Горюнов Андрей. На пути Орды

   – Ну как я их могу разместить в этой кабине… В ангаре? В телепортационной капсуле, вы имеете в виду?
   – Ну, разумеется!
   – Я не имею права это сделать. Телепортатор вверенной мне войсковой части не принадлежит! Как я могу занять его своими людьми?
   – Я приказываю сделать вам это!
   – Вы тоже этого сделать не в состоянии. Телепорт не принадлежит вам точно так же, как и мне!
   – Здравствуйте!
   – До свидания! Деньгами вы здесь при комплектовке группы сыпали, это мы видали. Но главные суммы-то оказались вашим управлением не проплаченными. На бензинчик, так сказать, вы нашли, а на саму технику – нет. Так, например, ваше Управление – Телепортационных войск – не расплатилось с производителем – ОКБ «Хронотоп», ни за прошлый, разбитый комплект стартового комплекса телепортатора, ни за комплектующие, ни за этот экземпляр, имеющийся в наличии.
   – Ну, может, и не расплатилось.
   – Вот позавчерашняя телеграмма ОКБ «Хронотоп», запрещающая любую эксплуатацию до официальной сдачи изделия, полной его оплаты, оформление акта о сдаче-приемке.
   – Это филькина грамота, ваша телеграмма от ОКБ.
   – Да как же! В момент посылки телеграммы они являлись единственными и законными собственниками устройства и оборудования.
   – Ответьте им, что как только Министерство обороны выделит средства, мы сразу с ними расплатимся.
   – Да почему я-то должен отвечать им, если руки тянете к технике вы?! Странно. Да и признаюсь: я боюсь, уже поздно телеграммы давать-то…
   – Что значит, – поздно?
   – А то и значит. Телепортатор продан. Его час назад купило одно недавно образованное общество с ограниченной ответственностью, принадлежащее Екатерине Михайловне Боковой, моей дочери, Дороне Вячеславне Лукониной, пенсионерке, и Аверьянову Алексею Николаевичу, небезызвестному вам… Оплатили все долги ваши, рассчитались сполна, специалистам – премии в размере годового, штат доукомплектовали… Без малого три лимона зеленых отстегнули черным налом. Петра Самохина взяли себе заведующим по снабжению и хозяйству, – мужик куркулистый до ужаса. И все рады. Вот!
   – С ума сойти! Зачем им это?
   – Интересно жить хотят. Да и богато, вдобавок! Странно, да?
   – Странно?.. Мягко сказано… Так. Мне нужно немедленно позвонить…
   – Погоди минуточку, – остановил его жестом Михалыч и, выглянув из окна во двор, позвал: – Дороня Вячеславна! Можно вас? А то здесь господин Медведев звонить куда-то собрался…
   Войдя, Луконина адекватно оценила обстановку. Посмотрев в глаза Медведеву, Дороня слегка взмахнула левой рукой:

 
– Я из черных, из дверей
Вызываю трех зверей…
 

   – Хватит-хватит! – остановил ее Медведев. – Один инсульт у меня уже был. Пусть они сами в Москве разбираются… Достаточно!

