Экслер Алекс. Свадебное путешествие Лелика

   — Леха, берегись Славика, — сказал Макс. — Он становится опасен. Он меня скоро трахнет прямо на стойке.
   — Я не позволю! — решительно заявил Лелик. — Ты моя невеста.
   — Я Христова невеста, — сообщил Макс. — Я решил, что посвящу себя Богу. Пусть он меня трахнет. Кстати, Лех, еще два косяка?
   — Да, — кивнул Лелик. — Два косяка и два пива. В горле сохнет. И Славику пива возьми. А то его без пива колбасит. Я боюсь, он тебя трахнет. А я этого не переживу.
   — Ребята, — сказал Славик, — как же мы классно путешествуем.
   — Офигительски, — согласился Лелик.
   — У него уже есть пиво, — сказал Макс. — Он приносил, я помню.
   Лелик посмотрел на стол. Перед Славиком пива не было.
   — Славик, — спросил друга Лелик. — Где пиво?
   — В баре, — ответил Славик с блаженной улыбкой на лице.
   — А та кружка, которую ты сюда принес? — продолжал допытываться Лелик.
   — Она улетела, — объяснил Славик. — Ей здесь стало скучно.
   — Что-то круто его торкнуло, — сказал Макс Лелику. — С одного-то косяка. Мы, например, еще ни в одном глазу.
   — Даже и не в двух, — согласился Лелик. — Меня вообще не цепляет. Возьми мне тогда еще вискаря.
   — А мне можно еще вискаря? — спросил Макс, изображая из себя застенчивую ученицу очень средней школы.
   — Можно, любимый, — сказал Лелик. — Тебе сегодня все можно.
   — Не называй меня «любимый», — сказал Макс. — Конечно, мне приятны твои искренние чувства, но я буду бояться, что ты вдруг сменил ориентацию. Ты же понарошку меня называешь «любимый»?
   — Конечно, понарошку, козел, — разозлился Лелик. — Ну что ты за человек? Ругаешь тебя — недоволен, ласковые слова говоришь — еще больше недоволен.
   — Ребята, — ласково сказал Славик, — не ругайтесь, прошу вас.
   — Ты вообще молчи, — сказал ему Макс. — У тебя уже кружки улетают в теплые края. Сиди тихо и не буянь.
   — Она скоро вернется, — убежденно сказал Славик. — Налетается и вернется.
   Макс плюнул и отправился к стойке за алкоголем и косяками.
   Лелик, которому было противно смотреть на блаженную физиономию Славика, начал пялиться в висевший напротив экран, где мельтешили какие-то видеоклипы. Причем музыка, доносящаяся из колонок, к этим клипам совершенно точно не имела ни малейшего отношения.
   Лелик не был фанатом видеоклипов. Он вообще не понимал, что люди в них находят. Нет, конечно, когда клип снимался на какой-нибудь забавный сюжет — это другое дело, думал Лелик, но когда там просто мельтешат на экране какие-нибудь негры, размахивающие руками, или белые, старательно изображающие из себя негров, — вот такие клипы понять невозможно. Тупизна какая-то, думал Лелик, посматривая на экран, где как раз мельтешили негры, старательно размахивающие руками.
   Макс что-то долго не возвращался, углубившись в беседу с барменом (Лелик еще подумал, каким образом Макс с ним объясняется, когда он знает всего по пять слов на английском, немецком и французском), Славик совсем ушел в какие-то свои мысли, и Лелику ничего более не оставалось, как продолжать глазеть на эти чертовы клипы…
   Однако минут через пять Лелик вдруг стал понимать, что там к чему. Оказывается, негры не просто так дергали своими пальцами! Они этими пальцами подчеркивали ритм, четкий ритм, который стал проникать в каждую клеточку тела Лелика, несмотря на то что музыка из колонок этому ритму не соответствовала. Лелик понял, что этот ритм — очень важен и нужен. Он заряжает человека энергией, заставляет его жить, дыша полной грудью, зовет к свершениям и вдохновляет на подвиги.
