Зубко Алексей. Сокрушительное бегство

   — Одно хорошо — в зубах не застрянет…
   Ольга промолчала, не понимая причины резкого падения моего настроения.
   Мученически вздохнув, я отложил палочки, которыми смог бы совладать с приличных размеров куском мяса, но жонглировать зернами риса — это из области фантастики, и одним движением длани разрушил имидж воспитанного человека, зачерпнув ею жменю риса и ссыпав его в рот.
   — Ладно, — проглотив первую порцию приличествующей дракону пищи, произнес я. — Вина драконы не пьют.
   — Не пьют.
   — Но мясо-то они едят не муравьиное, а баранину или говядину. А рисом отварным наверняка нечасто балуются.
   — Все может быть, — не стала спорить валькирия. — Никто не знает, чем они на самом деле питаются. А выдумывают всякое разное кто во что горазд.
   — Так, может, расширим драконий рацион куском отбивной и глотком-другим наливки?
   — На ужин, — пообещала Ольга. — А сейчас доедай рис с мясом и запивай молоком. Уже вечереет. Скоро танцоры придут.
   — Опять?!
   — Теперь другие. Танцоры храма дня Великого дракона.
   Сменив повязку на моей груди, валькирия гребнем расчесала мне взлохмаченные волосы и, подхватив посуду, удалилась, бросив напоследок:
   — Не бойся, мы придумаем, как спасти тебя от смерти.
   — От какой с…смерти?! — крикнул я ей вслед.
   Но ответа не дождался. Если не считать таковым реплику высунувшего нос из сосуда джинна:
   — Кровавой и болезненной. Ой! Идут!
   И нырнул назад, оставив меня терзаться нехорошими предчувствиями наедине с двумя десятками ряженных в пестрые маскарадные костюмы визитеров. Непропорционально огромные маски, скрывающие лица, крылатые, рогатые и хвостатые костюмы и длинные шесты с привязанными по всей длине разноцветными полосками шелка.
   Выйдя из-за деревьев, они дружно подпрыгнули, крутанув шесты над головой, затем упали и отжались, сопроводив движение резким выкриком:
   — Уйа!
   «У этих хотя бы корзин со змеями нет», — заметил я, устраиваясь поудобнее в предвкушении предстоящего зрелища. Главное — сохранять спокойствие и не лезть со своей ненужной помощью куда не просят.
   Приблизившись к основанию возвышенности, отделенной от всего прочего мира узенькой полоской ручейка, танцоры почтительно склонили головы и речитативом завели:
   — О Великий дракон, прародитель бытия! Что велик на земле и могуч в небесах! Мы преклоняемся пред твоим величием и чтим твое могущество. Склоняясь перед твоим воплощением, словно перед самим тобой, мы выражаем тебе свое уважение и радостно трепещем в предчувствии близкого твоего к нам прихода.
   Пока звучало вступительное слово, я успел сосчитать танцоров (ровно семнадцать) и определить для себя, кто какое животное изображает. С некоторыми костюмами это не составило труда. Трудно не узнать сильного и свирепого тигра в танцоре, затянутом в полосатую шкуру и в маске с характерным острозубым оскалом и хищным прищуром оранжевых глаз. Или богомола в человеке, чье тело покрыто ярко-зелеными пластинами, руки соответствующим образом согнуты, а лицо закрывает треугольная маска с огромными фасетчатыми глазами и длинными усами. А вот соотнести с реально существующими представителями животного мира странное существо, одновременно наделенное укрытым перьями телом, тонким змеиным хвостом и парой длинных хоботов, растущих на месте ушей, я не смог. С трудом верится и в детальное соответствие прототипу крылатой черепахи. Словно в подтверждение теории Дарвина, наибольшего сходства при наименьшем количестве инородных деталей в костюме добился актер, изображающий обезьяну.
   — Уууйййааа! — воскликнули ряженые и принялись бегать один за другим вокруг канавы с водой, размахивая шестами над головой так, что только свист стоял. — У-у-у…
   И не поймешь, кто за кем гонится: то ли тигр за конем, то ли черепаха за тигром.
   Покончив с кольцевым забегом на среднюю дистанцию, танцоры сгрудились прямо передо мною и, издав воинственный клич, принялись выбивать при помощи своих шестов дробь.
   Их бы энергию да в мирных целях… Пыль из паласов во дворе выколачивать или семечки из подсолнухов. Тем не менее зрелище завораживает фееричностью красок и образов, поражает скоростью и точностью движений, увлекает внутренней энергетикой. Размытые в стремительном движении черты масок преображаются, оживая. Словно незримо присутствующие духи прообразов вселяются в безжизненные лики. Даже движения танцоров начинают разниться. Тигр грациозен, богомол порывист, свинья напориста, обезьяна… мечется от одного к другому. Ну не разорваться же ей?!
   Долетевшие издалека возгласы напомнили мне о том, что после танцев, по сложившейся традиции, должно произойти мое появление перед фанатами. С последующими массовыми песнопениями и плясками.
   Поскольку одежды мне не принесли, я воспользовался простыней взамен покрывала, которое ныне покоится на дне озера. Опыт одевания и ношения тог у меня ограничен одним-единственным предыдущим разом, да и тот можно не считать, поскольку не могу с уверенностью сказать, что так носят именно тогу, а не, скажем, женское сари. Поэтому самое большее, на что мое одеяние может претендовать, это некое сходство с банным полотенцем, достаточно длинным для того, чтобы не только повязать его вокруг чресл, но и забросить свободный конец на плечо.
