Страница:
Будучи уверенным, что он все доступно-понятно объяснил Медведеву, и не в силах помочь ему еще чем-то, Михалыч вздохнул и направился к своему «опелю»…
Медведев посмотрел ему вслед, идущему решительной размашистой походкой полковнику, и подумал: «Да уж, реформа Вооруженных Сил… Не то что говорить, а и подумать страшно. – Он покрутил вслед Михалычу пальцем у виска. – Одни дебилы с децибелами. Говорящее голенище».
В этот момент полковник оглянулся, чтобы напоследок поддержать взглядом упавшего духом уже совсем не молодого ученого. Но, увидев очевидный, понятный любому жест, только печально вздохнул: «Довели науку! Доктор, лауреат, личный консультант министра обороны… Стоит, не стесняясь, у всех на глазах мозги себе подкручивает! …Конец! …Это – все! С такой наукой у страны нет будущего. Полный привет! …Стоп, машина! …Вашим билетам – станция!»
– Хан Берке! – объявил Коля, ставя на ноги своего пленника и сдирая скотч с правого глаза.
Глаз Берке стремительно задвигался, озираясь…
– Лучезарный!
– А давайте лучезарного на кол посадим? – предложил кто-то.
Коля содрал скотч с левого глаза Берке…
– Я лучше знаю: голым задом на ведро с голодной крысой посадить… – предложил кто-то.
Оглядевшись, Берке понял, где он находится… Коля вынул кляп у него изо рта…
– Где мои сыновья?!?! – спросил Берке, как только смог говорить.
Народ загудел – возмущенно, злорадно, сочувственно…
Коля снял с Берке наручники, освободил от пут…
– Где мои сыновья?! – повторил Берке с нарастающим высокомерием в голосе.
Глухарь не спеша подошел к нему, сделал жест, останавливающий всех присутствующих: кончайте базарить, сейчас… Мгновенно повисла тишина.
Глухарь подошел к деревянному щиту, накрывавшему волчью яму-ловушку… С трудом, напрягаясь, поднял один угол щита, приоткрыв слегка яму… Яма была до краев набита трупами.
– Твои сыновья здесь. Будешь искать? Я подержу…
Берке молча отвернулся. Глухарь отпустил угол.
– Уж прости, – сказал Глухарь в спину Берке. – Не успели убрать. Больно много их тут… Твоих сыновей…
Коля почувствовал, что он может сейчас оказаться бессильным…
– Игнач!!! – крикнули от ворот часовые, и все словно замерли…
Игнач влетел на площадь. В поводу он вел второго коня, Колиного. Спешившись, он передал поводья от второго коня Коле:
– Твой конь.
– Я твой должник, Игнач, – протянув ему руку, Коля молча указал на коня…
– Свои люди, сочтемся, – ответил Игнач на рукопожатие, но от коня отказался кивком. – А вот от веревки я не откажусь… – Он показал Коле смотанный в бухту фал, на котором они два часа назад разогнали параплан. – Ну? – он вопросительно глянул на Колю.
– Хан здесь…
– Что дальше? – угадал его следующий вопрос Коля. – Народ казнить собрался.
– Напрасно! – Игнач вскочил на своего коня. – Они не боятся геройской и мученической смерти. Их рай, – их, татарский, – ждет там, понятно? Они боятся одного – позора!
Игнач пришпорил коня…
– Оглобля… – насмешливо подсказал деду кто-то.
– В татарском раю, – учтиво ответил дед, не без юмора.
– Я знаю! – сказал вдруг Сенька, показывая всем цифровой фотоаппарат «Minolta», которым он, как и ноутбуком, активно пользовался с разрешения Коли.
– Что ты удумал-то? – насторожился дед Афанасич.
– А щас увидите! Только не мешайте…
Торжествующее, предвкушающее и злорадное выражение лица Сеньки заинтриговало всех…
– Что ты придумал, не понимаю! – удивился Коля.
– Десять минут… – умоляюще приложил Сенька руку к груди. – Не смотрите… Не мешайте…
– Ну хорошо, хорошо… Пусть… Если придумал сам – сам и делай…
– Известно!
– Как ты насобачился-то с техникой обращаться! – восхитился Коля, любуясь издалека быстрым Сенькиным пальцем, снующим по клавиатуре. – Как мой Алешка. Только дай, в руках горит!
На экране рядом с фигурой Берке появилось фотография осла, позаимствованная Сенькой из электронной энциклопедии… Изображения Берке и осла начали медленно съезжаться, повинуясь командам Сеньки, уверенно оперирующего «Adobe Photoshop»…
– Боже мой! – ахнул дед Афанасий через полчаса, взглянув на Сенькин монтаж. – Убью, Сенька!!! Девки – прочь отсюда!
– Стой, стой! – Коля едва успел выхватить из рук разбушевавшегося деда ноутбук… – Это-то как раз то, что нужно! Пойдем-ка, Сенька.
– Вот это да! Ай да Берке!
– Ай да Сенька! При чем здесь Берке!
– Здорово протянул!
– А осел-то, осел-то хорош!
– Осел свое дело туго знает!
– У осла не заржавеет!
Наконец отпечаток доплыл и до самого Берке… Взгляд его исказил ужас… Лицо стало пунцовым…
– Вот, лучезарный… – пояснил Коля, щедро разбрасывая вокруг себя отпечатки. – В каждой русской крепости, к которой вы с братцем подойдете, решив очередную землю крышевать, твои воины будут находить это. – Аверьянов продемонстрировал Берке веер из наиболее удавшихся Сеньке фотокомпозиций. – Здесь, в Берестихе, это уже есть… А будет везде, – в Заозерном, во Пскове и в Новгороде… В каждом нашем городе будет вот это. И много еще чего, – новенького… Так что лучше вы дальше не ходите. А пойдете – ну, не обессудьте… Вот и весь тебе сказ – до копейки. Понял? Вот хорошо! Молчишь? Тоже неплохо. Можешь хранить молчание, если сказать нехер. Ну, проваливай!
Склонив голову, лучезарный хан Берке вышел из Берестихи, – маленький, тщедушный, немолодой…
– Постой! – вдруг крикнул Глухарь ему вслед. Берке остановился и повернулся.
– Детей-то будешь своих искать? Или мне их оставишь – закапывать?
Берке понял Глухаря без перевода… Он медленно отрицательно чуть повел головой…
– Понял! – крикнул Глухарь. – Глухой, но понял! – Глухарь догнал Берке и повернул его к себе лицом: – Тварь ты – вот что скажу! С ослом позор, – мыслишь? Да тьфу сто раз!!! Что там осел?! Ослом мог оказаться каждый! …Детей ты своих в яме, в поганой, бросил, – вот где позор, так позор уж! Позорище!!! На всю жизнь, на все жизни, – не смоешь!!! Я понял тебя, понял вас всех!!! Иди, приходи в Берестиху, – с Батыем, с Азией всей! Трудиться не хотите? Пришли на шею мою усесться?! Всех вас урою! Всех! Я, один!!! Понял?!? Все в яме будете, – все, как один, – в яме, вповалку, с ослами, с лошадями, с верблюдами!!!