   Все— таки они симпатичные, эти негры, растроганно подумал Лелик. Ведь если подумать, что у них в жизни есть, кроме музыки, ритма, баскетбола и песен? Ничего! Но они же не унывают, а выходят на улицу -ну, прямо как в этом клипе, — танцуют в своих дурацких вязаных шапочках, четко отбивая ритм, и вдохновляют нас, белых, на подвиги.
   Лелика это все действительно так вдохновило, что он начал руками на столе отбивать этот ритм и периодически вскрикивать: «Shit!» — прямо вместе с неграми. Впрочем, вероятно, они кричали что-то другое, ведь слов не было слышно, однако Лелик хотел бы надеяться, что они кричат именно это энергичное и зовущее к подвигам слово. Ему нравилось, как слово «shit» звучит в его устах. Лелик понял, что так он выглядит более значительно, а чтобы усилить впечатление, он сильно выдвинул вперед нижнюю челюсть, которая должна была придать волевое выражение лицу.
   — Эх, как бы такой пастью медку хлебнуть… — сказал внезапно вернувшийся Макс, глядя на Леликову челюсть. Лелик посмотрел на Макса очень высокомерно и ничего не ответил. Он посчитал ниже своего достоинства разговаривать с человеком, который ничего не понимал в видеоклипах и волевых челюстях.
   — Ну что замолкли-то, подруги? — забеспокоился Макс, чувствуя, что компания разваливается на глазах. — Один скорчил такую блаженную физиономию, как будто случайно сел на ручку швабры, а второй так выпятил челюсть, что стал похож на бегемота. И все молчат. Вас что, уже торкнуло?
   — Выпить принес? — сухо спросил Лелик, который вдруг ощутил сильную жажду.
   — Ты сам не видишь, что ли? — ответил Макс, грохая на стол три кружки с пивом. — Славик, я еще и твою кружку поймал. Она над стойкой порхала. Хотела, тварь, улететь в теплые края, но я ее словил в силки собственного интеллекта.
   — Спасибо, Максимка, — растроганно сказал Славик, взял кружку с пивом, отпил от нее глоток и поставил мимо стола. Кружка упала на палас, постеленный у стены, и разбилась.
   — Кажется, — сказал Макс, — я понял, куда делась предыдущая кружка. Слав, мне бы не хотелось тебя огорчать, но этот стол явно сантиметров на десять короче, чем тебе кажется. Скоординируй свои действия, плиз, а то я уже умучился беседовать с этим барменом языком знаков. Ну не виноват я, что он не понимает моего английского.
   — Твоего английского никто не понимает, — сурово сказал Лелик. — Причем ты — в первую очередь.
   — Ну как можно, — продолжал Макс, не слушая Лелика, — вообразить, что я хочу заняться любовью с кенгуру, когда я всего-навсего попросил три пива?
   — Если ты при этом вовсю размахивал руками, — сказал Лелик, — то я не удивлюсь. Кстати, Макс, ты гонишь. Как ты узнал про кенгуру, если не понимаешь, что он говорит?
   — Я это понял по его глазам, — объяснил Макс. — В глазах этого сукиного сына отражаются все его мысли. Скоро он достанет из-под стойки миску с пончиками и начнет ими нас обстреливать. Вот увидите.
   Лелик внимательно посмотрел в глаза Макса. Огонька безумия там пока еще не было видно. Наоборот, глаза поблескивали умом и сдерживаемым весельем. Лелик вдруг понял, что Макс тоже достоин занять место на Олимпе рядом с ним, великим Леликом, человеком с упрямой нижней челюстью, понимающим чаяния простых негров из клипа.
   — Макс, — сказал Лелик почти доброжелательно, — ты косяки принес?
   — Вот они, — ответил Максимка, вываливая на стол три самокрутки. — Это самые бронебойные. Я сказал, что его краснодарский чаек нас не цепляет.
   — Славику бронебойную нельзя, — предупредил Лелик. — Он и так уже всех любит. Хочешь, чтобы он нас трахнул?
   — Партия все продумала, — самодовольно ответил Макс. — Одна из них — очень слабая.
