Страница:
И чулочки и сапожки.
На головку ей наденем
Шапку мягкую из плюша,
Чтобы вечером осенним
Не могло продуть ей уши.
Мы снабдим ее закуской.
Пусть живет в покое праздном, -
Лишь бы только бес французский
Не смутил ее соблазном.
Пусть не будет в ней нахальства,
Пусть ее научат быстро
Чтить высокое начальство
И персону бургомистра!
Кричат, негодуя, кастраты,
Что я не так пою.
Находят они грубоватой
И низменной песню мою.
Но вот они сами запели
На свой высокий лад,
Рассыпали чистые трели
Тончайших стеклянных рулад.
И, слушая вздохи печали,
Стенанья любовной тоски,
Девицы и дамы рыдали,
К щекам прижимая платки.
К плечу белоснежному милой
Припав безмятежно щекой,
Узнал я по трепету сердца,
Что в нем потревожен покой.
Трубят голубые гусары,
Въезжая под своды ворот.
И ты меня завтра покинешь,
Едва только солнце взойдет.
Ты завтра меня покинешь.
А нынче, пока ты моя,
В объятиях нежных двойное
Блаженство изведаю я.
Трубят голубые гусары,
Насилу их бог унес.
И я прихожу к тебе снова
С букетом алых роз.
Здесь дикое было раздолье,
Солдатский постой, привал.
Небось не один в твоем сердце
Военный квартировал.
Отрывок
На горном утесе стоит монастырь.
Струится Рейн под обрывом.
Глядит сквозь решетку на водную ширь
Монахиня взором тоскливым.
Челнок по сверкающей глади скользит,
От блеска заката багровый.
Он яркой и пестрою тканью покрыт,
Увенчан веткой лавровой.
Поет светлокудрый пловец-великан,
В челне белопарусном стоя.
И пурпур, которым обвит его стан, -
Аттического покроя.
С ним вместе прекрасные девы плывут.
Все девять стройны, белолики.
Гармонию девственных тел выдают
Свободные складки туники.
Поет светлокудрый, касаясь рукой
Лиры золотострунной.
И вольная песня тревожит покой
Монахини - пленницы юной.
Напрасно ко лбу поднимает она
Для крестного знаменья руку.
Душа ее горьким блаженством полна,
И сладко терпеть эту муку.
Большое море в блеске дня
Сверкает на просторе.
Когда умру я, вы меня
Похороните в море.
Я в этой жизни так любил
Бегущий вал свободный
И охлаждал сердечный пыл
Морской волной холодной.
* * *
Будто призраки - мы оба.
Между нами - тень любви.
Ну-ка, дурочка, попробуй -
Этот миг останови!
Счастьем пользуются люди
Только несколько минут -
Сердце - все оно забудет,
А глаза - глаза уснут.
Я с любимой разлучился
И смеяться разучился.
Шутят глупо иль умно -
Мне нисколько не смешно,
Только с ней я разлучился,
Я и плакать разучился.
Рвется сердце на куски,
Но не плачу от тоски.
Юноша девушку любит.
Другой ее сердцу милей.
Другой же влюбился в другую
И вскоре женился на ней.
За первого встречного замуж
Девушка выйти спешит.
Идет она замуж с досады,
А юноша горем убит.
Все это - старая песня,
Но вечно она молода.
И тот, с кем такое случится,
Теряет покой навсегда.
Весь мир на голове стоит.
Мы ходим вверх ногами.
И не один стрелок убит
В лесу тетеревами.
Корова пастуха пасет,
Кухарку жарит кролик.
Свободу совести несет
В наш мир сова-католик.
Сам Геринг теперь санкюлотом слывет,
И правду вещает Беттина.
А Кот в сапогах направленье дает
Софоклу на сцене Берлина.
У нас обезьяна воздвигнуть велит
Немецким героям Валгаллу.
А Массман причесан, острижен, обрит,
Коль верить возможно журналу.
Молиться немецкий медведь перестал,
Назвался атеистом,
A попугай французский стал
Христианином истым.
Дает "Монитор" - укермаркский журнал
Пример сумасшедшему дому.
В журнале покойник на днях написал
Обидный некролог живому.
Как видно, и вправду смириться пора.
Что спорить нам против теченья!
Взойдем на Темпловер и крикнем "Ура!",
Склонив перед троном колени.
Скрипят от ветра деревья.
Осень. Во мраке глухом,
В серый свой плащ завернувшись,
По лесу еду верхом.
Еду я быстро, но мысли
Мчатся вперед быстрей.
Мысли меня переносят
К дому любимой моей.
Лают собаки. Привратник
Отпер тяжкий затвор.
Вверх по ступеням лечу я
С легким бряцаньем шпор.
Вот по коврам пробегаю.
Луч озаряет мне путь.
В теплом душистом покое
К милой бросаюсь на грудь.
Дуб зашумел надо мною,
Будто сказал, шелестя:
- Что ж ты доверился, всадник,
Глупому сну, как дитя?
Жил-был король на свете.
Он был суров,
Угрюм и сед,
А в жены взял принцессу,
Девицу юных лет.
И было при дворе пажей
Изрядное
Количество.
Но лишь один - он был блондин
Нес шлейф ее величества.
Как говорят, она и он
Друг друга полюбили.
За это он давно казнен,
Да и она в могиле.
