– Выставила на хрен шалашовок? – предположил Протасов, потирая руки.
– Если бы, зема. Стрюкан показывает, что, вроде бы, был скандал, когда пришмандовки кавалеров в село привели. Вроде, шабашников каких-то закадрили. Ну, Ирка им и устроила, вырванные годы. Те, понятно, в долгу не остались. А потом Гость за ними пришел.
– Как? – поперхнулся Протасов.
– Малой толком не знает. Их с Ксюхой дома не было. Ирка им, через Собес, путевки пробила. В Моршин, на воды.
– М-да, – сказал Протасов. – А как с другими квартирантами?
– Малой говорит, жили у них как-то узкоглазые…
– В смысле, китаезы?
– В смысле, узкоглазые, зема. Догадывайся сам. Панасоники, короче. Пацанву сладостями угощали. Характеризуются, в общем и целом положительно. Ирка, мол, к ним даже ходила…
– Как так, твою мать?
– Пацан говорит, что на ночь.
– Жопой приторговывала?
– Похоже, что так, зема. Стрюкан рассказал, что потом мамка сильно плакала. А чурбаны куда-то задевались. Их даже милиция искала. Они, вроде, травой занимались.
– Чего еще выведал? – Валерий стал мрачнее тучи. Вовка пожал плечами:
– Да все, вроде.
– Вот тебе, Вовка, и тюбетейка…
– Я тоже так думаю, зема. Тем более… Я ее, брат, на башку нахлобучил. Ну, и пошел, к колодцу, за водой. Когда, слышу, «Ох»… Гляжу, Ирина на крыльце стоит. И, как чухнет в дом. Рожа белая, как саван… И глаза… Видел бы ты ее гляделки, Валерка…
– Выходит, она ее узнала?
– Получается так, брат. А, как стемнело, прихватило у меня брюхо. От этих разговоров про мертвяков. Ну, делать нечего, собрался я, значит, на толчок. По большому. Сижу, короче, курю. То да се, уже на выход пора, когда, гляжу через щель, Ирина садом пробирается…
– Тоже, что ли, к толчку?
– Если бы, зема. Смотрю, огородами крадется. Лицо белое, как саван, а в руках…
– Что?! – не выдержал Валерий. Волына беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба из аквариума.
– Да что, твою мать, идиот неумный?!
– Лопата, зема… – выдавил из се6я Вовка. Штыковая.
– Лопата? – Протасов невольно поежился. – И куда ж эта шалава гребаная поперлась с лопатой на ночь глядя?
– Не хотел бы я знать, земляк. Бля буду, не хотел бы… Я, зема, со страху, так и окаменел над дыркой, будто памятник. Аж дыхание в зобу перехватило.
Протасов представил себе эту картину, и попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривая.
– Даром лыбишься, зема. – Покачал головой Вовчик. – Я как на нее глянул, чуть в выгребную яму не полез. Чистая ведьма. По-любому. Глаза горят, как фары, а рожа белая-белая. Стала у нужника, прислушалась, собака собакой, и почесала дальше.
– Куда? – еле слышно спросил Протасов.
– Как куда?! На погост заброшенный. Куда, бляха, еще?
– Проследил?
Волына поглядел на земляка, как на идиота.
– Я, Протасов, может, с головой и не дружу… но… чтобы за бешеной сучкой на кладбище красться? Когда на дворе хоть глаз выколи. Перекрестился, да бегом в хату. Греха подальше.
– Она вернулась?
– Вернулась. – Подтвердил Волына. – Я из окна видел.
– Спит? – спросил Протасов, в который раз покосившись на окно. Он бы, пожалуй, поклялся Богом, что с улицы за ними подглядывают чьи-то недобрые глаза. Чувство манекена в освещенной витрине снова охватило Валерия. Он стиснул кулаки.
