Звягинцев Александр. Русский Рэмбо для бизнес-леди

   Белесоватые глаза старика замутились влагой. Он слепо смотрел перед собой, будто видел этот крест из сварной арматуры на своей могиле.
   – В Москву-то я как раз к собачьей свадьбе поспел, когда партейные страну, как волки, на части рвали. Масть пошла, и лагерной голи, за муки наши тяжкие, перепало. Ток недолго музыка играла… Объявились крутые паханы, никто из нас их в глаза по лагерям не видел. Мы-то по мелочевке: заводик, фабричку, лесопилку там к рукам прибрать, а эти, навродь Косоротой, сразу – к нефтяной трубе присосались, к банкам да к власти продажной. Где это видано, итит их мать, чтобы министры с блатарями в одних саунах с телками оттягивались! Потому-то ныне у них лопатники из крокодиловой кожи баксами полны, а те министры их интерес, как цепные псы, блюдут. Так что Симе я хвост теперь прижать не могу. Вон его хаза на шахер-махере с нефтью повыше моей поднялась.
   Скиф посмотрел на стеклянную стену, за которой просвечивали вычурные минареты.
   – Кто-то из чеченов себе строил, а к нему приплыло. Так что хвост прижать ему не смогу, – повторил Ворон с непритворной горечью. – Ныне на Руси, Скиф, русские уже не хозяева. Хоромину вот свою со всем шмутьем хочу на тебя переписать. Воевать тебе когда-нито обрыднет, будет где кости перебитые погреть. Из родни-то у меня, сам знаешь… Теперь вот жалкую, что с бабами аккуратность блюл, не хотел сирот плодить. Так как, а, Скиф, про хоромину-то?..
   – А мне нужна твоя хоромина, спросил?
   – Не-ет, ты не думай чего!.. Хоть дом отдыха для проституток в хоромине заведи, хоть промотай, пропей – слова не вякну. А я тут при тебе бы до гробовой доски в приживальщиках сшивался, а? – просительно сказал Ворон, но, увидев насмешливую ухмылку Скифа, огорченно махнул рукой:
   – Лады, все ясно с тобой.., господь бог разберется.
   – Неужто о боге вспомнил?
   – Не лыбься. Я две церкви в селах поставил, третью от мерзости запустения на кровные реставрирую.
   Хорошо бы в рай, да грехи через край… Жизнь-то лишь пачкал своей гнилой натурой.
   – Ну запел!
   – А то как же… Погодь, рассказывал я тебе на нарах, как папаньку и маманьку моих мусор красномордый раскулачивал?..
   – Помню, как же… Ты потом вроде бы его квартиру ломанул?
   – Ломанул, – кивнул Ворон. – Дык прошлой осенью встретил я опять того мента. Еду как-то в машине, а он, волчара позорный, мопса на сквере выгуливает. Старый уже, щеки жирные на воротнике лежат.
   Сел я на скамеечку и внаглую косяка на него давлю.
   Он шнифтами рачьими зыркнул на меня и ажно весь фиолетовым сделался. Руками замахал, замычал чего-то и шнобелем в клумбу. Вызвал я ему "Скорую", человек как-никак… А в "Скорую" – то его уже вперед ногами запихивали. А ты говоришь… Бог – он не фраер!.. Ладно, давай я пока Симу окорочу по телефону, но ты после моего окорота сам к нему наведайся.
   Не дай ему очухаться. А жить будешь только у меня, так-то оно надежней.
   – Я не один.
   – А по мне хоть со всей твоей разведротой.

