Федоров Александр. Кишка

сентенции. С ней, видимо, было приятно общаться не только, как с
собеседницей, но и как с женщиной, доступной во всех отношениях. Мужчина -
удивительно ранимый биологический организм. И я почувствовал, что Вовик от
слова к слову, от одного многозначительного жеста к другому, все больше
втюхивался в своего лечащего врача. Слов нет, Вовик боролся с надвигающимся
чувством и, как истинный татарин, мусульманин, он на наших глазах стал
уходить в молитву. Было интересно наблюдать за занятным процессом. Все
началось с немого Зикра, то есть сокрытого в душе молящегося. Была заметна
лишь отрешенность математика, выросшая до размеров экзальтации: перед нами
сидел в позе лотоса человек, не воспринимающий окружающих. Он покачивался,
видимо, в такт читаемым про себя посвящениям Богу. Все было так, как завещал
Пророк: "Ты ведь не взываешь к глухому или отсутствующему, но взываешь к
слышащему, который пребывает с тобой, где бы ты ни был!". Молчаливый Зикр,
по мнению Вовика, был предпочтителен, так как не мешал молиться или
размышлять всем остальным. А математик не сомневался в том, что перед
большим делом, перед важным походом к вершинам науки мы все обязательно
должны заручиться поддержкой у Бога. Настал момент, когда Зикр перешел в
фазу громкой и совместной молитвы: Вовик принялся повторять вслух известную
формулу - "ла илах илла Аллах"! Все компоненты звуков постепенно усекались с
нарастанием ритма и громкости произношения, и от того в нашем мозгу
фиксировалось рубящий звук "ха"! При этом голова Вовика поворачивалась к
левому плечу. Когда же подбородок касался правого плеча, то в нашу сторону
выстреливался звук "ху"! При наклоне же головы интенсивно молящегося
слышался звук - "хи"! Чувствовалось, что в лице математика мы имели пример
мастерства молельной техники. То был истинный суфий - носитель традиций
ордена мусульманского мистицизма. С непривычки у меня начало рябить в
глазах, а по ушам словно бы стучали колотушкой. Началось запредельное
торможение, переходящее в экзальтацию. Мы все скопом уже были вовлечены в
занятное таинство, не находя сил к сопротивлению. Потом формула изменилась,
и, как потом объяснил Вовик, он перешел на Зикр особого действия - на Зикр
Божественных имен. Оказывается, в Коране Бог наделен первостепенными и
самыми прекрасными именами, являющимися перечислением Его высоких качеств.
Их насчитывается 99. С таким перечислением Вовик справился даже без помощи
четок, и это тоже свидетельствовало о его высоком профессионализме и
длительной тренировке. "Человек - зеркало, которое, будучи однажды
отполировано, отражает Бога".
Постепенно я стал догадываться, используя небольшие проблески сознания
в тумане наведенной религиозной экзальтации, что конечной целью
мистика-мусульманина является приближение путем медитации к самоуничтожению
для последующего пребывания в Боге. К состоянию фана и бака тащил нас за уши
Вовик. "Вселенная - тень абсолюта". Но для неподготовленного человека такое
приближение к таинству было равносильно смерти или потери сознания на долгие
времена. По мнению посвященных, "экстаз - это пламя, вспыхивающее в тайнике
сердца и возникающее из томления, и когда он приходит, члены общины движимы
либо радостью, либо горем". Первым не выдержал напряжения и новизны чувств
брат Василий: он громко пукнул и истово перекрестился, как откровенный
христианин. Его ни в чем винить было нельзя. "Ма рамайта из рамайта!" Кто же
не помнил слова, сказанные Мухаммаду после сражения подле Бадре: "Не ты - о
Мухаммад! - бросил горсть песку, когда бросал, это Аллах бросил".