– А кто ее знает, ведьму проклятую, спит она там, или колдовские чары наводит. – Проблеял Вовчик. Протасов на секунду отвлекся, представив Ирину, крадущуюся в ночи, с лопатой, к штыку которой прилипли окровавленные волосы и обломки черепа. Зрелище было то еще. «И эту женщину я недавно хотел?» — подумалось Валерию. Ирка из набившей оскомину фантазии скакала по нему верхом. Полный живот с глубоким, прорезанным вдоль пупком лоснился от пота, а груди колыхались при каждом скачке. Член фиксировал хозяйку, словно вертел курицу, и через него Протасов чувствовал, какая она влажная и горячая изнутри. Когда Валерий уже собрался кончить, Ирка зашипела, будто бешеная кошка, продемонстрировав длинные, загнутые, как у саблезубого тигра клыки. Изо рта потянуло холодом и разрытой могилой. Протасов хотел отстраниться, но член крепко сидел в Ирине, хоть теперь ему стало так холодно, словно его засунули в морозилку. «Мама дорогая» – прошептал Валерий, и, вздрогнув, посмотрел на Вовчика.
– Ты чего, зема? Привидение увидал?
Протасов смахнул пот со лба, и уже открыл рот, когда входная дверь без предупреждения распахнулась. Земы окаменели, в немом крике. На пороге стояла Ирина. Всклокоченные русые волосы хозяйки выбивались из-под небрежно наброшенного пухового платка. В разрезе старой шубы виднелась ночная рубашка в голубой цветочек. Картину венчали драные валенки, надетые на босу ногу. Валерий автоматически отметил бледно-розовую кожу голых хозяйкиных коленок, плавно переходящих в полные, еще недавно, такие желанные ляжки. Протасов сглотнул, припомнил мимолетное видение с клыками, и подавился.
– Явился? – неприятным, визгливым голосом осведомилась хозяйка. И продолжила, не дожидаясь ответа. – В общем так, Валерий. Думай себе, что хочешь, но чтобы до пятницы нашел квартиру. Ко мне брат из Бухары приезжает. С женой и племянницами. Так что, сам понимаешь.
– Откуда? – переспросил Валерий, сбитый с толку неожиданным оборотом дела. – Откуда?
– Из Туркмении. – Отрезала Ирина. – Там славянам проходу не дают. А у него две дочки, на выданье. Ни работы, ни учебы. Даже квартиру не может продать. Что я ему, чужая?! Приму, как родных. А ты, давай, съезжай. Извини, если что не так. Найдешь себе жилье. Не ребенок малый, поди… – Ирина отступила на шаг, видимо, собираясь уходить. При этом полы шубы разошлись, продемонстрировав глубокий разрез ночной сорочки и весьма привлекательные на вид ноги. Впрочем, Протасов туда совсем не смотрел.
– Как брат? – пробормотал он. – А мы, Ирка?! Мы так не договаривались! – очевидно, это были не те слова, но единственные, которые он подобрал.
– Мы с тобой носы повсюду совать тоже не договаривались! – повысила голос квартирная хозяйка – Понял меня?! Вот он, – она ткнула перстом в Вовчика, и тот скукожился под ним, как облитый керосином кактус, – по всему селу рыщет, вынюхивает, выспрашивает. Как крот, честное слово! Люди смеются. Говорят, Ирина, мол, сексотов постояльцами приютила.
– Да мы… – попробовал возразить Протасов, но хозяйка не была настроена к диалогу.
– Подыскивай жилье, Валерий. – Сказала она с непреклонной решимостью. – И хватит к детям моим цепляться! Кто был ваш дед?! Кто был ваш дед?! Что ты пристал, как банный лист к сраке?! – последнее, очевидно, относилось к Вовчику. Ирина буквально испепеляла Волыну полными слез глазами. Вовчик под этим напором потупился. – Они, сиротки несчастные! Батька на тюрьме сгигул, мамочка моя дорогая померла. – В горле у квартирной хозяйки заклокотало, и последние слова она прокричала через рыдания: – Деда ихнего изверги убили, а ты все в душу лезешь! Все лезешь, грязными лапами, и по рукам дать некому! Некому за сироток заступиться. – Хлопнула дверь. Какое-то время земы слышали удаляющиеся шаги под аккомпанемент надрывного плача, потом, вдалеке, снова грохнула дверь. Повисла гробовая тишина.
– Ну, что скажешь, зема? – прошептал Волына. Как тебе расклад?
