Звягинцев Александр. Русский Рэмбо для бизнес-леди

   Ты насчет дочери думай.
   – Поговорю с ней завтра на свежую голову. Прикажу язык не распускать.
   – А если она пошлет тебя?.. У нее не заржавеет…
   – Не ко времени этот душман! – скрипнул зубами Коробов. – Слишком большую ставку на Танзанию я сделал… Тряхнуть ее хорошенько, что ли, чтоб и думать не думала? – вопросительно посмотрел на собеседника он.
   Костров кивнул плешивой головой:
   – Нелишнее… Может, тогда она и от сделок с оружием нос воротить перестанет.
   – Не перестарайся только, – уронил Коробов. – И не здесь, а в Москве.
   – Упаси бог дать ей в Москве со Скифом встретиться! – преувеличенно резко взмахнул руками Костров. – Не хочешь меня слушать…
   – Когда, говоришь, он в Одессе нарисуется? – пристально посмотрел на него Коробов.
   – Днями.
   – Дам команду глаз с него не спускать, – решил Коробов и уставился в черную пустоту стрельчатого окна. – А ты его без моего приказа ни-ни…
   Костров, глядя на его согбенную спину, усмехнулся чему-то, но тут же спрятал усмешку под ладонью.

* * *

   Побродив по набережной Цюрихского озера и немного успокоив нервы, Ольга вернулась в отель. Приняв душ, разбавила "Кампари" апельсиновым соком и сняла телефонную трубку. Послушав длинные гудки, с бокалом в руках уселась перед экраном телевизора, кидая время от времени недоуменные взгляды на молчащий телефон.
   По французскому каналу показывали документальный фильм о чеченской войне: горели на экране танки, рушились дома Грозного, огрызались автоматными и пулеметными вспышками руины, военные хирурги в госпиталях полосовали окровавленные тела солдат и чеченских детей, смотревших с экрана недетскими скорбными глазами. Диктор бойко комментировал происходящее. От увиденного у Ольги разболелась голова, и, бросившись на кровать, она зашлась в рыданиях…
   Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.
   – Хабибулла?.. – стараясь держаться спокойно, спросила она в трубку. – С удовольствием поужинаю с тобой… Заходи, жду!..
   Хабибулла появился через несколько минут с букетом коралловых роз, а следом стройная негритянка вкатила в номер сервированный напитками и закусками столик. Когда негритянка захлопнула за собой дверь, Хабибулла, пожирая Ольгу глазами, прошептал:
   – Джанем, джанем, джанем! – и, бросившись перед ней на колени, с восточной страстью стал осыпать поцелуями ее руки.
   – Бедный, бедный Хабибулла! – сказала Ольга, прижавшись лицом к его жестким седеющим волосам. – Бедный несостоявшийся мой господин…
   Потом она отстранилась от него и сбросила с себя пеньюар…
   Со звериным неистовством Хабибулла терзал ее тело до рассвета, и Ольга с благодарностью принимала его неутоленную страсть и отдавала свою… Она даже сама удивилась такому своему желанию…
   Когда окно спальни окрасилось первым лучом восходящего солнца, она прошла в ванную комнату и погрузилась в бассейн с холодной голубой водой. Уже одетый Хабибулла подсел на краешек бассейна и с вожделением смотрел на нее.
   – Это был сон, джанем? – хрипло спросил он.
   – Не знаю, – ответила Ольга. – Может, это был "сон разума"?
   – Если даже так, то будь спокойна, джанем, – он не родит чудовищ, – улыбнулся Хабибулла. – Твой отец десять лет назад украл у меня пять миллионов долларов. Я прилетел в Цюрих, чтобы убить его, но…
   – Что "но", договаривай, Хабибулла! – выйдя из бассейна и обвив мокрыми руками его шею, шепотом попросила она.
   – Но.., теперь, клянусь аллахом, у Хабибуллы не поднимется рука на того, кто дал жизнь моей джанем Ольге.
   По лицу Ольги потекли слезы.
   – Клянусь аллахом, я буду ждать тебя всю жизнь, Ольга, – глядя в ее глаза своими аспидно-черными глазами, сказал Хабибулла и, положив на бортик бассейна свою визитную карточку, вышел, зажав шею ладонью. Мягко хлопнула за ним входная дверь, и Ольга испуганно вздрогнула.
   Десятым чувством она поняла, что с уходом из ее номера после бурно проведенной ночи возникшего из небытия полевого командира афганских душманов только что закрылась последняя страница книги десяти лет ее жизни.
   "В этой книге было все, – подумала Ольга. – Была и сумасшедшая любовь, и лихо закрученный сюжет с приключениями и погонями, и совсем, даже для нее самой, неожиданная концовка… Какими будут следующие десять лет?" – спросила она себя и не нашла на этот вопрос ответа.