* * *

   – Ну что за красотища! – ахнула Олена, увидев блеснувшие на солнце ожерелье самоцветное, серьги чернь-золота, кольцо женское изумительное и браслет красоты-богатства, ценности неописуемой.
   – Давай. Полюбуйся, Оленушка, да и скажи «прощай»… Купцы персидские у речки ждут…
   Продавать драгоценности было не по душе Аверьянову, но воля погибших – Жбана и Шила – должна была быть исполнена, несмотря ни на что.
   – Они когда первый раз осмотрели, персы-то, чудную историю поведали мне… Эти украшения купил один из них, купец Дарий, лет восемь тому назад, – у нас, в Новгороде. Увез к себе в Персию. А три года назад татары прокатились по их краю… Сокровища оказались у Чунгулая… Тот их послал в дар Берке, но гонцы повстречались с ребятами… И вот снова судьба им такая досталась, – назад, в Персию, в Исфаган, кажется…
   – Ух ты! – ахнул подошедший Афанасич. – Пришел к вам, думал посмотреть… А я ведь это чудо уже видел…
   – Не может быть, ну где ты видел это, дедушка?
   – А-а-а… – многозначительно поднял палец старик. – Это же тот самый клад! Что наш Перхач на холме Придатель выкопал! Тебе, Олена, тогда не показывали, – восемь лет назад ты ребенком была… А старики видели… Перхач вот с этим в Новгород двинул и там все продал… Персам продал, сказывали… Еще только тут перстень должен был быть. Большой. Мужской…
   – А ты не помнишь разве, Чунгулай-то? Бобер ему мину отнес? С перстнем как раз с этим… Светлая память… А ты забыл, Афанасич.
   – Я не забыл. Я в это время ранен был. Я спал. Ты же сам меня уколол, Коля.
   – Верно, извини, Афанасич!
   – Бог простит. Н-да… Здесь раскопано, в Персию ушло, оттуда – снова сюда, – на татарах, – и теперь опять назад, – в Персию. Ох, закрутила-то жизнь! Вот, внучка, полюбуйся, Оленушка, – это приданое твоей прародительницы, сладкоголосой Рагнеды… Могло бы, иначе сложись, твоим стать…
   – Что душу-то теребить, дедушка! Воля погибших – закон!
   – А знаешь, Николай, как Олена поет… Послушать – и умирать не надо.
   – Еще послушаем…
   – Нет, – печально качнул головой Афанасич. – Ничего уже не успеть…
   Снизу, с реки, донесся свист.
   – Ну все! – сказал Николай, заворачивая драгоценности в тряпицу. – Персы деньги сполна собрали… Пойду!
   Афанасич и Олена долго смотрели ему вслед, – он спускался к реке…
   Им совершенно не было жаль украшений. Жаль было нескладной жизни, которая, казалось бы, должна была стать вдруг прекрасной, но оставалась все такой же, как и была, за мигом миг, за часом час, за годом год.
   В глазах обоих стояли слезы.