* * *

   За окном мягким котенком ворочался, устраиваясь поудобней, ранний декабрьский вечер. На землю в плавном танце опускались пушистые снежинки, из тех, что так долго не тают на девичьих ресницах. Свисток далекой электрички плавно уплывал в немоту снегопада. Первые огоньки деревенских избушек за редким леском мерцали в нем, как манящие отблески проплывающих кораблей.
   Пока Ворон, матерясь, набирал занятый номер Мучника, Скиф, от чувства безопасности в его доме, по фронтовой привычке погрузился в полудрему. И припомнился ему плен в Дубровнике, покачивающаяся на волнах баржа – плавучая тюрьма. Заунывная песня охранника, которая в тех краях даже в гнусавом исполнении католика-хорвата звучала как восточные напевы.
   В тумане проплывали американские военные корабли, перемигиваясь сигнальными огнями, тупыми иголками впивалась в мозг негритянская музыка.
   Скиф висел на якорной цепи по пояс в ледяной воде.
   Потом, когда его у костра отогревали черногорские рыбаки, Скифу показалось, что все войны на земле для него закончились.
   В госпитале под Титоградом его водили к психотерапевту. Врачи опасались, что его вялость и апатия – симптомы надвигающегося суицида. Месяца через два все прошло. О самоубийстве он никогда не помышлял, но иногда на него накатывала волна непонятной умиротворенности, от которой он терял ненависть к врагу.
   Вот и сейчас ему расхотелось видеть, как Ворон будет нагонять страх ;на Мучника.
   Сима, как ни крути, муж Ольги, думал Скиф. А Ольга – мать его Ники.
   Сквозь дрему до него долетал голос Ворона, дозвонившегося до Мучника.

Глава 15

   Ворон довел их до ворот особняка с минаретами и, кивнув Лопе с тремя казаками, направился в караулку у ворот. В караулке друг напротив друга горбатились над нардами сонные Хряк и Бабахла. На столе лежали использованные шприцы и резиновый жгут.
   – Наширялись до одури! – ухмыльнулся Ворон. – Вяжите их, казаки, ив подпол… Он тут же при караулке, – показал он на крышку в полу.
   Казаки освободили мычащих охранников от пистолетов и не церемонясь столкнули их в подпол, а старик вышел к Скифу и Засечному.
   – Цирлих-манирлих с ним особо не крутите, – напутствовал он.