* * *

   В то же утро, не попрощавшись с отцом и дочерью, кружным путем через Стокгольм и Осло Ольга улетела в Москву.
   "Не состоялся у нас разговор, папаша! Хороша страна Танзания, а Россия лучше всех. Вкладывай в Танзанию свои бабки, а мои пусть при мне остаются, – с удовлетворением подумала она в небе над ждущей снега Россией. – Не только ты, папаша, но вообще никто и никогда не узнает, что этой ночью телезвезда и бизнесмен Ольга Коробова своим телом выкупила у афганского душмана и торговца наркотиками Хабибуллы жизнь родного отца. Пожалуй, это была самая удачная сделка в моей жизни", – вымученно улыбнулась Ольга и вздохнула.
   – Бог тебе судья, давший мне жизнь!.. А я, дорогой родитель, отныне тебе ничем больше не обязана! Ничем! – к удивлению соседа по креслу, англичанина, вслух произнесла она и залпом выпила полбокала неразбавленного "Кампари".

Глава 1

   В порту Ильичевска таксист с осипшим от безнадеги голосом зазывал пассажиров в свою маршрутку, но никто на столь дорогой сервис не соглашался. Тогда таксист переключился на "морячков":
   – Братва, садись, пулей довезу до города.
   – Сколько же ты сдерешь? Мы цен новых не знаем, первый день на суше.
   – Обижаешь, флотский! Хорошего человека могу и задаром подкинуть.
   Трое в черных бушлатах настороженно переглянулись и молча забрались в темный салон, где на задних сиденьях уже сидели двое пассажиров. Парень за рулем болтал без умолку и нес какую-то безделицу, ни одной нужной информации. Ему нехотя отвечали, лишь бы отделаться. Улицы становились все уже и темнее, а водитель все болтливее. Двое попутчиков на заднем сиденье не проронили ни слова.
   Машина съехала с прямой дороги и, тяжело Переваливаясь на ухабах, принялась плутать по закоулкам, пока не остановилась в непроглядной темени среди черных мокрых кустов. В салоне вспыхнул неяркий свет. Трое в морских бушлатах с чужого плеча сжались, как перед схваткой. Один из попутчиков на заднем сиденье многозначительно откашлялся и медленно, глядя в глаза седобородому, произнес начальственным баритоном:
   – Бывший полковник армии боснийских сербов Скиф? Он же Скворцов Игорь Федорович?
   Тот не ответил.
   – Капитан Олекса? – повернулся баритон к измученному морским путешествием. – Он же Александр Алексеев. И наконец, вы… – он взглянул в наглые кошачьи глазки рыжего, – поручник Сечна, он же Семен Засечный? Граждане бывшего Советского Союза, а ныне люди без гражданства, определенных занятий и постоянного места жительства.
   – Попрошу без глупостей и резких жестов, – предупредил второй на заднем сиденье. По выговору и внешности в нем тоже нетрудно было бы узнать украинца, причем чистокровного западенца. – Нас не следует бояться. Вы последняя партия интернационалистов, которую мы прикрываем по измаильскому коридору. Наши люди будут вас вести до самой Москвы, только не засвечивайте их.
   – Так мы вам и поверим! – сказал рыжий Засечный.