* * *

   Игнач и Коля сидели на берегу тихой речки у костерка.
   – Не понимаю тебя, – пожал плечами Игнач. – В чем печаль?
   – Давно уж за мной прилететь должны были…
   – С чего бы? – удивился Игнач.
   – Да радиомаяк в контейнере непрерывно сигнал бедствия шлет, который уж день!
   – Ну и что? – опять удивился Игнач.
   – Как что? – удивился Коля.
   – Давай рассуждать по-твоему. Послали мы с тобой с Земли сигнал. Куда он полетел?
   – Во все стороны. Удаляясь от передатчика на триста тысяч километров за каждую секунду.
   – Ну, значит, удаляясь и от Земли? Ведь передатчик-то твой, радиомаяк тут, на Земле… А Земля за ним по следу гнаться не стала?
   – Да что ты глупости говоришь? Земля и не может лететь со скоростью света, со скоростью радиоволны. Захочет даже если – не догонит!
   – Ну так, значит, твой сигнал все дальше и дальше…
   – Конечно! Летит он все глубже в Космос, постоянно удаляясь от Земли.
   – И где же он будет через семьсот лет?
   – Там где-то… – Коля посмотрел на звездное небо, – в других Галактиках летит… Очень далеко!
   – Ага! – поднял палец Игнач. – Так вот, значит, только там, очень далеко, в других Галактиках его поймать смогут. А от Земли он очень сильно убежал, за семьсот-то лет!
   – Я понял! – ахнул Коля. – Ну ты и академик, а, Игнач?!
   – Тем и живем… – кивнул Игнач.
   – А это значит – труба мне. Меня никогда не найдут.
   – И ладно! Чем тебе здесь-то не жизнь? Воздух, вода, леса! У вас-то, небось…
   – И не говори!
   – Олену вон взять… Корова, дом, пять коз, козел и пять покосов… И тещи, прости Господи, нет и не предвидится! Зачем князю теща? У князя и так все, что хочешь!
   – Эх, Игнач! Все верно… Но сын у меня там, сын! …А-а-а, да ты ведь не слышал, что выдал Глухарь на прощание Берке…
   – Я слышал. Я тут под стеною стоял…
   – Сын, Игнач, сын! Остался бы, но – сын…
   – Тогда езжай к Антипихе… Там, – день езды, – на Сивкином ручье живет колдунья…
   – А кто ты, кстати? Бушер сказал Батыю, что тут присутствуют три колдуна… Один – это, безусловно, я. А второй, – как ты думаешь, кто это?
   Игнач пожал плечами.
   – Причем не два колдуна, а целых три! …Три колдуна защищают дорогу на Новгород, так сказал Бушер Батыю… – повторил Николай.
   – Откуда тебе знать, что сказал Бушер Батыю? – чуть насмешливо хмыкнул Игнач.
   – Я успел поставить по два жучка, – для надежности, – в халаты как Бушера, так и Берке…
   – Лихо!
   – Согласен. Ну, значит, второй колдун – это ты! – уверенно кивнул Аверьянов.
   – С чего ты взял?
   – Ты сам мне только что сказал! В ответ на мое сообщение о жучках, ты среагировал: «лихо»! В тринадцатом веке жучков в качестве подслушивающих устройств не знали, верно?
   – Верно. Просто устал я, Коля.
   – Отдохни. Ты из какого века?
   – Из тридцатого столетия, – ответил Игнач. – Родился в две тысячи девятьсот пятьдесят первом году, если интересно.
   – А здесь с какой целью?
   – А ни с какой. Спорт, – пожал плечами Игнач. – Экстрим. …Пользоваться можно только тем, что здесь обрел. Твоей снайперской винтовкой – можно, – это ты ее сюда привез, а не я. Но сам я бельевую прищепку сюда притащить не имею права. Никаких бластеров и парапроцессоров… Поэтому экстремалы типа меня стараются тусоваться поближе к таким, как ты, случайно влипнувшим в историю. У вас всегда есть, чем воспользоваться нашему брату.
   – Понятно, почему Бушер особенно тебя не опасался. Ты страшен только опытом и знаниями…
   – Это тоже отнюдь не мало, поверь мне.
   – А кто же третий-то здесь?
   – Конечно, мент, – кто ж еще? Как же мы без ментов, – что в двадцатом, что тридцатом веке… Ну, не совсем мент, конечно, а штатный спец Министерства темпоральной безопасности при Совете Галактик с неопределенным кругом полномочий. Типа агента ноль-ноль-семь из ваших сказок. Наблюдатель с правом принимать очень крутые решения.
   – А кто он? Я его знаю?…
   – Наверное, видел. Но ты запомни: меньше знаешь, крепче спишь…

* * *

   – На. Амулет, – сказала Антипиха, вручая Коле амулет в виде сердца. – Повесь его на шею. Встанешь завтра в полночь, в полнолуние, недалеко от Берестихи у Старого Дуба, что на берегу Гремячихи. И ровно в полночь сожмешь амулет, думая о сыне.
   – И я увижу сына?
   – Нет, – качнула головой Антипиха. – Ты улетишь к сыну!

