Страница:
Вообще, пусть у тебя, читатель, не создается впечатления, что с информационной задачей у меня все складывалось только хорошо и безоблачно. Отнюдь нет.
За первые три года работы в качестве руководителя представительства КГБ отношения с Центром сложились для меня крайне неблагоприятно, в основном по двум направлениям.
Во-первых, мои оценки положения в стране, руководстве партии и об отдельных польских политических деятелях, включая Герека и Шляхтица, шли вразрез со сложившимися в Центре, в ЦК КПСС и в МИД СССР. Информация представительства КГБ опровергала прочно сложившиеся в Москве стереотипы.
У меня возник конфликт из-за расхождений в оценке фигуры Шляхтица, о чем я уже упоминал (эпизод первый).
Более серьезное противостояние с Центром возникло из-за информации и выводов представительства о положении в Польше и ошибочности социально-экономической политики Герека. В этом случае активные возражения против наших оценок выставляло посольство СССР во главе с послом С. А. Пилотовичем. Суть нашей позиции сводилась к тому, что после бурных событий декабря 1970 года положение в Польше не улучшилось, зрел новый социальный кризис, а руководство Герека отказывалось от трезвой оценки действительной ситуации и представляло положение перед ЦК КПСС в необоснованно оптимистическом виде. В этом плане шла и информация посла, который ограничивал свои связи только узкой группой приближенных Первого секретаря, избегая встреч и бесед с другими членами высшего руководства, критически настроенными к тандему Герек-Бабюх.
Поскольку информация посла вполне устраивала центральные инстанции, недовольство информацией представительства КГБ росло и создало к 1975 году реальную угрозу отзыва меня «как не обеспечивающего поставленные задачи». Только неприятные события июня 1976 года подтвердили правоту оценок и прогнозов представительства и опровергли благодушную позицию посольства. Можно сказать, не было бы счастья, да несчастье (поляки) помогло (смотри «эпизод второй»).
В общем в работе по информационной линии мне пришлось с самого начала столкнуться не просто со стереотипами мышления в Центре, которые не отвечали действительности, которую я наблюдал в Польше. Если пользоваться научной терминологией, то можно сравнить сложившиеся устаревшие суждения, подходы к оценке событий и их участникам как настоящие парадигмы в науке, то есть устоявшиеся положения, с которыми ученые сливаются настолько, что и не мыслят иных возможностей, иных толкований, кроме тех, что их парадигма предполагает. Такой парадигмой вырабатывается психологическая установка, при которой проблемы искренности, достоверности отходят на второй план, и парадигма признается уже по инерции потому, что ее принимают другие, потому что ее принимали до нас (Сухотин А. Парадигмы науки. М., Молодая гвардия, 1978).
Вот и мне пришлось преодолевать такие «парадигмы» Центра, которых придерживались ЦК КПСС, МИД СССР и, следовательно, руководство КГБ в отношении оценок польского партийного руководства и, в частности, первого секретаря ЦК ПОРП Е. Герека, члена Политбюро ЦК Ф. Шляхтица и других.
Вот когда я понял все трудности, с которыми сталкиваются ученые-новаторы, и я искренне посочувствовал им, испытав на себе почти двухгодичное недовольство моей строптивостью в отстаивании новых оценок положения в Польше, ломавших прежние стереотипы.
Поскольку одним из главных критериев разведывательной информации является достоверность, получаемые сведения я передавал в Центр максимально точно, без внесения в них посторонних моментов, невзирая на то, расходится ли она со сложившимися в Центре оценками или в чем-то подтверждает их. Это и позволило мне добиваться максимальной достоверности и объективности.
Ошибочная позиция Пилотовича ускорила его отъезд из Польши. С новым послом Б. И. Аристовым у меня сразу же сложились не только хорошие личные отношения, но, что главное, полное единство в понимании задачи объективного анализа положения в стране. За пять лет совместной работы у нас только однажды возникло серьезное расхождение, но не в оценках, а в совершенно другом плане.
Это было то второе осложнение, возникшее в один из напряженнейших моментов процесса изменения в руководстве в партии, описанных в эпизоде третьем.
Поскольку посол знал о моих встречах со многими членами высшего польского руководства, чего ни я, ни польские деятели не скрывали от него, он посчитал это нарушением установленного порядка в дипломатической практике.
В один из вечеров, в канун IV Пленума ЦК ПОРП в сентябре 1980 года, Борис Иванович вдруг пригласил меня к себе и заявил, что мне следует прекратить встречи с польскими деятелями, занимавшими высшие посты в партии и правительстве, поскольку-де эта номенклатура входит в компетенцию посла и он один должен встречаться с ними. Естественно, я аргументирование отклонил притязания посла, заявив, что его тезис в принципе не верен и мне дано право встречаться с любым человеком, если он этого пожелает. Кроме того, заметил я, мое знакомство с этими деятелями началось давно, еще до его приезда, и если я вдруг перестану откликаться на их желание побеседовать со мной, это будет не только некрасиво, но и неестественно после многих лет общения и, очевидно, может быть воспринято с нежелательными последствиями и для посольства. Но посол не пожелал понять абсурдность своего требования. Тогда я предложил передать этот вопрос на рассмотрение наших руководителей: Громыко и Андропова, с чем он согласился.
На другой день Аристов сообщил мне, что в Москве решено все оставить так, как есть, сохранить статус кво, но я «должен информировать его о результатах бесед». Последнее не имело никакого значения для меня, так как о сути получаемой информации я и так сообщал послу, правда, как правило, не называя авторов их, за исключением тех случаев, когда такой собеседник сам просил что-то передать послу.
В целом наше сотрудничество с послом было плодотворным и настолько хорошим взаимодействием, что многие наиболее ответственные оценки положения в Польше и наши предложения в Центр мы составляли и подписывали вместе.
Многочисленные операции заочного проникновения позволили сделать много любопытных наблюдений за личностями, в общем-то, незаурядными, видными политическими деятелями, игравшими на различных этапах польской истории 70-х и 80-х годов ведущие роли.
