Страница:
– Можно поговорить с тобой? – спросил Макон, голос которого выдавал, насколько он юн.
– Конечно, друг мой, – ответил Эйнон, подчеркивая предпоследнее слово. Произнося его, он вдруг понял, что это верно, и почувствовал себя чуть менее одиноко.
– Это насчет Веннемы.
– Женщины, которую мы нашли в Суаке Странников?
Макон тяжело опустился на землю.
– Да. Я не могу перестать думать о ней.
Эйнон вспомнил, как они впервые увидели ее. Оставив колонну за пределами суака, они с Маконом проехали по селению, спрашивая о любых сведениях про пограничные набеги, какими могли располагать местные. Большинство тех, с кем они говорили, скептически смотрели на них, не веря, что саранахи осмелились бы когда-нибудь на подобный набег, особенно теперь, когда четты объединены. Лишь когда они уже добрались почти до конца главной улицы, их перехватил один старик.
– Вы спрашиваете о саранахах? – обратился он к ним. Эйнон кивнул. – У меня под опекой есть одна женщина. Вам следует повидать ее.
Эйнон с Маконом спешились и последовали за стариком к его дому. Зайдя, он усадил их, подал вина.
– Меня зовут Кайякан, – представился он.
– Я слышал о тебе, – вспомнил внезапно разволновавшийся Макон. – Верно, мой брат с большой похвалой говорил о тебе.
– Твой брат?
– Гудон из клана Белого Волка.
– А, мне следовало бы узнать тебя. – Он посмотрел на Эйнона. – А тебя я знаю, вождь клана Лошади.
Эйнон хмыкнул.
– Ты один из шпионов Кориганы?
Кайякан улыбнулся и развел руками.
– Если желаешь, называй меня именно так, хотя за тобой я никогда не шпионил.
Эйнон опустил взгляд. Он знал, это было правдой. За последний год он узнал, что шпионы Кориганы работали на окраинах или вообще за пределами Океанов Травы, защищая интересы всех кланов. Коригана, похоже, в самом деле действовала как королева ВСЕХ четтов.
– Ты что-то говорил о женщине у тебя под опекой?
Кайякан кивнул.
– Она добралась до суака примерно тридцать дней назад. Приехала на вконец загнанной кобыле и сама была настолько измотана, что чуть не умирала. Она сумела пробормотать несколько слов о военном отряде, но ей никто не поверил. Те, кто ее нашел, привели ее ко мне.
– К тебе что, всегда приводят незнакомцев? – спросил Эйнон.
– Я известен своим интересом к миру за пределами суака. Такое – редкость среди живущих здесь купцов.
– Значит, они не настоящие четты, – выпалил Эйнон.
– Потому что озабочены лишь собственными делами? А так ли уж давно подобное описание подошло бы к любому клану в степи?
Эйнон отмахнулся. Ему сейчас было не до споров.
– Женщина? – настойчиво повторил он.
– Она здесь, но, возможно, будет не в состоянии многое вам рассказать. Когда ее доставили ко мне, она была без сознания. Несмотря на все мои усилия, она несколько дней не приходила в себя, а когда наконец пришла, то не могла – или не хотела – говорить. Она сидит в отведенной для нее комнате и глядит невидящим взором в западное окно. А руки держит на коленях, чтобы те не тряслись.
Эйнон с Маконом переглянулись.
– Отведи нас к ней, – попросил Эйнон.
Кайякан провел их в небольшую чистую комнату с низкой койкой и грубо сколоченным стулом. На стуле этом сидела женщина, казавшаяся на первый взгляд очень старой: сгорбившаяся, съежившаяся, с исхудалыми руками и ногами и острыми, как камни, локтями и коленями. Когда они приблизились к ней, Эйнон увидел, что на самом деле она очень молода, с гладкой кожей и ясным взором, устремленным на степь, что-то ищущим там.
Вождь задержал дыхание. Он ее знал. Она принадлежала к его клану. Дженроза Алукар была права. Задержанное дыхание наконец с содроганием вышло из его груди. Эйнон и не сознавал, насколько же сильно он надеялся, что магичка ошиблась.
– Веннема?
Женщина подняла взгляд на Эйнона и совершенно застыла.
Эйнон опустился на колени рядом с ней и заключил ее лицо меж ладоней.
– Веннема? Что с тобой случилось?
Долгое время ничего не происходило, а затем по ее щеке скатилась единственная слеза. Она открыла рот, желая что-то сказать, но смогла лишь захрипеть.
– Что случилось, Веннема? – мягко повторил вопрос Эйнон.
Кайякан вышел из комнаты и вернулся с чашей вина. Поднеся чашу ко рту женщины, он медленно влил ей в рот немного вина. Она пригубила его, сглотнула и подняла руку оттолкнуть чашу. А потом снова открыла рот и пробормотала:
– Все погибли.
– Все погибли? – Эйнон услышал, как прервался его собственный голос.
Она медленно кивнула.
– Все погибли, – повторила она. – Мой муж. Мой ребенок. – Она вдруг схватила Эйнона за руки и затрясла его. – Мой ребенок! Погиб!
Эйнон обнял ее и прижал к себе настолько крепко, насколько смел. Слезы теперь обильно стекали по ее лицу, но она не издала ни звука, когда ее горе излилось из нее и поглотило их всех.
И теперь, под звездами, Эйнон спросил у Макона:
– И что именно ты о ней думаешь?
– Что ей не следует быть с нами. Ей следовало бы остаться в Суаке Странников.
– Согласен. Но ты готов привязать ее к стулу? А остановить ее можно было только так.
– Нет.
– Я видел, как ты разговаривал с ней.
– Я хочу побольше узнать о нашем враге.
– Она рассказала тебе что-то, чего мы еще не знаем?
– Нет.
Эйнон приподнялся на локте.
– Она тебе нравится.
– О ней некому позаботиться.
– Она четтка. И сама может о себе позаботиться.
– Все равно ей кто-то нужен.
– Ей нужны крепкая кобыла и крепкий меч… и возможность пустить их в ход против саранахов. И именно это я и намерен ей дать.
– Ты ее опекун.
Эйнон открыл было рот, собираясь сказать: «Конечно, она моя подопечная, раз вся ее семья погибла», когда сообразил, куда пытается направить разговор Макон. И вместо этого сказал:
– Веннема сильно пострадала.
– Я буду защищать ее.
– А что если ты или она не переживете грядущей зимы?
– Эта опасность грозит нам независимо от того, будем мы вместе или нет.
– Какие она испытывает к тебе чувства?
Макон беспомощно пожал плечами.
– Боюсь спрашивать. Ведь она так недавно потеряла всех, кого любила.
