Галактионова Вера. На острове Буяне

   - А-а, - махнула рукой Бронислава, двинувшись снова. - Витёк-то? И учился, вроде на четвёрки, а по поведению... Я, Кеш, за один карбид пять раз в школу вызывалася. Не говоря про калоши. Про директорские. К полу гвоздями прибитые... Ну, он, директор, по лыжным гонкам классы неправильно судил. Домой уж было собрался, чосонки свои белые надел, в калоши ноги-то сунул. Да и упал в них, в прибитых, в своём кабинете, вниз лицом. Плакал. Даром что буянский... Вот горе-то было! Витёк потом его даже пожалел. Сам прощенья просить пошёл. А директор-то заплаканный как упёрся - так и не простил. На педсовет его вынес, Витька. Ну, пока они голосовали там, за двойку по поведению, Витёк тогда всю одёжу учительскую через петельки на один замок, на навесной, нанизал да на ключ и запер. На вешалке прям. Пола к поле... Учителя эти толкутся после педсовета, а ни одно пальто от другого не отцепишь. И ключа нигде нету. Им - хоть каруселью, спина к спине, домой нараспашку иди: вот как наголосовалися... Сторожиху ведь к нам домой присылали. Передали с ней: двойку на тройку Витьку исправили, чтоб он ключ щас же отдал. Вот, в одиннадцатом часу ночи польты-то свои и разомкнули... Ну, разве они, учителя, не понимают? Дети, шалят помаленьку... А зато, когда Нина училась!..
   Но Кеша, не дослушав, побежал вперёд, натянув вязаную шапку до глаз. Он похлопывал себя по плечам, и Бронислава едва поспевала за ним следом. Тогда она отстала нарочно: "И что мне теперь торопиться?" Потом отряхнула полу пальто просто так, для красоты. И сощурилась ему вслед: "А-а, пускай, расписаный, хоть в какую сторону бегёт! Никуда не денется. Пошарашится разве только, а уж - всё: на кукане, считай, как судак... Может, Нюроньке ещё мешочек земляники сушёной дать? Попозжее? Они ведь в этом году на просеку, вместе со всеми, не ездили. Не собирали. Зайцевы".
   И решила окончательно, пошевеливая в сапогах пережатыми пальцами ног: "Радёхоньки будут небось - отдам! Правильно. Пускай пирогов с земляникой напекут. Да и едят пускай с медком. За наше здоровьице!"
   Сама с собою, Бронислава стала вспоминать на тихом ходу, как летом к ним в Заготзерно заглядывала одна из редакции этой, свиристелка. Дяди Паши Струкова племянница. Сама - плоскодонка, а вся в обтяжку. Говорила только с начальством, да бойко так... Иван Иван Павлыч и рта не успевал открыть, а она уже всё за него скажет и в блокнотик это самое всё запишет. "Они там вон какие! В редакции-то. Модней городских. Незамужние все, небось, - с тоской думала Бронислава и чувствовала, что волнуется. - Хоть бы уж не устроился, что ль..."
   Редактор из командировки ещё не вернулся. Кеша усадил Брониславу в комнате с табличкой "Секретариат", а сам побежал в гараж искать зама. Брониславе было жарко. Она расстегнула полы нового пальто и сидела, неудобно сдвинув для приличия колени. В комнате пахло лежалой бумагой. Забегали люди, не румяные, курящие без остановки, и стояли вокруг женщины тесно, как маринованные огурцы в банке. Говорили непонятное - про квадраты, про шапки, про собак - и выбегали пулей.
   На Брониславу никто почему-то не смотрел, хотя Бронислава всякий раз выпрямлялась. Глянула только плоскодонка, но мельком. "Ещё сильней, гляди-ка, обтянулась, - неодобрительно поджала губы Бронислава, проводив её долгим пристальным взглядом. - ...Бедняжка. Совсем её, значит, никто не берёт, если уж так-то вся выщелкнулась".
   Полная солидная женщина с гладким лицом сидела за столом и чертила по железной линейке цветными карандашами косые кресты на плохой большой бумаге. И Бронислава не поняла, то ли это Сашки Летунова тётка - тех Летуновых, что на курмыше живут, то ли сватья Макаровых.
