– Угрохать нас хотел, недоносок?! – осатанел Дима Кашкет, которому Бандура на днях разбил лицо. В память о том столкновении голову Кашкета украшала тугая бинтовая повязка. Приятели теперь называли его Забинтованным или сокращенно Бинтом.
– Ты, Филя, конченный придурок, – поддержал Забинтованного четвертый бандит, заменивший погибшего Кинг-Конга. – Смотри, припарок, куда прешься! – Его черные, словно битум, волосы были отпущены на манер Брюса Ли. Сходство подчеркивали линии скул и разрез глаз, в которых угадывалось влияние Востока. Приятели называли четвертого Ногаем, а Филимонов еще и Чурчхелом. За Чурчхела, правда, Ногай грозился перерезать Филимонову глотку. Или вскрыть вены. Но, пока не перерезал, и не вскрыл.
– Обмочились, пацаны? – Филя вернул «Галант» со встречной полосы, ни сбавив ни единого оборота. Японцы выпускают замечательные машины. Не даром они не сходят с подиумов всевозможных престижных ралли. – Или по большому обделались? – Шрам потянул носом. – О! Это от тебя, Бинт, завоняло?
– Долбодятел, – сказал Забинтованный. – Твоим бы языком заборы красить.
– А твоим в анусах колупаться. Лизун-проктолог, как тебе, Кашкет, профессия?
Мила Сергеевна, зажатая на заднем сидении между телами Забинтованного и Ногая, нерешительно открыла глаза. Она была единственной из пассажиров «Мицубиси», кого огорчила несостоявшаяся авария. Когда Филимонов пошел на обгон, и центростремительная сила потащила иномарку на встречную, а в лобовом стекле убийственно ярко сверкнули фары надвигающегося джипа, Мила лишь крепко зажмурилась, подумав, что «Вот оно, избавление от кошмара». Лобовое столкновение показалось ей неизбежным. Умирать Миле Сергеевне не хотелось, она, как и все, боялась физической боли, но, все же, автокатастрофа представлялась предпочтительнее пыток и унижений, ожидавших ее в Крыму.
* * *
Когда Мила Сергеевна вернулась из травм-пункта домой, то мечтала только об одеяле и подушке. В больнице ее осмотрел дежурный хирург, но не обнаружил ничего серьезного. Два здоровенных синяка на ребрах, вывих лодыжки и разбитый локоть, да еще ободранные коленки, вот и все, чем ее наградил Бандура, которого она по-прежнему считала Протасовым. Могло быть гораздо хуже.
– После наезда? – удивился хирург. – Да вы, дамочка, в рубашке родились.
– Да уж, в рубашке, – протянула Мила Сергеевна.
Стоя босяком на ледяном кафельном полу, Мила поймала заинтригованный взгляд санитара, адресованный ее трусикам. Трусики при ударе лопнули, превратившись в пародию туземной набедренной повязки. Мила могла бы многое растолковать санитару, про последствия необратимых изменений в мозгу, но у нее не было ни желания, ни сил.
– Надо бы сделать снимочек, – изрек, зевнув, хирург. – Даже два снимка.
Через час Мила покинула больницу. Майор Торба избавил ее от соблюдения формальностей, возникающих, когда речь заходит о наезде на пешехода. Он же доставил ее домой. «Господи, да у меня ноги подгибаются», – думала госпожа Кларчук, переступая порог квартиры. На лестнице Торбе довелось буквально нести ее на руках, сказывались успокоительные уколы. Видимо, майор чувствовал определенную неловкость и даже вину перед ней, а потому в дороге не скупился на любезности, по части которых не был силен. Хоть и старался, из кожи вон, и разве что не сдувал с потерпевшей пылинки. Но, только даром тратил время. Его голос долетал до нее в виде какофонии звуков, похожей на ту, какая бывает, когда окунаешься с головой на людном пляже.
– Вы уж извините, если что не так.
Мила пробормотала, что все просто прелестно, и без сил опустилась на кровать. Майор, в смущении, откланялся. «Хорошо бы, чтоб Андрей не принял этого глупого Торбу за Протасова, – думала Мила без особой тревоги. Тревогу у нее принудительно убрали уколами. – Ато еще вышибет тому мозги. По ошибке. А майор такой любезный, что даже на милиционера не похож». Надо было съездить за сумкой, спрятанной, по ее мнению, на совесть, а то: «раз начались неприятности, то следует опасаться продолжения. Это их замечательное свойство, базирующееся на каком-то неведомом науке законе. Который просто существует, и все. Вне зависимости от пожеланий трудящихся».
