Звягинцев Александр. Русский Рэмбо для бизнес-леди

   – Значит, вопрос за малым, – саркастически улыбнулся Коробов. – Сорвать переговоры с МВФ, и дело в шляпе…
   Экс-фаворит промолчал.
   – Боюсь, вас послали не по тому адресу, уважаемый, – поднялся из кресла Коробов, давая понять, что тема закрыта. – Я, конечно, не могу оставаться равнодушным к тому, что творится на Родине, но мой интерес в бизнесе, а не в политике. Желаю вам здравствовать.
   Экс-фаворит, согнав с лица учтивость, разочарованно смотрел ему вслед.
   У выхода из зала Коробова остановил вышколенный лакей клуба.
   – Мистер Коробофф приглашает Москва к телефон, – почтительно произнес он по-русски. – Мистер Романофф сообщать что-то очень срочное.
   У Коробова заныло сердце. Он знал: если Романов или Костров находят его из Москвы даже в Английском клубе, значит, действительно произошло что-то экстраординарное.
   – Что у тебя, Романов? – спросил он в трубку.
   – ЧП… Тысячу раз простите, Виктор Иванович, но форменное ЧП с вашей внучкой…
   – Говори толком. Попала в автокатастрофу, сгорела в пожаре или чего там еще?
   – Ее похитили.
   – Зачем похитили?.. Кто?..
   – Сын Кострова с бандитами в Киеве выкрал ее из поезда вместе с гувернанткой. За их освобождение они требует переписать на него в Цюрихе часть завещания вашей покойной дочери Ольги.
   – С ума сошел, Романов? Уверен, что Того Костров похитил?
   – Он мне сам звонил, откуда-то с Украины… Точного места не можем определить.
   – Его отец знает об этом?
   – Еще нет… Неожиданно возникла серьезная проблема с одним знакомым дьяконом, и ему пришлось спешно вылететь в командировку… Кстати, вчера в Одинцове сгорел его дом.
   – Чей?.. Дьякона?..
   – Нет, Кострова. А у дьякона вчера умер подьячий…
   – Понятно… Что предпринимает бывший зять?
   – Пьет с уголовниками. В Цюрих вылететь не может, потому.., потому что допился до того, что не помнит своей настоящей фамилии. И дьякон проклятый не дает мне фамилию ему напомнить. Похититель ждать не хочет, требует, чтобы вы перевели на его имя сорок миллионов долларов…
   – Малый не промах! – выдохнул ошарашенный Коробов.
   – Какие будут указания, Виктор Иванович?
   – Срочно определить логово похитителей. Срочно!..
   – Я понял. Сделаю все возможное.
   Происшедшее не укладывалось в голове Коробова: сын Кострова, этот наркоман-дебил, встал на пути у него, Хозяина Империи?.. Бред!.. Неужто его папаша Фармазон придумал многоходовую операцию по ограблению своего лучшего друга Коробова: сначала дочь ухайдакать, а потом и киднеппинг организовать?
   Но что-то тут не так…
   "А если так, неплохо придумал, Фармазон! – мелькнуло у него. – Скиф, спасая дочь, прилетает в Цюрих и переписывает на его недоумка завещание Ольги. Потом Костров сдает Скифа Интерполу. Тот парится в голландской тюрьме, а плешивый с сыночком благоденствуют на Багамах или Гавайях… Беспроигрышный вариант! Сорвалось со Скифом, выкуп можно содрать с деда девочки, под угрозой разоблачения бывшего капээсэсовского функционера. Ну, Фармазон, если все обстоит так – будет тебе "многоходовая комбинация" с путевкой в ад!" – скрипнул фарфоровыми зубами Коробов.
   В машине по дороге в Цюрих он, несмотря на резкую головную боль, пытался анализировать разговор с кремлевским экс-фаворитом.
   "Может, зря я его по кочкам? – с несвойственным ему сомнением подумал Коробов. – Хлюст, конечно, но, зная ситуацию в России изнутри, говорит дельное… Власть, мол, сама упадет в руки… В семнадцатом году большевики, скупив все продовольствие в Питере, вызвали голодные бунты, и власть действительно грушей перезрелой упала им в руки. Вот только как сорвать эти переговоры по траншу? В МВФ не сунешься – там в первую очередь заинтересованы в их успехе. Еще бы: вяжи Россию долгами по рукам и ногам и, помимо дивидендов финансовых, диктуй ей свою волю, грабь ее недра… Правильно, правильно хлюст мыслит: расплачиваться придется за все не им, нынешним "наперсточникам"… Как их с иглы ссадить, вот вопрос… Хм.., хмм… Дело стоящее. Надо подумать, подумать… Хорошо бы их шатию-братию обвинить в нарушении прав человека или какого-нибудь там международного эмбарго, да так, чтобы скандал громыхнул на весь мир… Надо подумать…"