   – Вас нам сдал на руки капитан Степаныч, – ответил старший из военных в штатском. – Не забудьте оставить прямо здесь, в салоне микроавтобуса, бушлаты с его корабля. У них на украинском торговом флоте строго стало с материальной ответственностью.
   Воровать можно миллионы долларов, но только не поношенные бушлаты.
   – Вы из России или с Украины? – спросил Скиф, пытаясь что-то высмотреть в их лицах.
   – Мы работаем ради будущего славянского государства, этого вам достаточно? Вас могли бы взять еще в порту за нелегальный переход границы. Но пока ни с кем из вашего брата ни здесь, ни в Ильичевске, ни в Одессе этого не случилось. У "новых" в Москве и Киеве нет таких денег на подобные операции.
   Так что считайте нас за своих ангелов-хранителей и не расспрашивайте ни о чем.
   Луч света от проходившей вдалеке машины полоснул по кустам. На минуту воцарилось молчание, водитель выключил лампочку в салоне Воспользовавшись темнотой, "ангел-хранитель" званием постарше вручил Скифу коробку шоколадных конфет.
   – Кому-то достанется украинский паспорт, а кому – только справка о досрочном освобождении.
   Предупреждаю, документы подлинные, переклеены только фотографии. Для пограничников сгодятся, дальше думайте сами. В Москве оседать не советую, там паспортный режим похлеще брежневского. У нас на Украине вам и то было бы легче легализоваться.
   – Самый надежный вариант – Сибирь, – посоветовал второй.
   – Сибирь от нас никогда не уйдет, – сказал Засечный. Шрам на его лице, как будто в злую шутку, превращал его фамилию в запоминающееся прозвище.
   – А с вашей внешностью вообще нельзя без грима в Москве объявляться, – настаивал западный украинец. – В России нет пока закона о преследовании военных наемников, но любой бандит чувствует себя там спокойней, чем борец за идею славянского единения.
   – Мы не наемники, – тихо, но со злобой в голосе проронил Скиф.
   – Расскажите это еврократам из трибунала в Гааге, которые внесли вас троих в списки военных преступников. Или вершителям судеб в Москве, – твердо заявил старший "ангел-хранитель" и кивнул водителю. – Включи-ка свет поярче… Завершаем встречу.
   Я призываю вас к благоразумию, хотя сам в него не верю. Не верят в него и те, кто поручил нам познакомиться с вами. Поэтому на этот случай и передали вам адресок. – Он протянул Скифу пластинку американской жвачки. – Угощайтесь, пожалуйста. Говорят, нервы успокаивает.
   Скиф разорвал упаковку. На внутренней стороне несмываемой тушью был написан московский адрес.
   – Пожалуйста, запомните, а бумажку сожгите. Зажигалка есть?
   Скиф утвердительно кивнул.
   – Ключ от этой квартиры спросите у соседки напротив. Хозяйку квартиры зовут очень просто – Анна. Скифа она должна знать в лицо безо всяких паролей. И пожалуйста, будьте с ней повежливей – подранок она…

* * *

   – Кто на нас должен выйти в Москве? – перебил его Скиф.
   – Не знаю – ничего не знаю. Мы только законопослушные и скромные бизнесмены из Львова, которые вас видели в первый и последний раз. А теперь выходите из машины и через этот парк идите прямо на луну. Станция метров через триста.