В ручках - маленький светильник,
Пламя жаркое в крови, -
Робко крадется Психея
К богу юному любви.
Наклонилась, задрожала.
Как прекрасен спящий бог!
Но, внезапно пробужденный,
Покидает он чертог.
Каясь два тысячелетья,
Плоть мученьям предает
Та, которой на мгновенье
В наготе предстал Эрот.
В переложении на немецкий язык Фридриха Энгельса
Есть на свете король - не из сказки король,
Тот румян, добродушен и стар.
Этот зол и суров, губит белых рабов.
Беспощадный король этот - Пар.
Хоть рука у тирана всего лишь одна,
Но владеет он силой такой,
Что сметает народы, крушит племена
Раскаленной железной рукой.
Он, как Молох - его прародитель - царит,
Сеет горе и ужас окрест,
А внутри его пламя, бушуя, горит
И детей человеческих ест.
Шайка жадных жрецов, - как и он, голодна.
Управляет железной рукой.
Золотые червонцы чеканит она
Из накопленной крови людской.
Человеческих прав все основы поправ,
Эти люди не знают стыда.
Им смешон матерей умирающих стон,
Им отцовские слезы - вода.
Точно музыка, вздохи ласкают им слух,
Скрежет голода тешит сердца.
Груды мертвых костей стариков и детей
Наполняют подвалы дворца.
Сеет гибель бездушный властитель-злодей
В королевстве неправды и зла.
Убивает он души живые людей,
Изнуряя трудом их тела.
Так долой короля, палача-короля!
Миллионы рабочих, - вперед!
Свяжем руку его до того, как земля
Темной ночью поглотит народ.
Да проснется ваш гнев и разверзнет свой зев.
Да покатится в пропасть на дно
Раззолоченный сброд тунеядцев-господ
И жестокий их бог заодно!
Купать ребят
Решила тетка.
Они сидят
И смотрят кротко.
Оставив мальчиков вдвоем,
Уходит тетя за бельем.
Вдвоем оставшись, мальчуганы
Пускают мыльные фонтаны.
Ныряя в воду, не забудь,
Что уши следует заткнуть!
Из уха Франца речка льется,
А Фриц доволен и смеется.
Зато теперь, склонившись ниц,
Пощады просит бедный Фриц.
Но не остался Фриц в долгу -
Удар в лицо нанес врагу.
За это Франц заставил Фрица
Три раза низко поклониться.
Но Франца правая нога
В плену осталась у врага.
У Фрица больно стиснут нос,
У Франца вырван клок волос.
Вбегает тетушка со свечкой,
А в это время ванна с печкой,
Кувшин и чашки с молоком -
Все полетело кувырком!
Кто в этом деле виноват?
И старший брат, и младший брат,
А также ванна виновата -
Она немного тесновата.
Веселый Франц и шустрый Фриц
Идут охотиться на птиц.
На самой верхней ветке клена
Гнездо устроила ворона.
Увы, затея сорвалась.
Два шалуна свалились в грязь.
Печально кончилась охота:
Торчат ботинки из болота.
Сосед охотился в лесу.
"Ищи, Дружок!" - сказал он псу.
Полез в болото верный пес
И Франца мокрого принес.
Потом сказал коротким лаем:
"Спасать другого не желаем!"
Пропал бы Фриц во цвете лет,
Но пожалел его сосед.
У братьев грязь струится с лиц:
Не разобрать, кто Франц, кто Фриц.
Охотник - в мокрых сапогах,
У пса - чулочки на ногах.
А три горластых вороненка
Смеются весело и звонко.
Обедом сытным утомлен,
Папаша спит и видит сон...
А надоедливая муха
Жужжит папаше прямо в ухо.
Ворчит папаша: - Кто такой
Посмел нарушить мой покой?
Как на расчищенной опушке,
Уселась муха на макушке.
- Ах ты, негодная! Опять
Ты помешала мне поспать!
Преодолев свою дремоту,
Идет папаша на охоту...
Летит посуда со стола, -
Зато добыча не ушла!
Зажав кулак, идет он к свету,
Но где же муха? Мухи нету.
Он думал: муха в кулаке,
А муха там - на потолке.
На кресло влез папаша смело,
Но кресло с треском полетело.
Папаша вытер потный лоб,
Потом вскочил и муху - хлоп!
Раскинув крылья, скорчив брюхо,
Лежит наказанная муха.
Пришел с работы мой сосед.
В одну минуту он раздет.
Он утомлен и хочет спать.
Но коротка ему кровать.
Как ни старайся, но, увы!
В ней места нет для головы.
Закинув голову назад,
Проспал он два часа подряд.
Ему приснился страшный сон.
В его ушах - тревожный звон.
Теперь удобнее он лег.
Да только места нет для ног.
В ногах как будто муравьи,
И ноги стали не свои.
Но вот придумал мой сосед
Для ног придвинуть табурет.
Замерзли ноги, как дрова,
Пусть лучше мерзнет голова!
Склонивши голову на грудь,
Он сидя пробует уснуть.
Сосед свернулся, будто еж,
Но так надолго не уснешь.
Потом пытается он лечь,
Ногами упираясь в печь!
Но вдруг раздался страшный гром,
Как будто рушится весь дом.
Упала печь, за ней кровать.
Что делать: спать или не спать?