   — Какая? — спросил Лелик, глядя на самокрутки. Они были абсолютно одинаковые.
   Макс задумался.
   — Баран ты, Макс, — не выдержал Лелик. — Неужели нельзя было пометить?
   — Я не могу думать сразу за всех, — разозлился Макс. — Если тебе надо, сходи к бармену и спроси.
   Лелик молча взял самокрутки и отправился к бармену.
   — Есть ли среди них слабый вещь, а остальные сильный? — спросил он бармена по-английски.
   Тот вежливо улыбнулся, но ничего не ответил. Лелик поворошил в голове остатки английского, выстроил другую фразу и пошел на второй заход:
   — Здесь две сильный наркотик, а одна — слабый. Не будете ли вы так любезны сказать, где слабина?
   Бармен внимательно посмотрел на самокрутки, пытаясь определить на глаз.
   — Боюсь, что я не могу точно сказать, где какой наркотик, — признался он. — Они выглядят одинаково.
   — А как я могу уточнить? — поинтересовался Лелик.
   — Выкурить их, — посоветовал бармен. — Если увидите, что я превратился в грифона — это сильный наркотик. Если же на моем месте окажется всего-навсего Вупи Голдберг — значит, это слабенькая травка.
   — Спасибо, — с ненавистью в голосе ответил Лелик, — вы мне очень помогли…
   — Что сказал бармен? — поинтересовался Макс, когда Лелик вернулся.
   — Бармен сказал, что если у тебя отвалятся уши — значит, это сильный наркотик. А если нос — значит, слабый, — грубо ответил Лелик.
   Макс поморщился и сказал:
   — Косяки делают тебя агрессивным и неостроумным. Это плохо. Завязывай ты, Лелик, с этим делом. Агрессивность тебе не идет. Выглядит очень искусственно.
   Лелик не стал спорить с Максом, взял себе косяк, прикурил и стал глубоко затягиваться. Макс схватил вторую самокрутку и тоже стал курить. Один Славик ничего не делал, а просто смотрел на мир с блаженной физиономией.
   — М-да-а-а-а, — сказал Макс через десять минут, докурив свою самокрутку. — Ну так это другое дело. ЭТО ЖЕ ДРУГОЕ ДЕЛО! — вдруг заорал он на весь бар. Однако никто в его сторону даже и не обернулся. — Вот это цепануло! — продолжал орать Макс. — Меня даже краснодарская кона-коно-кононо-пелька-пелька так не цепляла. Эх, епс, надо бы что-нибудь сотворить эдакое!
   — Вот орет, вот орет, — умилился Лелик, которого новый косяк привел в благодушное настроение. Сейчас ему казалось, что негры на экране уже не зовут в бой, а манят куда-то к цветущим лугам с душистым клевером и ромашками, куда можно лечь, расслабиться и побыть наедине с самим собой и природой.
   — Я хочу на природу, — застенчиво сказал Лелик.
   — Не вопрос! — заорал Макс. — Сортир у них в глубине, за бильярдом! Леха, пойдем в бильярд играть!
   — Я не в том смысле, — объяснил Лелик. — Я хочу на траву, чтобы клевер и ромашки.
   — Слав, — сказал Макс, прекратив орать, — наш Лелик превратился в корову. Давай его подоим?
   — Я не корова, — сказал Лелик и хихикнул. — Я маленький белый аист, — застенчиво сообщил он.
   — Ты приносишь детей? — поинтересовался Макс.
   — Нет, — также застенчиво ответил Лелик. — Дети очень тяжелые, они выпадают у меня из клюва, падают и разбиваются.
   — Блин, я-то думал, почему в Москве вдруг резко упала рождаемость! — возмутился Макс. — Оказывается, этот летающий баран их просто не доносит до места.
   — Надо люльку к шее привязать, — вдруг вступил в разговор Славик. — Тогда перестанут выпадать.
   — Слышишь, Лелик, — сказал Макс. — Надо люльку.
   — Хорошо, — покорно сказал Лелик. — Можно люльку. Но тогда я упаду. Она тяжелая. А в ней еще маленькие засранцы.
