Страница:
– Умные очень больно вы…
– Больно вы умные… Очень! …Лучше ведь, правда?
– Я что сказать-то пришла… Папа задержится сегодня, а может, и завтра только придет…
– Это еще утром понятно было.
– Им сегодня на ученьях премию дали, папа велел тебе передать… Не потеряй, смотри, – здесь тысяча девятьсот, если в доллары пересчитать… Большие деньги!
– Положите в сервант, тетя Лида, в салатницу с сиренью… Спасибо большое!
– Ты бы купил чего поесть-то отцу, как вернется.
– Да я уже купил.
– Ну, врешь, небось.
– В холодильник заглянуть бы сначала, а потом оскорблять начинать…
– А ты сам-то поел?
– А то!
– Где ж ты поел-то, – на плите ни кастрюли, ни сковородки…. И мойка пустая, без грязной посуды. Тринадцать лет тебе уже, а врешь все еще не складно!
Тетя Лида всегда доставала его заботой. Алексей отложил Стивенсона, закрыл лицо отцовской фуражкой, сделав вид, что собрался вздремнуть.
– Я в ресторане поужинал. С Катей Боковой. И теперь хочу спать. Будете уходить – светом щелкните, о'кей? Заранее признателен.
– А где гитара-то?
– Сейчас принесу.
– Ну что, комзвода! Первое место бы нам – там! – и тебе б капитана бы намыли.
– Ага, – согласился Коля. – Если просто под Хабаровском не умоетесь, и то спасибо скажу.
– Мы-то?
– Да никогда!
– Умоем всех, но сами не умоемся!
– Обижаешь!
– Вот гитара. Кто просил?
– Давай, под гитару-то?
– Больше нечего. Все выпили, ребята.
– Послушай, командир… Давай по последней сейчас, У костра, а?
– Под гитару?
– Да время ж – двадцать три ноль-ноль. А вас завтра и в пять поднять могут.
– Не в первый раз!
– Да по последней, командир! Сходи в ангар, в контейнере возьми.
– Чисто символически, Аверьянов!
– Символически? – задумался Коля. – Одну бутылку на всех – идет?
– Идет!
– Только бутылка чтоб была побольше!
– Да уж какая есть – такая и будет! – Коля встал. – Но учтите, братцы, вам же самим там на одну меньше останется!
– Неси!
– Согласны!
Кивнув Сергею, охраннику у контейнера, с которым днем они вместе грузились, Коля засунул в щель свой пропуск с чипом, и вход немедленно открылся.
Пройдя контейнер почти до конца, Коля остановился возле тюка с надписью «Запасной парашют» – верная примета, указатель, понятный лишь своим. Теперь, чтобы добраться до водки, нужно было сначала слегка передвинуть рулон колючей проволоки, а тот был мощно закреплен…
– Не ври! Красноярский спецназ я сажал в Баб-эль-Саидских воротах! Лично, вот этими руками. Впритирку, на шуршащий вереск! Вам, молодым, и не понять! Руками, пальчиками этими вот! Голыми руками.
– Потому что автоматикой пользоваться не умеете, старые пни. А ты вообще инструкцию не знаешь, подкоряжина.
– Я – подкоряжина? Я инструкцию, матчасть не знаю? А кого всегда под рукой держали на случай временного срыва, ты не помнишь? Это сейчас автоматика следит, а два года назад, как темпоральный тензор начнет анизотропить, так тут же: кого? Кучкина на выход. Один я это умел.
– А чего тут уметь-то? Дурацкое дело не хитрое.
– Ага! «Не хитрое»? А что же автоматика-то твоя в двадцати процентах случаев тогда не срабатывает? Вот скажи! Не можешь? Я тебе скажу: живого человека ты никаким устройством не заменишь. Компьютер – просто тьфу! Тут кожей надо чувствовать! И делать по наитию.
– Ничего ты по наитию не сделаешь. Тем более при срыве времени!
– Да?! А ты знаешь, что я один вот, без техников и прочей бестолочи, могу сейчас контейнер сдвинуть на минуту назад, в безвозвратно прошедшее, вывести его там в подпространство Гильберта, он выйдет в настоящем несовершенном, незаметно, по Гильберту проскочу настоящее быстротекущее и выроню – не почувствуешь даже! – в будущем сослагательном, – в нелинейную оболочку временных реперов! А оттуда уже сдвину тензором временных напряжений в обычное наше с тобой будущее, причем ровно настолько, насколько ты скажешь. Профессор!
– Не смеши.
– А на что спорим?
– Я с дураками не спорю!
– Бздишь? Так и скажи!
– На бутылку «Смирновки»?
– Разлетелся. Кизлярского литр ставлю!
– Ставь.
– Ребята, все свидетели!
– Стоп-стоп! Это не разговор. Есть еще вопрос – когда? Когда проигравший ставит? А то Медведев позапрошлый год ящик «Грольша» продул, так до сих пор «потом, потом» слышу.
– Когда? В трехдневный срок, я предлагаю.
– Годится. А теперь поехали. Сашка, встань с моего места, пусти меня к пульту. Вы, ребята, разливайте пока… Я мигом. Вот, смотри, академик. У тебя горит блокировка, она контролирует временной уход. И вместе с тем искажает строб наведения: иначе она текущую энергетику мерить не может. Поэтому щупает. Я блокировку сразу отключаю, она мне только мешает.
– Это очень опасно, старик!
– Да чем? Я же сразу включу, если посыплюсь. А сорваться я могу только здесь, видишь, – при обходе особой точки… Поползла… Учись, внучок, как мастера работают. Все. Выскочила! Теперь датчики искривления пространства. Видишь? Как пространство искривляется вообще, во всей Вселенной, нам дела нет, мы люди маленькие. Я контролирую только локальный объем. Местное искривление. Это сразу освобождает мощность и девяносто процентов ресурса процессоров. Тут простая аналогия с горными лыжами. Я смотрю себе только под ноги, а перестраховщик держит в уме всю трассу. А зачем? Стоять можешь, не падая, – мимо финиша не проскочишь. Верно? Финиш внизу? Внизу! А меня туда-то как раз и несет. …Все приложения тоже надо снять… Уже разлили? Сейчас, сейчас…
«Да, на пустой желудок пить – тут уж как ни закусывай…» – подумал он.