Глава 31

   Засечный гнал "Мерседес" так, что они домчались до Калуги всего за полтора часа. А Скиф как заснул перед Наро-Фоминском, так и не проснулся даже на въезде в Калугу. Во сне страшно вращал глазными яблоками. Снова прежний сон. Снова горы, подземный храм. И снова грубая скульптура из обожженной глины обретает очертания сияющей богини.
   И снова музыка, в которой не различить партий отдельных инструментов, и.., эта ужасная сонливость прямо во сне. Знаешь, что спишь, а спать все равно смертельно хочется.
   – Не спи, – говорит ему пылающая женщина. – Ты пришел ко мне с вопросом, а у меня есть на него ответ.
   – Мне ничего от тебя не нужно. Я не хотел к тебе, меня привели темные силы, которые дремали внутри меня. Все вопросы реальной жизни я привык решать сам.
   – Не лукавь. Твое сознание спит. Испытания, отведенные тебе, кончились. Ты не выдержал ни одного. Ты не станешь хранителем последней маманды.
   У тебя в душе все дремлет Вера, которая не нужна бессмертному демону. Это наша последняя встреча, и ты навсегда обо мне забудешь. Ты все-таки хочешь что-то спросить? Спроси, но тебе уже все равно не стать бессмертным демоном.
   – Где моя дочь?
   Ана Кали сняла с сияющей пирамидки хрустальный шар и подала его Скифу. Скиф поднес его к глазам.
   Там подрагивала крохотная картинка – куколка лежит в полутемном подземелье на темной соломе.
   Бетонные плиты, стальные двери со штурвалами.
   Вдоль стен связки толстых кабелей, аппаратные пульты со слепыми экранами. Заброшенные бараки, колючая проволока на поверхности и сторожевые вышки..
   Труп женщины, распятой на козлах для пилки дров…
   Все в полутьме.., и вот из сумерек выныривает белое пятно и раздается отдаленный звон.
   Звон ближе, белесые тени обретают очертания – по лугу, покрытому низким туманом, бредет стадо коров белых-белых, без единого пятнышка.
   – Ты получил ответ. "Только бессмертие дарует память, а смертным помнить не дано…"
   Огонь, пылающий вокруг демоницы, вдруг хлынул на Скифа угарной волной, от жары ресницы начали скручиваться, как осенняя пожухлая трава под лесным пожаром.

* * *

   – Чего орешь, чего дергаешься, командир? – потряс его за плечо Засечный.
   Скиф открыл глаза и удивленно осмотрелся.
   Машина стояла на парковке посреди лужи, которая набежала от талого снега. Новая банда мойщиков с тряпками орудовала вокруг.
   – Запомни сон, – сказал Скиф, – а то в голове туман находит… Шахта какая-то и белые коровы рядом пасутся.
   – Ты уже с этими снами свихнешься скоро.
   – Я это и сам чувствую.
   – Значит, ты ,не совсем еще того, если себя контролируешь…
   Засечный отвернулся и глянул на панораму города.
   С десяток церковных куполов золотились над деревянными домишками.
   За мостом через Оку они свернули на кривую улочку и пошли лавировать на "Мерседесе" между вкривь и вкось теснящихся избенок, загоняя пешеходов в глубокие лужи.