В дальних уголках моей памяти высветились предупреждения о том, что
сейчас наступит новая стадия мистического проникновения - Сама. И точно,
Вовик привстал с больничной койки и с закрытыми глазами стал медленно
вращаться, передвигаясь по свободному пространству палаты, руководствуясь
ритмом музыки, слышимой только ему одному. Я понял, что сейчас он начнет
разрывать на себе одежды и все больше углубляться в транс. Такой "номер" был
еще более опасным, чем все предыдущие. Некоторые суфии умирали в экстазе,
другие, как отмечают очевидцы, просто исчезали (растворялись) в воздухе,
когда их вращение переходило в полет. Меня смущали лишь некоторые
обстоятельства, ибо я не видел в них логики. Известно, что для духовного
наслаждения в Сама необходимы три свойства медитатора: способность обонять
тончайшие ароматы, видеть прекрасные лица, слышать сладостный голос. Я
задавал себе прозаические вопросы: "Что можно обонять прекрасного в
больничной палате? Где он узрел "прекрасное лицо", когда вокруг плохо умытые
хари сумасшедших? Что должно называть "прекрасной музыкой" - шум унитаза,
свист сломанного бачка в туалете или вскрики умом тронутых?" Я мог бы понять
настроение танцующего, если бы услыхал от него стихи, скажем, Фаридуддина
Ираки - великого мистика, влюбившегося когда-то в прекрасного юношу-индуса и
последовавшего вместе с группой дервишей за ним в далекую и загадочную
Индию. Там - возможно, от неразделенной до конца любви - увлечение перетекло
в иную форму, и Ираки выдохнул в атмосферу лесов Индии прекрасные стихи о
вине и стекле: "Чаши ли это сверкают с вином, или солнце сияет сквозь
облака? Столь прозрачно вино, столь тонко стекло, что оба - одно на взгляд.
То ли это - стекло, и вина здесь нет, то ли это - вино, и нет здесь стекла?"
Мои губы как-то очень внятно, призывно зачмокали, и я был понят
окружающими правильно: "Без пол-литра в таком кураже и танце - ясно дело, не
разобраться"!
Тем не менее, Вовик творил "танец с Богом", являющийся для него "пищей
души". Вовик повторял перевод стихов Асафа Халет Челеби: "Образ во мне - это
особый образ... Какое множество звезд падает в мой внутренний танец! Я
кружусь, я кружусь, так же кружатся небеса, розы расцветают на моем лице...
Я лечу, я лечу, летят небеса"...
Согласно Корану, Бог создавал человека "своею мощью" - Он месил глину и
лепил Адама сорок дней, равные 40 тысячам земных лет. Бог вдохнул в свое
глиняное творение свое дыхание и, тем самым, наделил человека Божьей
сущностью. Бог дал человеку знания имени любой вещи, любого явления, и,
пользуясь такими шифрами, человек теперь совершает научные открытия. Человек
оказался выше ангелов, поскольку Бог наделил его способностью выбора между
покорностью и бунтом. Наконец, человеку доверена Амана, иначе говоря,
способность к "ответственности". А, между тем, даже Небеса и Земля
отказались нести такую ответственность. Таким образом, человек - это вершина
Божьего творения! Однако утверждает свою волю Бог, скорее, через разрушение,
чем через созидания, и это делает человека практически беззащитным во
Вселенной. Суфии напоминают о том, что душа (нафс) должна быть разбита, тело
должно быть разбито, сердце должно быть разбито только для того, чтобы в них
поселился Бог: "Повсюду, где имеются развалины, есть место надежде найти
сокровище - почему же ты не ищешь Божье сокровище в опустошенном сердце?".
Танец и транс оборвались моментально - Вовик с размаха грохнулся на пол
и затих. На его лице не осталось следа мучительных переживаний. Лишь легкая
усталость и отрешенность поселилась в наших головах. Очнувшись, Вовик сходу
взял быка за рога: видимо, именно для того и затеял он молельный раут! Наш
математик, со свойственной всем представителем точных наук, эпилептоидной
дотошностью пытался уточнить факты биографии Лобачевского. Он откапывал и
вываливал на всеобщее обозрение все новые и новые детали, которые, например,
на мой взгляд, и не могли считаться основными.
Вовика понесло в раскопки детства великого математика: тот,
оказывается, был отчаянным шалуном, характера пылкого и живого. Николай
Иванович, уже будучи ректором писал одному старому преподавателю: "А помните
ли, вы думали, что из меня выйдет разбойник?" Даже в студенческие годы
светоч математической науки выкидывал коленца, приводившие администрацию
университета в состояние стойкого удивления. Как-то после студенческого
кутежа Лобачевский решил покататься на корове. Причем, неожиданно выехал
навстречу ректору, много удивив его таким применением добродушного,
молокодающего существа. Николай очень увлекался пиротехникой и однажды прямо
со двора университета запустил ракету, выбрав для старта глубокую ночь. Нары
университетского карцера были знакомы с теплом тела студента-вольнодумца.