   Опустив шесты параллельно земле, танцоры поклонились мне, а затем и друг другу.
   — О воплощение Великого дракона! Что благороден в помыслах и храбр в поступках! Мы преклоняемся пред твоим благородством и чтим твою храбрость. Мы ждем того дня, когда каменные слезы твоего аватары разобьют твое яйцо.
   — Это, наверное, больно, — прошептал джинн, оставаясь невидимым. И пояснил: — Камнями плакать.
   Непрерывно обрушивая на меня потоки неприкрытой лести, танцоры охватили сплошным прямоугольником основание ложа и опустились на колени.
   — Выйди к твоим почитателям! — воскликнули они. Не успел я величественно согласиться выполнить их просьбу, как ряженые, молниеносно просунув свои шесты под набитый соломой матрац, соорудили импровизированные носилки и вынесли меня на них к народу, который в огромном количестве собрался у основания противоположного утреннему склона холма. С первого взгляда возникло чувство дежа вю. Тот же трехступенчатый склон, то же пестрое трепетание поднятых над головой шелковых ленточек, точь-в-точь похожий бескрайний зеленый массив джунглей. Словно я перепутал направление, и вынесли меня на то же самое место, что и утрешние танцовщицы. Лишь присмотревшись внимательнее, я начал замечать незначительные, но все же радикальные различия. Дальний берег озера покрыт ровными прямоугольными заплатками зеленеющих рисовых полей, в центре каждого причудливым уродцем возвышается пугало с палкой в руках. И не поймешь сразу, что это: удочка или шест. Среди однородной стены непроходимых джунглей одиноко возвышается огромное сухое дерево, ветви которого украшены, словно новогодняя елка гирляндой, красными лоскутами. Если есть и другие отличия, то без бинокля их не разглядеть. По фотографиям этого и противоположного склона можно создать игру «Найди столько-то отличий», даже не занимаясь фотомонтажом.
   — Дракон! Великий дракон! — скандирует толпа. Поднявшись в полный рост, я помахал им рукой и без напоминания обнажил живот, продемонстрировав вытатуированного на нем красноголового дракона. Кто бы мог ожидать, что Змей Горыныч, своеобразное напоминание о годах в академии (семь лет прошло с той поры), может оказаться полезнее разнообразных, там же приобретенных стараниями и усилиями знаний. Покончив таким образом с не самой приятной обязанностью живого воплощения великого мифологического дракона, если верить местным легендам, остающегося и поныне живее всех живых, я смог и слезть со своего насеста и вернуться к пассивному созерцанию разворачивающегося действа. Собравшиеся внизу люди, даже без обычной в таких случаях деятельности массовиков-затейников в лице различных очень активных, но якобы простых сторонников, организовали чествование Beликого дракона посредством восхваления моей особы. Видимо рассудив, что ему все равно, а мне приятно будет.
   Окрестное зверье, разогнанное утренней группой фанатов, то ли не успело вернуться, то ли, наоборот, успело адаптироваться к шуму. Как бы там ни было, но джунгли безмолвствуют.
   — Уууя! Уууя!!! — Толпа машет пестрыми тряпицами, притопывая ногами и хлопая в ладоши. — Пришел долгожданный. Воплотилось пророчество.
   — Он здесь! — восклицают танцоры, выражая свой восторг частыми кивками звериных масок.
   Краем уха слушая лестные, но совершенно незаслуженные отзывы, я подхожу к краю обрыва, чтобы поглазеть на изваяния, выставленные на средней площадке. Не «Кама-сутра», конечно, но тоже весьма познавательно…
   — Оп-па! — Находящиеся у подножия третьего уступа статуи сильно отличаются от тех, которые я ожидал увидеть.
   Кажется, я начинаю понимать причину двойного названия храма. Скульптурные группы, состоящие исключительно из пар противоположного пола и украшающие противоположный склон, по всей видимости, символизируют правильное, с точки зрения дракона, времяпрепровождение в ночной период жизни. К ней относится первая часть завета: «Плодитесь и живите». Вторую же часть олицетворяют сошедшиеся в смертельных поединках бойцы, потрясающие замысловатостью боевых стоек и разнообразием вооружения. Ибо что есть жизнь, как не непрерывная борьба за существование? Жестокая, бескомпромиссная, не признающая никаких правил и ограничений… С этой точки зрения образ человека с мечом символичен, а на начальных этапах развития человечества к тому же и исторически достоверен.
   — Дракон, дракон! Ты так могуч, — распевают почитатели, подняв над головой зажженные факелы и раскачиваясь из стороны в сторону. Факелы страшно чадят, целые облака густой черной копоти возносятся вверх, пушистыми снежинками оседая на некогда белую ткань простыни.
   Коснувшись изломанной линии горизонта, солнце налилось багрянцем, словно его притушили и оставили гореть вполнакала, и заторопилось прочь.
   Полезшая изо всех щелей сырость начала концентрироваться на коже холодными капельками влаги.
   — Наверное, нам пора?! — обратившись к танцорам, проорал я.
   Маски переглянулись и одновременно встали на колени, опустив импровизированные носилки к самой земле, давая мне возможность взойти на них.
   Переборов искушение выкрикнуть: «Но, залетные!» — я лишь махнул рукой. Поехали. Правда, чувствую я себя при этом по меньшей мере Нероном.
   «Сейчас покушаю, и спать… — решил я, утомленно разминая шею. — Набираться сил после трудов праведных».
 