Например, я убедился, что многие из них не склонны были к анализу самих себя, к обстоятельной самооценке своей личности. А ведь это позволило бы корректировать свое поведение, уточнять свои жизненные цели, устранять многое из того, что порою искажает впечатление окружающих о них, снижает эффективность деятельности и даже портит жизнь.
Наиболее разительный пример тому мой постоянный собеседник Станислав Каня. Он, я думаю, никогда не смотрел на самого себя глазами других. Будучи исключительно энергичным человеком, деятельным политиком, особенно в области организации политических комбинаций, он всегда сам определял действия за других, поступал так, как подсказывал ему его самоуверенный характер, и допускал массу ошибок, будучи хорошим тактиком, оказывался подчас беспомощным в определении долговременных перспектив, был слабым стратегом.
Не умея критически подходить к самому себе, он не принимал и критику со стороны других, что усугубляло его ошибки.
Интересно в этой связи определение, данное американским психологом Майклом Розенбергом, наших представлений о самих себе. Он считает, что в них всегда содержатся многие «я»: то, которое соответствует представлению личности о себе в данный момент; динамическое «я», то есть такое, каким личность хотела бы стать; «я» идеальное, то есть такое, каким личность могла бы стать при максимально благоприятных условиях; наконец, возможные в будущем «я», то есть реально доступные.
Кроме того, существует «я» такое, которым было бы приятно видеть себя, то есть идеализированное, являющееся комбинацией из истинного, идеального и будущего.
Помимо этих образов «я», у каждого человека имеется много показных «я», различных личин, представленных на обозрение с целью прикрыть негативные, сугубо интимные или болезненные черты и характеристики истинного «я».
Беседуя с разными по своим истинным «я» собеседниками, я пытался разобраться в тех возможных «я», которые могли и на самом деле определяли их поведение, действия, степень откровенности со мной.
Как отмечал в своем программном выступлении на заседании польского сейма в апреле 1981 года в связи с назначением на пост премьера Ярузельский, «польские проблемы оказались в орбите активной враждебной деятельности. Строятся расчеты… превратить нашу страну в «Троянского коня» в социалистическом содружестве».
В период кризиса 1980–1983 годов наша информация подтверждала этот тезис Ярузельского. Но чтобы вскрыть всю иезуитскую политику враждебных социализму сил не только, да и не столько против Польши, как против Советского Союза, приходилось использовать весь свой опыт и все доступные нам возможности получения информации. Кстати, уже упоминавшийся автор подчеркивал важность для правильного прогнозирования способности определять и взвешивать различные факторы, оказывающие влияние на развитие обстановки, и понимать динамическое переплетение этих факторов (Хильмен Р. Внутриполитическая подоплека разработки политики в области обороны и внешних сношении. Нью-Йорк, Харпер и Роу, 1971).
Так мы и поступали в представительстве, успешно решая одну из главных наших задач. Об этом свои свидетельства я изложил в книге, которую назвал «Кризисная Польша и ее руководители глазами разведчика», изданной в Варшаве (правда, под другим названием) (Павлов В. Я был резидентом КГБ в Польше. Варшава, 1994).
В заключении этой главы хочу отметить, что будучи совершенно легальными, никогда не выходя за рамки дипломатической практики, мои заочные проникновения обеспечивали получение не только общеполитической, но и разведывательной информации. Будучи безусловно безагентурными и никак не шпионскими, они строились не просто на выколачивании секретных сведений, как писали польские средства массовой информации в связи с необоснованными обвинениями в адрес бывшего премьера Польши Олексы в 1996 году. Нет, мои встречи и беседы основывались на взаимном интересе. При этом ни о каком угодничестве перед Советским Союзом и тем более КГБ, как оскорбительно для поляков писали отдельные комментаторы дела Олексы, со стороны моих польских собеседников не было и намека. Только взаимное уважение, общая заинтересованность в укреплении польско-советских отношений.
Как показали события 1996 года в Польше, а именно: абсурдное обвинение Олексы в шпионаже в пользу России только на основании того, что премьер встречался с россиянами, враждебные нам силы в современной Польше паразитируют на прежних заблуждениях, остающихся живучими в Западном мире со времен «холодной войны».
Прав был Гёте, говоривший, что «новой истине ничто так не вредит больше старого заблуждения» (Гёте И. В. Собр. соч. Т. 8. М., 1979, с. 413).
Если исходить из той посылки, что выдвигали в поддержку своих утверждений обвинители Олексы, то следует считать, что я был агентом польских руководителей различных рангов, а они, в свою очередь, моими, то есть агентами КГБ. При этом их набралось бы человек 35–40 из числа тогдашних членов Политбюро, Секретариата ЦК ПОРП, министров, первых секретарей воеводских комитетов партии и других моих многочисленных знакомых. А в самом МВД таких было человек сто.
Описав свою не совсем обычную информационную деятельность в Польше, мне захотелось под конец своих настоящих воспоминаний поделиться мыслями о «разведывательной литературе», которая во многом помогала мне в нахождении наиболее оптимальных форм общения со своими собеседниками.
Но прежде хотел бы выразить глубокую признательность всем моим собеседникам, многие из которых стали моими близкими друзьями, за их искреннюю помощь мне в понимании Польши, ее замечательного народа, с богатой национальной культурой, нравами и обычаями, оказавшимися так близкими и понятными нам, русским. Помогая бескорыстно мне, они помогали сближению наших народов, их дружбе, которую хотели бы разрушить наши общие недруги.
Вот один из примеров.
Один из наиболее популярных во Франции да и за ее пределами «сказочник» на темы о шпионаже Жерар де Виллью создал собственного французского Джеймса Бонда — князя Линге, агента всех разведок по очереди, пользующегося благосклонным вниманием и поддержкой французской, английской и американской разведок. Автор открыто утверждает, что его книги, в которых советские спецслужбы фигурируют только в негативном, чаще зловещем облике, впервые попали в Советский Союз в 70-е годы. Тогда бывшее резко антисоветским издательство «Посев», которое финансировалось ЦРУ и западногерманской разведкой БНД, переводило на русский язык, издавало и нелегально переправляло труды Жерара де Виллью в нашу страну. Естественно, князю Линге противостояли и обязательно терпели сокрушительное поражение агенты КГБ — все, по утверждению автора, бабники и пьяницы.
