Страница:
16
Когда вечером этого дня Пол пришел на ужин, он поймал взгляд Кэтрин и почти незаметно кивнул ей в ответ. У нее похолодело внутри, она поняла, что он имеет в виду. Доставка намечена на эту ночь.
Мысли в ее голове проносились вихрем в то время, как она продолжала есть. Мысленно она проверяла, хорошо ли все подготовила—упаковала сумку с вещами, положила наготове чистые штаны и теплый джемпер для Ги, чтобы сразу надеть, когда придет время разбудить его и тихо вывести из дома. К счастью, Шарль стал спать в гостиной – если бы они все еще спали на одной кровати, то план было бы осуществить гораздо труднее.
Она подготовила также и Селестину, и теперь, глядя на золовку, видела, как ее собственное нервное напряжение отражается на бледном лице Селестины, как та еле сдерживает себя.
– Сегодня ночью, – шепнула она Селестине, когда та наклонилась к ней, чтобы достать солонку, и услышала резкий вдох.
Думала ли Селестина, что они в последний раз все вместе ужинают за этим столом, – размышляла Кэтрин. Она сомневалась. Для Селестины это лишь временное бегство. Когда-нибудь в скором времени, когда союзники выгонят нацистов из ее любимой Франции, она возвратится домой и все пойдет по-старому. А Кэтрин понимала, что, независимо от дальнейших событий, она больше никогда не вернется в Савиньи на правах хозяев. Этот период ее жизни закончился навсегда, и она не станет жалеть об этом. Она так и не почувствовала себя здесь как дома, даже когда любила Шарля. Теперь же, презирая его, она испытывала безграничное облегчение, что спектакль почти закончился. Но все равно, странное ощущение: неужели этот до мельчайших деталей знакомый ритуал скоро отойдет в прошлое?
Она изредка взглядывала на Пола, но он избегал ее взглядов. А вот Шарль, казалось, не спускал с нее глаз всякий раз, когда она смотрела в сторону Пола, и выражение его лица – тайное злорадство – пугало Кэтрин. Брови насуплены, губы искривлены в некое подобие улыбки, но нет, это не улыбка: глаза мужа совсем не улыбались. Не сказал ли ему Ги, что видел ее в объятиях Пола? Нет, он слишком мал, чтобы понять значение увиденного. Он мог бы сказать так: «Я видел, как мама поцеловала мосье Пола». Но тогда взгляд Шарля наверняка был бы гневным, а не таким… торжествующим.
Потом она заставила себя взбодриться: нечего теперь волноваться. Если все пойдет гладко, то через несколько часов она навсегда покинет Савиньи… и Шарля.
Ужин протекал своим обычным неторопливым чередом. В течение многих поколений де Савиньи, не жалея времени, наслаждались хорошей пищей и винами, которыми изобиловал их стол, и хотя теперь он выглядел сравнительно скромно, привычка не торопиться за ужином укоренилась настолько сильно, что ее трудно было изменить. Кэтрин поглядывала на элегантные настольные часы на полочке камина по мере того, как сменялись блюда, и думала, что часы подтрунивают над ней. Иногда стрелки вроде бы совсем замирали, в другой раз они, напротив, торопливо пробегали следующие полчаса. Она нервничала, во рту у нее пересохло, трудно было даже проглотить что-нибудь. Она отпила вино, хотела даже выпить больше, но остановила себя, сознавая, что не смеет этого делать. Она должна сохранить свежую голову, не затуманенную алкоголем, как бы он не успокаивал ее натянутые нервы. В свой бокал она подливала просто воду, недавно принесенную из колодца на центральном дворе, удивительно холодную, несмотря на жаркий день, и опять заметила, что Шарль смотрит на нее.
– Пьешь воду, Катрин, – протянул он с иронией. – Не похоже на тебя.
Ее щеки загорелись.
– Почему бы мне не пить воду?
– Кто же возражает, только обычно ты пьешь вино.
– А сегодня мне больше нравится вода. Послушать тебя, можно подумать, что я алкоголичка.