* * *

   Олена с Колей стояли у подножия Старого Дуба… Ярко светила Луна.
   – Еще три минуты, – взглянув на часы и вздохнув, сказал Коля.
   – Ну… Кланяйся там… Сыну привет от меня… И жене…
   – Жены нет. Я разведен…
   – Что это значит?
   – Это значит, что мы разошлись с женой, – она живет сама по себе, я – сам по себе…
   – Ты ее бросил…
   – Нет. Она меня бросила.
   – Тебя?! Бросила?!
   – Конечно.
   – Как?! Мужа бросить?!? Не понимаю!
   – Во-первых, жизнь беспокойная… Все время у меня командировки, заброски, учения… Ну вот как только что… Или вроде… Жизнь трещину дала… Потом побольше… Потом уж поняли, – раз нет любви… Что ж? И нищета ее, конечно достала… Тоже ведь не последнее…
   – Нищета?! Не знаю такого слова… Бедность, ты хочешь сказать? – догадалась Олена.
   – Ага. Бедность. Ну сколько получает старший лейтенант?.. Я полтора года копил, чтобы матери своей в деревне корову купить… Так и не купил пока.
   – У нас корова есть!
   – Пять коз, козел и пять покосов, знаю.
   – И что ж она, жена твоя, – сына бросила?
   – Нет. Алешка сам так захотел: останусь с папой. И остался.
   – И вы с женой не видитесь?
   – Зачем? Он вышла замуж за крутого. За быка.
   – За быка?!
   – Ну, такого, знаешь, – му-у-у-у! Башмак с шестисотым…
   – Не поняла я: бык? А башмак – это что?
   – Ну, я хотел сказать, что он безбашенный, напрочь отвязанный.
   – Бык?
   – Отморозок. Но бабок много! Под миллион.
   – Миллион бабок? Мать отца, мать матери и ихние сестры? Миллион старух? Тысяча тысяч? Больше, чем у Батыя коней?
   – Я не успею все объяснить тебе, милая. Ты просто верь мне. Бабки – это не старухи. Это для многих цель жизни, – вот. Ну, для козлов, сама понимаешь… – он помолчал. – А что? Жизнь кипит.
   – Но это ж грех! С быком, с башмаком, с козлами! Вы ж с ней перед Богом повенчаны!
   – Нет! Мы в загсе расписались, а потом отписались, – и все!
   – Вы не стояли перед алтарем? В церкви, перед лицом Бога всемогущего?
   – Да нет же, я ж сказал: мы не венчались!
   – Так, значит, ты и не был никогда женат, – по нашему-то!
   – Что по-вашему, что по-нашему, – я совершенно свободный человек!
   – Но ведь… – не выдержав, Олена заплакала…
   – Не плачь. Лучше спой мне на прощание одну из песен той самой Рагнеды.
   – Нельзя! Этого делать нельзя!
   – Почему?
   – Если спою, ты здесь навеки со мной останешься, все, что я захочу, сделаешь, – закусив губу, Олена отрицательно качнула головой. – Нельзя!
   Будильник на ручных часах Николая засвиристел…
   – Прощай, Олена! Не рви мне сердце!
   Олена покачнулась, теряя силы… Коля начал сжимать амулет:
   – Прощай, Олена! Всю жизнь тебя буду любить! – он сильно сжал амулет и растаял в воздухе.
   Олена, рыдая, рухнула на корни Старого Дуба…

* * *

   В церквушке Берестихи служили всенощную – поминая Колю добром:
   – …И благослови, Всевышний, путь его, – Николая, Спасителя нашего, – и освяти все разборки его грядущие, – с потрохами, гнильем, отморозками, плесенью, с гибэдэдэшниками лютыми… И да сгинет злая Беспредельщина…

* * *

   Стремительно неслись струи безвременья… И вдруг их бег замедлился, затормозился… Сразу стало трудно дышать… Струи вдруг побежали в другую сторону, – назад, убыстряясь… Коля вздохнул полной грудью… Струи опять начали замедляться. Опять навалилось удушье…
   Вперед, остановка. Назад. Остановка. Коля понял – случилось непоправимое. Смерть от удушья в поводьях безвременья…

* * *

   В туманных поводьях белесых ночных облаков над лесом бежала полная луна…
   Глядя на нее, Антипиха шептала вполголоса:

 
Сквозь волнистые туманы
Пробирается Луна…
На печальные поляны
Льет печальный свет она…
 

   – Ну? – за спиной Антипихи появился Игнач.
   – Я сделала все, как ты просил, мой Царь Лесов! – ответила Антипиха.
   В церквушке Берестихи заканчивалась всенощная.
   – И да воцарится на Земле под Небесами высокими Царство Светлое, Неотстойное, Беспонтовое, Безбазарное!
   – Он там застрял – в безвременье! – сказал Игнач, глядя на свой, точно такой же амулет, как и у Коли. – Туда-сюда, туда-сюда… Он задохнется!
   – А я тут ни при чем, – ответила Антипиха. – Я ему ясно сказала: сожмешь амулет, думая о сыне.
   – Он думал не только о сыне… Но и о…
   – Понятно!.. Но так не бывает, Царь. Либо – туда, либо – сюда!