– Советую тебе ничего ей пока не говорить. Подождать.
– Посмотреть, уцелеем ли мы с ней, – кивнул Макон. – Я так и думал, что ты это скажешь.
– И ты знаешь, что именно так сказал бы и сам, будь ты вождем клана, а я женихом.
При этом последнем слове Макон резко поднял взгляд.
– Никакой я не жених… – начал было возражать он.
– Ты – Макон, командир трех эскадронов Красноруких короля Линана, воин, слава которого все растет, сын Правдоречицы, брат Гудона и друг Эйнона. И мы все в гуще войны, которая, возможно, не закончится при нашей жизни, сколь бы долгой она не оказалась для каждого из нас.
Макон обмяк и повалился на спину. Эйнон присоединился к нему и оба уставились на небо. Через некоторое время Макон спросил:
– А у тебя была жена?
– Да. Давным-давно.
– А дети у тебя были?
– Двое. Один умер при родах, вместе со своей матерью. А другая погибла в последней битве против отца Кориганы, приняв на себя предназначенное мне копье. Ей было тринадцать, но она уже убила трех врагов.
Эйнон попытался отгородиться от этих воспоминаний. Боль никогда не покидала, и лучше всего было просто не обращать на нее внимания, делать ее скорее частью своей нынешней жизни, чем минувшим этапом. Но он не мог оградить от них свой разум. Закрыв глаза, Эйнон снова увидел перед собой лица жены и дочери, и даже странное, холодное, лиловое существо, всего несколько мгновений бывшее его сыном. Он даже снова услышал его последнее слабое хныканье.
– Ты слышал это? – насторожился вдруг Макон и быстро встал. Эйнон моргнул, посмотрел на темный силуэт Макона.
– О чем ты говоришь?
– Слушай! – резко бросил Макон, глядя на запад.
Тут Эйнон поднялся на ноги и приставил ладони к ушам. Долгое время до них ничего не доносилось, и он уже собирался спросить Макона, что тот, собственно, услышал, когда с запада налетел легкий ветерок, и Эйнон услышал нечто, похожее на крик.
– Да. Но не знаю…
Новые звуки. Отчаяние. Боль.
– Боже! – закричал Эйнон. – Это они! Саранахи! Они атакуют еще один клан!
– Так близко? – недоверчиво спросил Макон.
– А почему бы и нет? Они ведь явно рыскали вдоль всей границы, выискивая те кланы, которые летом и осенью забредают далеко на юг. В конечном итоге мы обязательно должны были наткнуться на них или на их след. – Он повернулся и крикнул спящему лагерю: – Подъем! Подъем! Враг рядом! Враг рядом!
Откликнулись почти сразу же. Те, кто еще не уснул, будили своих товарищей, все седлали лошадей, набрасывали снаряжение, затаптывали костерки. К тому времени, когда колонна была готова скакать вперед, с запада галопом прискакали двое разведчиков, задыхаясь от душившей их новости. Эйнон схватил первого и крикнул ему в лицо:
– Далеко они?
Тот, похоже, удивился, что Эйнон вроде бы уже знает, о чем он хотел сообщить, но быстро собрался с мыслями.
– В часе быстрой езды. Я услышал шум боя, как только он начался.
– В часе? – воскликнул Макон. – Нам никак не поспеть вовремя!
– Боги, но мы попытаемся! – крикнул Эйнон и пришпорил лошадь, пустив ее быстрой рысью, которая будет пожирать лигу за лигой и все же к концу скачки оставит его кобылу достаточно сильной для атаки.
Колонна помчалась за ним. Макон скакал справа от Эйнона, и вождь вскоре заметил потихоньку пристроившуюся к ним третью фигуру. Он оглянулся и увидел решительный абрис лица Веннемы; в правой руке она уже сжимала саблю.
Декелон вышел из боя и быстро огляделся кругом. Его воины ударили со всех сторон, но из-за меньшей численности их теперешнего воинства часть четтов неизбежно должны были скрыться, большинство верхом. Вокруг него некоторые из саранахов принялись поджигать лагерь, и пламя почему-то делало темную ночь еще более непроглядной. Он быстро поискал взглядом Амемуна и догадался, что тот среди кучки воинов, окруживших группу упорных защитников и постепенно изматывающих их. Будь его воля, Декелон приказал бы своим воинам отойти и обрушивать на четтов стрелы залп за залпом, но энтузиазм жаждущего убивать Амемуна оказался слишком острым и слишком заразительным.
«Ему следовало бы родиться одним из нас, а не одним из этих мягкотелых жителей востока».
Он принялся обходить усеявшие землю тела, перерезая глотки раненым, забирая у них любые драгоценности или шикарное оружие. Он совершенно не представлял, сколько уже добычи собрал его военный отряд, но ее хватало для уверенности, что он обеспечил свою семью на два поколения, а то и больше. И так уже бывший некоронованным королем своего народа, Декелон даже подумывал о строительстве чего-то более постоянного, чем та расширенная хибара, в которой он жил сейчас. Наверное, что-то из камня, завезенного из Амана. А коль скоро у него будет дворец, неважно, насколько маленький по сравнению с чертогами в Пилле или Кендре, то в скором времени его будут и НАЗЫВАТЬ королём, и господство его рода в Саранахе будет полным.
Но только если он и его отряд вернутся в пустыню.
Он снова подумал о спасшихся четтах. Да, пора убираться домой. В скором времени кланы в этой части степи соединятся для обороны, а может, даже попытаются устроить охоту на его военный отряд.
С востока донеслись крики. Он поднял голову и удивленно хмыкнул. Некоторые из четтов решили не бежать, а предпринять последнюю героическую атаку. Амемун будет доволен.
Декелон опустился на колени – подобрать интересную с виду застежку, повертел ее в руках, ловя свет от горящего поблизости фургона. Хорошая работа. Вероятно, сделана в Верхнем Суаке. Отец много чего рассказывал ему о Верхнем Суаке, наверняка со временем все больше преувеличивая. Он хотел бы в один прекрасный день повидать это селение; может, и повидает, когда все закончится. Король Декелон, с дипломатической миссией от саранахов к четтам, от союзников победоносной королевы Аривы к потерпевшим поражение сторонникам убитого принца Линана. С предложением мира. Он улыбнулся про себя. За определенную цену. Он положил застежку в поясную сумку.
Новые крики с востока. Он снова взглянул в ту сторону и увидел, кто атаковал его военный отряд.