Теперь оставалось накатить рулон тяжелой колючки на самый верх и принайтовать его так, чтобы загородил водку: ящик со спиртным не должен бросаться в глаза случайно заглянувшему в контейнер. Придерживая рулон одной рукой, он начал выбирать слабину транспортировочной ленточной сети, стараясь завести ее слегка под рулон и там прихватить фалом, чтобы рулон не скатывался… Это ему удалось, но тут он как провалился куда-то: знакомое чувство невесомости, возникающее в пикирующем самолете, охватило его. Продолжая крепить фалом сеть, Николай с удивлением отметил, что тяжеленный рулон стал вдруг легче пушинки. Чувство невесомости стало как-то беспощадно нарастать, уничтожая ощущение самого себя, своего тела. Осталось как бы одно сознание, присутствующее зачем-то в контейнере, витающее между ящиком водки и поплывшим в воздухе рулоном колючей проволоки.
«Теперь обрезать фал, все убрать за собой и прочь отсюда – от греха! Обрезать фал! Немедленно обрезать фал и смываться как можно быстрее!»
Запершись в кабинете Михалыча, они не спеша выдвигали версии и, мысленно прокрутив их в мозгу, безжалостно давили их аргументами.
Большинство версий порчи крышки багажника обладали тем пороком, что, объясняя многое, они не могли внятно ответить на два незначительных, но каверзных вопроса: «Зачем?» и «Кому это было выгодно?». Оба вопроса, конечно, сливались, по сути, в один – в проблему поиска мотива преступления, но и Медведев и Михалыч не могли заметить этого, замутив свое перетруженное сознание литром «Русского стандарта».
Время катилось к полуночи, им требовалось какое-то озарение, внезапный прорыв.
– Пойдем, Саш, покурим, – предложил Михалыч. – Заодно еще раз багажник осмотрим.
– Пойдем, Михаил. – Медведев накинул на плечи пиджак. – Покурим и посмотрим!
Ночь была безлунная, глаз выколи. В сорока метрах от поляны не было видно ни зги. Без фонаря ориентироваться можно было только на желтое пятно светящего за спиной костра. Спотыкаясь и пару раз едва не упав, Калнин отошел довольно далеко от поляны: за день на его долю выпало немало приключений, и теперь он решил побыть хотя бы пять минут в тишине, вдали от гомона выдохшегося праздника. Хотелось выйти на опушку и просто постоять в тишине, глядя на едва различимый черный горизонт, на яркие звезды над головой, на тонкие, острые рога только что родившегося месяца.
Компанию и пьянку как отрезало, стоило ему погрузиться во мрак набирающего летнюю силу майского леса; он не сообразил, что, находясь на полигоне, он никоим образом не выйдет на опушку, а упрется в бетонный трехметровый забор с шестью рядами колючки поверху.
Уперевшись в забор, он зачем-то пошел вдоль него, остановившись лишь после того, как почти потерял из виду желтую, теряющуюся во мраке звездочку костра, одновременно поняв, что попал в зону интерфейсных линий и кабелей контроля, проходящих вдоль периметра полигона – высокого бетонного забора…
В этом месте споткнуться о кабель и упасть было проще пареной репы даже днем.
Споткнувшись о какую-то распределительную коробку размером с кирпич и сбив с нее кофр, Калнин нагнулся, чтобы исправить содеянное. Но, сообразив, что в темноте можно без труда поймать высокое напряжение на оголенных точках крепежа силового кабеля, лейтенант скомандовал сам себе: «Стоп, встать, – ни с места!» и, расстегнув брюки, с наслаждением выдохнул…
Он не заметил, что там, в коробке линейного усилителя, совершенно незаметной в темноте, на мгновение вспыхнула искра короткого замыкания, неяркая, но бело-голубая.
– Что это было?! – Напряжение упало на полсекунды.
– Ты что?! С чего?
– У местных спроси. Мы от полигона питаемся. Я их силовой подключил.
– Заче-е-ем?!?
– Бензинчик сэкономить. Наш генератор, знаешь, сколько жрет?
– Боже мой!
– Ты смотри, смотри! У тебя же фазы разбежались!
– А что я сделать-то могу?!
– Сейчас темпоральный дребезг начнется, если не задемпфируешь все, кроме седьмого!
– Если я задемпфирую седьмой, возрастет добротность, – так к повороту раскачает, не поймаешь.
– Ну, упустил, дурак, теперь задребезжало!
Ножа не было.
Не отпуская фала, Николай провел по поверхности ящика ладонью, но ножа так и не ощутил. Скосив глаза, он вдруг увидел свой нож, спокойно висящий сам собой в воздухе, в полуметре от головы. В тот же момент нож исчез в том месте, где висел, и одновременно с этим возник – лежа на ящике именно там, куда Аверьянов его положил.
Он быстро схватил нож, но мгновенно понял, что обрезать ему уже нечего: рулон колючки лежал на полу, ящик с выпивкой не был привязан, а бутылка «Smirnoff» сама собой встала на свое место в ящике, совершенно непонятно как исчезнув из его рук.
Рефлекторно, почти не думая, Аверьянов вытянул из ящика литровую бутылку «Smirnoff». Подумал: «Теперь остается забить опустевшее после нее место чем-то мягким, снова натянуть растяжку, идущую от угла ящика к крепежной серьге каркаса контейнера, выведенной сквозь декор-обшивку».
Фиксируя тягу, Николай почувствовал, что его как-то шатнуло, отчетливо крутануло мозги, как после центрифуги.
Внезапно мелькнуло: «Все это уже было только что! Все повторяется».
И тут же снова мелькнуло: «Все это уже было только что! Все повторяется».
На лбу мгновенно выступил холодный пот: «…было только что! Все повторяется».
Николай ощутил, что его рот растягивается в какую-то непомерно широкую улыбку-оскал – шириною метры, километры, миллионы километров, световые годы, парсеки…
Свет в контейнере погас, раздался громкий звук рвущейся прочной ткани…
– Они все немного разные, следы ударов… Как будто били слегка под разными углами…
Он осторожно прикоснулся к самой крупной вмятине мизинцем левой руки, и в этот самый момент крышка багажника вдруг сильно подпрыгнула вместе с землей и ударила Медведева в лицо всей плоскостью, откинув его от машины метра на три…
– Вот это да! – Медведев встал, отряхивая сзади брюки. – Вот это да-а-а…
– Я тоже устоять не смог, – констатировал Михалыч. – Мне кажется, землетрясение.
