Кто нашел место по-
двигу?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Безымянный. Начальник
летней базы — Халимонов. Нашел место и время и со-
вершил.
Д и р е к т о р. Позвать.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Не можем. Снова течь от-
кроется.
Д и р е к т о р. Так что там?
З а в п р о и з в о д с т в о м. На вкус, говорит, гадость.
Но забирает.
Д и р е к т о р. Отметить премией — сто рублей.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Не хватит.
Д и р е к т о р. А сколько нас будет?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Человек двенадцать.
Д и р е к т о р. Сто пятьдесят.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Естественно…
Д и р е к т о р. Тиша. Ты уже знаешь. Я еду в Америку.
Я им расскажу… Ты остаешься.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Блеск, Пал Сергеич. Кра-
сота. Разрешите продолжать.
(Директор долго смотрит в глаза завпроизводством,
тот — директору.)
Д и р е к т о р. Ты пока не увольняйся.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Паша, ты только недолго.
Д и р е к т о р. На «Дженерал Моторс» и назад. Они
хотят понять, как это у нас все.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Блеск, Паша!
Д и р е к т о р. Спасибо, Тиша! Я пошел. А нам их ме-
тоды помогут.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Да нет… Посмотри кино,
женщин… Отдохни там…
Д и р е к т о р. Спасибо. Я поехал.
З а в п р о и з в о д с т в о м. А я пошёл.
Письма в театр
В наш театр пишут давно. Мы существуем двадцать
шесть лет, и двадцать шесть лет пишут. Пишут отовсюду.
Пишут разные люди. Много писем в нашем почтовом
ящике. Я вам прочту самые интересные с точки зрения
нашего сатирического жанра.
Я вам пишу, потому что плохо слышу. Недавно
я имел честь быть на вашем спектакле. К моему глубо-
кому сожалению, я кое-что не расслышал. Например,
вы играли одного директора, который развалил два
треста и комбинат. Его разоблачили, в газете о нем пи-
сали, и его уволили с большим скандалом. Он оказал-
ся негодяем. Так он что, нигде не работает? Я плохо
слышу!
Ваш театр существует двадцать шесть лет, это
я слышал. Вы все эти годы боролись с бюрократами,
так что их уже нет или они еще есть? Говорят, что
действительно кто-то после вашего спектакля не вы-
держал — и уволился? А? Я плохо слышу. Или это
врут?
Против чего еще вы боролись эти двадцать шесть
лет, я не понял? Вы еще боретесь или уже перестали?
Я помню, еще в 1930 году вы сказали, что нет ваты в ап-
теках. Так вы что, уже перестали говорить о вате или
в аптеках появилась вата?
У меня слуховой аппарат, встроенный в очки.
И когда я забываю очки, я плохо слышу и ничего не ви-
жу. Объясните мне, что вы имели в виду.
Ваш зритель, он же ваш слушатель.
Дорогие товарищи!
В первых строках моего письма разрешите поже-
лать вам доброго здоровья, долгих, долгих лет жизни.
Прежде всего разрешите мне описать вам, кто я та-
кой. Досрочно уволенный в запас старшина Макаров
Василий Васильевич, будучи привыкшим к армей-
ской дисциплине и уставам пехотно-полевой и ар-
тиллерийской служб, я в личной жизни руководство-
вался указаниями нашей печати. Согласно указаниям
нашей печати читал медицинские журналы и спра-
вочники. С целью сохранения здоровья и долгих лет
жизни я три года согласно указаниям медицинских
журналов не ел яиц и масла. Потом оказалось, что это
ошибка, не нужно есть мяса. С целью сохранения здо-
ровья и долгих лет жизни я два года не ел мяса, но,
оказалось, что это ошибка, нужно есть меньше хлеба
и больше двигаться. Я перестал есть хлеб и больше
двигался.
Пишу из больницы. Я и мои товарищи лежачие про-
сим вас исполнить чего-нибудь веселого по заявкам
жертв печати.
Желаем вам крепкого здоровья и долгих лет жизни.
С молодежным приветом группа дистрофиков.
Глубокоуважаемый, не помню, как вас.
Почему вы ничего не говорите о футболе? А в этом
году это самый важный вопрос. Мне семьдесят два го-
да. Я часто выступаю перед молодежью с воспоминани-
ями «Как это было?». Мне есть что вспомнить. Я играл
на заре. Тогда футбол только зарождался, и мы, старые
футболисты, зарождали его.
Помню грозные годы двадцатые или десятые. По-
мню, мы выбегаем на такое огромное поле, посреди тра-
ва, вокруг люди, не знаю, как сейчас, раньше это называ-
ли стадион. Помню, сзади наши ворота. Впереди, помню,
тоже ворота, чьи — не помню. Турки, помню, в трусах,
мы в чем — не помню. И тут свистнул тот тип, не знаю,
как сейчас, раньше его судьей называли. Помню, мы по-
бежали, не помню куда. Прибегаем — никого. Поворачи-
ваем обратно. Бежим. Стадион ревет. Прибегаем — ни-
кого. Помню, победили, не помню кого. Да. Главным для
теперешней молодежи должны стать воспоминания ста-
рых футболистов. Нам же есть что вспомнить.
Или, помню, играли с англичанами. Время грозное,
30-е или 15-е годы. Ажиотаж! Стадион ревет! Шведов
тучи! Они, как сейчас помню, в клетку, мы в линейку.
Выбегаю в центр. Слева от меня, помню, левые, справа,
помню, прав… нет, не скажу, боюсь ошибиться. Опять
этот тип свистнул. Народ, помню, закричал. Почему же
они закричали? Не помню. Помню, все на меня пошли.
Я поворачиваюсь и с моста головой. Потом — на ло-
шадь и огородами, огородами ушел к Котовскому.
А, это я уже о другом. А я о чем говорил? О футболе?
Почему я говорил о футболе? Нет, почему я вообще за-
говорил о футболе?.. Чемпионат? Где?.. В Лондоне?
Когда?.. Летом? А я как здесь оказался? Ну? А что
у меня было в руках?.. А куда я иду, я не писал? Помню,
я спешил, не помню куда. На вокзал? Вспомнил! Бегу!
