Горюнов Андрей. На пути Орды

   – Знать бы, что эта надпись гласит!
   – Позовите Бушера. Он книгочей!
   – Эта надпись сделана на русском языке, но я не понимаю этой надписи, мой повелитель, – сказал подъехавший Бушер. Он сразу узнал этот перстень, старый Бушер. Его глаза впились в рубин…

* * *

   …Багрово-красный кристалл стал расти в глазах пристально глядящего в глубь камня Бушера… В бездонной глубине кровавого кристалла Бушер увидел звездные скопления дальних галактик и вздрогнул от предсказания звезд…

* * *

   – Красивый перстень! – льстиво произнес Шаим, снимая перстень с чеки и протягивая его Чунгулаю. – Тут внутри по-персидски написано что-то!
   – Это не персидский! – ответил Бушер и, внезапно пришпорив коня, понесся в сторону, – прочь от Чунгулая и его свиты, не оглядываясь назад.
   – Бушер?! – удивленный взгляд Чунгулая был направлен в спину стремительно удаляющегося советника, в то время как пальцы его уже надевали перстень на палец.

* * *

   Сквозь окуляры призматического морского бинокля Коле было отлично видно, как над лесом взметнулся черный язык взрыва…
   Да его было видно и без бинокля, этот взрыв…
   – Дар бесценный, дар случайный…

* * *

   Потерявшие предводителя и лучшую ударную часть остатков Орды, татары быстро стали сбиваться в ядро…
   Остатки Орды рассвирепели до потери разума и человекоподобия, – звери, сидящие верхом на зверях же, – носились в дыму, собираясь в кулак…
   Секунда – и они покатили на крепость!

* * *

   В бинокль было видно, как наперерез отряду татар из леса вынесся бешеным аллюром Игнач. За Игначом в воздухе струилась непонятная дымка… На полном скаку Игнач «подрезал нос» атакующей коннице… Испуганные татарские лошади невольно притормозили, сбились с ноги, сбавили темп…
   Игнач, пройдя перед татарским отрядом почти вплотную, едва не задевая морды передних коней, влетел галопом в лесной массив и тут же потерялся в густой летней зелени…
   Притормозивший чуть-чуть татарский отряд, вместо того чтобы вновь разогнаться, внезапно совсем потерял ход. Лошади остановились, крутясь на месте… Всадники не могли их удержать, наоборот – батыры начали вести себя как полоумные – кричать, визжать, размахивая в воздухе руками, странно тряся головой… Казалось, что все они стали вдруг исполнять какой-то странный танец, сидя при этом на обезумевших, вьющихся лошадях…
   – Я понял! – сказал вдруг стоящий рядом с Аверьяновым Свибля. – Игнач на них пчел навел…
   – Рыболов… – вспомнил Коля. – Пчеловод…
   – Отшельник, – кивнул Свибля, подтверждая. – Пасечник. Лесной человек…
   – На! – подбежавший Глухарь протянул Коле железку. – Смотри, подойдет?

* * *

   Быстро вращающиеся шесть стволов роторной пушки изрыгали смерть непрерывным потоком… Снаряды уносились струей; снаряд летел за снарядом с интервалом пять метров, – скорострельная роторная пушка режет обычную бронемашину пехоты надвое…
   Коля слегка повел ствол, и две сосны, срезанные, как травинки, гудящей очередью, с шумом рухнули на последних уносящих ноги всадников…
   Коля вытер со лба пот: конец!
   – Два дня теперь есть… – сказал кто-то. – Пока до Берке добегут, да пока тот с печи упадет…
   Взгляд Коли скользнул по оставшимся боеприпасам, – слезы… Крохи…
   Глухарь, перехвативший его взгляд, мгновенно понял.
   – А в рютинскую топь идти… Теперь-то! Да не за то ведь они полегли! – он кивнул на тела Жбана и Шила… – Бобер! Лось! – осекшись, Глухарь только махнул безнадежно рукой…
   Тяжелую паузу прервал проснувшийся вдруг Афанасич. Кашлянув, он поманил Колю.
   – А вот хотел спросить тебя… – начал было Афанасич вполголоса, но, поняв состояние Коли, только махнул рукой: – Ладно, потом спрошу…