   — Зато дети останутся целы, — успокоил его Макс.
   — Я упаду в траву, — сообщил Лелик, — и буду лежать там обкаканный.
   — А памперсы на что?
   — В той стране, — объяснил Лелик, — где делают детей, нету памперсов. Они там очень плохо живут. Там сплошные луга с клевером и ромашками, и все обкаканные, потому что нет памперсов.
   — Мне в голову ударился пончик, — внезапно сообщил Макс. — Я же предупреждал! Это все бармен. Берегите головы, парни! Этот мужик опасен. Кто его знает, что у него внутри пончиков. Может, он туда запекает свинцовые бляшки.
   Лелик внимательно посмотрел на голову Макса.
   — У тебя в голове не торчат никакие пончики, — сообщил он. — Точно нету. Я все обсмотрел.
   Макс задумался на некоторое время.
   — Он не должен быть в голове, — наконец ответил он Лелику. — Он от головы отскочил. Или проскользнул внутрь. В любом случае ты его не увидишь. Это невидимые пончики, сделанные по американской технологии stealth.
   — Значит, пора уходить, — решил Лелик. — Раз нас тут обстреливают, значит, Максимкина жизнь в опасности. А поскольку я с вами двумя не взлечу, придется уходить огородами по клеверу и ромашкам.
   — Их же закакали, — вспомнил Славик.
   — Еще нет, — объяснил Лелик. — Я же сюда с детишками ни разу не долетел. Они все вываливались где-то в Гренландии.
   — Замерзли бедные крошки, — скривился Славик.
   — Да наплевать на этих засранцев, — ласково ответил ему Лелик. — Еще настрогают. Пошли отсюда. У Макса в башке уже полно пончиков. Думаешь, легко с пончиками в голове? Они же масляные! И в них, — сказал Лелик, понизив голос, — свинцовые бляшки.
   На улице было хорошо. На улице было очень, очень и очень хорошо: теплый осенний ветерок, радостные лица обкурившихся прохожих, общее состояние пофигистического праздника: сегодня гуляем, а завтра хоть потоп. Но невесело было на душе Лелика. Неожиданный кратковременный подъем, вызванный определенными химическими процессами в организме, внезапно сменился глубокой тоской. Лелик вдруг отчетливо понял, насколько глупой была вся эта затея: потратить кучу денег, чтобы поехать с двумя остолопами в Европу, причем ему же еще предстояло на одном из этих остолопов жениться, хоть и фиктивно. Дурак я, дурак, думал Лелик, с глубокой грустью ощущая, что он находится в совершенно чужой стране, в которой живут духовно неблизкие ему люди, а законы и традиции совершенно не совпадают с российскими. От всего этого Лелик впал в такую глухую тоску, что чуть не заплакал от жалости к себе и от тоски по Родине.
   Некоторое время Лелик шел по улице куда глаза глядят, прислушиваясь к тоске, тяжело ворочающейся внутри организма, а Макс со Славиком шли за ним, оживленно беседуя, не особенно обращая внимания на то, куда они идут.
   — Что-то граф Суворов заскучал! — вдруг крикнул Макс в спину Лелику.
   — Отстань, старуха, я в печали, — ответил Лелик с чувством глубокого отвращения и к Максу, и к самому себе.
   — Слышь, Славик, — громко сказал Макс, — непорядок! У брата депрессняк. Он больше не маленький белый аист. Он кусок несчастья.
   — Отстаньте от меня, — сказал Лелик. — Я кусок несчастья. Пусть так.
   — Надо вмазать, — решительно заявил Макс. — Так нельзя. Праздник только начался, а у тебя депрессняк.
   — Не поможет, — уныло ответил Лелик.
