Звягинцев Александр. Русский Рэмбо для бизнес-леди

   – В Ухталаге в одном бараке парились. Только мои нары были у окна, а его у параши…
   – Такого просто не может быть. Ты его с кем-то спутал или со зла наговариваешь. Серафим Ерофеич – потомственный нефтепромышленник.
   – Ну храни навеки твоего Симу весь нефтегазовый комплекс. Но все равно спасибо, что приняла и не забыла.
   – Нет, кое-что забыла.
   Она порылась в ящике письменного стола и положила перед ним связку ключей.
   – Это от гаража и "Жигулей", что тебе папа к свадьбе подарил. Гараж теплый, при случае можешь там переночевать, если не захочешь моей благотворительностью воспользоваться или.., от милиции спрятаться. Там свалена твоя полевая форма, сапоги и еще какое-то хламье. Твои альбомы и ордена у меня на девичьей квартире.
   – У матери?
   – Ты, наверное, забыл, что еще до замужества бабушка оставила мне свою двухкомнатную квартиру.
   – Но у меня же должны были все после суда конфисковать. И машину, и гараж.
   – Мой папочка уже и тогда кое-что значил. Я в твою колымагу уже три года не садилась, но она на ходу. А вот твой пропуск в гараж, я им пользовалась…
   Ты только не пропадай, ладно?
   Она взяла его руки в ладони. Затем, не отрываясь, глядя в глаза, вытянула к нему свои губы…

* * *

   В предбаннике приемной зевали, широко раскрывая пасти, рядом с решеткой радиатора оба охранника. Хряк и Бабахла.
   Когда им через час после отъезда позвонил из машины Тото и велел его встречать, оба выстроились у парадного крыльца в одних пиджаках, несмотря на морозец. Тото вернулся злой как черт. Врезал кулаком в живот охраннику в будке у ворот за то, что пропустил Скифа. Девушку за телемонитором в холле всего лишь ткнул лицом в экран и даже бросил ей чистый носовой платок, чтобы утерла разбитый нос. Секретарша Светочка, заслышав из предбанника приближение грозы, схватила пачку сигарет и заперлась в туалете.
   Но это были только первые раскаты грома. Когда во двор особнячка въехал "мере" Мучника, даже Хряк догадался, что Серафим Ерофеич не в духе. Едва привратник открыл дверь, босс зло пнул его ногой. В предбаннике он смахнул со стола коробку с нардами так, что шашки весело застучали по полу. После немого вступления босс принялся исполнять заглавную арию нежным блеющим голоском, почти тенором.
   – Всех урою, козлы! Как это так – закрылись!
   А вдруг он там вашу хозяйку в заложницы захватит?
   Давайте стучитесь… Давайте звоните им! Чо моргалы вылупили, когда я говорю? Давайте… Давайте!
   – Всем давать, не успеешь вставать, – попытался с улыбкой разрядить обстановочку весельчак Бабахла, но тем только больше разозлил босса.
   Серафим Ерофеич, огромный, как слон в посудной лавке, занес тяжелую ножищу и обрушил ее на стеклянный столик, так что только осколки засверкали.
   – Кто запустил этого мудака? Где референт директора? Тото!!! Я тебе за это по чайнику настучу…
   – Босс, бля буду, я тут ни при чем. Ждали представителя от "Джвасти". Салага-привратник и мокрощелка-консьержка не въехали, с кем имели дело.
   – Обоих уволить!!! – еще грозней взвизгнул босс, теперь уже фальцетом. – А ты свои глаза негру в задницу засунул, что ли, когда он мимо тебя проходил?
   – Босс – отвечаю конкретно: у меня очко сыграло, когда он нарисовался. Я думал, он не один, а со своими кентами, что в поезде с ним были. Ихний поп наплел еще про солнцевских. У меня жим-жим заел.
   – Японский бог, – выдохнул босс уже баритоном, хотя и высоковатым. – Ты с солнчаками столковался?
   – Ходил с ними в баню – не знают такого Мирека из Лодзи.
   В предбаннике стало тихо. Босс уселся на стол секретарши, тупо уставился в пепельницу. В накаленной обстановке звонок по селектору заставил всех вздрогнуть. У Хряка даже кровь побежала из носа, в который он неосторожно ткнул с перепугу пальцем.
   – Серафим Ерофеич, – послышался из динамика хорошо поставленный голос профессионального работника Центрального телевидения Ольги Коробовой. – Что там за шум? Будьте добры навести порядок. Вы мне действуете на нервы.
   Босс насколько мог втянул голову в плечи и боязливо оглянулся, как напроказивший школьник. Мягко, едва не на цыпочках, вышел из предбанника и махнул остальным рукой, чтобы следовали за ним.