– Какое там! – махнул Медведев, подняв и обдув выроненную при падении сигарету. – Я только вот так вот руку с сигаретой отставил, склонился самым лицом, мизинцем чуть прикоснулся…
Медведев в точности повторил свои действия, и в тот момент, как его мизинец коснулся самой большой вмятины, а нос – поверхности крышки багажника, удар повторился, причем на сей раз – с удвоенной силой.
Расступившийся бетон, разорванный темпоральным полем, создал ударную сейсмическую волну, от которой на многие километры вокруг все заходило ходуном…
В ту же секунду контейнер исчез вновь, появился под самым потолком ангара, но, не успев упасть, растворился и вновь возник – в трех метрах от места, где стоял минуту назад, но как бы «клюнув» входным люком вниз, в бетон, косо «утонув» в бетонной площадке…
Второй удар оказался куда мощнее первого…
Отбросив автомат, Сергей пополз к выходу из ангара, а затем побежал, придерживаясь, однако, руками за землю. Впервые в жизни ему пришлось бежать на четырех, внезапно подпрыгивая от толчка вверх – метра на два, – как цирковому пуделю.
«Вот жизнь собачья-то!» – подумал он, вылетая сквозь треснувшую обшивку ангара, как лев сквозь обруч.
После второго удара Калнин понял, что выпивка тут ни при чем: немного алкоголя полезно в любых количествах.
Тут, очевидно, настал час «X». Стратегические бомбардировщики начали наконец бомбить вещевой рынок в райцентре. Вот дело в чем! Однако, встряхнувшись после третьего удара и окончательно протрезвев, Калнин понял, что ночью ни один идиот не стал бы бомбить вещевой рынок: черные по ночам не торгуют. Да даже и днем: вещевой рынок приводили бы в порядок осколочными и зажигательными, а тут явно работал тяжелый фугас: такая дура под тонну зарывается в землю метров на пять-восемь, и там уж шарахнет так, что фундаменты из земли выпрыгивают…
Он вспомнил сотни землянок бомжей, усеявших окраину Дьяконовской пустоши, – пустоши, используемой всей областью в качестве свалки пищевых отходов, испорченных продуктов питания, а также в качестве кладбища скота, умершего от огорчений и невзгод, связанных с бескормицей. В памяти всплыло, что осмотревшие два месяца назад эту пустошь «Врачи без границ» после знакомства с прилежащим стойбищем бомжей, сказав: «Ну, знаете… Всему же есть границы!» – уехали, не попрощавшись с губернатором.
– Решили, стало быть, бомжей… Из временных жилищ, – ну, ясно, – в постоянные… – сказал Калнин вслух и замер, держась за дерево. Дождавшись удара и переждав его, он совершил очередное перемещение в направлении костра. – Реформа ЖКХ у них… Земля им пухом!
Михалыч вцепился правой рукой в ручку водительской двери «опеля», а левой – в зеркало заднего обзора, подпрыгивая вместе с автомобилем.
То, как Медведев «плясал Камаринскую» вокруг автомобиля, – вприсядку, делая почти двухметровые скачки, – навело полковника на мысль о том, что причина происходящего землетрясения таится, возможно, совсем не в крышке багажника «опеля»…
При первой же наступившей между толчками паузе Михалыч огляделся и обомлел.
Ангар стоял раскрытым, с вырванной крышей. Тем не менее стены, которые раньше подпирала изнутри легкая ажурная арматура и поддерживал поддув – нагнетаемый внутрь ангара мощными насосами воздух, – продолжа-I ли стоять. Как такое могло происходить, было совершенно непонятно: покореженные трубки и уголки арматуры торчали тут и там из прорех пластиковой оболочки ангара, зияющая дыра площадью несколько сотен квадратных метров, образовавшаяся на месте крыши, снимала даже малейшую надежду на сохранившуюся маломальскую эффективность поддува.
Внезапно в дыре возникло свечение: из недр ангара начали быстро расти гигантские иголки какого-то исполинского инея, светящегося всеми оттенками розового – от теплого, почти алого, до холодного сиреневого.
– Вот плесень-то! – ахнул Михалыч, остолбенев.
Иней вырвался из ангара наружу, бесшумно заполнив собой и розовым светом всю площадь только что зиявшей мраком дыры, вырос до высоты пятиэтажного дома и прекратил свой рост.
Иголки в вышине начали медленно приближаться друг к дружке, смыкаться, не извиваясь, как гибкие нити или змеи, а слегка надламываясь по длине, все в большем количестве точек. Иней на глазах превращался в огромную, неярко светящуюся, розовую луковицу, составленную из миллионов тончайших многометровых кристаллов.
Завершением трансформации явилось появление в верхней части луковицы – там, где у обычной луковицы появляется зелень перьев, – непонятного, неподвижно висящего в воздухе черного предмета.
Предмет выглядел как обычная черная хоккейная шайба: метра два – два с половиной в диаметре и около метра толщиной.
– Кошачий грузик, – уже стоящий рядом с Михалычем Медведев указал на шайбу.
– Что?
– Если в ноль-контейнере был запущен живой человек, то в стартовой луковице всегда возникает вот это… Почему, неизвестно.
– Кошачий грузик? – переспросил Михалыч.
– Да. Назвал так кто-то еще лет двадцать назад, – приклеилось. Даже и в документах. …Знаете, как котят топят? В мешок! И камень еще туда, для веса. Ну вот: перед вами розовый мешок, а этот предмет, шайба, – груз. Отсюда и пошло: «кошачий грузик».
– Мешок? Не очень похоже, по-моему.
– А по-моему, очень похоже, – невесело кивнул Медведев. – Правда, я больше вашего знаю про это про все… Кто из ваших там мог бы оказаться, нет у вас предположений на вскидку?
– Только два варианта – Аверьянов! – не думая, с ходу ответил Михалыч.
– Аверьянов… – загнул палец Медведев.
– Ага, – кивнул Михалыч.
– Вы же сказали: «два варианта»?
– Ну, Аверьянов, – либо старший, либо младший. Третьего не дано.
– Лучше бы старший. Если «лучше» – уместное слово.
– Это почему?
– Когда ребенок сирота – горе. Большая беда. Но если сиротеют родители, это вообще…
– Вы хотите сказать… – Михалыч указал взглядом на медленно гаснувшую стартовую луковицу.
– Да, – ответил Медведев. – Толчки были от временного дребезжания на старте. Перегрузка. Удары. Несовместимые с жизнью. Это труп.
– Но… – попытался возразить Михалыч.
– Но зато наш Али-Баб-эль-Ладен получил в своем Бухрейне отсрочку: теперь сорок разбойников появятся по его душу месяцем позже.