* * *

   Изба отца Мирослава понуро стояла посреди огромной лужи. На веревках плескалось по ветру влажное белье. Весь мусор, что прежде был укрыт снегом, выплыл наружу.
   – Аль не признаете, Марья Тимофеевна?
   Хозяйка с тазом, полным белья, подслеповато прищурилась.
   – Василий Петрович?
   – Он самый, – улыбнулся Скиф.
   – Принимайте гостей, – сказал Засечный.
   Он повсюду был как дома.
   – А батюшка наш на службе в церкви.
   – Надолго? – спросил Скиф.
   – Да, должно быть, скоро и отпоют свое.
   У сожительницы Мирослава каким-то счастьем лучились глаза, как это бывает с беременными немолодыми женщинами.
   – Мирослав-то наш Станиславович – снова батюшка! – с утешением в голосе произнесла она. – Владыка их простили и из запрета вывели.
   – А когда он по мирскому понятию батюшкой станет? – улыбнулся, скашивая глаза на ее живот, Засечный.
   – Да к весне нужно ждать.
   Ждать пришлось недолго. Вернулся хозяин и встретил их хлебом и солью.
   Скиф порывался рассказать, зачем они приехали, но Мирослав остановил его:
   – То, что приехали, неудивительно мне. С утрева знал, что приедете. В моем сне все о том было сказано.
   – В каком еще сне? – вытаращился на него Скиф.
   – По осени сон меня вещий посетил. Полностью его вспомнить никак не могу, а таки все дела по нему делаются… – Мирослав тяжело вздохнул и, обратив свой взор к иконам, принялся за молитву.
   Потом все чинно хлебали деревянными ложками из деревянных чашек. Только после этого позволил им Мирослав говорить о деле.
   Он слушал рассказ Скифа и согласно кивал головой, будто заранее знал, о чем он дальше расскажет, и, заметно волнуясь, теребил отросшую бороду.
   – Дело ваше трудное и кровушкой помеченное, – вздохнул он, выслушав рассказ до конца. – Только зря вы от помощи разбойника Ворона отказались.
   Был этот разбойник в моем сне том треклятом.
   – Поехали с нами, Мирослав, – сказал Засечный. – Покажешь дорогу к обители монаха Алексеева.
   – Какой он тебе монах – даже не послушник еще!
   Худо ему – ветром качает. Таких только перед смертушкой постригают.
   – Вот это номер! – присвистнул Засечный и тут же сам перекрестился на иконы. – А нам он живой и здоровый на дело нужен.
   – Вы бы рассказали еще раз толком, не так путано.
   Скиф быстро пересказал ему историю с похищением и спросил:
   – А тебе полковник Романов не звонил?
   – С чего бы ему звонить, когда я таких не знаю.
   – Во-о, номер! – удивился Скиф. – А кто тебя направил к нам в поезд, когда из Одессы в Москву ехали?
   – В Одессу я ездил по делам монастырским. В тамошней консистории один благочинный батюшка попросил меня оказать конфиденциальную услугу русским братьям, возвращающимся с полей сербских.
   – Так я и поверил, все попы – гэбэшники, – брякнул Засечный и снова перекрестился. – Без разрешения чекистов они даже в колокола не бухнут.
   – Зря вы так, – скосил на него кроткий взгляд Мирослав. – Весь мой род был православный, я же говорил вам. Мужчины шли всегда в монахи или священники. Нашему роду разрешения властей не требовалось.
   – Ну ладно, не ко времени ты, Семен, затеял этот разговор. Поехали, Мирослав, к Алексееву. Повидаемся хоть напоследок, может быть. Нам бы еще парочку людей, мы бы всю Украину прочесали. Был у нас казак Лопа, да где его теперь искать.
   – А зачем его искать? В Почайске их последняя предмосковная станица, он почти всегда там с казачками гуляет. Я его на прошлой неделе видел. Его ребята мою православную типографию и воскресную шкоду теперь на охрану добровольно взяли. И монастырь в обиду не дают.
   Завидя, что гости так быстро собираются в дорогу, Марья Тимофеевна даже руками всплеснула:
   – Вы только батюшку моего никуда не завезите.
   В молодые годы он горазд был на приключения. Грех нерожденное дитя сиротить.
   – Вернем его вам в целости и сохранности, вашего отца и батюшку, – сказал Скиф.
   После церемонного прощания с хозяйкой они выехали по кривым улочкам опять к мосту.