* * *

   Светло-серая здоровенная овчарка, почувствовав во дворе чужих, грозно зарычала и бросилась к двери.
   Ольга заглянула в окно и вскрикнула, увидев во дворе Скифа. Затолкав беснующуюся собаку в комнату, она бросилась к зеркалу, чтобы по женской привычке привести себя в порядок. На широкой, убранной ковровой дорожкой лестнице она появилась, когда Скиф, ведя под руки Нидковского, ввалился в холл. За ними протиснулись страшного обличья мужик со шрамом через все лицо и двое угрюмых казаков с бренчащими саблями.
   – Пойдем, Оля, к тебе, – тихо сказал Скиф, передав Нидковского казакам. – Успокойся. Не с войной пришел в твой дом – с просьбой.
   Побледневшая Ольга без единого слова провела его в свою спальню. Скиф молча взял со стола фотографию Ники и, глядя Ольге в глаза, спрятал ее в карман.
   – Ты мне все-таки покажешь дочку?
   – Куда же теперь я денусь! – посмотрела она на него с открытым вызовом. – Попрошу отца где-нибудь в середине зимы прислать ее из Швейцарии на несколько дней.
   Снизу донесся пронзительный вопль Симы Мучника.
   – Что твои головорезы собираются сделать с моим мужем?
   – Хотят узнать, кто ему дал адрес моей конспиративной московской берлоги.
   – Я отвечу – Тото Костров.
   – Цыпленок этот ошпаренный? А у него он откуда?
   – Его отец – генерал с Лубянки.
   – Ты, наверное, ногой дверь к нему открываешь.
   Скажи, зачем этот Костров пасет меня?
   – Если бы знала, сказала… Скажи сам мне честно: ты собираешься нас грабить? Будешь жить разбоем и рэкетом, как все отмороженные афганцы?
   – Не угадала, – усмехнулся Скиф. – Я как раз хочу тебя попросить об одолжении. Мы хотим заниматься частным извозом по ночам. Помоги нам.
   – Что просишь?
   – Одолжи на месяц сотовый Телефон и престижную машину.
   У Ольги от удивления брови поползли вверх. Она открыла сумочку и протянула ключи:
   – "Мерседес-500" тебя устроит? Телефон вон на тумбочке. И всего-то?
   – Для меня да, а для России – пусть Мучник продаст детский сад Нидковского казачьей станице.
   – За сколько хотят?
   – За пару лучистых улыбок есаула Лопы, Оля.
   Прошу не у тебя, а у твоего благоверного. Пусть расплатится за Засечного.
   – На меня не раз бывали покушения, но я не требую расплаты. Это не по-христиански. К тому же у Серафима денег своих нет. Все депозиты записаны на меня.
   – Ты меня, Оля, христианскими добродетелями не стращай. Моя душа пропащая, меня черт в церковь не пускает. А православному казачьему воинству сделаешь в детском саду за неделю евроремонт. Отопление, вода и электричество должны там быть уже завтра.
   Вот и будет по-христиански.
   – А ты моего Серафима от этого вурдалака Ворона обережешь?
   – Можешь не сомневаться, – решительно произнес Скиф, направляясь к выходу.
   – Подожди, Скиф, не уходи.
   Он остановился у двери.
   – Частушку слышал? "Подружка моя, обходи военных, ведь они любимых девок превращают в пленных". – Ольга устало опустилась на кровать, вытерла слезы. – Но не в этом дело. У меня была жизнь: работа, бизнес, семья, дочь. Потом, как снег на голову, сваливаешься ты…
   – Мне ли на что-то претендовать, Оля?
   – Сначала взрывают мою машину, потом. Какой-то старый уголовник, твой друг, доводит моего мужа, уважаемого человека, до сердечного приступа… Наконец, в мой дом врывается банда ряженых казаков, от которых разит навозом, и виновник моих страданий – мой бывший муж – диктует мне свои условия.
   – Оля, к взрыву в машине я не имею отношения.
   А если бы не эти ряженые казаки, лежать бы мне сейчас в мешке из-под цемента на дне Москвы-реки – врубись – по заказу твоего мужа, уважаемого человека, за десять тысяч баксов…
   – Сима жмот!.. Я за твою жизнь дала бы гораздо больше… Господи, зачем ты явился ко мне!..
   – А к кому еще в Москве мне оставалось явиться?
   Кроме тебя и… Ники, у меня никого не осталось.
   Ольга опустила в размазанной туши глаза и ошеломленно прошептала:
   – Господи, он все еще любит меня?..
   – Прости за прошлое, если можешь, – сказал Скиф, подойдя к ней. – Обещаю тебя ничем не беспокоить. Ты меня больше не увидишь. Телефон и машину я верну через месяц.
   Он осторожно нагнулся, поцеловал Ольгу в пушистый завиток за ухом и тихо вышел.
   После его ухода Ольга нажала кнопку "ленивца" – на стене, напротив кровати, на экране небольшого японского телевизора, появилась картинка происходящего в гостиной ее дома, спальня наполнилась грубыми мужскими голосами…
   …Разбойного вида мужик с ужасным шрамом через всю щеку втащил в гостиную упирающегося Серафима, в сломанном пенсне, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Сима рвался назад в дверь, но мужик бесцеремонно толкнул его в кресло.
   После этого мужик со шрамом подтащил к креслу упирающегося Нидковского и громко спросил:
   – Пан Нидковский, три наши жизни оценил в десять тысяч баксов этот мешок с говном?
   – Мне угрожали, и я не посмел отказать уважаемому деятелю… Я старый и больной… Простите меня, Серафим Ерофеевич! – пролепетал он и бросился на колени перед Симой.
   Тот оттолкнул ногой его с такой силой, что он отлетел к двери, под ноги входящему в гостиную Скифу.
   – Держи себя в руках, Семен! – успел тот схватить за рукав рванувшегося к Симе кипящего яростью Засечного.
   – Скиф, если б не твоя баба тут жила, я б этому пидору гнойному глаз на жопу натянул! – вырвал руку Засечный.
   Ольга нажала кнопку "ленивца", и спрятанная в гостиной, в гуще синтетических цветов, телекамера укрупнила лица Скифа и Засечного.
   – Осторожнее на поворотах с бабой! – крутанул желваки по скулам Скиф. – У меня, поручик Сечна, счеты с ним покруче твоих, а, как видишь, терплю.
   – Уходим. С женой поговорили по-хорошему. Достигнут, как говорят, консенсус…
   – Скиф, можешь в морду дать… Как же она – такая баба: с мозгами и вся из себя… Как же она может с таким, прости господи?..
   Ольга еще укрупнила лицо Скифа и, зажав рот ладонью, ждала его ответа.
   – И вся из себя, и с мозгами, – зло ответил тот. – Только мозги у них, поручик Сечна, устроены, видно, не так, как у нас с тобой… Мы, из окопов, их не понимаем, а им, из дворцов, зачем нас понимать? Нас можно за баксы заказать – и нет проблем… Поедем отсюда, Семен.
   – Лопины казаки хотят бросить в твой гараж какие-то ящики на пару дней.
   – Вот и поедешь с ними. А я к себе на квартиру.
   – Она же засвечена!
   – Предупрежу Анну.
   – А если и она на них работает?
   Ольга не сводила с печального лица Скифа наполненных слезами глаз.
   – Она – не Ольга, – ответил Скиф, и слезы сильней потекли по щекам Ольги. – Анна – дочь моего полкового командира по Афгану. Подъезжай потом к нам, ночь как-нибудь перекантуемся, а завтра переберемся под крыло деда Ворона, – сказал Скиф уже в двери гостиной.
   Ольга смахнула слезы и переключила кнопки на "ленивце" – на экране телевизора появился вход в гараж…
   …Длинный, сутулый казак распахнул перед Скифом ворота, и тот, бросив хмурый взгляд на ее любимца – молочно-белый "Мерседес-500", сел за руль.
   При виде мелочно-белого красавца, выезжающего из гаража, у Засечного округлились глаза и он, подергав рыжий хохолок, лишь мог выдохнуть:
   – Аппарат, блин!..
   – Пожалте, граф, – распахнул Лопа дверцу "Мерседеса" перед трясущимся Нидковским.
   Тот втиснулся бочком на заднее сиденье и покосился на Скифа:
   – А мне теперь куда, господа?..
   – На "Мерседесе" в дворянское собрание, – засмеялся севший на переднее сиденье казак. – В твоей резиденции, граф, отныне прописана казацкая станица.
   – Господа, надеюсь, пошутили насчет моей резиденции? – напомнил о себе Нидковский.
   – Какие тут шутки, – бросил, не поворачиваясь, Скиф. – Собственность твоя нами экспроприирована. Забирай свои манатки из садика и будь ласка: сгинь на веки вечные, ваше сиятельство.
   – Вполне по-ленински, – нашелся Нидковский.
   – Эх ты, буржуй несостоявшийся, – засмеялся Лопа. – Если бы по-ленински – в расход тебя с твоими хозяевами, и весь сказ…
   В зеркале заднего обзора Скиф увидел, что по щекам Нидковского текут слезы. Скиф не переносил слез – ни женских, ни детских, а мужские слезы у него вызывали приступы бешенства.
   – В чем дело? – резко спросил он, тормознув на обочине.
   Нидковский посмотрел на него глазами побитой собаки и, заикаясь, пролепетал:
   – Не могли бы вы э.., э.., оставить меня хотя бы сторожем при моей экспроприированной собственности? Я мог бы по совместительству круглые сутки дежурить на телефоне и принимать заказы ваших клиентов. Э.., э.., э… Я боюсь бандитов Мучника, кроме того, у меня, видите ли, э.., э.., семейные обстоятельства.
   – С женой, что ли, разбежался, граф?
   – Э.., э.., э, собственно, обстоятельства с дочерью.
   – О чем он экает, Павло? – Скиф вопросительно посмотрел на Лопу.
   – Жену-то он давно в гроб загнал, а дочь – путана… Ей клиентов водить, баксы зарабатывать, а тут в квартире он под ногами путается, – с нотками сочувствия пояснил казак. – Лярва наняла бандюков Тото Кострова, и те их сиятельство из собственной квартиры вышвырнули. Возьмем его в сторожа, Скиф? – просительно сказал Лопа. – Он как есть пакость вонючая, ну уж пусть возле нас сшивается, а то не ровен час придушат его под ельники.
   – Пусть, – согласился Скиф и посмотрел на расстилающийся перед ними огромный и мрачный город.
   На город не переставая падал пушистый снег.
   В стороне Филей, над парком, несмотря на снегопад, кружились черные стаи ворон. Снег скрадывал и глушил их надсадное и тревожное карканье.