Подождите, а на какой вокзал, я не говорил? А о чем
я говорил?.. О футболе. Почему?.. Чемпионат? Где?..
В Лондоне… Это интересно. Вы знаете, я сам играл
в футбол. Вы бы меня спросили… Слава богу, память
у меня хорошая, светлая память.
Ну, до свиданья, доченька.
У Ромочки была сыпь, но все прошло.
Целую, дедушка.
Монолог искреннего человека
Разве тунеядец тот, кто нигде не числится и ничего
не получает? Это безвредный человек. Тунеядец тот,
что числится, получает сто пятьдесят рублей и нигде не
работает…
Хочешь у нас работать — великолепная работа, ни-
чего не надо делать, народу набегает. А здесь, мои ми-
лые, работать надо и все увольняются. Все спрашива-
ют: как твои дела? Это значит, как квартира, мебель,
прописка… Никто не спрашивает, что ты делаешь на ра-
боте. Если у человека настоящая работа — жизнь идет
от машины к машине, от книги к книге… А сколько лет
прошло между ними, не все ли равно. Но так хуже: так
жизнь идет быстро… А у нас, в конторе, она тянется хо-
рошо, медленно.
Зубами бы стрелки переводил, чтоб день кончился,
а он не кончается, не кончается. И до отпуска время тя-
нется, тянется. И до пенсии тянется, тянется!
Человек летит на работу, убивается в трамвае, куба-
рем катится по лестнице… Прибегает. Зевает четыре
часа. Вылетает в обед. Убивается в трамвае. За полчаса
обегает столовую и магазин. Прибегает — зевает четы-
ре часа…
Главное — числиться! Как, ты нигде не числишься?
Бегом в архив, в управление, в снабжение. Зачислил-
ся—и все. Сиди. И тысяча человек сидит и смотрит на
бумагу. А один работает. А если оставить одного, куда
тысяча пойдет? А безработицы быть не должно… Так,
может быть, их хотя бы испугать?.. Мол, если они бу-
дут валять дурака, их, мол, выбросят на улицу… На са-
мом деле не выбрасывать, но хоть напугать… а?
Спрос — сбыт
Я люблю заснуть и проснуться среди запасов. Весь
в продуктах. Хоть какое-то спокойствие на какое-то
время.
А кто знал, что уксус будет, а исчезнет горчица? Ну
кто? Есть у нас в доме хиромантка, так она все о любви,
а когда просишь раскинуть насчет продуктов, неверные
сведения дает.
Мы в одном месте ажиотаж взвинтили, касторки на-
брали и валидола. А он есть и есть. А, наоборот, исчез-
ли от головной боли тройчатки-пятерчатки и вот эти…
противники детей из аптек исчезли.
Только я набрал слабительного, как исчезла туа-
летная бумага. Ну, без нее можно обойтись. Я как
запорного принял, так в прекрасном настроении на-
хожусь. Вторую неделю. Только салфеткой рот обо-
трешь.
Правда, сами салфетки… Ну, скажи! Ну кто ожидал…
Стали культурно так рты обтирать, носы промакивать
и втянулись. А я так скажу: все начали рты обтирать,
а на всех рассчитано не было, только на тонкий слой
интеллигенции. Или пятерчатка. У всех сразу как
схватила голова, видимо, все об одном и том подума-
ли. Или на горчицу налетели… Видимо, что-то слад-
кое съели.
Но тяжелое это дело, в жизни не догадаешься, что
завтра пропадет. Потому что, если бы догадывались,
что завтра пропадет, все б сегодня бросились и сего-
дня бы пропало. А так никто не ожидает, все спокой-
но прохаживаются…
И вдруг кто-то первый вскочил, выскочил и все
забегали-забегали, родных задергали… А этого уже
нет ни в Москве, ни в Воронеже, ибо здесь очень важ-
на одновременность, чтоб не создавать очередей. Во
всех городах сразу нет и всюду — тишина. Я удивля-
юсь людям. Ходят, щупают кастрюли и не берут.
Утюги стоят — бери, один есть, второй бери. Второй
есть — третий бери. У меня в доме все по два, по четы-
ре… Дверь нельзя открыть, кастрюли на голову падают,
мука сыплется, постное масло из постели вытекает, за-
то месяц могу автономно сидеть, как в подводной лод-
ке, без выхода на поверхность.
Все знаю. Изучение покупательского спроса?! Да
как можно изучить спрос, если спрос сам мечется как
угорелый, изучает сбыт. Потому что сбыт о завтраш-
нем дне не думает, а спрос у себя в квартире аж блед-
ный сидит.
Каждый день…
Каждый день…
А вообще у нас есть все, но не везде…
Не всегда…
И в недостаточном количестве.
Скажи им, что ты Витя
— Если спросят, как зовут, скажешь: Витя. Фами-
лия? Скажешь: Ильченко. Где живешь? Говори в гос-
тинице «Киевской», в № 515. А кто это с вами малень-
кий? Ну, говори, скажем, Кац. А чьи это вещи слева?
Говори: мои. А это чьи вещи справа? Говори: его. А как
вы попали на пятый этаж? Скажи: лифтом. А ключ?
Скажи: попросил у администратора, и мне дали. Все
запомнил?
— Все!.. Только непонятно зачем. Я же действитель-
но Витя, моя фамилия Ильченко. Живу с Кацем на пя-
том этаже…
— А это чьи вещи?
— Мои.
— А эти?
— Его.
— Умница. Так и отвечай, если спросят.
— Зачем же так отвечать. Это действительно мои
вещи.
— А эти?
— Его.
— Запомнил?
— Чего тут запоминать? Это действительно его вещи.
— Правильно.
— А фамилия его как?
— Кац.
— Умница. А твоя?
— Ильченко.
— Не собьешься?
— Как же я собьюсь! Я же действительно Ильченко!
— А он?
— Кац.
— Видишь, как ты быстро запомнил.
— А чего тут запоминать, я от рождения Ильченко,
а он — Кац.