* * *

   На что уж была тиха Калуга, а в Почайске на окраине просто уши закладывало от тишины;
   Лопа запросто, по-казацки, дрых себе на сеновале, несмотря на зиму, пусть даже не слишком морозную.
   Его с трудом растолкали.
   – Так, решил поспать перед ужином, – виновато пробормотал он, протирая сонные глаза. – Сморило отчего-то.
   Серого Волка оставлять во дворе поопасались.
   Дворовые псы сбежались со всех окрестных улиц и подняли настоящий гвалт, готовясь к всеобщей потасовке.
   Лопа повел дорогих гостей в избу, где вповалку спали казаки, и никто из них даже не удосужился убрать с грубо сколоченного стола трехлитровую бутыль с остатками самогона и нехитрую снедь.
   За едой Скиф поведал о случившемся. В Лопу; влили стакан проклятущей. Глаза его засветились резвым огоньком.
   Скиф рассказал про куклу на соломе, про голую женщину, распятую на дровяных козлах, про темный бункер, похожий на шахту.
   – Аисты были? – осведомился Лопа.
   – Какие тебе зимой аисты?
   – Тогда к непогоде.
   – Или к ведру, – скрыв в бороде усмешку, вставил Мирослав.
   – Я тебя серьезно спрашиваю, – рассердился Скиф.
   Мирослав опустил глаза и свел руки, будто в краткой молитве.
   Лопа не выдержал молчания:
   – Чего тут гадать: шахта, бункер, кабели на стенах – это пусковая установка стратегических ракет.
   Я в такой был. Кукла – твоя дочка, а распятая баба – ее гувернантка. Что с твоими кровными происходит, то и во сне видишь.
   – То вещий сон, – наконец произнес Мирослав. – Не могу лишь понять, к чему в нем белые коровы?
   Поедем к Алексееву.

* * *

   У монастырских ворот Мирослав заставил всех снять шапки, а сам отправился в келью за Алексеевым. Привел он его минут через двадцать, бледного, худого, незнакомого. Так как его пошатывало, он держался за плечо Мирослава.
   С боевым другом сердечно поздоровались.
   – А ко мне дочка приезжала, – собравшись с силами, сообщил Алексеев. – Взрослая – десять лет, а меня совсем не помнит.
   – С женой? – спросил Скиф.
   – С моей сестрой. Жена, говорит, и думать про меня забыла. , – Брат Александр, – сказал Мирослав. – Ты в монастыре всех нас к богу ближе. Растолкуй поганский сон. Скиф, расскажи ему про промысел дьявольский.
   Скиф скомканно рассказал о кукле, шахте и убитой женщине на козлах.
   – Грех как бы над ней сотворили, – смутился Алексеев. – Или вы шутите, ребус такой загадывая?
   – Считай, что ребус, – буркнул Засечный.
   – Возможно такое совпадение, – оживился Алексеев, – шахта для ракетной установки плюс коровы и туман – это около местечка Белокоровичи, в Житомирской области. Я в тех краях срочную служил.
   Его слова подействовали на всех как удар грома. Но больше других обрадовался Лопа, получивший поддержку своему толкованию сна Скифа.
   – Вот видите, человек то же самое говорит, потому что душа его не в суете пребывает.
   Алексеев проводил всех в просторную трапезную с длинными дощатыми столами, которые монахи поливали кипятком из чайников и скребли большими кухонными ножами.
   Там все молча ели постную кашу.
   На Алексеева каждый из них смотрел так, словно хотел запомнить его на всю оставшуюся жизнь. После прощания он спросил слабым голосом:
   – Как вы думаете, надежда есть, что она когда-нибудь меня вспомнит?
   – Кто она? – рассеянно спросил Скиф.
   – Жена… – смущенно ответил Алексеев.
   – А как же, Сашка, без надежды-то? – похлопал его по плечу Засечный, но глаза отвел в сторону.