Глава 16

   Скиф долго не заходил в подъезд. Сидел на поломанной карусели и временами кидал взгляд на дом Ани. Первый снег прикрыл город подвенечным нарядом Скиф поднялся по ступенькам и вошел в исписанный матерщиной лифт.
   Аня встретила его с нескрываемым испугом.
   – Добрый вечер, Аня…
   – Вы уезжаете?
   – Завтра. Хотел бы с вами поговорить, извиниться за вчерашнее.
   – Тогда пройдемте к вам, моя хозяйка телевизор смотрит. Не хочется мешать.
   Телевизор был включен на полную громкость.
   – Не стоит… – Скиф приложил палец к губам, затем к уху и показал на стены. – Вы давно не были в кино? У вас как раз кинотеатр недалеко.
   Аня понятливо кивнула и суетливо схватилась за пальтишко.
   Они долго шли по пустырю молча. В самом темном и пустынном месте Скиф приблизил Аню к себе. Со стороны казалось, будто парочка целуется.
   – Аня, передайте вашему руководству, что явочная квартира провалена.
   – Какое руководство, какие явки! – слабо запротестовала она.
   – Аня, прошу вас отнестись к моим словам серьезно. Передайте, что за квартирой следили по наводке сверху. Пытались взять Засечного и меня.
   – Вы что-то путаете. Меня один друг семьи попросил принять вас на время. Он вас знает, но просил меня пока его вам не называть. Сказал, он вас потом сам найдет. Насчет гостиницы на дому я все выдумала, когда вы на меня.., ругались.
   – Вот и передайте мои слова этому другу семьи.
   Я тоже не мастер конспирации.
   В кино шли только американские боевики и эротические фильмы.
   – Я насмотрелась крови на работе, – сказала Аня.
   – Вы медсестра в операционной?
   – Нет, врач-травматолог на "Скорой". Я всегда как на войне.
   – А я голодный, – сказал Скиф.
   – Пойдемте домой, я вас накормлю.
   – Нет, пойдемте в кафе, я вас накормлю. – Скиф галантно подставил ей локоть.
   Аня смутилась:
   – Я уже забыла, как под руку с мужчинами ходят.
   В чистеньком кафетерии на десяток столиков сидели всего лишь три школьницы за стаканчиками с мороженым Спиртного и пива тут не подавали.
   – Вы, пожалуйста, не пейте. Иногда сюда мужики выпивку приносят. Их милиция с позором гонит.
   Лучше дома выпейте, у меня кое-что найдется, – сердобольно произнесла Аня.
   – Я так похож на алкоголика?
   – Нет, но… После лагеря мужчины часто помногу пьют.
   – Что-то у нас не о том разговор, Аня. Вы простите меня за вчерашнее. Мне очень горько за эту обиду, я ведь знаю вашего отца.
   – И я вас еще девчонкой видела. Вы к нам с мамой заходили, когда в отпуск приезжали. От отца посылку передали. Дыни, помню, были сушеные.
   – Но тогда вы жили в Ясеневе в трехкомнатной квартире на Литовском бульваре возле кинотеатра "Ханой".
   – Там сейчас мама с сестрой живут. А я ведь уже побывала замужем. Эту квартиру нам сделали родители мужа, разменяли свою пятикомнатную.
   Скиф не так представлял себе этот разговор. Он думал, что Аня примется рассказывать о знакомых, однополчанах, но она была его лет на двенадцать моложе. Что у них могло быть общего? Его обманула ее чересчур взрослая внешность. Иногда ее можно было принять почти за его ровесницу.
   – Я хотел бы, – наконец-то осмелился Скиф подойти к главному, – встретиться с полковником Павловым, если вы не против.
   Скорбные огоньки заметались в глубине ее глаз.
   – Папа погиб при выводе войск из Афганистана. – И, чего-то смутившись, она зашторила эти огоньки взмахом ресниц.
   – Вчера я встречался с однополчанами. Мне никто не сказал об этом.