— Браво! Но когда будут спрашивать, не перепутай.
— Зачем мне путать. Он Кац, я Ильченко, то есть на-
оборот. Нет, правильно. Я — Ильченко, он — Кац.
— Вот теперь правильно. И не дай бог!
— А почему не сказать правду?
— Какую? Что ты Ильченко, а он Кац. Кто поверит?
В общем, говори, что ты Ильченко, а он Кац. Эти вещи
твои, те вещи его, понял? Если спросят.
— Я, конечно, могу, но лучше говорить правду.
— Говори так, как я сказал, понял?
— Понял.
— Давай повторим…
— Я Ильченко, а тот маленький Кац. Так?
— Так.
— Эти вещи мои…
— Какие?
— Вот эти.
— Да — эти твои.
— А те его?
— Точно!
— Значит, я взял ключ у администратора. Так?
— Так.
— Пошел наверх.
— Поехал.
— Поехал наверх… На какой этаж?
— На пятый.
— На пятый, на пятый, на пятый… Открыл дверь
этим ключом и вошёл …
— Номер комнаты?
-515,515,515,515,515!
— И лег на какую кровать?
— На левую, на левую, на левую!
— Все! Вот это вызубри наизусть.
— Хорошо. Значит, я Ильченко. Я Ильченко…
— А вот и Кац… Ты слышал, о чем мы с ним говорили?
-Да.
— Скажешь, что ты Кац, если спросят.
— Ни за что! Плевал я.
— Ты хочешь все угробить?
— Не хочу я. Почему я должен прикидываться.
Я действительно Кац, и я не желаю…
— Ну действительно, действительно.
Скажешь, что ты Кац, эти вещи твои и все!
— Не хочу я.
— Ты все сорвешь!
— Ну и пусть. Я буду говорить правду.
— Идиот. Ты его заложишь. Меня — ладно. Его за
что. Ильченко в чем виноват?
— Слушай, ты хочешь меня заложить?
— Ой, отстаньте от меня! Не хочу участвовать в ва-
ших авантюрах.
— Вот собака. Все угробит. Посадит всех.
— Слушай, если ты не скажешь, что ты Кац, я за се-
бя не ручаюсь, хоть мы друзья, но в тюрьму из-за тебя
я садиться не хочу. Ясно?
— Все равно сядете. С вашими авантюрами. Жулики!
Жулики! Нина Ивановна — а — а! (Ему затыкают рот.)
— Тихо, сволочь, убью! Все! Ты сам скажешь, что он
Кац. Ничего. С кляпом во рту, но на свободе!
Я жду
Я жду… Каждый день на этом месте я жду. Время
в ожидании тянется медленно. Жизнь в ожидании про-
ходит быстро. И тем не менее я жду, жду, жду…
Я часто стоял в очередях. Я смотрел на лица, на ко-
торых отражалось только ожидание. Я видел тоскли-
вое, бессмысленное стояние. Я физически чувствовал,
как из моего тела уходят минуты и часы. Мне шестьде-
сят лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда
болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне
назначали прием на двенадцать часов. Ни разу. Ни ра-
зу за мои шестьдесят лет меня не приняли ровно в две-
надцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час,
два моей жизни, и я отдавал.
Мне шестьдесят лет. Из них на ожидание в прием-
ных ушло два года. Два с половиной года я провел
в столовых в ожидании блюд. Два года — в ожидании
расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал
такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гос-
тиницы и смотрел собачьими глазами на администра-
тора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если
нужно…
Мне шестьдесят лет. В ожидании я провел пятнад-
цать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из
них семнадцать — на счастливое детство. И только во-
семь я занимался своим делом.
Мало. Я бы мог сделать больше. Зато я научился
ждать.
Ждать упорно и терпеливо.
Ждать, не теряя надежды.
Ждать, сидя на стуле и покачиваясь.
Ждать, стоя и переминаясь.
Ждать, прислонясь к стене.
Ждать в кресле, пока оно поговорит по телефону.
Ждать и ни о чем не думать.
И только сейчас, когда мне шестьдесят, я думаю: не
слишком ли долго я ждал? Но прочь эти мысли, подо-
ждем автобуса.
Она
Она крадется и подкрадывается со всех сторон. Она
так может подкрадываться не сразу, а постепенно. Ок-
ружить и ждать. И мы чувствуем, что окружены.
Мы пьем, едим и поем в ее окружении. Играем под ее
надзором. Свое присутствие она выдает ойканьем кого-
нибудь из нас. Это на слух. Для глаз — седым волоском.
Вопросительностью старости перед восклицательной
молодостью. Ну, что вы? Разве незаметно? Она заметна
здесь… А седой волос? А молодая душа, обнаруженная
вдруг в старом теле? А дети наши? Она в наших детях.
Она постоянна. Мы вертимся. Мы лежим, спим, встаем,
работаем… Мы ищем удовольствия. Она с нами. Улыба-
ется и желает успеха. Она, если захочет, может это удо-
вольствие обострить до наслаждения, до экстаза.
— Такое бывает только раз, — хрипим мы… Это она.
Когда мы говорим «никогда» и «всегда» — она
в этих трех буквах «гда»…
ГДА! — И она проступит в близком лице, которому
всего…
ГДА! — И она обостряет твои черты внезапно ночью.
ГДА! — Пощипывает твою косточку. Твою желёз-
ку щекочет. Требует острить быстро, здорово, как НИ-
КОГДА.
ГДА! — Юмор, освещенный ею, навсеГДА.
ГДА! — Она не любит печали. Печаль, рожденная
ею, банальна, и она ее быстро прогоняет. Смех ее вечен,
морщины боли она покрывает и разглаживает своей
рукой… Великая. С ней пишется навсеГДА.
ГДА! — Стоит в отдалении и улыбается, а потом
подходит ближе… А потом идет рядом… А потом поло-
жит руку на плечо, подымет высоко, до себя — и даст
взглянуть…
И ты бросишь стол, дела, людей…
— Иду к тебе…
И улыбнешься неугасимо!