И его самого, и сопровождаемый им теперь груз спас наиболее общий и фундаментальный закон Мироздания, утверждающий, что дуракам, новичкам и пьяным необычайно, сказочно везет.
К дуракам Аверьянова-старшего трудно было отнести, но соответствие двум другим требованиям было безукоризненно. Поэтому, видно, он уцелел, отделавшись лишь ссадиной на локте и звоном в ушах от сильного удара лбом об ящик с водкой.
– Есть кто живой?
В темноте раздался хруст битого стекла: видно, кто-то встал на ноги.
– Все живы, Александр Васильевич… – прозвучал тоскливый шепот справа.
– Это хорошо.
– Куда уж лучше… – послышался убитый горем шепот слева.
– Под трибунал пойдете…
– Не без этого. – Хруст раздавливаемого стекла раздался откуда-то сзади.
– Все, до одного!
– Вместе с вами? – громко и ехидно спросил кто-то прямо по курсу.
– Водкой у вас здесь пахнет – почему?! – рявкнул Медведев.
– До вашего прихода не пахло, – громко отрезал из мрака все тот же нахал.
– Что?! – рассвирепел Медведев.
– А то! – ответил собеседник. – Вы запах водки не можете сейчас ощущать, – сами выпивши. На понт не надо брать. От вас ведь за версту разит.
– А ты сам не пил, что ли?
– А я не пил!
– Непьющий навигатор? – остолбенел Медведев. – Ну-ка, покажись. – В темноте вспыхнул фонарик, выхватывая лицо… – Сергей Егоров?! – Медведев был потрясен. – Это ты-то непьющий?!
– Я на охране возле контейнера с автоматом наперевес стоял!
– Видел, кто вошел?
– Да старший лейтенант, с которым я днем барахло грузил… Аверьянов, во!
– Ну, что я говорил? – кивнул подошедший Михалыч. – Больше-то некому! …Ну-ка посвети сюда: я тут чего-то раздавил… Наступил – оно катается… Я прижал – оно хрупнуло.
– Компьютерная «мышь» —ничего страшного!
– Стоял на охране, стоял… С автоматом наперевес… – с глубокой обидой в голосе повторил Сергей Егоров. – Все ждал, что сменят меня. Поем, выпью. Вот на тебе, раздавленная мышь! …Дождался!
– Не плачь, – раздался полный оптимизма и надежд торжествующий шепот из темноты. – Мне Барсук литр «Кизлярского» продул! Вдвоем слопаем!
Петровна, стоя на коленях на самом краю мостков, полоскала в речке белье, время от времени оглядываясь назад. Там, на невысоком холме, стояла ее родная Берестиха – крепостишка, а точнее деревенька, огороженная высоким тыном: заостренными бревнами, врытыми в землю всплошную – бревно к бревну… Добежать от речки до ворот Берестихи было раз плюнуть, хоть и в горку, но недалеко: даже старуха Тоша две колоды с водой доносит на коромысле от речки до своей избы без роздыха. Мужики, несущие караул у ворот, сказали ей: чуть что – бросай все и беги!
Берестиха уже третий день с ужасом ожидала появления татар; многие, особенно те, у кого были грудные дети, еще позавчера ушли в леса. Четыре дня назад сбежал на север – под защиту новгородских стен – их малый князь Драгомир Бориславович, прихватив с собой казну, челядь, дружину – около ста мечей – и почти весь запас хлеба, вяленого мяса, медов, имевшийся в Берестихе, – десять телег. Лен и пушнину – еще три возка – Драгомир также прихватил с собой, справедливо полагая, что эти ценности здесь, без него, пропадут.
Остальные же обитатели Берестихи решили выжидать до последнего – авось пронесет: Батый, может, и мимо пройдет, не зацепит. Конечно, все понимали при этом, что сия надежда утлая: село стояло рядом с большаком на Новгород. Отсюда до Новгорода три дня хода. Сто двойных верст. Всем было ясно, что, раздавив стольный град великого князя Юрия Ингваревича, Батый двинет свою Орду на Север, на Новгород, – куда же еще? Ведь Новгород богаче остальных городов русских, вместе взятых, – кто ж этого-то не знает?!
Но людям привычно верить в чудо, сколь тщетно эта вера ни глядится.
Слухи об остановке, задержке Батыевой армады под стенами Города, дошедшие до Берестихи, восприняты были в ней как положительный, успешный результат позавчерашнего молебна.
Тем не менее, вопреки этой радостной вести, дед Афанасий, выполнявший после отъезда Драгомира роль старшего в Берестихе, приказал всем свободным от неотложных дел мужикам копать могилы чуть в стороне от Берестихи – на Лисьем поле, – не менее дюжины дюжин могил. Дед Афанасий знал, что большинство ушедших в леса уцелеет. Они вернутся сюда и начнут новую жизнь.
– Больно вы умные… Очень! …Лучше ведь, правда?
– Я что сказать-то пришла… Папа задержится сегодня, а может, и завтра только придет…
– Это еще утром понятно было.
– Им сегодня на ученьях премию дали, папа велел тебе передать… Не потеряй, смотри, – здесь тысяча девятьсот, если в доллары пересчитать… Большие деньги!
– Положите в сервант, тетя Лида, в салатницу с сиренью… Спасибо большое!
– Ты бы купил чего поесть-то отцу, как вернется.
– Да я уже купил.
– Ну, врешь, небось.
– В холодильник заглянуть бы сначала, а потом оскорблять начинать…
– А ты сам-то поел?
– А то!
– Где ж ты поел-то, – на плите ни кастрюли, ни сковородки…. И мойка пустая, без грязной посуды. Тринадцать лет тебе уже, а врешь все еще не складно!
Тетя Лида всегда доставала его заботой. Алексей отложил Стивенсона, закрыл лицо отцовской фуражкой, сделав вид, что собрался вздремнуть.
– Я в ресторане поужинал. С Катей Боковой. И теперь хочу спать. Будете уходить – светом щелкните, о'кей? Заранее признателен.
* * *
Взвод Аверьянова давно уже смел всю холодную закуску и выпивку, почти покончил с шашлыком. Костер, разведенный теперь в полную мощь, освещал всю поляну. Вечер стремительно приближался к последней фазе…– А где гитара-то?
– Сейчас принесу.
– Ну что, комзвода! Первое место бы нам – там! – и тебе б капитана бы намыли.
– Ага, – согласился Коля. – Если просто под Хабаровском не умоетесь, и то спасибо скажу.