– Может, оно и к лучшему. – Подумав, пробормотал Протасов, а потом неожиданно повысил голос. – Мне до нее и дела нету. Пускай тут, е-мое, хоть вурдалаки по погосту бегают, или в гробах летают. Пополам земля, Вовка! Пофиг. До лампочки, блин! У меня сделка на три миллиона, в натуре, и мне это говно!.. – Валерий замешкался, не подобравши слов. – Короче, съезжаем к бениной бабушке! Все! Баста! – он прошелся по комнате, видимо, чтобы успокоить нервы. Волына следил за его маневрами, вращая головой то направо, то налево. Как ракетная установка, сопровождающая воздушную цель. – Хреново, что тачки нет, шмотки забрать. Опять, блин, к Эдику на поклон идти.
– Тачка есть, – сказал Волына. – Триста баксов, и наша.
– Что за тачка? – сразу заинтересовался Протасов. – Краденая, блин?
– А то, – ухмыльнулся Вовчик, готовый обсуждать все, что угодно, лишь бы не касаться больше хозяйки и ее загадочного папани-вурдалака. – Тут один рогомет (слово рогомет недавно появилось в лексиконе Волыны, сразу сделавшись одним из наиболее употребляемых эпитетов) лайбу предложил. Неплохую. Тройку.
«Бэху»,[35] что ли?
– Сам ты «Бэха», зема. Я же не сказал трешку, я сказал тройку.
– «Жигули»? – догадался Протасов.
– По-любому, зема. Рогомет божится, мол тачка асфальт рвет. Бритва, короче, а не точило.
Да уж, – фыркнул Протасов, – рвет, как же, блин, если в жопу «Брабусом»[36] толкать.
– Так задешево отдает.
Протасов почесал затылок:
– Убитая тачка?
– Ну, не нулячая, зема. Подряпанная немного.
– На крыше побывала? – со знанием дела предположил Протасов. – Стойки повело?
– В борт ударенная.
– Значит, кузову торба.
– Справа двери и крылья новые. – заступился за машину Волына. А движок, говорят, огонь.
– В угоне?
– Похоже, зема, – дипломатично отвечал Вовчик. – Вполне может быть. Документы вроде в ажуре.
– Кто продает?
– Да тут, один хорек. Сосед Иркин. – Волына неопределенно махнул пятерней. – У него сват в органах. Или кум. Со штрафплощадки машина.
– Они тебе сегодня тачку впарят, а завтра в ней же и запакуют. Знаю я эти приколы ментовские.
Вовчик пожал плечами:
– Хозяин барин, зема. Никто не неволит. Хочешь, бери, не хочешь, не надо. По-любому.
– Какого цвета? – уточнил Валерий. Он колебался, и было от чего.
– Желтая. – Сказал Вовчик. Протасов вздохнул:
– У моего бати зеленая была. «Тройка». Он ее в семьдесят восьмом оторвал. «Морская волна». Шик… – Валерий немного удивился резкости, с какой вырисовалась в памяти отцовская машина. Словно только что выбрался из салона. Круглые циферблаты приборной доски казались ультрамодными, по тем временам. Одетый в кожзаменитель салон дышал по особенному западным, «блатным» духом, прямоугольные стопы не имели аналогов на дорогах, а семьдесят пять лошадей под капотом превращали красавицу «Ладу» в самый приемистый советский автомобиль. Если, конечно, правительственный «ЗИЛ» не учитывать. Так и то, с его весом, еще бабка надвое сказала.
– Берем, – решился Протасов.
– А бабло?
– Не вопрос. Капуста есть.
– Убил кого-то, зема?
– У Ольки долганул. – Важно сказал Протасов.
– Вот наглый черт, – присвистнул Вовчик. – Бабу дрючит, а та еще и лавандос отсыпает.
– Заглохни. – Посоветовал Протасов. Он действительно попросил взаймы, сославшись на дефицит оборотных средств. Ольга дала, почти без колебаний. «Сейчас не к спеху, – сказала она, расставаясь с зелеными купюрами, хранившимися на кухне в кофейной банке. – Я на лето откладываю. Хочу Богдасика на море вывезти. А то, видишь, какой он у меня дохлый…» «На море съездим, не вопрос», – пообещал Протасов, и купюры исчезли в нагрудном кармане танкера.