– Нет, моя дорогая, но, признайся, ты очень легко приняла эту французскую привычку.
Натянутость отношений между ними была очевидна для всех, сидевших за столом. На некоторое время наступило неловкое молчание, затем Шарль обратился к брату.
– Я не против сыграть партию в шахматы, Кристиан. Мы давно уже не играли. Как, ты готов сразиться после ужина?
Кэтрин опять почувствовала, как у нее свело горло. После сообщения Пола о доставке, она еще не успела переговорить с Кристианом и не знала, принимает ли он участие в ночной операции. Если принимает, то игра в шахматы с Шарлем может создать затруднения. В последнее время в шахматы они играли редко, но когда садились за доску, то засиживались чуть ли не до утра. Кристиан согласно кивнул, подобрал крошку рядом со своей тарелкой и стал катать ее между пальцами.
– Хорошо, договорились. В последний раз ты выиграл, я не забыл. На этот раз – моя очередь.
Его готовность принять вызов несколько успокоила ее, и когда минуту или две спустя их глаза встретились, он почти незаметно подмигнул. Кэтрин поняла, что Кристиан не принимает непосредственного участия в операции, но поспособствует тому, чтобы занять Шарля в соответствующее время. Они знали, что так ей легче будет ускользнуть из дома незамеченной.
Когда, наконец, ужин закончился и кофейник опустел, Кэтрин поднялась из-за стола.
– С вашего позволения, я ухожу. Хочу пораньше лечь спать.
Селестина тоже отодвинула свой стул.
– И я тоже. Что-то очень устала. – Ее голос прозвучал несколько нетвердо, и Кэтрин заметила, как дрожит ее рука, когда Селестина оперлась о полированную крышку стола. Она надеялась, что другие этого не заметили, а если и заметили, то отнесли это за счет состояния Селестины. По возвращении в замок она совсем не напоминала ту прежнюю девушку, которая два года назад уехала в Париж, жизнерадостную, полную сил и надежд на будущее.
Кэтрин подошла к Шарлю, слегка чмокнула его в щеку, как она делала каждый вечер после их размолвки: ни дать ни взять – покорная супруга, любящая мужа, что никого, впрочем, не обманывало, за исключением разве Луизы.
– Спокойной ночи. Думаю, что уже усну, когда вы закончите игру.
– Уверен, что заснешь, – сухо отозвался он. – Я пойду спать в гостиную, чтобы тебя не беспокоить.
Еще одна удача! Кэтрин возблагодарила Бога, что Шарль выбрал именно этот вечер для шахматного поединка.
Когда дверь за ними закрылась, Селестина, как тисками, сжала руку Кэтрин.
– Значит, сегодня?
– Да, будь у ворот в половине двенадцатого. Ради Бога, не опаздывай. Альберт не может ждать. Он вообще идет на страшный риск, заезжая за нами.
– Знаю. И все из-за меня, правда?
– Из-за тебя, а также из-за Ги.
– Не беспокойся. Я буду на месте. Мне прямо сейчас хочется пойти туда, чтобы не опоздать.
– Не надо этого делать. Вообще не делай ничего такого, что могло бы привлечь к тебе внимание. Если проедет патруль и увидит тебя там после комендантского часа…
– Знаю, – повторила Селестина. – Я не дурочка. Голос ее звучал резко, но Кэтрин не обиделась. Они находились в таком возбужденном состоянии, что каждый вел себя очень нервно.
Кэтрин проводила Селестину до ее комнаты и пошла дальше по коридору на свою половину, по дороге заглянув к Ги. Сын крепко спал, положив одну руку поверх одеяла, а вторую согнул, чтобы засунуть большой палец в рот. Ги всегда сосал большой палец, когда уставал или спал, и хотя Кэтрин испробовала все, от горьких мазей до наперстка на злополучный палец, чтобы отучить его от этой привычки, ей не удалось этого сделать.
– Мне нравится сосать палец, – заявлял он вполне разумно.