* * *

   Тихий вечер окутал Берестиху.
   Вся берестихинская церквушка была уставлена гробами, – по обычаю, каждый имел загодя свой гроб, хранимый годами, а иногда и десятилетиями на чердаке, либо, при отсутствии оного, в дровяном сарае.
   Шло «отпевание».
   – Господи, прими душу раба твоего, Телепеня…
   – Добрый мужик был…
   – Сердцем ласковый…
   – Сам корову доил.
   – Верно, Господи. Бывало, задержится он в поле, а коровка мычит, хоть и доена.
   – Скучает по Телепеню.
   – Детишек всегда привечал!
   – Ох, дети его как любили!
   – Возьми его, Боже, прими в кущи райские!
   – Молим тебя за него!
   – А уж свистульки он как вырезал из орешника!
   – Никто так не мог, это правильно.
   – Звук свирельный-то нежный такой, так и льется по вечеру-то, бывало, всю Берестиху за душу берет.
   – А уж крепкие дудочки до чего, – которы пастушьи-то делал, – от отца к сыну переходили…
   – Всем делал, кто ни попросит.
   – И тебе, Боже, сделает!
   – Свистеть тебе, Господи, не пересвистеть…

* * *

   За день люди убрали страшные следы, насколько смогли, насколько успели. Поросшее соснами старое берестихинское кладбище – к северу от деревушки – пополнилось новыми свежими холмиками, распространившимися в глубь чащи, – за день кладбище выросло едва ли не вдвое… Но всех до ночи предать земле не успели…
   Где-то в лесу кукушка отсчитывала года уцелевшим.
   Наверху, вдоль «крепостной стены» Берестихи, по помостям, ходили часовые: не добитый пчелами бешеный отряд мог вернуться, – как знать.
   Сидя на завалинке, Коля задумчиво грыз травинку.
   Момент был удачный, Олена решилась…
   Нужно подойти и спросить, – какая завтра будет погода, что об этом говорят приметы далекого будущего? Дальше все пойдет само собой.
   Однако она опоздала. Одна из женщин Берестихи, появившись перед Колей, поклонилась ему в пояс:
   – Коля, – не в службу, в дружбу прошу: загляни к нашим детушкам…
   – Опять животы? – удивился Коля, вставая. – Неужто не прошли, после таблеток-то? – Он и сам не заметил, как начал сбиваться на местный говор, русский язык середины тринадцатого столетия…
   – Да нет, живот не мучит, спасибо… Тут, вишь, как вышло-то… Сказки ты им рассказал вчера на ночь больно уж хорошие… Говорят, улетит скоро Коля, больше и не услышим… Не откажи, будь милостив!

* * *

   Тесная изба, а точнее землянка, оказалась забитой детьми до отказа… Были среди них и забинтованные, – например, девочка, подававшая Сеньке «кружочки»…
   – Про Илью Муромца! Дядя Коля! Про Машеньку и Медведя! – понеслось со всех сторон.
   – Так не годится! – махнул рукой Аверьянов. – Эти сказки уже рассказаны, все, вы их уж запомните, будьте любезны, – они станут русскими народными. А я вам лучше теперь другие расскажу. Про Красную Шапочку, Дюймовочку или вот еще, про Кошкин дом, – годится?
   Наступила полная, гробовая тишина, на фоне которой прозвучал только один детский бас:
   – Годится.
   – Ну, и слава Богу! – кивнул Аверьянов и начал: – Бом-бом, тили-бом… Был у кошки новый дом… Ставеньки резные… Окна расписные…

* * *

   – И до чего ж складно-то, к месту, да правильно! – заохали бабы, стоящие вокруг избушки возле всех открытых окон. – И ловко-то как все придумали, – ну, речка как будто течет!..
   – Стихи называется! – компетентно заявила Петровна, поправляя у себя на голове цветастый носовой платок – Колин подарок, который, слегка надшив, она уже успела переделать в «отпадный» головной убор…
   – И ведь на память помнит!
   – Видно, сына без матери поднимал…
   – Можно и не сомневаться.