– Мы-то?
– Да никогда!
– Умоем всех, но сами не умоемся!
– Обижаешь!
– Вот гитара. Кто просил?
– Давай, под гитару-то?
– Больше нечего. Все выпили, ребята.
– Послушай, командир… Давай по последней сейчас, У костра, а?
– Под гитару?
– Да время ж – двадцать три ноль-ноль. А вас завтра и в пять поднять могут.
– Не в первый раз!
– Да по последней, командир! Сходи в ангар, в контейнере возьми.
– Чисто символически, Аверьянов!
– Символически? – задумался Коля. – Одну бутылку на всех – идет?
– Идет!
– Только бутылка чтоб была побольше!
– Да уж какая есть – такая и будет! – Коля встал. – Но учтите, братцы, вам же самим там на одну меньше останется!
– Неси!
– Согласны!
Кивнув Сергею, охраннику у контейнера, с которым днем они вместе грузились, Коля засунул в щель свой пропуск с чипом, и вход немедленно открылся.
Пройдя контейнер почти до конца, Коля остановился возле тюка с надписью «Запасной парашют» – верная примета, указатель, понятный лишь своим. Теперь, чтобы добраться до водки, нужно было сначала слегка передвинуть рулон колючей проволоки, а тот был мощно закреплен…
* * *
Метрах в сорока от контейнера, в самом углу ангара, в группе ноль-навигации, праздник тоже подходил к своей завершающей стадии…– Не ври! Красноярский спецназ я сажал в Баб-эль-Саидских воротах! Лично, вот этими руками. Впритирку, на шуршащий вереск! Вам, молодым, и не понять! Руками, пальчиками этими вот! Голыми руками.
– Потому что автоматикой пользоваться не умеете, старые пни. А ты вообще инструкцию не знаешь, подкоряжина.
– Я – подкоряжина? Я инструкцию, матчасть не знаю? А кого всегда под рукой держали на случай временного срыва, ты не помнишь? Это сейчас автоматика следит, а два года назад, как темпоральный тензор начнет анизотропить, так тут же: кого? Кучкина на выход. Один я это умел.
– А чего тут уметь-то? Дурацкое дело не хитрое.
– Ага! «Не хитрое»? А что же автоматика-то твоя в двадцати процентах случаев тогда не срабатывает? Вот скажи! Не можешь? Я тебе скажу: живого человека ты никаким устройством не заменишь. Компьютер – просто тьфу! Тут кожей надо чувствовать! И делать по наитию.
– Ничего ты по наитию не сделаешь. Тем более при срыве времени!
– Да?! А ты знаешь, что я один вот, без техников и прочей бестолочи, могу сейчас контейнер сдвинуть на минуту назад, в безвозвратно прошедшее, вывести его там в подпространство Гильберта, он выйдет в настоящем несовершенном, незаметно, по Гильберту проскочу настоящее быстротекущее и выроню – не почувствуешь даже! – в будущем сослагательном, – в нелинейную оболочку временных реперов! А оттуда уже сдвину тензором временных напряжений в обычное наше с тобой будущее, причем ровно настолько, насколько ты скажешь. Профессор!
– Не смеши.
– А на что спорим?
– Я с дураками не спорю!
– Бздишь? Так и скажи!
– На бутылку «Смирновки»?
– Разлетелся. Кизлярского литр ставлю!
– Ставь.
– Ребята, все свидетели!
– Стоп-стоп! Это не разговор. Есть еще вопрос – когда? Когда проигравший ставит? А то Медведев позапрошлый год ящик «Грольша» продул, так до сих пор «потом, потом» слышу.
– Когда? В трехдневный срок, я предлагаю.
– Годится. А теперь поехали. Сашка, встань с моего места, пусти меня к пульту. Вы, ребята, разливайте пока… Я мигом. Вот, смотри, академик. У тебя горит блокировка, она контролирует временной уход. И вместе с тем искажает строб наведения: иначе она текущую энергетику мерить не может. Поэтому щупает. Я блокировку сразу отключаю, она мне только мешает.
– Это очень опасно, старик!
– Да чем? Я же сразу включу, если посыплюсь. А сорваться я могу только здесь, видишь, – при обходе особой точки… Поползла… Учись, внучок, как мастера работают. Все. Выскочила! Теперь датчики искривления пространства. Видишь? Как пространство искривляется вообще, во всей Вселенной, нам дела нет, мы люди маленькие. Я контролирую только локальный объем. Местное искривление. Это сразу освобождает мощность и девяносто процентов ресурса процессоров. Тут простая аналогия с горными лыжами. Я смотрю себе только под ноги, а перестраховщик держит в уме всю трассу. А зачем? Стоять можешь, не падая, – мимо финиша не проскочишь. Верно? Финиш внизу? Внизу! А меня туда-то как раз и несет. …Все приложения тоже надо снять… Уже разлили? Сейчас, сейчас…
* * *
Наконец-то Аверьянов вытянул из ящика литровую бутылку «Smirnoff». Теперь оставалось забить опустевшее после нее место чем-то мягким и снова натянуть растяжку, идущую от угла ящика к крепежной серьге каркаса контейнера, выведенной сквозь декор-обшивку. Фиксируя тягу, Николай почувствовал, что его как-то шатнуло, – отчетливо крутануло мозги, как после центрифуги.«Да, на пустой желудок пить – тут уж как ни закусывай…» – подумал он.
Теперь оставалось накатить рулон тяжелой колючки на самый верх и принайтовать его так, чтобы загородил водку: ящик со спиртным не должен бросаться в глаза случайно заглянувшему в контейнер. Придерживая рулон одной рукой, он начал выбирать слабину транспортировочной ленточной сети, стараясь завести ее слегка под рулон и там прихватить фалом, чтобы рулон не скатывался… Это ему удалось, но тут он как провалился куда-то: знакомое чувство невесомости, возникающее в пикирующем самолете, охватило его. Продолжая крепить фалом сеть, Николай с удивлением отметил, что тяжеленный рулон стал вдруг легче пушинки. Чувство невесомости стало как-то беспощадно нарастать, уничтожая ощущение самого себя, своего тела. Осталось как бы одно сознание, присутствующее зачем-то в контейнере, витающее между ящиком водки и поплывшим в воздухе рулоном колючей проволоки.
«Теперь обрезать фал, все убрать за собой и прочь отсюда – от греха! Обрезать фал! Немедленно обрезать фал и смываться как можно быстрее!»