Он выбрал меньшее из зол,
Решился лечь на жесткий пол.
Пусть у него болят бока,
Зато постель не коротка!
Он мирно чистил фонари,
Но записался в бунтари
И вдоль по улице под флагом
Шагал р-р-революцьонным шагом.
Кричал он громко: "Я бунтую!"
А шапочку носил такую,
Что говорила напрямик:
Мой обладатель - бунтовщик!
Но люди с флагами шагали,
Заняв всю улицу в квартале,
Где он обычно до зари
Усердно чистил фонари.
Когда ж рабочие отряды
Решили строить баррикады
И принялись под треск пальбы
Валить фонарные столбы,
Он возмутился: "Что такое?
Столбы оставьте вы в покое!
Зачем валить их, дикари?
Я чищу эти фонари!"
В ответ раздался дружный хохот,
Потом донесся звон и грохот.
И вот защитник фонарей
Домой убрался поскорей.
И, безотлучно сидя дома,
Он написал два толстых тома:
"Как записаться в бунтари
И мирно чистить фонари".
Поэты, которые будут! Певцы, музыканты, ораторы!
Не нынешний день оправдает меня и ответит, зачем я.
Нет, люди породы иной - коренной, атлетической,
куда величавее прежних.
Явитесь! - Вам надо меня оправдать.
Я сам напишу для будущих дней два-три указующих слова,
Выступлю только на миг, чтоб уйти опять в темноту.
Я - тот, кто, слоняясь в толпе,
на ходу вас глазами окинет и снова лицо отвернет,
Вам предоставив его разгадать и создать отчетливый образ.
Главного жду я от вас.
Если бы мог я помериться силой с великими бардами,
Запечатлеть черты величаво прекрасные,
Вызвать на состязанье Гомера со всеми боями и воинами -
Ахиллом, Аяксом, Гектором,
Нарисовать, как Шекспир, окованных скорбью Гамлета,
Лира, Отелло,
Или как Теннисон Альфред - воспеть белокурых красавиц,
Если бы я овладел искусным размером
И совершенною рифмой - усладой певцов, -
Все это вместе, о море, я отдал бы с радостью,
Только бы ты согласилось мне передать колебанье единой
волны, одну ее прихоть
Или дохнуло в мой стих влажным дыханьем своим,
Отдав ему запах морской.
Все, что вы делаете и говорите, - над Америкой зыбкое
марево.
Вы не учились у Природы политике Природы - широте,
прямоте, беспристрастью,
Не поняли вы, что только такое и подобает Штатам,
А все, что меньше, рано иль поздно, развеется, как туман.
Я - скептик, который не очень-то верил в Луну,
Покуда записка любовная в несколько сот килограммов
Не шлепнулась в море Спокойствия
В точно назначенный срок.
И теперь все на свете стихи
Должны быть написаны заново,
Ибо не ведал Джон Китс,
Что подвижна Луна, как ракета.
Верится мне, что и мы раздобудем такую же скоро
И нацелим ее в точку, где нет никого,
Даже того человека, что виден в часы полнолунья.
Пусть и наша ракета в нос поцелует Луну
И передаст ей от нас теплый привет межпланетный,
Груду военных ракет оставляя старому миру,
Миру, который погиб с рождением новой Луны,
Чья пуповина повита знаменем Социализма.
Размер тюремного окна:
Пять дюймов с чем-то - вышина,
Шесть с чем-то дюймов - ширина
Примерно.
Но сквозь железный переплет
Я вижу звездный небосвод
Безмерный.
А небо, судя по окну, -
Шесть с чем-то дюймов в ширину,
Пять дюймов с чем-то в вышину
Примерно.
Когда вы родились, другие были рады,
А вы отчаянно кричали до надсады.
Живите, чтоб смеяться в смертный час
И чтоб другие плакали о вас.
Мальчишкой только я и знал, что бегать да расти,
Ловить плотиц, тревожить птиц и яблони трясти.
Веснушчатую девочку, чьи губы роз красней,
Гулять свистком я вызывал, и Май являлся с ней.
Я вырос гордым пареньком с толковой головой,
Но заработал я трудом лишь саван гробовой.
Я долго девушку искал, с которой был знаком,
Но злой туман из-за реки позвал ее свистком.
Печально шел за годом год, и старость подошла.
Не видно рыб, не слышно птиц, и яблоня гола.
О том, что тленно все вокруг, бормочет мне река...
Но за рекой моя любовь, - я жду ее свистка.
Она не знает, что мертва.
Не нужно слез печали.
Так редко неба синева
Сияла ей в подвале.
Для девочки, что прожила
Семь лет в трущобе тесной,
Могила на краю села
Тиха, как рай небесный.
Вдоль - восемь футов, поперек - четыре..
По клетке я брожу, не зная сна.
Пусть меньше места в гробовой квартире,
Но хоть цветами убрана она!
- Что плачешь ты,
Мать героев,
Не знавших,
Что значит страх?
- Душа моя славит
Героев,
А плачет
О сыновьях.
<> 1 <>
Давай заполним этот лист,
солдата хороня.
Как звали. Номер. Где рожден.
Ближайшая родня.
Религия и раса. Чин.
Кто был отец, кто мать.
Ведь надо знать, где надлежит
покойнику лежать.
<> 2 <>
<> БЛИЖАЙШАЯ РОДНЯ <>
Среди полей чужой земли
Нашел я мертвеца.