– Тогда давай, зема, сходим, оценишь тачку. Чтобы в долгий ящик не откладывать.
– Поздно уже. – Протасов подавил зевок. – Давай, если что, на утро.
– Проспим тачку, – предупредил Вовка. – Расщелкались бы сразу. И обмыли. Чтобы все путем.
– Бахнуть не терпится? – Протасов кряхтя поднялся на ноги. Он тоже был не против промочить горло.
– Хорошо бы. – Волына потер ладони.
– Ладно, Вовка. Будь по-твоему.
Накинув куртки, приятели тихонько вышли за дверь.
* * *
Ирина, прислушиваясь, переложила лопату из правой в левую и обратно. Ее белое, напряженное лицо Вовка видел через щель в дощатой двери. Стараясь не шуметь, он натянул брюки слега дрожащими, холодными пальцами, моля Бога, чтобы не скрипнула половица под ногами. И она не скрипнула, зато громко звякнула пряжка ремня, когда он натягивал штаны. Волыне почудилось, что проклятая пряжка прогремела набатом, и он в отчаянии закусил губу. Чтобы не закричать. Ирина, встрепенувшись, (что-то в ее повадках было теперь от пантеры, или еще какого крупного хищного животного из передач Дроздова, которые Вовчик когда-то видел по ящику), повела головой, сначала направо, а потом налево. «Сейчас она догадается, где я», – сообразил Волына, и его бросило в пот. Ему даже показалось, что они встретились глазами. Что она увидела его через щель и сейчас позовет страшным, утробным голосом вампира из американского ужастика. Или сразу ринется к туалету, чтобы насадить его на лопату. Что предприниматель в этом случае, Волына не знал, но подозревал, что при такой комбинации у него обязательно откажут ноги. – «Как пить дать». – К счастью, ему пока повезло. Постояв еще несколько минут, ненормальная хозяйка отправилась восвояси. Он прильнул к боковой стене, там тоже были щели толщиной в палец, которые обеспечивали круговой обзор. Ведь Ирина могла попытаться обмануть его. Выманить из туалета, а потом…
Однако и этого не случилось. Прекратив прислушиваться, хозяйка зашагала в сторону кладбища. Вовка провожал глазами ее синюю с белыми вкраплениями спортивную куртку, мелькающую среди деревьев, пока она не исчезла среди зарослей.
– Укачала, – его бормотание напоминало стон. Волына поднял щеколду и выглянул наружу. Еще раз посмотрел в том направлении, в котором скрылась хозяйка, но вроде бы все было тихо. На этот раз пронесло. Тогда он припустил к дому, быстрыми, и, по возможности, бесшумными шагами, готовясь при первой же опасности перейти на бег.
Волына преодолел половину расстояния до спасительной двери в дом, когда очутился на поляне перед заколоченной летней кухней. Солнце не садилось, оно пикировало. Сад заливала черная тушь, его словно окунали в чернильницу. Если в сортире время остановилось, то теперь оно, напротив, неслось.
«Ненавижу это место гребаное!» — чуть ли не плача сказал Вовчик, впопыхах даже не подумав, что заброшенная кухня должна быть значительно дальше того места, где он на нее наткнулся. И, либо он заблудился в трех соснах, каким-то образом сбившись с пути, либо кухня переместилась по саду, что казалось куда страшнее.
«Как избушка бабы Яги», – подсказало разгулявшееся воображение. Истово перекрестившись, Волына поспешил мимо, когда услыхал шепот, донесшийся до него из кухни.
– Вовка?
Волына встал, как вкопанный. Он бы наверняка рванул со всех ног, если бы не узнал голос Протасова.
– Зема? – заплетающимся языком переспросил Вовка. – Ты, что ли? – он естественно тоже перешел на шепот. Видимо, Валерий за кем-то следил. Может, и за Ириной, которая сейчас должна была быть где-то у заброшенной часовни.
– Вовка? Сюда.