   – Все предпочитают об этом молчать, Скиф. Он погиб в Москве. Застрелился в машине, когда его везли из аэропорта. Так сказали люди из прокуратуры.
   – Могу сказать лишь одно, Аня: гвардии полковник Павлов офицерскую честь на медные пятаки не менял.
   – И мужа моего вы знали. Леша Белов, после вас командовал батальоном.
   – Лешка Белов такую женщину бросил?!
   – Леша Белов… Майор Белов погиб в Чечне в первую же неделю войны. Тело так и не нашли. Похоронили какие-то тряпки военные. В церкви свечку поставила…
   Застучали дробные молоточки в голове Скифа – последствие контузии под Скопле, – сжались ладони в кулаки. Бетонной плитой навалилась вдруг на плечи тоска. Тоска и щемящая жалость к сидящей напротив, красивой и распятой за чужие грехи, как сама Россия, молодой женщине – дочери его боевою командира.
   – А вы не бандит и не рэкетир? – вдруг с наивной простотой спросила Аня.
   Преодолевая боль в висках, Скиф оторопело посмотрел на нее.
   – Не обижайтесь, – спохватилась она. – Столько наших общих знакомых пошли так зарабатывать. Даже меня по старой памяти подкармливать грязными деньгами пытались.
   – Не взяли?
   – Страшно, – она, как маленькая, зябко повела плечами. – И про вас мне такие страхи рассказывали.
   Будто вас уже и повесили за зверства на Кавказе и что вы в Сибири какую-то армию собрали и грабите железную Дорогу. Я когда вашу жену по телевизору вижу, так все эти россказни вспоминаю.
   Скиф по-настоящему рассмеялся.
   – Мне очень жаль, что я ненароком впутал вас в эти игры, которые крутит кто-то там за моей спиной.
   А так бы хотелось хоть изредка наведываться к вам в гости.
   – Правда? – обрадовалась Аня. – Так ходите почаще, пожалуйста.
   – Я на вас только беду накличу, – невесело покачал головой Скиф.
   – Куда уже больше, – улыбнулась Аня.
   Дома их встретил Засечный, голый по пояс, с завернутым в полотенце пацаном на руках. Тот изо всех сил дрыгал ногами.
   – Ты откуда это, Семен, родню завел?
   – Это Борька по кличке Баксик. В гаражах на тряпках спал. Чернее негра ночью… Вот взял, чтоб отмыть добела Знакомьтесь.
   – Да мы уже по гаражу знакомы. Семен, его родители всполошатся, еще с милицией начнут разыскивать.
   – Его родители сами, как черт от ладана, от милиции шарахаются. Батя его сел, и, видать, надолго, а мать мы на Курском вокзале навестили. Валяется на полу в переходе, морда коричневая, как у торговки в Мозамбике.
   – Давайте-ка его мне, – сказала Аня. – Вы столько грязи на нем оставили.
   – Мало тебе, что сам чуть пулю в голову не получил, так еще и мальчишку хочешь погубить.
   – Не бойся, Скиф, я уже с Лопой договорился. Он его к себе в этот детский сад на службу в казачки возьмет.
   – Мал он еще для службы. Ему учиться надо, – вконец расстроился Скиф. – Может, к деду Ворону его подкинуть, – сказал он, вспомнив, как на зоне старик часами просиживал у окна, наблюдая за детскими играми по ту сторону колючей проволоки.
   – Ага-а, твой Ворон его быстро воровским авторитетом сделает! – возмутился Засечный.
   – Много ты понимаешь в людях, Семен, – окрысился Скиф. – Знал бы ты, скольких таких подранков дед оглоедам на зоне растоптать не дал.
   Боясь простудить мальчишку, на ночь форточку открывать не стали. Наутро от трех мужиков в комнате стоял такой казарменный дух, что Аня с непривычки поморщилась. С нею простились коротко.
   Скиф – с надеждой встретиться с единственным в Москве человеком, с которым чувствовал себя, как с родными в далеком детстве.