* * *

   В кабинете Серафим Ерофеич не стал усаживаться за свой роскошный стол, похожий по размерам на теннисный. Смахнув в дикой злобе со стола безделушки, он устало опустился на корточки рядом у стены и стал поплевывать по сторонам на дорогой ковер, разыгрывая из себя крутого пахана на зоне.
   – Хряк, вали сюда! – снова сплюнул себе под ноги босс, не поднимая глаз.
   – Босс, чо, раком поставить этого мужика? – почтительно склонился к хозяину Хряк, разминая бугры мышц под черным пиджаком.
   – Кто до хрена свистит, тот долго не живет, – сказал босс и театрально втянул в себя воздух сквозь зубы. – Я тогда уже вышел на свободу, а ты должен помнить, как откинулся с зоны этот самый Скиф. В Ухталаге у комиков, ну?
   – Западло – тот самый Скиф с шефиней в кабинете заперся? Ну, бляха-муха…
   У Хряка враз разгладились три складки на затылке, зато короткие морщины прорезали узкий лоб. В вывернутых ноздрях, похожих на поросячий пятачок, за что он и получил кликуху на зоне, засвистела влага.
   – А я, блин, еще в поезде думаю, он это или не он.
   Хотел Бабахле сказать…
   Серафим Ерофеич горько покачал головой:
   – Ну, мудаков набрал так набрал. Завалить надо было сразу.
   – Не подумал…
   – Тебе думку твою мамка отбила, когда головой с печки уронила. Тотоша зоны не тянул. Скифа не видел, а тебя, козла, на месяц без кайфа оставляю. Рассказывай.
   Босс равномерно окружал себя полукругом из плевков. Хряк так утробно заскулил, будто вот-вот расплачется. Потом невнятно забормотал:
   – Ну, когда столковались авторитеты мелкие Скифа на ножи поставить, он по нулевой фазе высоковольтки, как по канату, аж до самой Ижмы откинулся. Там на зимовье геологи с вертолетом стояли. Он их повязал и в балке запер. Поднялся на вертушке и за дедом Вороном на лесосеку дунул. Скорешились они в зоне. Скиф сунул доходягу чахоточного в вертушку и свечкой в небо. Козлы постреляли, а там хрен чо увидишь – три дня снег валил. Пока за ними чухнули, они уже где-то за Уралом.
   Стало тихо, только в животе у Хряка тяжело бурчало. Больше всего рассказ о Скифе расстроил Тото.
   – Торчу-у-у!!! – Он нервно теребил пушок на голове, розовая кожа на черепе пошла малиновыми пятнами. – Хряк, Ворон – тот самый пахан люберецкий?
   – Ну, – вытер снова пятерней повлажневшие ноздри Хряк. – Дедке Ворону тогда еще без балды было червонец на нарах париться, и легкие он кусками выплевывал, а Скифу, как афганскому герою, амнистия светила.
   – На кой он к шефине приперся? – спросил Бабахла. – Они родственники с ней или в доле?
   – Ты чо, ширнулся с перебором, сучок? – сорвался на фальцет Сима. – Она со мной в доле! А со Скифом долбаным разборка отдельная. Он на нас бульдозером попер – это раз. С Ольгой он раньше шуры-муры крутил – это два. А три это то, что он может захотеть через Ольгу пантовым заделаться. Шевелите серым веществом, как его завалить, сучье вымя.
   Думали долго, аж вспотели. Забили по косячку анаши в папиросы, чуть-чуть дымнули. На ковер шефа теперь дружно плевали вчетвером.
   – А чо тут думать. Про Казлимира забыли, братаны! – обрадованный своей догадливостью, хрюкнул мокрым носом Хряк.
   Все с таким уважением молча глянули на него, что польщенный Хряк даже порозовел от смущения.
   – Ништяк, – поддакнул Тото. – Козлик не из приблатненных. Его Ворон, случись что, на толковище не потянет.
   – Ага, – кивнул Мучник. – Просто так заколет и не перекрестится.
   На том и порешили, что Казлимир, или Козлик, он же Казимир Викентьевич Нидковский, он же Казимерас Нидкаускас, хозяин частного сыскного бюро "Секретная служба", где служат в основном в свободное время полуголодные офицеры, станет самым подходящим козлом отпущения в операции по ликвидации Скифа.