Петровна, жена Глухаря, вдруг начала оседать в толпе, теряя сознание… Бабы не дали упасть, подхватили.
– Дочку они, прошлый год… – запричитали бабы.
– В Киев выдали…
– Замуж…
– Вестей теперь нет…
– Понятно…
– Петровна!
– Петровна!!
Поддерживая Петровну, чтоб не упала, женщины лихорадочно озирались, ища, куда бы ее положить.
– Мама! – внезапно раздалось от княжеских хором. Петровна вздрогнула и приоткрыла один глаз.
От Красного крыльца княжеских сторон, раскинув руки, бежала молодая женщина, лет двадцати с небольшим, преследуемая пятилетним мальчишкой и рослым русым мужиком, лет тридцати.
– Милеша! – ахнула Петровна, раскрывая объятья навстречу дочери.
– Мама!
– Мама! – догнавший мать мальчуган схватился за ее подол, чтоб не упасть…
– А это вот – Первуша наш…
– Внучек! – Петровна вскинула брови выше лба и пустила слезу. – Родненький…
– Ты что стоишь-то как потерянный? – обернулась Милеша к мужу.
– А чего? – удивился тот. – Сесть не предлагают – стою!
– Ой, Любим! – всплеснула руками Петровна. – Не узнала, богатым быть! Как возмужал! Как возмужал!
– Время идет, – подтвердил Любим с некоторым сожалением в голосе.
– А мы смотрим, осада у вас тут… – пояснила Милеша. – Ну, обошли вокруг. Я – через собачий лаз с севера, как в детстве, а Любиму мужики веревку со стены подали…
– Да вы же в Киеве… – утирая слезы, Петровна прижала к себе внука. – В Киеве!
– Да мы, мама, как раз в гости, к братьям-то Любима, в Двинец-город поехали, а тут Батый-то в Киев-то и пришел. Вернулись-то мы, а дом-то наш… Ну вот. К тебе приехали!
– Чудо! Ну просто чудо! Одни вы, небось, уцелели…
– Да нет. Спаслись многие, – степенно заметил Любим. – Батый-то вокруг по лесам не лазил, не добивал. Кто заранее ушел, те все и уцелели.
Глухарь, стоящий вместе с Берке в воротах, оглянулся…
Оглянулся и увидал.
Молча пошел к своим. Лицо его при этом не выражало абсолютно ничего, – как из дерева вырезанное.
Берке стоял в воротах с набором цветных открыток, ничего не понимая…
– Иди-иди отсюда, – по-русски сказали ему мужики, караулившие ворота. – Видишь, радость у Глухаря, – ишь, счастье-то привалило: и дочь с зятем уцелела, и внука привезли…
– А что Глухарь накричал, – так ты не обижайся, – он в сердцах.
– Он накричит, бывает, но отходчив.
– И не волнуйся, – сыновей твоих он закопает безропотно, – сегодня же вечером, честь по чести…
– На радости-то.
– Нам ведь тоже оставлять их в яме ни к чему, верно?
– Все пристойно произойдет. И отпоем, и зароем. Придешь потом навестить могилки, – убедишься: да, по-христиански, по-человечески…
– Доволен останешься.
– Да он же нехристь!
– Окрестим его, что за беда!
– Ну, в общем, щас иди, а после приходи.
– Окрестим. Не сумневайся.
– Ну, давай. Двигай!
– Нам ворота закрывать надо.
Что-то, видно, поняв, Берке пошел прочь, сунув картинки за пазуху.
Ворота Берестихи медленно сомкнулись за его спиной.
Берке бросил вверенную ему тьму, оставив ее на попечительство двух весьма посредственных тысячников, а сам прискакал сюда с таким видом, будто принес весть о разгроме всей Орды. Берке не мог не понимать, что такой поступок мог оказаться чреватым для него смертельным исходом.
Берке получил приказ – двигаться к Новгороду, расчищая и готовя путь его, Батыевой, главной Орде. Берке не получал приказа навещать кагана собственной персоной и советоваться с ним относительно возникающих трудностей.
Берке обязан был выполнять приказ, а не выносить на обсуждение с Великим свои жалкие проблемы.
Батый, обставлявший своими слухачами каждого мало-мальски заметного человека Орды, хорошо знал, что его худосочный брат внезапно застрял возле какой-то деревеньки, опекаемой, как донесли Батыю, каким-то колдуном. Потеряв в бездействии невдалеке от этого жалкого селения несколько дней, а затем угробив там же двух своих сыновей и, в придачу к ним, очень толкового, опытного, смелого темника Чунгулая, прискакал вдруг сюда.
В Орде и меньшие проступки, затяжки карались беспощадно: петля могла захлестнуть шею Берке за допущенную им гибель своих же собственных сыновей, – ему, шелудивому псу, они сыновья, а для Орды они – чингизиды! Потеря сыновей этого шакала не смягчала их же гибель, – гибель правнуков Чингиза! Вот к чему привела отвага их юных сердец и преступная халатность их отца, старого ишака Берке!
– Ты звал меня, каган? – вошедший в шатер Бушер склонился перед Батыем.
– Я приказал тебе явиться ко мне, Бушер, чтобы спросить твоего совета.
– Спросить совета? – удивился Бушер. Батый промолчал.
– Я хочу напомнить тебе, великий каган, что я согласился служить тебе еще там, на дымящихся руинах Хорасана, только при одном условии, что ты станешь безоговорочно следовать моим советам… Если бы Владыка Хорасана прислушался к моим предсказаниям, вы, монголы, не сумели бы покорить Персию… Если бы моя семья вняла бы моим пророчествам, все они остались бы живы! Я был жестоко наказан за то, что не сумел быть убедительным… И глубоко несчастен, как несчастен любой, видящий ясно будущее, но не имеющий возможности вызвать такую же веру в близких своих. Эту трагедию в древности уже пережила одна великая предсказательница по имени Кассандра… Я согласился остаться жить и служить тебе только под клятвой твоею, хан: я – говорю, ты – следуешь сказанному! Ты помнишь об этом?
– Помню, Бушер. Но вспомни и ты, старик, – я заметил тебе, – там, в растоптанном, поверженном Хорасане, – что хан, беспрекословно следующий словам своего советника, перестает быть ханом, а становится послушной овцой в его руках…
– Да. И потому мы сошлись на том, что я не даю тебе советов, если ты их не просишь у меня. Но если спросил – то выполняешь!