Эйнон сам себя удивил, оставаясь настолько спокойным, что возникало чуть ли не ощущение, словно он летел над Океанами Травы и управлял событиями, как один из богов. Когда они находились еще в двух лигах от лагеря четтов, мимо них пронеслись первые разрозненные группы беглецов, проскакав чуть дальше, развернулись и присоединились к хвосту колонны. Он дождался, пока до лагеря не осталась всего лига, и дал уланам занять место в авангарде и выровнять строй. В полулиге от лагеря он подал сигнал воинам своего клана собраться на противоположных флангах; они разделились, словно воды в дельте, и потекли на север и юг. В четверти лиги от лагеря он кивнул Макону, который сделал знак Красноруким выстроиться с саблями наголо позади улан. И только когда до врага оставалось меньше ста шагов, Эйнон пришпорил свою кобылу, пустив ее галопом, занял место во главе и взмахнул саблей. Уланы опустили копья и атаковали, земля и небо внезапно затряслись от топота их копыт. Краснорукие издали клич белого волка, и он эхом разнесся по степи, заставляя кровь врагов стыть в жилах.
Они пронеслись через лагерь, словно дикий ветер; ничто не могло устоять против этой атаки. Длинные кавалерийские копья протыкали бегущих саранахов, которые никогда не сталкивались ни с чем, похожим на атакующую кавалерию, пронзая им сердца, почки и легкие. А затем в толпу бегущих врубились Краснорукие, описывая большие дуги взмахами сабель, отсекающих головы с той же легкостью, что и руки. Проскакав через лагерь, уланы развернулись кругом и атаковали вновь. Строй их сделался менее ровным, а их цели теперь бросались наземь и поднимались только для того, чтобы нацелить удар мечом в брюхо лошади, но следом за уланами неслись спешившиеся теперь Краснорукие, настигали и убивали саранахов. Ни на востоке, ни на западе спасения не было, и поэтому саранахи, у которых осталась хоть капля сообразительности, бежали на север и на юг, прямо на поджидающие их стрелы лучников клана Лошади.
А затем битва закончилась, так же быстро, как и началась. Уланы проехали лагерь насквозь, высматривая, нет ли где еще врагов; Краснорукие проверили всех раненых, дабы спасти тех четтов, каких только смогут, и убить всех остальных, а верховые лучники постепенно сомкнули кольцо. В конце сражения Эйнон с Маконом оказались в центре лагеря, испытывая такое ощущение, словно в этом бою должно было быть что-то еще, что-то большее – больше резни и крови, больше отплаты за все смерти и уничтожение, причиненные саранахами их народу. Некоторые из воинов плакали оттого, что сами не нашли ни одного врага, которого смогли бы убить.
Все это время Эйнон казался отстраненным от происходящего и чувствовал себя обманутым. Его жгучая ненависть пряталась под ужасающим спокойствием и оставалась неутоленной. Она настолько переполняла его, что он думал, будто вот-вот лопнет.
– Вот, – сказал вдруг Макон, переворачивая ногой один из вражеских трупов.
– Что ты нашел? – невыразительно спросил Эйнон.
– Это не саранах.
Эйнон наклонился над телом.
– Я знаю эту одежду. Видел ее мальчишкой в Суаке Странников. Это аманит.
– Богатая одежда, – отметил Макон, обшаривая ее. – Кое-какие драгоценности. Четтская сабля. Он снял что-то с пояса и поднял, показывая Эйнону. – И вот этот маленький красавчик.
Эйнон взял кинжал, вынул его из ножен и коснулся языком клинка.
– Это был знатный человек или кто-то, связанный со знатной семьей. Сталь эта хорошая, не кованная. Радужная сталь. Инкрустированная золотом рукоять.
Макон хмыкнул.
– Теперь мы знаем, кто финансировал военный отряд такого масштаба.
Эйнон вдруг почувствовал, как мускулы его расслабились. Вот и отлично. Будут и еще.
– Теперь мы знаем, куда распространить нашу месть, – произнес он с чем-то, похожим на радость.
Утром, пока Эйнон толковал с уцелевшими четтами из спасенного ими клана, Макон отправился отыскивать Веннему. Он нашел ее сидящей рядом с трупом аманита. Она смотрела ему в лицо так пристально, словно пыталась там что-то найти. Макон опустился на колени рядом с ней и нерешительно, мягко положил руку ей на плечо.
– С тобой все в порядке?
– Он спас мне жизнь, – сказала она.
Макон моргнул, глядя на нее.
– Этот человек?
– Когда они напали на клан Лошади, этот человек убил саранаха, собиравшегося меня зарезать, а затем велел мне бежать.
Она взяла аманита за челюсть и подвигала ею вверх-вниз. Высохшая кровь потрескалась у него на губах.
– Почему? – спросила она у трупа. – Неужели ты мне не скажешь? – Она сильнее задвигала челюстью, и Макон услышал, как трещат от трупного окоченения мускулы.
– Нет, Веннема, – остановил он ее. – Прекрати это.
Вместо того, чтобы прекратить, она другой рукой схватила аманита за поредевшие седые волосы и принялась растягивать лицо в стороны.
– Почему ты не говоришь мне? – провизжала она.
Макон схватил ее за руки и попытался оттащить, но она внезапно поднялась, вырвалась из его рук, выхватила саблю и одним изящным, тяжелым ударом обрушила ее на шею аманита. Голова откатилась, и на траву полилась темная густая кровь.
– Я хотела умереть вместе с мужем и ребенком! – вскрикнула она и, упав на колени, обеими руками вогнала острие сабли в грудь аманита.
И повисла, держась за рукоять, внезапно затрясшись от всепоглощающих рыданий. На сей раз, когда хлынули слезы, они сопровождались воем – и вой этот разрывал сердце Макона. Он снова опустился на колени рядом с ней и обнял ее за плечи. Она еще плакала какое-то время, а потом обмякла, прижавшись к нему, уткнувшись лицом ему в плечо.
ГЛАВА 20
– Конечно, друг мой, – ответил Эйнон, подчеркивая предпоследнее слово. Произнося его, он вдруг понял, что это верно, и почувствовал себя чуть менее одиноко.
– Это насчет Веннемы.
– Женщины, которую мы нашли в Суаке Странников?
Макон тяжело опустился на землю.
– Да. Я не могу перестать думать о ней.
Эйнон вспомнил, как они впервые увидели ее. Оставив колонну за пределами суака, они с Маконом проехали по селению, спрашивая о любых сведениях про пограничные набеги, какими могли располагать местные. Большинство тех, с кем они говорили, скептически смотрели на них, не веря, что саранахи осмелились бы когда-нибудь на подобный набег, особенно теперь, когда четты объединены. Лишь когда они уже добрались почти до конца главной улицы, их перехватил один старик.
– Вы спрашиваете о саранахах? – обратился он к ним. Эйнон кивнул. – У меня под опекой есть одна женщина. Вам следует повидать ее.