   Женщина швырнула карандаш на стол. Ей было скучно, и людей, которые всё время забегали и тревожили её, она за это не любила. Бронислава видела, что ей хотелось думать про что-то своё, не очень весёлое. Огромная песцовая шапка была нахлобучена у женщины по самые глаза. "В шапке сидит, причесаться не успела, - поняла Бронислава. - А муж - пьёт или больной". И ей стало немного спокойней.
   "Надо будет Зинаиду спросить, кто муж-то у этой бабы, - наказала она себе, чтоб не забыть. - И если только он её бьёт, пускай мыло ему в баню даст. Которым покойника обмывали. Один разок он руки этим мылом, покойницким, намылит - они у него и не поднимутся. Замахиваться, конечно, будет, да прыгать, как петушишка, а уж ударить - нет... Прям щас её про мыло научить? Иль погодить маленько?"
   Но тут дверь распахнулась во всю ширь. В секретариат по-хозяйски влетел Кеша.
   - Нет зама в гараже! - сказал он, и в комнате запахло водкой.
   Волна запаха дошла до женщины, она сморщилась, помахала перед носом рукой, но промолчала.
   - Рассказ правили? - враждебно спросил женщину Кеша.
   Та протянула ему соединённые скрепкой листы, потёртые на сгибах. Кеша подозрительно осмотрел первый лист, второй, третий, швырнул их на стол и сказал женщине, подбоченясь:
   - Не смейте править мои вещи! Этот рассказ без правки передавала радиостанция "Юность"!.. Вы зачем вот тут начеркали? Вот тут? Тут?.. Вы что, того? - он покрутил пальцем у виска.
   - Ах, скажите пожалуйста! Писатель к нам заявился! Свет в массы принёс! - пронзительно закричала женщина. И скука сошла с её лица. - Как мы вас тут ждали! Все глаза, считай, проглядели.
   Бронислава увидела, что ругаться ей нравится гораздо больше, чем чертить. И передумала говорить про мыло. "Зевластая, - косилась она на женщину. - Эта и без мыла с кем хочешь справится. Лучше, чем с мылом... Там и мужа-то, поди, уж никакого нету, у такой зевластой. Убёг он бегом! И дом у неё, поди, давно - бессобашный. Безмужний дом стоит: вот что!"
   - Мы вообще не притрагивались к вашему материалу! - с удовольствием кричала женщина. - Это не наша правка - вы его уже с правкой принесли! А мы ваш рассказ ни в каком виде не берём! Везите весь свой бред обратно в город! Печатайте его у себя. Забирайте его отсюда сейчас же!
   Она с силой двинула листы по столу от себя - к Кеше. Тогда, пряча их за пазуху, Кеша пообещал с угрозой:
   - Ну, вы за это ответите! Я, между прочим, не одного начальника сместил! По ходу жизни. За всяческое исполнение своих низменных обязанностей... Если мне не изменяет память, вы ушли вчера с работы раньше на пятнадцать минут, между прочим! Хотя я с вами ещё пытался разговаривать насильственным путём, вы махали на меня шапкой, как бешеная, и ещё непочтительно кричали мне в спину всякую дребедень: про птиц без запаха, про цветы без голоса!
   Договорить ему не удалось. Потому что женщина спросила напевно:
   - Чего-о? - и встала из-за стола неожиданно легко.
   Схватив оторопевшего Кешу за галстук, она вывела его, как овцу на верёвке, в коридор, а потом оглушительно захлопнула за ним дверь.
   - Мне с утра нынче нервы мотают, - пожаловалась женщина, утирая лоб батистовым платочком, вытащенным из-за рукава. - У нас и так нервы шпагатные нужны, на всех планёрках. А тут ещё этот свалился. Незапланированный.
   - Что ж теперь! - поднялась со стула ни капли не расстроенная Бронислава. - Небось и в других местах работа есть. Получше вашей. Доброго здоровьичка вам.
   - И вам не хворать! - охотно попрощалась с ней женщина.
 
   Через минуту Кеша спускался вместе с Брониславой по высокой, как на корабле, занесённой снегом лестнице.