– Так. Я помню, Бушер. Я не выжил еще из ума…
– Вот поэтому я спрашиваю тебя: что ты жаждешь получить от меня сейчас? Мое мнение о происходящем или совет, которому ты будешь обязан последовать?
– Я был бы рад получить от тебя совет, которой не был бы приказом для меня…
– Это невозможно, каган. Ты можешь приказать убить меня, но то, что хочет твоя беспокойная, как бурундук, душа, не может быть исполнено…
– Хорошо. Мне не надо совета, старик. Я двину орды на Новгород, к холодному морю варягов, литовцев и немцев. Поведай, что ты видишь на этом пути?
– Я вижу все того же колдуна, о котором, не сомневаюсь, ты уже наслышан, Великий каган… Но силы его – это силы простого человека, сильного духом и не чахлым разумом, человека, умудренного наукой. И силы его, и запасы его уже на исходе… Он не сможет боле всерьез противостоять тебе…
– Ты обнадежил меня, старик!
– Я, Повелитель Вселенной, еще не закончил… За спиной этого колдуна стоит еще один колдун, который многократно более силен, чем первый… Пока он почти не проявлял себя, – только поэтому твои слуги, блюдущие твой интерес в стане Берке, не сообщили о нем. Он ничего почти не делал, и свет их внимания не успел упасть на него… Но он и не может совершить нечто значительное: он связан зароком, парализующим его могущество…
– Парализованный колдун немощней ягненка. Радостно слышать тебя, Бушер Эль Риад!
– Умерь торжество свое, Великий каган, – там есть еще один – третий колдун, силы которого имеют предел, но, с высоты наших седел, кажутся безгранично-божественными… Звезды говорят, что этот третий, самый могучий колдун имеет отталкивающий вид для твоих воинов, невелик размером, но в состоянии стереть с лица Земли тьму таких Орд, как твоя… Однако мое волхвование показало, что он едва ли вступит в схватку. Его назначение иное, плохо понятное мне…
– Достаточно, мудрец! Ты успокоил меня!
– Напрасно ты пустил в свое сердце теплую змею безмятежности, Повелитель Мира… Есть еще одно обстоятельство, которое требует очень деликатного обращения и которое воистину является колдовским свойством этой земли, земли Рус…
– Я слушаю тебя, Бушер…
– В этой стране, звезды не говорят почему каждый житель может стать колдуном, и чудеса тогда начнут твориться на каждом шагу… Истинные чудеса, а вовсе не плоды труда и просвещенья!
– Ну, например?
– Твой поход к Новгороду будет неудачен: Новгород и Псков устоят, а долгая осада их приведет к тому, что твой народ и народ рус смешается у тебя на глазах и еще при твоей жизни станет одним народом.
– Не может быть!
– Это еще не все, великий каган! Жизнь твоя станет тяжелой, как телега с камнями, о каган! Все станет исчезать, не появляясь, – подобно тому как вода уходит в песок пустыни в жаркий полдень.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать этим?
– Я сам не вполне понимаю это предсказание, но Небеса говорят следующее: твои табуны будут тучны, но есть твоему народу станет нечего, батыры твои, воины, будут смелы, воинственны и умелы, но даже вся Орда не сможет поставить на колени какой-нибудь нищий аул… Среди полноводной реки ты станешь умирать от жажды. И, – самое страшное, о, каган: никто не будет виноват в том! Все жители будут падать ниц пред тобой, все тебя будут боготворить: «Правь нами вечно!», но в мыслях все станут проклинать тебя, – даже деревья в лесу, даже говорливые струи в ручьях! Все будут трудиться в поте лиц своих, не покладая рук: купцы – торговать, скотники – выращивать скот, ткачи – ткать, кузнецы – ковать, мастера искусств – создавать чудеса красоты и роскоши, но твои начальники и нойоны будут умело прибирать все к рукам, запутав и тебя черным узором безумной, пределов не знающей корысти. Те же, кто унаследует тебе, станут – в скудоумии своем – поганить свою же землю, осыпая ее степи, реки, леса и озера ядами, выкачивать из недр своей же земли черную маслянистую кровь ее и вместе с ее горячим дыханием. Они начнут менять все это на бумажки, железки, на золото, и, – что самое страшное, каган, – правители этой земли станут на глазах ее Повелителя обирать до костей вверенный им Небом народ, чтобы им самим стать богаче, богаче, богаче, среди потрясающей разум бедности населения! А население в ответ…
– Это безумие, старик! Этому не бывать!
– Увы, каган, но этому – быть! Ты, а скорей унаследовавший твою власть, – как и любой другой житель страны, – увидит, что дани-налоги уже не приходят, нет, что опустели повозки с казною, что нечем прикрыть тебе наготу людей твоих, живущих хуже, чем скот в стране франков, ромов, басков и саксов. Жены твоего народа будут рожать крепких, здоровых и розовых малышей, из которых у тебя на глазах вырастут больные идиоты, и ты, точней, унаследовавший твою Власть станет формировать свое войско, охрану свою из этого ни к чему не способного стада, Орда твоя и народ твой начнет вымирать вместе с народом Рус: там, где умерли от старости и болезней сто человек, родится едва ли десяток новых… Твои подданные перестанут друг друга лечить, учить, закончат уважать стариков, давать детям лучшее: любовь, знания, заботу и ласку… Женщины будут плакать, а мужчины пить какую-то огненную воду… Целыми днями, изо дня в день, из года в год…
– Ну, хватит! …А если я оставлю северные земли, – Новгород и Псков, – в покое?
Бушер поклонился:
– Новгород и Псков, возможно, согласятся платить тебе дань, о каган. Без кровопролития.
– Возможно – да, а возможно – нет?!
– Именно так.
– Возможно, их нужно как следует запугать?
– Возможно. Я первый раз встречаюсь с таким предсказанием, Великий каган, когда звезды сулят неудачу в обоих случаях: двинешь ты Орду на Новгород или нет. Эта земля – земля великих колдунов и бесценных кладов – все равно начнет умирать, словно от какой-то болезни. Таково свойство любой земли, Повелитель, если ее население обирать до нитки в течение многих столетий. Сопротивляясь и негодуя, она убивает разум своих Правителей и тем убивает саму себя. Таково свойство любой земли, но этой земле, земле Рус, выпал по воле Небес особо тяжелый жребий. Удастся ли этой земле когда-либо воспрянуть в веках, вопреки бесчисленным невзгодам и напастям, воспарить, расцвести, – об этом звезды молчат…
– Оставь меня, Бушер.