«Мы же не хотим осчастливить какого нибудь бомжа, который явится, за картонными коробками. Хотя и не жалеем самих коробок. Да забирайте, Бога ради».
Еще Мила хотела под душ, но безграничная усталость, умноженная успокоительной инъекцией, буквально приковала ее к матрацу. «А еще бы не помешал глинтвейн. Хорошая, керамическая кружка, полная горячего и крепкого напитка. Тем более, что в кухонном шкафчике, кажется, завалялась бутылочка марочного красного вина». Но, вместо того, чтобы отправляться на кухню и смешивать напиток, Мила Сергеевна медленно стянула одежду и сбросила ее на пол. Последними трусики, которые еще заинтересовали санитара. Точнее, остатки трусиков. Потянулась за теплым махровым халатом и высокими шерстяными носками. Переодевшись таким образом, госпожа Кларчук закуталась в несколько пледов, свернулась калачиком и почти что сразу заснула.
Едва левое полушарие отключилось, правое вернулось к событиям истекшего дня. Это напоминало эстафету, без которой она бы прекрасно обошлась, если бы мозг можно было выключить как телевизор. То на Милу Сергеевну катил угрожающих размеров комбайн, пронзительно желтый, как и чертова «Лада». Из кабины высовывался Протасов, причем оскал Валерия немногим уступал волчьему. Мила с ужасом обнаружила желтоватые, сильно развитые клыки и резцы. Казалось, они клацали у лица. «Дай сумку, дура, а то нос отхвачу!» – кричал Протасов, а из пасти текла слюна. Мила Сергеевна хотела бежать, но ноги словно угодили в капкан. Опустив голову, Мила увидела Вовчика-Палача. Лже-Любчик притаился за кустом, обеими руками сжимая ее лодыжки. Комбайн надвигался так стремительно, что Мила сообразила, что сейчас умрет. «Что чувствует мясо, прокручиваемое вэлектромясорубке?»«А что бы сказала корова, если бы почиталаповаренную книгу?» Чудовищная желтая молотилка гудела над ухом Милы, и она не знала, жива ли, или уже разорвана на клочки. Если разорвана, то хорошо, что без боли. Или это аффект? Неожиданно она оторвалась от земли, очутившись во власти какой-то новой, неизвестной силы. Протасов с комбайном остались далеко внизу. Валерий разочарованно махал руками. Мила показала ему средний палец и захихикала. Впрочем, смех скоро оборвался, Мила сообразила, что все-таки умерла. «Когда приходит смерть, душа возносится высоко. Вот и все. Это прекрасное доказательство общеизвестного религиозного постулата».
«Насколько высоко?» — Мила еще раз глянула вниз, и в ужасе зажмурилась. Нечто подобное ей случалось наблюдать, сидя в набирающем высоту самолете.
«О Господи, я же сейчас упаду!»
«Ерунда! У тебя нет тела! А души, как известно, не падают!»
«Да? Тогда как быть с падшими душами?»
Итак, ветер бил Миле Сергеевне в лицо. Ее швыряло в воздушных ямах, отчего сердце проваливалось в пятки. Ей казалось, что она вот-вот упадет, и от удара разлетится на куски, как фарфоровая статуэтка о бетон.
– Мама! Мамочка! – кричала Мила.
– Мамоч…
Чьи-то пальцы грубо зажали ей рот, перекрыв доступ кислороду.
– ША. НЕ ОРИ, ШАЛАВА, ЕЩЕ, Б-ДЬ, РАНО.
* * *
– ША. НЕ ОРИ, ШАЛАВА, ЕЩЕ, Б-ДЬ, РАНО.
Мила распахнула глаза и увидела лицо Витрякова. Это было даже страшнее, чем лететь по воздуху, и Мила попробовала крикнуть опять.
– Ммм…
– Заглохни, говорю, тварь драная. Еще навопишься, гарантирую. Филя, б-дь на х… а ну-ка глянь по верхам, кругом, бегом, может, где бабки лежат?
– Золото, драгоценности, валюта, – усмехнулся Филимонов, и отложил кувалду, которой только что сломал замок, выбив к чертям собачьим сердечник.
– Ногай, помоги Шраму. И хватит пялиться на эту б-дь. Впервые письку увидал?
– Может, уважим женщину? – предложил Ногай.