Тягу к своеобразному гусарству можно легко приписать генам, роднившим
Николая с поляком - официальным отцом, но и с Шебаршиным, прошедшим
офицерскую службу. Лобачевский был коммуникабельным молодым человеком,
умевшим организовать "действо". Он отменно учился, потому и назначили его
"камерным студентом" - старостой, по теперешней терминологии - ему выдавали
60 рублей в год на покупку учебников. Однако профессору кафедры чистой
математики Бартельсу, рано приметившему способности Лобачевского,
приходилось выручать его многократно. Профессор помогал развитию
математической одаренности юноши, но не мог сдержать бурного темперамента
любимого ученика.
В разговор вмешалась Клара Николаевна, скорее всего, не ради существа
вопроса, а только, чтобы обратить на себя внимание Вовика, к которому она
как-то резко переменилась. То была "перемена курса" акулы, рыскающей в
темных глубинах океана половых страстей. Она, как бы незаметно продвигаясь к
намеченной цели, спросила:
- А что известно о роли матери в судьбе Лобачевского-юноши? Нельзя ли в
таких "секретах" откопать объяснения того, как из ребенка, жившего в
заурядной провинциальной среде, вырос гениальный математик?
Чувствовалось, что Вовик принял вызов и понимал его плотскую подстилку,
мне даже показалось, что он был почти согласен на любовь с первого взгляда.
Клара, нет сомнений, по его мнению, была аппетитным бабцом! Но у Вовика
близко к промежности уже гнездились крупные чувства к аспирантке Алевтине -
мы-то все об этом прекрасно знали. Сдается мне, что и Клара усекла последнее
рандеву серьезного ученого с куртизанкой от науки. Может быть, это и
подтолкнуло ее к решительным действиям. Скорее всего, по началу она мыслила
организовать долговременную осаду научной крепости, соорганизовать все так,
чтобы проявилась его собственная настойчивая активность - ну, не затаскивать
же женщине мужика на себя, крепко держась за "ухо"! Но обстоятельства порой
меняют установки женской дипломатии. А потом, откровенно говоря, какую
активность можно было ожидать от интеллигента, поверженного шизофренией, да
еще придавленного транквилизаторами, лошадиными дозами аминазина? Хорошо
еще, что она не назначила с горяча ему электрошок - сейчас бы выгребала из
пепла только жареные яиц. Тогда долго бы врачу и пациенту, сплетясь в
обнимку, пришлось слушать печальную музыку. Именно так формируется у мужчины
преданный собачий взгляд, навык грустного повизгивания. Правда, суфии
утверждали: "Гавриил получал свою пищу не с кухни, но благодаря видению
Творца Сущего". Нет сомнения в том, что "пост - это воистину воздержание, а
в нем - весь метод суфизма". Математик, может быть, и справился бы с такой
задачей, особенно, если Алевтина втихаря притаскивала бы передачи и дарила
краткие, тайные минуты наслаждения. Но Клара не умела и не хотела ждать
"милостей от природы"! Ей было хорошо известно, что "собака-душа ведет себя
лучше, если заткнуть ей пасть, бросив в нее кусок". Теперь, сидя напротив
математика, Клара ощупывала, сперва взглядом, а потом и всей пятерней правой
руки тот самый "кусок", который дожидался своего часа - исподволь
напрягался, увеличивался и принимал форму предмета наслаждения женской
плоти. Помогали суфии своими неповторимыми сентенциями: "Подобным образом
пища Божьих людей - от Бога, а не из тарелки с едой".
Вовик справился с сексуальными видениями - конечно, он уже определил
геометрически, какие у Клары телесные формы, - и принялся отвечать на
поставленный вопрос:
- Всякие сомнения роятся в головах исследователей: откуда у
малообеспеченной женщины нашлись средства для того, чтобы дать всем трем
сыновьям, сперва гимназическое образование, а потом и университетское? Кто
умело руководил ею, когда она писала прошения для принятия детей в учебные
заведения на "казенный счет"? Остается загадкой, почему Шебаршин одарил
Прасковью Александровну некоторой суммой денег, помог переехать в Казань,
когда дети поступили в университет, почему они жили в его доме, приезжали
туда на каникулы? Трудно поверить в бескорыстие и чистый альтруизм
российского обывателя - есть во всем том Большая тайна.