   — Поможет, — уверенно заявил Макс. — Кстати, вон кофишоп светится. Пошли за мной… — С этими словами Макс нырнул в дверь очередного заведения, и Лелику со Славиком ничего больше не оставалось, как последовать за ним…
   Этот кофишоп сильно отличался от того, в котором они только что были. Тот был сильно похож на классическую пивнушку, — собственно, он ею и являлся, — а данное заведение более походило на то, о чем рассказывал Славик. Никакого бара здесь не было, и алкоголь в заведении вообще не подавался. Все было выполнено в мрачных темных тонах, на стене висел огромный портрет Боба Марли, а из колонок доносилась тихая музыка регги.
   — О, — сказал Славик. — Наконец-то типично растаманское заведение. А то я уж думал, что мне все приснилось.
   — Кстати, мне здесь нравится, — сказал Макс, оглядываясь вокруг. — Тихо, спокойно, да и обои веселенькие. Чей это портрет? Бога Джа?
   — Ну, почти, — сказал Лелик, депрессия которого куда-то ушла так же внезапно, как и появилась. — Это Боб Марли. Видать, здесь можно достать чудной сенсимильи.
   — Хочу сенсимилью! — заблажил Макс. — Всю жизнь мечтаю попробовать сенсимилью!
   Друзья подошли к небольшому прилавку и стали изучать меню подаваемых в заведении наркотиков. Что интересно, выбор здесь был на порядок богаче, чем в баре. Список занимал два разворота книжечки и изобиловал такими названиями, большинство из которых никто из ребят ни разу не слышал.
   — О, — сказал Макс, — сенсимилья! Вот она, голуба! Лелик, мне три.
   — Да куда тебе три? — недовольно сказал Лелик. — Возьмем по одной, там видно будет. Может, еще не понравится.
   — Понравится, понравится, — уверенно сказал Макс. — Это же культовая штука. Я чувствую, что сегодня стану растаманом. Я уже ощущаю свое духовное единение с богом Джа.
   — И что говорит тебе бог Джа? — поинтересовался Лелик.
   — Он говорит — хорош триндить, покупай косяки, — сказал Макс.
   Лелик, ничего на это не ответив, приобрел три самокрутки с сенсимильей, взял три кофе, и друзья сели за столик в самом углу заведения.
   — Да-а-а-а-а, — сказал Макс, сделав первую затяжку. — Это тебе не краснодарский чай из бара. Вот это дурь, это я понимаю. Правда, пивка не хватает, но это мы переживем. Будем кофейком оттягиваться.
   — Между прочим, в баре тоже хорошо цепануло, — сказал Славик. — Лелик вон даже аистом стал.
   — Подумаешь, — сказал Лелик, которого это напоминание неприятно кольнуло, — а ты вообще там любовью к Максу воспылал.
   — Меня всегда от косяков на любовь пробивает, — признался Славик. — Вероятно, я в душе очень хороший и добрый человек.
   — Я тоже хороший и добрый, — заспорил Макс, — я добрее всех вас вместе взятых. Заметьте, я даже бармена не пристрелил, хотя он в меня пончиком залепил.
   — Тебе почудилось, — сказал Лелик, затягиваясь. — Не было там никаких пончиков.
   — Были, — сказал Макс. — Меня же в голову что-то ударило, правильно?
   — Это была просто мысль, — сказал Лелик. — Первый раз за несколько лет тебе в голову ударила какая-то мысль. Поэтому ты ее и принял за пончик. Просто это для тебя не очень типичное состояние — мысль в голове.
   — Наезды, да? — спросил Макс. — Знаешь, друг мой, ты мне правду-матку не режь, и я тебе не буду. Сам знаешь, у тебя в глазах бревен — целую лесопилку можно открыть.
   — Что? — возмутился Лелик. — Да я чист, как кристалл. Как божественный кристалл!
   — Кто кристалл — ты кристалл?
   — Да, я кристалл! — запальчиво сказал Лелик. — Потому что только я ощущаю духовное единение. Причем не под воздействием психоделических компонентов. Я его ощущаю, потому что оно у меня в душе. Это потребность моего организма.
   — Ребята, не ругайтесь, — мирно сказал Славик, который уже несколько раз дернул косячок и лицо которого привычно стало растекаться в улыбке всепрощающей любви.