Эйнон с Маконом спешились и последовали за стариком к его дому. Зайдя, он усадил их, подал вина.
– Меня зовут Кайякан, – представился он.
– Я слышал о тебе, – вспомнил внезапно разволновавшийся Макон. – Верно, мой брат с большой похвалой говорил о тебе.
– Твой брат?
– Гудон из клана Белого Волка.
– А, мне следовало бы узнать тебя. – Он посмотрел на Эйнона. – А тебя я знаю, вождь клана Лошади.
Эйнон хмыкнул.
– Ты один из шпионов Кориганы?
Кайякан улыбнулся и развел руками.
– Если желаешь, называй меня именно так, хотя за тобой я никогда не шпионил.
Эйнон опустил взгляд. Он знал, это было правдой. За последний год он узнал, что шпионы Кориганы работали на окраинах или вообще за пределами Океанов Травы, защищая интересы всех кланов. Коригана, похоже, в самом деле действовала как королева ВСЕХ четтов.
– Ты что-то говорил о женщине у тебя под опекой?
Кайякан кивнул.
– Она добралась до суака примерно тридцать дней назад. Приехала на вконец загнанной кобыле и сама была настолько измотана, что чуть не умирала. Она сумела пробормотать несколько слов о военном отряде, но ей никто не поверил. Те, кто ее нашел, привели ее ко мне.
– К тебе что, всегда приводят незнакомцев? – спросил Эйнон.
– Я известен своим интересом к миру за пределами суака. Такое – редкость среди живущих здесь купцов.
– Значит, они не настоящие четты, – выпалил Эйнон.
– Потому что озабочены лишь собственными делами? А так ли уж давно подобное описание подошло бы к любому клану в степи?
Эйнон отмахнулся. Ему сейчас было не до споров.
– Женщина? – настойчиво повторил он.
– Она здесь, но, возможно, будет не в состоянии многое вам рассказать. Когда ее доставили ко мне, она была без сознания. Несмотря на все мои усилия, она несколько дней не приходила в себя, а когда наконец пришла, то не могла – или не хотела – говорить. Она сидит в отведенной для нее комнате и глядит невидящим взором в западное окно. А руки держит на коленях, чтобы те не тряслись.
Эйнон с Маконом переглянулись.
– Отведи нас к ней, – попросил Эйнон.
Кайякан провел их в небольшую чистую комнату с низкой койкой и грубо сколоченным стулом. На стуле этом сидела женщина, казавшаяся на первый взгляд очень старой: сгорбившаяся, съежившаяся, с исхудалыми руками и ногами и острыми, как камни, локтями и коленями. Когда они приблизились к ней, Эйнон увидел, что на самом деле она очень молода, с гладкой кожей и ясным взором, устремленным на степь, что-то ищущим там.
Вождь задержал дыхание. Он ее знал. Она принадлежала к его клану. Дженроза Алукар была права. Задержанное дыхание наконец с содроганием вышло из его груди. Эйнон и не сознавал, насколько же сильно он надеялся, что магичка ошиблась.
– Веннема?
Женщина подняла взгляд на Эйнона и совершенно застыла.
Эйнон опустился на колени рядом с ней и заключил ее лицо меж ладоней.
– Веннема? Что с тобой случилось?
Долгое время ничего не происходило, а затем по ее щеке скатилась единственная слеза. Она открыла рот, желая что-то сказать, но смогла лишь захрипеть.
– Что случилось, Веннема? – мягко повторил вопрос Эйнон.
Кайякан вышел из комнаты и вернулся с чашей вина. Поднеся чашу ко рту женщины, он медленно влил ей в рот немного вина. Она пригубила его, сглотнула и подняла руку оттолкнуть чашу. А потом снова открыла рот и пробормотала:
– Все погибли.
– Все погибли? – Эйнон услышал, как прервался его собственный голос.
Она медленно кивнула.
– Все погибли, – повторила она. – Мой муж. Мой ребенок. – Она вдруг схватила Эйнона за руки и затрясла его. – Мой ребенок! Погиб!
Эйнон обнял ее и прижал к себе настолько крепко, насколько смел. Слезы теперь обильно стекали по ее лицу, но она не издала ни звука, когда ее горе излилось из нее и поглотило их всех.
И теперь, под звездами, Эйнон спросил у Макона:
– И что именно ты о ней думаешь?
– Что ей не следует быть с нами. Ей следовало бы остаться в Суаке Странников.
– Согласен. Но ты готов привязать ее к стулу? А остановить ее можно было только так.
– Нет.
– Я видел, как ты разговаривал с ней.
– Я хочу побольше узнать о нашем враге.
– Она рассказала тебе что-то, чего мы еще не знаем?
– Нет.
Эйнон приподнялся на локте.
– Она тебе нравится.
– О ней некому позаботиться.
– Она четтка. И сама может о себе позаботиться.
– Все равно ей кто-то нужен.
– Ей нужны крепкая кобыла и крепкий меч… и возможность пустить их в ход против саранахов. И именно это я и намерен ей дать.
– Ты ее опекун.
Эйнон открыл было рот, собираясь сказать: «Конечно, она моя подопечная, раз вся ее семья погибла», когда сообразил, куда пытается направить разговор Макон. И вместо этого сказал:
– Веннема сильно пострадала.
– Я буду защищать ее.
– А что если ты или она не переживете грядущей зимы?
– Эта опасность грозит нам независимо от того, будем мы вместе или нет.
– Какие она испытывает к тебе чувства?
Макон беспомощно пожал плечами.
– Боюсь спрашивать. Ведь она так недавно потеряла всех, кого любила.
– Советую тебе ничего ей пока не говорить. Подождать.
– Посмотреть, уцелеем ли мы с ней, – кивнул Макон. – Я так и думал, что ты это скажешь.
– И ты знаешь, что именно так сказал бы и сам, будь ты вождем клана, а я женихом.
При этом последнем слове Макон резко поднял взгляд.
– Никакой я не жених… – начал было возражать он.
– Ты – Макон, командир трех эскадронов Красноруких короля Линана, воин, слава которого все растет, сын Правдоречицы, брат Гудона и друг Эйнона. И мы все в гуще войны, которая, возможно, не закончится при нашей жизни, сколь бы долгой она не оказалась для каждого из нас.
Макон обмяк и повалился на спину. Эйнон присоединился к нему и оба уставились на небо. Через некоторое время Макон спросил:
– А у тебя была жена?
– Да. Давным-давно.
– А дети у тебя были?
– Двое. Один умер при родах, вместе со своей матерью. А другая погибла в последней битве против отца Кориганы, приняв на себя предназначенное мне копье. Ей было тринадцать, но она уже убила трех врагов.