Уже один тот факт, что издатели «Посева» и его хозяева в ЦРУ и БНД считали целесообразным затрачивать усилия и деньги для организации нелегальной доставки этой макулатуры в Союз говорит о том, какие расчеты на разлагающее влияние ее на наше общество возлагали эти западные спецслужбы.
Мне не хотелось бы, чтобы из этих слов создалось впечатление о моем якобы негативном отношении к шпионской литературе вообще. Ни в коем случае.
Я за хорошие художественные произведения любого жанра. Что касается книг на тему о разведке, то моими излюбленными авторами были и остаются Грэм Грин и Джон Ле Карре. И они отнюдь не просоветские или прокоммунистические писатели.
Но, во-первых, это действительно большие художники и реалисты, люди глубоких чувств и понимания той области человеческой деятельности, о которой они так интересно и многообразно писали и которой они сами не чуждались, разведка занимала определенное место в их жизни.
Во-вторых, они, как талантливые писатели, глубоко психологически проникают в мир переживаний разведчиков и описаниями этого психологического мира многому учат и самих разведчиков-практиков.
Наконец, их книги имеют большое общечеловеческое значение, они способствуют воспитанию чувства долга, благородства и патриотизма, а также ненависти ко всему несправедливому, злому, нечестному.
Не буду распространяться в оценке их произведений, оба эти писателя, каждый на свой творческий манер, представляют современный мир и деятельность в нем специальных служб достаточно объективно, не уклоняясь от откровенных разоблачений тех негативных явлений, которые свойственны спецслужбам и их сотрудникам, малоизвестных общественности в силу специфичности их деятельности и секретности, позволяющей скрывать свои пороки и ошибки, а часто беззаконие и жестокость.
Произведения обоих писателей так близки моим личным представлениям о спецслужбах, что часто я нахожу в их книгах высказывания и оценки, которые возникали и у меня в процессе разведывательной работы. Это и не удивительно, ибо эти писатели так прочно связаны с действительностью, что их часто цитируют в различных публикациях на страницах журналов и газет при обсуждении происходящих в мире событий.
Уход из жизни Грэма Грина не мешает оставаться ему действующим в современности, а Ле Карре пишет о новой России, о ее спецслужбе, на сотрудничество с которой, например, согласился агент МИ-6 в новом его романе «Русский дом». А в последней своей книге «Наша игра» он обрушивается со справедливой критикой в России и Запада в связи с событиями в Чечне и вокруг нее. Пусть не все правильно в устах писателя в этой книге, не все он знает и видит. Главное — его стремление к утверждению справедливости на земле и смелая решимость полным голосом взывать об этом к сильным мира сего.
В книге Ле Карре разведчики — не бездушные исполнители приказов, они личности со всеми присущими живому существу человеческими слабостями и сомнениями, сильными страстями. Но преобладает в них человечность, хотя порою и замаскированная грубостью и даже жестокостью. Ле Карре не остается равнодушным наблюдателем, но и не занимает крайних позиций, он скорее справедливый арбитр. Это очень наглядно показано в его романе «Русский дом».
Окончание «холодной войны» не застало его врасплох, как большую часть писателей на Западе, занимавших крайние позиции. Они потеряли врагов и оказались в тупике.
Интересно высказывание Ле Карре: «Война в Заливе и крах коммунизма, казалось, означают торжество Запада. Однако морально он оказался абсолютно не готовым к победе. Европа и Америка как никогда нуждаются в новых идеях. Между тем везде лишь апатия и опасное разочарование в политике» (Известия. 1994, 26 июля).
Несмотря на то что критики обвиняли Ле Карре в отсутствии патриотизма, в действительности его книги проникнуты чувством нужности и полезности разведки для его государства. При этом он не уклоняется от жесткой критики как своей разведки, так и других западных спецслужб, в первую очередь ЦРУ.
Интересно его замечание, проникнутое глубоким смыслом, профессиональным пониманием разведывательного процесса, о разнице между британской разведкой СИС и американской ЦРУ: «Основное различие между СИС и ЦРУ состоит в том, что ЦРУ хочет заполучить Андропова, в то время как мы (то есть английская разведка) хотели бы иметь агентом его личную доверенную машинистку» (Ньюсуик, 1983, 7 марта).
С самого первого своего романа «Шпион, вернувшийся с холода» он превратился в популярного автора шпионских романов. Однако помимо читательского интереса к его книгам, меня привлекают его проникнутые профессиональным пониманием разведывательные проблемы, вокруг которых развертывается жизнь и деятельность его героев, таких, как ставший всемирно известным Смили, начавший свою литературную жизнь с первого романа Ле Карре.
Мой интерес к Ле Карре увеличивала сама биография этого писателя. Будучи призванным в армию, он приобщился к военной разведке в девятнадцатилетнем возрасте в Австрии.
Позже он хорошо узнал Германию и немцев, был свидетелем в августе 1961 года появления Берлинской стены.
В 1956 году, после окончания Оксфордского университета, Ле Карре был некоторое время на преподавательский работе, затем был зачислен на дипломатическую службу. Здесь два года в его биографии остаются незаполненными. Как можно предполагать, его взяла к себе МИ-5 и учила контрразведывательной профессии.
Поскольку он числился на дипломатической службе, он получил пост в Бонне и перешел в ведение разведслужбы МИ-6. Там он испробовал себя в качестве писателя, и после успеха романа «Шпион, вернувшийся с холода» покинул дипломатическую службу и стал профессиональным писателем.
Меня привлекает в его книгах склонность героев к размышлениям, они в его романах постоянно задавались вопросом, как отличить добро от зла в различных жизненных ситуациях, в которых они оказывались и действовали.