* * *

   Рядом с Колей, погибавшим в безвременье, внезапно нарисовался Игнач.
   – Сожми еще раз амулет! Ты плохо его там сжал! И плохо думал…
   – Не смог хорошо… Я… Нажал ради сына!
   – Понятно! Нельзя – и туда и сюда! Жми!!! Твой выбор или смерть! Жми, задохнешься! Выбор! Нет времени!
   Стараясь думать только о сыне, Коля сжал амулет изо всех сил. Последнее, что слышал он, срываясь с места, были затухающие в турбулентных потоках слова Игнача: «Главное, знай, запомни навечно: Миром правит Добро и Надежда!»

* * *

   Коля бросился к сыну:
   – Алешка!
   – Папа! Что ты задержался?
   – Я задержался?
   – Ты ж обещал с утра вернуться из командировки! А сейчас уже шесть вечера.
   – Дела, прости!
   – Что за дела-то? – в голосе Алешки звучала легкая обида.
   По лицу Николая пронеслась легкая поволока.
   – Дела?.. Дела – у прокурора. У нас делишки. На ужин что?
   – Пельмени – как всегда. Называются «Вкусные» – в кавычках, видишь?
   – Ну, не домашние, – понятно.
   – А их правде из крыс делают?
   – Да ерунда! Кто сказал?
   – Все в классе говорят.
   – Как в школе?
   – Пятерку по истории получил.
   – По истории?
   – Ага. За Батыево нашествие.
   – Это хорошо.
   – Кстати, я про Ледовое побоище понял. Как крестоносцев можно было на тонкий лед загнать..
   – Я тоже три варианта придумал…
   – А как у тебя с погодой там было, в Хабаровске?
   – И с погодой отлично, и с природой отлично… Ты, мне кажется, чего-то скрываешь от меня.
   – Ты тоже от меня что-то скрываешь.
   – А что «опель» Михалыча у нашего подъезда стоит?
   – Я на нем теперь езжу.
   – Свистишь?
   – На сто рублей поспорим?
   – Ну ладно, разберусь со временем…

* * *

   – Вот что, люди! – Игнач обратился к населению Берестихи. – Ухожу я от вас в город Новгород, – князю Александру Ярославичу служить.
   – Вернешься?
   – Надеюсь. Там через три года, недалече от Новгорода, в трех днях пути, шведы на Неву придут, северные земли наши захватывать, а еще через год Ливонский орден на Псков и Новгород вдоль по берегу Чудского озера навалится… Так получается… По звездам. Я нужен там.
   – Иди, коль нужен.
   – Позвольте мне, люди, с собой половину проволоки колючей забрать. Пригодится она мне, – сердцем чувствую!
   – Забирай половину!
   – Не жалко!
   – А от меня вам – наказ: поставьте вы крест каменный на большаке, – чтобы знали потомки, – вот тут, в этом месте, Батыя повернули! Не прошел хан Батый далее!
   – Это нужно сделать! – крикнул Афанасич. – В память тех, кто головы сложил!
   – Сделаем! – решил народ. – Не сомневайся, Игнач, иди с Богом. Сделаем!

* * *

   Пригожий и тихий вечер. Выйдя на берег реки, Олена оглянулась. Ни души. Теперь можно было сесть наплакаться вволю… Нет, плакать нельзя! Можно грустить. Грустить – можно.

