Федоров Александр. Кишка

Бред основательно терзал и наш разум. Все мы - члены терапевтического
сообщества - были весьма неблагополучны, мы были сильно тронутые умом!
Карл Ясперс (1883-1969) в своей примечательной книге, переведенной на
семнадцать иностранных языков, помнится, на тринадцатой странице так и
замечает: "Изначальное философствование обнаруживается как у детей, так и у
душевнобольных. Иногда - очень редко - путы общей зашоренности как бы
развязываются и начинает говорить захватывающая истина". Нет слов, Карл
Ясперс, безусловно, был наш человек, близкий по духу и философским
откровениям нашему братству, и мы с удовольствием приняли бы его в
нарождавшееся терапевтическое сообщество.
Однако тот же философ предупреждал, что "мы тем более не должны
принимать шифр (символ) действительности за живую реальность подобно
реальности вещей, с которыми мы имеем дело, постигая и потребляя их" (с.
37). Отсюда следовало, во-первых, то, что Карл, отойдя в 1969 году в лучший
мир, конечно же, не мог являться очным участником нашего сообщества. Он мог
только издалека, заочно, наблюдать за нашей неустанной, плодотворной
деятельностью, подавая особыми знаками (шифрами) дорогостоящие советы.
Во-вторых, было ясно, что нашему братству следовало быть крайне осторожными
с выбором для себя попутчиков из числа посвященных особ. Иначе говоря, мы
обязаны установить тщательный отбор компаньонов среди душевнобольных, а
также среди непосвященных - лечащего и административного персонала. И вот
рано утром, словно в пику словам популярной песни - "на заре ты меня не
буди", - я уловил правым ухом из верхнего угла, там, где смыкаются две стены
и потолок, "шифр". Быстро преобразовав вещий знак, идущий от недремлющего
Карла, я получил наводку: "Суть всякой догматики в том и заключается, что
объект как таковой принимается за собственное бытие".
Я оглянулся, ища "объект", мастерски маскирующийся в тумане нашего
"собственного бытия", а на самом деле по уши погрязшего во всякой догматике.
Глаз-алмаз сходу нарвался на койку Эйдемиллера: профессор почему-то накрылся
одеялом с головой, было слышно, что он всхлипывает и что-то шепчет сбивчиво,
но ритмично. Первым желанием было поднять братьев громким криком "в ружье".
Требовалось арестовать лазутчика, ибо было понятно, "по ком звенят
колокола"! Утреннее прозрение без обиняков указывало на тех, кто
"расплодился, и размножился, повзрослел и усилился чрезвычайно, и наполнил
собой землю ту"! Похоже, что Эйдемиллер пользовался под одеялом
передатчиком, если, конечно, не общался тесно с одним из своих предков -
Онаном. С тем самым! Завещавшим человечеству не покоряться браку без любви,
а решительно, ручным способом, разбрасывать драгоценное семя по долинам и по
взгорьям.
Но противник был один, а один, как известно, "в поле не воин"! В
молодости я прошел многое, в том числе и разные спортивные единоборства, так
что справиться с диверсантом-одиночкой мне не составляло труда. И опять из
своего угла Карл-заочник вкрадчиво и почти шепотом подсказал: "Если же
символы как материальное воплощение реального принимаются за само реальное,
то именно в этом и состоит, прежде всего, сущность суеверия, ибо суеверие -
это прикованность к объекту, тогда как вера уходит своим основанием в
Объемлющее". В этой фазе смятения моего духа, я ясно услышал голос
Ко-терапевта:
- Дмитрий, не суетись, оставь человека в покое, предоставь возможность
свободной личности забыться в делах рукотворных. Он не враг наш, а друг и
последователь, только он из отстающих!
Брат Александр развернул передо мной целую философскую повесть,
очаровавшую и всех остальных.
- Именно в соленом Великом Океане улеглись четыре заветных континента,
ориентированных по сторонам горы Сумеру. В центре континента, на земле из
золота стоит алмазный трон, и на нем восседают в абсолютном трансе
сбросившие последние оковы, достигшие Просветления.