- По-моему, тайны никакой нет. - вмешалась в разговор Клара. - Любил
Шебаршин Прасковью, но моральные установки того времени не давали им
возможности стать законными супругами. Вот и таились они, изворачивались,
комбинировали. Вынуждали, кстати, скрывать свое истинное происхождение и
детей. Понятно, что Николай Лобачевский, преуспевая в научной карьере, в 33
года став ректором университета, не мог афишировать свою
незаконорожденность. Вся карьера могла полететь к чертям, "засветись" он в
глазах чиновного официоза, общественного мнения. Посему были придуманы
термины - "воспитанник", "воспитатель", а не сын и отец.
Клара серыми, строгими глазами лепила жесткую подсветку в лицо Вовику.
Она начинала диктовать свою волю, разжимая тиски его убогой мужской совести
- ей во чтобы-то ни стало необходимо вытеснить Алевтину из сердца и мозга
математика. Такая у нее была установка, а ставка была - больше, чем жизнь,
ибо сексуальные запросы женщины, вообще, а психиатра, в особенности, будут
покруче, чем залп крупного калибра современного атомного крейсера. Им обоим
теперь уже почти в полное горло шептали мусульманские суфии: "То, что было
предопределено человеку, его не минует - будь то еда, счастье или смерть"!
Вовик гонял внутренним волнением свой кадык по горлу - вверх, вниз и
обратно. Скулил в нем внутренний голос, подвигая мозг к осознанию
простенького силлогизма: "нищета - моя гордость"! А суфии подбадривали: "Раз
они не увидели твоей нужды, к чему их просить?" Все как-то само собой
сходилось к тому, что увидела и распознала его нужду только Клара. Слов нет,
то было наваждение, профессиональный гипноз, подвигающий Вовика к
однозначной формуле медитации: "Ее форма - нужда и лишения, но ее суть -
богатство и свобода выбора".
Любовь для суфия - удавка,
основа мысли, радости би-шар.
На жопе подло зреет бородавка -
постом развеем горе, словно пар.
Раскрыла ротик Роза на Восток -
свободу выбора шикаст лелеет.
В песках пустынь отыщем Хакк:
завета знаки - "тарк ат-тарк",
волшебный зикр - и сердце млеет.
Твой взгляд любовью нас согреет,
летим же смело к Богу на Восток!
Транзит в Герат, минуя Белосток...

Вовик, ритмично покачиваясь, медитировал, сидя как бы в позе Лотоса на
огромном листке Лотоса и взирая на свежий побег Лотоса, поднимающийся
откуда-то снизу, из корня вездесущей плоти. Тут он уже основательно смешал
буддизм и мусульманство, но дальше-то следовал вовсе примитивный разврат,
ничего общего не имеющий с аскетизмом, с Хакк - с "Реальностью", "Истиной",
с именем Аллаха. Рядом в мифическом ореоле валялась абсолютно нагая,
развратно-телесная Клара. Догадка пронзила меня, как острый клинок нанятого
за мифическую плату убийцы: "Значение четырех Священных Книг содержится в
одном алифе". Алиф же - буква ахадиййи, то есть символ единства и
единственности. В тоже время - это и буква необозримой трансцендентности! С
ума сойти! - я ловил себя на мысли, что все мы сейчас находились на грани
помешательства, которое радикально лечится лишь одним средством -
крематорием!
Вовик очнулся так же неожиданно, как и соскользнул в транс. Взглянув на
просветленный лик моего товарища, я понял значение арабских слов - "тарк
ат-тарк". "Отречение от отречения", то есть полное смирение было написано на
его лице. Он был как бы "сломан и разбит", то есть во власти шикаст. И это
его радовало, потому что он находился уже в стане "незаконных" - точнее,
"неподзаконных" - "би-шар". Мне даже показалось, что и одет он был в черные
одежды особого ордена суфиев - "меланг". Да, да, абсолютно верно: "Святой -
это тот, кто берет на себя грехи и боль мира; мученическая смерть для него -
подвиг веры. Он - "великая помощь" и утешение для людей". Волна высоких
переживаний передернула его тело, словно судорога: он "кончил", а вместе с
ним "кончили" и все остальные! Математик-колдун вернулся в мир бытовых
реальностей, стигматы которых живописались на простыне, прямо перед носом.