И одуванчики цвели
Вокруг его лица.
Как нимб горели золотой,
Как свечи в изголовье,
Зажженные за упокой
В траве, залитой кровью.
Я слышал тихие слова
В изрытом этом поле.
Прошелестела их трава,
Пропел их ветер, что ли?
Иль птица, жаба и пчела,
Любая тварь, что здесь жила,
На языке своем звала
Того, кто был солдатом,
Звала тихонько братом...
<> 3 <>
<> МЕСТО РОЖДЕНИЯ <>
Не все ли вам равно, где воздух в этом мире
Впервые он ловил, разинув рот пошире?
Отметьте голые поля чужого края,
Где воздух жадным ртом ловил он, умирая.
<> 4 <>
<> РАСА <>
Все как есть черны мы были
В мертвый час полночной мглы,
И у всех в сырой могиле
Кости голые белы.
<> 5 <>
<> РЕЛИГИЯ <>
Безбожники, евреи, христиане,
Кто различал вас в боевом тумане?
Один пред смертью был у вас завет:
Живые, сделайте светлее этот свет!
Если б каждая метла
У себя углы мела,
Не было бы в вышине
Паутины на луне.
В споры, в дрязги погруженный,
Будешь век вести войну,
Если взять решишься в жены
Женщину, а не жену!
У предков был выбор:
Они говорили
Порой "либо-либо",
Подчас "или-или".
Но в атомном веке
Выбора нет.
Я должен ответить
"Да" или "нет".
Любой мой поступок -
Последний ответ
Без всяких уступок:
Да или нет.
Горжусь я и мучусь, -
В руках у меня
Находится участь
Грядущего дня.
"Я люблю вас".
Кто первый придумал три слова,
Что звучат и доныне так странно и ново?
Знаю только одно:
Что когда-то давно,
В очень древние дни
Где-то парень и девушка жили
И любили друг друга они,
Как с тобой мы друг друга любили.
Их нельзя разглядеть
Сквозь преграду веков,
Проплывающих длинной грядой облаков,
Но порою нам слышатся снова и снова
Три бессмертных,
Доверчивых,
Ласковых слова,
Как далекий, в сердцах отдающийся звон.
Мы не знаем ни родины их, ни имен.
Но от имени этих безвестных влюбленных,
Затерявшихся где-то в веках отдаленных,
И от нашего имени шлю я привет
Всем влюбленным
И наших и будущих лет.
Короткий оклик,
Беглый свет улыбки,
По личику скользнувший твоему,
Короткий вздох
И тень надежды зыбкой,
И твой вопрос печальный: почему
Все кратко,
Все шатко
И так до боли сладко
Сказать "прощай!" всему?
Есть время у меня сейчас -
Пустого времени запас.
Не знаю я, что делать с ним,
С коротким временем моим.
Шалить ли с ним?
Скучать ли с ним?
Вперегонки бежать ли с ним,
Иль дурака валять мне с ним?
Гулять пойти, плясать пойти
Иль так, без дела провести?
Но часто слышал я от всех:
Его убить - великий грех.
Нет, я найду, что делать с ним,
С коротким временем моим.
За это время мы вдвоем
С тобою песенку споем.
Я дам слова, их сочинив.
А ты? Ты будешь мой мотив.
Был Голиаф могуч на вид,
Грозил копьем Давиду,
Но стройный юноша Давид
Себя не дал в обиду.
На землю рухнул Голиаф,
Как ствол тяжелый дуба...
И ты, победу одержав,
Великой стала, Куба!
Я слышал, как люди пели -
Люди труда и земли -
С надеждой высокой, как утро,
И гордой, как горы вдали,
Как склоны под солнцем вдали.
И если не мог понять я,
О чем говорили вокруг,
Зато понимал я пожатье
Протянутых дружеских рук,
По-братски протянутых рук.
И песни о мире в мире
Летели в небесную высь.
И людям вторили звезды,
Что в небе вечернем зажглись,
Огнями на мачтах зажглись.
То плакала, то засыпала,
То горько плакала опять.
То вновь от плача уставала
И начинала засыпать.
Нет, никогда за наши годы
Так не терзают нас невзгоды,
Глубокий оставляя след,
Как в пору детства - в десять лет.
Отрывок
То был сюрприз, судьбы каприз, что я сошелся с Нелли
Взошла луна, чиста, ясна, и тучи посветлели.
То был сюрприз, судьбы каприз, что я походкой чинной
Прошел, и Нелли на меня метнула взгляд невинный.
То был сюрприз, судьбы каприз, что, проходя дорожкой,
Она нечаянно меня задела стройной ножкой.
То был сюрприз, судьбы каприз, что я ее в мгновенье,
Задумав месть, к себе присесть заставил на колени.
И дал слегка два-три шлепка по нежной коже сзади.
Какой был яд, проклятий град в ее горящем взгляде.
Я запомнил вчера
Твой вечерний наряд,
И как чудно ты носишь его,
И походку твою,
И духов аромат,
Но не помню лица твоего.
Что тут за шумное веселье?
Пирушка, свадьба, новоселье?
Нет, по пути - сквозь дождь и тьму -
Примчались всадники в корчму.
- Корчмарша, гей! Без проволочки
Налей вина из старой бочки.