Всем слушателям стало понятно, что сосредоточение, подобно алмазу, -
практика йоги, имеющая отношение к продвинутым буддистам. Она маркирует
смысловую целостность священного мирозданья. Александр Георгиевич продолжал
бред наяву:
- Известно, что солнце и луна могут стимулировать, либо нарушать
телесную жизнедеятельность живой материи - людей, зверей, растительности,
функции зрения. Но то - лишь экологический аспект. Но только сознание, его
кармическая мобилизация, продуцирующие жизнедеятельность, в конечном счете
ответственны за благоприятность или вредоносность влияния даже небесных
светил. Не надо забывать, что благие формы существования включают богов и
людей первой космической сферы - чувственного мира и существ мира не-форм.
Боги делятся на шесть классов: Четырех хранителей мира, Тридцати трех, богов
Яма, Пребывающих в состоянии блаженства, Наслаждающиеся магическими
творениями, Контролирующие наслаждения, магически созданными другими. Все
они способны наслаждаться, предаваясь разным формам любви.
Александр Георгиевич помолчал, как бы мобилизуя наше внимание, предавая
дополнительную весомость и значительность паузой своим умозаключениям, и
заявил:
- Эйдемиллер, без всяких сомнений, может относиться к Богам какого-либо
класса. А потому не надо ему мешать наслаждаться так, как он умеет, как
хочет, наконец, к чему его призывает его личная карма! К сожалению, если
верить буддистам, и Боги смертны. Правда, век их измеряется иными
интервалами времени.
Ко-терапевт опять помолчал со значительностью, затем принялся
расшифровывать и уточнять детали:
- Боги группы Ямы, например, придаются любви посредством только
объятий, но какие зато те объятия жаркие, горячие, незабываемые! Боги неба -
Тушита достигают кайф путем соприкосновения рук! Наслаждающиеся магическими
творениями удовлетворяются только улыбками. Другим Богам оказывается
довольно лишь взгляда. Присмотритесь, братья, к окружающим вас людям:
наверняка кто-то напомнит вам этих Богов.
Каждый впился взглядом в своего визави, гипнотизируя не только его
самого, но и стену, от чего красочное покрытие задымилось, и в воздухе
запахло копотью. Александр Георгиевич тем временем спокойно поскреб в паху и
заявил сокрушенно:
- Но нас-то с вами, пожалуй, в большей мере должны интересовать Боги из
компании Четырех хранителей мира, ибо среди них имеются уникумы - Держащие в
руках чашу, Носящие гирлянду, Всегда пьяные. Да и вообще, Боги чувственного
мира имеют почти сходную с людьми типологию сознания, их просто тянет к
лакомым объектам. В местах их обитания присутствует аура только
чувственно-эмоционального восторга, что дается за счет различных видов
наслаждения. По той же тропе должны следовать и люди!
И я поймался на эту приманку, стал по-новому понимать смысл жизни. Сами
собой родились нетвердые строки:

В себя понемногу внедряю йогу:
и радости блики мерцали на лике,
момент отражали, меня обнажали,
мечту увлекали, восторг утишали.
Четыре Великих Правителя Мира,
застряли на подвиге деспота Кира.
Меня ж, бедолагу, терзали наветы,
не смогут решить их йоги ответы!

Последняя ремарка Ко-терапевта, да и мои стихи, сняли напряжение в
коллективе полностью. Все члены терапевтического сообщества страстно
зачмокали губами и заприцыкивали языками. Лишь один Эйдемиллер никак не
хотел выбираться из-под одеяла, пытаясь создать ауру восторга в одиночку. Но
в том была его ошибка - карма действует на мирозданье только после
всеполнейшего объединения. Тут, в угоду восторженным обывателям, зазвучала
сказка в исполнении Александра Георгиевича:
- Возле основания лестницы, ведущей в Светлое пристанище, поселились
божественные гаруды, а в середине боги из группы Носящие гирлянды, наверху -
Сияющие счастьем. И, как водится, на четырех террасах по четырем сторонам
горы Сумеру обитают Четыре великих правителя, а вот уж дворцы богов группы
Тридцати трех расположены на самой вершине горы Сумеру. Птицы обитают на
всех уровнях небожительства - они-то и маркируют, а проще говоря, метят
экскрементами самые верхние пределы чувственного мира. Образ лестницы всегда
свидетельствует о возможности проникновения в более высокие сферы
мирозданья.