Белый свет
До чего мне хорошо в Ульянке. Стремлюсь куда-то
и все время остаюсь. Одиноко. И прозрачно. Какая-то
тишина. Какой-то чистый, ясный белый свет.
Хорошо на белом свете. На юге синий, голубой, чер-
но-бархатный… Совершенно беззвучно проезжают
троллейбусы. Безмолвные, неподвижные дома. Здесь
они действительно неподвижные.
Солнце не греет и не светит, а освещает. Четко-чет-
ко. +5°С… Апрель. И не сумерки, а ясный, светлый ве-
чер. Ни одного телефонного звонка. Обманами, сканда-
лами, холодностью добился своего — сообщения пере-
стали поступать.
А этот холодный белый свет входит в душу.
Один-один средь бела света с белым светом, что
придерживаешь губами и веками, и выпускаешь из се-
бя только на бумагу, чтобы сохранился подольше.
Целую.
В Греческом зале
Дали этим женщинам два выходных, так они прямо
с ума посходили. Убивают время как попало. Вместо то-
го чтобы отдохнуть… В прошлое воскресенье потянула
она меня на выставку. Вернисаж какой-то… Я думал —
музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: го-
рячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солян-
ка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю,
тут не отдохнешь…
А воскресенье проходит.
Пока экскурсия таращилась на статую, я выскочил,
прихватил на углу. Только разложился, газетку посте-
лил, вахтерша прицепилась:
— В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не
стыдно!
Аж пенсне раскалилось. Я ей так тихо возражаю:
— Чего орешь, ты, мышь белая?.. Ты здесь каждый
день дурака валяешь. А мне завтра на работу. Стакан
бы лучше вынесла… Видишь, человек из горлышка
булькает?!
…Что селедку?.. Кто селедку?.. Какую селедку?.. Ну,
селедку развернул у него на плече… А что ему сделает-
ся? Двести лет стоял, еще простоит, а у меня выходной
кончается, поймешь ты, коза старая?!
…Кто Аполлон?.. Я — Аполлон? Он — Аполлон? Ну
и нехай себе Аполлон… Повесил я ему авоську на руку,
а куда вешать, на шею?!
От народ!.. Никакой культуры. Еле от нее отбился.
Хорошо еще, ребята поддержали… А на часах уже три!
А я еще с продуктами и ни в одном глазу. А уже три на
часах.
Стал искать, чем консервы открыть. Бычки в томате
прихватил. От умора! От смех! Музей, музей — нечем
банку открыть! Хоть убейся. Куда я только не лазил.
Приспособился под конем… Железку какую-то ото-
рвал, только ударил, как заверещит, у меня даже банка
выпала. Вахтерша с указкой! Ну?! Я ей из-под коня так
тихо замечаю:
— Чего ты дребезжишь?! Что я, тебя трогаю или ку-
саю кого?! Ты себе, я себе, они себе…
Хорошо, ребята меня поддержали, вроде все улади-
лось… Так штопора нет! Вот музей…
Тут я ей совсем тихо, ну тихо совсем:
— Слышь, штопор есть?
— Это итальянская живопись семнадцатого века!
— Ты не поняла, — говорю, — я тебя не спрашиваю,
где брала живопись, я спрашиваю: штопор есть?
— Вы понимаете, что вы говорите, здесь вокруг жи-
снабжения.)Как кабель?
Начальник снабжения. Идет. Все прекрасно.
Д и р е к т о р. Когда будет?
Н а ч а л ь н и к с н а б ж е н и я. Да он уже… Да вот
уже… Да это уже… Ну от-то… Ну он уже… Можете до-
кладывать. Сделано. Проложено. Уже вон оно… Про-
бьем траншею, грудью проложим его, зубами. Он уже
наш. Мы все… Ногами. Не уложим, так затоптаем. Та-
кой сейчас энтузиазм в отделе снабжения. Моего зама
двое держат.
(Директор долго смотрит на начальника снабже-
ния. Тот — на директора.)
Д и р е к т о р. Где бухгалтер? Бухгалтера. (Входит
бухгалтер.)Как дела?
Б у х г а л т е р. Какие дела? С такими делами… Не
могу ни черта понять, кто кем оформлен? Не пойму,
я сам кто?
Д и р е к т о р. Вы у нас недавно. Позовите главного
бухгалтера.
(Появляется главный бухгалтер.)
Д и р е к т о р. Как бухгалтерия?
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Все в порядке.
Д и р е к т о р. А вот товарищ…
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Он ошибся. Все прекрасно.
Д и р е к т о р. Он говорит, путаница.
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Все четко. Часы. Тик-так.
Отлажено. Блеск. Документация. Наряды. Зарплата
согласно штатам. Штаты по зарплате. Копеечка в копе-
ечку. Прибыля. Я такого не видел. Шестое предприя-
тие меняю. Впервые…
(Директор берет лицо главного бухгалтера. Долго
смотрит в глаза главному бухгалтеру. Тот — директору.)
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Потрясающе…
(Директор смотрит ему в глаза.)
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Блеск… Я тут недавно кар-
тотеку перебирал… (Директор смотрит ему в глаза.)
Изумительно…
Д и р е к т о р. Все. Тебе верю. Ему нет.
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. А как же. Я ему сам не ве-
рю… (Плачет.)
Д и р е к т о р. Укрепить надо бухгалтерию.
Г л а в н ы й б у х г а л т е р. Укреплю немедленно.
Морды поразбиваю. Блеск… Серьезно. Так хорошо еще
не было… По-всякому было, но чтоб так хорошо…
В первый раз.
Д и р е к т о р. Кликни мне завпроизводством.
(Входит завпроизводством Тихон Павлович.)
З а в п р о и з в о д с т в о м. Пал Сергеич.
(Целуются.)
Д и р е к т о р. Как дела?
З а в п р о и з в о д с т в о м (смахивает слезу). Сами
знаете…
Д и р е к т о р. Не понял.