– Ммм… – подала голос Мила.
– Видишь, она просит.
Витряков махнул кулаком, который угодил в темя. Мила потеряла сознание.
– Анестезия по первому разряду. – Шрам шагнул к Миле. – Дай, добавлю.
– Зачем? – сказал Кашкет.
– Так уважим, пока теплая? – Ногай не спешил с обыском.
– Я сейчас тебя уважу, чурбан нерусский! – взбеленился Леня. – Ты, б-дь, что, вообще без башни?! Если тот мусор, которого ты в парадняке кокнул, стуканул своим дружкам, тут, б-дь на х… скоро такая каша заварится, задолбаетесь хлебать. Так что подберите слюни и шевелите копытами, пацаны. Водку будем после пить.
* * *
Но, бандитам нечего было опасаться. Когда оперативник, оставленный Торбой у квартиры, засек четырех подозрительных типов, то решил для начала проследить за ними. Это было ошибкой. На лестнице его поджидал Ногай, владевший заточкой, как скрипач смычком. Мертвое тело без шума сбросили в подвал.
– Нормальный ход, – оживился Филимонов, подцепив с полу рваные трусики госпожи Кларчук. Они валялись у всех на виду. – Кто это ее так пер, что портки лопнули?
– Бинт? – позвал Витряков. – Сгоняй в коридор, притащи плащ или пальто какое. Завернешь телку. Не голой же ее тащить.
Бандиты перевернули квартиру вверх дном, но улов оказался невелик. Пару золотых цепочек, несколько колец и четыреста баксов Витряков спрятал в нагрудный карман.
– Телевизор прихватим? – осведомился Ногай.
– Я, б-дь на х… бизнесмен, а не домушник. – Отрезал Леня. Прихватив запеленатую в плащ Милу, (она по-прежнему находилась в отключке), бандиты уселись в оставленный под домом «Галант».
– Ну, давай, поехали, – приказал Витряков, и машина устремилась к выезду из города.
* * *
Мила пришла в себя, когда городская черта осталась далеко позади. Первое, что она обнаружила, едва к ней вернулось сознание, была крепкая мужская рука, беспардонно шарившая под плащом. Возможно, эти бесцеремонные прикосновения и привели госпожу Кларчук в чувство. Она широко раскрыла глаза и попробовала сбросить эту руку. Но, не тут-то было. Мила оказалась плотно зажатой между двумя бандитами на заднем сидении иномарки. Рот был заклеен скотчем, а руки связаны за спиной, отчего затекли и едва покалывали. Как вскоре удостоверилась Мила, автомобилем управлял Филимонов. Крепкий затылок Витрякова торчал из-за подголовника переднего пассажирского места. Машина плавно покачивалась на дороге, видимо, скорость была достаточно велика. Сидевший справа от Милы бандит с целиком забинтованной головой помалкивал и смотрел в окно. Примостившийся слева подонок с физиономией китайца ощупывал ее, как археолог уникальную статую.
– Нравится, да? – шептал китаец. Изо рта у него воняло луком. Мила напряглась, в попытке отстраниться.
– Тихо сиди, зарежу, – шепотом пообещал китаец, засовывая ей руку между ног. Мила громко и отчаянно замычала. Именно в этот момент Филимонов пошел на обгон, в результате которого они едва не распрощались с жизнями. Привлеченный мычанием Шрам вскинул глаза к зеркалу заднего вида, и «Галант» вынесло за осевую. Прущий навстречу джип, отчаянно сигналя, вильнул на обочину, и машины разминулись в считанных сантиметрах. Около минуты бандиты отходили от потрясения, а затем напали на водителя, как морские леопарды, собирающихся полакомиться пингвином.
– Ты, идиот! Чуть всех нас не угробил, твою мать!
– Еще раз такой крендель выкинешь… – злобно пообещал Витряков.
– Я тут ни при чем, Леня, – оправдывался Шрам из-за руля. – Эти козлы шалаву уже всю облапили. Я только на секунду отвлекся…
– За дорогой следи! – посоветовал с заднего сидения Ногай.
– Что значит, б-дь на х… облапили? – Витряков перегнулся через подголовник. – Кто, б-дь?!
– Я ничего не делал, – сказал Забинтованный. – Я в окно смотрел.
Витряков достал пистолет.
– Еще раз к ней полезешь, припарок, – пообещал Леня, держа ствол так, чтобы Ногай смог его понюхать, – кончу, б-дь, прямо на мете. – Витряков обернулся к Забинтованному. – И тебя тоже.