* * *

   Расчет Скифа оправдался. Ворон, нахохлившись, выслушал короткую историю мальчишки и в сердцах бросил:
   – Итит иху мать, людей мордуют, аки тварей безгласных! Видно, и впрямь дожили до дня судного…
   – Так что, птица вещая, берем пацана в сыновья полка? – спросил Скиф.
   Ворон сердито сверкнул глазами из-под кустистых бровей.
   – Какого еще полка? – положил он на голову Баксика свою клешню. – Обойдемся как-нибудь без ваших полков. Он учиться будет, а вы уж воюйте без него, коль охота такая у вас.
   Одному из своих вертухаев Ворон сунул пачку долларов с наказом тут же смотаться в "Детский мир" и купить дитю все, что тому положено по возрасту его и по статусу его паханского внука.
   Часа через два гостиная деда была завалена фирменными коробками с одежкой, обувью, с игрушками: с автоматами, танками, пушками и детскими конструкторами. Не забыл Ворон даже про компьютерные игры, для "умственного" развития найденыша, и снова погнал вертухая в компьютерный магазин.
   Еще полдня дед, сам сев за швейную машинку, подгонял, подшивал обновы мальца. А после обеда взял притихшего от всего Баксика за руку и повел показывать ему свою гордость – оранжерею.

* * *

   Снежинки хороводили вокруг фонарей. Засечный сидел за рулем "Жигулей" и вприщур посматривал в сторону Скифа, который у "Мерседеса" договаривался с покачивающимися бугаями в квадратных малиновых пиджаках. Засечный ожидал сигнала тревоги, который должен был подать Скиф в случае опасности – три поднятых пальца. За спиной у Засечного сидели Димыч и Дымыч, готовые в любой момент выскочить на подмогу ночному извозчику.
   Первые три поездки окончились мирно, четвертая тоже не обещала приключений. Хотя такса была не самая скромная – сто долларов. Засечного клонило ко сну, братья Климовы тоже откровенно позевывали. Вот, впустив в машину каких-то юнцов, впереди тронулся "мере", за ним, держась на солидной дистанции, подался и Засечный.

* * *

   Публика попадалась Скифу-извозчику, как приметил Засечный, мелюзга одна. Писатели, оставшиеся без правительственных гонораров; киноактеры, вышедшие в тираж, как и качественное, гуманное кино, совсем еще теплые нувориши, разбогатевшие только вчера, чтобы спустить все подчистую завтра. Настоящие "новые русские" гоняли, не соблюдая правила, с эскортом из двух машин и в услугах извозчиков не нуждались.
   Но и "мелюзга" была при деньгах. Скифу исправно отсчитывали сотню долларов. Безденежных клиентов и отказников за всю ночь не встретили. Засечный от скуки перебрался в "Мерседес" и теперь клевал носом за спиной Скифа, а в "жигуле" дружно зевали братья Климовы. Падали и кружились вокруг фонарей похожие на назойливых насекомых снежинки. За годы скитаний по южным краям Скиф отвык от русского снега и морозов. От этого мысли шли в голову какие-то невеселые, тоже словно примороженные.
   Больше всего Скифа раздражала явная слежка, которую устраивали им неизвестные машины на темных улицах Москвы.
   "Кто они такие? Что надо им от нас?" – спрашивал он сам себя и не находил ответа.
   Засечный тоже не знал ответа и спросонья матерился, как одесский биндюжник, не имея возможности по-мужски выяснить отношения с преследователями.