   — Хорошо, — спокойно сказал Макс, — тогда объясни мне, как ты понимаешь сущность растаманианства. Если, конечно, ты объединяешься с богом Джа, а не с каким-то там сраным Маниту.
   — Причем тут Маниту? — удивился Лелик. — Я духовно близок именно Джа! Джа — источник света в моей душе. Он заставляет сверкать божественный кристалл моего сознания, познания и восприятия.
   — Хочешь об этом поговорить? — поинтересовался Макс.
   — Да! — запальчиво сказал Лелик. — Я хочу об этом поговорить. Но не поговорить, а просветить вас, бредущих во мраке.
   — Хорошо, — сказал Макс, — я весь уши, как говорят англичане.
   — Я не могу говорить о вечном, когда ты несерьезен, — заявил Лелик, глубоко затягиваясь.
   — Я очень серьезен, брат, — сказал Макс действительно серьезным голосом. — Просвети меня, брат, не дай мне подохнуть во мраке.
   — Хорошо, — сказал Лелик. — Поговорим о растаманстве и о Джа в нашей душе.
   — Ребята, — заявил Славик растроганно, — как же я вас всех люблю.
   — Боже, Славика опять пробило на любовь, — с отвращением сказал Макс. — Как это однообразно!
   — Любовь — это хорошо, — решительно заявил Лелик. — Мы, кристаллы, любовь приветствуем. Потому что любовь — это одна из превалирующих составляющих растаманианства.
   — Бог Джа учил любить? — заинтересовался Макс.
   — Да, — решительно ответил Лелик, который чувствовал, что бог Джа сейчас говорит его устами. — Он учил любить, курить и размышлять над высокими материями.
   — Плоско, — сказал Макс. — Плоско и однобоко. Вот ты мне скажи, в чем вообще заключается суть растаманианства.
   — Суть этой религии, — ответил Лелик, — заключается в том, чтобы поднять простого эфиопского негра до уровня высшего самосознания.
   — То есть из простого эфиопского негра сделать еврея? — уточнил Макс.
   — Почему это еврея? — удивился Лелик. — Нет, не еврея.
   — А кого? Русского?
   — И не русского, — ответил Лелик. — Причем тут вообще национальности? Негр должен просветлеть!
   — Я знаю одного такого негра, — обрадовался Макс. — Это Майкл Джексон. Вот уж он просветлел так просветлел. Правда, не во всех местах, что было обнаружено во время полицейского осмотра, но, значит, парню над собой еще работать и работать.
   — Вы неправильно понимаете суть растаманианства, — внезапно вступил в разговор улыбающийся Славик, который уже добил свой косячок. — Суть растаманианства — это отрицание насилия и полная созерцательность. Человек должен прислушиваться к тому, что происходит у него внутри, не обращая внимания на внешние воздействия. А будит свой внутренний мир он посредством священной травы — конопли. Кроме того, есть еще растаманианские обряды, всякие фенечки, которые нужно носить, специальные шапочки, а также косички.
   — И тут специальные кепочки? — удивился Макс. — Да они все сговорились, что ли? Растаманианцы с иудеями курят одну и ту же траву, что ли?
   — Вот тогда, — продолжал Славик, не обращая на слова Макса никакого внимания, — ты поймешь и просветлеешь. Ты поймешь суть бога Джа, ты поймешь суть растаманианства, ты пройдешь духовным путем Растафари.
   Лелик слушал Славика с большим интересом. Его желание что-нибудь долго излагать по поводу бога Джа пропало так же внезапно, как и появилось, и Лелику сейчас хотелось только одного: подпереть голову кулаком и слушать, слушать, слушать Славика, который говорил такие важные и мудрые вещи.
   — Растафари, — продолжал Славик, — был королем, но одновременно и Богом! Он превращал воду в вино…
   — Уважаю, — сказал Макс, которого, как видно, косяк не цеплял.
   — Разговаривал с птицами, ходил по воде и воскрешал мертвецов. За это его все любили.
   — Особенно мертвецы и болтливые птички, — вставил Макс.
   — Макс, — сказал Лелик. — Сходи еще за косяками. И не перебивай Славика. А то убью.