– Ты можешь поступать как знаешь… Я не давал тебе советов, Владыка Мирозданья…
В шатре Батыя, кроме них двоих, не было ни души.
– Важное дело, конечно, – согласился Батый. – Я так и думал, Берке. Ты ведь не приходишь ко мне, чтобы просто поесть сладкий урюк…
Берке подобострастно кивнул.
– Ты пришел не вовремя, брат. В это время я привык слушать колдовские заговоры из волшебной коробки рус. – Батый повел в сторону, где в ожидании стояли два толмача и хранитель чуда – информационно-рекламного блока, снятого Аверьяновым со стены контейнера. Хранитель чуда замер в поклоне, готовый к инсталляции системы. – Или ты решил нарушить обычное течение моего дня, чтобы с жаром поведать мне о своих любовных утехах с ослами?.. – предположил Батый.
Берке мгновенно пал ниц и замер в полной неподвижности.
– Говорят, тебя нарисовали великие мастера… И ты хранишь эти картинки…
Берке дернулся, как от удара, не поднимая головы.
– Покажи мне, лучезарный брат мой, как ты проводил время, когда сыновья твои вели войска в бой…
Достав из-за пазухи халата снимки, Берке, не поднимая глаз, протянул их Батыю.
– Н-да… – покачал головой Великий хан, рассматривая фотомонтаж. – Я мог бы подарить тебе более крупного и любвеобильного ишака, Берке. Этот не столь уж хорош… Сила мужская не бьет ключом из его чресл… Стар, что ли? А может, ты его не очень возбуждаешь, Берке?.. Впрочем, его можно понять: любая ослица умнее тебя, Берке… А ум совсем не последнее дело в любви… Однако едва ли, Берке, от этого осла у тебя родятся столь же смелые сыновья, как Шалык и Балык, которых родила тебе принцесса Дяо-Шань и которых ты столь безрассудно послал на верную гибель, дав под их руку не более двухсот сабель… Что ты молчишь, лучезарный? Скажи хоть что-нибудь.
– Колдун, давший мне эти картины, предупредил, что в каждом селении, каждом городе, в каждой крепости, которые захватит Орда, воины найдут такие картинки…
– Он этим хотел испугать меня? Я этому только рад, брат мой. Месяц-другой, и твое изображение будет у каждого батыра Орды… – Подумав, Батый улыбнулся: – И у каждого осла из обоза…
– Я молю тебя, брат мой и великий каган, – останови свое движение по новым землям Рус, – прохрипел Берке, распростершись с удвоенным усердием, словно стремясь впечататься в кошму, попираемую ногами Батыя. – Заклинаю тебя нашими общими предками, не позорь меня, потомка Чингиза Темучина!
– Я подумаю, – сухо ответил Батый и кивнул хранителю чуда.
Поспешно поклонившись в пояс, хранитель нажал кнопку «не надо» на корпусе рекламного блока. В ту же секунду из динамика блока зазвучал диалог:
– Жора, жарь рыбу!
– Так рыбы ж нет, Ося!
– Ты, Жора, жарь, жарь, – рыба будет!
После короткой музыкальной фразы коробка подвела итог милым женским голосом:
– Будущее зависит от нас. Патефон. …Патефон – оператор сотовой связи! Будущее зависит от нас. Патефон.
Хранитель чуда прервал вещание, за дело взялись толмачи.
– Жора?
– Это, похоже, имя. Женское. Хабиба, например.
– Ося – тоже имя и тоже женское, наверно. Пусть Айгуль.
– А Патефон – мужское. Абдулла.
– Оператор?
– Непонятно. Наверно, ослышались, – император. Римский хан.
– Остальное понятно.
– Ну? – нетерпеливо нахмурил брови Батый. Переводчики встрепенулись и, перебивая друг друга, затараторили:
– Хабиба, жарь рыбу!
– У нас с тобой нет рыбы, Айгуль!
– Ты, Хабиба, жарь, невзирая на это обстоятельство, жарь ее, жарь, и рыба будет у нас!
– Будущее зависит от нас. Абдулла.
– Абдулла – римский хан, повелитель связей сот, – веревок, связывающих пчелиные соты.
– Будущее зависит от нас. Абдулла.
– Все!
Наступило молчание. Батый погрузился в глубокое раздумье, все присутствующие боялись шелохнуться.
Батый думал не меньше минуты, а затем с тяжестью в голосе произнес:
– Встань, Берке. …Я не пойду на Новгород. – Он покачал головой и тихо добавил: – Нет, не пойду!
– В ночь пошли… – тихо сказал дед Афанасий.
– Даже утра дожидаться не стали…
Аверьянов задумчиво, с каким-то остеклением в душе смотрел на речки и ручейки огней, потекших прочь от Берестихи.
«В тринадцатом веке все же полегче было жить, – мелькнуло в голове. – Все как-то было попроще».
– Ура-а-а!
– Ты видишь, Коля? Наливай!!!
– Будешь нашим князем!
– Вон новгородцы, Александра Ярославича посадили княжить…
– Горя теперь не ведают!
– Да ладно чужих хвалить: в чужих руках всегда толще кажется…
– Избрать князем Аверьянова! Вот будет свой!
– А еж ли Драгомир вернется? – несколько неуверенно произнес Афанасич.
– Батый ушел, а Драгомир вернется… – расхохотался, не выдержав, Глухарь. – Смешной ты, Афанасич. Стал старый и смешной.
– Грех надо мною смеяться… – обидчиво возразил Афанасич, но, не удержавшись, расхохотался сам. – Представилось… Умора! Твоя правда! – кивнул он, утирая слезы, выступившие от смеха.
– Вы обязаны обеспечить телепортацию аверьяновского взвода ровно в девять ноль-ноль.
– Не могу согласиться! – отмахнулся Михалыч.
– Никто не нуждается в вашем согласии. Вы должны выделить людей. По приказу!
– Я выделил людей. По приказу. Вон они все, в курилке сидят.
– Они не в курилке сидеть должны, а в кабине на местах, инструктироваться, расписываться в добровольности, проверять друг у друга карманы, – в отношении деталей, свидетельствующих об их государственной принадлежности…
Медведев посмотрел ему вслед, идущему решительной размашистой походкой полковнику, и подумал: «Да уж, реформа Вооруженных Сил… Не то что говорить, а и подумать страшно. – Он покрутил вслед Михалычу пальцем у виска. – Одни дебилы с децибелами. Говорящее голенище».
В этот момент полковник оглянулся, чтобы напоследок поддержать взглядом упавшего духом уже совсем не молодого ученого. Но, увидев очевидный, понятный любому жест, только печально вздохнул: «Довели науку! Доктор, лауреат, личный консультант министра обороны… Стоит, не стесняясь, у всех на глазах мозги себе подкручивает! …Конец! …Это – все! С такой наукой у страны нет будущего. Полный привет! …Стоп, машина! …Вашим билетам – станция!»