   - ...Бездар-р-рность! - возмущался он, приостанавливаясь на ступеньках то и дело. - Дремучая женщина - этот ваш ответсек: жуть во мраке. Как только приехал, говорю девицам в редакции с самой обольстительной улыбкой. С неотразимой, между прочим: "Кто из вас готов накормить меня по высшему разряду?" А ответсек эта, эта Махно пресловутая, шапкой замахала как ненормальная: "Ха-ха-ха! Тут у нас птицы без... голоса! Женщины без сердца!" Нашла, чем гордиться.
   - А цветы? - деловито подсказала Бронислава. - Ещё - цветы без запаха.
   - ...И потом, разве я у них сердце просил? Хоть у одной?! - жаловался он Брониславе, не слыша её и держась за перила. - Я даже своё предложить не успел! Если мне не изменяет память, речь шла исключительно о вкусной и здоровой пище, не более того. Ты же меня знаешь... Нет, так отстать от жизни! Представь себе: они тираж до сих пор хлопают на двух плоскопечатных машинах!.. Ты представляешь? Представляешь?
   Бронислава охотно кивнула ему два раза подряд.
   - Каменный век! Сидит, понимаешь, всякое убожество, - не унимался он. - Кретины пресловутые. Их просвещать и просвещать ещё - тысячелетиями!.. А если меня сюда по направлению прислали?! Для борьбы с поголовным невежеством? Что тогда?
   Он поскользнулся, но удержался на ногах:
   - Пр-р-роклятье... А если бы меня сам Коновалов из края к вам направил?!! На укрепление? В связи с новыми веяниями? Под государственным секретом?
   - А что же ты ей сразу не сказал? - поразилась Бронислава. - Что под секретом ты?
   - Им я докладывать - не обязан! - заносчиво вздёрнул подбородок Кеша. - Обойдутся. Разве она - редактор? Она не мой уровень.
   На улице вьюжило. Разгулявшийся низовой ветер усиливался всё больше. Он уже обдавал лицо сухим колючим снегом, взлетая над дорогой, и припадал опять к млечному и сплошному течению быстрой позёмки. Бронислава с тревогой подумала, как бы нос её на ледяном ветру не начал синеть. Кеша взял её под руку.
   - Бездар-р-рность! - громко ругался он. - Нет, какие у них причины для такого самомнения? Ты мне можешь объяснить? Можешь?
   - Кеш, - ласково сказала Бронислава, решив сегодня же выбросить крем "Снежинку", хотя там оставалась ещё половина. - Кеш! Ты погоди, погоди. Может, тебе в Сельхозуправление сходить? К Ильшину? А?.. Глядишь, там скорей устроишься. И зачем тебе в этой редакции работать? Ну на кой ляд она тебе сдалась? Я у них пять минут только посидела, мне прям дышать плохо с сердцем стало: и бумага у них преет, и машины - плоские. Плоские, как эта - бегает там одна... И чего только я там не наслушалась!
   - Чего наслушалась? Про меня? - сразу насторожился Кеша.
   - Ну... Разное.
   - Говори! - приказал он.
   Бронислава, досадуя на себя, стала объяснять нехотя:
   - Да работают - все в дыму, как при заморозках. И сами бледные, вроде уж морозом убитые. Одно слово: табашники. С виду только культурные, а на самом деле... Молотят, чего попало, даже не поймёшь. Ой, голова кругом до сих пор идёт, от разговора ихого дымного... Тьфу. Ничего хорошего в этой редакции нету: я сразу поняла. Кеш, ну зачем ты туда, к ним, стремишься?
   "Не выкину, - вдруг попутно решила она про "Снежинку". - На пятки лучше измажу. Небось не посинеют".
   - Ну, разве можно на человека так орать, Кеш, как в этой редакции орут? - рассудительно продолжала Бронислава. - ...А как она тебя за галстук волокла? Батюшки-светы! У тебя же глаза, Кеш, прям все наружу вылезли. И я за тебя так испугалась! Думаю: "Всё: удушила, зараза. Ты погляди: чужого, моего молодожёна личного, схватила и галстуком насмерть в минуту удушила! Халда зевластая". А ещё образованная считается.