– А я… – заискивающе начал Забинтованный, ее и пальцем, Леня…
– Не интересует, – сказал Витряков. – Еще раз попробуете, б-дь…
Скосив черные злые глаза, Ногай спокойно заглянул в дуло.
– Она такая же твоя, как и наша, Леня. Хочу, и лапаю. Я пилиться хочу.
Лицо Витрякова пошло пятнами.
– Остановить, Леня? – спросил Шрам, снимая ногу с педали газа.
– Застрелю, б-дь. – Было видно, что Витряков не шутит. Они с минуту мерились взглядами, потом Ногай опустил глаза. – Ладно, – буркнул он сквозь зубы. – Витряков убрал пистолет.
– Развяжи ее, Бинт, – добавил Леня, теперь обращаясь к Кашкету. – И кляп вытащи. А то еще окочурится к херам, раньше времени. – Он смерил госпожу Кларчук взглядом, который не обещал ничего хорошего. – А ты тихо сиди, как мышь. Откроешь рот, я тебе его живо заткну. И ноги сдвинь, а то расселась, б-дь, как у гинеколога.
Примерно через час бандиты беспрепятственно пересекли границу Киевской и Кировоградской областей и без помех покатили на юг.
[58] Проект наш, типовой. От автомата газированной воды «Харьков». Они там, в НИИ, кое-что в чертежах подправили, корректором, ну, может, пару схем дорисовали, тушью, и на конвейер. А в механосборочном цеху зарплату работягам кусками гусеничных траков выдают. Получил гусеницу, расчленил, и бегом на базар, на муку менять. Вот, и прикинь отсюда качество. Короче, так и вышла у них модель «Правилов О.П.», устарелая еще до спуска на воду. А кого ты хотел? Нильса Бора?
– Ладно, – сказал Протасов, – давай, блин, за дорогой следи. Хватит языком трепать.
С видимостью стало несколько полегче. Вероятно, они оставили позади низменность. Бандура немного прибавил.
– Ты не лихач! – предупредил Протасов. – Понял, да? А то будет, как с одним моим корефаном…
– И что с ним стряслось? – заинтересовался Андрей.
Печально вздохнув, Протасов приступил к рассказу:
– Взял он в начале девяностых тачку. «Форд Эскорт», чтобы ты догнал. Типа нашей «девятки», только еще уродливее. Ну и…
Из дальнейшего рассказа Бандура узнал, как поднявшийся на контрабанде сахара новоиспеченный приятель-предприниматель, по словам Протасова, проходивший таможню «под черным флагом», (Андрей так и не понял, это как?), решил отправиться на отдых в Крым.
– На Юга, чтоб ты вкурил, к чему я клоню. На этом самом гребаном «Эскорте», за который четыре штуки денег забашлял. Заодно с тачкой и права себе подкупил, за шестьдесят бачков, между прочим. Это что, е-мое, не деньги? Взял он, короче, бабу с дитем…
– Так он был женатым, этот твой приятель?
– Зачем женатым? Сожительствовал просто. Понимать, Бандура, надо. Ух, баба была, конкретная. – Протасов покачал головой. – И грамотная, е-мое. Из редакции. Журналистка. Очки, прикид, все дела. А в кровати такое вытворяла… – Валерий на секунду замолчал. – Короче, чтобы ты знал, Бандура, интеллигентки в очках – сплошь нимфоманки. Такое отчебучивают, только держись. Намаханные на сексе, конкретно. Особенно, в не установленных местах, если ты понял, о чем базар. То, в лифте, давай. То, понимаешь, на крыше, давай. На толчке. В гараже на мотоцикле, давай. Давай, давай, давай, короче. Эх, блин, ладно. – Протасов смахнул пот. – Так вот, Бандура, е-мое. Едут они, значит, в тот Крым драный. Едут-едут, едут-едут. А море далеко, чтоб ты знал. Ночь, короче, на дворе. Малой, значит, на заднем сидении, заснул. Дорога, понимаешь, пустая. Тут ее как припекло: хочу, мол, говорит, аж печет. Давай. А где «давай», Бандура, дождь, как из ведра, хлещет, вокруг поле, и черным черно, словно у негра в заднице. Я ей и говорю: «Круто ты Динка придумала, только, где и как, спрашивается? Сидушки не разложишь, позади малой дрыхнет. А на улице холодно!» А она, мол, не проблема. Ты мне этим помоги, говорит, и вынимает электрофаллос на батарейках. Она его по жизни в сумочке таскала, как Атасов, к примеру, зажигалку. Ну, а я тебе, значит, ртом. Такой рот у нее был, вакуумный реально, компрессор. Насос, блин. Такое делал. Да ты что! И, понимаешь, давай раздеваться. И мне штаны расстегнула. Тут у меня, вообще блин, голова кругом пошла. А она ныряет, чтоб ты врубился, вниз, да как давай наяривать. Ух, думаю, сейчас баранку в руках согну. И тут…
– И тут? – повторил Андрей, заворожено.