* * *

   Ольга так лихо вела машину, словно подзадоривая Скифа: ну, как я тебе теперь?
   – Игорек, говорю тебе серьезно: с такими манерами в Москве долго не протянешь. Я понимаю, ты ревнуешь меня к Серафиму, но это не повод, чтобы оскорблять его грязными выдумками. Ты бросаешь тень на меня.
   – Тебе лучше знать, ты же бомбой пуганая.
   – Да что ты! – звонко рассмеялась она, но глаза у нее остались серьезными. – Это еще конфетки-бараночки. В Москве случается такое, что наши с тобой приключения в Афганистане просто детский сад на даче.
   – Оля, – Скифу хотелось оборвать ее залихватский тон. – Я плохо видел тебя во сне. Будто ты за железнодорожным переездом, а линия шлагбаума перечеркивает тебя. Машина таит для тебя опасность.
   – Только не нужно дешевой мистики. Я понимаю, ты еще хочешь вернуть меня. Грош цена теперь всем твоим предсказаниям. Хочешь, я предскажу твою судьбу? Если ты не исчезнешь из Москвы, за сегодняшнюю мою минутную слабость к тебе в кабинете Серафим закажет тебя за любые деньги. Я ведь не зря тебя увезла с собой. Береженого бог бережет.
   – Ну ладно. Не будем говорить о пустяках. Встретились. Обрадовались друг другу, и до свидания! Оставим в памяти только хорошее. У нас было его так мало.
   – Останови здесь, я выйду.
   – Не обижайся, Игорек, но я тебе не верю. Ты слаб в этой жизни. Говорила – не пропадай, теперь говорю – исчезни из Москвы побыстрей. Я тебя все-таки еще немножко жалею.
   – А может, любишь?
   Она остановила машину у парка Горького, где готовилось какое-то политическое сборище, и вместо ответа поцеловала его.
   Скиф выскочил из машины и нырнул в толпу каких-то опереточных персонажей в разномастной военной форме и полуштатском.
   Ольга выбралась из автомобильной пробки. Припарковала машину и взяла мобильный телефон.
   – Алло, Николай Трофимович?.. Вы меня предупреждали не зря, он на самом деле заявился сегодня утром… Опасность? Какая там опасность! Это беспомощный провинциал, который мухи не обидит…
   В крайнем случае я возьму его к себе в охрану, чтобы был всегда под наблюдением.