Эйнон попытался отгородиться от этих воспоминаний. Боль никогда не покидала, и лучше всего было просто не обращать на нее внимания, делать ее скорее частью своей нынешней жизни, чем минувшим этапом. Но он не мог оградить от них свой разум. Закрыв глаза, Эйнон снова увидел перед собой лица жены и дочери, и даже странное, холодное, лиловое существо, всего несколько мгновений бывшее его сыном. Он даже снова услышал его последнее слабое хныканье.
– Ты слышал это? – насторожился вдруг Макон и быстро встал. Эйнон моргнул, посмотрел на темный силуэт Макона.
– О чем ты говоришь?
– Слушай! – резко бросил Макон, глядя на запад.
Тут Эйнон поднялся на ноги и приставил ладони к ушам. Долгое время до них ничего не доносилось, и он уже собирался спросить Макона, что тот, собственно, услышал, когда с запада налетел легкий ветерок, и Эйнон услышал нечто, похожее на крик.
– Да. Но не знаю…
Новые звуки. Отчаяние. Боль.
– Боже! – закричал Эйнон. – Это они! Саранахи! Они атакуют еще один клан!
– Так близко? – недоверчиво спросил Макон.
– А почему бы и нет? Они ведь явно рыскали вдоль всей границы, выискивая те кланы, которые летом и осенью забредают далеко на юг. В конечном итоге мы обязательно должны были наткнуться на них или на их след. – Он повернулся и крикнул спящему лагерю: – Подъем! Подъем! Враг рядом! Враг рядом!
Откликнулись почти сразу же. Те, кто еще не уснул, будили своих товарищей, все седлали лошадей, набрасывали снаряжение, затаптывали костерки. К тому времени, когда колонна была готова скакать вперед, с запада галопом прискакали двое разведчиков, задыхаясь от душившей их новости. Эйнон схватил первого и крикнул ему в лицо:
– Далеко они?
Тот, похоже, удивился, что Эйнон вроде бы уже знает, о чем он хотел сообщить, но быстро собрался с мыслями.
– В часе быстрой езды. Я услышал шум боя, как только он начался.
– В часе? – воскликнул Макон. – Нам никак не поспеть вовремя!
– Боги, но мы попытаемся! – крикнул Эйнон и пришпорил лошадь, пустив ее быстрой рысью, которая будет пожирать лигу за лигой и все же к концу скачки оставит его кобылу достаточно сильной для атаки.
Колонна помчалась за ним. Макон скакал справа от Эйнона, и вождь вскоре заметил потихоньку пристроившуюся к ним третью фигуру. Он оглянулся и увидел решительный абрис лица Веннемы; в правой руке она уже сжимала саблю.
Декелон вышел из боя и быстро огляделся кругом. Его воины ударили со всех сторон, но из-за меньшей численности их теперешнего воинства часть четтов неизбежно должны были скрыться, большинство верхом. Вокруг него некоторые из саранахов принялись поджигать лагерь, и пламя почему-то делало темную ночь еще более непроглядной. Он быстро поискал взглядом Амемуна и догадался, что тот среди кучки воинов, окруживших группу упорных защитников и постепенно изматывающих их. Будь его воля, Декелон приказал бы своим воинам отойти и обрушивать на четтов стрелы залп за залпом, но энтузиазм жаждущего убивать Амемуна оказался слишком острым и слишком заразительным.
«Ему следовало бы родиться одним из нас, а не одним из этих мягкотелых жителей востока».
Он принялся обходить усеявшие землю тела, перерезая глотки раненым, забирая у них любые драгоценности или шикарное оружие. Он совершенно не представлял, сколько уже добычи собрал его военный отряд, но ее хватало для уверенности, что он обеспечил свою семью на два поколения, а то и больше. И так уже бывший некоронованным королем своего народа, Декелон даже подумывал о строительстве чего-то более постоянного, чем та расширенная хибара, в которой он жил сейчас. Наверное, что-то из камня, завезенного из Амана. А коль скоро у него будет дворец, неважно, насколько маленький по сравнению с чертогами в Пилле или Кендре, то в скором времени его будут и НАЗЫВАТЬ королём, и господство его рода в Саранахе будет полным.
Но только если он и его отряд вернутся в пустыню.
Он снова подумал о спасшихся четтах. Да, пора убираться домой. В скором времени кланы в этой части степи соединятся для обороны, а может, даже попытаются устроить охоту на его военный отряд.
С востока донеслись крики. Он поднял голову и удивленно хмыкнул. Некоторые из четтов решили не бежать, а предпринять последнюю героическую атаку. Амемун будет доволен.
Декелон опустился на колени – подобрать интересную с виду застежку, повертел ее в руках, ловя свет от горящего поблизости фургона. Хорошая работа. Вероятно, сделана в Верхнем Суаке. Отец много чего рассказывал ему о Верхнем Суаке, наверняка со временем все больше преувеличивая. Он хотел бы в один прекрасный день повидать это селение; может, и повидает, когда все закончится. Король Декелон, с дипломатической миссией от саранахов к четтам, от союзников победоносной королевы Аривы к потерпевшим поражение сторонникам убитого принца Линана. С предложением мира. Он улыбнулся про себя. За определенную цену. Он положил застежку в поясную сумку.
Новые крики с востока. Он снова взглянул в ту сторону и увидел, кто атаковал его военный отряд.
Эйнон сам себя удивил, оставаясь настолько спокойным, что возникало чуть ли не ощущение, словно он летел над Океанами Травы и управлял событиями, как один из богов. Когда они находились еще в двух лигах от лагеря четтов, мимо них пронеслись первые разрозненные группы беглецов, проскакав чуть дальше, развернулись и присоединились к хвосту колонны. Он дождался, пока до лагеря не осталась всего лига, и дал уланам занять место в авангарде и выровнять строй. В полулиге от лагеря он подал сигнал воинам своего клана собраться на противоположных флангах; они разделились, словно воды в дельте, и потекли на север и юг. В четверти лиги от лагеря он кивнул Макону, который сделал знак Красноруким выстроиться с саблями наголо позади улан. И только когда до врага оставалось меньше ста шагов, Эйнон пришпорил свою кобылу, пустив ее галопом, занял место во главе и взмахнул саблей. Уланы опустили копья и атаковали, земля и небо внезапно затряслись от топота их копыт. Краснорукие издали клич белого волка, и он эхом разнесся по степи, заставляя кровь врагов стыть в жилах.