   — Приятно слышать настоящего растаманианца, — сказал Макс, вставая и беря у Лелика деньги. — Доброта и сострадание из тебя так и прут. — С этими словами Макс отправился к стойке за косяками.
   — Продолжай, брат, — сдержанно сказал Лелик Славику. — Продолжай.
   Славик посмотрел Лелику в глаза, и они ощутили глубокое внутреннее единение.
   — Мы должны быть вместе, брат, — сказал Славик тихо и очень серьезно. — Только вместе мы сможем выжить в этом мире насилия и соблазнов.
   — Что нужно сделать? — тихо спросил Лелик, который чувствовал, что сейчас произойдет самое важное событие в его жизни.
   — Мы должны поцеловать портрет на стене, — так же тихо произнес Славик. — Через него в нас вольется бог Джа.
   — Но там же Боб Марли, — полувопросительно произнес Лелик.
   — Джа в нем, — очень серьезно сказал Славик. — Я это знаю.
   — Ну тогда пойдем, брат, — сказал Лелик. — Я готов.
   Они встали и направились к портрету Боба Марли, ступая степенно и величественно. Однако, когда друзья подошли поближе, выяснилось, что целовать портрет будет очень трудно. Просто потому, что он, во-первых, висел слишком высоко, а во-вторых, находился за небольшим барьером.
   — На нашем пути возникли препятствия, — задумчиво сказал Славик. — Злые духи мешают нам.
   — Мы их прогоним, — решительно сказал Лелик и направился к продавцу, рядом с которым Макс выбирал очередные косяки из меню.
   — Брат, — сказал он продавцу по-английски. — Мы обязаны поцеловать Джа.
   — Нет проблем, брат, — ответил продавец сонно.
   — Но мы далеки от портрета Джа, — пояснил Лелик.
   — Все далеки от портрета Джа, — ответил продавец. — Джа не любит раздавать свои портреты.
   — Но по стене стоит портрет Марли, — сказал Лелик.
   — Ты хочешь поцеловать Марли?
   — Нет, я бы был любезен хотеть поцеловать Джа. Марли — оно Джа сегодня.
   — Не вопрос, брат, — ответил продавец и полез куда-то под прилавок. Через несколько секунд он снова возник перед Леликом и протянул ему небольшую фотографию Боба Марли, выполненную в виде календарика. — Вот, брат, возьми.
   — Спасибо, брат, — поблагодарил его Лелик, взял календарик и отправился к Славику. Тот стоял перед портретом, молитвенно сложив руки на груди.
   — Будем целовать вот это, — сказал Лелик, протянув Славику календарик.
   — Что это? — брезгливо спросил Славик.
   — Это бог Джа, — торжественно ответил Лелик.
   — Это паршивый дешевый календарик, — ответил Славик. — Бог Джа висит на стене.
   — Ну не хочешь и не надо, — обиделся Лелик.
   В этот момент к ним подошел Макс.
   — Как дела, други? Достигли просветления?
   — Мы должны были поцеловать портрет бога Джа, — объяснил Лелик, — а он далеко висит. Я достал календарик с его изображением, а Славик недоволен.
   — Покажь календарик, — заинтересовался Макс. Лелик продемонстрировал. — Я бы тоже не стал это целовать, — заявил Макс. — Вот что надо целовать! — С этими словами он достал из кармана календарик, изображающий грудастую проститутку. Снизу был написан номер телефона. — Такую поцеловать — довольно естественно, — объяснил Макс. — А вот целовать Боба Марли — это не круто.
   — Он Джа, — нерешительно ответил Лелик.
   — Почем ты знаешь? — спросил Макс. — Он тебе справку показывал?
   Лелик задумался. Справку Боб Марли ему не показывал. И вообще вся эта затея показалась ему вдруг крайне глупой. Целовать какой-то портрет — фи…
   — Надоели мне эти косяки, — уныло сказал Лелик, когда они вернулись за столик. — Как-то странно это все цепляет. Ненадолго и как-то глупо. Пошли в отель, я спать хочу.