* * *

   Красное солнце коснулось верхушек высоких елей, и сразу от них до стен монастыря поползли длинные тени.
   Алексеев стоял у монастырских ворот и неподвижным взглядом провожал виднеющуюся еще на снежной дороге с черными лужами белую чужеземную машину, на которой покидали монастырь его товарищи.
   Недавно с ним попрощалась дочка, сегодня – боевые друзья-побратимы…

Глава 32

   В Киев добрались чартерным рейсом из Калуги втроем, не считая Волка, – Скиф, Лопа и Засечный.
   Мать городов русских встретила их озабоченной беготней прохожих и звонкой лаянкой в магазинах на всех языках мира, но все же город, как и прежде, в большинстве своем продолжал разговаривать на русском языке.
   Из гостиницы "Братислава" позвонили Ворону.
   – Слышь, дед, тут ни в одну гостиницу с собакой не пускают. Вот порядочки, – пожаловался в трубку Засечный. – Только в одном месте, в "Братиславе", и согласились нас взять на постой, да и то только с разрешения директора гостиницы. Хоть и болгарин этот директор, но хороший человеке. Христо Роглевым зовут его.
   – Киньте вы: этого пса.
   – Нет, дед, мы тут с Христо покорешились, так он псу отдельный номер выделил.
   – Ну дай бог ему здоровья. Но в гостинице не задерживайтесь. Тут мои знакомцы вывели меня на одну информационную фирму, которая радиолюбителей обслуживает строго конфиденциально и за великие гроши. Они посадили все переговоры Мучника по вертушке на магнитофон. Заодно согласились послушать и царского однофамильца. Я вам скоро позвоню и дам адреса. Ночь в гостинице перекантуйтесь, а утром сваливайте.

* * *

   Ворон обещал позвонить через полчаса и обещание сдержал. Дал несколько: адресов своих лагерных дружков.
   – Держи в узде Засечного, когда с моими корешами разговаривать будет, – сказал он Скифу.
   – Его удержишь.
   – Главное, к телкам пахановским не клейтесь и не пейте, как насосы. А теперь слушай главную новость.
   Мучнику было уже несколько звонков от похитителей. Два из Киева, три из Житомира. В Фастове мои киевские кореша чуть не схлестнулись с какими-то московскими гастролерами, у которых в машине спали маленькая пацанка и взрослая баба. К утру мальчики Сидора Тихого вам нужную информацию, уверен, еще подкинут. Не верь бабкам-гадалкам, а прислушивайся к местной блатоте, те на земле обеими ногами стоят, а не в облаках летают.
   После такого инструктажа на душе повеселело.
   На следующий день горе-рейнджеры, сменив Дарницу на Подол, устроились на квартире, больше напоминавшей притон. Хозяин в одной майке и трусах по колено щеголял своими живописными наколками по всему телу. Веселые ребятишки окружали Сидора Тихого. Пили, как в прорву, но больше подливали гостям.
   Засечный только отдувался и вытирал губы. Сразу было видно, что тут его больше всего уважали за шрам. Скифа же единодушно принимали за кавказца.
   Каждый норовил рассказать, какие великие проекты они проворачивали на Кавказе и какие Левоны и Гиви их брали в долю. Скиф не стал их разубеждать.
   С Лопой мерились ростом, он и тут оказался выше всех. Понравилось всем, что разговаривал с украинским выговором, как все южнорусские казаки. Перед тем как разойтись, веселые ребята выложили на стол все деньги, что имели при себе в карманах, и даже "зеленые".
   Пахан вел себя удивительно. Гостей уложил на высокие перины, сам лег на полу. Долго рассказывал про последние киевские разборки. Вспоминал старые добрые времена, когда он корешился с Пацей Рыжим и Тройнятами.
   – Я деда Ворона уважаю, – сказал им на прощание Сидор Тихий. – Он меня вот таким пацаном отогрел у лагерного костра. Я на первую ходку, как простодыра деревенский, влетел за изнасилование. Попробовал, называется, бабу. Бугаи здоровые задрали телку, а я рядом постоял. Вот и влепили мне пятерку за компанию. Если б не Ворон, быть мне по моим годам на зоне казенной невестой.