– Куда, сюда? – прохладный ветерок тянул по ногам. К ночи в саду стало зябко. Уже почти стемнело.
– Сюда…
– Зема? Ты где, твою мать?
– Здесь…
У него не осталось никаких сомнений: Протасов находился внутри кухни. И Протасов его звал. Но, он не хотел идти. Все существо Вовчика восстало против этого. Да что там, оно встало на дыбы. И, тем не менее, будто загипнотизированный, словно в кошмаре, он потянул дверную ручку на себя.
«Не делай этого!» — вопил чей-то, поразительно знакомый голос. Однако, он ничего не мог с собой поделать. Им будто управляли со стороны, как видеомагнитофоном при помощи пульта. Дверные петли подались со скрипом. Волына сделал один шаг, за ним второй, балансируя на самом краю непроглядной тьмы.
– Зема? Ты тут? – позвал он с порога. – Тупые шутки, Валерка, давай, блин, отвечай.
Однако Протасов какого-то черта молчал. Тишина стояла звенящая. Только сердце ухало в груди.
– Зема? Это не смешно! – повторил Вовка и тут до него долетел странный, чавкающий звук, от которого волосы на голове, как по команде встали дыбом. И еще Волына уловил запах. Отвратительный смрад разрытой могилы. Сфинктер прямой кишки расслабился, Вовка громко и протяжно пукнул. Потом его глаза то ли приспособились к темноте, то ли из-за облаков вышла луна, и он увидел ЭТО. Он увидел Гостя, о котором твердили дети, и понял, что сейчас закричит. Вопля не получилось, рот высох мгновенно, в нем не осталось ни капельки влаги. Волына хотел попятиться, но ноги приросли к полу, а мышцы превратились в студень. Ему даже захотелось умереть, потому что он понял – есть нечто, похуже смерти.
«Подумать только, что мы за ним охотились…»
Посреди пола зияла зловещая черная дыра, показавшаяся Вовчику входом в преисподнюю. Из дыры торчала пара мужских ног. На одной красовался высокий желтый ботинок 48-го размера, вторая была в носке, с прорехой на пятке. Это были его, Вовчика, носки. Точнее, носки, которые у него зажилил Протасов. Нога в ботинке слегка подрагивала. Но, даже не это было самым кошмарным. Над дырой, почти целиком прячась в темноте, склонилась темная фигура, одетая в широкий черный плащ с капюшоном, надвинутым на голову. Когтистые лапы существа сжимали человеческую голову со стрижкой под бокс. Лицо мертвеца оплыло и раздулось, но, все же, Вовчик узнал Протасова. Из оборванной шеи торчали обрывки жил, пищевода и трахей, темный рот Валерия, весь в запекшейся крови, напоминал дыру. Веки были опущены, а нос, похоже, откушен.
Пока Вовчик таращился на это, левый глаз Валерия открылся, мертвые губы пришли в движение.
– Сюда, – прошептала голова Протасова. – Зема, сюда…
– Мама! – пронзительно завопил Вовчик. Как колонка, неожиданно включившаяся на полную громкость. Вместе с голосом к нему вернулась способность двигаться. Причем, невероятно быстро. Волына бросился наутек. Он понесся как ветер, он полетел, как метеор. Он, вероятно, поставил мировой рекорд в беге с препятствиями, пока пересекал сад. Запрыгнув на крыльцо, Вовчик ввалился в комнату, и принялся с лязгом опускать засовы. Покончив с этим, он обернулся, собираясь забаррикадировать дверь старым комодом, и нос к носу столкнулся с Протасовым. Валерий стоял перед ним в одних трусах, сжимая в руке топор. От неожиданности Волына подпрыгнул, неудачно приземлившись, упал, и, истошно завывая, попытался уползти в угол. Отбросив топор, Протасов схватил приятеля за шиворот.
– Ты, блин, что, в натуре, творишь, чурбан неумный?! – крикнул Валерий, вращая выпученными, налитыми кровью глазами. – Вообще, блин, свихнулся, на фиг, дегенерат?!
– Ты?! – задыхался Волына. – Ты?!
– Я, – подтвердил Протасов. – Ты чего орешь, дебил?!