Говоря о том, как он стал писателем, Ле Карре утверждает, что им сделала его служба МИ-5, то есть британская контрразведка, о которой он отзывается не очень лестно. Вот что он говорил: «Наши начальники ненавидели друг друга в силу причин, которые нам, новичкам, не было дозволено знать. Еще больше они ненавидели нашу «сестрицу» МИ-6, то есть разведку. Они ненавидели политиков, коммунистов и многих журналистов» (Санди Телеграф, Лондон, апрель 1992).
Описывая своих коллег по спецслужбе, Ле Карре отмечал, что яркая одаренность тесно соседствовала с поразительной некомпетентностью. Похоже, трудно было ему, новичку, разобраться, когда и что ожидать от них. Порою он задавал себе вопрос: «А не притворяются ли они дураками из хитрости и, может, где-то существует настоящая, эффективная секретная служба? Позже, в своих произведениях я сочинил такую. Но, увы, реальностью была посредственность» (Санди Телеграф, 1992, апрель).
Как эти слова перекликаются с оценками другого французского мастера криминальных произведений Жюля Мегрэ: «Алчная погоня за деньгами, любовные обиды, преступная жестокость — вот судьба, общая для всех, не только преступников».
Полагаю, что не следует позволить, чтобы его резкая, но вполне справедливая, на мой взгляд, критика России за события в Чечне в 1994–1995 годах в его новой книге «Наша игра» набрасывала негативную тень на его творчество. Разве не прав он, говоря, что Запад, выиграв «холодную войну», просто не может позволить себе «уйти от последствий своей победы — ни в Боснии сегодня, ни в Чечне и Ингушетии завтра, ни на Кубе — послезавтра» (Известия. 1994, 21 декабря).
Ле Карре продолжает плодотворно трудиться. Вот уже появился новый его роман «Ночной администратор», в котором речь идет о новой, наиболее актуальной сейчас теме для разведки — о наркобизнесе и мафии. Надеюсь, что этот одаренный «глашатай разведки» подарит миру еще не одно свое произведение.
Что касается Грэма Грина, то мое знакомство с ним началось с его замечательного произведения «Наш человек в Гаване». Для того чтобы так тонко и беспощадно высмеять негативные стороны разведывательной службы, особенно в тех случаях, когда ею руководят бездарные карьеристы.
Но Грин не только критиковал, он и любил эту область человеческой деятельности, которая очень близко сочетается с писательским творчеством. Ведь и та и другая область имеет дело с человеческим фактором, роль которого в человеческом обществе автор так талантливо представил в одном из лучших своих романов под этим заголовком.
Не случайно и то, что Грин почти всю свою жизнь был связан со спецслужбой — британской разведкой МИ-6, которую он шутливо называл «лучшим туристическим бюро в мире». Вероятно потому, что в связи с поручениями МИ-6 он за счет этого «бюро» смог объездить почти все страны мира, мастерски используя знакомство с новыми уголками земного шара в своих «разведывательных» романах.
Однако по свидетельству его биографа Майка Шелдона, будучи связан с МИ-6 почти всю сознательную жизнь, штатным разведчиком он был всего три года — во время второй мировой войны под кодовым номером 59200 (Дейли Телеграф, 1994, июль). Именно под этим номером представил автор своего героя в романе «Наш человек в Гаване». Кстати, во время работы в МИ-6 начальником Грина был наш прославленный разведчик Ким Филби.
В 1968 году Грин написал блестящий рассказ о бегстве его начальника, Кима Филби, которого он считал своим другом. В этом рассказе он продолжил развитие своего тезиса о шпионаже, представленного им в романе «Человеческий фактор». Грин дает очень интересную оценку значения «бегства» Филби в Союз: «Шпионаж превратился в область психологической войны, главной целью которой стало вызывать недоверие союзников во враждебном лагере. Ценность Филби для Советского Союза состояла не столько в информации, которую он добывал, сколько в крушении доверия, вызванном его разоблачением. Шпион, которому позволяют делать свое дело без помехи, является менее опасным, чем шпион пойманный. Запад пострадал больше от бегства Филби, чем от его шпионажа» (Ньюсуик, 1978, 13 марта).
Это высказывание Г. Грина во многом объясняет для меня стремление руководителей британских спецслужб по тихому договариваться с разоблаченными агентами-«кротами» в их разведке, — А. Блант, член «пятерки» Филби, который, после того как сознался в сотрудничестве с внешней разведкой, не только не был наказан, но еще долгие годы занимал очень престижный пост «королевского эксперта» в области искусства.
Формально Грин расстался с МИ-6 в 1944 г., но продолжал выполнять отдельные поручения этой службы, с которыми только в конце 40-х и в 50-х годах побывал в Берлине и Праге, Сайгоне и Ханое, Москве, Варшаве, Гаване. Посетил в 60-е годы Восточный Берлин, Белград и Бухарест.
Интересно, что ставший в 1973 году Генеральным директором МИ-6 Морис Олдфилд, поддерживал связь с Грином с конца 50-х до конца 70-х годов.
Очевидно, помимо работы в МИ-6 продолжению многолетней связи Грэма Грина с британской разведкой способствовало и то, что ему легко было помогать этой службе. Часто отдельные поручения было сподручнее выполнить литератору. Так, он мог получить доступ к высокопоставленным лицам. «Лидерам, как Фидель Кастро на Кубе, Хо Ши Мин во Вьетнаме или Омар Торрихос в Панаме, не приходило в голову относиться к нему иначе, как к дружественному литератору» (Дейли Телеграф, 1994, июль).
Связь с МИ-6 не помешала Грину оставаться писателем прогрессивных взглядов, разоблачающего в своих произведениях амбициозные претензии Вашингтона на мировое господство.
Вот достойный пример выдающегося человека, писателя с мировым именем, не чуждого оказать посильное содействие своей отечественной разведке и считающего это своим патриотическим долгом. А некоторые наши писаки, порою еще не создавшие ни одного достойного произведения, не устают искать «пособников» внешней разведки, силятся показать такую связь как «порочащую и вредную», в то же время восхваляя предателей и изменников.