Они пронеслись через лагерь, словно дикий ветер; ничто не могло устоять против этой атаки. Длинные кавалерийские копья протыкали бегущих саранахов, которые никогда не сталкивались ни с чем, похожим на атакующую кавалерию, пронзая им сердца, почки и легкие. А затем в толпу бегущих врубились Краснорукие, описывая большие дуги взмахами сабель, отсекающих головы с той же легкостью, что и руки. Проскакав через лагерь, уланы развернулись кругом и атаковали вновь. Строй их сделался менее ровным, а их цели теперь бросались наземь и поднимались только для того, чтобы нацелить удар мечом в брюхо лошади, но следом за уланами неслись спешившиеся теперь Краснорукие, настигали и убивали саранахов. Ни на востоке, ни на западе спасения не было, и поэтому саранахи, у которых осталась хоть капля сообразительности, бежали на север и на юг, прямо на поджидающие их стрелы лучников клана Лошади.
А затем битва закончилась, так же быстро, как и началась. Уланы проехали лагерь насквозь, высматривая, нет ли где еще врагов; Краснорукие проверили всех раненых, дабы спасти тех четтов, каких только смогут, и убить всех остальных, а верховые лучники постепенно сомкнули кольцо. В конце сражения Эйнон с Маконом оказались в центре лагеря, испытывая такое ощущение, словно в этом бою должно было быть что-то еще, что-то большее – больше резни и крови, больше отплаты за все смерти и уничтожение, причиненные саранахами их народу. Некоторые из воинов плакали оттого, что сами не нашли ни одного врага, которого смогли бы убить.
Все это время Эйнон казался отстраненным от происходящего и чувствовал себя обманутым. Его жгучая ненависть пряталась под ужасающим спокойствием и оставалась неутоленной. Она настолько переполняла его, что он думал, будто вот-вот лопнет.
– Вот, – сказал вдруг Макон, переворачивая ногой один из вражеских трупов.
– Что ты нашел? – невыразительно спросил Эйнон.
– Это не саранах.
Эйнон наклонился над телом.
– Я знаю эту одежду. Видел ее мальчишкой в Суаке Странников. Это аманит.
– Богатая одежда, – отметил Макон, обшаривая ее. – Кое-какие драгоценности. Четтская сабля. Он снял что-то с пояса и поднял, показывая Эйнону. – И вот этот маленький красавчик.
Эйнон взял кинжал, вынул его из ножен и коснулся языком клинка.
– Это был знатный человек или кто-то, связанный со знатной семьей. Сталь эта хорошая, не кованная. Радужная сталь. Инкрустированная золотом рукоять.
Макон хмыкнул.
– Теперь мы знаем, кто финансировал военный отряд такого масштаба.
Эйнон вдруг почувствовал, как мускулы его расслабились. Вот и отлично. Будут и еще.
– Теперь мы знаем, куда распространить нашу месть, – произнес он с чем-то, похожим на радость.
Утром, пока Эйнон толковал с уцелевшими четтами из спасенного ими клана, Макон отправился отыскивать Веннему. Он нашел ее сидящей рядом с трупом аманита. Она смотрела ему в лицо так пристально, словно пыталась там что-то найти. Макон опустился на колени рядом с ней и нерешительно, мягко положил руку ей на плечо.
– С тобой все в порядке?
– Он спас мне жизнь, – сказала она.
Макон моргнул, глядя на нее.
– Этот человек?
– Когда они напали на клан Лошади, этот человек убил саранаха, собиравшегося меня зарезать, а затем велел мне бежать.
Она взяла аманита за челюсть и подвигала ею вверх-вниз. Высохшая кровь потрескалась у него на губах.
– Почему? – спросила она у трупа. – Неужели ты мне не скажешь? – Она сильнее задвигала челюстью, и Макон услышал, как трещат от трупного окоченения мускулы.
– Нет, Веннема, – остановил он ее. – Прекрати это.
Вместо того, чтобы прекратить, она другой рукой схватила аманита за поредевшие седые волосы и принялась растягивать лицо в стороны.
– Почему ты не говоришь мне? – провизжала она.
Макон схватил ее за руки и попытался оттащить, но она внезапно поднялась, вырвалась из его рук, выхватила саблю и одним изящным, тяжелым ударом обрушила ее на шею аманита. Голова откатилась, и на траву полилась темная густая кровь.
– Я хотела умереть вместе с мужем и ребенком! – вскрикнула она и, упав на колени, обеими руками вогнала острие сабли в грудь аманита.
И повисла, держась за рукоять, внезапно затрясшись от всепоглощающих рыданий. На сей раз, когда хлынули слезы, они сопровождались воем – и вой этот разрывал сердце Макона. Он снова опустился на колени рядом с ней и обнял ее за плечи. Она еще плакала какое-то время, а потом обмякла, прижавшись к нему, уткнувшись лицом ему в плечо.
ГЛАВА 20
Стоя в тронном зале Аривы Розетем, окруженный роскошью двора и самыми могущественными и влиятельными гражданами Кендры, разодетыми в самые пышные свои наряды, Оркид Грейвспир поймал себя на мыслях о своем покойном племяннике.
Оркид чувствовал себя виноватым оттого, что был не в состоянии скорбеть по нему так, как ему хотелось. Ведь Сендарус в столь многих отношениях был для него тем сыном, которого он всегда хотел иметь, и являлся главным стержнем в плане брата Оркида поднять Аман из вассального государства до равного с Кендрой партнера в королевстве Гренда-Лир. И все же вместо скорби он думал: мог ли кто просчитать все возможности чьей-то жизни?
Он наблюдал за сидящей на троне Аривой – и канцлер в нем восхищался той манерой, с которой она выполняла свои официальные обязанности, постоянно сохраняемой ею осанкой, ее отстраненностью и величием; и в то же время мужчина в нем любовался женщиной, которую любил, как он прекрасно понимал, больше почти всего остального.
«Почти всего остального», – сказал он себе, зная, что его работа на благо Амана стояла за всем, совершенным им во взрослой жизни.
«Наверное, до нынешнего времени, – добавил он, признавая, что смерть Сендаруса высвободила полную силу его чувств к Ариве; чувств, которые он подозревал в себе много лет, но всегда держал на привязи. – Но не проси большего, старина. Теперь я могу любить во имя долга».
Будь здесь сейчас Амемун, Оркид бы обратился к нему и спросил его о возможностях, содержащихся в одной жизни, и он чуть ли не слышал голос старого королевского советника, говорящий ему: «Много возможностей, но выбор всегда один».