З а в п р о и з в о д с т в о м (плача). Превосходно. Как
по маслу. Это поразительно. Как все налажено, прямо
сил нет… (Долго плачет.)Очень хорошо все продума-
но, я вам так скажу. Еще проектировщики, когда про-
ектировали наш завод, они, суки, допустили такую
продуманность, такую дальновидность. И как эти сво-
лочи продумали все так хорошо? Они еще тогда все
предусмотрели… Помните, туалеты, потом… Чтобы
расширяться… Новые станки, чтоб не под дождем лю-
ди работали. Как они так сумели, подонки. Дождь
ведь хлещет, мешает высокую точность давать, на
уровне мировых стандартов. А они предусмотрели
и место для второй ветки железной дороги, чтоб не
только сюда, но и обратно… Как догадались? Непо-
стижимо…
(Директор долго смотрит в глаза завпроизводством.
Тот плачет.)
Д и р е к т о р (тоже всхлипнул). Что, действительно
все предусмотрели?
З а в п р о и з в о д с т в о м (всхлипнул). Все! Нет дета-
ли, которую бы эти псы не предусмотрели. Мы не мо-
жем на нее напороться. Я тут с одним из них два дня
метался. Ну руки опускаются — все предусмотрено.
Плотник наш ходил с топором: за что, говорит, взяться,
ума не приложу… Вышел за забор и давай крушить.
А вернулся тихий. Все продумано.
Д и р е к т о р. Ну хоть один недостаток есть?
З а в п р о и з в о д с т в о м. У одного водителя харак-
тер плохой.
Д и р е к т о р. И все?
Завпроизводством (твердо). Все.
(Директор долго смотрит в глаза завпроизводством.
Вдруг оба вспыхивают, начинают неразборчиво кри-
чать: «Тиша!», «Паша!», «Тиша!»)
Д и р е к т о р. А так все ол'райт?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Что вы, какой ол'райт —
о'кей!
Д и р е к т о р. Подвиги?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Без конца… Раздухарились
массы. Главный электрик зубами голые провода дер-
жит. Чтоб питание в сборочный цех… Из ОКСа две
круглосуточно — кариатидами.
Д и р е к т о р. Что?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Крышу сушилки — на се-
бе… Не отходят, кормим их ложкой.
Д и р е к т о р (всхлип).Т-твою… Какие люди.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Я говорю, если б не люди…
Из цистерны номер пять полилось внезапно, тоненько,
но непрерывно.
Д и р е к т о р. Что лилось?
З а в п р о и з в о д с т в о м. А никто не знает. Собира-
лись в конце месяца подойти посмотреть.
Д и р е к т о р. Все. (Быстро.)Устранили течь из цис-
терны номер пять?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Потрясающе…
Д и р е к т о р. Чем?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Телом, ртом, устами. При-
крыл герой один.
Д и р е к т о р. Кто сотворил? Кто нашел место по-
двигу?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Безымянный. Начальник
летней базы — Халимонов. Нашел место и время и со-
вершил.
Д и р е к т о р. Позвать.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Не можем. Снова течь от-
кроется.
Д и р е к т о р. Так что там?
З а в п р о и з в о д с т в о м. На вкус, говорит, гадость.
Но забирает.
Д и р е к т о р. Отметить премией — сто рублей.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Не хватит.
Д и р е к т о р. А сколько нас будет?
З а в п р о и з в о д с т в о м. Человек двенадцать.
Д и р е к т о р. Сто пятьдесят.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Естественно…
Д и р е к т о р. Тиша. Ты уже знаешь. Я еду в Америку.
Я им расскажу… Ты остаешься.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Блеск, Пал Сергеич. Кра-
сота. Разрешите продолжать.
(Директор долго смотрит в глаза завпроизводством,
тот — директору.)
Д и р е к т о р. Ты пока не увольняйся.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Паша, ты только недолго.
Д и р е к т о р. На «Дженерал Моторс» и назад. Они
хотят понять, как это у нас все.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Блеск, Паша!
Д и р е к т о р. Спасибо, Тиша! Я пошел. А нам их ме-
тоды помогут.
З а в п р о и з в о д с т в о м. Да нет… Посмотри кино,
женщин… Отдохни там…
Д и р е к т о р. Спасибо. Я поехал.
З а в п р о и з в о д с т в о м. А я пошёл.
Письма в театр
Для А. Райкина
В наш театр пишут давно. Мы существуем двадцать
шесть лет, и двадцать шесть лет пишут. Пишут отовсюду.
Пишут разные люди. Много писем в нашем почтовом
ящике. Я вам прочту самые интересные с точки зрения
нашего сатирического жанра.
Письмо первое
Я вам пишу, потому что плохо слышу. Недавно
я имел честь быть на вашем спектакле. К моему глубо-
кому сожалению, я кое-что не расслышал. Например,
вы играли одного директора, который развалил два
треста и комбинат. Его разоблачили, в газете о нем пи-
сали, и его уволили с большим скандалом. Он оказал-
ся негодяем. Так он что, нигде не работает? Я плохо
слышу!
Ваш театр существует двадцать шесть лет, это
я слышал. Вы все эти годы боролись с бюрократами,
так что их уже нет или они еще есть? Говорят, что
действительно кто-то после вашего спектакля не вы-
держал — и уволился? А? Я плохо слышу. Или это
врут?
Против чего еще вы боролись эти двадцать шесть
лет, я не понял? Вы еще боретесь или уже перестали?
Я помню, еще в 1930 году вы сказали, что нет ваты в ап-
теках. Так вы что, уже перестали говорить о вате или
в аптеках появилась вата?
У меня слуховой аппарат, встроенный в очки.
И когда я забываю очки, я плохо слышу и ничего не ви-
жу. Объясните мне, что вы имели в виду.
Ваш зритель, он же ваш слушатель.
Письмо второе
Дорогие товарищи!
В первых строках моего письма разрешите поже-
лать вам доброго здоровья, долгих, долгих лет жизни.