 
Речка памяти бежит
По лугам,
То петляет в перелесках
Тут и там,
То в болотах, затерявшись,
Чертит круг,
Но не сразу возвращается,
Не вдруг.
Речка памяти течет
Уж давно,
То слезы простой прозрачней, —
Видно дно.
То как зеркало волшебное
Она, —
Видно жизнь в ней, видно смерть,
Не видно дна.
Речка памяти моей
Все течет.
Скоро тронется на ней
Жизни лед.
И тогда я поутру
Соберусь,
В речке памяти моей
Утоплюсь.
 

   Солнце, краснея, все ниже опускалось на макушки далеких елей.
   Левея обрыва, на котором сидела Олена, из-за корней сосны, размытых весенними половодьями, на девушку смотрел как зачарованный четырех – пятимесячный поросенок, – толстый, желтовато-оранжевый, как спелый абрикос, с нежно-розовым пятачком.

* * *

   С верхней галереи гордости района, ресторана «Русь», открывались необъятные дали, – ресторан был выстроен в самой высокой точке холма, господствующего над местностью. Да и с внутренним интерьером здесь было все классно: древнерусский стиль, халдеи в шлемах и кольчугах с блокнотом, салфеткой и подносом в виде щита на изготовку, официантки – в ярких сарафанах, с кокошниками…
   Мир казался игрушечным с этих высот, лежащим среди полей и перелесков.
   Леса, поля, леса… На горизонте – леса…
   Ресторанный зал уже опустел… За одним из столиков сидел Николай Аверьянов с капитанскими погонами на плечах.
   Первый раз в своей жизни он сидел в ресторане один. Настроения не было никакого, – допить и удавиться.
   Нетронутая закуска и небольшой графин – грамм на триста… Не пьется, не идет…
   Свет в зале ресторана начал плавно меркнуть. За спиной Коли раздался голос официантки:
   – Простите, товарищ капитан, но мы уже закрываемся…
   Голос очень знакомый… Коля резко повернулся: Оленушка! В сарафане, кокошнике… На шее – знакомый амулет…