Глава 2

   За Одессой еще долго тянулась грязь и слякоть, но ближе к России землю начало прихватывать морозцем. За окном тосковала бесконечная снежная даль и стеной вставали до конца не сбросившие еще листву светлые полупрозрачные березняки. В плацкартном вагоне, превращенном мешочниками в общий, было душно, как в трюме танкера. На спальных полках сидело по пять человек, негде было приткнуться, чтобы поспать.
   Скиф всмотрелся в окружающие лица. Глаза у всех усталые, как у тех черногорских крестьян в корчме под Титоградом. В Сербии окрепшим раненым полагался отпуск для оздоровления на Адриатике. После схватки с американской карательной группой по поиску и захвату военных преступников у него была насквозь простреленная челюсть. Пуля пробила обе щеки, когда он широко раскрыл рот, чтобы отдать команду. Его будто веткой по лицу стегануло, даже боли не было, только немотой перехватило горло, а по груди белого полушубка, словно вышитые узоры, побежали капельки крови.
   Тогда он уже начал отпускать бороду и ничем в корчме не отличался от бородатых крестьян.
   – Сърп? – спросил его сосед по столику, у которого глаза горели лихорадочным блеском, а руки никак не могли найти себе занятия – он беспрестанно шевелил пальцами и потирал ладони друг о дружку.
   В ответ Скиф только отрицательно кивнул.
   – Црногорци – ленивый и грязный народ, – показал его живчик-сосед на посетителей корчмы, которые сидели, почти не шевелясь и не разговаривая. – Отсюда слишком далеко до Европы и слишком близко до России. Тут остановилось время.
   – Болгарин? – догадался Скиф, без особого интереса рассмагривая бойкого коммивояжера с чемоданчиком, забитым щетками, китайскими фонариками и гигиеническими прокладками для женщин.
   – Да, – утвердительно помотал головой из стороны в сторону сосед по столику и еще раз присмотрелся к бородатому Скифу. – Русин или руснак? Понятно, это все равно как сърби. Вас уже нет на карте мира. У вас не любят демократию.
   – Прежде были братья.
   – Болгария – это Европа, сърби – Россия, мрак прошлого… Войник?
   – Филолог, – соврал Скиф. – Плохой, наверное, филолог. До сих пор не научился отличать по выговору серба от хорвата или босняка. А болгары их различают?
   – Городского человека трудно сразу отличить. Это в деревне языки заметно расходятся.
   – Значит, они не только братья по языку, они единый народ. Что им делить?
   – Хорваты и босняки не любят русских; болгары сейчас тоже любят немцев и американцев, у них демократия.
   – А что такое демократия?
   – Это когда нет русских…
   Неторопливые черногорские крестьяне краем уха прислушивались к чужому разговору и усмехались в пушистые усы.
   – Чем же мы вашему миру поперек глотки стали?
   – Ваше время закончилось, скоро НАТО придет и на вашу землю. А таких, как ты, американцы будут отлавливать поодиночке и сажать на электрический стул. – Болгарин вытянул обе руки и затрясся всем телом, показывая, как уютно будет Скифу на этом стуле. – Американцы всех, кто против демократии, к стенке и пуф-пуф!
   – Не будем заглядывать в будущее, – ответил Скиф и в тот же день, не дожидаясь конца отпуска, вернулся в окопы под Сараево.

* * *

   Алексеев, сидевший в купе напротив Скифа, тихонько простонал во сне. Засечный, которому из-за полноты было тесно, недовольно заворочался, продрал глаза и приложил ладонь к его лбу:
   – Ты теперь холодный, как змей за пазухой.
   Э, командир, пошли покушаем горячего в вагоне-ресторане.
   По проходу между рядами купе теперь сновали шустрые цыганки в длинных, до самого пола, замызганных юбках. Пузатый Засечный еле разминулся с одной из них между огромными баулами на полу.
   – Смотри, на подол наступлю.
   Цыганки оживились:
   – За-латой, за-латой! Дай погадаю.
   Одна из них так ласково обхватила Скифа, что все внутренние карманы куртки выставились, как на витрине.
   – Па-гадаю, па-гадаю, всю правду узнаю. Что было, что будет, кто бросит, кто полюбит…
   Скиф устало глянул на нее. Цыганку словно током пронзило от этого взгляда. Отшатнулась от него, выпучила глаза и хриплым шепотком спросила:
   – Ты кто будешь, князь бриллиантовый?
   – Тот, кто и без вас все знает, – вполголоса буркнул ей Скиф.
   Цыганки дружно замели юбками по проходу, словно завидели милиционера.
   – Чем ты ее парализовал? – гыкнул Засечный.
   – Послал к цыганской матери…
   Когда через весь лоб Скифа пробегала одна-единственная, но широкая морщина, тогда его лучше было не беспокоить. Поэтому Засечный принялся балагурить со слабо улыбавшимся в ответ Алексеевым, которого Засечному приходилось подстраховывать в переходах между вагонами, где железный настил ходил под ногами, как в трюме танкера.