Глава 11

   Скиф только сейчас заметил, каким нарядным выдался этот декабрьский денек.
   Из динамиков на столбах гремели бравурные марши всех лейб-гвардии царских полков, "Прощание славянки", песни военных лет.
   Сегодня зимний парк напоминал странный карнавал. Гордо высились над толпой на конях кубанские казаки в каракулевых кубанках, папахах и бурках, донцы в синеватых шинелях, уральцы и сибиряки в кожухах и косматых папахах. – В пешем строю терли на морозе уши престарелые белогвардейские поручики в фуражках под башлыками.
   Явно сторонились беляков национал-социалисты в кожаных куртках под портупеей и классических немецких пилотках с отворотами. На рукавах у них были красные повязки со стилизованной под древнеславянскую свастикой. Над ними реяло красное полотнище с тем же знаком посередине.
   Другое красное знамя, с серпом и молотом, держали над своим отрядом красногвардейцы, тоже в кожаных куртках, правда без портупей, кепках-тельманках и кепках-ленинках, тоже в красных повязках, с алыми бантами на груди. Но больше всех было отставных пограничников и десантников-афганцев. Все были без оружия, только казаки всех мастей бряцали опереточными шашками и шпорами.
   Скиф предположил, что затевается какое-то опереточное действо с участием военно-исторических клубов разных эпох.
   – Скиф? С того света!
   Блондинистый, с холодными голубыми глазами штурмовик, каким и подобает быть стопроцентному арийцу, помахал ему пилоткой со свастикой.
   – Кобидзе? – недоверчиво спросил Скиф, вглядываясь в бывшего вертолетчика-афганца.
   – Узнал, чертяка, боевого друга… Меня тогда в Афгане после твоего лихого вылета тоже чуть не посадили, но чудом выкрутился.
   Кобидзе наступал на него с вопросами по-кавказски пылко, оттесняя с вычищенной дорожки на глубокий, по колено, снег.
   – Погоди, не тараторь. Я первый день в Москве, и голова от ваших перемен кругом идет.
   – Давно на воле?
   – Смотря что считать волей, а что свободой. Ну, допустим – четвертый день.
   – Все – ты мой гость! Живешь у меня.
   – Извини, Кобидзе, у меня один адресок есть.
   – Женщина?
   – Угу…
   – Заочница по лагерной перелиске? Представляю себе – в девах состарилась и клюнула на выпущенного зека? Ладно, после лагеря баба – святое дело, но через неделю я вытащу тебя из-под бабьего подола.
   Ты, наверное, уже и стрелять разучился?
   – Да как тебе сказать, – слукавил Скиф.
   – Не горюй, у нашего батальона сегодня полевая подготовка. Вот тебе моя визитка. По ней тебя хоть на тайную вечерю пропустят! Пропуск как в рейхсканцелярии.
   Скиф пристально вгляделся в причудливую свастику на визитке.
   – Скажи, Кобидзе, ты это серьезно или игра такая?.. "Радикальное движение за новый русский порядок"… Ты ведь нерусский.
   – Обижаешь, дорогой, это я не русский? Русский – всякий, кто любит Россию. Я русский по языку, культуре и религии. А теперь пошли, скоро начинается митинг.

* * *

   На трибуне толпились генералы в потертых шинелях и побитых молью папахах. Полковников было поменьше. Попадались среди них и переодетые штатские в смешных куцых пальтишках новой русской армии, подполковники и майоры запаса – политики из третьего эшелона власти.
   Все разглагольствовали о гражданской ответственности за судьбы родины. Призывали каждого к покаянию за развал отечества.
   – Уж я-то ничего не разваливал, господа хорошие, – пробурчал Скиф. – На наших же костях снова хотите сесть нам на шею и нами же погонять.
   – Не бубни, дорогой, – одернул его Кобидзе. – Это ж депутаты Госдумы!
   Глядя на трясущиеся щеки ораторов, на их трусоватые глазки, Скиф вновь пожалел, что попал в этот музей доисторических мумий.