* * *
Полковник Боков и Медведев тоже задержались на полигоне: ситуация была не из простых, и оба, обремененные опытом прожитых лет, знали, что большинство тяжелых, мучительных вопросов не решаются кавалерийским наскоком, а требуют долгой и кропотливой осады, ведущей – в конечном итоге – к мозговому штурму и победе.Запершись в кабинете Михалыча, они не спеша выдвигали версии и, мысленно прокрутив их в мозгу, безжалостно давили их аргументами.
Большинство версий порчи крышки багажника обладали тем пороком, что, объясняя многое, они не могли внятно ответить на два незначительных, но каверзных вопроса: «Зачем?» и «Кому это было выгодно?». Оба вопроса, конечно, сливались, по сути, в один – в проблему поиска мотива преступления, но и Медведев и Михалыч не могли заметить этого, замутив свое перетруженное сознание литром «Русского стандарта».
Время катилось к полуночи, им требовалось какое-то озарение, внезапный прорыв.
– Пойдем, Саш, покурим, – предложил Михалыч. – Заодно еще раз багажник осмотрим.
– Пойдем, Михаил. – Медведев накинул на плечи пиджак. – Покурим и посмотрим!
* * *
Замкомвзвода, лейтенант Калнин, отошел от костра по малой нужде.Ночь была безлунная, глаз выколи. В сорока метрах от поляны не было видно ни зги. Без фонаря ориентироваться можно было только на желтое пятно светящего за спиной костра. Спотыкаясь и пару раз едва не упав, Калнин отошел довольно далеко от поляны: за день на его долю выпало немало приключений, и теперь он решил побыть хотя бы пять минут в тишине, вдали от гомона выдохшегося праздника. Хотелось выйти на опушку и просто постоять в тишине, глядя на едва различимый черный горизонт, на яркие звезды над головой, на тонкие, острые рога только что родившегося месяца.
Компанию и пьянку как отрезало, стоило ему погрузиться во мрак набирающего летнюю силу майского леса; он не сообразил, что, находясь на полигоне, он никоим образом не выйдет на опушку, а упрется в бетонный трехметровый забор с шестью рядами колючки поверху.
Уперевшись в забор, он зачем-то пошел вдоль него, остановившись лишь после того, как почти потерял из виду желтую, теряющуюся во мраке звездочку костра, одновременно поняв, что попал в зону интерфейсных линий и кабелей контроля, проходящих вдоль периметра полигона – высокого бетонного забора…
В этом месте споткнуться о кабель и упасть было проще пареной репы даже днем.
Споткнувшись о какую-то распределительную коробку размером с кирпич и сбив с нее кофр, Калнин нагнулся, чтобы исправить содеянное. Но, сообразив, что в темноте можно без труда поймать высокое напряжение на оголенных точках крепежа силового кабеля, лейтенант скомандовал сам себе: «Стоп, встать, – ни с места!» и, расстегнув брюки, с наслаждением выдохнул…
Он не заметил, что там, в коробке линейного усилителя, совершенно незаметной в темноте, на мгновение вспыхнула искра короткого замыкания, неяркая, но бело-голубая.
* * *
B группе нуль-навигации сразу засуетились.– Что это было?! – Напряжение упало на полсекунды.
– Ты что?! С чего?
– У местных спроси. Мы от полигона питаемся. Я их силовой подключил.
– Заче-е-ем?!?
– Бензинчик сэкономить. Наш генератор, знаешь, сколько жрет?
– Боже мой!
– Ты смотри, смотри! У тебя же фазы разбежались!
– А что я сделать-то могу?!
– Сейчас темпоральный дребезг начнется, если не задемпфируешь все, кроме седьмого!
– Если я задемпфирую седьмой, возрастет добротность, – так к повороту раскачает, не поймаешь.
– Ну, упустил, дурак, теперь задребезжало!
* * *
Аверьянов быстро протянул руку туда, где три минуты назад положил нож.Ножа не было.
Не отпуская фала, Николай провел по поверхности ящика ладонью, но ножа так и не ощутил. Скосив глаза, он вдруг увидел свой нож, спокойно висящий сам собой в воздухе, в полуметре от головы. В тот же момент нож исчез в том месте, где висел, и одновременно с этим возник – лежа на ящике именно там, куда Аверьянов его положил.
Он быстро схватил нож, но мгновенно понял, что обрезать ему уже нечего: рулон колючки лежал на полу, ящик с выпивкой не был привязан, а бутылка «Smirnoff» сама собой встала на свое место в ящике, совершенно непонятно как исчезнув из его рук.
Рефлекторно, почти не думая, Аверьянов вытянул из ящика литровую бутылку «Smirnoff». Подумал: «Теперь остается забить опустевшее после нее место чем-то мягким, снова натянуть растяжку, идущую от угла ящика к крепежной серьге каркаса контейнера, выведенной сквозь декор-обшивку».
Фиксируя тягу, Николай почувствовал, что его как-то шатнуло, отчетливо крутануло мозги, как после центрифуги.
Внезапно мелькнуло: «Все это уже было только что! Все повторяется».
И тут же снова мелькнуло: «Все это уже было только что! Все повторяется».
На лбу мгновенно выступил холодный пот: «…было только что! Все повторяется».
Николай ощутил, что его рот растягивается в какую-то непомерно широкую улыбку-оскал – шириною метры, километры, миллионы километров, световые годы, парсеки…
Свет в контейнере погас, раздался громкий звук рвущейся прочной ткани…
* * *
Отставив правую руку с дымящейся сигаретой, Медведев склонил лицо к самой поверхности крышки багажника и прищурился.– Они все немного разные, следы ударов… Как будто били слегка под разными углами…
Он осторожно прикоснулся к самой крупной вмятине мизинцем левой руки, и в этот самый момент крышка багажника вдруг сильно подпрыгнула вместе с землей и ударила Медведева в лицо всей плоскостью, откинув его от машины метра на три…
– Вот это да! – Медведев встал, отряхивая сзади брюки. – Вот это да-а-а…
– Я тоже устоять не смог, – констатировал Михалыч. – Мне кажется, землетрясение.
– Какое там! – махнул Медведев, подняв и обдув выроненную при падении сигарету. – Я только вот так вот руку с сигаретой отставил, склонился самым лицом, мизинцем чуть прикоснулся…
Медведев в точности повторил свои действия, и в тот момент, как его мизинец коснулся самой большой вмятины, а нос – поверхности крышки багажника, удар повторился, причем на сей раз – с удвоенной силой.