* * *

   В салоне ресторана было почти пусто, почти чисто и почти пристойно. Пахло прогорклой поджаркой и заветрившейся осетриной. На одной половине расположилась дружеская компания, на свободной за указанным третьим столиком справа скучал перед графинчиком священнослужитель в православном подряснике. Он был коротко, по-светски, острижен, гладко выбрит, ни бороды, ни усов не носил. На лощеном чисто европейском лице с прозрачными голубыми глазами и тонким длинным носом была написана какая-то слишком трезвая, явно не русская озабоченность.
   Лет ему было чуть за пятьдесят, но в очень светлых густых волосах седины почти не заметно. Униат или поп из какой-то новоукраинской конфессии, так показалось Скифу. Ребята из команды Скифа вежливо кивнули попу. Поп слишком жеманно приподнял левую бровь и внимательно вгляделся в соседей. Щепотью суетно перекрестился и плеснул каждому в рюмку коньяка из своего графинчика.
   – "Щэ не вмэрла Украина…" – шутливо поблагодарил дарителя Скиф, чокаясь с ним.
   – "Алэ вмэрты мусыть…" – подхватил шутливый тон европейский поп и чокнулся с рюмкой каждого. – Здравы будем, грешники окаянные!
   – Ну, отец, так сразу и припечатал – грешники! – вскинулся на него Засечный. – А может, мы паломники из Святой земли?
   – Несть человека без греха, а грех ваш на вас же отпечатался – правое плечо выпирает, долго на нем ружье носили.
   – Тогда отпустите нам грехи наши, – с тихой улыбкой попросил Алексеев.
   Поп отрешенно покачал головой и смежил веки.
   – Никто, аще бог грешникам отпустит. Речено бе Екклесиастом: "Криво не створи ся прямо и чесо несть паки неизлечимо".
   Поп жадно выпил коньяк и, круто развернувшись, оглядел полупустой салон. Веселая компания была занята собой. Поп снова повернулся к соседям по столику и дал знак, чтобы все наклонились к нему, и тихо заговорил, широко раскрывая глаза:
   – Я вас тут, братие, давно жду. Поклон вам от торговых людей из Львова. Пока о делах ни слова, поговорим в тамбуре.
   Команда Скифа настороженно переглянулась.
   – А разве сан позволяет священникам? – как-то уж очень непривычно робко спросил Алексеев.
   – Спиритус – "дух" по-латыни А сана на мне давно нет, вот только этот подрясник остался.
   – Так ты расстрига, отец? – спросил его Скиф.
   – Увы мне – винца попил ся, братие. Ибо сказал Екклесиаст: "Пиры устраяются для удовольствия, и вино веселит жизнь, а за все отвечает серебро".
   – А разве в православной церкви Екклесиаста чтут? – снова удивил всех неожиданной почтительностью Алексеев, который и тут не притронулся к еде.
   – Мирское чтиво, – печально согласился поп и опустил лицо, разгоряченное коньяком, в ладони, словно хотел омыть его невидимым потоком. – Вкушайте пищу побыстрей, братие. В вертепе сем небезопасно.
   Скиф со скрытой тревогой в глазах глянул на попа Тот выразительно ответил ему трезвым взглядом.
   – И где ты это так в религии наблатыкался? – спросил Алексеева уже изрядно повеселевший Засечный.
   – Пулеметчик Владко Драгич в моей роте из монахов был. Царство ему небесное.. Помнишь?
   – "Владко-Владко, жить не сладко", – припомнил Скиф чужую поговорку. – А что, отец…
   – Мирослав, – представился поп.
   – Так что, отец Мирослав, у вас за вино и еврейского царя Соломона на гражданку списывают?
   Поп сгорбился, опершись бритым подбородком на кулаки. Голубые прозрачные глаза так долго изучали Скифа, будто тот гипнотизировал его взглядом.
   – Тяжкий грех меня коснулся… Грех провидчества.
   Скиф зябко передернул плечами, на лбу проступил холодный пот, по рукам забегали мурашки. Спросил, не разжимая рта:
   – Сны мучают или видения?
   – Всяко случается…
   – А что в том плохого?
   – Бог не велит заглядывать в будущее. Дьявол отверзает очи зрящим судьбу. Просыпается сомнение.
   Скиф застыл с полуоткрытым ртом, долго неотрывно высматривал что-то в ясных глазах попа, потом с неожиданной веселостью махнул на все рукой и налил в рюмки "Русской".
   – Выпей, отец, нашей водки, да пошли переговорим, если ты настаиваешь. От зауми хохлацкой церкви вашей душу выворачивает. И у нас просыпается сомнение.
   – Отчего же не выпить "Русской", если я с рождения крещенный в русской православной церкви Московского патриархата.
   – Сомнение действительно есть, – слишком откровенно бухнул Засечный. – Уж больно ты на русского не похож, батя.
   – Невежество и неведение… Я Мирослав Шабутский, чистокровный поляк из-под Калуги. Но все мои деды и прадеды были от роду православными. Ч первая вера по всей Польше была православная. Но вам, ратникам советским, комсомольцам, а может, и коммунистам почившей советской эпохи, такое непостижимо.
   Скиф промолчал. Кто этот поп – "хвост", провокатор или друг? Действительно, нужно побыстрей заканчивать этот слишком затянувшийся ужин. Но вставать из-за стола не хотелось.