* * *

   Потом была поездка на автобусах в центр военной подготовки. Располневшие на гражданке бравые парни в камуфляже лихо "махались" с условным противником. Скиф всего неделю тому назад видел такие представления в натуре, потому местная художественная самодеятельность показалась ему слишком пресной.
   В Москву вернулись вечером и всей гурьбой завернули в какой-то подвальчик. Столы уже были накрыты. Официанты в русских косоворотках раскладывали по столам расписные деревянные ложки. Музыканты в таких же косоворотках наяривали кабацкие песенки: "Девочка Надя", "Бублички", "У самовара – я и моя Маша". Кобидзе распоряжался здесь как хозяин.
   – А я и есть хозяин, – объяснил он Скифу. – "Блок нацединства" купил кабачок у одного еврея, который слинял в Израиль. Думали назвать его "Мюнхенский гаштетт", да префектура не позволила.
   – Префектура, – хмыкнул Скиф. – А констеблей, нукеров или мандаринов еще не завели реформаторы?
   – В Ленинграде.., то есть в Питере, городовые держиморды ходят.
   – Тогда скоро Ельцина коронуют…
   События давних лет, которые так живо стояли в памяти Скифа, у его старых приятелей давно поблекли.
   Тут почти все – от монархистов до фашистов – прошли через Чечню. Первое в истории национальное унижение, изгнание русских из насиженных мест за Сунженской линией, потеря построенного и населенного русскими Грозного кровавым рубцом проходила по их памяти. Скиф мог их понять. Он своими глазами видел, как была распластана Югославия, стравлены на резню братьев ее народы. Было и в этих русских солдатах, собравшихся в кабачке, что-то униженное, затравленное. Разговора не получилось. Потому что каждому очень скоро надоедает врать, а горькую правду в глаза говорить ох как не хотелось…