Прежде всего разрешите мне описать вам, кто я та-
кой. Досрочно уволенный в запас старшина Макаров
Василий Васильевич, будучи привыкшим к армей-
ской дисциплине и уставам пехотно-полевой и ар-
тиллерийской служб, я в личной жизни руководство-
вался указаниями нашей печати. Согласно указаниям
нашей печати читал медицинские журналы и спра-
вочники. С целью сохранения здоровья и долгих лет
жизни я три года согласно указаниям медицинских
журналов не ел яиц и масла. Потом оказалось, что это
ошибка, не нужно есть мяса. С целью сохранения здо-
ровья и долгих лет жизни я два года не ел мяса, но,
оказалось, что это ошибка, нужно есть меньше хлеба
и больше двигаться. Я перестал есть хлеб и больше
двигался.
Пишу из больницы. Я и мои товарищи лежачие про-
сим вас исполнить чего-нибудь веселого по заявкам
жертв печати.
Желаем вам крепкого здоровья и долгих лет жизни.
С молодежным приветом группа дистрофиков.
Письмо третье
Глубокоуважаемый, не помню, как вас.
Почему вы ничего не говорите о футболе? А в этом
году это самый важный вопрос. Мне семьдесят два го-
да. Я часто выступаю перед молодежью с воспоминани-
ями «Как это было?». Мне есть что вспомнить. Я играл
на заре. Тогда футбол только зарождался, и мы, старые
футболисты, зарождали его.
Помню грозные годы двадцатые или десятые. По-
мню, мы выбегаем на такое огромное поле, посреди тра-
ва, вокруг люди, не знаю, как сейчас, раньше это называ-
ли стадион. Помню, сзади наши ворота. Впереди, помню,
тоже ворота, чьи — не помню. Турки, помню, в трусах,
мы в чем — не помню. И тут свистнул тот тип, не знаю,
как сейчас, раньше его судьей называли. Помню, мы по-
бежали, не помню куда. Прибегаем — никого. Поворачи-
ваем обратно. Бежим. Стадион ревет. Прибегаем — ни-
кого. Помню, победили, не помню кого. Да. Главным для
теперешней молодежи должны стать воспоминания ста-
рых футболистов. Нам же есть что вспомнить.
Или, помню, играли с англичанами. Время грозное,
30-е или 15-е годы. Ажиотаж! Стадион ревет! Шведов
тучи! Они, как сейчас помню, в клетку, мы в линейку.
Выбегаю в центр. Слева от меня, помню, левые, справа,
помню, прав… нет, не скажу, боюсь ошибиться. Опять
этот тип свистнул. Народ, помню, закричал. Почему же
они закричали? Не помню. Помню, все на меня пошли.
Я поворачиваюсь и с моста головой. Потом — на ло-
шадь и огородами, огородами ушел к Котовскому.
А, это я уже о другом. А я о чем говорил? О футболе?
Почему я говорил о футболе? Нет, почему я вообще за-
говорил о футболе?.. Чемпионат? Где?.. В Лондоне?
Когда?.. Летом? А я как здесь оказался? Ну? А что
у меня было в руках?.. А куда я иду, я не писал? Помню,
я спешил, не помню куда. На вокзал? Вспомнил! Бегу!
Подождите, а на какой вокзал, я не говорил? А о чем
я говорил?.. О футболе. Почему?.. Чемпионат? Где?..
В Лондоне… Это интересно. Вы знаете, я сам играл
в футбол. Вы бы меня спросили… Слава богу, память
у меня хорошая, светлая память.
Ну, до свиданья, доченька.
У Ромочки была сыпь, но все прошло.
Целую, дедушка.
Монолог искреннего человека
Из спектакля Московского театра миниатюр
«Когда мы отдыхали…»
Разве тунеядец тот, кто нигде не числится и ничего
не получает? Это безвредный человек. Тунеядец тот,
что числится, получает сто пятьдесят рублей и нигде не
работает…
Хочешь у нас работать — великолепная работа, ни-
чего не надо делать, народу набегает. А здесь, мои ми-
лые, работать надо и все увольняются. Все спрашива-
ют: как твои дела? Это значит, как квартира, мебель,
прописка… Никто не спрашивает, что ты делаешь на ра-
боте. Если у человека настоящая работа — жизнь идет
от машины к машине, от книги к книге… А сколько лет
прошло между ними, не все ли равно. Но так хуже: так
жизнь идет быстро… А у нас, в конторе, она тянется хо-
рошо, медленно.
Зубами бы стрелки переводил, чтоб день кончился,
а он не кончается, не кончается. И до отпуска время тя-
нется, тянется. И до пенсии тянется, тянется!
Человек летит на работу, убивается в трамвае, куба-
рем катится по лестнице… Прибегает. Зевает четыре
часа. Вылетает в обед. Убивается в трамвае. За полчаса
обегает столовую и магазин. Прибегает — зевает четы-
ре часа…
Главное — числиться! Как, ты нигде не числишься?
Бегом в архив, в управление, в снабжение. Зачислил-
ся—и все. Сиди. И тысяча человек сидит и смотрит на
бумагу. А один работает. А если оставить одного, куда
тысяча пойдет? А безработицы быть не должно… Так,
может быть, их хотя бы испугать?.. Мол, если они бу-
дут валять дурака, их, мол, выбросят на улицу… На са-
мом деле не выбрасывать, но хоть напугать… а?
Спрос — сбыт
Я люблю заснуть и проснуться среди запасов. Весь
в продуктах. Хоть какое-то спокойствие на какое-то
время.
А кто знал, что уксус будет, а исчезнет горчица? Ну
кто? Есть у нас в доме хиромантка, так она все о любви,
а когда просишь раскинуть насчет продуктов, неверные
сведения дает.
Мы в одном месте ажиотаж взвинтили, касторки на-
брали и валидола. А он есть и есть. А, наоборот, исчез-
ли от головной боли тройчатки-пятерчатки и вот эти…
противники детей из аптек исчезли.
Только я набрал слабительного, как исчезла туа-
летная бумага. Ну, без нее можно обойтись. Я как
запорного принял, так в прекрасном настроении на-
хожусь. Вторую неделю. Только салфеткой рот обо-
трешь.
Правда, сами салфетки… Ну, скажи! Ну кто ожидал…
Стали культурно так рты обтирать, носы промакивать
и втянулись. А я так скажу: все начали рты обтирать,
а на всех рассчитано не было, только на тонкий слой
интеллигенции. Или пятерчатка. У всех сразу как
схватила голова, видимо, все об одном и том подума-
ли. Или на горчицу налетели… Видимо, что-то слад-
кое съели.