   Она глянула на Кешу, чтобы проверить: говорить ей дальше или уже хватит. Он, отворачиваясь от ветра, шевелил бровями одобрительно и гневно. Тогда Бронислава охотно кивнула сама себе:
   - ...Ну, вот! Только, думаю, из загса пришла, в редакции на минутку, замужняя, присела - и что? - всплеснула она руками. - Тут же вскакивать, к Нюроньке Зайцевой этими же ногами, что ль, назад бежать? Свидетельство о смерти тебе оформлять? Тем же числом?...
   Кеша поперхнулся. Она крепко стукнула его кулаком между лопаток. И попугала ещё:
   - А если бы удушила? Вот смехуто было бы! Ведь стыда, Кеш, потом не оберёшься. Стали бы мне в глаза всю жизнь тыкать: "Вон! Это она - которая на полчаса замуж выходила!" А про тебя знаешь, чего скажут? Скажут: "Пожалели его! Удушили сразу, чтоб с Бронькой не мучился". Народ, он ведь у нас такой: ох, насмешник - весь народ у нас!..
   - Не задушила бы. Я поэтому удавки не ношу, - поразмыслив, сказал он. - У меня галстук на резинке. Мне его Хрумкин подарил. Со своей шеи. На мою.
   - Не-е-ет, Кеш: галстук, конечно, галстуком, а лучше в Сельхозуправлении тебе работать. Чем в редакции... В Сельхозуправлении люди все - серьёзные. Солидные. В возрасте. Там ведь свиристелок-то всяких близко не держут! Плоскодонок-то разных. С бедными-то грудями.
   Кеша остолбенел и шумно задышал. Глаза его запылали от гнева.
   - Ты что, Кеш? - растерялась Бронислава.
   - Какое такое Сельхозуправление!? Какой ещё Сельхознавоз?!. Я же - художник! - потряс он её за плечи. - Я в Топчихе два месяца художником работал. По ходу жизни.
   Они снова пошли вдоль улицы.
   - Я тогда ещё с Сонькой-керосинкой жил, - нервно уточнил Кеша.
   - А в Повалихе? - вдруг вспомнил он, останавливаясь ещё раз. - Я же плакаты в клубе целый месяц рисовал! Даже забор частично покрасил. Розовой краской... С Ленкой-козявочкой жил, помню. В подсобном помещении.
   - Ну вот, может, они тебе, в управлении, чего по художеству и подыщут! Подсобное чего-нибудь, - с готовностью подсказала Бронислава.
   Кеша неприязненно стал рассматривать тёмное бревенчатое здание Сельхозуправления, круглую заснеженную клумбу перед ним, похожую на огромную ватрушку, и казённый яблоневый сад - деревья за забором стояли, будто в деревянных подстаканниках, защищённые дранкой от ночных зайцев.
   - Ну! Будь что будет. Чего хочет женщина... - громко заявил Кеша.
   И тронулся было с места. Однако тут же озаботился:
   - А чего она хочет, она и сама никогда не знает, - попятился он. - Парадокс!
   - Иди давай! - Бронислава толкнула его в спину кулаком.
   - Эй, слушай! Ты потише. Рука у тебя... Нет, это не женщина, а метательница какая-то. Я что тебе - ядро, чтобы запускать меня в трудовую жизнь таким насильственным образом? Безобразие.
   - Давай-давай, - рассмеялась польщённая Бронислава. - Я вон на лавочке подожду. Только сядь от него подальше там, от Ильшина. А то он не любит. Они там весь день трезвые бегают. Бумажки наперегонки таскают. Я сама видала, не один раз! Ильшин - он пьяного духа капли не терпит. Они, Ильшины, такому, как ты, из своей посуды дома-то, у себя, напиться не дадут. Из гостевой только. Хоть и из нарядной, а всё ж - не из своей. Чтоб чужой дух бы ни во что в жизни не проникал... Ты уж не дыши там на него, Кеш. На Ильшина.
   - А что? Пахнет? - обеспокоился Кеша.
   - Ничего, не сильно... Сядь, в общем, подальше.
 
   Бронислава смела варежкой снег с лавки - с той, которая стояла за клумбой. И устроилась, чтоб не мело в лицо. С длинной доски почёта передовики, в лёгких рубашках и летних нарядных платьях, счастливо глядели на Брониславу сквозь летящий снег, щурясь от жаркого солнца. А с такой же длинной доски, "Вы служите, мы вас подождём", улыбались остриженные наголо парни, одетые потеплее - в фуфайки. Лобастый и весёлый, Витёк победно махал ей с фотографии рукой, в которой была зажата полосатая косынка самой красивой и самой тонкой девушки Буяна - Ксенечки Макаровой. И Бронислава помахала ему варежкой из метели тоже.