* * *

   Монтаж нового телепорта на полигоне подходил к концу.
   Все те же гражданские спецы, сидевшие безвылазно на полигоне, без выходных и отпусков, вкалывая по «скользящему» вахтенному расписанию, – восемь через шестнадцать, – в бешеном темпе восстановили ангар, отсеки групп управления пуском, баллистики и навигации.
   Сидеть безвылазно весь май на ограниченном пространстве за бетонным трехметровым забором с шестью рядами колючки поверху было не сахар. Такую командировку трудно было рассматривать как бесценный подарок судьбы, и, ясно как божий день, гражданским спецам все это успело уже надоесть в шесть раз хуже горькой редьки.
   У всех на уме было одно: забросить спецназ куда скажут, свернуться и – домой!
   Было видно невооруженным глазом, что люди предельно измотались ожиданием, работой, крепко растратились в вынужденном безделье, – час свободного времени в командировке обходится, в среднем, в денежный эквивалент кружки пива, – известно.
   Но приходилось ждать новый комплект оборудования, расчищая площадку от обломков старого, а затем монтировать в режиме «это нужно было сделать позавчера»…
   Начальство, как всегда, думало о достижении показательных и представительных результатов в требуемый срок; думало также и о матчасти, однако на исполнителей, как всегда, начальству было глубоко плевать.
   Техсостав жил в солдатской казарме, и кормили его в основном по солдатской раскладке, – то есть хуже, чем свиней в той же Польше, не говоря уж об Дании. Еду приходилось докупать в продуктовой лавке полка, либо в ближайшей деревне, в сельпо. При этом в сельпо большинство покупало даже хлеб; армейские серые батоны были пригодны только как орудия для мучительной казни членов семей высших военных чинов в случае наступления благодатных дней долгожданной пугачевщины. В любом батоне, липком, как пластилин, можно было найти и винт, и гайку, и горсть какой-то желто-зеленой, тревожно пахнущей химии, и женский каблук, и мышиный труп, и танковый трак…
   Где же ты, где, российский бунт, – бессмысленный и беспощадный? Российская действительность, еще более бессмысленная и беспощадная, чем ты, давно уж ждет тебя!
   Пора, мой друг, пора!
   Не будь тебя, хотя бы в виде ожидания, – скажи: как не впасть в отчаяние при виде того, что свершается дома, и будет свершаться, наглея, и впредь?
   Деньги спецов иссякали на глазах.
   Все реже Алексеем перехватывались разговоры по соткам, все чаще с полигона в Центр летели SMS-ки – краткие и ясные, как сама правда: «Целую срочно тысячу почтамт райцентр».
   Однако время готовности «ноль» неуклонно приближалось.
   Аверьяновский взвод перевели на казарменное положение, поставив на боевое дежурство; контейнер в ангаре был, по слухам, уже укомплектован под завязку и полностью готов к телепортированию.
   Похоже было на то, что в течение ближайших часов состоится старт.
   Все меньше и меньше времени оставалось у Алешки для перехвата ситуации, а если говорить конкретнее, для захвата телепорта и направлении контейнера в нужную ему точку. Если он протабанит момент и взвод уйдет в Бухрейн мочить Али-Баб-эль-Ладена, – тут все! «Четыре сбоку – ваших нет!» – как говорится. Ведь после старта кулаками не машут.
   Начинать надо было сейчас, в данный момент. Никаких отговорок, «подумай… стреляй!».
   А все же сначала подумай!
   Алексей облокотился о стол, взявшись за голову. Задача перехвата управления представлялась довольно непростой.
   По жизни известно, – если прийти куда бы то ни было и честно рассказать о том, что тебя волнует, спокойно жить не дает, – подобная исповедь не вызовет ничего, кроме отторжения и насмешек: «вот дурачок-то».
   Если же твои помыслы чисты, а дело – правое, честное, благородное, справедливое, – жди вдобавок еще и глумления. Но главное вот что – миссия твоя провалится с треском, цель не будет достигнута.
   Вопрос должен быть поставлен как-то иначе, – так, чтобы тебя самого окружающие, взяв за шкирман, с силой швырнули именно туда, куда ты и норовил втайне попасть. А ты должен при этом выкручиваться, сопротивляться, возмущаться чинимым произволом, отбиваться руками и ногами.
   И вот теперь, когда ты с истошным визгом и плохо скрываемым восторгом в душе летишь, стремглав, к своей истинной цели, можешь мысленно перекреститься и возблагодарить небо за то, что, когда Господь раздавал всем мозги, ты не оказался в очереди за ушами.
   Попасть на полигон, в ангар, минуя часовых, не представляло для Аверьянова-младшего большого труда.
   Алексей остановился в темноте ангара, в дальнем закутке, под дверью группы нуль-навигации. На нем был рюкзак с монетами из ларца тринадцатого века, в руках – пустая винная бутылка, крепко заткнутая винной пробкой, а также штопор. Монеты в рюкзаке были прикрыты в три слоя мятыми алюминиевыми банками из-под пива и газировки.
   Алексей замер, прислушиваясь. Он был готов к началу операции по захвату телепорта.
   За дверью шел разговор о вечном.