За первые три года работы в качестве руководителя представительства КГБ отношения с Центром сложились для меня крайне неблагоприятно, в основном по двум направлениям.
Во-первых, мои оценки положения в стране, руководстве партии и об отдельных польских политических деятелях, включая Герека и Шляхтица, шли вразрез со сложившимися в Центре, в ЦК КПСС и в МИД СССР. Информация представительства КГБ опровергала прочно сложившиеся в Москве стереотипы.
У меня возник конфликт из-за расхождений в оценке фигуры Шляхтица, о чем я уже упоминал (эпизод первый).
Более серьезное противостояние с Центром возникло из-за информации и выводов представительства о положении в Польше и ошибочности социально-экономической политики Герека. В этом случае активные возражения против наших оценок выставляло посольство СССР во главе с послом С. А. Пилотовичем. Суть нашей позиции сводилась к тому, что после бурных событий декабря 1970 года положение в Польше не улучшилось, зрел новый социальный кризис, а руководство Герека отказывалось от трезвой оценки действительной ситуации и представляло положение перед ЦК КПСС в необоснованно оптимистическом виде. В этом плане шла и информация посла, который ограничивал свои связи только узкой группой приближенных Первого секретаря, избегая встреч и бесед с другими членами высшего руководства, критически настроенными к тандему Герек-Бабюх.
Поскольку информация посла вполне устраивала центральные инстанции, недовольство информацией представительства КГБ росло и создало к 1975 году реальную угрозу отзыва меня «как не обеспечивающего поставленные задачи». Только неприятные события июня 1976 года подтвердили правоту оценок и прогнозов представительства и опровергли благодушную позицию посольства. Можно сказать, не было бы счастья, да несчастье (поляки) помогло (смотри «эпизод второй»).
В общем в работе по информационной линии мне пришлось с самого начала столкнуться не просто со стереотипами мышления в Центре, которые не отвечали действительности, которую я наблюдал в Польше. Если пользоваться научной терминологией, то можно сравнить сложившиеся устаревшие суждения, подходы к оценке событий и их участникам как настоящие парадигмы в науке, то есть устоявшиеся положения, с которыми ученые сливаются настолько, что и не мыслят иных возможностей, иных толкований, кроме тех, что их парадигма предполагает. Такой парадигмой вырабатывается психологическая установка, при которой проблемы искренности, достоверности отходят на второй план, и парадигма признается уже по инерции потому, что ее принимают другие, потому что ее принимали до нас (Сухотин А. Парадигмы науки. М., Молодая гвардия, 1978).
Вот и мне пришлось преодолевать такие «парадигмы» Центра, которых придерживались ЦК КПСС, МИД СССР и, следовательно, руководство КГБ в отношении оценок польского партийного руководства и, в частности, первого секретаря ЦК ПОРП Е. Герека, члена Политбюро ЦК Ф. Шляхтица и других.
Вот когда я понял все трудности, с которыми сталкиваются ученые-новаторы, и я искренне посочувствовал им, испытав на себе почти двухгодичное недовольство моей строптивостью в отстаивании новых оценок положения в Польше, ломавших прежние стереотипы.
Поскольку одним из главных критериев разведывательной информации является достоверность, получаемые сведения я передавал в Центр максимально точно, без внесения в них посторонних моментов, невзирая на то, расходится ли она со сложившимися в Центре оценками или в чем-то подтверждает их. Это и позволило мне добиваться максимальной достоверности и объективности.
Ошибочная позиция Пилотовича ускорила его отъезд из Польши. С новым послом Б. И. Аристовым у меня сразу же сложились не только хорошие личные отношения, но, что главное, полное единство в понимании задачи объективного анализа положения в стране. За пять лет совместной работы у нас только однажды возникло серьезное расхождение, но не в оценках, а в совершенно другом плане.
Это было то второе осложнение, возникшее в один из напряженнейших моментов процесса изменения в руководстве в партии, описанных в эпизоде третьем.
Поскольку посол знал о моих встречах со многими членами высшего польского руководства, чего ни я, ни польские деятели не скрывали от него, он посчитал это нарушением установленного порядка в дипломатической практике.
В один из вечеров, в канун IV Пленума ЦК ПОРП в сентябре 1980 года, Борис Иванович вдруг пригласил меня к себе и заявил, что мне следует прекратить встречи с польскими деятелями, занимавшими высшие посты в партии и правительстве, поскольку-де эта номенклатура входит в компетенцию посла и он один должен встречаться с ними. Естественно, я аргументирование отклонил притязания посла, заявив, что его тезис в принципе не верен и мне дано право встречаться с любым человеком, если он этого пожелает. Кроме того, заметил я, мое знакомство с этими деятелями началось давно, еще до его приезда, и если я вдруг перестану откликаться на их желание побеседовать со мной, это будет не только некрасиво, но и неестественно после многих лет общения и, очевидно, может быть воспринято с нежелательными последствиями и для посольства. Но посол не пожелал понять абсурдность своего требования. Тогда я предложил передать этот вопрос на рассмотрение наших руководителей: Громыко и Андропова, с чем он согласился.
На другой день Аристов сообщил мне, что в Москве решено все оставить так, как есть, сохранить статус кво, но я «должен информировать его о результатах бесед». Последнее не имело никакого значения для меня, так как о сути получаемой информации я и так сообщал послу, правда, как правило, не называя авторов их, за исключением тех случаев, когда такой собеседник сам просил что-то передать послу.
В целом наше сотрудничество с послом было плодотворным и настолько хорошим взаимодействием, что многие наиболее ответственные оценки положения в Польше и наши предложения в Центр мы составляли и подписывали вместе.
Многочисленные операции заочного проникновения позволили сделать много любопытных наблюдений за личностями, в общем-то, незаурядными, видными политическими деятелями, игравшими на различных этапах польской истории 70-х и 80-х годов ведущие роли.
Например, я убедился, что многие из них не склонны были к анализу самих себя, к обстоятельной самооценке своей личности. А ведь это позволило бы корректировать свое поведение, уточнять свои жизненные цели, устранять многое из того, что порою искажает впечатление окружающих о них, снижает эффективность деятельности и даже портит жизнь.