* * *

   – Славяне, можно к вам присоединиться? – Длиннющий казак в донской форме, бренча шашкой, подошел к их столику с бутылкой водки и миской пельменей. – Задолбали братцы-казаки своей политикой, пожрать спокойно не дадут.
   Он опустился за стол рядом со Скифом и принялся ловко закидывать в себя пельмени. Ел много и жадно.
   Как большинство очень худых людей, он, наверное, мечтал когда-нибудь солидно поправиться. Как и все очень худые и очень высокие люди, он сильно горбился, втягивая голову в плечи, но все равно издалека был похож на жердь. Черные отвислые усы под длинным крючковатым носом делали его лицо тоже сильно вытянутым.
   – Сними ты картузик свой, – сказал Скиф. – Амуничку поэкономь и расслабься.
   – Казацкий обычай, – вздохнул долговязый, – велит сымать фурагу только в церкви или перед знаменем.
   – Ты передо мной атамана Платова не строй, – сказал Скиф, похлопав есаула по плечу. – Я сам дончак. Забудем политику, весь этот бал-маскарад и погутарим по душам.
   Казак придирчиво заглянул в глаза Скифа.
   – Вижу, наших кровей, да загар армянский больно.
   – Загар балканский, – ухмыльнулся Скиф, разливая водку по граненым стаканам.
   Казак кинул на него уважительный взгляд.
   – Тебе это только в Москве маскарадом кажется, – крякнул он после стакана. – В Москве все маскарад вертепный. А на Дону у нас из-под наносимого дерьма свежая травка проклевывается.
   Павло я, – неожиданно повернулся лицом к Скифу казак и протянул длинную руку. – А фамилия Лопатин. По-казацкому – Лопа.
   – А я Вася Луковкин, по кликухе Скиф.
   – Кликуха блатная? – недоверчиво пригладил длинные усы казак.
   – Нет, по детству. Лучше расскажи, чем казаки дышат?
   – Подышишь тут, если кислород перекрыли. С юга, с гор, давят черные, с севера, как исстари, – Москва.
   Казак нынче в своем же курене у чужого дяди дозволения просит, чтоб под лавкой переночевать.
   – А кто вам виноват?
   – Народ измельчал. Порода вывелась. Видать, всему конец.
   – Не конец это, Павло. Только начало. Распадется Русь великая на княжества. Передерутся между собой русские, как сербы с босняками и хорватами. Потом с больной головы протрезвятся, и вновь пойдут казаки дороги торить. Станицы ставить, по рекам к углю и нефти пробиваться, земли свои собирать…
   Скиф не успел договорить, как громко хлопнул холостой выстрел из "нагана". Кобидзе сдул дымок со ствола и забрался на стол, чтобы привлечь общее внимание.
   – Пусть музыка смолкнет, это я, Кобидзе, вам приказываю! Господа!.. Прошу бурную овацию!.. Сегодня у нас проездом из братской Сербии на всемирный конгресс гадалок и прорицателей великий маэстро… "Черная маска"… Па-а-апрашу аплодисменты!..
   Скиф зло одернул Кобидзе за штаны, но тот уже понес, закусив удила.
   – Включите свет! Господа! На правах хозяина заведения хочу предупредить, что маэстро – мой боевой товарищ. Он еще до падения Берлинской стены предсказал развал Союза. Не советую с ним пикироваться.
   При желании он может вышвырнуть отсюда всю возмущенную публику за пять минут, но для этой цели у меня есть вышибалы. Поэтому прошу всех господ монархистов, нацистов и коммунистов выпить за здоровье моего друга. Да здравствует единство!
   – Ура-а-а-а! – грянули дружно, со значением.
   Отыскалось много желающих чокнуться с великим маэстро и даже выпить с ним на брудершафт.
   Настойчивей всех был пузатый господин в театральном фраке с мятыми фалдами – постсоветский аристократ, еще не выучившийся сидеть во фраке на простонародном стуле.
   – Несказанно рад столь неожиданному знакомству со знаменитым магом. Позвольте с вами чокнуться и скромно отрекомендоваться. Всегда к вашим услугам – предводитель дворянства Юго-Западного округа граф Казимир Нидковский. Моя генеалогическая линия восходит к польским магнатам Радзивиллам.
   – Вас ждут великие дела, – сказал Скиф, – пшепрашам <Прошу прощения (польск.). >, – и повернулся к нему спиной.
   – Не обижаюсь, нисколечко не обижаюсь, ибо в холопью советскую эпоху страну отучили от аристократического обхождения.
   – Да уйдешь ты, козлятина, отсюда или нет? – взорвался Кобидзе. – Чтоб духом твоим в моем заведении не пахло.
   У графа от обиды щеки обвисли, как уши у легавой.
   Он элегантно раскланялся, отставив правую ножку, и удалился с невыпитой рюмкой в руке.
   Настроение пьяной компании менялось быстро.
   Кто-то из казаков, вытянув из-под стола видавшую виды гармошку, грянул на всю ивановскую "Барыню", и все политические масти разом смешались в буйном, бесшабашном плясе: закружился вприсядку перед нацистом анархист, монархист пошел выламывать коленца перед коммунистом. "Барыню" сменила "Калинка" – засверкали, выписывая замысловатые рисунки, клинки в руках пляшущих казаков, задрожали стекла заведения от гиканья и разбойного свиста.
   Скиф поднялся из-за стола, чтобы направиться к выходу.
   – Дарагой, зачем меня обижаешь? – закричал подскочивший Кобидзе. – Я же не могу оставить заведение до закрытия.
   – Я на машине, – поднялся казак Лопа.
   – Ты ж водку пил, станишник! – осадил его Кобидзе.
   – Ну и чо?.. Меня подхорунжий в машине караулит. Нынче его очередь.
   – Павло, а на какие деньги они гуляют? – поинтересовался Скиф, пробираясь к выходу.
   – Дурни всегда на дурные гуляют. Пожертвования от доброжелателей, которые сами боятся замараться.
   Кто долларов, кто машину подкинет.
   – Тогда и я вам кое-что подкину. Держи ключи от машины и гаража, мне они сто лет без надобности.
   Мне в Москве задерживаться опасно.
   – Бандюки на хвост сели? – спросил казак, усаживаясь в машину.
   – Хуже, – ответил Скиф, захлопнув дверцу.
   – Экспроприация экспроприаторов или попотрошили кого-то из толстопузых? – спросил Лопа, помахав вышедшему на порог кабачка Кобидзе.
   – Да нет… За "подвиги" в Карабахе и Сербии.
   – Вона что! – присвистнул казак и, бросив через плечо косой взгляд на Скифа, добавил:
   – Пока мои станичники в Москве, ничего не бойся.
   Чем дальше отъезжали от центра, тем темней и неприглядней становились заснеженные улицы.