– А тут, Бандура, какой-то неумный бандерлог, рогомет гребаный, инвалид головы, скотина немытая, «МАЗ» с прицепом прямо на обочине поставил. Без габаритов, и другой мути. А скорость за сотню, е-мое! Не видать, блин, ни бельмеса, так еще Дина со своим ртом. Короче, Бандура, как припечатал я тот «МАЗ»… – Протасов перевел дух. – Бум, бах, трявк! Готово!
– Твой друг, – вежливо поправил Андрей.
– А? Ну да, точно. – Согласился Протасов, и продолжил. – Вот я и говорю. Как засадил ему под хвост. «МАЗ», я отвечаю, в кювет. С водилой неумным, который в нем, понимаешь, спал. Падло. Мой «Эскорт» на встречную полосу как швырнет. А там, как назло, прикинь попадалово, как раз дальнобойщик пер. Вот, короче, повезло. Так я еще в ту фуру засраную залепился, и она как полетит, с откоса! Ты б, блин, то «Вольво» видел. Кверху копытами. Он, хорек, вино крымское на экспорт вез, так, на хрен, ни единой целой бутылки не осталось. Из каждой колдобины черпай, и пей, пока харя не треснет.
– Ничего себе…
– Ничего, не то слово, Бандура. «Эскорт» в дымину, понял, да?! А нам хоть бы хны. Малой позади, спал, так его спинкой сидушки прихлопнуло, и вышло, все равно что в футляре. Ни синяков, блин, ни царапин. Если б Динкина голова не у меня на коленях была, ей бы точно передней стойкой башку на хрен снесло. А так, только шею потянула. Ты понял, да?
Андрей кивнул, подумав о том, что если бы голова Дины не была бы там, где была, то и стойка бы, вероятно, уцелела.
– Как же она тебе член не отхватила?
– Сам удивляюсь, – сказал Протасов. – Удивляюсь чисто конкретно. А ну, стой, Андрюха! Стой! Твою мать!
– Что? – не понял Андрей, налегая на сцепление и тормоз. – Что стряслось?
Машина в вихре брызг остановилась.
– Ну-ка сдай назад, – распорядился Протасов, не собираясь вдаваться в объяснения.
– Какого это черта? – поинтересовался Андрей.
– Да вон. – Протасов ткнул ладонью за спину. – Тут, короче, налево! – Обернувшись в указанном направлении, Бандура разглядел слабо освещенный поворот. С учетом тумана и низких облаков, скребущих поверхность земли на бреющем, казалось, что дорога ведет в никуда. В определенном смысле, это именно так и было.
– ?
– В Пустошь. Короткий путь. Партизанская, блин, тропа. – По части партизанских троп Протасов был признанным докой, но, Бандура все же засомневался.
– Поехали, может, по главной?
– На хрен надо, если можно срезать?
– А не утонем? Что-то дорога подозрительная, Валерка? Видно, что убитая в ноль.
– Мы, что, блин, не на джипе?
– Если Правилов узнает, по каким тропам я катался…
– А кто ему скажет? Не узнает, Бандура, не расстроится. Давай, блин, поехали.
* * *
– Протасов, ты по матушке не Сусанин, часом? – руль в руках Бандуры вибрировал мелкой дрожью, как будто они катили по мощеной булыжником дороге. Только никаких булыжников не было. Под колесами была гать.
– Старая гать, – важно сказал Протасов. Словно был астрономом, сообщающим коллегам об открытии новой звезды. – Немцы еще построили. Через Проклятое болото. Бандура, что ты приклепался к моей мамочке? Сейчас проедем лес, и мы, блин, на точке.
– Какое-какое болото? – заинтересовался Андрей.
– Проклятое. Разное про него поговаривают. Аборигены.
– Аборигены?