* * *
Параплан плавно приземлился в центре Берестихи под ликующие выкрики.– Хан Берке! – объявил Коля, ставя на ноги своего пленника и сдирая скотч с правого глаза.
Глаз Берке стремительно задвигался, озираясь…
– Лучезарный!
– А давайте лучезарного на кол посадим? – предложил кто-то.
Коля содрал скотч с левого глаза Берке…
– Я лучше знаю: голым задом на ведро с голодной крысой посадить… – предложил кто-то.
Оглядевшись, Берке понял, где он находится… Коля вынул кляп у него изо рта…
– Где мои сыновья?!?! – спросил Берке, как только смог говорить.
Народ загудел – возмущенно, злорадно, сочувственно…
Коля снял с Берке наручники, освободил от пут…
– Где мои сыновья?! – повторил Берке с нарастающим высокомерием в голосе.
Глухарь не спеша подошел к нему, сделал жест, останавливающий всех присутствующих: кончайте базарить, сейчас… Мгновенно повисла тишина.
Глухарь подошел к деревянному щиту, накрывавшему волчью яму-ловушку… С трудом, напрягаясь, поднял один угол щита, приоткрыв слегка яму… Яма была до краев набита трупами.
– Твои сыновья здесь. Будешь искать? Я подержу…
Берке молча отвернулся. Глухарь отпустил угол.
– Уж прости, – сказал Глухарь в спину Берке. – Не успели убрать. Больно много их тут… Твоих сыновей…
* * *
Толпа начала молча, – в абсолютном молчании, – сдвигаться к Берке…Коля почувствовал, что он может сейчас оказаться бессильным…
– Игнач!!! – крикнули от ворот часовые, и все словно замерли…
Игнач влетел на площадь. В поводу он вел второго коня, Колиного. Спешившись, он передал поводья от второго коня Коле:
– Твой конь.
– Я твой должник, Игнач, – протянув ему руку, Коля молча указал на коня…
– Свои люди, сочтемся, – ответил Игнач на рукопожатие, но от коня отказался кивком. – А вот от веревки я не откажусь… – Он показал Коле смотанный в бухту фал, на котором они два часа назад разогнали параплан. – Ну? – он вопросительно глянул на Колю.
– Хан здесь…
– Что дальше? – угадал его следующий вопрос Коля. – Народ казнить собрался.
– Напрасно! – Игнач вскочил на своего коня. – Они не боятся геройской и мученической смерти. Их рай, – их, татарский, – ждет там, понятно? Они боятся одного – позора!
Игнач пришпорил коня…
* * *
– Позора… – саркастически хмыкнул Афанасич. – А где ж его взять? В Берестихе позорного отродясь не бывало.– Оглобля… – насмешливо подсказал деду кто-то.
– В татарском раю, – учтиво ответил дед, не без юмора.
– Я знаю! – сказал вдруг Сенька, показывая всем цифровой фотоаппарат «Minolta», которым он, как и ноутбуком, активно пользовался с разрешения Коли.
– Что ты удумал-то? – насторожился дед Афанасич.
– А щас увидите! Только не мешайте…
* * *
На цветном видоискателе цифрового фотоаппарата хан Берке застыл в разных позах и ракурсах… Вынув из аппарата дискету, Сенька вставил ее в дисковод ноутбука…Торжествующее, предвкушающее и злорадное выражение лица Сеньки заинтриговало всех…
– Что ты придумал, не понимаю! – удивился Коля.
– Десять минут… – умоляюще приложил Сенька руку к груди. – Не смотрите… Не мешайте…
– Ну хорошо, хорошо… Пусть… Если придумал сам – сам и делай…
– Известно!
* * *
На мониторе ноутбука появилось изображение Берке…– Как ты насобачился-то с техникой обращаться! – восхитился Коля, любуясь издалека быстрым Сенькиным пальцем, снующим по клавиатуре. – Как мой Алешка. Только дай, в руках горит!
На экране рядом с фигурой Берке появилось фотография осла, позаимствованная Сенькой из электронной энциклопедии… Изображения Берке и осла начали медленно съезжаться, повинуясь командам Сеньки, уверенно оперирующего «Adobe Photoshop»…
– Боже мой! – ахнул дед Афанасий через полчаса, взглянув на Сенькин монтаж. – Убью, Сенька!!! Девки – прочь отсюда!
– Стой, стой! – Коля едва успел выхватить из рук разбушевавшегося деда ноутбук… – Это-то как раз то, что нужно! Пойдем-ка, Сенька.
* * *
Из встроенного в ноутбук принтера выполз отпечаток и пошел гулять по рукам мужиков…– Вот это да! Ай да Берке!
– Ай да Сенька! При чем здесь Берке!
– Здорово протянул!
– А осел-то, осел-то хорош!
– Осел свое дело туго знает!
– У осла не заржавеет!
Наконец отпечаток доплыл и до самого Берке… Взгляд его исказил ужас… Лицо стало пунцовым…
– Вот, лучезарный… – пояснил Коля, щедро разбрасывая вокруг себя отпечатки. – В каждой русской крепости, к которой вы с братцем подойдете, решив очередную землю крышевать, твои воины будут находить это. – Аверьянов продемонстрировал Берке веер из наиболее удавшихся Сеньке фотокомпозиций. – Здесь, в Берестихе, это уже есть… А будет везде, – в Заозерном, во Пскове и в Новгороде… В каждом нашем городе будет вот это. И много еще чего, – новенького… Так что лучше вы дальше не ходите. А пойдете – ну, не обессудьте… Вот и весь тебе сказ – до копейки. Понял? Вот хорошо! Молчишь? Тоже неплохо. Можешь хранить молчание, если сказать нехер. Ну, проваливай!
* * *
Ворота Берестихи распахнулись, и Берке указали – вперед!Склонив голову, лучезарный хан Берке вышел из Берестихи, – маленький, тщедушный, немолодой…
– Постой! – вдруг крикнул Глухарь ему вслед. Берке остановился и повернулся.
– Детей-то будешь своих искать? Или мне их оставишь – закапывать?
Берке понял Глухаря без перевода… Он медленно отрицательно чуть повел головой…
– Понял! – крикнул Глухарь. – Глухой, но понял! – Глухарь догнал Берке и повернул его к себе лицом: – Тварь ты – вот что скажу! С ослом позор, – мыслишь? Да тьфу сто раз!!! Что там осел?! Ослом мог оказаться каждый! …Детей ты своих в яме, в поганой, бросил, – вот где позор, так позор уж! Позорище!!! На всю жизнь, на все жизни, – не смоешь!!! Я понял тебя, понял вас всех!!! Иди, приходи в Берестиху, – с Батыем, с Азией всей! Трудиться не хотите? Пришли на шею мою усесться?! Всех вас урою! Всех! Я, один!!! Понял?!? Все в яме будете, – все, как один, – в яме, вповалку, с ослами, с лошадями, с верблюдами!!!