Глядя на него, Кэтрин испытала прилив материнской любви. Господи, помоги, чтобы сегодня ночью все прошло хорошо, хотя бы только ради него, взмолилась она. Она знала, что поступает правильно, особенно из-за Ги. Франция под солдатским сапогом – ребенку здесь не место, – особенно, когда он наполовину англичанин. Если дела пойдут хуже, то Ги окажется в такой же опасности, как и будущий ребенок Селестины. Кэтрин просто не хотела смириться с этим.
В своей комнате она проверила сумку, куда положила все самое необходимое, некоторые личные вещи, которые хотела забрать с собой, – рисунок Ги, свои документы и свидетельство о рождении, серьги, которые ей подарила мать на день рождения в двадцать один год. Обручальное кольцо и драгоценности, подаренные ей Шарлем, она положила в шкатулку для драгоценностей и поставила ее на видное место. Она в них больше не нуждалась и хотела, чтобы Шарль знал, что она ничего не взяла с собой. Потом разложила темную шелковую блузу, брюки и жакет, разделась до нижнего белья и прилегла на кровати, прикрывшись только простыней. Теперь оставалось только ждать.
В четверть двенадцатого Кэтрин встала, оделась, крадучись вышла из своей комнаты, по дороге заглянула в гостиную Шарля. Как она и думала, его кровать еще пустовала. Получасом раньше она слышала, как по лестнице поднялся Пол, старые доски несколько раз поскрипывали под ним, но она не уловила никаких признаков того, что Шарль отправился спать. Видно, он все еще сражался с Кристианом в шахматы.
В доме было темно и тихо, тишину лишь изредка нарушало поскрипывание деревянных конструкций. Кэтрин остановилась в нерешительности перед дверью Пола, ужасно желая зайти к нему под предлогом того, чтобы спросить, все ли идет нормально, но на самом деле ей хотелось, чтобы он обнял ее еще раз, последний. Но делать этого нельзя. Отходить сейчас от намеченного – означало накликать несчастье.
Ги по-прежнему крепко спал. Она склонилась над его кроватью и слегка потрясла его.
– Ги… дорогой мой, проснись.
Он пошевелился. Она сняла с него одеяло, посадила на кровати, не прекращая что-то говорить ему тихим голосом, успокаивая его.
– Нам предстоит приключение, дорогой мой. Веди себя тихо… не издавай ни одного звука. Я сейчас одену тебя, и мы увидим с тобой аэроплан. Тебе бы хотелось этого, правда?
– Мамочка, я устал. – Спросонья голос его звучал хрипло.
– Ш-ш! Запомни, ни звука! Теперь подними руки, пижаму долой… давай же, будь паинькой.
Она натянула на него свитер, застегнула штанишки, на ноги надела сандалии. Он стоял как манекен, позволяя ей проделывать все и прижимая кулачки и заспанным глазам.
Она взглянула па часы. На то, чтобы поднять его и одеть, ушло значительно больше времени, чем она предполагала. Стрелки на ее часах, которые раньше, казалось, остановились, теперь, похоже, обрели крылья.
– Дорогой мой, ну, давай же, пожалуйста…
Она осторожно приоткрыла дверь и выглянула. В доме царила тишина. Подхватив сумку, она взяла Ги за руку, вывела его из спальни и повела по коридору. Он, спотыкаясь, тащился рядом, еще не совсем проснувшись, ей хотелось подхватить его на руки и понести, НО она не была уверена, что удержит и его, и сумку, спускаясь по лестнице. Для своего возраста он был крупным мальчиком, а ступеньки, которые кое-где были неровными, могли подвести. Нервы у Кэтрин напряглись. Предположим, что Шарль через несколько минут закончит игру с Кристианом и отправится спать. Тут она с ним не столкнется – он поднимется по главной лестнице, – но всегда сохранялась возможность, что он заглянет в ее комнату или к Ги и обнаружит их исчезновение.
Запоры на кухонной двери были отодвинуты. Она догадалась, что либо Пол, либо Селестина уже прошли здесь. Отворив как можно тише дверь, она вывела Ги на узкую дорожку. Ярко светила луна, но стены замка отбрасывали густую тень, воздух был напитан сильным запахом жимолости. Она прикрыла дверь и опять взяла Ги за руку.