Глава 12

   Скиф, помня обещание, не стал высвечивать адрес, который дали ему таинственные благодетели на упаковке от жевательной резинки. Попросил Павла высадить его у кинотеатра за квартал от нужного ему дома. Микрорайон типовой застройки, ничего примечательного. От всего сегодняшнего балагана в душе осталась какая-то сосущая тоска неустроенности, которая в Сербии не давала ему покоя даже среди своих.
   Он устал, не хотелось идти по новому адресу, встречаться там и учтиво разговаривать с чужими людьми.
   У двери квартиры напротив его будущего временного пристанища, где ему обещали вручить ключи, Скифа несколько раз настойчиво попросили назвать свое имя. Он долго раздумывал, потом все-таки назвался Скифом.
   После этого дверь приоткрылась на цепочку.
   – Подойдите поближе к двери, – потребовал тихий женский голос. – Не так близко, я не могу вас рассмотреть.
   Скифа долго и придирчиво изучали, а может быть, просто дурили голову, чтобы сподручней было дружно навалиться сзади и силой втолкнуть его в квартиру.
   Он на всякий случай раскрыл в кармане складной нож… Но сзади ни шагов, ни голосов в темном подъезде не услышал. Наконец дверь отворилась, но так, что боком не протиснуться.
   – Проходите, пожалуйста. – Проговорив это, женщина тут же отступила в неосвещенный угол полутемной прихожей, так что Скиф не успел рассмотреть ни лица ее, ни фигуры. Снова началось придирчивое сличение физиономии Скифа с фотографией в ее руке.
   Он уже успел возненавидеть эту глупую бабу. Взялась не за свое дело ради несчастных копеек.
   – Ну что, тетка, похож или нет?
   Женщина молча прислушалась к гудению лифта, потом тихо сказала, шагнув из темноты угла на свет:
   – Здравствуйте! Я – Аня! – и, приветливо улыбнувшись, несмело протянула руку лодочкой.
   Вся она была ладная из себя, длинноногая, с тяжелой натурального пепельного цвета косой, с открытым, без бабьих макияжных ухищрений, слегка скуластым лицом, на котором широко распахнуты южнорусские ореховые глаза, а в них скорбными церковными свечками тлеет незатухающая, неизбывная боль, которую они хотели бы скрыть от всех, да боль-то выше сил человеческих. Это Скиф определил сразу и почувствовал себя неловко, как на похоронах. Насмотрелся он на такие глаза у женщин Карабаха и у сербок, чьи мужья и дети по чужой злой воле оставили земную юдоль…
   – Вот вам ключ. Дверь закрывайте только на один оборот, а то потом без слесаря не открыть.
   Скиф не сдержался, хмыкнул. Он открывал и не такие двери.
   – Вот вам продукты, – протянула она пластиковый пакет. – Не успела положить в холодильник.
   Я только с дежурства.
   "Кто же спит с такими", – залюбовавшись невольно ее статью, подумал Скиф. Наверное, такие родятся на божий свет мужикам на муку. Его Ольга хоть и стерва, но понятна и доступна, а этой и не знаешь, какие слова сказать. Да и, признаться, не часто приходилось ему разговаривать с такими – настоящими, без макияжа и бабьих ужимок.
   – Был звонок на ваше имя. Еще вчера, – сказала женщина.
   – Ну?! – раздосадованно прикрикнул на нее Скиф, – Плохо было слышно. Наверное, звонили из автомата. Я ничего не разобрала.
   – Ну, тютеха!.. Как он хоть назвался, Засечный или Алексеев?
   Женщина подняла на него ореховые глаза. Потом еще тише прошептала:
   – Скорей первое, чем второе.
   – Что с ним, он успел сказать?
   – Я не разобрала… Не кричите, пожалуйста, квартирная хозяйка уже спит.
   – А ты кто тут, квартирантка, что ли?
   – Я хозяйка той квартиры, куда вы сейчас спать пойдете. А здесь живу потому, что приглядываю за парализованной соседкой. Мне не в тягость – я медик.