Но тяжелое это дело, в жизни не догадаешься, что
завтра пропадет. Потому что, если бы догадывались,
что завтра пропадет, все б сегодня бросились и сего-
дня бы пропало. А так никто не ожидает, все спокой-
но прохаживаются…
И вдруг кто-то первый вскочил, выскочил и все
забегали-забегали, родных задергали… А этого уже
нет ни в Москве, ни в Воронеже, ибо здесь очень важ-
на одновременность, чтоб не создавать очередей. Во
всех городах сразу нет и всюду — тишина. Я удивля-
юсь людям. Ходят, щупают кастрюли и не берут.
Утюги стоят — бери, один есть, второй бери. Второй
есть — третий бери. У меня в доме все по два, по четы-
ре… Дверь нельзя открыть, кастрюли на голову падают,
мука сыплется, постное масло из постели вытекает, за-
то месяц могу автономно сидеть, как в подводной лод-
ке, без выхода на поверхность.
Все знаю. Изучение покупательского спроса?! Да
как можно изучить спрос, если спрос сам мечется как
угорелый, изучает сбыт. Потому что сбыт о завтраш-
нем дне не думает, а спрос у себя в квартире аж блед-
ный сидит.
Каждый день…
Каждый день…
А вообще у нас есть все, но не везде…
Не всегда…
И в недостаточном количестве.
Скажи им, что ты Витя
— Если спросят, как зовут, скажешь: Витя. Фами-
лия? Скажешь: Ильченко. Где живешь? Говори в гос-
тинице «Киевской», в № 515. А кто это с вами малень-
кий? Ну, говори, скажем, Кац. А чьи это вещи слева?
Говори: мои. А это чьи вещи справа? Говори: его. А как
вы попали на пятый этаж? Скажи: лифтом. А ключ?
Скажи: попросил у администратора, и мне дали. Все
запомнил?
— Все!.. Только непонятно зачем. Я же действитель-
но Витя, моя фамилия Ильченко. Живу с Кацем на пя-
том этаже…
— А это чьи вещи?
— Мои.
— А эти?
— Его.
— Умница. Так и отвечай, если спросят.
— Зачем же так отвечать. Это действительно мои
вещи.
— А эти?
— Его.
— Запомнил?
— Чего тут запоминать? Это действительно его вещи.
— Правильно.
— А фамилия его как?
— Кац.
— Умница. А твоя?
— Ильченко.
— Не собьешься?
— Как же я собьюсь! Я же действительно Ильченко!
— А он?
— Кац.
— Видишь, как ты быстро запомнил.
— А чего тут запоминать, я от рождения Ильченко,
а он — Кац.
— Браво! Но когда будут спрашивать, не перепутай.
— Зачем мне путать. Он Кац, я Ильченко, то есть на-
оборот. Нет, правильно. Я — Ильченко, он — Кац.
— Вот теперь правильно. И не дай бог!
— А почему не сказать правду?
— Какую? Что ты Ильченко, а он Кац. Кто поверит?
В общем, говори, что ты Ильченко, а он Кац. Эти вещи
твои, те вещи его, понял? Если спросят.
— Я, конечно, могу, но лучше говорить правду.
— Говори так, как я сказал, понял?
— Понял.
— Давай повторим…
— Я Ильченко, а тот маленький Кац. Так?
— Так.
— Эти вещи мои…
— Какие?
— Вот эти.
— Да — эти твои.
— А те его?
— Точно!
— Значит, я взял ключ у администратора. Так?
— Так.
— Пошел наверх.
— Поехал.
— Поехал наверх… На какой этаж?
— На пятый.
— На пятый, на пятый, на пятый… Открыл дверь
этим ключом и вошёл …
— Номер комнаты?
-515,515,515,515,515!
— И лег на какую кровать?
— На левую, на левую, на левую!
— Все! Вот это вызубри наизусть.
— Хорошо. Значит, я Ильченко. Я Ильченко…
— А вот и Кац… Ты слышал, о чем мы с ним говорили?
-Да.
— Скажешь, что ты Кац, если спросят.
— Ни за что! Плевал я.
— Ты хочешь все угробить?
— Не хочу я. Почему я должен прикидываться.
Я действительно Кац, и я не желаю…
— Ну действительно, действительно.
Скажешь, что ты Кац, эти вещи твои и все!
— Не хочу я.
— Ты все сорвешь!
— Ну и пусть. Я буду говорить правду.
— Идиот. Ты его заложишь. Меня — ладно. Его за
что. Ильченко в чем виноват?
— Слушай, ты хочешь меня заложить?
— Ой, отстаньте от меня! Не хочу участвовать в ва-
ших авантюрах.
— Вот собака. Все угробит. Посадит всех.
— Слушай, если ты не скажешь, что ты Кац, я за се-
бя не ручаюсь, хоть мы друзья, но в тюрьму из-за тебя
я садиться не хочу. Ясно?
— Все равно сядете. С вашими авантюрами. Жулики!
Жулики! Нина Ивановна — а — а! (Ему затыкают рот.)
— Тихо, сволочь, убью! Все! Ты сам скажешь, что он
Кац. Ничего. С кляпом во рту, но на свободе!
Я жду
Я жду… Каждый день на этом месте я жду. Время
в ожидании тянется медленно. Жизнь в ожидании про-
ходит быстро. И тем не менее я жду, жду, жду…
Я часто стоял в очередях. Я смотрел на лица, на ко-
торых отражалось только ожидание. Я видел тоскли-
вое, бессмысленное стояние. Я физически чувствовал,
как из моего тела уходят минуты и часы. Мне шестьде-
сят лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда
болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне
назначали прием на двенадцать часов. Ни разу. Ни ра-
зу за мои шестьдесят лет меня не приняли ровно в две-
надцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час,
два моей жизни, и я отдавал.