 

ГЛАВА 17
Нежданные и долгожданные гости

   Кто с мечом к нам придет… тому мечи в орала перекуем и пахать заставим.

Надпись на шлагбауме погранзаставы

   Солнце окончательно укрылось за горизонтом, отдав землю во власть ночи, а Ольги все не было. Как не было и ужина. Какой уж тут сон?
   — Джинн, а джинн…
   — Чего изволите? — молодцевато гаркнул эфемерный дух, выпятив грудь. Серебряные полумесяцы, в два ряда приколотые к ней, едва слышно звякнули.
   — Почему она не идет?
   — Ну… с точки зрения всеобщей концептуальности при…
   — Джинн, — с нажимом произнес я.
   — Рановато, — резонно заметил он.
   Вот только мой желудок, не принимая в расчет доводы логики, настойчиво требует пищи. И желательно не пустого риса. Поскольку для меня кусок мяса, который нельзя потрогать руками, — выдумка, не говоря уж про такой, который и разглядеть-то удается с трудом
   — И долго ждать?!
   — Ляг поспи, время незаметно пройдет.
   — Да не могу я заснуть!
   — Хочешь, колыбельную песенку спою? — с энтузиазмом предложил он.
   — Сомневаюсь…
   — Закрой глаза. Вот так. Хорошо… И считай вслед за мной верблюдов. Только не вслух, а про себя.
   — Каких верблюдов?
   — Дромадеров.
   — Кого-кого?
   — Хорошо, — легко согласился раб сосуда. — Не нравятся одногорбые, считай двугорбых бактрианов.
   — Да мне все равно, — признался я.
   — Вот и замечательно. Готов?
   — Да, — заложив руку за голову, ответил я.
   — По пустыне шел ишак. Вах! А за ним верблюды. Сосчитай их и засни. Вах! Один верблюд по пустыне идет. Вах! Два верблюда по пустыне идет. Вах! Три…
   До восемьдесят третьего я исправно повторял считалочку за джинном, потом перестал. На сто сорок седьмом у меня разболелась голова. До двести четвертого я терпел, а потом взмолился:
   — Прекрати!!!
   — Как?! — изумился джинн. — Ты до сих пор не уснул?
   — Нет, — перевернувшись на бок, ответил я. — Что-то у меня голова болит.
   — Это мы легко исправим…
   — Не нужно, — поспешно отклонил я любезное предложение джинна. — Мне она дорога как память.
   — Чья?
   — Моя.
   — О ком?
   — Обо всем. О тебе, например…
   Почесав мясистый стручок носа, джинн скосил глаза к переносице, надул губы.
   — Да-а-а… уж, — проговорил он с кислой миной. Неужели не рад тому, что останется в моей памяти?
   Может, обижается, что я его пробку не вернул? Так это мы мигом уладим.
   — Кстати, джинн, относительно твоей пробки…
   — Какой пробки?
   — От кувшина, — пояснил я. — Ну, той, которую я нечаянно проглотил.
   — И что с ней? — спросил джинн.
   — Ничего. Я, конечно, не проверял, но думаю, что она сохранилась в первозданном виде.
   — Где?
   — Вон там, — указал я пальцем направление. — За деревцем.
   — Пускай там и остается, — решил ультрамариновый дух кувшина.
   — Как скажешь, — излишне поспешно согласился я, испытав моральное облегчение. — Как скажешь.
   И растянулся на ложе, созерцая робкое мерцание первой появившейся на небе звезды. Крохотный бледно-голубой светлячок, зависший где-то в бескрайних глубинах космоса. Следуя его примеру, на темном полотне неба стали появляться другие светлые точки — звезды. Одни ярче, другие крупнее, они очень скоро украсили небосвод богатой россыпью холодных огней, поглотившей своим разнообразием индивидуальность каждого из них. Моргнув, я уже не смог отыскать ту, первую звезду, бросившую вызов тьме.
   — Потрясающе, — прошептал я.
   С каждым стуком сердца мое тело словно поднимается над землей, приближаясь к звездной россыпи. Необъятность безграничного простора окутывает сияющим коконом, как Драгоценный жемчуг крохотную песчинку. Начинаешь чувствовать себя частью чего-то действительно Великого и Вечного.