   - Ничего, - успокоила она сфотографированного Витька насчёт Ксенечки. - Родит - раздастся: никуда не денется. Выправится!.. Зато без тебя она на танцы не ходит. Дома всё кого-то вяжет, Вить. Вязельным крючочком. Да заочно на сырного инженера учится, не перестаёт. Вот.
   Она сунула руки в рукава пальто и ссутулилась, пока никто не видит: так сидеть было и теплей, и уютней.
   - Бронь! - прокричал кто-то из метели.
   Макарушка Макаров, начальник гражданской обороны, стоял по ту сторону клумбы. Он махал красной папкой над волчьей своей шапкой:
   - Ты чего не в Заготзерне?
   И Бронислава выпрямилась так, что помолодела:
   - Вот, Макарушка, прохлаждаюся!.. - засмеялась она от радости. - Около сада нашего сижу. Помнишь, яблоньки-то мы в пионерах как сажали? Я яму копала, а ты мне в капюшон воды из банки налил. Я и не заметила: полил ты меня, как яблоньку... А я думаю, чтой-то за офицерик такой молоденький, в унтах да в военной фуфайке, мне издалёка кричит? А это ровесник оказывается - ты! Распуржилось как, не сразу видать.
   - Витьку написала? Насчёт народной дружины? - прокричал Макарушка.
   - Ну, - сияла Бронислава, запахивая полы синего пальто потуже - для красоты. - Как только, так сразу!
   - Вернётся - ротой в ней командовать будет. Мы теперь, в ГО, народное ополчение укрепляем!
   - От этих, что ль? Забываю...
   - От заграничников. Город которые захватили. Цены только на всё повышают, как кожу с людей живьём сдирают. Слой за слоем. И свет, и тепло у городских поотключали, чтоб денег побольше из них выжать. Они, заграничники, по-культурному называются - олигархи. Бизнесмены. А по-старому - аспиды. Вон, в Ключах да в Шерстобитове всю власть они скупили и абрекам за деньги перепродали. И наши теперь у абреков - в батраках все. Они же прописываются везде за взятки, абреки разные. Таким образом теперь, Бронь, города и сёла наши оккупируют! Потом звериный закон свой устанавливают для нас, для русских. Рабовладельческий. Как для туземного населения.
   - Слыхала! Что впроголодь в Ключах-то стали жить, не пикни. И режут наших, и стреляют, и девок местных портят. Ой, это ведь меня Зинка Коробейникова нарочно сбила! - вспомнила Бронислава. - Азеры да азеры. А они Пизнесмены по национальности, оказывается!.. А Нина у нас давно раскусила: это русских специально без зарплаты везде оставили, чтоб они должности по дешёвке бы чужим уступали. Любым, кто с деньгами заявится... Нет, Москва-то куда смотрит, Макар? Совсем безглазая, что ли, она сделалася? Вон, и дороги нам ценами большими перекрыли: что железные - что по воздуху. И живут людишки наши, как опята на пеньке. С места-то уж больше никто не сдвинется: не на что им.
   - А в Москве нерусь одна затаилась. Москва весь этот закон для нас и установила. Апартеид - закон называется! Если по-культурному, - пояснил Макарушка с удовольствием и засунул красную папку за пазуху, довольный своей политической грамотностью. - Апартеид в отношении всех коренных народов! В интересах международных аспидов.
   - Ой, беда с этими спидными - с заграничниками всеми! Даже не говори, - охотно засокрушалась Бронислава. - Ну, щас вся страна - как изба незапертая, нарасхлебянь стоит. И что за бандитов они завтра на нас нашлют, даже не разберёшь, не знаючи. А ведь оно всё, если что, на твою голову упадёт, Макарушка. На оборонную. Любая банда.
   Макарушка топтался и не уходил. И тогда Бронислава спросила поскорей:
   - А чего делать-то в ней надо? Витьку? В дружине-то в твоей?
   Макарушка засмеялся:
   - Всё, что скажем!.. Его в армии учат, чего с захватчиками делают. Он знает.