Наиболее разительный пример тому мой постоянный собеседник Станислав Каня. Он, я думаю, никогда не смотрел на самого себя глазами других. Будучи исключительно энергичным человеком, деятельным политиком, особенно в области организации политических комбинаций, он всегда сам определял действия за других, поступал так, как подсказывал ему его самоуверенный характер, и допускал массу ошибок, будучи хорошим тактиком, оказывался подчас беспомощным в определении долговременных перспектив, был слабым стратегом.
Не умея критически подходить к самому себе, он не принимал и критику со стороны других, что усугубляло его ошибки.
Интересно в этой связи определение, данное американским психологом Майклом Розенбергом, наших представлений о самих себе. Он считает, что в них всегда содержатся многие «я»: то, которое соответствует представлению личности о себе в данный момент; динамическое «я», то есть такое, каким личность хотела бы стать; «я» идеальное, то есть такое, каким личность могла бы стать при максимально благоприятных условиях; наконец, возможные в будущем «я», то есть реально доступные.
Кроме того, существует «я» такое, которым было бы приятно видеть себя, то есть идеализированное, являющееся комбинацией из истинного, идеального и будущего.
Помимо этих образов «я», у каждого человека имеется много показных «я», различных личин, представленных на обозрение с целью прикрыть негативные, сугубо интимные или болезненные черты и характеристики истинного «я».
Беседуя с разными по своим истинным «я» собеседниками, я пытался разобраться в тех возможных «я», которые могли и на самом деле определяли их поведение, действия, степень откровенности со мной.
Как отмечал в своем программном выступлении на заседании польского сейма в апреле 1981 года в связи с назначением на пост премьера Ярузельский, «польские проблемы оказались в орбите активной враждебной деятельности. Строятся расчеты… превратить нашу страну в «Троянского коня» в социалистическом содружестве».
В период кризиса 1980–1983 годов наша информация подтверждала этот тезис Ярузельского. Но чтобы вскрыть всю иезуитскую политику враждебных социализму сил не только, да и не столько против Польши, как против Советского Союза, приходилось использовать весь свой опыт и все доступные нам возможности получения информации. Кстати, уже упоминавшийся автор подчеркивал важность для правильного прогнозирования способности определять и взвешивать различные факторы, оказывающие влияние на развитие обстановки, и понимать динамическое переплетение этих факторов (Хильмен Р. Внутриполитическая подоплека разработки политики в области обороны и внешних сношении. Нью-Йорк, Харпер и Роу, 1971).
Так мы и поступали в представительстве, успешно решая одну из главных наших задач. Об этом свои свидетельства я изложил в книге, которую назвал «Кризисная Польша и ее руководители глазами разведчика», изданной в Варшаве (правда, под другим названием) (Павлов В. Я был резидентом КГБ в Польше. Варшава, 1994).
В заключении этой главы хочу отметить, что будучи совершенно легальными, никогда не выходя за рамки дипломатической практики, мои заочные проникновения обеспечивали получение не только общеполитической, но и разведывательной информации. Будучи безусловно безагентурными и никак не шпионскими, они строились не просто на выколачивании секретных сведений, как писали польские средства массовой информации в связи с необоснованными обвинениями в адрес бывшего премьера Польши Олексы в 1996 году. Нет, мои встречи и беседы основывались на взаимном интересе. При этом ни о каком угодничестве перед Советским Союзом и тем более КГБ, как оскорбительно для поляков писали отдельные комментаторы дела Олексы, со стороны моих польских собеседников не было и намека. Только взаимное уважение, общая заинтересованность в укреплении польско-советских отношений.
Как показали события 1996 года в Польше, а именно: абсурдное обвинение Олексы в шпионаже в пользу России только на основании того, что премьер встречался с россиянами, враждебные нам силы в современной Польше паразитируют на прежних заблуждениях, остающихся живучими в Западном мире со времен «холодной войны».
Прав был Гёте, говоривший, что «новой истине ничто так не вредит больше старого заблуждения» (Гёте И. В. Собр. соч. Т. 8. М., 1979, с. 413).
Если исходить из той посылки, что выдвигали в поддержку своих утверждений обвинители Олексы, то следует считать, что я был агентом польских руководителей различных рангов, а они, в свою очередь, моими, то есть агентами КГБ. При этом их набралось бы человек 35–40 из числа тогдашних членов Политбюро, Секретариата ЦК ПОРП, министров, первых секретарей воеводских комитетов партии и других моих многочисленных знакомых. А в самом МВД таких было человек сто.
Описав свою не совсем обычную информационную деятельность в Польше, мне захотелось под конец своих настоящих воспоминаний поделиться мыслями о «разведывательной литературе», которая во многом помогала мне в нахождении наиболее оптимальных форм общения со своими собеседниками.
Но прежде хотел бы выразить глубокую признательность всем моим собеседникам, многие из которых стали моими близкими друзьями, за их искреннюю помощь мне в понимании Польши, ее замечательного народа, с богатой национальной культурой, нравами и обычаями, оказавшимися так близкими и понятными нам, русским. Помогая бескорыстно мне, они помогали сближению наших народов, их дружбе, которую хотели бы разрушить наши общие недруги.
МЫСЛИ О «РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ»
Западные специальные службы уделяют большое внимание использованию всех возможных средств для пропаганды деятельности своих служб, восхвалению их «высоких» миссий и подрыву престижа бывших восточноевропейских социалистических режимов и их спецслужб. Для этого хороши все средства, в том числе и литература.Вот один из примеров.
Один из наиболее популярных во Франции да и за ее пределами «сказочник» на темы о шпионаже Жерар де Виллью создал собственного французского Джеймса Бонда — князя Линге, агента всех разведок по очереди, пользующегося благосклонным вниманием и поддержкой французской, английской и американской разведок. Автор открыто утверждает, что его книги, в которых советские спецслужбы фигурируют только в негативном, чаще зловещем облике, впервые попали в Советский Союз в 70-е годы. Тогда бывшее резко антисоветским издательство «Посев», которое финансировалось ЦРУ и западногерманской разведкой БНД, переводило на русский язык, издавало и нелегально переправляло труды Жерара де Виллью в нашу страну. Естественно, князю Линге противостояли и обязательно терпели сокрушительное поражение агенты КГБ — все, по утверждению автора, бабники и пьяницы.