Размазывая сперму вялой рукой, Вовик нехотя продолжил недавно начатое
изложение на вольную тему - на тему о Лобачевском:
- Все переживания, двойственность положения сделали Лобачевского в
зрелые годы постоянно угрюмым человеком. По отзывам современников, близко
его знавших, Николай Иванович был высокого роста, худощавый, сутуловатый, с
головой, почти всегда опущенной, что придавало ему задумчивый вид. Глубокий
взгляд его серых глаз был несколько ироничным, но веселое настроение
появлялось редко. Говорил он медленно, оценивая каждое свое слово, и очень
содержательно. Лобачевский был широко образован - великолепно разбирался в
биологии, химии, физике, анатомии, что помогало ему не только в ректорской
работе, но и в быту. Его сын вспоминал, что Николай Иванович был добрым,
мягким и отзывчивым человеком, способным приходить на помощь своим
коллегам-преподавателям, студентам. Он очень любил животных. Как-то принесли
журавля с перебитым крылом, Лобачевский организовал наложение специальных
повязок, уход за птицей. Поправившись, журавль сопровождал своего спасителя
повсюду. Пьяный кучер вышвырнул собаку из окна дома, и она сломала обе
передние ноги: Лобачевский, хорошо взгрев обидчика животного, заставил его
ухаживать за запакованной в гипс собачкой, как за ребенком, до полного
выздоровления.
Клара - великий специалист-биограф втиснула и свои "три копейки" в
общую кружку:
- Помнится, где-то читала: Николай Иванович приметил в
Санкт-Петербурге, на Невском мальчишку, читающего книгу по математике.
Лобачевского заинтересовала такая необычная для ребенка тяга к знаниям.
Поговорив с ним, он убедился в одаренности маленького приказчика. Николай
Иванович забрал шустряка в Казань, определил его в студенты на казенный счет
- в результате через несколько лет наука получила выдающегося профессора
физики - Больцмана.
Вовик согласно закивал головой, но продолжил лепить образ великого
ученого, используя свой сорт "глины":
- Николай Иванович женился на 45-м году жизни на шестнадцатилетней
девушке, принесшей ему приличное приданое. Понятно, что для него такая
сексуальная подпитка была подарком - скоро семья состояла из восемнадцати
человек. Но возрастная дисгармония давала о себе знать - биология не всегда
поддается приручению: осталось в живых только четыре сына и две дочери.
Супружница была вспыльчивой особой, но Лобачевский прощал ей частые
эскапады, даже когда она однажды швырнула ему в лицо скомканную газету. Чаще
всего жена впадала в истерику и буйство, если отстаивала своего любимца -
первенца Алексея, который вечно вляпывался в какие-нибудь неприятности, и
строгий отец пытался наставить его на путь истинный.
Наш Василий любил уточнения, когда речь заходила о "народной вольнице",
и он запросил подробностей. Вовик порылся в памяти и повел неспешный рассказ
о частностях:
- Однажды студенты университета огромным кагалом, в котором находился и
Алексей, решили прямо в церкви выразить свое несогласие с тем, что знакомую
девушку выдавали замуж без ее согласия. Дебош мог перерасти в грандиозную
потасовку, и жандармы вынуждены были обнажить сабли, а подразделение рядовых
солдат примкнуло штыки к винтовкам. Однако студенты разыгрались не на шутку
- они разобрали поленницу во дворе церкви, и началась рукопашная. Основной
группе удалось прорваться через шеренгу жандармов, сумевших все же задержать
шестерых студентов-драчунов. Алексей со своим приятелем прибежал домой.
"Гусары" быстро переоделись во все домашнее и как бы углубились в занятия
математикой. Маман, естественно, стояла на стороне сына, и когда Николай
Иванович Лобачевский принялся докапываться до истины, ему отвечали стройной
песней про "зеленого бычка". Ректору пришлось отступиться от сына и его
приятеля и мобилизовать все свое влияние и энергию на вызволение из
застенков арестованных студентов. Юноши наотрез отказались выдавать всех
участников буйства. Им грозила тюрьма или "бритье в солдаты". Лобачевский
все же отмазал буйные головы, убедив начальство определить смягченную кару -
исключение из университета без права обучения в другом вузе.
Наш Василий ликовал: ему по сердцу было такое заступничество. Не мог он
понять только одного - зачем было девушке выходить замуж не по любви.