* * *

   Наутро на квартиру пахана позвонил некий молодой ученый и попросил пригласить к телефону руководителя российской экологической экспедиции пана Луковкина.
   Он долго благодарил московскую штаб-квартиру организации "зеленых" "Радуга" за предоставление гранта их киевским коллегам из солидарной организации "Вэсэлка".
   Скиф чуть было не послал его спросонья ко всем чертям, но когда украинский "коллега" предложил ему съездить в радиологическую экспедицию на самый север Украины, он мигом очнулся от сонного наваждения и с радостью принял приглашение посетить лабораторию украинских коллег, заслышав про машину, которую им решили предоставить на две недели.
   Хозяйки притона, две вертлявые девицы, никого не отпустили, пока не напекли пирогов в дорогу и основательно не опохмелили путешественников-экологов.
   – Киньте, хлопцы, дурное. На что вам эти мудроголовые экологи, – отговаривал перед дорогой пахан. – Я дам вам две машины и целую роту братанов с перьями и пушками.
   – Спасибо, – сказал Скиф. – Дело щепетильное, пусть все будет не по уголовке.
   Пахан долго присматривался к гостям и все раздумывал, на какое же такое дело отправляет под самым его носом свою банду старый Ворон. Неужто украденная девчонка стоит таких грошей?

* * *

   В штаб-квартире экологической организации "Вэсэлка" молоденький очкарик долго жал им руки и разливался в благодарностях за столь щедрый грант – прямое финансовое вливание под исследовательские программы, подаренные московскими коллегами.
   Был он маленький, тщедушный, но такой боевитый, хоть сейчас на надувной лодке под атомоход или с киркой на бульдозер.
   В знак благодарности он предложил им симпатичный ниссановский микроавтобус с оформленной доверенностью на вождение и командировочные удостоверения. Вдобавок ко всему приготовили им полный комплект армейской полевой радиодозиметрии, без которой любому экологу в экспедиции просто делать нечего.
   Особенно нужны экологам оказались цейсовские бинокли и приборы ночного видения.
   Попалишь морщился от такой оперативности.
   Засечный тоже кривился.
   – Что-то здесь не похоже на паханские замашки Ворона, – выразил он свои опасения Скифу.
   – Я тоже думаю, такая оперативность больше в духе Романова, – ответил Скиф. – Не пойму, зачем им это, но чую, духом Конторы пахнет.
   – За свое дитя не только гэбэшникам, самому черту душу продашь! Бери и дареному коню в зубы не заглядывай, – посоветовал после недолгого размышления Лопа.

* * *

   В тот же день не мешкая выехали на Коростень, а к вечеру добрались до Белокоровичей, вся местность вокруг которых оказалась грандиозным полигоном бывших ракетных войск стратегического назначения бывшего Союза.
   На самой границе с Белоруссией, в глухом болоте, с помощью падких на дармовую выпивку браконьеров команде Скифа удалось узнать, что в лес за деревней Ботивка стали наведываться какие-то "новые русские" или "новые украинцы". Пытаются расплачиваться за молоко зелеными американскими бумажками, а бабки шарахаются от них, как от нечисти.
   – Далы мени ту гумажку, якись-то нерусский на нэй намалеванный. Щоб тебе перекосыло, погань, яки ж то гроши? Шо на их куплять можно?