Что? Деньги? Будут! Кончим бой -
На головку ей наденем
Шапку мягкую из плюша,
Чтобы вечером осенним
Не могло продуть ей уши.
Мы снабдим ее закуской.
Пусть живет в покое праздном, -
Лишь бы только бес французский
Не смутил ее соблазном.
Пусть не будет в ней нахальства,
Пусть ее научат быстро
Чтить высокое начальство
И персону бургомистра!
Кричат, негодуя, кастраты,
Что я не так пою.
Находят они грубоватой
И низменной песню мою.
Но вот они сами запели
На свой высокий лад,
Рассыпали чистые трели
Тончайших стеклянных рулад.
И, слушая вздохи печали,
Стенанья любовной тоски,
Девицы и дамы рыдали,
К щекам прижимая платки.
К плечу белоснежному милой
Припав безмятежно щекой,
Узнал я по трепету сердца,
Что в нем потревожен покой.
Трубят голубые гусары,
Въезжая под своды ворот.
И ты меня завтра покинешь,
Едва только солнце взойдет.
Ты завтра меня покинешь.
А нынче, пока ты моя,
В объятиях нежных двойное
Блаженство изведаю я.
Трубят голубые гусары,
Насилу их бог унес.
И я прихожу к тебе снова
С букетом алых роз.
Здесь дикое было раздолье,
Солдатский постой, привал.
Небось не один в твоем сердце
Военный квартировал.
Отрывок
На горном утесе стоит монастырь.
Струится Рейн под обрывом.
Глядит сквозь решетку на водную ширь
Монахиня взором тоскливым.
Челнок по сверкающей глади скользит,
От блеска заката багровый.
Он яркой и пестрою тканью покрыт,
Увенчан веткой лавровой.
Поет светлокудрый пловец-великан,
В челне белопарусном стоя.
И пурпур, которым обвит его стан, -
Аттического покроя.
С ним вместе прекрасные девы плывут.
Все девять стройны, белолики.
Гармонию девственных тел выдают
Свободные складки туники.
Поет светлокудрый, касаясь рукой
Лиры золотострунной.
И вольная песня тревожит покой
Монахини - пленницы юной.
Напрасно ко лбу поднимает она
Для крестного знаменья руку.
Душа ее горьким блаженством полна,
И сладко терпеть эту муку.
Большое море в блеске дня
Сверкает на просторе.
Когда умру я, вы меня
Похороните в море.
Я в этой жизни так любил
Бегущий вал свободный
И охлаждал сердечный пыл
Морской волной холодной.
* * *
Будто призраки - мы оба.
Между нами - тень любви.
Ну-ка, дурочка, попробуй -
Этот миг останови!
Счастьем пользуются люди
Только несколько минут -
Сердце - все оно забудет,
А глаза - глаза уснут.
Я с любимой разлучился
И смеяться разучился.
Шутят глупо иль умно -
Мне нисколько не смешно,
Только с ней я разлучился,
Я и плакать разучился.
Рвется сердце на куски,
Но не плачу от тоски.
Юноша девушку любит.
Другой ее сердцу милей.
Другой же влюбился в другую
И вскоре женился на ней.
За первого встречного замуж
Девушка выйти спешит.
Идет она замуж с досады,
А юноша горем убит.
Все это - старая песня,
Но вечно она молода.
И тот, с кем такое случится,
Теряет покой навсегда.
Весь мир на голове стоит.
Мы ходим вверх ногами.
И не один стрелок убит
В лесу тетеревами.
Корова пастуха пасет,
Кухарку жарит кролик.
Свободу совести несет
В наш мир сова-католик.
Сам Геринг теперь санкюлотом слывет,
И правду вещает Беттина.
А Кот в сапогах направленье дает
Софоклу на сцене Берлина.
У нас обезьяна воздвигнуть велит
Немецким героям Валгаллу.
А Массман причесан, острижен, обрит,
Коль верить возможно журналу.
Молиться немецкий медведь перестал,
Назвался атеистом,
A попугай французский стал
Христианином истым.
Дает "Монитор" - укермаркский журнал
Пример сумасшедшему дому.
В журнале покойник на днях написал
Обидный некролог живому.
Как видно, и вправду смириться пора.
Что спорить нам против теченья!
Взойдем на Темпловер и крикнем "Ура!",
Склонив перед троном колени.
Скрипят от ветра деревья.
Осень. Во мраке глухом,
В серый свой плащ завернувшись,
По лесу еду верхом.
Еду я быстро, но мысли
Мчатся вперед быстрей.
Мысли меня переносят
К дому любимой моей.
Лают собаки. Привратник
Отпер тяжкий затвор.
Вверх по ступеням лечу я
С легким бряцаньем шпор.
Вот по коврам пробегаю.
Луч озаряет мне путь.
В теплом душистом покое
К милой бросаюсь на грудь.
Дуб зашумел надо мною,
Будто сказал, шелестя:
- Что ж ты доверился, всадник,
Глупому сну, как дитя?
Жил-был король на свете.
Он был суров,
Угрюм и сед,
А в жены взял принцессу,
Девицу юных лет.
И было при дворе пажей
Изрядное
Количество.
Но лишь один - он был блондин
Нес шлейф ее величества.
Как говорят, она и он
Друг друга полюбили.
За это он давно казнен,
Да и она в могиле.