* * *

   – Если все гладко утром пройдет, завтра я в это же время, вечером, – пиво в руки и ноги на телевизор!
   – Ну, если вылет не задержат. И если самолет не опоздает.
   – Не опоздает! Нам бы, главное, здесь опять не сплоховать.
   – С чего бы? Персидский залив почти на нашей долготе, то же полушарие. Если сквозь землю, по прямой, – три тысячи километров – с чем-то…
   – Ты по прямой не вздумай! Делай аккуратно, в обмазку, в облет. А то облажаешься, как прошлый раз, со старлеем с этим. Сначала тут его об бетон колотил-колотил, чуть коктейль из него не сбил, а потом аж вон куда захреначил!
   – А ты б вообще убил бы.
   – Я?!
   – Ты! Тебе вот этот взвод доверь, – утром в Бухрейн он в виде майонеза придет.
   – Почему в виде майонеза?
   – Ну, они же для шашлыка барбекю, уксус и масло грузили, а яйца у них свои есть. Так что тебе по команде «Старт!» только взболтать осталось… Изготовить суспензию, так понимаю…
   – Знаешь, Кучкин, что скажу тебе, гнида? Лень с тобой связываться, спорить неохота. Буду краток, но убедителен: ты хоть и доктор наук, а все равно падаль и козел тот еще…
   – Мужики, а что это красное в заварном чайнике?
   – Это я каркаде, ну, суданскую розу, вчера заварил, да никто пить не стал.
   – Слушай, а спирта у нас технического не осталось? Каркаде – это отлично: развести, чуть сахарку добавить, «клюковка» получится, – не отличишь.
   – Вчера ж последние триста грамм слопали. Спирт есть еще, но у Медведева в сейфе.
   – Понятно.
   Внезапно в наступившей тишине откуда-то раздался звук откупориваемой винной бутылки, хлопок пробки…
   – Слышали?!
   – Ага. За дверью!
   – Эй! Кто здесь?!
   Ввергнутый в светлое помещение из темного коридора Алеша Аверьянов зажмурил глаза… В одной руке у него была пустая винная бутылка, в другой – штопор с накрученной на него пробкой.
   – Откуда ты, прекрасное дитя?
   – Да я бутылки здесь собираю. Мне Боков разрешил. И банки, люминивые…
   – Алюминивые!
   – Алюминивые тоже беру. А у вас какие?
   – Да никаких. Мы это не пьем. Шипучку пить – штаны гноить. А где ты эту бутылку нашел?
   – Под дверью у вас.
   – Ладно врать-то: «Кагор архирейский». Дорогой напиток-то!
   – Я могу оставить, если вам жалко.
   – Чего жалко? Она ж пустая!
   – Спасибо, дяденька, что объяснили, – не без ехидства заметил Алексей.
   – Пожалуйста. А ты бы мальчик, чем бутылки в одиннадцать вечера собирать, лучше бы уроки делал. А то, видишь, банка у тебя «люминивая»…
   – А я уроки все сделал. Кроме одной задачи по физике.
   – Плохо с физикой-то?
   – Да нет, тройка твердая. Просто задачки дал наш сыч, – ну, ни на какой козе не подъедешь.
   – А условие помнишь? Расскажи – посмеемся.
   – Я сюда не веселить вас пришел. Мне домой пора и жрать хочется.
   – Да ты не обижайся, разрубим твою задачку! А пожрать, мы и сами бы пожрали. Если было бы чего. Ну?
   – «Ну», – повторил Аверьянов-младший. – Не запряг еще. Условие простое. Дано: пятьдесят копеек. Возвести в квадрат.
   – Две тысячи пятьсот.
   – Верно. У меня тоже так получилось на куркуляторе.
   – Калькуляторе.
   – Ага, на нем. А теперь переведите две тысячи пятьсот в рубли.