* * *

   К заброшенному военному объекту по раскисшим лесным дорогам можно было подъехать только на хорошем джипе. Поэтому они оставляли свой микроавтобус километра за два до нужного места и месили талый снег до самого сосняка, где с деревьев можно было бы вести незаметно наблюдение за объектом, а недовольного Волка оставляли сторожить машину.
   И лишь на третий день Скиф услышал со стороны, где замаскировался на сосне Засечный, утиное скрипучее кряканье. Он бы еще соловьем среди зимы запел, недовольно подумал Скиф, наводя бинокль на высунувшегося из хвои Засечного. Тот настойчиво тыкал рукой в сторону деревянной сараюшки.
   Скиф протер линзы и подкрутил фокус. Он долго водил биноклем, ощупывая кусты рядом с ветхим строением, пока не выплыла перед ним в окулярах из полутьмы курносая рожа Хряка, одетого в военный бушлат…

Глава 33

   В Цюрихе с утра шел холодный дождь. За его завесой почти не просматривались богатые дома, оснащенные охранной автоматикой и отрезанные от остального мира высокими ажурными заборами.
   Николай Трофимович Костров вышел из такси на пересечении двух аллей и, подняв воротник пальто, направился к воротам неприступной обители. Еще на подходе он заметил, как задвигались под козырьками на столбах телевизионные камеры наружного наблюдения. По тому, как они уставились объективами в его сторону и замерли, он понял, что люди из службы безопасности Империи внимательно разглядывают его.
   "Сейчас они доложат Хозяину, и он, как всегда, встретит меня с распростертыми объятиями в холле, – подумал Костров. – – Переоденусь в сухую одежду и наконец-то высплюсь".
   Но от времени, когда он нажал на кнопку звонка, и до того, как ворота разъехались, ждать под дождем пришлось минут пятнадцать. За это время он вымок до нитки.
   "Что бы это значило? – чувствуя стекающую по спине холодную воду, с нарастающей тревогой думал он. – Неужто Романов сдал меня Коробову?"
   Три дня назад Костров позвонил из Лондона в Москву и дал согласие Романову обменять "зеленый лимон" на оригинал "чистосердечного признания"
   Кобидзе. Еще он предупредил, что со своего счета в Австрии переведет "лимон" на его счет не ранее чем через месяц, чтобы не привлечь этой операцией внимания к их персонам Интерпола и заграничной агентуры Инквизитора. Романов хоть и был взбешен, но вынужден был согласиться и обещал хранить "чистосердечное признание" Кобидзе за семью печатями.
   "Почему на этот раз Коробов не встречает меня с распростертыми объятиями? Может, пока не поздно, скрыться отсюда и залечь где-нибудь в Европе до лучших времен? – чувствуя страшный озноб, думал Костров, но, поразмышляв, он пришел к выводу:
   – Если бы Романов заложил, то впустили бы сразу и больше никогда бы не выпустили… А раз держат, как шавку, под дождем, значит, просто на что-то сильно гневаются Виктор Иванович".
   Когда Костров готов был уже перед воротами свалиться в обморок от озноба, на дорожке показались два коробовских телохранителя-швейцарца, ни слова не понимающие по-русски. В холле, бесцеремонно обыскав гостя, они провели его в каминный зал и встали застывшими куклами у дверей.
   Коробов, сидевший у камина спиной к двери, долго не поворачивался и не предлагал ему сесть. Кострову пришлось даже напомнить о своем присутствии кашлем.
   Крутанув желваки и не поворачиваясь. Коробов показал на кресло.
   – Меньше всего в сложившихся обстоятельствах ожидал, Фармазон, увидеть тебя в своем доме, – глухо сказал он.