   — Да… — согласился джинн. — Словно алмазное колье на загорелой дочерна груди прекрасной наложницы.
   — Ничто человеческое не чуждо философам, — заметил я.
   — Это ты к чему? — Перекрутившись словно веретено, ультрамариновый дух заглянул мне в лицо.
   — А еще мог бы сравнить с осколками стекла на черном после дождя асфальте.
   — А что, похоже? — поинтересовался джинн.
   — Похоже, — вынужденно подтвердил я, поднимаясь, — но непоэтично.
   Сказал и едва не пожалел о сказанном, ибо по своему скромному опыту могу утверждать с уверенностью: о поэзии и философии джинн может разглагольствовать бесконечно. Возможно, я немного и преувеличил, но то, что терпение слушателя заканчивается много раньше, чем поток мыслей джинна, облаченный в слова, — это точно. На этот раз дискуссия прервалась, не успев и начаться, джинн только и успел произнести:
   — О поэзия!..
   — К нам гости, — возвращая на грешную землю сознание философа из кувшина, воспарившее в невидимые выси, сообщил я.
   Джинн тихонько ойкнул. Серебряный кувшин дрогнул и со свистом, словно пылесос, втянул призрачное тело внутрь себя.
   Появившись из-за деревьев, темная фигура замерла на границе света и тьмы, словно в нерешительности или выжидая чего-то.
   — Кто ты? — спросил я незваного посетителя, про себя предположив: «Наверное, кто-то из обслуживающего персонала храма дня Великого дракона и храма ночи Великого дракона. Разбери поди, чья очередь дежурить…»
   Силуэт качнулся, но ответа не последовало.
   — Эй! Ты меня слышишь?
   Если незнакомец и услышал обращенные к нему слова, то вида не подал.
   — Кто ты такой? — настойчиво повторил я вопрос, свешиваясь с края ложа. Рукоять меча мягко легла в ладонь, вселяя уверенность. А то мало ли что… Может, это агрессивный иноверец — антидраконист какой-нибудь. То, что Ольга про таких не упоминала, ни чем не говорит. Кому хочется вспоминать о плохом? Или засланный убийца злобных паразитов…
   — Отай мой месь, — шепеляво потребовал пришелец, стремительно бросаясь ко мне.
   Призрак из покосившейся башни брошенного замка, узнал я и, вскочив, стал в защитную стойку.
   — За зубами пришел?
   — Мой месь, — заявило беззубое привидение, позорящее весь свой род дезертирством с вверенного ему поста. Ибо доподлинно известно, что призраки не могут бродить по свету куда захотят, они привязаны к одному месту. Ежели ты привидение кладбищенское, то и броди себе меж надгробий да оградок, а ежели замковое, то мышей по подвалам гоняй, звени цепями иль еще чем, стони по ночам жалобно, но зачем же призрака-шатуна из себя изображать?! Ненормальный какой-то! А эти опасные…
   Подняв над головой топор, призрак перепрыгнул через канаву. Танцующие среди листвы кувшинок огоньки даже не дрогнули. Как это я проморгал, когда заменили свечи?
   — Велни мне месь, — потребовал беззубый дух, сверкая глазами.
   — Бери, — разрешил я, протянув клинок рукоятью вперед.
   — Мой!!! — взвыл призрак, отбрасывая топор в сторону и двумя руками хватая протянутый меч. Пальцы свободно прошли сквозь гарду, сжавшись несколькими сантиметрами ниже. Не желая верить очевидному, привидение повторило попытку. Еще и еще раз.
   — Интересно, — заявил джинн, показавшись из бутылки, — идиотизм — это заразно?
   — Ну… — неуверенно протянул я, задумавшись над вроде бы очевидным ответом. Вспомнились некоторые факты из истории человечества, подводящие к выводу, что не без этого. — Иногда.