Я отвлекся от сказок о мирозданье, поскольку самое интересное у нас
всегда вышибает какая-нибудь пошлая, малозначительная реальность. Передо
мной стоял выбор: то ли молниеносно прекратить акт непонятного суеверия,
творимый Эйдемиллером, то ли "уйти основанием в Объемлющее" - а это уже
означало необходимость дождаться полной расшифровки "объекта", то есть
раскрыть до конца тайные замыслы профессора-психиатра, прячущегося под
личину психического больного. Я прикрыл глаза, оставив лишь узкие щелки, как
у татаро-монгола, для скрытного наблюдения и затих, затаился. Ждать пришлось
не очень долго. Резким рывком профессор сбросил одеяло на пол, глаза у него
сияли карим пламенем. Ох, красивы же породистые евреи в фазе духовного
подъема, близкого к гениальному проникновению: волосы превратились в копну
Эйнштейна, или Эйзенштейна, или Эпштейна, усы торчали, как длинношерстная
швабра уборщика кремлевских палат. Сам же Эйдемиллер, словно орел, вспорхнул
на краешек унитаза, крепко зацепившись ступнями, моментально превратившимися
в когтистые лапы хищника. Одним словом - картина живописная и не поддающаяся
описанию только словами - здесь были необходимы стихи и кисти известных
художников. Но с поэтами и владеющими кистью в тот момент случился затор. И
тут я ясно понял смысл замечания Карла Ясперса о том, что "Объемлющее - это
сознание разлома (Gebrochenheit) нашего философского мышления".
В глазах и движениях профессора Эйдемиллера ясно был виден "разлом", то
есть, иными словами, сто процентный Gebrochenheit! Вот что значит -
отрываться от коллектива! Он поднялся, как лунатик, и направился к чистой,
как "лист" нашей жизни вначале большого пути, к противоположной стене. В
правой руке замечался баллончик с красящим аэрозолем. Я помнил, что именно
такой баллончик на днях принесла ему Нина Викторовна - наш новый лечащий
врач. На миг в мою взлохмаченную голову пришло сомнение, скорее, простая
гипотеза: баллончик наполнен освежителем воздуха. Дело в том, что брат
Василий после варварской операции на брюшной полости, проведенной в качестве
экстренного потрошения профессором Мишей Королевым, сильно и настойчиво
портил воздух в палате. Он пукал с таким чревовещательным смаком, что мы
каждый раз ошибались. Мы бросались выносить вещи, думая, что прогремел взрыв
террориста, а надо было только вешать в воздухе заурядный топор. Причем,
ложную тревогу чаще всего он создавал за завтраком, обедом, ужином и
вечерним чаем. Ночью почему-то пуканье замирало и злые газы накапливались в
кишечнике про запас. В такой ситуации освежитель воздуха рано утром - совсем
не предмет роскоши, а первая необходимость. Но действия Эйдемиллера меня
насторожили - не освежать же стену он решил. Если бы это было так, то ее для
начала нужно испачкать чем-нибудь зловонным - но это уже не по части
интеллигента, профессора кислых щей! Профессор все греб и греб лунатически
негнущимися ногами к белой стене, и вот он достигает ее. Шипение из
баллончика, и густая красная краска пишет на стене строки, понятные только
истинному поэту, способному писать кровью:

Круг математики замкнут, но пуст -
метод познанья рождает лишь хруст.
Всю логику в формулу не запряжешь,
таинство мысли в костре не сожжешь.
Евклидовы поверья - простое суеверье.
Лобачевского взгляд грохнул в набат:
пятый постулат - зануда, враг, ренегат,
плоскость скривилась, мечта отелилась,
время с пространством совокупилось -
перпендикуляр с точкой, а луч с дочкой.
Современники не верили откровеньям,
тешились, козлы, гения вдохновеньем.
Только потомки да Энгель разобрались,
душою приняли, поверили, отозвались:
если не дюж - брось виртуальности гуж.
Мысль Gebrochenheit пошлет в офсайд!

Я понимал, что стал невольным свидетелем поэтического таинства, и на
моих глазах только что родился, может быть, самый великий поэт
современности. Мы, вся братия, терзали душу поэта, не давали вымолвить даже
одинокого слова, затыкали ему рот, как только он намеривался высказать
что-либо, рвавшееся из взволнованной души. Мы были склонны заподозрить
Эйдемиллера в пошлости и предрассудках. А у него в душе, оказывается, кипели
поэтические страсти, желавшие подарить нашему сообществу квинтэссенцию наших
общих творческих страданий. Только один беспокойный интеллигент с
неуравновешенной психикой сумел в лаконичной поэтической форме, шифром,
можно сказать, передать плоды наших многодневных размышлений.