* * *
Сергей, дежуривший возле контейнера, в испуге попятился: контейнер начал таять в воздухе, исчезать на глазах… Исчезнув, он тут же возник снова – на треть погруженный в бетонный пол площадки, на которой был установлен ангар.Расступившийся бетон, разорванный темпоральным полем, создал ударную сейсмическую волну, от которой на многие километры вокруг все заходило ходуном…
В ту же секунду контейнер исчез вновь, появился под самым потолком ангара, но, не успев упасть, растворился и вновь возник – в трех метрах от места, где стоял минуту назад, но как бы «клюнув» входным люком вниз, в бетон, косо «утонув» в бетонной площадке…
Второй удар оказался куда мощнее первого…
Отбросив автомат, Сергей пополз к выходу из ангара, а затем побежал, придерживаясь, однако, руками за землю. Впервые в жизни ему пришлось бежать на четырех, внезапно подпрыгивая от толчка вверх – метра на два, – как цирковому пуделю.
«Вот жизнь собачья-то!» – подумал он, вылетая сквозь треснувшую обшивку ангара, как лев сквозь обруч.
* * *
«Да что ж такое-то?! – подумал Калнин, пошатнувшись от первого толчка, и схватился за ближайший ствол, чтоб не упасть. – И выпил-то пустяк, меньше литра, всего-то! А как качнуло! Верно Аверьянов сказал: не пей шампанское пивными кружками, если уж виски стаканом пьешь. Зря я старлея не послушал! Он командир, я обязан был подчиниться ему, не упрямиться, не своевольничать!»После второго удара Калнин понял, что выпивка тут ни при чем: немного алкоголя полезно в любых количествах.
Тут, очевидно, настал час «X». Стратегические бомбардировщики начали наконец бомбить вещевой рынок в райцентре. Вот дело в чем! Однако, встряхнувшись после третьего удара и окончательно протрезвев, Калнин понял, что ночью ни один идиот не стал бы бомбить вещевой рынок: черные по ночам не торгуют. Да даже и днем: вещевой рынок приводили бы в порядок осколочными и зажигательными, а тут явно работал тяжелый фугас: такая дура под тонну зарывается в землю метров на пять-восемь, и там уж шарахнет так, что фундаменты из земли выпрыгивают…
Он вспомнил сотни землянок бомжей, усеявших окраину Дьяконовской пустоши, – пустоши, используемой всей областью в качестве свалки пищевых отходов, испорченных продуктов питания, а также в качестве кладбища скота, умершего от огорчений и невзгод, связанных с бескормицей. В памяти всплыло, что осмотревшие два месяца назад эту пустошь «Врачи без границ» после знакомства с прилежащим стойбищем бомжей, сказав: «Ну, знаете… Всему же есть границы!» – уехали, не попрощавшись с губернатором.
– Решили, стало быть, бомжей… Из временных жилищ, – ну, ясно, – в постоянные… – сказал Калнин вслух и замер, держась за дерево. Дождавшись удара и переждав его, он совершил очередное перемещение в направлении костра. – Реформа ЖКХ у них… Земля им пухом!
* * *
Третий удар застал Медведева встающим, – на этот раз его, стоящего на корточках, кинуло вбок. Летя с полусогнутыми ногами, он успел сориентироваться и устоял. Однако судьба не дала ему времени опомниться и распрямиться: последовала серия новых толчков…Михалыч вцепился правой рукой в ручку водительской двери «опеля», а левой – в зеркало заднего обзора, подпрыгивая вместе с автомобилем.
То, как Медведев «плясал Камаринскую» вокруг автомобиля, – вприсядку, делая почти двухметровые скачки, – навело полковника на мысль о том, что причина происходящего землетрясения таится, возможно, совсем не в крышке багажника «опеля»…
При первой же наступившей между толчками паузе Михалыч огляделся и обомлел.
Ангар стоял раскрытым, с вырванной крышей. Тем не менее стены, которые раньше подпирала изнутри легкая ажурная арматура и поддерживал поддув – нагнетаемый внутрь ангара мощными насосами воздух, – продолжа-I ли стоять. Как такое могло происходить, было совершенно непонятно: покореженные трубки и уголки арматуры торчали тут и там из прорех пластиковой оболочки ангара, зияющая дыра площадью несколько сотен квадратных метров, образовавшаяся на месте крыши, снимала даже малейшую надежду на сохранившуюся маломальскую эффективность поддува.
Внезапно в дыре возникло свечение: из недр ангара начали быстро расти гигантские иголки какого-то исполинского инея, светящегося всеми оттенками розового – от теплого, почти алого, до холодного сиреневого.
– Вот плесень-то! – ахнул Михалыч, остолбенев.
Иней вырвался из ангара наружу, бесшумно заполнив собой и розовым светом всю площадь только что зиявшей мраком дыры, вырос до высоты пятиэтажного дома и прекратил свой рост.
Иголки в вышине начали медленно приближаться друг к дружке, смыкаться, не извиваясь, как гибкие нити или змеи, а слегка надламываясь по длине, все в большем количестве точек. Иней на глазах превращался в огромную, неярко светящуюся, розовую луковицу, составленную из миллионов тончайших многометровых кристаллов.
Завершением трансформации явилось появление в верхней части луковицы – там, где у обычной луковицы появляется зелень перьев, – непонятного, неподвижно висящего в воздухе черного предмета.
Предмет выглядел как обычная черная хоккейная шайба: метра два – два с половиной в диаметре и около метра толщиной.
– Кошачий грузик, – уже стоящий рядом с Михалычем Медведев указал на шайбу.
– Что?
– Если в ноль-контейнере был запущен живой человек, то в стартовой луковице всегда возникает вот это… Почему, неизвестно.
– Кошачий грузик? – переспросил Михалыч.
– Да. Назвал так кто-то еще лет двадцать назад, – приклеилось. Даже и в документах. …Знаете, как котят топят? В мешок! И камень еще туда, для веса. Ну вот: перед вами розовый мешок, а этот предмет, шайба, – груз. Отсюда и пошло: «кошачий грузик».
– Мешок? Не очень похоже, по-моему.
– А по-моему, очень похоже, – невесело кивнул Медведев. – Правда, я больше вашего знаю про это про все… Кто из ваших там мог бы оказаться, нет у вас предположений на вскидку?
– Только два варианта – Аверьянов! – не думая, с ходу ответил Михалыч.
– Аверьянов… – загнул палец Медведев.