Петровна, жена Глухаря, вдруг начала оседать в толпе, теряя сознание… Бабы не дали упасть, подхватили.
– Дочку они, прошлый год… – запричитали бабы.
– В Киев выдали…
– Замуж…
– Вестей теперь нет…
– Понятно…
– Петровна!
– Петровна!!
Поддерживая Петровну, чтоб не упала, женщины лихорадочно озирались, ища, куда бы ее положить.
– Мама! – внезапно раздалось от княжеских хором. Петровна вздрогнула и приоткрыла один глаз.
От Красного крыльца княжеских сторон, раскинув руки, бежала молодая женщина, лет двадцати с небольшим, преследуемая пятилетним мальчишкой и рослым русым мужиком, лет тридцати.
– Милеша! – ахнула Петровна, раскрывая объятья навстречу дочери.
– Мама!
– Мама! – догнавший мать мальчуган схватился за ее подол, чтоб не упасть…
– А это вот – Первуша наш…
– Внучек! – Петровна вскинула брови выше лба и пустила слезу. – Родненький…
– Ты что стоишь-то как потерянный? – обернулась Милеша к мужу.
– А чего? – удивился тот. – Сесть не предлагают – стою!
– Ой, Любим! – всплеснула руками Петровна. – Не узнала, богатым быть! Как возмужал! Как возмужал!
– Время идет, – подтвердил Любим с некоторым сожалением в голосе.
– А мы смотрим, осада у вас тут… – пояснила Милеша. – Ну, обошли вокруг. Я – через собачий лаз с севера, как в детстве, а Любиму мужики веревку со стены подали…
– Да вы же в Киеве… – утирая слезы, Петровна прижала к себе внука. – В Киеве!
– Да мы, мама, как раз в гости, к братьям-то Любима, в Двинец-город поехали, а тут Батый-то в Киев-то и пришел. Вернулись-то мы, а дом-то наш… Ну вот. К тебе приехали!
– Чудо! Ну просто чудо! Одни вы, небось, уцелели…
– Да нет. Спаслись многие, – степенно заметил Любим. – Батый-то вокруг по лесам не лазил, не добивал. Кто заранее ушел, те все и уцелели.
Глухарь, стоящий вместе с Берке в воротах, оглянулся…
Оглянулся и увидал.
Молча пошел к своим. Лицо его при этом не выражало абсолютно ничего, – как из дерева вырезанное.
Берке стоял в воротах с набором цветных открыток, ничего не понимая…
– Иди-иди отсюда, – по-русски сказали ему мужики, караулившие ворота. – Видишь, радость у Глухаря, – ишь, счастье-то привалило: и дочь с зятем уцелела, и внука привезли…
– А что Глухарь накричал, – так ты не обижайся, – он в сердцах.
– Он накричит, бывает, но отходчив.
– И не волнуйся, – сыновей твоих он закопает безропотно, – сегодня же вечером, честь по чести…
– На радости-то.
– Нам ведь тоже оставлять их в яме ни к чему, верно?
– Все пристойно произойдет. И отпоем, и зароем. Придешь потом навестить могилки, – убедишься: да, по-христиански, по-человечески…
– Доволен останешься.
– Да он же нехристь!
– Окрестим его, что за беда!
– Ну, в общем, щас иди, а после приходи.
– Окрестим. Не сумневайся.
– Ну, давай. Двигай!
– Нам ворота закрывать надо.
Что-то, видно, поняв, Берке пошел прочь, сунув картинки за пазуху.
Ворота Берестихи медленно сомкнулись за его спиной.
* * *
Великий каган Бату был явно не в духе. Тот факт, что Берке в сопровождении Бушера и телохранителей сам явился к нему, в Ставку, – без зова и вызова, говорило о многом.Берке бросил вверенную ему тьму, оставив ее на попечительство двух весьма посредственных тысячников, а сам прискакал сюда с таким видом, будто принес весть о разгроме всей Орды. Берке не мог не понимать, что такой поступок мог оказаться чреватым для него смертельным исходом.
Берке получил приказ – двигаться к Новгороду, расчищая и готовя путь его, Батыевой, главной Орде. Берке не получал приказа навещать кагана собственной персоной и советоваться с ним относительно возникающих трудностей.
Берке обязан был выполнять приказ, а не выносить на обсуждение с Великим свои жалкие проблемы.
Батый, обставлявший своими слухачами каждого мало-мальски заметного человека Орды, хорошо знал, что его худосочный брат внезапно застрял возле какой-то деревеньки, опекаемой, как донесли Батыю, каким-то колдуном. Потеряв в бездействии невдалеке от этого жалкого селения несколько дней, а затем угробив там же двух своих сыновей и, в придачу к ним, очень толкового, опытного, смелого темника Чунгулая, прискакал вдруг сюда.
В Орде и меньшие проступки, затяжки карались беспощадно: петля могла захлестнуть шею Берке за допущенную им гибель своих же собственных сыновей, – ему, шелудивому псу, они сыновья, а для Орды они – чингизиды! Потеря сыновей этого шакала не смягчала их же гибель, – гибель правнуков Чингиза! Вот к чему привела отвага их юных сердец и преступная халатность их отца, старого ишака Берке!
– Ты звал меня, каган? – вошедший в шатер Бушер склонился перед Батыем.
– Я приказал тебе явиться ко мне, Бушер, чтобы спросить твоего совета.
– Спросить совета? – удивился Бушер. Батый промолчал.
– Я хочу напомнить тебе, великий каган, что я согласился служить тебе еще там, на дымящихся руинах Хорасана, только при одном условии, что ты станешь безоговорочно следовать моим советам… Если бы Владыка Хорасана прислушался к моим предсказаниям, вы, монголы, не сумели бы покорить Персию… Если бы моя семья вняла бы моим пророчествам, все они остались бы живы! Я был жестоко наказан за то, что не сумел быть убедительным… И глубоко несчастен, как несчастен любой, видящий ясно будущее, но не имеющий возможности вызвать такую же веру в близких своих. Эту трагедию в древности уже пережила одна великая предсказательница по имени Кассандра… Я согласился остаться жить и служить тебе только под клятвой твоею, хан: я – говорю, ты – следуешь сказанному! Ты помнишь об этом?