   Потом добавил, помрачнев:
   - У нас денег больших нет. И не будет: мы ни анашой, ни Родиной не торгуем. У нас - нравственность. Православная. Поэтому вся власть чужими скуплена везде почти что... Обороняться от дурных денег придётся, Бронь! Того гляди, землю из-под нас выдернут, как в Ключах, хоть в небушке живи. Опять отстаивать её пора настала, землю.
   Бронислава оглянулась на спокойный казённый сад - огромный, неподвижный, овеваемый пургой будто кисеёй.
   - Да, Макар. Не примотали бы вот к яблонькам нашим дранку, и зайцы бы всю кору обгрызли с них догола. И каких яблоков от сада покалеченного тогда ждать?! А?.. Разве же можно допускать, чтоб кожу-то с нас живьём сдирали, как с городских да с ключевских? Нет. Они заграничники - а мы пограничники тогда везде будем. И против ихого одного у нас тыща выйдет. Вот Витёк вернётся - и оборонимся, - успокоила она Макарова. - Может, ещё и погоните паразитов-то этих, христопродавцев, от Буяна - и до самой границы.
   - А никуда не денешься, Бронь: деньгами воевать мы, русские, не можем: нам остаётся - кулаками... Ну, ничего! Распрямимся как один, разве мы иуд богатых не разгоним? Разгоним. И с большим ускорением.
   Он снял волчью шапку, сбил с неё снег, сильно ударив о колено, и нахлобучил снова.
   - Да, капитализм оскал звериный всем показал. Он на Россию нынче накинулся. Слыхала, как владивостокских опустили? Через водку. Рисовой водкой дешёвой, в пакетах, весь край забросали... Ох, протрезвеют мужички после время. В ярме в китайском.
   - А против водки-то как бороться? - растерялась Бронислава. - Оно наверно и не придумано. Разве что в рукопашную.
   - Против водки? Как против химического оружия!.. Странные вопросы, вообще-то, задаёшь, Кочкина. Эх, ты: броня крепка и танки наши быстры!
   Но налетевший ветер взвихрил с клумбы снег, осыпал снова и Макарушку, и Брониславу, и кружащееся снежное марево скрыло их друг от друга.
   - Ну, привет ему передавай! Витьку... А я к Ильшину иду, - говорил невидимый Макарушка уже издалёка.
   - Насчёт чего? - ласково кричала ему в слепой снежной пустоте Бронислава.
   - Насчёт фи-нан-сиро-вания!
   - Так он, поди, не да-а-аст!
   - Даст! Договорились! Районное собрание про дружину всё решило! - долетало из пурги. - Подписать осталось. Дело-то святое... Яблоньки прикрыли, а людей не прикроем? Прикроем! А то какие мы хозяева у себя будем? Да никакие!
   - Ладно, коль то! - кивала и кивала ему, невидимому, Бронислава со своей стороны клумбы. - Ладно! В добрый час!
   И не сильно верила: "Неужель и к нам кто сунется? Себе на погибель?.. Ну, пускай, пускай попробуют. Не плутали они ещё в наших-то лугах. В прорубях вверх ногами не бултыхались, эксплуататоры. Процведают, значит, лиха. У нас места строгие: у нас - не больно-то".
   После времени Бронислава вдруг обеспокоилась. В прошлый раз Макарушка сказал: "Витьку вашему взвод даём! Решили". "А в позапрошлый про отделение написать велел, - размышляла она. - Теперь что-то про роту говорит... Это понижают Витька, иль повышают всё время?"
   Однако Макарушка, с красной папкой подмышкой, сделавшись видимым на миг, уже толкал плечом дверь Сельхозуправления. И снежная пыль взвилась снова до самого неба.
   - У Антона спрошу, - утирала она ладонями лицо, мокрое от снега, словно умывалась. - Он отслужил, понимает... А вьюжит-то как! Прям света не видать. Ух! Сижу как в стакане с молоком.
   Бронислава пригорюнилась и ссутулилась снова. "Вот, расписаная теперь, не вдовая никакая... Макарушка-то и не знает. Ладно, пускай люди ему про меня скажут. А он пускай - удивится".