– Тебе же голову оторвали?!
– Какую к матери голову, даун?! Белая горячка началась?!
Наконец до Вовки дошло, что Протасов, похоже, настоящий. Следовательно, в летней кухне он видел мираж. Обманку, при помощи которой его попытались заманить в ловушку. Однако не мешало убедиться:
– Зема, это точно ты?!
– А кто, блин, по-твоему, еще, придурок?
– А в летней кухне тебя не было?!
– Вовка, кончай пить, – Протасов сверился с часами: – Пять утра, припарок. Какая, в натуре, кухня?! Ты меня разбудил, клоун неумный! Мне завтра на дело, а ты, пристукнутый мешком психопат…
– Пять?! – перебил Вовчик, вытаращив глаза. Это было неслыханно. – Пять утра?
– Пять, – подтвердил Протасов. – Чтобы до тебя дошло.
Пережив приступ липкого ужаса, охватившего его после чудесного спасения Протасова, Вовка перевел взгляд за спину Валерия. Дверь была надежно заперта, но этого, естественно, ему показалось мало.
– Я видел Гостя! Хрипло сказал Волына. – Зема, он идет сюда!
– Кто?!
– Гость идет сюда! За нами! – выкрикнув эту короткую, но исключительно эмоциональную фразу, Вовка ринулся к кровати, потому что ППШ с полным магазином показался ему если не панацеей, то единственным желанным предметом в руках. В сложившихся обстоятельствах. Очутившись у кровати, он с маху упал на колени. Как хоккейный голкипер, прикрывающий створку ворот. Нырнул под кровать, чтобы завладеть чемоданом, в котором хранилось оружие. Тут его ждало новое потрясение. Руки под лежаком угодили в пустоту, потому что пол куда-то исчез. Вовчик истошно завопил:
– Ой, зема! Держи меня! Я проваливаюсь!
Он продолжал орать, словно сирена пожарной машины, пока Протасов не ухватил его сзади за ремень и рывком поставил на ноги.
– Там дыра, зема! – Волына отшатнулся от кровати. – Там, под твоим лежаком гребаная здоровенная дыра!
– Гонишь! – сказал Валерий, хоть, похоже, на это не рассчитывал.
– Посмотри сам. Чуть сердце не стало, – отдувался Волына, нащупывая вышеназванный орган под рубашкой.
– А где чемодан?
– Плакал твой чемодан. С нашими стволами.
Выругавшись, Протасов взялся за кровать и потянул на себя и влево. Она со скрипом подалась. Едва скупые лучи засиженной мухами сорока ваттной лампы упали на то место, где только что находилась кровать Валерия, приятели дружно охнули. Волына отступил к стене.
– Мать честная! Что же это такое?! По-любому…
В старом дощатом полу зияла дыра величиной с умывальник. Пол в пристройке был застлан добротной половой доской, подогнанной шпунт в шпунт. Доска лежала на брусках, которые покоились на толстой песчаной подушке. Теперь приятели видели его конструкцию в разрезе, и доску, и бруски, и песок.
Протасов, вооружившись керосинкой, поднес лампу к дыре, готовый в любой момент отпрянуть. В отсветах колеблющегося пламени дыра напоминала отверстие, проделанное ложкой в свекольной «шубе», как известно, выкладываемой слоями. Половая доска, брусья, спрессованный песок и цементная подливка были аккуратно прорезаны, края овального отверстия выглядели так, словно кто-то старательно потрудился лобзиком, пила которого, правда, постоянно гнулась из стороны в сторону.
– Чем, хотел бы я знать, ее прорезали? – спросил Протасов таким тоном, что и моржу бы сделалось ясно – ничего подобного он знать не хочет.
– Это зубы, зема.
– Зубы, блин?!
– Клыки. По-любому.
Пока Валерка переваривал эту информацию, погас электрический свет. Правда, у них еще оставалась керосинка, а то бы сидеть в полной темноте. Волына вцепился в плечо Протасова, тот, от неожиданности, чуть не провалился в дыру.
– Твою мать! – завопил Протасов.
– Что со светом, зема? – Волына перешел на шепот.