   – Две тысячи пятьсот копеек – это двадцать пять рублей.
   – Правильно. И извлеките квадратный корень.
   – Квадратный корень из двадцати пяти – это пять рублей.
   – Ну! Вот точно так же и у меня! А теперь вопрос: как это пятьдесят копеек в пять рублей превратились?
   – Чего?
   – «Чего-чего»? Возвели в квадрат, перевели в рубли, извлекли корень и в десять раз стали богаче. Как это? Ведь в квадрат возвести и извлечь корень – это туда-сюда… Взаимно обратные действия. С чего начнешь, тем и кончишь. А тут пятьдесят копеек стали пятью рублями. Почему?
   – И говоришь, это задача по физике?
   – Ага. Есть и такая физика. Финансовая.
   – Да в общем-то да. Это задача на размерность, в сущности. В одном рубле – сто копеек. А в одном квадратном рубле десять тысяч квадратных копеек. Вот и все. Ты ж в квадрат возводил? Возводил. А потом по линейному соотношению в копейки перевел квадратные рубли. И тут попался. Это не задача, а пустяк. Легко тебе живется.
   – Легко живется? Я, вон, бутылки, банки собираю… А будь у меня возможность в будущее слетать… Хе-хе! – лицо Алексея аж передернуло от удовольствия. – Тут все, что ты хочешь… Деньги, тачки, виллы, девки классные!
   – Девки? – удивился кто-то из навигаторов.
   – Ну да! – подтвердил Алексей. – Кабаки, бухаловка…
   Он понимал, что пока он будет хоть чем-то интересен им, забавен с их точки зрения, его не выгонят. Чем дольше здесь пробыть, тем больше шансов зацепиться хоть за что-то. Их внимание необходимо привлечь к себе любым способом – задачкой, хамством, случаем из жизни… Чем угодно! Лишь бы они не выгнали.
   – Послушайте, ведь перед нами восьмиклассник!
   – Семиклассник, – поправил Аверьянов. – Перехожу в восьмой…
   – Что ж с тобой дальше-то будет?
   – Ну, уж такого ужаса, как с вами-то, не будет. Всю жизнь за грош горбатиться.
   – А ты от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Еще, глядишь, как мы, – ученым станешь…
   – Ну нет! Уж это – ни за что!
   – А кем ты хочешь стать? Если не секрет?
   – Официантом! – совершенно серьезно, выкатив честные глаза, доложил Алексей, быстро и четко. – Хорошая профессия! В тепле, сыт. Чаевые. Работаешь с людьми.
   – Палач, – тоже неплохая профессия, – хмыкнул кто-то из стартовиков. – С людьми опять же и на свежем воздухе.
   – Нет! – решительно отмел Аверьянов. – На свежем воздухе не пойдет. На морозе руки к топору там, к гильотине прилипать будут. Под дождем веревка на виселице плохо будет затягиваться, – сколько ни мыль… Да и домой ничего, кроме человечины, не принесешь. Вот официант – другое дело, – салатики там, ассорти мясное, рыбное, жилен…
   – Чего-чего? – расхохотались взрослые.
   – Жульен! Во! – поправился Алешка. – Как хорошо-то: закусочка, колбаска… Да и в бутылках что-нибудь осталось…
   – Себя не уважать, такое пить.
   – А я не буду пить. Я для других! Сантехника вот вызвал дома, сливной бачок починить, например… Ему-то и налью!
   – Ну, ты просто Филиппок!
   – Мужичок с ноготок некрасовский.
   – А глазки-то, смотрите, мужики, – живые. Весьма себе на уме парень…
   – А скажи-ка, мальчик, ты не знаешь, где здесь можно выпить-закусить достать?