В ручках - маленький светильник,
Пламя жаркое в крови, -
Робко крадется Психея
К богу юному любви.
Наклонилась, задрожала.
Как прекрасен спящий бог!
Но, внезапно пробужденный,
Покидает он чертог.
Каясь два тысячелетья,
Плоть мученьям предает
Та, которой на мгновенье
В наготе предстал Эрот.
В переложении на немецкий язык Фридриха Энгельса
Есть на свете король - не из сказки король,
Тот румян, добродушен и стар.
Этот зол и суров, губит белых рабов.
Беспощадный король этот - Пар.
Хоть рука у тирана всего лишь одна,
Но владеет он силой такой,
Что сметает народы, крушит племена
Раскаленной железной рукой.
Он, как Молох - его прародитель - царит,
Сеет горе и ужас окрест,
А внутри его пламя, бушуя, горит
И детей человеческих ест.
Шайка жадных жрецов, - как и он, голодна.
Управляет железной рукой.
Золотые червонцы чеканит она
Из накопленной крови людской.
Человеческих прав все основы поправ,
Эти люди не знают стыда.
Им смешон матерей умирающих стон,
Им отцовские слезы - вода.
Точно музыка, вздохи ласкают им слух,
Скрежет голода тешит сердца.
Груды мертвых костей стариков и детей
Наполняют подвалы дворца.
Сеет гибель бездушный властитель-злодей
В королевстве неправды и зла.
Убивает он души живые людей,
Изнуряя трудом их тела.
Так долой короля, палача-короля!
Миллионы рабочих, - вперед!
Свяжем руку его до того, как земля
Темной ночью поглотит народ.
Да проснется ваш гнев и разверзнет свой зев.
Да покатится в пропасть на дно
Раззолоченный сброд тунеядцев-господ
И жестокий их бог заодно!
Купать ребят
Решила тетка.
Они сидят
И смотрят кротко.
Оставив мальчиков вдвоем,
Уходит тетя за бельем.
Вдвоем оставшись, мальчуганы
Пускают мыльные фонтаны.
Ныряя в воду, не забудь,
Что уши следует заткнуть!
Из уха Франца речка льется,
А Фриц доволен и смеется.
Зато теперь, склонившись ниц,
Пощады просит бедный Фриц.
Но не остался Фриц в долгу -
Удар в лицо нанес врагу.
За это Франц заставил Фрица
Три раза низко поклониться.
Но Франца правая нога
В плену осталась у врага.
У Фрица больно стиснут нос,
У Франца вырван клок волос.
Вбегает тетушка со свечкой,
А в это время ванна с печкой,
Кувшин и чашки с молоком -
Все полетело кувырком!
Кто в этом деле виноват?
И старший брат, и младший брат,
А также ванна виновата -
Она немного тесновата.
Веселый Франц и шустрый Фриц
Идут охотиться на птиц.
На самой верхней ветке клена
Гнездо устроила ворона.
Увы, затея сорвалась.
Два шалуна свалились в грязь.
Печально кончилась охота:
Торчат ботинки из болота.
Сосед охотился в лесу.
"Ищи, Дружок!" - сказал он псу.
Полез в болото верный пес
И Франца мокрого принес.
Потом сказал коротким лаем:
"Спасать другого не желаем!"
Пропал бы Фриц во цвете лет,
Но пожалел его сосед.
У братьев грязь струится с лиц:
Не разобрать, кто Франц, кто Фриц.
Охотник - в мокрых сапогах,
У пса - чулочки на ногах.
А три горластых вороненка
Смеются весело и звонко.
Обедом сытным утомлен,
Папаша спит и видит сон...
А надоедливая муха
Жужжит папаше прямо в ухо.
Ворчит папаша: - Кто такой
Посмел нарушить мой покой?
Как на расчищенной опушке,
Уселась муха на макушке.
- Ах ты, негодная! Опять
Ты помешала мне поспать!
Преодолев свою дремоту,
Идет папаша на охоту...
Летит посуда со стола, -
Зато добыча не ушла!
Зажав кулак, идет он к свету,
Но где же муха? Мухи нету.
Он думал: муха в кулаке,
А муха там - на потолке.
На кресло влез папаша смело,
Но кресло с треском полетело.
Папаша вытер потный лоб,
Потом вскочил и муху - хлоп!
Раскинув крылья, скорчив брюхо,
Лежит наказанная муха.
Пришел с работы мой сосед.
В одну минуту он раздет.
Он утомлен и хочет спать.
Но коротка ему кровать.
Как ни старайся, но, увы!
В ней места нет для головы.
Закинув голову назад,
Проспал он два часа подряд.
Ему приснился страшный сон.
В его ушах - тревожный звон.
Теперь удобнее он лег.
Да только места нет для ног.
В ногах как будто муравьи,
И ноги стали не свои.
Но вот придумал мой сосед
Для ног придвинуть табурет.
Замерзли ноги, как дрова,
Пусть лучше мерзнет голова!
Склонивши голову на грудь,
Он сидя пробует уснуть.
Сосед свернулся, будто еж,
Но так надолго не уснешь.
Потом пытается он лечь,
Ногами упираясь в печь!
Но вдруг раздался страшный гром,
Как будто рушится весь дом.
Упала печь, за ней кровать.
Что делать: спать или не спать?
Он выбрал меньшее из зол,
Решился лечь на жесткий пол.