Уже один тот факт, что издатели «Посева» и его хозяева в ЦРУ и БНД считали целесообразным затрачивать усилия и деньги для организации нелегальной доставки этой макулатуры в Союз говорит о том, какие расчеты на разлагающее влияние ее на наше общество возлагали эти западные спецслужбы.
Мне не хотелось бы, чтобы из этих слов создалось впечатление о моем якобы негативном отношении к шпионской литературе вообще. Ни в коем случае.
Я за хорошие художественные произведения любого жанра. Что касается книг на тему о разведке, то моими излюбленными авторами были и остаются Грэм Грин и Джон Ле Карре. И они отнюдь не просоветские или прокоммунистические писатели.
Но, во-первых, это действительно большие художники и реалисты, люди глубоких чувств и понимания той области человеческой деятельности, о которой они так интересно и многообразно писали и которой они сами не чуждались, разведка занимала определенное место в их жизни.
Во-вторых, они, как талантливые писатели, глубоко психологически проникают в мир переживаний разведчиков и описаниями этого психологического мира многому учат и самих разведчиков-практиков.
Наконец, их книги имеют большое общечеловеческое значение, они способствуют воспитанию чувства долга, благородства и патриотизма, а также ненависти ко всему несправедливому, злому, нечестному.
Не буду распространяться в оценке их произведений, оба эти писателя, каждый на свой творческий манер, представляют современный мир и деятельность в нем специальных служб достаточно объективно, не уклоняясь от откровенных разоблачений тех негативных явлений, которые свойственны спецслужбам и их сотрудникам, малоизвестных общественности в силу специфичности их деятельности и секретности, позволяющей скрывать свои пороки и ошибки, а часто беззаконие и жестокость.
Произведения обоих писателей так близки моим личным представлениям о спецслужбах, что часто я нахожу в их книгах высказывания и оценки, которые возникали и у меня в процессе разведывательной работы. Это и не удивительно, ибо эти писатели так прочно связаны с действительностью, что их часто цитируют в различных публикациях на страницах журналов и газет при обсуждении происходящих в мире событий.
Уход из жизни Грэма Грина не мешает оставаться ему действующим в современности, а Ле Карре пишет о новой России, о ее спецслужбе, на сотрудничество с которой, например, согласился агент МИ-6 в новом его романе «Русский дом». А в последней своей книге «Наша игра» он обрушивается со справедливой критикой в России и Запада в связи с событиями в Чечне и вокруг нее. Пусть не все правильно в устах писателя в этой книге, не все он знает и видит. Главное — его стремление к утверждению справедливости на земле и смелая решимость полным голосом взывать об этом к сильным мира сего.
В книге Ле Карре разведчики — не бездушные исполнители приказов, они личности со всеми присущими живому существу человеческими слабостями и сомнениями, сильными страстями. Но преобладает в них человечность, хотя порою и замаскированная грубостью и даже жестокостью. Ле Карре не остается равнодушным наблюдателем, но и не занимает крайних позиций, он скорее справедливый арбитр. Это очень наглядно показано в его романе «Русский дом».
Окончание «холодной войны» не застало его врасплох, как большую часть писателей на Западе, занимавших крайние позиции. Они потеряли врагов и оказались в тупике.
Интересно высказывание Ле Карре: «Война в Заливе и крах коммунизма, казалось, означают торжество Запада. Однако морально он оказался абсолютно не готовым к победе. Европа и Америка как никогда нуждаются в новых идеях. Между тем везде лишь апатия и опасное разочарование в политике» (Известия. 1994, 26 июля).
Несмотря на то что критики обвиняли Ле Карре в отсутствии патриотизма, в действительности его книги проникнуты чувством нужности и полезности разведки для его государства. При этом он не уклоняется от жесткой критики как своей разведки, так и других западных спецслужб, в первую очередь ЦРУ.
Интересно его замечание, проникнутое глубоким смыслом, профессиональным пониманием разведывательного процесса, о разнице между британской разведкой СИС и американской ЦРУ: «Основное различие между СИС и ЦРУ состоит в том, что ЦРУ хочет заполучить Андропова, в то время как мы (то есть английская разведка) хотели бы иметь агентом его личную доверенную машинистку» (Ньюсуик, 1983, 7 марта).
С самого первого своего романа «Шпион, вернувшийся с холода» он превратился в популярного автора шпионских романов. Однако помимо читательского интереса к его книгам, меня привлекают его проникнутые профессиональным пониманием разведывательные проблемы, вокруг которых развертывается жизнь и деятельность его героев, таких, как ставший всемирно известным Смили, начавший свою литературную жизнь с первого романа Ле Карре.
Мой интерес к Ле Карре увеличивала сама биография этого писателя. Будучи призванным в армию, он приобщился к военной разведке в девятнадцатилетнем возрасте в Австрии.
Позже он хорошо узнал Германию и немцев, был свидетелем в августе 1961 года появления Берлинской стены.
В 1956 году, после окончания Оксфордского университета, Ле Карре был некоторое время на преподавательский работе, затем был зачислен на дипломатическую службу. Здесь два года в его биографии остаются незаполненными. Как можно предполагать, его взяла к себе МИ-5 и учила контрразведывательной профессии.
Поскольку он числился на дипломатической службе, он получил пост в Бонне и перешел в ведение разведслужбы МИ-6. Там он испробовал себя в качестве писателя, и после успеха романа «Шпион, вернувшийся с холода» покинул дипломатическую службу и стал профессиональным писателем.
Меня привлекает в его книгах склонность героев к размышлениям, они в его романах постоянно задавались вопросом, как отличить добро от зла в различных жизненных ситуациях, в которых они оказывались и действовали.