Как и обещал Валерий, гать быстро закончилась, и «Рейндж Ровер» въехал в лес, казавшийся сказочным и зловещим одновременно. Кроны корабельных сосен сходились вверху, а у подножий было черным черно. Деревья росли на косогоре, просека через лес по ширине напоминала тоннель, прорезанный строителями через горный кряж. Дорога представляла отвратительное месиво, но оказалась по плечу вездеходу. Бандура включил оба моста, и они поехали как по маслу. Вскоре Андрею показалось, что если лес с левой стороны по другому, как чащей, и не назовешь, то справа он стал значительно реже. Сначала появились проплешины, а потом Андрей разглядел голое поле в прорехах между деревьями. Кое-где там сохранился снег. Через несколько минут деревья окончательно расступились, и приятели очутились на опушке. Значит, дорога только зацепила лесной массив по касательной.
– О каких аборигенах ты тут болтаешь?
– О местных, е-мое. Какие тут еще? Ты что, Бандура, неумный? Туземцы такую пургу про здешние места метут, на голову с мылом не налазит. А места тут…
– Какие?
– Хреновые. Хозяйкин пацан мне такого наплел, вырванные годы, короче. Вон тот пригорок видишь? – Протасов махнул вдаль, в сторону поля. В это время Луна нашла расщелину между тучами, и в ее холодном отраженном свете Андрей разглядел заброшенное старое кладбище. Оно располагалось на холме метрах в ста пятидесяти, не более. Черная после зимы пашня пряталась в тени низко стелющихся облаков. Пробившиеся в разрез между ними скудные лучи падали только на погост, вследствие чего покосившиеся кресты, поваленные ограды и маячащая за ними часовня казались жутковатой диапроекцией, устроенной на фоне мглистого горизонта кем-то, набившим руку в изготовлении декораций для фильмов ужасов. Андрей увидел, что высокие стрельчатые окна часовни выбиты, да и вся она торчит в виде хрупкой, ирреальной конструкции на холсте художника с отклонениями психики.
– Брр, сказал Бандура, готовый признать, что эффект удался. – Жутковато!
– Кошмар, блин! – согласился Протасов, довольный тем, что приятеля пробрало.
Андрей не мог этого объяснить внятно, но ему захотелось как можно быстрее убраться куда подальше. Дорожное покрытие оставалось настолько скверным, что его с натяжкой можно было назвать таковым. Что, впрочем, не являлось для «Рейндж Ровера» помехой. Бандура прибавил, продолжая заворожено смотреть на погост.
– Пробирает по-взрослому, – добавил Протасов. – Мы там с Вовчиком были. На погосте. Там, блин… – Договорить Валерий не успел. Перед капотом мелькнула тень, сразу исчезнувшая под бампером. Андрей ее даже не заметил. Слишком все случилось мгновенно.
– Пешеход, блин! – крикнул Протасов. Примерно на третьем слоге этого слова, то ли на согласной «х», то ли на гласной «о», джип вздрогнул от глухого удара, похожего на хлопок лопнувшего воздушного шарика. Звук сопровождался вскриком, коротким, отчаянным и жалобным.
– Есть контакт, – констатировал факт Протасов. В голосе Андрею почудилось удовлетворение, но он списал это на нервы. Из-под днища раздалось омерзительное шуршание, видимо то, что они переехали, каким то образом за что-то зацепилось. За лонжерон или резонатор выхлопной трубы. Бандура подумал, что его сейчас стошнит.
– Прибавь, Андрюха, и оно отлепится, – посоветовал Протасов. Он больше не смеялся. Бандура последовал этому совету, но тело под днищем как приклеилось. Андрей, матерясь, ударил по тормозам. Шины зашипели по суглинку. Протасов ткнулся лбом в «торпеду», из глаз полетели искры. Джип крутануло вокруг оси, и он замер на самом краю довольно глубокой балки, разделившей проселок и лес.
– Может, это собака? – Андрей схватился за ручку двери, но, выходить пока не спешил.
– Ага, собака! – сказал Протасов. – Я рожу видел. Бледную такую. Как смерть, в натуре. Ну ты и лох, короче. Туземца местного привалил.
Бандура оставил тираду Валерия без ответа. Он ушиб грудную клетку о руль и теперь насилу переводил дыхание. Да и тошнота, если и отступила, то, разве что из горла в желудок, который казался легким, как воздушный шарик. Это были те еще признаки.
«Второй наезд за вечер, – бухало в голове. – Ну и денек, мать его за ногу».