Пусть у него болят бока,
Зато постель не коротка!
Он мирно чистил фонари,
Но записался в бунтари
И вдоль по улице под флагом
Шагал р-р-революцьонным шагом.
Кричал он громко: "Я бунтую!"
А шапочку носил такую,
Что говорила напрямик:
Мой обладатель - бунтовщик!
Но люди с флагами шагали,
Заняв всю улицу в квартале,
Где он обычно до зари
Усердно чистил фонари.
Когда ж рабочие отряды
Решили строить баррикады
И принялись под треск пальбы
Валить фонарные столбы,
Он возмутился: "Что такое?
Столбы оставьте вы в покое!
Зачем валить их, дикари?
Я чищу эти фонари!"
В ответ раздался дружный хохот,
Потом донесся звон и грохот.
И вот защитник фонарей
Домой убрался поскорей.
И, безотлучно сидя дома,
Он написал два толстых тома:
"Как записаться в бунтари
И мирно чистить фонари".
Поэты, которые будут! Певцы, музыканты, ораторы!
Не нынешний день оправдает меня и ответит, зачем я.
Нет, люди породы иной - коренной, атлетической,
куда величавее прежних.
Явитесь! - Вам надо меня оправдать.
Я сам напишу для будущих дней два-три указующих слова,
Выступлю только на миг, чтоб уйти опять в темноту.
Я - тот, кто, слоняясь в толпе,
на ходу вас глазами окинет и снова лицо отвернет,
Вам предоставив его разгадать и создать отчетливый образ.
Главного жду я от вас.
Если бы мог я помериться силой с великими бардами,
Запечатлеть черты величаво прекрасные,
Вызвать на состязанье Гомера со всеми боями и воинами -
Ахиллом, Аяксом, Гектором,
Нарисовать, как Шекспир, окованных скорбью Гамлета,
Лира, Отелло,
Или как Теннисон Альфред - воспеть белокурых красавиц,
Если бы я овладел искусным размером
И совершенною рифмой - усладой певцов, -
Все это вместе, о море, я отдал бы с радостью,
Только бы ты согласилось мне передать колебанье единой
волны, одну ее прихоть
Или дохнуло в мой стих влажным дыханьем своим,
Отдав ему запах морской.
Все, что вы делаете и говорите, - над Америкой зыбкое
марево.
Вы не учились у Природы политике Природы - широте,
прямоте, беспристрастью,
Не поняли вы, что только такое и подобает Штатам,
А все, что меньше, рано иль поздно, развеется, как туман.
Я - скептик, который не очень-то верил в Луну,
Покуда записка любовная в несколько сот килограммов
Не шлепнулась в море Спокойствия
В точно назначенный срок.
И теперь все на свете стихи
Должны быть написаны заново,
Ибо не ведал Джон Китс,
Что подвижна Луна, как ракета.
Верится мне, что и мы раздобудем такую же скоро
И нацелим ее в точку, где нет никого,
Даже того человека, что виден в часы полнолунья.
Пусть и наша ракета в нос поцелует Луну
И передаст ей от нас теплый привет межпланетный,
Груду военных ракет оставляя старому миру,
Миру, который погиб с рождением новой Луны,
Чья пуповина повита знаменем Социализма.
Размер тюремного окна:
Пять дюймов с чем-то - вышина,
Шесть с чем-то дюймов - ширина
Примерно.
Но сквозь железный переплет
Я вижу звездный небосвод
Безмерный.
А небо, судя по окну, -
Шесть с чем-то дюймов в ширину,
Пять дюймов с чем-то в вышину
Примерно.
Когда вы родились, другие были рады,
А вы отчаянно кричали до надсады.
Живите, чтоб смеяться в смертный час
И чтоб другие плакали о вас.
Мальчишкой только я и знал, что бегать да расти,
Ловить плотиц, тревожить птиц и яблони трясти.
Веснушчатую девочку, чьи губы роз красней,
Гулять свистком я вызывал, и Май являлся с ней.
Я вырос гордым пареньком с толковой головой,
Но заработал я трудом лишь саван гробовой.
Я долго девушку искал, с которой был знаком,
Но злой туман из-за реки позвал ее свистком.
Печально шел за годом год, и старость подошла.
Не видно рыб, не слышно птиц, и яблоня гола.
О том, что тленно все вокруг, бормочет мне река...
Но за рекой моя любовь, - я жду ее свистка.
Она не знает, что мертва.
Не нужно слез печали.
Так редко неба синева
Сияла ей в подвале.
Для девочки, что прожила
Семь лет в трущобе тесной,
Могила на краю села
Тиха, как рай небесный.
Вдоль - восемь футов, поперек - четыре..
По клетке я брожу, не зная сна.
Пусть меньше места в гробовой квартире,
Но хоть цветами убрана она!
- Что плачешь ты,
Мать героев,
Не знавших,
Что значит страх?
- Душа моя славит
Героев,
А плачет
О сыновьях.
<> 1 <>
Давай заполним этот лист,
солдата хороня.
Как звали. Номер. Где рожден.
Ближайшая родня.
Религия и раса. Чин.
Кто был отец, кто мать.
Ведь надо знать, где надлежит
покойнику лежать.
<> 2 <>
<> БЛИЖАЙШАЯ РОДНЯ <>
Среди полей чужой земли
Нашел я мертвеца.