   — Это как? — уточнил джинн, держась подальше от истерически машущего руками призрака, довольно противно завывающего при этом.
   — А так, что окружение очень сильно и довольно быстро меняет сознание человека, подстраивая его под общий фон. Хотя бывают исключения. Порой и одного идиота хватает, чтобы взбаламутить целую группу в общем-то нормальных людей. И они начинают вести себя так, что потом только диву даются: «Как, неужели это сделали мы?! Не может быть!»
   Убедившись, что руками меч взять не удастся, призрак попытался ухватить его беззубым ртом. С тем же результатом.
   — Ладно, побаловали, и будет, — заявил я привидению, развернув меч и взяв его за рукоять.
   — Месь, месь… — выдергивая ворс из боков наброшенной меховой шкуры, скулит призрак.
   Мне поневоле становится его жало. Он такой несчастный, беспомощный…
   — Может, в замок вернешься? — предложил я ему. — Там спокойно.
   — Снасяла велни мне месь.
   Скорее догадавшись, чем разобрав, что он сказал, я опустил руки, выражая свое бессилие в этой ситуации. Меч острием уткнулся в землю, срезав цветок орхидеи.
   — Лучше вернись на…
   — Он мой! — выкрикнул призрак, не дослушав доброго совета. И схватил меня за горло.
   Его пальцы надавили на трахею, лишая возможности дышать.
   — Он мой! — обдав меня смрадным дыханием, прошипел беззубый призрак, усиливая хватку.
   «Этого не может быть!» — задыхаясь от недостатка воздуха, потрясенно подумал я. Перед глазами поплыли разноцветные круги, руки безвольно обвисли вдоль тела.
   «Нет!» Из последних сил рванувшись, я попытался ударить призрака мечом по касательной снизу вверх, чтобы заставить хоть на миг ослабить хватку. Я вложил в удар всю оставшуюся силу и всю жажду жизни. Меч взлетел, со свистом рассекая воздух, но ожидаемого удара не последовало. Призрак, внезапно сделавшись нематериальным, провалился сквозь меня, а затем и сквозь ложе. Растерявшись, я едва не выпустил меч. Лишь железная хватка самостоятельно среагировавших пальцев кибернетической руки удержала его.
   Развернувшись, я замер, прислушиваясь к доносящимся из толщи ложа крикам и стонам. Занесенный над головой меч мелко дрожал, готовый обрушиться на голову призрака, едва та покажется. Хватит играть с ним в благородство! Это неправильное страшило уже дважды едва не убило меня. Нет, трижды, если вспомнить попытку ударить топором на крыше покосившейся башни, или даже четырежды…
   — Тренируешься? — раздался голос из-за спины. Подпрыгнув от неожиданности, я взмахнул мечом.
   — Осторожнее, — предостерегла Ольга, уронив корзинку и поднырнув под лезвие. Распрямившись, она обхватила меня руками, фиксируя мою правую руку в поднятом положении, из которого невозможно нанести удар.
   Видимо следуя храмовым правилам, валькирия не носит под накидкой доспехов, что делает прижавшееся ко мне тело таким близким и податливым.
   — Ты такая горячая, — невольно вырвалось у меня.
   — Правда? — Вскинув голову, она посмотрела мне в лицо.
   — Да, — ответил я и заглянул в зеленые озера ее глаз, по которым плывут светящиеся отражения огоньков. И утонул в их бездонной глубине. Нежно прижав ее к себе свободной рукой, я вдохнул запах трав, исходивший от ее волос. Дыхание мое перехватило от пронзительно-сладкого восторга. — Оленька…
   — Волье плоклятое! — высунув голову, заявило беззубое привидение, разрушив очарование момента и тем самым удлинив список моих претензий к нему до нескончаемости.
   — Кто это? — задернув меня за спину, поинтересовалась Ольга, напрасно пытаясь нащупать на поясе меч. Вспомнив об его отсутствии, она выхватила левой рукой нож.