От моих переживаний я был отвлечен громкой репликой:
- Блин! Я-то думал, что был Ко-терапевтом, на самом деле являлся
Ку-Ку-терапевтом. Проглядеть гениального поэта в нашей компании, затыкал ему
рот столько дней и ночей!.. Сплошной облом! - это проснулась совесть у брата
Александра, заговорившая на разных языках. Один из них был хорошо знаком
каждому русскому, поэтому, когда расцвела гирлянда матершины, никто не
удивился и не потребовал переводчика.
Я обернулся: вся честная компания, оказывается, уже давно, открыв
белоснежные ноги, поджав их по-турецки, сидела на койках и наблюдала бурное
фонтанирование таланта. Но странными были даже не белоснежные ноги, открытые
для всеобщего обозрения. Не истошный вой из-за двери Клары Николаевны,
силившейся прорваться на родительский утренник, понимая, что бывают моменты
в жизни, пропустив которые, потом будешь очень жалеть, - не это озадачивало
нас. Белую даму с правой куриной ногой удерживали санитары и медицинская
сестра, силясь объяснить ищущей женщине, что спозаранку рваться в мужскую
палату неприлично - "ребята еще не почистили зубы и не опорожнили мочевые
пузыри". Странность мы видели в том, что Эйдемиллер произнес вещий шифр -
"Объемлющего" и "Gebrochenheit"! Буквально все остальные братья - в том
числе, и брат Василий, осознающий величие события, а потому зажавший
анальное отверстие так прочно, что прекратилась порча воздуха, - сейчас
искали ответ только на один сигнал мистического откровения. Откуда в стихе
Эйдемиллера появились такие откровения? Как бы для разрешения сомнений, для
ответа на поставленный вопрос, на нашем потолке-экране засияли слова
известнейшего и признанного на Западе философа-мистика Плотина: "Часто,
когда я из дремоты тела пробуждаюсь к самому себе, я вижу поразительную
красоту и тогда совершенно твердо верю в свою принадлежность к лучшему и
высшему миру, во мне с силой действует прекраснейшая жизнь, и я становлюсь
единым с Божественным". Неужели же Эйдемиллер приблизился к православию,
отойдя от древнейшего иудаизма? Да, да мы все, вся братия - наше
терапевтическое сообщество, очнулись от дремоты. Присутствовало ощущение
единения с Божественным. Отсюда и открытие родства наших душ - через общие
слова и мысли, зашифрованные особыми знаками, понятными только Богу, да нам
многогрешным!
Мы, бесспорно, уже перешагнули через мистику мусульманских суфиев,
через сказки буддизма - мы, скорее всего, совершив диалектическую спираль,
приблизились к истокам православия! И Карл Ясперс-заочник теперь уже всем
подсказал из своего угла: "В мистическом опыте не может быть никакого
сомнения, так же как нет сомнения в том, что у каждого мистика в языке,
посредством которого он хотел бы сообщить себе, сущностное не
высказывается". Вестимо, вестимо... - мы принимали единую мысль, не
озвучивая ее, а наслаждаясь ее чувственным наполнением, резонирующим в нашей
душе, плоти, в мозгу. И прав, конечно, Ясперс, посчитавший необходимым
вовремя напомнить, что "мистик погружается в Объемлющее". Карл-заочник
быстро, быстро залепетал из своего угла, пытаясь нас обогнать, чтобы
предупредить о возможной опасности, связанной с банальными ошибками
интеллекта современного человека. Его скороговорка шептала всем нам одно и
тоже - общее: "То, что высказывается, вступает в субъект-объективное
разделение, это значит, вступает на путь бесконечного прояснения в сознании,
никогда не достигая полноты первоистока". Однако, как красиво оформлено!
Хотя, может быть, глупому эта фраза покажется пустым звуком, возникающим от
удара по порожней бочке. Вот в чем, оказывается, состоит весь фокус: нельзя
пытаться разобраться в том, в чем не возможно разобраться. Это только
большевики-головотяпы считали, что для пролетарского разума нет преград и
все в Природе, в Мирозданье им подвластно и покорно. Кто-то даже пытался
заявить всерьез, что "мы не будем ждать милостей от природы, взять их у нее
- наша задача". Вой сумасшедшего, да и только! Так может думать только
отсталый колхозник. Но мы-то не были до такой степени сумасшедшими. Мы-то
понимали, что главный принцип цивилизации гласит: "Живи так, чтобы не мешать
жить другим"!