Ему вдруг подумалось, что он ощутил присутствие старого друга, и Оркид даже полуобернулся через плечо, проверить, нет ли его здесь. Но там стоял всего лишь какой-то член Двадцати Домов, игнорируя его и сосредоточив все внимание на королеве. Взгляд канцлера снова остановился на Ариве; в ее чертах, в ее голосе, в ее действиях была видна красота, сила и честь. В последние дни он обнаружил, что даже когда она не находилась рядом с ним, его мысли вертятся вокруг нее, нарушая его спокойствие и сосредоточенность. Он признавал, что испытываемое им чувство было ничем иным, как страстью, и печально улыбнулся, подумав, что Амемун восхитился бы изяществом сочетания долга и страсти, хотя последняя по-прежнему сбивала его с толку; в жизни Амемуна так и не нашлось времени для страсти.
Оркид теперь постоянно подыскивал предлоги побыть с Аривой. Как некогда, выполняя свои обязанности канцлера, он с удовольствием заботился обо всех мелочах, так теперь он собирал их как вопросы для обсуждения в приватных беседах с королевой. Когда она что-то брала, он воображал, что это его рука; когда она чего-то касалась, он воображал, будто она касается его щеки; когда она говорила, он воображал, будто ее слова предназначались только для него.
Оркид понимал: он снова сделался подобным ребенку – в столь многих отношениях он ощущал себя беспомощным и подверженным чувствам, от которых у него теперь не было защиты в виде долга. Он оказался одержимым всеми возможностями, которые теперь содержались в его жизни – и знанием, что все они ровным счетом ничего не значат, если Арива не сделает тот единственный выбор, которого он так отчаянно жаждал: не полюбит его в ответ.
Деджанус не посмел сам явиться на огненное погребение; слишком много золотых ушло на убеждение хозяина таверны «Пропавший Моряк» помалкивать о том, что коннетабль был с Иканой в ту ночь, когда она умерла. Или о том, что тело ее было покрыто ужасными кровоподтеками, а левая скула раздроблена. И все же, когда он узнал от одного из слуг в таверне – и еще одного из своих осведомителей, – что пепел Иканы был брошен в море близ порта, дабы какую-то часть его могло унести ветром или течениями в ее родную провинцию Луризия, он позаботился посетить то место и бросил в воду последнюю золотую монету, чтобы помочь ей в пути. Это успокоило его совесть и даже помогло ему прослезиться.
Но все же, вздохнул он про себя, отворачиваясь от моря и направляясь обратно во дворец, она сама в этом виновата.
Он – словно дух стихии, думалось ему. Дикий и чистый, и чувства его такие же изначальные, как сама жизнь, не скованные тесными общественными рамками, самообманом или странными обычаями. Он будет проходить по этому миру неиспорченным, оставляя в покое, когда не беспокоили его, но без сожалений, словно страшная буря, отвечая на любую угрозу.
Шагая по нагретым теплой осенью улицам, окруженный сильным и гордым городом, с высящимся над миром дворцом Кендры, он не боялся ничего. День ему нравился намного больше, чем ночь; дцем все было ясно видно и не составляло труда разоблачить обман; он мог уверенно шагать по улицам, с твердой убежденностью в собственной силе и готовности воспользоваться ей. В подобный день он мог даже противостоять Оркиду.
За исключением того, что в этот день в том не было нужды. Теперь он командующий Великой Армией. Он прославится на весь мир. Деджанус Завоеватель. Даже имя хваленого Генерала, Элинда Чизела, потускнеет в сравнении с ним; и по иронии судьбы произойдет это за счет сына самого Генерала. Который также был сыном ведьмы Ашарны, напомнил он себе, великого врага работорговцев, великого врага наемников.
– Великой суки, – ухмыльнулся он про себя.
Он поднял взгляд на дворец, в котором жила новая сука, отродье Ашарны. Когда он покончит с Линаном и его сбродом четтских кочевников, она поневоле будет полагаться на него в обеспечении своей безопасности. Он станет самым могущественным человеком в королевстве. Даже Оркид Грейвспир, канцлер, аманит, враг, сойдет на нет в тени, которую будет отбрасывать на королевство Деджанус.
И в тот день, в тот славный день, он больше ничего не будет бояться.
Впервые в жизни Олио чувствовал себя ответственным перед самим собой. Ему довелось уже вкусить ответственности – по отношению к сестре, а позже ко всем больным и умирающим, которых, по его мнению, он мог исцелить – но теперь принц видел, что все это носило отпечаток легкомыслия, так как он не понимал необходимости взять на себя заботу о собственной судьбе, того вступления в настоящую взрослость, которое наступает с ясным пониманием собственной смертности и уязвимости перед внешними событиями.
Мгновенное осознание осенило его тем утром, когда он одевался. Он облачился в одежду и повесил на шею Ключ Сердца. Он увидел отражение Ключа в высоком зеркале, и оно привлекло его внимание. Такой простой, прекрасный амулет. Он похитил у него разум и так неохотно вернул его. Виноват был сам Олио. Он словно ребенок, играл с предметом огромной мощи и едва-едва спасся.
Он отвел взор от амулета, встретился взглядом со своим отражением, и какой-то миг не узнавал стоящего перед ним человека. Именно эта неожиданность встречи с самим собой, более зрелым, более мудрым и пострадавшим, и заставила Олио понять, что за его собственную жизнь не мог нести ответственность никто, кроме него. И раз он принц королевства – и, что гораздо существенней, брат Аривы – его жизнь будет проведена на службе королевству, но ту часть, которая принадлежала ему и только ему одному, он мог теперь делить с другими или держать в стороне, как уж сочтет нужным.
Он подошел к столу и перебрал лежащие там бумаги. Это были протоколы заседаний совета, оставленные для него Харнаном Бересардом. Ему требовалось нагнать много пропущенного. Он выглянул в окно. Сияло солнце, погода стояла теплая. Он предпочел бы прогуляться в порт и поглядеть на море, смотреть, как отплывают корабли с наполненными ветром парусами, слушать, как перекликаются в вышине пустельги и чайки.
Оркид чувствовал себя виноватым оттого, что был не в состоянии скорбеть по нему так, как ему хотелось. Ведь Сендарус в столь многих отношениях был для него тем сыном, которого он всегда хотел иметь, и являлся главным стержнем в плане брата Оркида поднять Аман из вассального государства до равного с Кендрой партнера в королевстве Гренда-Лир. И все же вместо скорби он думал: мог ли кто просчитать все возможности чьей-то жизни?
Он наблюдал за сидящей на троне Аривой – и канцлер в нем восхищался той манерой, с которой она выполняла свои официальные обязанности, постоянно сохраняемой ею осанкой, ее отстраненностью и величием; и в то же время мужчина в нем любовался женщиной, которую любил, как он прекрасно понимал, больше почти всего остального.