Как вспоминали родственники, Лобачевский относился к заступничеству
жены снисходительно, да и она, испытывая к мужу уважение, старалась
сдерживаться. Но однажды за какую-то очередную выходку Лобачевский приказал
посадить сына в карцер на трое суток. Подельников-товарищей сына выпустили
через сутки. Супруга устроила разгром, и Николаю Ивановичу пришлось
объяснять ей, что в данном случае он судит Алексея не как отец, а как ректор
университета.
Николай Иванович, видимо, испытывал к супруге чувство искреннего
почитания и даже, когда она переходила грань разумного в материнской
привязанности, скажет только: "Эх матушка, Варвара Алексеевна!" - и уйдет в
свой кабинет. К сожалению, женщины, даже самые темпераментные в постели, в
быту приносят массу хлопот и неурядиц. Лобачевский отстроил загородное
поместье "Слободку" по своему вкусу. Но однажды брат его жены, на имя
которого было оформлено поместье, проигрался в карты на сумму в 20 тысяч
рублей - "Слободка" ушла за долги. С тех пор начались огромные материальные
затруднения в семье Лобачевских. К тому еще присоединялись трагические
обстоятельства: старший сын подавал большие надежды в науке, но умер от
скоротечной чахотки, жизнь других детей складывалась не очень удачно. Словно
в наказание за грехи, Бог последнего сына, названного в память о погибшем
первенце тоже Алексеем, лишил ума - он рос полнейшим идиотом и умер в
возрасте 30 лет. Матушка же после смерти супруга крепко привязалась к
"рюмочке", а финансовые дела семьи пошли настолько безобразно, что вскоре
Лобачевские превратились чуть ли не в нищих.
- Вот сволочи эти родственнички! - не усидел спокойно, без комментария
Василий. - Вечно они гадят великим людям. И эта свиристелка, жена-молодуха,
нервы трепала Николаю Ивановичу. Воспитывать их надо кнутом. Прав был
Фридрих Ницше, говоря - "Идя к женщине, бери кнут", мать его так!
Никто из нас не ожидал наличия таких тонких познаний Ницше, запрятанных
в голове Василия. На счет "кнута" все было правильно - откуда только он
выкопал этот тезис? Видимо, то был единственный "кристалл", в котором
запечатлелось в неподготовленном сознании охранника все учение великого
философа. Но "мать его так", конечно, исходила не от Ницше, а от
экспрессивного славянского просторечия. Однако правомерно и другое
толкование реплики нашего коллеги: просто орфоэпический словарь Василия мог
сильно отличаться от словаря Фридриха Ницше. По-моему, анатомическая
символика - "кнут" имела у Василия отличные от Ницше имманентные свойства.
Если моя версия справедлива, то тот самый "кнут" легко связывается с "мать
его так", а орфоэпическое "ударение" всегда будет "стоять" в нужном месте и
в нужное время.
Вовик продолжал:
- Лобачевский начал свою ученую карьеру в то время, когда попечителем
Казанского учебного округа был М.Л.Магницкий. Не надо его путать с тем
Магницким, который написал знаменитую "Арифметику". Первый и второй
Магницкие - совершенно разные люди. Они не были связаны ни близким, ни
дальним родством, отличались по политическим взглядам.
М.Л.Магницкий-попечитель одним махом уволил одиннадцать профессоров из
университета, учебный процесс довел до эталонов суровой монастырской жизни.
В университете даже появились специальные "комнаты уединения", в которых за
молитвой студенты осознавали и изгоняли грешные мысли, отвращаясь от "темных
дел". Магницкий руководил учебным округом из Санкт-Петербурга, используя для
этого, в основном, не пряник, а кнут. В 1827 году появился новый попечитель
округа, полная противоположность прежнему, Мусин-Пушкин. С этого времени
началось восстановление разумных вольностей университетской жизни. Новый
попечитель Казанского округа проникся доверием к Лобачевскому, и 3 мая 1827
года состоялось назначение Николаи Ивановича ректором Казанского
университета. В этой должности он проработал 19 лет, снискав себе славу
замечательного организатора и достойного человека.
- Вот, вот, - снова вмешался со своими сентенциями Василий, - именно
тогда и были заложены основы для появления этой суки Ульянова-Ленина и
трансвестита Керенского.
Василий снова забился в эпилептических судорогах, обгрызая от