Общее волнение молнией распространилось по Дому скорби: мы стали
получать телефонограммы даже из других, весьма далеких, отделений больницы -
их принимала дежурная медицинская сестра по внутреннему телефону. Многие
просто перестукивались с нами, используя старинную азбуку Морзе, от чего
помещения клиники наполнились различными ритмами, и мы стали опасаться
эффекта резонанса! Но шли сигналы и по компьютерной сети - через Интернет.
Несли телеграммы, письма и посылки замученные почтальоны и больничные
курьеры: одна телеграмма, забрызгана кровью, другая - испражнениями. Их
прислали из морга больницы. Не знаю, кто мог ее сочинить - по тексту не
понять - то ли перепившиеся санитары и врачи морга, то ли сами встряхнутые
экстраординарными событиями покойники? Мы даже и не подозревали, что в нашей
больнице находится на лечении так много образованных людей!
Однако, что-то таилось в атмосфере ответственных событий, какая-то
тайна присутствовала во всем том, что творилось сейчас вокруг. Мне даже
показалось, что в какой-то далекой и очень богатой стране готовятся страшные
события - возможно, террористический акт. Они обязательно должны будут
потрясти сознание всего прогрессивного человечества. И вот мне уже виделись
картины рушащихся небоскребов, хоронящих под обломками невинные тела и
выпускающие сквозь пудру строительной пыли метущиеся души. Печенью,
селезенкой, лимфатическим аппаратом своего организма я уже чувствовал
приближение страшных инфекций. Они были придуманы сверх-человеком как раз
для того, чтобы убивать жителей других стран. А теперь смертоносные споры
начали свою работу в стране избранных!
Страшные видения моментально оборвались, как только к нам в палату
постучались. Доставили необычную депешу - она наделала много шума в нашем
маленьком мирке. Она была сконструирована в форме стиха:

Коллеги!
Ваш друг наелся овощей
и обосрался, как кощей!
Решили:
падлу придушить -
зачем вонючке дальше жить!
Все:
петлю на шею и вилку в бок:
конец мученью - всем урок!
В палате:
звон, теперь мы бьем окно -
газону в дар пошлем говно!
P.S. Поэт Витя.

О поэте Викторе нам доселе было ничего не известно. Может быть, это был
и псевдоним. Но нотки трагизма и большой талант, читаемый по твердости
рифмы, музыке слов, а, самое главное, по понятийному фактору, были очевидны.
Кто был "вонючкой" - не трудно догадаться. То - наш бывший сотоварищ по
палате: Науманов опять опростоволосился. Надо было срочно спасать
необузданную вонючую плоть. Первым очнулся Эйдемиллер: он нажал кнопку
прикроватной сигнализации - по коридорам и палатам ударили колокола громкого
боя! Аврал! Свистать всех наверх! Санитары в ружье!
Воспользовавшись всеобщим смятением, мы ворвались в палату номер шесть,
где был заключен Вячеслав Германович Науманов, и практически в последний
момент вырвали его из рук разгневанных палачей. Предводителем у них был
Виктор Ермолович Каган - профессор от психиатрии, посетивший как-то нас на
обходе. Слов нет, Витя являлся настолько скромным человеком, что посчитал
лишним уведомить нас и администрацию больницы о своей срочной госпитализации
на отделение по поводу сезонного обострения шизофрении. Витя был выдающимся
поэтом от рождения. Он еще в пионерской организации был фанфаристом
(горнистом) и барабанщиком, урывками пишущим стихи на политические темы. На
музыку, творимую на пару с дружком Севой Морозовым, Витя еще в те далекие
годы, умело маскируясь под атеиста, сочинял недетские стихи, идеологически
выдержанные, но всегда с некой затаенной, как все эротическое в детстве,
лиричностью. Теперь талант Виктора вышел на свободу, освобожденный досрочно
за хорошее поведение!