   — Одно невоспитанное привидение, — пояснил я, сверля его гневным взглядом.
   — Откуда?!
   — Из замка.
   — А что он здесь делает? — удивилась валькирия, делая плавные пассы выставленной вперед правой рукой.
   — Велни месь, волье!
   — А чего он кричит?
   — Хочет, чтобы я ему меч отдал, — признался я.
   — Ему-то он зачем? — удивилась Ольга.
   — Он мой! — заявил призрак, бочком выбравшись из ложа. Затем стремительно подхватил брошенный топор и, зловеще хохоча, завертел его над головой.
   — Держись за моей спиной, — сказала валькирия, сбрасывая накидку и наматывая ее на руку.
   Более прелестной картины трудно себе представить! А уж передать словами можно лишь бледные отголоски эмоций, возникающих при виде ее открытой взору красоты. Это очаровательно, пленительно, обворожительно…
   — Мой… мой… — потеряв нить мысли, лепечет призрак. Я смотрел на Ольгу и улыбался.
   — Мой… мой…
   — Вай! — воскликнул джинн со свистом вылетев из кувшина. — Ты меня достал!
   — А это кто? — спросила валькирия, нервно передернув плечами.
   — Я джинн из кувшина, — сообщил сотканный из дыма дух, вытаращив на нее глаза. — О…
   — Мой… мой… — словно заведенный бормочет беззубый призрак, роняя на грудь слюну.
   Джинн, справившись с потрясением, поспешно отрастил себе вторую голову — с пупырчатой синей лысиной, бородавкой на носу, тремя волосками на бороде и без глаз. Наверное, чтобы не отвлекалась. Новоявленная голова задумчиво пошамкала губами и заявила:
   — Значит, так…
   Джинн, не отрывая умильного взгляда от засмущавшейся валькирии, достал из кармана ставших малиновыми шаровар стеклянную пробирку и пинцет. Затем удлинил руку, дотянулся до призрака и выдернул из наброшенной на его плечи шкуры пару шерстинок. Поднеся их под украшенный бородавкой нос, он внимательно принюхался и, признав годными, аккуратно поместил в пробирку. Для чистоты проводимого эксперимента джинн плюнул туда и, выдернув из своей бороды одну из трех сохранившихся волосинок, бросил ее следом.
   — Песчинка как родит пустыню, шерстинка пусть родит зверину. Роди!
   Взмахнув пробиркой, джинн вытряхнул из нее комочек слизи, которая на землю упала уже огромной волосатой тварью. Единственной выступающей частью тела у нее являлась клыкастая пасть. Зубки у Тихона побольше будут, но вот их количество… Оскалившись, существо стремительно бросилось к своему генетическому отцу.
   Беззубый призрак взвизгнул и бросился бежать со всех ног. Видимо, наброшенная на плечи шкура дорога ему как память и он не желает с ней расставаться, либо она намертво приросла от длительного ношения.
   — Вот так-то, — сказал джинн. И временная голова со звонким хлопком рассосалась.
   Ольга поспешно набросила на себя накидку, поняв, что мне на данный момент ничто не угрожает. Разве что избыток адреналина в крови. Последним из поля моего зрения исчез крохотный силуэт дракона на ее плече, который вполне может оказаться знаком посвященного куда-то там с правом допуска в храм.
   Джинну, в отличие от меня, не удалось сдержать разочарованного вздоха. Убрав в карман пинцет и пробирку, он пожал плечами и молча скрылся в своем серебряном жилище.
   — А я тебе покушать принесла, — вспомнила валькирия, наклоняясь над упавшей корзинкой. — Даже вина раздобыла.
   — Не пролилось?
   — Нет.
   — Умница.
 
 

ГЛАВА 18
Самоотвод без оглашения

   Доставая Винни-Пуху последний горшочек меда, я впервые пожалел о том, что я вегетарианец.

Кролик

   — С Тихоном все в порядке?
   — Это с мутантом из Диких пустошей? — переспросила валькирия, наполняя деревянную плошку молодым вином из литрового бурдюка.