– Помню, Бушер. Но вспомни и ты, старик, – я заметил тебе, – там, в растоптанном, поверженном Хорасане, – что хан, беспрекословно следующий словам своего советника, перестает быть ханом, а становится послушной овцой в его руках…
– Да. И потому мы сошлись на том, что я не даю тебе советов, если ты их не просишь у меня. Но если спросил – то выполняешь!
– Так. Я помню, Бушер. Я не выжил еще из ума…
– Вот поэтому я спрашиваю тебя: что ты жаждешь получить от меня сейчас? Мое мнение о происходящем или совет, которому ты будешь обязан последовать?
– Я был бы рад получить от тебя совет, которой не был бы приказом для меня…
– Это невозможно, каган. Ты можешь приказать убить меня, но то, что хочет твоя беспокойная, как бурундук, душа, не может быть исполнено…
– Хорошо. Мне не надо совета, старик. Я двину орды на Новгород, к холодному морю варягов, литовцев и немцев. Поведай, что ты видишь на этом пути?
– Я вижу все того же колдуна, о котором, не сомневаюсь, ты уже наслышан, Великий каган… Но силы его – это силы простого человека, сильного духом и не чахлым разумом, человека, умудренного наукой. И силы его, и запасы его уже на исходе… Он не сможет боле всерьез противостоять тебе…
– Ты обнадежил меня, старик!
– Я, Повелитель Вселенной, еще не закончил… За спиной этого колдуна стоит еще один колдун, который многократно более силен, чем первый… Пока он почти не проявлял себя, – только поэтому твои слуги, блюдущие твой интерес в стане Берке, не сообщили о нем. Он ничего почти не делал, и свет их внимания не успел упасть на него… Но он и не может совершить нечто значительное: он связан зароком, парализующим его могущество…
– Парализованный колдун немощней ягненка. Радостно слышать тебя, Бушер Эль Риад!
– Умерь торжество свое, Великий каган, – там есть еще один – третий колдун, силы которого имеют предел, но, с высоты наших седел, кажутся безгранично-божественными… Звезды говорят, что этот третий, самый могучий колдун имеет отталкивающий вид для твоих воинов, невелик размером, но в состоянии стереть с лица Земли тьму таких Орд, как твоя… Однако мое волхвование показало, что он едва ли вступит в схватку. Его назначение иное, плохо понятное мне…
– Достаточно, мудрец! Ты успокоил меня!
– Напрасно ты пустил в свое сердце теплую змею безмятежности, Повелитель Мира… Есть еще одно обстоятельство, которое требует очень деликатного обращения и которое воистину является колдовским свойством этой земли, земли Рус…
– Я слушаю тебя, Бушер…
– В этой стране, звезды не говорят почему каждый житель может стать колдуном, и чудеса тогда начнут твориться на каждом шагу… Истинные чудеса, а вовсе не плоды труда и просвещенья!
– Ну, например?
– Твой поход к Новгороду будет неудачен: Новгород и Псков устоят, а долгая осада их приведет к тому, что твой народ и народ рус смешается у тебя на глазах и еще при твоей жизни станет одним народом.
– Не может быть!
– Это еще не все, великий каган! Жизнь твоя станет тяжелой, как телега с камнями, о каган! Все станет исчезать, не появляясь, – подобно тому как вода уходит в песок пустыни в жаркий полдень.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать этим?
– Я сам не вполне понимаю это предсказание, но Небеса говорят следующее: твои табуны будут тучны, но есть твоему народу станет нечего, батыры твои, воины, будут смелы, воинственны и умелы, но даже вся Орда не сможет поставить на колени какой-нибудь нищий аул… Среди полноводной реки ты станешь умирать от жажды. И, – самое страшное, о, каган: никто не будет виноват в том! Все жители будут падать ниц пред тобой, все тебя будут боготворить: «Правь нами вечно!», но в мыслях все станут проклинать тебя, – даже деревья в лесу, даже говорливые струи в ручьях! Все будут трудиться в поте лиц своих, не покладая рук: купцы – торговать, скотники – выращивать скот, ткачи – ткать, кузнецы – ковать, мастера искусств – создавать чудеса красоты и роскоши, но твои начальники и нойоны будут умело прибирать все к рукам, запутав и тебя черным узором безумной, пределов не знающей корысти. Те же, кто унаследует тебе, станут – в скудоумии своем – поганить свою же землю, осыпая ее степи, реки, леса и озера ядами, выкачивать из недр своей же земли черную маслянистую кровь ее и вместе с ее горячим дыханием. Они начнут менять все это на бумажки, железки, на золото, и, – что самое страшное, каган, – правители этой земли станут на глазах ее Повелителя обирать до костей вверенный им Небом народ, чтобы им самим стать богаче, богаче, богаче, среди потрясающей разум бедности населения! А население в ответ…
– Это безумие, старик! Этому не бывать!
– Увы, каган, но этому – быть! Ты, а скорей унаследовавший твою власть, – как и любой другой житель страны, – увидит, что дани-налоги уже не приходят, нет, что опустели повозки с казною, что нечем прикрыть тебе наготу людей твоих, живущих хуже, чем скот в стране франков, ромов, басков и саксов. Жены твоего народа будут рожать крепких, здоровых и розовых малышей, из которых у тебя на глазах вырастут больные идиоты, и ты, точней, унаследовавший твою Власть станет формировать свое войско, охрану свою из этого ни к чему не способного стада, Орда твоя и народ твой начнет вымирать вместе с народом Рус: там, где умерли от старости и болезней сто человек, родится едва ли десяток новых… Твои подданные перестанут друг друга лечить, учить, закончат уважать стариков, давать детям лучшее: любовь, знания, заботу и ласку… Женщины будут плакать, а мужчины пить какую-то огненную воду… Целыми днями, изо дня в день, из года в год…
– Ну, хватит! …А если я оставлю северные земли, – Новгород и Псков, – в покое?
Бушер поклонился:
– Новгород и Псков, возможно, согласятся платить тебе дань, о каган. Без кровопролития.
– Возможно – да, а возможно – нет?!
– Именно так.
– Возможно, их нужно как следует запугать?
– Возможно. Я первый раз встречаюсь с таким предсказанием, Великий каган, когда звезды сулят неудачу в обоих случаях: двинешь ты Орду на Новгород или нет. Эта земля – земля великих колдунов и бесценных кладов – все равно начнет умирать, словно от какой-то болезни. Таково свойство любой земли, Повелитель, если ее население обирать до нитки в течение многих столетий. Сопротивляясь и негодуя, она убивает разум своих Правителей и тем убивает саму себя. Таково свойство любой земли, но этой земле, земле Рус, выпал по воле Небес особо тяжелый жребий. Удастся ли этой земле когда-либо воспрянуть в веках, вопреки бесчисленным невзгодам и напастям, воспарить, расцвести, – об этом звезды молчат…
– Оставь меня, Бушер.