В полной мере талант Виктора, как поэта, естественно, развернулся
только в медицинском институте. Здесь он много экспериментировал с "натурой"
из-за чего его чуть не вышибли из института. Спасло положение только то, что
растлил он совершеннолетнюю, а не подростка. К тому же секретарь комитета
комсомола института оказался и сам скрытым развратником, как-то сразу
понявшим боль и зов души рядового комсомольца. Короче говоря, он, как мог,
заступился за Виктора, и комсомольца взяли на поруки. Витя продолжал умело
находил интимное даже в занятиях нормальной и патологической анатомией. Но
стал делать это более скрытно. Словно специально, Виктор для активной
сублимации накопленной веками эротической экспрессии тешил плоть. Он как бы
отрабатывал социальный заказ - выполнял миссию необходимую элитному народу
для выживания. Витя не посещал синагогу, но много думал о ней, и его Бог
помог комсомольцу! Витя создал в институте студенческое литературной
сообщество. Из его богатых закромов он и черпал телесный и поэтический
материал. За чуткое отношение к рифме девочки боготворили Виктора. Богатый
жизненный опыт подвигнул молодого поэта и лекаря к занятиям психиатрией. Но,
как и должно быть для непростой личности, Витя шел до конца - стал прежде
кандидатом, а потом и доктором медицинских наук, выпустил ряд научных трудов
и сборник стихов камерного звучания. Его хватало на все, в том числе и на
алкоголизм, сексопатологию и шизофрению!
Можно было критиковать Виктора Ермоловича за излишнюю агрессивность,
привлекать же к уголовной ответственности в силу принадлежности к святому
клану шизофреников, было нельзя. Это понимали все, в том числе, и сам
вонючка. Но в психике и личностной позиции Науманова присутствовали
несовместимые генетические катаклизмы - они, как острые локти у
еврея-холерика, или скулы у татарина, выпирали из всей поведенческой схемы.
Он был до безобразия труслив, но его постоянно заносило. Его спасало лишь
то, что не каждому здравомыслящему человеку, столкнувшемуся с наумановским
пересолом, захочется бить забияке морду - хотя бы из милосердия, или лени.
Но вонючка относил это на счет своего демонизма. Он постоянно требовал
признания несуществующих у него талантов и при это страшно портил воздух в
помещении. Последний феномен, собственно, и был практически единственным
талантом, выделявшим его среди прочих больных. Не обнаруживая действительных
дарований, Вячеслав Германович старался выставить напоказ не рыцарский, а
"быдловский шлем". По нему хоть сапогом лупи - будет стоять только глухой
звон! Истерика валила из него, как из рога изобилия, засыпая головы
окружающих градом крупных камней. Но этот вонючий пригорок эмоций и действий
могла родить только мышь - мелочевкой заканчивались эскапады Науманова на
самом деле.
Кто может сомневаться в том, что политический кастрат, стремящийся
изображать из себя "гиганта мысли", всегда будет расшифрован и изобличен.
Наговорив кучу глупостей и грубости, затем он попытается влезть в жопу
начальству без мыла, унижаясь при этом до идиотизма. Вот так и проходил
Науманов в прежней жизни, а теперь двигался по отделению. Но здесь-то ему
многое прощалось за счет шизофрении и откровенностей идиота! Недавно в вялом
умопомрачении я прогуливался по отделению и случайно нос к носу столкнулся с
одним таким же деятелем со скучной фамилией Егоров. Лучше бы он имел фамилию
Гогенцоллер - но не повезло, однако. Егоров мечтал быть монархом, но судьба
заставила его быть политическим кастратом, то есть простым Егоровым. И он
страшно тосковал от того, сердился, пузырился и мелко пакостил коллегам.
Когда-то у нас в институте этот жалкий тип пытался и мне подкинуть дохлую
крысу, но просчитался - основательно сел в лужу. Нет бы дураку извиниться и
покаяться - дать слова в дальнейшем избегать остросюжетных детективов на
работе. Но этот невзрачненький тип с рыженькими усишками молчал и дулся.
Сейчас он проплыл мимо меня, как пароход "Титаник" перед потоплением, гордо
задрав трубы. Но мы-то знаем историю кораблекрушений - именно от гордости,
от больших амбиций "Титаник" столкнулся с подводной частью айсберга, якобы
не весть откуда приплывшего. Откройте "Энциклопедию предсказаний", и вы
получите все необходимые доказательства того, что айсберги не весть откуда
не приплывают, они всегда плывут точно в срок и по особому заданию свыше.
Поэт Витя решил поставить жирную точку в судьбе загадочного больного.
Спасение пришло не от стражей закона, не от медицинских сил, а от нас - от