– Может, во всем селе отключили? – предположил Валерий, отдуваясь. – Или фазу выбило? Тут стены сырые, солома с гипсом. Коротнуло, блин… Слышишь, Вовка, выходит, я над этой дырой спал? – Протасов содрогнулся.
– И сквозняка не чувствовал?
– Не было никакого сквозняка, блин.
– Значит, дырка свежая…
– В жизни ничего такого не видал. – Протасов неловко повернулся, зацепил бедром табурет, на котором стояла старая эмалированная армейская кружка, и та, крутнувшись волчком, со звоном исчезла в дыре.
– Гол, – выдохнул Протасов, пытаясь улыбнуться.
Пяти секунд не прошло, как со дна ямы раздался глухой шлепок, с каким кружка угодила в песок, а затем покатилась, судя по звуку, под уклон.
– Яма не глубокая, – заключил Протасов. – Но, длинная. И ход идет куда-то туда.
Проследив за рукой приятеля, Волына мрачно кивнул:
– Ясно, куда. На кладбище.
– Давай ноги уносить, по добру по здорову, – предложил Валерий. – Пока не поздно, сваливаем.
Приятели были уже в дверях, когда Протасов поймал Волыну за локоть:
– Тсс! Слышишь, Вовка?
Волына замотал головой.
– Тсс…
Они до предела напрягли слух.
– Стонет кто-то, – наконец, выдавил Волына. – Или плачет.
И точно. Из-под земли доносились всхлипы, такие слабые и далекие, что их недолго было принять за звуки капающей со сводов пещеры воды. О протяженности подземного хода, как и о широте и высоте катакомб, приятели могли только гадать.
– Скорее плачет, Вовка.
– Мотаем отсюда, зема.
– А вдруг это малой Иркин?
Да хотя бы Саманта Смит,[37] земеля.
– Нельзя малого бросать…
– А чем ты ему поможешь? Полезешь вниз, на съедение?
– Помогите? – позвал из ямы плачущий, тоненький голосок. – Помогите, пожалуйста! Ради всего святого!
– Это не пацан, – сказал Волына. – Давай, зема, ноги в руки…
– Помогите.
– Это девчонка, по-любому.
– Ксюша?
– Сам ты Ксюша, зема! Тебе чего, медведь на ухо наступил! – взвился Вовчик. – Какая-то блядь левая!
– Ты, блин, не гони! – предупредил Протасов. – Жизни лишу!
– Нас тут обоих и без тебя лишат. По-любому. Тикаем, Богом тебя прошу.
Вместо того, чтобы последовать совету Вовчика, Протасов шагнул к дыре и встал на одно колено. Голос был действительно не Ксюши. Однако, он то и дело обрывался плачем. На лице Протасова заиграли желваки, верный признак взыгравшего упрямства, по части которого Валерий был силен:
– Эй, девушка? – сказал он, склоняясь к дыре. – Ты где?
– Не знаю, – долетело до них сквозь слезы. – Тут сыро и совсем темно. Я замерзла.
– Ты как там вообще оказалась? – в свою очередь, приблизившись к дыре, спросил Волына. Краем глаза он поглядывал за дверью, но там было тихо. Может, кошмарный продавец рахат-лукума убрался восвояси, может, прислушивался к переговорам. Когда имеешь дело с призраками, трудно судить с определенностью.
– Я не знаю как, – сказала девушка.
– Как это? – не поверил Вовчик. – Ты что, пила?
– Нет! Но я не помню.
– Так не бывает. По-любому.
– Правда! Я легла спать в своей постели, а проснулась здесь. В темноте.
– А где ты живешь? – наседал Волына.
– Я снимаю комнату. С подругами. Правда, они съехали, а мне, мне хозяйка разрешила еще на неделю задержаться.
– Хозяйка, – эхом повторил Вовчик, и приятели обменялись мрачными взглядами. – А как ее зовут?
– Ириной Владимировной, – рыдая, ответила девушка. – Она добрая баба. Только строгая очень.
При этих словах земы снова, как по команде, обменялись взглядами. Вовчик почувствовал, как кровь стынет в жилах.