Мне шестьдесят лет. Из них на ожидание в прием-
ных ушло два года. Два с половиной года я провел
в столовых в ожидании блюд. Два года — в ожидании
расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал
такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гос-
тиницы и смотрел собачьими глазами на администра-
тора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если
нужно…
Мне шестьдесят лет. В ожидании я провел пятнад-
цать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из
них семнадцать — на счастливое детство. И только во-
семь я занимался своим делом.
Мало. Я бы мог сделать больше. Зато я научился
ждать.
Ждать упорно и терпеливо.
Ждать, не теряя надежды.
Ждать, сидя на стуле и покачиваясь.
Ждать, стоя и переминаясь.
Ждать, прислонясь к стене.
Ждать в кресле, пока оно поговорит по телефону.
Ждать и ни о чем не думать.
И только сейчас, когда мне шестьдесят, я думаю: не
слишком ли долго я ждал? Но прочь эти мысли, подо-
ждем автобуса.
Она
Она крадется и подкрадывается со всех сторон. Она
так может подкрадываться не сразу, а постепенно. Ок-
ружить и ждать. И мы чувствуем, что окружены.
Мы пьем, едим и поем в ее окружении. Играем под ее
надзором. Свое присутствие она выдает ойканьем кого-
нибудь из нас. Это на слух. Для глаз — седым волоском.
Вопросительностью старости перед восклицательной
молодостью. Ну, что вы? Разве незаметно? Она заметна
здесь… А седой волос? А молодая душа, обнаруженная
вдруг в старом теле? А дети наши? Она в наших детях.
Она постоянна. Мы вертимся. Мы лежим, спим, встаем,
работаем… Мы ищем удовольствия. Она с нами. Улыба-
ется и желает успеха. Она, если захочет, может это удо-
вольствие обострить до наслаждения, до экстаза.
— Такое бывает только раз, — хрипим мы… Это она.
Когда мы говорим «никогда» и «всегда» — она
в этих трех буквах «гда»…
ГДА! — И она проступит в близком лице, которому
всего…
ГДА! — И она обостряет твои черты внезапно ночью.
ГДА! — Пощипывает твою косточку. Твою желёз-
ку щекочет. Требует острить быстро, здорово, как НИ-
КОГДА.
ГДА! — Юмор, освещенный ею, навсеГДА.
ГДА! — Она не любит печали. Печаль, рожденная
ею, банальна, и она ее быстро прогоняет. Смех ее вечен,
морщины боли она покрывает и разглаживает своей
рукой… Великая. С ней пишется навсеГДА.
ГДА! — Стоит в отдалении и улыбается, а потом
подходит ближе… А потом идет рядом… А потом поло-
жит руку на плечо, подымет высоко, до себя — и даст
взглянуть…
И ты бросишь стол, дела, людей…
— Иду к тебе…
И улыбнешься неугасимо!
Белый свет
До чего мне хорошо в Ульянке. Стремлюсь куда-то
и все время остаюсь. Одиноко. И прозрачно. Какая-то
тишина. Какой-то чистый, ясный белый свет.
Хорошо на белом свете. На юге синий, голубой, чер-
но-бархатный… Совершенно беззвучно проезжают
троллейбусы. Безмолвные, неподвижные дома. Здесь
они действительно неподвижные.
Солнце не греет и не светит, а освещает. Четко-чет-
ко. +5°С… Апрель. И не сумерки, а ясный, светлый ве-
чер. Ни одного телефонного звонка. Обманами, сканда-
лами, холодностью добился своего — сообщения пере-
стали поступать.
А этот холодный белый свет входит в душу.
Один-один средь бела света с белым светом, что
придерживаешь губами и веками, и выпускаешь из се-
бя только на бумагу, чтобы сохранился подольше.
Целую.
В Греческом зале
Для А. Райкина
Дали этим женщинам два выходных, так они прямо
с ума посходили. Убивают время как попало. Вместо то-
го чтобы отдохнуть… В прошлое воскресенье потянула
она меня на выставку. Вернисаж какой-то… Я думал —
музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: го-
рячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солян-
ка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю,
тут не отдохнешь…
А воскресенье проходит.
Пока экскурсия таращилась на статую, я выскочил,
прихватил на углу. Только разложился, газетку посте-
лил, вахтерша прицепилась:
— В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не
стыдно!
Аж пенсне раскалилось. Я ей так тихо возражаю:
— Чего орешь, ты, мышь белая?.. Ты здесь каждый
день дурака валяешь. А мне завтра на работу. Стакан
бы лучше вынесла… Видишь, человек из горлышка
булькает?!
…Что селедку?.. Кто селедку?.. Какую селедку?.. Ну,
селедку развернул у него на плече… А что ему сделает-
ся? Двести лет стоял, еще простоит, а у меня выходной
кончается, поймешь ты, коза старая?!
…Кто Аполлон?.. Я — Аполлон? Он — Аполлон? Ну
и нехай себе Аполлон… Повесил я ему авоську на руку,
а куда вешать, на шею?!
От народ!.. Никакой культуры. Еле от нее отбился.
Хорошо еще, ребята поддержали… А на часах уже три!
А я еще с продуктами и ни в одном глазу. А уже три на
часах.
Стал искать, чем консервы открыть. Бычки в томате
прихватил. От умора! От смех! Музей, музей — нечем
банку открыть! Хоть убейся. Куда я только не лазил.
Приспособился под конем… Железку какую-то ото-
рвал, только ударил, как заверещит, у меня даже банка
выпала. Вахтерша с указкой! Ну?! Я ей из-под коня так
тихо замечаю:
— Чего ты дребезжишь?! Что я, тебя трогаю или ку-
саю кого?! Ты себе, я себе, они себе…
Хорошо, ребята меня поддержали, вроде все улади-
лось… Так штопора нет! Вот музей…
Тут я ей совсем тихо, ну тихо совсем:
— Слышь, штопор есть?
— Это итальянская живопись семнадцатого века!
— Ты не поняла, — говорю, — я тебя не спрашиваю,
где брала живопись, я спрашиваю: штопор есть?
— Вы понимаете, что вы говорите, здесь вокруг жи-