   – Давай деньги, нарисую. За десять процентов.
   – Денег-то у нас как раз нет… Только заодно и машина времени, так сказать, есть…
   – Да ладно, не гони, дяденька! – отмахнулся Алексей. – Это телепорт, телепортатор, – все же знают!
   – Но он работает и как машина времени. Это так, но это мало кто знает.
   – Ну… – Аверьянов-младший задумался. – Могу сгонять и без денег, если так… В будущее. Гляну, что там почем. Глядишь, себе что-нибудь найду, да и вас не забуду. А что? Если вы, конечно, серьезно…
   – Как это «найду»? Украдешь, что ли?
   – Зачем красть! Я вам бухло на шариковую ручку вот обменяю. – Алексей достал из кармана обычную дешевую ручку. – В будущем! В будущем же это раритет! Это, между прочим, та самая ручка, которой Пушкин «Му-му» написал… Но это сработает, только если вы далеко в будущее меня заболтаете. А если в светлое завтра, то там просто в роговое отверстие дадут, за попытку смошенничать.
   – Странный мальчик…
   – Я не «мальчик», мне сорок семь лет. Я лилипут.
   – У тебя лицо молодое.
   – Чего не бывает! У вас тоже ведь лицо…
   – Что – «лицо»?
   – А то, что на нем написано, что вы сегодня тысячу рублей просили у кого-то, аж целовать за штуку были рады, но вышел облом, – увы! Было такое?
   Алексей бил наверняка: перед ним стоял автор SMSки «целую срочно тысячу почтамт райцентр».
   Наступила тяжелая пауза.
   – Ну, хорошо. А вот как меня зовут?
   – Сергей зовут, – хмыкнул презрительно Аверьянов-младший.
   Он понимал, что эти мужики едва ли подозревают, что он предварительно ознакомился с основными данными каждого из них, – ведь сотка регистрируется при предъявлении паспорта. Паспортные данные были предоставлены сотовыми операторами по линии СОРМ, а сопоставить же фамилии с внешностью было делом нехитрым, если иметь знакомых на КПП полигона, – пропуска гражданских спецов были, естественно, с фотографиями.
   – Сергей Егоров. Живешь в Москве, на улице генерала Берзарина… К интимным подробностям переходить?
   – Не надо.
   – Ну, как хотите.
   Наступила тяжелая пауза.
   – Ладно, – прервал молчание Алексей. – На фиг это дело. Вы еще думать будете, различные аспекты до утра перетирать. Закоренелая болезнь русской интеллигенции. «Что делать» да «кто виноват»… И при этом сидеть сложа руки. Либо бомбами в царя кидать. Все понятно. Желаю здравствовать. Сами путешествуйте! – Алеша повернулся лицом к двери.
   – Сами не можем, у нас штатный состав на шестьдесят процентов укомплектован: ручки крутить некому.
   – Ты не спеши, давай поговорим. …Ну, кинем мы тебя в будущее, положим. А как ты вернешься-то оттуда? Мы тут одного старлея в прошлое кинули, – ну и с концами…
   – Конечно! Вы ж в прошлое его кинули! А в прошлом нет телепортов! Он не может оттуда вернуться. А меня заболтать надо в будущее. Там телепортов – как грязи, я считаю. Вообще, мне, например, неясно, что вы сами-то в будущее до сих пор не смотались.
   – Это просто. Вот все, кто перед тобой, не раз и не два вытаскивали из контейнера трупы.
   – Знаешь, тело такое – как капля: кожа цела, внутренности – внутри… Песня есть про это:

 
Дымилась, падая, ракета,
А от нее бежал расчет…
Кто хоть однажды видел это,
Тот хрен к ракете подойдет…
 

   Это вашему спецназу говорят – «совершенно безопасно». А мы работаем с этим монстром и лучше других знаем, что каждый второй пуск – это трупы. «Совершенно безопасно». У нас работает автоматика! Ну, конечно! Все такое… Она, конечно, работает, эта автоматика…
   – Нет, не работает? – поинтересовался Алексей.
   – Работает. Если за ней следить и регламенты вовремя делать. А так как ничего этого не делается, то она работает точно так же, как и все остальное у нас «работает». Рыдания, а не работа! Иной раз вообще включать ее страшно. Сам крутишь – тогда все в твоих руках… Или почти все. А если автоматика распоряжается, то тут – чуть что… И получается… Знаешь, как выводить самолет из штопора, действуя только через неисправный автопилот? А что поделаешь? Средства выделяют? Нет! Одни слезы. Сами себя кормить должны. Мы и кормим! Только девяносто девять процентов заработанного они же, – говорящий указал на потолок, – они же и прикарманивают. Министерство по Телепортации надо кормить? Надо! РосТелепорт и РосТелекинез? РосКомПодпространство? А как же! А налоги?! Вот то-то! Автоматика! Одни только разговоры о поддержке науки. А наука у нас по-прежнему – как раковый больной на последней фазе, только ему все время то маникюр делают, то макияж… Мельком так глянешь – все в ажуре. А официально потерь давно у нас нет, это верно. Ни по технике, ни по человеческому фактору. Пишут обычно: причина смерти – острая сердечная недостаточность. Или «смерть наступила вследствие многочисленных внутренних кровоизлияний»… Ну, язва как. Вроде. Всех органов сразу. И все. Статистика в ажуре.
   – И штат у нас не укомплектован, только шестьдесят процентов от требуемого состава… – добавил кто-то. – И ничего тут не сделаешь: за все надо платить. Так что ты крепко подумай, на что ты идешь.
   – Да вернусь я оттуда!
   – А мы не про то, что «вернешься»… Мы про то, что – доедешь ли…
   – Я? Без проблем! Чувствую… Должно повезти.
   – Должно? Повезет, – это может быть, а вот что «должно» – сомневаюсь… Никому «оно» не «должно»…
   – А ты понимаешь, парень, что пока ты там что-то предпримешь, объяснишь ситуацию, то да се, найдешь телепорт, уговоришь их тебя назад отправить, сюда, – уйма времени пройдет. А тут с нас через час после твоего исчезновения уже шкуру спустят. Ты это понимаешь?
   – Я это понимаю. Это вы не догоняете. Я там, в будущем, полгода, а может, и год проведу, как получится. Может, даже и институт там окончу. Но когда возвращаться буду, попрошу, чтобы момент моего прибытия назад, в прошлое, к вам был на секунду позже моего старта отсюда – в будущее. То есть для вас я буду отсутствовать секунду. А сам там, может, и год, и два и пять проживу. Иными словами, моя местная биография, – история жизни среди вас, – разойдется с моим локальным биологическим возрастом, – только и всего… Что-то плохо у вас с воображением, как считаете?
   – Считаем, что неплохо. Плохо у тебя…
   – Алексей.
   – Илья Андреевич, очень приятно. …У тебя, Алеша, плохо. Плохо со знанием жизни. Почему ты так уверен, что далекое будущее – светлое? Ты не допускаешь мысли, что в тридцать пятом веке весь мир – безжизненная пустыня? Не боишься, что ты там тоже не сможешь выдержать больше пяти минут из-за жесткого рентгеновского излучения, например? Ведь, увидев, почувствовав и испугавшись, ты не сможешь крикнуть мне: «Илья Андреевич! Хочу домой! К маме!»