   И тут же осердилась на себя: "А чего ему? У него жена вон какая. Фельдшерица всё же: в халате в белом. С хлястиком... Нет, что уродилась бабёнка, то уродилась: вся больница, конечно, в неё влюблённая, - грустно радовалась Бронислава за фельдшерицу. - И женихов у ней на койках разложено со всего района - полно. Рядами. С любой болезнью выбирай: какая больше понравится... До сорока лет всё как девка красная она! И училась на четвёрки, и мух в учебниках не рисовала... Сроду положительная она была! Не отрицательная".
   - Да у нас дети вот-вот поженятся! - спохватившись, одёрнула она себя со всей строгостью. - Чужому мужику разлыбилася, когда сама опять замужняя стала, повторно. До маленького язычка прям, до кутних зубов... Ну, чудная. В школе лыбиться-то надо было, когда вместе училися! А не мух на промакашках рисовать до самого звонка.
   Вся метель прилегла вдруг к земле. Она летела понизу и змеилась, посвистывая. А Витёк снова победно махал с фотографии полосатой косынкой.
   - Вот и породнимся, может, с Макарушкой, - грустно качала она головой. - Ой, как ножи-то по сердцу тогда заходят! Батюшки-светы, боюсь я прям. Иль ничего, притерплюся?.. А, притерплюсь: у меня свой теперь есть! Городской. Образованный всё же. И с фасоном он. Не так себе.
   Она посидела смирно, глядя на Витька. Потом спросила его негромко:
   - Вить! Другую, может, найдём? А? Торопиться-то зачем? Видишь, время военное настаёт... И чего ты в эту упёрся? Не ещё в какую? И что она тебе, мёдом что ль намазанная, Ксенечка-то Макарова?.. Ты послужи пока что, послужи! А там тебе, может, командир какой опытный и подскажет. Мол, эта штучка-то бабья - она ведь у каждой есть, не у ней одной. Мол, все девки с ними по шоссейке на каблуках день-деньской ходят. И у всех они, штучки эти, прям как орденские подушечки: не плохие. Одинаковые!.. Так что, на любой женись, и не прогадаешь. Вот так бы вот в армии Витьку кто-нибудь объяснил! По-военному. По-культурному. Ты бы и приостыл.
   Бронислава вздохнула. И прищурилась насторожённо: а вдруг чужую из армии привезёт? С крашеной головой? Ух, как сядет она у окошка, да как начнёт ногти пилить, с утра и до вечера! Рашпилем-то своим. Курящая какая-нибудь. Надымит, хоть топор вешай.
   И она увидела, как на яву, потолки в доме - не белые, а закопчённые, будто в бане чёрной. И содрогнулась от ногтевого несусветного скрежета. И поморщилась от резких запахов из пузырьков, перебивающих вокруг все запахи чистоты и свежести.
   - Нет уж, лучше тощая, да буянская! - решила она раз и навсегда, ударив себя кулаком по колену. - Я ведь всё перетерплю, любое родство и даже разлюбое. Ох, только бы теперь этот самый командир с пути бы мне Витька не сбил! Вот чего. А то как наплетёт ерунды всякой. Про орденские-то подушечки... Командиры, они ведь какие опытные есть! Даже чересчур. Парнишкам-то молоденьким разве это на пользу - знать?
   Потом Бронислава приободрила сына - насчёт ГО:
   - Ну, воевать в Буяне, если что, надо будет сильно, да недолго. Тут сама земля наша их съест, денежных-то этих. Прям с потрохами. А мы ей поможем. Все поможем, Вить! Даже не сомневайся.
   И, разобравшись во всём, она стала сидеть бездумно, как барыня, - отдыхаючи полностью на дне метели, кружащей до небу. А когда сильно щурилась от снега, то белое движенье становилось похожим на холодный яблоневый цвет, накидываемый на неё ветром щедро, охапками.
 
   Кеша вышел вскоре, довольно потирая подбородок. Он натянул вязаную шапку с важностью. Затем сказал, торжественно разводя руками, с того самого места, где стоял недавно Макарушка - через белую, будто творожную, клумбу:
   - Надеюсь, ты не забыла, что сегодня день нашей свадьбы? Если мне не изменяет память, мы отныне муж и жена! - и поиграл оттуда бровями для завлекательности.