Говоря о том, как он стал писателем, Ле Карре утверждает, что им сделала его служба МИ-5, то есть британская контрразведка, о которой он отзывается не очень лестно. Вот что он говорил: «Наши начальники ненавидели друг друга в силу причин, которые нам, новичкам, не было дозволено знать. Еще больше они ненавидели нашу «сестрицу» МИ-6, то есть разведку. Они ненавидели политиков, коммунистов и многих журналистов» (Санди Телеграф, Лондон, апрель 1992).
Описывая своих коллег по спецслужбе, Ле Карре отмечал, что яркая одаренность тесно соседствовала с поразительной некомпетентностью. Похоже, трудно было ему, новичку, разобраться, когда и что ожидать от них. Порою он задавал себе вопрос: «А не притворяются ли они дураками из хитрости и, может, где-то существует настоящая, эффективная секретная служба? Позже, в своих произведениях я сочинил такую. Но, увы, реальностью была посредственность» (Санди Телеграф, 1992, апрель).
Как эти слова перекликаются с оценками другого французского мастера криминальных произведений Жюля Мегрэ: «Алчная погоня за деньгами, любовные обиды, преступная жестокость — вот судьба, общая для всех, не только преступников».
Полагаю, что не следует позволить, чтобы его резкая, но вполне справедливая, на мой взгляд, критика России за события в Чечне в 1994–1995 годах в его новой книге «Наша игра» набрасывала негативную тень на его творчество. Разве не прав он, говоря, что Запад, выиграв «холодную войну», просто не может позволить себе «уйти от последствий своей победы — ни в Боснии сегодня, ни в Чечне и Ингушетии завтра, ни на Кубе — послезавтра» (Известия. 1994, 21 декабря).
Ле Карре продолжает плодотворно трудиться. Вот уже появился новый его роман «Ночной администратор», в котором речь идет о новой, наиболее актуальной сейчас теме для разведки — о наркобизнесе и мафии. Надеюсь, что этот одаренный «глашатай разведки» подарит миру еще не одно свое произведение.
Что касается Грэма Грина, то мое знакомство с ним началось с его замечательного произведения «Наш человек в Гаване». Для того чтобы так тонко и беспощадно высмеять негативные стороны разведывательной службы, особенно в тех случаях, когда ею руководят бездарные карьеристы.
Но Грин не только критиковал, он и любил эту область человеческой деятельности, которая очень близко сочетается с писательским творчеством. Ведь и та и другая область имеет дело с человеческим фактором, роль которого в человеческом обществе автор так талантливо представил в одном из лучших своих романов под этим заголовком.
Не случайно и то, что Грин почти всю свою жизнь был связан со спецслужбой — британской разведкой МИ-6, которую он шутливо называл «лучшим туристическим бюро в мире». Вероятно потому, что в связи с поручениями МИ-6 он за счет этого «бюро» смог объездить почти все страны мира, мастерски используя знакомство с новыми уголками земного шара в своих «разведывательных» романах.
Однако по свидетельству его биографа Майка Шелдона, будучи связан с МИ-6 почти всю сознательную жизнь, штатным разведчиком он был всего три года — во время второй мировой войны под кодовым номером 59200 (Дейли Телеграф, 1994, июль). Именно под этим номером представил автор своего героя в романе «Наш человек в Гаване». Кстати, во время работы в МИ-6 начальником Грина был наш прославленный разведчик Ким Филби.
В 1968 году Грин написал блестящий рассказ о бегстве его начальника, Кима Филби, которого он считал своим другом. В этом рассказе он продолжил развитие своего тезиса о шпионаже, представленного им в романе «Человеческий фактор». Грин дает очень интересную оценку значения «бегства» Филби в Союз: «Шпионаж превратился в область психологической войны, главной целью которой стало вызывать недоверие союзников во враждебном лагере. Ценность Филби для Советского Союза состояла не столько в информации, которую он добывал, сколько в крушении доверия, вызванном его разоблачением. Шпион, которому позволяют делать свое дело без помехи, является менее опасным, чем шпион пойманный. Запад пострадал больше от бегства Филби, чем от его шпионажа» (Ньюсуик, 1978, 13 марта).
Это высказывание Г. Грина во многом объясняет для меня стремление руководителей британских спецслужб по тихому договариваться с разоблаченными агентами-«кротами» в их разведке, — А. Блант, член «пятерки» Филби, который, после того как сознался в сотрудничестве с внешней разведкой, не только не был наказан, но еще долгие годы занимал очень престижный пост «королевского эксперта» в области искусства.
Формально Грин расстался с МИ-6 в 1944 г., но продолжал выполнять отдельные поручения этой службы, с которыми только в конце 40-х и в 50-х годах побывал в Берлине и Праге, Сайгоне и Ханое, Москве, Варшаве, Гаване. Посетил в 60-е годы Восточный Берлин, Белград и Бухарест.
Интересно, что ставший в 1973 году Генеральным директором МИ-6 Морис Олдфилд, поддерживал связь с Грином с конца 50-х до конца 70-х годов.
Очевидно, помимо работы в МИ-6 продолжению многолетней связи Грэма Грина с британской разведкой способствовало и то, что ему легко было помогать этой службе. Часто отдельные поручения было сподручнее выполнить литератору. Так, он мог получить доступ к высокопоставленным лицам. «Лидерам, как Фидель Кастро на Кубе, Хо Ши Мин во Вьетнаме или Омар Торрихос в Панаме, не приходило в голову относиться к нему иначе, как к дружественному литератору» (Дейли Телеграф, 1994, июль).
Связь с МИ-6 не помешала Грину оставаться писателем прогрессивных взглядов, разоблачающего в своих произведениях амбициозные претензии Вашингтона на мировое господство.
Вот достойный пример выдающегося человека, писателя с мировым именем, не чуждого оказать посильное содействие своей отечественной разведке и считающего это своим патриотическим долгом. А некоторые наши писаки, порою еще не создавшие ни одного достойного произведения, не устают искать «пособников» внешней разведки, силятся показать такую связь как «порочащую и вредную», в то же время восхваляя предателей и изменников.