– Ты можешь поступать как знаешь… Я не давал тебе советов, Владыка Мирозданья…
* * *
– Я просил принять меня тайно, брат, чтобы сообщить тебе о деле, важнее которого не было в моей жизни… – Берке распрямился перед Батыем, но встать с колен не решился…В шатре Батыя, кроме них двоих, не было ни души.
– Важное дело, конечно, – согласился Батый. – Я так и думал, Берке. Ты ведь не приходишь ко мне, чтобы просто поесть сладкий урюк…
Берке подобострастно кивнул.
– Ты пришел не вовремя, брат. В это время я привык слушать колдовские заговоры из волшебной коробки рус. – Батый повел в сторону, где в ожидании стояли два толмача и хранитель чуда – информационно-рекламного блока, снятого Аверьяновым со стены контейнера. Хранитель чуда замер в поклоне, готовый к инсталляции системы. – Или ты решил нарушить обычное течение моего дня, чтобы с жаром поведать мне о своих любовных утехах с ослами?.. – предположил Батый.
Берке мгновенно пал ниц и замер в полной неподвижности.
– Говорят, тебя нарисовали великие мастера… И ты хранишь эти картинки…
Берке дернулся, как от удара, не поднимая головы.
– Покажи мне, лучезарный брат мой, как ты проводил время, когда сыновья твои вели войска в бой…
Достав из-за пазухи халата снимки, Берке, не поднимая глаз, протянул их Батыю.
– Н-да… – покачал головой Великий хан, рассматривая фотомонтаж. – Я мог бы подарить тебе более крупного и любвеобильного ишака, Берке. Этот не столь уж хорош… Сила мужская не бьет ключом из его чресл… Стар, что ли? А может, ты его не очень возбуждаешь, Берке?.. Впрочем, его можно понять: любая ослица умнее тебя, Берке… А ум совсем не последнее дело в любви… Однако едва ли, Берке, от этого осла у тебя родятся столь же смелые сыновья, как Шалык и Балык, которых родила тебе принцесса Дяо-Шань и которых ты столь безрассудно послал на верную гибель, дав под их руку не более двухсот сабель… Что ты молчишь, лучезарный? Скажи хоть что-нибудь.
– Колдун, давший мне эти картины, предупредил, что в каждом селении, каждом городе, в каждой крепости, которые захватит Орда, воины найдут такие картинки…
– Он этим хотел испугать меня? Я этому только рад, брат мой. Месяц-другой, и твое изображение будет у каждого батыра Орды… – Подумав, Батый улыбнулся: – И у каждого осла из обоза…
– Я молю тебя, брат мой и великий каган, – останови свое движение по новым землям Рус, – прохрипел Берке, распростершись с удвоенным усердием, словно стремясь впечататься в кошму, попираемую ногами Батыя. – Заклинаю тебя нашими общими предками, не позорь меня, потомка Чингиза Темучина!
– Я подумаю, – сухо ответил Батый и кивнул хранителю чуда.
Поспешно поклонившись в пояс, хранитель нажал кнопку «не надо» на корпусе рекламного блока. В ту же секунду из динамика блока зазвучал диалог:
– Жора, жарь рыбу!
– Так рыбы ж нет, Ося!
– Ты, Жора, жарь, жарь, – рыба будет!
После короткой музыкальной фразы коробка подвела итог милым женским голосом:
– Будущее зависит от нас. Патефон. …Патефон – оператор сотовой связи! Будущее зависит от нас. Патефон.
Хранитель чуда прервал вещание, за дело взялись толмачи.
– Жора?
– Это, похоже, имя. Женское. Хабиба, например.
– Ося – тоже имя и тоже женское, наверно. Пусть Айгуль.
– А Патефон – мужское. Абдулла.
– Оператор?
– Непонятно. Наверно, ослышались, – император. Римский хан.
– Остальное понятно.
– Ну? – нетерпеливо нахмурил брови Батый. Переводчики встрепенулись и, перебивая друг друга, затараторили:
– Хабиба, жарь рыбу!
– У нас с тобой нет рыбы, Айгуль!
– Ты, Хабиба, жарь, невзирая на это обстоятельство, жарь ее, жарь, и рыба будет у нас!
– Будущее зависит от нас. Абдулла.
– Абдулла – римский хан, повелитель связей сот, – веревок, связывающих пчелиные соты.
– Будущее зависит от нас. Абдулла.
– Все!
Наступило молчание. Батый погрузился в глубокое раздумье, все присутствующие боялись шелохнуться.
Батый думал не меньше минуты, а затем с тяжестью в голосе произнес:
– Встань, Берке. …Я не пойду на Новгород. – Он покачал головой и тихо добавил: – Нет, не пойду!
* * *
Закат. Поздние сумерки. Опускается ночь… Народ берестихинский облепил стены и крыши… Видно, как тысячи огней – там у самого горизонта – начинают отход…– В ночь пошли… – тихо сказал дед Афанасий.
– Даже утра дожидаться не стали…
Аверьянов задумчиво, с каким-то остеклением в душе смотрел на речки и ручейки огней, потекших прочь от Берестихи.
«В тринадцатом веке все же полегче было жить, – мелькнуло в голове. – Все как-то было попроще».
* * *
– Уходят! Уходят! – раздались торжествующие, ликующие крики.– Ура-а-а!
– Ты видишь, Коля? Наливай!!!
– Будешь нашим князем!
– Вон новгородцы, Александра Ярославича посадили княжить…
– Горя теперь не ведают!
– Да ладно чужих хвалить: в чужих руках всегда толще кажется…
– Избрать князем Аверьянова! Вот будет свой!
– А еж ли Драгомир вернется? – несколько неуверенно произнес Афанасич.
– Батый ушел, а Драгомир вернется… – расхохотался, не выдержав, Глухарь. – Смешной ты, Афанасич. Стал старый и смешной.
– Грех надо мною смеяться… – обидчиво возразил Афанасич, но, не удержавшись, расхохотался сам. – Представилось… Умора! Твоя правда! – кивнул он, утирая слезы, выступившие от смеха.
* * *
На полигоне, в кабинете Михалыча, атмосфера накалялась каждую секунду.– Вы обязаны обеспечить телепортацию аверьяновского взвода ровно в девять ноль-ноль.
– Не могу согласиться! – отмахнулся Михалыч.
– Никто не нуждается в вашем согласии. Вы должны выделить людей. По приказу!
– Я выделил людей. По приказу. Вон они все, в курилке сидят.
– Они не в курилке сидеть должны, а в кабине на местах, инструктироваться, расписываться в добровольности, проверять друг у друга карманы, – в отношении деталей, свидетельствующих об их государственной принадлежности…