– Ага, – кивнул Михалыч.
– Вы же сказали: «два варианта»?
– Ну, Аверьянов, – либо старший, либо младший. Третьего не дано.
– Лучше бы старший. Если «лучше» – уместное слово.
– Это почему?
– Когда ребенок сирота – горе. Большая беда. Но если сиротеют родители, это вообще…
– Вы хотите сказать… – Михалыч указал взглядом на медленно гаснувшую стартовую луковицу.
– Да, – ответил Медведев. – Толчки были от временного дребезжания на старте. Перегрузка. Удары. Несовместимые с жизнью. Это труп.
– Но… – попытался возразить Михалыч.
– Но зато наш Али-Баб-эль-Ладен получил в своем Бухрейне отсрочку: теперь сорок разбойников появятся по его душу месяцем позже.
* * *
Старшего лейтенанта Николая Аверьянова, действительно, уже не было бы в живых, если бы не одно обстоятельство: локальный темпоральный дребезг грузового отсека контейнера то отставал, то снова фазировался с временной болтанкой оболочки контейнера. В те мгновения, когда контейнер било об бетон, грузовой отсек вместе с Аверьяновым еще жил на полсекунды в прошлом, в ожидании удара, скачком догоняя затем контейнерное время – во время паузы – как раз между ударами.И его самого, и сопровождаемый им теперь груз спас наиболее общий и фундаментальный закон Мироздания, утверждающий, что дуракам, новичкам и пьяным необычайно, сказочно везет.
К дуракам Аверьянова-старшего трудно было отнести, но соответствие двум другим требованиям было безукоризненно. Поэтому, видно, он уцелел, отделавшись лишь ссадиной на локте и звоном в ушах от сильного удара лбом об ящик с водкой.
* * *
Среди руин бывшего помещения группы ноль-навигации в полном мраке раздались тяжелые шаги командора Медведева.– Есть кто живой?
В темноте раздался хруст битого стекла: видно, кто-то встал на ноги.
– Все живы, Александр Васильевич… – прозвучал тоскливый шепот справа.
– Это хорошо.
– Куда уж лучше… – послышался убитый горем шепот слева.
– Под трибунал пойдете…
– Не без этого. – Хруст раздавливаемого стекла раздался откуда-то сзади.
– Все, до одного!
– Вместе с вами? – громко и ехидно спросил кто-то прямо по курсу.
– Водкой у вас здесь пахнет – почему?! – рявкнул Медведев.
– До вашего прихода не пахло, – громко отрезал из мрака все тот же нахал.
– Что?! – рассвирепел Медведев.
– А то! – ответил собеседник. – Вы запах водки не можете сейчас ощущать, – сами выпивши. На понт не надо брать. От вас ведь за версту разит.
– А ты сам не пил, что ли?
– А я не пил!
– Непьющий навигатор? – остолбенел Медведев. – Ну-ка, покажись. – В темноте вспыхнул фонарик, выхватывая лицо… – Сергей Егоров?! – Медведев был потрясен. – Это ты-то непьющий?!
– Я на охране возле контейнера с автоматом наперевес стоял!
– Видел, кто вошел?
– Да старший лейтенант, с которым я днем барахло грузил… Аверьянов, во!
– Ну, что я говорил? – кивнул подошедший Михалыч. – Больше-то некому! …Ну-ка посвети сюда: я тут чего-то раздавил… Наступил – оно катается… Я прижал – оно хрупнуло.
– Компьютерная «мышь» —ничего страшного!
– Стоял на охране, стоял… С автоматом наперевес… – с глубокой обидой в голосе повторил Сергей Егоров. – Все ждал, что сменят меня. Поем, выпью. Вот на тебе, раздавленная мышь! …Дождался!
– Не плачь, – раздался полный оптимизма и надежд торжествующий шепот из темноты. – Мне Барсук литр «Кизлярского» продул! Вдвоем слопаем!
* * *
Хотя солнце сияло весь день, быстротекущая, журчащая на перекате вода только со стороны казалась теплой, – над речкой текли поводья вечернего тумана, который, если веришь в лучшее, мог бы быть принят за теплый пар от горячей воды.Петровна, стоя на коленях на самом краю мостков, полоскала в речке белье, время от времени оглядываясь назад. Там, на невысоком холме, стояла ее родная Берестиха – крепостишка, а точнее деревенька, огороженная высоким тыном: заостренными бревнами, врытыми в землю всплошную – бревно к бревну… Добежать от речки до ворот Берестихи было раз плюнуть, хоть и в горку, но недалеко: даже старуха Тоша две колоды с водой доносит на коромысле от речки до своей избы без роздыха. Мужики, несущие караул у ворот, сказали ей: чуть что – бросай все и беги!
Берестиха уже третий день с ужасом ожидала появления татар; многие, особенно те, у кого были грудные дети, еще позавчера ушли в леса. Четыре дня назад сбежал на север – под защиту новгородских стен – их малый князь Драгомир Бориславович, прихватив с собой казну, челядь, дружину – около ста мечей – и почти весь запас хлеба, вяленого мяса, медов, имевшийся в Берестихе, – десять телег. Лен и пушнину – еще три возка – Драгомир также прихватил с собой, справедливо полагая, что эти ценности здесь, без него, пропадут.
Остальные же обитатели Берестихи решили выжидать до последнего – авось пронесет: Батый, может, и мимо пройдет, не зацепит. Конечно, все понимали при этом, что сия надежда утлая: село стояло рядом с большаком на Новгород. Отсюда до Новгорода три дня хода. Сто двойных верст. Всем было ясно, что, раздавив стольный град великого князя Юрия Ингваревича, Батый двинет свою Орду на Север, на Новгород, – куда же еще? Ведь Новгород богаче остальных городов русских, вместе взятых, – кто ж этого-то не знает?!
Но людям привычно верить в чудо, сколь тщетно эта вера ни глядится.
Слухи об остановке, задержке Батыевой армады под стенами Города, дошедшие до Берестихи, восприняты были в ней как положительный, успешный результат позавчерашнего молебна.
Тем не менее, вопреки этой радостной вести, дед Афанасий, выполнявший после отъезда Драгомира роль старшего в Берестихе, приказал всем свободным от неотложных дел мужикам копать могилы чуть в стороне от Берестихи – на Лисьем поле, – не менее дюжины дюжин могил. Дед Афанасий знал, что большинство ушедших в леса уцелеет. Они вернутся сюда и начнут новую жизнь.