Глава 3

   Развеселая гоп-компания в другой половине салона доходила до кондиции. Тамадой там был детина в красном пиджаке с мутным взором наркомана. На обтянутом розоватой кожей черепе во все стороны торчал желтый цыплячий пушок, такой нежный, что хотелось погладить Девка во взбитой до самой задницы мини-юбке устроилась у него на коленях, жеманилась и тыкала наклеенным ноготком в сторону священника:
   – Тото, он меня нервирует…
   – Чего ради, ну?
   – Грешить стыдно, – кокетливо спрятала лицо на его груди девка. – А еще пялится бесстыдно.
   – Не гони волну на фраера, – осадил девку сосед белобрысого в черном широченном пиджаке – охранник по внешности. – Попам тоже кочерыжку попарить хочется.
   – То-ото, пускай он слиняет отсюдова…
   – Ты чо, со шкафа сдвинулась? Нынче не старый режим. Толик Костров к попам со всем почтением.
   Я каждый год на Пасху и под Рождество на церковь кусок солидный отваливаю.
   – То-ото, по-африкански любить не буду!..
   Белобрысый Тото нехотя развернулся мощным торсом к охраннику:
   – Ну, достала мочалка… Бабахла, я за что тебе бабки плачу?
   Прыщавый Бабахла в ответ лишь вытаращил осоловелые глазки и выронил кусок селедки изо рта в бокал с шампанским. Второй охранник; тоже в черном пиджаке невообразимой ширины, задумчиво ковырял в носу, отчего ноздри у него вывернулись наружу.
   – Ну? – переспросил Бабахла.
   – Возьми сотку долларов у Хряка, дай попу – пусть уматывает из ресторана. Нинке дышать нечем.
   Бабахла с видимой неохотой поднялся. Нацепил на бугристую рожу видимость невыразимой скуки и вальяжной походкой сделал три шага к столику, где сидели поп Мирослав и команда Скифа.
   – Нам-то чо… Эта телка хвост задрала, блин. Канай отсюда, батя. Мы тебя не тронем.
   Священник одними губами негромко прошептал:
   – Не задирайтесь. Молча поднимаемся и уходим.
   Он уже было приподнялся, но Скиф накрыл его руку своей ладонью, а к прыщавому громиле вежливо обратился:
   – Слушай, дружбан… Мы вас не видели, вы нас тоже.
   Скиф тоже молча вытащил из кармана сотню долларов, вложил парню в руку и закрыл его толстую пятерню.
   Тот с еще более брезгливым, чем ранее, выражением на лице пошевелил толстыми губами и толстыми, как блины, ушами:
   – Не понял…
   – Потом доберешь, – пообещал ему Засечный.
   Скифу не удалось сдержать Засечного. Маленький колобок подкатился к Бабахле.., и громила на заднице поехал в дальний конец прохода между столиками.
   Скиф молниеносно подхватил выпавший на пол из-под полы Бабахлы маленький автомат "узи", кошкой вскочил на стол и громко скомандовал:
   – Всем – мордой на стол! Иначе в рай без пересадки. Священника вызывать уже не надо.
   Хряк и Тото с поднятыми руками плюхнулись носом к столешнице, раскидывая столовые приборы.
   Девка с обиженно закушенными губками демонстративно взяла пульс на левой руке Тото и с вызовом заявила:
   – У начальника повышенное давление. Я как его личная медсестра предупреждаю, что ему нельзя волноваться. Если его кондрашка хватит, отвечать будете вы, милые бандитики.
   Засечный с ловкостью фокусника вынул у всех троих из-под мышек оружие и положил его на поднос выскочившему в салон официанту.
   – Теперь нам не уйти спокойно, – с укором прошептал Скифу отец Мирослав.
   Скиф не ответил, у него чуть выше бороды на скулах играли желваки. Карие глаза прищурились, образовав веер острых морщинок на висках. Кожа на выступавших скулах пожелтела. Он перекинул автомат Засечному, шагнул к столику противника, одним рывком за крашеные волосы откинул девку в сторону от белобрысого главаря. Левой рукой обхватил его сзади за шею, большим пальцем другой руки сильно надавил ему сонную артерию. Сказал сипловато, но твердо:
   – Инцидент исчерпан… У защиты будут возражения?
   Алексеев и отец Мирослав сидели белее снега, что проносился за темными окнами вагона-ресторана Официант стоял навытяжку с подносом в руках, на котором громоздилась бандитская артиллерия. Ресторанный вышибала тянулся на цыпочках, чтобы получше разглядеть из-за спин поварихи и завпроизводством в белых крахмальных куртках церемонию подписания мирного договора.
   Глаза толстяка в красном пиджаке вылезали из орбит. Слюни тихо сбегали с сочных губ в тарелку с лососиной – Скажи своим амбалам, что инцидент исчерпан.
   Кивни, если язык отнялся.
   Зажатый кивнул, как смог. Черные брюки из "мокрого шелка" с переливами потемнели между ног, материя потеряла прежний блеск.
   – Ах, у него недержание мочи! Отпустите его, бандюги – закричала медсестра, оправляя на себе сбитую юбчонку. Скиф отпустил его, метнув острый взгляд на Засечного. Тот живо понял ситуацию. Забрал трофейное оружие с официантского подноса Вытолкал взашей официантов и прочих зрителей в тамбур. Ключом, взятым со стола в купе завпроизводством, с двух сторон запер вагон на замок. Скиф налил две рюмки водки, одну поставил перед онемевшим противником. Чокнулся и погладил белобрысого по цыплячьему пушку на голове, кожа под которым оттеняла цвет пиджака хозяина. Меддевка прикладывала к голове подопечного пациента мокрое полотенце. Охранники Хряк и Бабахла приводили в порядок забрызганные соусом лацканы черных пиджаков.