И одуванчики цвели
Вокруг его лица.
Как нимб горели золотой,
Как свечи в изголовье,
Зажженные за упокой
В траве, залитой кровью.
Я слышал тихие слова
В изрытом этом поле.
Прошелестела их трава,
Пропел их ветер, что ли?
Иль птица, жаба и пчела,
Любая тварь, что здесь жила,
На языке своем звала
Того, кто был солдатом,
Звала тихонько братом...
<> 3 <>
<> МЕСТО РОЖДЕНИЯ <>
Не все ли вам равно, где воздух в этом мире
Впервые он ловил, разинув рот пошире?
Отметьте голые поля чужого края,
Где воздух жадным ртом ловил он, умирая.
<> 4 <>
<> РАСА <>
Все как есть черны мы были
В мертвый час полночной мглы,
И у всех в сырой могиле
Кости голые белы.
<> 5 <>
<> РЕЛИГИЯ <>
Безбожники, евреи, христиане,
Кто различал вас в боевом тумане?
Один пред смертью был у вас завет:
Живые, сделайте светлее этот свет!
Если б каждая метла
У себя углы мела,
Не было бы в вышине
Паутины на луне.
В споры, в дрязги погруженный,
Будешь век вести войну,
Если взять решишься в жены
Женщину, а не жену!
У предков был выбор:
Они говорили
Порой "либо-либо",
Подчас "или-или".
Но в атомном веке
Выбора нет.
Я должен ответить
"Да" или "нет".
Любой мой поступок -
Последний ответ
Без всяких уступок:
Да или нет.
Горжусь я и мучусь, -
В руках у меня
Находится участь
Грядущего дня.
"Я люблю вас".
Кто первый придумал три слова,
Что звучат и доныне так странно и ново?
Знаю только одно:
Что когда-то давно,
В очень древние дни
Где-то парень и девушка жили
И любили друг друга они,
Как с тобой мы друг друга любили.
Их нельзя разглядеть
Сквозь преграду веков,
Проплывающих длинной грядой облаков,
Но порою нам слышатся снова и снова
Три бессмертных,
Доверчивых,
Ласковых слова,
Как далекий, в сердцах отдающийся звон.
Мы не знаем ни родины их, ни имен.
Но от имени этих безвестных влюбленных,
Затерявшихся где-то в веках отдаленных,
И от нашего имени шлю я привет
Всем влюбленным
И наших и будущих лет.
Короткий оклик,
Беглый свет улыбки,
По личику скользнувший твоему,
Короткий вздох
И тень надежды зыбкой,
И твой вопрос печальный: почему
Все кратко,
Все шатко
И так до боли сладко
Сказать "прощай!" всему?
Есть время у меня сейчас -
Пустого времени запас.
Не знаю я, что делать с ним,
С коротким временем моим.
Шалить ли с ним?
Скучать ли с ним?
Вперегонки бежать ли с ним,
Иль дурака валять мне с ним?
Гулять пойти, плясать пойти
Иль так, без дела провести?
Но часто слышал я от всех:
Его убить - великий грех.
Нет, я найду, что делать с ним,
С коротким временем моим.
За это время мы вдвоем
С тобою песенку споем.
Я дам слова, их сочинив.
А ты? Ты будешь мой мотив.
Был Голиаф могуч на вид,
Грозил копьем Давиду,
Но стройный юноша Давид
Себя не дал в обиду.
На землю рухнул Голиаф,
Как ствол тяжелый дуба...
И ты, победу одержав,
Великой стала, Куба!
Я слышал, как люди пели -
Люди труда и земли -
С надеждой высокой, как утро,
И гордой, как горы вдали,
Как склоны под солнцем вдали.
И если не мог понять я,
О чем говорили вокруг,
Зато понимал я пожатье
Протянутых дружеских рук,
По-братски протянутых рук.
И песни о мире в мире
Летели в небесную высь.
И людям вторили звезды,
Что в небе вечернем зажглись,
Огнями на мачтах зажглись.
То плакала, то засыпала,
То горько плакала опять.
То вновь от плача уставала
И начинала засыпать.
Нет, никогда за наши годы
Так не терзают нас невзгоды,
Глубокий оставляя след,
Как в пору детства - в десять лет.
Отрывок
То был сюрприз, судьбы каприз, что я сошелся с Нелли
Взошла луна, чиста, ясна, и тучи посветлели.
То был сюрприз, судьбы каприз, что я походкой чинной
Прошел, и Нелли на меня метнула взгляд невинный.
То был сюрприз, судьбы каприз, что, проходя дорожкой,
Она нечаянно меня задела стройной ножкой.
То был сюрприз, судьбы каприз, что я ее в мгновенье,
Задумав месть, к себе присесть заставил на колени.
И дал слегка два-три шлепка по нежной коже сзади.
Какой был яд, проклятий град в ее горящем взгляде.
Я запомнил вчера
Твой вечерний наряд,
И как чудно ты носишь его,
И походку твою,
И духов аромат,
Но не помню лица твоего.
Что тут за шумное веселье?
Пирушка, свадьба, новоселье?
Нет, по пути - сквозь дождь и тьму -
Примчались всадники в корчму.
- Корчмарша, гей! Без проволочки
Налей вина из старой бочки.
Что? Деньги? Будут! Кончим бой -