* * *

   Дома у Аверьяновых Алексей с Катей, торопясь, накрывали праздничный стол.
   – Давай, расставляй холодную закуску… – Алеша Аверьянов глянул на часы. – Минут через двадцать они приедут из ресторана… Вошли, а здесь полный тип-топ…
   – Кто – «они»-то? Ты так и не сказал.
   – Отец. С молодой. С невестой.
   – С «невестой»?
   – Оленой зовут.
   – Откуда ты все знаешь?
   – Так я же в будущем был.
   – А сюда давай «персидские» украшения положим… Ахнут!
   – Да уж, – отец у меня по музеям не ходок. Хотя перстень-то был в тринадцатом веке противотанковой миной взорван… Так что перстень отец, возможно, и видел.
   – А женские украшения – эксклюзивная коллекция от Степана Разина? Ахнет, помяни мое слово! А Олена его – с катушек – брык!
   – Ну, она не очень-то «брык». Она девушка такая еще… амазонка. Не барышня-крестьянка… И не тургеневская, – отнюдь.
   – От красивых вещей любая женщина – «брык». Даже Медуза-Горгона…
   – Согласен. Что ни говори, а гарнитурчик сделан на атас.
   – Да, в тринадцатом веке в русской деревне такой красоты не увидишь!
   – Я и в городах такого не видел, в Алмазном фонде, в Эрмитаже, в Оружейной палате…
   – А тут деревня темная. Глубинка. А точно она прилетит к нам?
   – Спрашиваешь! Я ж это все и организовал. На мне и ответственность. А твое дело помочь мне закуски расставить.
   – А как тебе удалось нарушить самый страшный запрет и переместить навсегда человека из его времени в чужое?
   – Никак не удалось бы. Я просто создал прецедент. Бюрократия и юриспруденция там, в тридцать пятом, жуткая. Я смог закон объехать только потому, что она сама, Олена, навстречу судьбе рванулась…
   – То есть?
   – То есть буквально. Она ведь там себя от горя взорвала.
   – Не поняла?
   – Ну, от отца связка гранат осталась… Она ушла подальше от людей. На бережок, – в укромное место… Связку – к груди, и сдернула кольцо. Хорошо, я ее манипулятором выхватил. За три миллисекунды до взрыва. Был готов, чувствовал, не подвела удача.
   – А зачем тебе была нужна удача? Это же время извне, – можно сто раз попробовать?
   – Можно. Можно сто раз наблюдать, как человека разносит в клочья. Один раз. Второй раз. Опять смазал! Третий раз. Нет, снова ее разнесло на куски! И что со мной сегодня?! Четвертый раз попробуем… Получше прицелюсь теперь, не халтуря… Опять не успел… Зато успел заметить, как левую руку ей оторвало и в кусты отшвырнуло… Пятый раз, шестой… Ты, Катя, хоть немного думай, прежде чем спрашивать! Попадать нужно с первого раза. Знаешь, как отец говорит? «Снайпер стреляет один раз».
   – Ну, а ты у нас, конечно же, снайпер! Раз – и квас!
   – Нет, не враз. Попасть-то попал, но дальше… Мне Игнач помог здорово. Я ее зацепил, а выдернуть к себе сразу не смог, она у меня выпала, была без сознания в Коруэн-Лоевском базисе, и в кому рухнула там, в летаргику. Мы ее с Игначем двое суток тащили через хаусдорф-банаховое пространство, – уж все, казалось, безнадежно. Слава Богу, Игнач догадался, – в самосопряженные, в эрмитовы, завернуть. Ну, тут уж и мы воспарили, и она очнулась… Дальше пошла бизнес-классом, как белый человек, с амулетом на шее. Но познакомиться нам так и не удалось, сразу разбежались по трем направлениям. Игнач – в тринадцатый, к Александру, будущему Невскому, Олена – в карантин, я – в комиссию темпоральных перемещений, – чиновников уламывать. Это же запрещено – сюда живых людей притаскивать. Хотя бы и по обмену. Одушевленные объекты. Люди-то. Не шпильки, чай, скифские. Не смотри на меня так, это было очень не просто. Может, даже сложнее всего, что мне приходилось за мои тринадцать делать… Что стоило одного только поросенка уломать!…
   – Какого поросенка?
   – Абрикосового.
   – Я не понимаю тебя.
   – Все чиновники молодые – поросята, – неужели не знала?… А старые чиновники… Ладно! Подробности позже, долго рассказывать.
 
   – Пора домой, товарищ капитан! Засиделись, – Оленушка кивнула Коле в сторону выхода из зала. – Вон уж последний посетитель ушел…
   В дверях ресторанного зала медленно таяла тень исчезающего Игнача…
   – Обалдеть… – еле выговорил Аверьянов-старший.
 
   В полумраке вестибюля ресторана перед самым лицом Игнача внезапно материализовался абрикосовый поросенок, висящий в воздухе.
   – Фу, испугал! – отшатнулся Игнач. – Ты что, во всех временах так выглядишь?
   – Нет, только в ваших. От вас чтоб сильно не отличаться. В своем времени я такой же, как все, человек.
   – Спасибо, что ты нам с девушкой помог…
   – Пожалуйста. А тебе вот что скажу: ты, случись что, не слушай, как она поет. Голову потеряешь, поверь. Впрочем, не мое это свиное дело. И еще совет на прощанье…
   – Почему на прощанье?
   – Потому что меня отстранили от должности. За ваши с Аверьяновым-младшим фокусы. …Ты вот очень любишь рассуждать, что Миром правит Добро и Надежда. Это верно. Но все инструкции в этой стране во все века составлены совсем из других соображений…
   Абрикосовый поросенок кивнул и стал таять в вечернем темном воздухе вестибюля ресторана «Русь»…
 
   Они стояли и смотрели друг на друга как зачарованные.
   – Ты… – Коля не мог подобрать слов… – Мне кажется, мы тысячу лет с тобою не виделись…
   – Семьсот шестьдесят один… – уточнила Оленушка.