«Почти всего остального», – сказал он себе, зная, что его работа на благо Амана стояла за всем, совершенным им во взрослой жизни.
«Наверное, до нынешнего времени, – добавил он, признавая, что смерть Сендаруса высвободила полную силу его чувств к Ариве; чувств, которые он подозревал в себе много лет, но всегда держал на привязи. – Но не проси большего, старина. Теперь я могу любить во имя долга».
Будь здесь сейчас Амемун, Оркид бы обратился к нему и спросил его о возможностях, содержащихся в одной жизни, и он чуть ли не слышал голос старого королевского советника, говорящий ему: «Много возможностей, но выбор всегда один».
Ему вдруг подумалось, что он ощутил присутствие старого друга, и Оркид даже полуобернулся через плечо, проверить, нет ли его здесь. Но там стоял всего лишь какой-то член Двадцати Домов, игнорируя его и сосредоточив все внимание на королеве. Взгляд канцлера снова остановился на Ариве; в ее чертах, в ее голосе, в ее действиях была видна красота, сила и честь. В последние дни он обнаружил, что даже когда она не находилась рядом с ним, его мысли вертятся вокруг нее, нарушая его спокойствие и сосредоточенность. Он признавал, что испытываемое им чувство было ничем иным, как страстью, и печально улыбнулся, подумав, что Амемун восхитился бы изяществом сочетания долга и страсти, хотя последняя по-прежнему сбивала его с толку; в жизни Амемуна так и не нашлось времени для страсти.
Оркид теперь постоянно подыскивал предлоги побыть с Аривой. Как некогда, выполняя свои обязанности канцлера, он с удовольствием заботился обо всех мелочах, так теперь он собирал их как вопросы для обсуждения в приватных беседах с королевой. Когда она что-то брала, он воображал, что это его рука; когда она чего-то касалась, он воображал, будто она касается его щеки; когда она говорила, он воображал, будто ее слова предназначались только для него.
Оркид понимал: он снова сделался подобным ребенку – в столь многих отношениях он ощущал себя беспомощным и подверженным чувствам, от которых у него теперь не было защиты в виде долга. Он оказался одержимым всеми возможностями, которые теперь содержались в его жизни – и знанием, что все они ровным счетом ничего не значат, если Арива не сделает тот единственный выбор, которого он так отчаянно жаждал: не полюбит его в ответ.
Деджанус не посмел сам явиться на огненное погребение; слишком много золотых ушло на убеждение хозяина таверны «Пропавший Моряк» помалкивать о том, что коннетабль был с Иканой в ту ночь, когда она умерла. Или о том, что тело ее было покрыто ужасными кровоподтеками, а левая скула раздроблена. И все же, когда он узнал от одного из слуг в таверне – и еще одного из своих осведомителей, – что пепел Иканы был брошен в море близ порта, дабы какую-то часть его могло унести ветром или течениями в ее родную провинцию Луризия, он позаботился посетить то место и бросил в воду последнюю золотую монету, чтобы помочь ей в пути. Это успокоило его совесть и даже помогло ему прослезиться.
Но все же, вздохнул он про себя, отворачиваясь от моря и направляясь обратно во дворец, она сама в этом виновата.
Он – словно дух стихии, думалось ему. Дикий и чистый, и чувства его такие же изначальные, как сама жизнь, не скованные тесными общественными рамками, самообманом или странными обычаями. Он будет проходить по этому миру неиспорченным, оставляя в покое, когда не беспокоили его, но без сожалений, словно страшная буря, отвечая на любую угрозу.
Шагая по нагретым теплой осенью улицам, окруженный сильным и гордым городом, с высящимся над миром дворцом Кендры, он не боялся ничего. День ему нравился намного больше, чем ночь; дцем все было ясно видно и не составляло труда разоблачить обман; он мог уверенно шагать по улицам, с твердой убежденностью в собственной силе и готовности воспользоваться ей. В подобный день он мог даже противостоять Оркиду.
За исключением того, что в этот день в том не было нужды. Теперь он командующий Великой Армией. Он прославится на весь мир. Деджанус Завоеватель. Даже имя хваленого Генерала, Элинда Чизела, потускнеет в сравнении с ним; и по иронии судьбы произойдет это за счет сына самого Генерала. Который также был сыном ведьмы Ашарны, напомнил он себе, великого врага работорговцев, великого врага наемников.
– Великой суки, – ухмыльнулся он про себя.
Он поднял взгляд на дворец, в котором жила новая сука, отродье Ашарны. Когда он покончит с Линаном и его сбродом четтских кочевников, она поневоле будет полагаться на него в обеспечении своей безопасности. Он станет самым могущественным человеком в королевстве. Даже Оркид Грейвспир, канцлер, аманит, враг, сойдет на нет в тени, которую будет отбрасывать на королевство Деджанус.
И в тот день, в тот славный день, он больше ничего не будет бояться.
Впервые в жизни Олио чувствовал себя ответственным перед самим собой. Ему довелось уже вкусить ответственности – по отношению к сестре, а позже ко всем больным и умирающим, которых, по его мнению, он мог исцелить – но теперь принц видел, что все это носило отпечаток легкомыслия, так как он не понимал необходимости взять на себя заботу о собственной судьбе, того вступления в настоящую взрослость, которое наступает с ясным пониманием собственной смертности и уязвимости перед внешними событиями.
Мгновенное осознание осенило его тем утром, когда он одевался. Он облачился в одежду и повесил на шею Ключ Сердца. Он увидел отражение Ключа в высоком зеркале, и оно привлекло его внимание. Такой простой, прекрасный амулет. Он похитил у него разум и так неохотно вернул его. Виноват был сам Олио. Он словно ребенок, играл с предметом огромной мощи и едва-едва спасся.
Он отвел взор от амулета, встретился взглядом со своим отражением, и какой-то миг не узнавал стоящего перед ним человека. Именно эта неожиданность встречи с самим собой, более зрелым, более мудрым и пострадавшим, и заставила Олио понять, что за его собственную жизнь не мог нести ответственность никто, кроме него. И раз он принц королевства – и, что гораздо существенней, брат Аривы – его жизнь будет проведена на службе королевству, но ту часть, которая принадлежала ему и только ему одному, он мог теперь делить с другими или держать в стороне, как уж сочтет нужным.
Он подошел к столу и перебрал лежащие там бумаги. Это были протоколы заседаний совета, оставленные для него Харнаном Бересардом. Ему требовалось нагнать много пропущенного. Он выглянул в окно. Сияло солнце, погода стояла теплая. Он предпочел бы прогуляться в порт и поглядеть на море, смотреть, как отплывают корабли с наполненными ветром парусами, слушать, как перекликаются в вышине пустельги и чайки.