– Пойдем, дорогой мой. Правда, интересно? – успокаивала она его.
Впереди из тени вынырнула фигура человека, сердце Кэтрин оборвалось. Потом с чувством облегчения она узнала в нем Пола и сообразила, что он, видимо, дожидался ее в одной из зеленых арок.
– Пол! Как ты напугал меня!
– Прости. Я подумал, что тебе с Ги понадобится помощь.
– Мосье Пол? – с любопытством воскликнул Ги.
– Ш-ш! Помолчи, Ги!
– По парку мы пройдем наискосок, – тихо предложил Пол. – При таком ярком лунном освещении из дома отчетливо видна вся дорога. Иди-ка сюда, Ги. Хочешь на закорки?
Он легко подбросил сонного мальчика себе за плечи, и они пошли прямо по высокой траве, почти не разговаривая, стараясь, насколько это возможно, держаться в тени, пока замок не скрылся за деревьями.
Пол задал такой быстрый темп, что, когда они подошли к дороге, Кэтрин дышала тяжело.
– Надеюсь, Селестина не опоздает, – сказала она, задыхаясь.
– Если опоздает, придется ехать без нее. – Голос Пола прозвучал сурово. Пол-человек и Пол-агент были двумя разными ипостасями одной личности, и она любила их обоих. Кэтрин лихорадочно надеялась, что Селестина не опоздает. Она не сомневалась, что в случае опоздания Пол выполнит угрозу и уедет без нее.
Однако когда они миновали поворот, то увидели, что Селестина уже ждет их в тени.
– Слава Богу! Я думала не дождусь вас! – приветствовала она их дрожащим от напряжения голосом. – Мне кажется, что я торчу тут целую вечность!
– Вы никого не заметили? – живо спросил Пол.
– Нет, тут все тихо, как в могиле… – Она осеклась и замолчала, стыдясь такого неуклюжего сравнения.
Пол опустил Ги на землю, посадив его на сумку Кэтрин возле невысокой каменной ограды. Мальчик согнулся, сидя на сумке, и для удобства привалившись к ноге матери.
– Вы обе знаете, что надо делать, не так ли? Когда прилетит «Лисандер» близко не подходите, дайте возможность разгрузить снаряжение, но будьте наготове. Как только разгрузка закончится, вам спустят лестницу, взбирайтесь по ней как можно быстрее. Пилот не будет ждать ни одной лишней минуты. – Он посмотрел на часы. – Альберт сейчас должен прибыть.
Не успел он проговорить это, как донесся шум мотора, громко зазвучавший в ночной тиши.
– Наверное, он. Но пока не убедимся в этом, не выходить на открытое место.
Они опять вошли в тень, Кэтрин держала Ги рядом с собой. Возле ворот грузовик дрогнул и остановился. Приехал Альберт. Пол прыгнул к крытому грузовику и распахнул задние дверцы.
– Идите как можно быстрее. Если встретится патруль, ложитесь на пол.
Они проворно вскарабкались в кузов, где было темно и пахло дешевым маслом и гнилыми овощами. Пол сел на переднее сиденье рядом с Альбертом, и машина тронулась, трясясь по неровной дороге.
На высшей точке холма стояла немецкая патрульная машина с потушенными фарами. Сидевшие в ней следили за беспорядочным движением фургончика по расстилавшейся внизу долине. Вот он повернул на восток, вглубь полей, на неоккупированную сторону демаркационной линии.
– Тронулись? – спросил один из сидевших.
– Нет. У нас приказ следить за ними и держать связь с другими патрульными машинами. Одна плотвичка может нас вывести на большой косяк рыбы.
Сидевшие мужчины рассмеялись, один из них взял трубку радиотелефона. Предстояла азартная охота – гораздо более интересное занятие, чем обычные нудные часы между сумерками и рассветом – время комендантского часа, когда устанавливается тишина… и редко когда нарушается.
– Они направляются в вашу сторону, – сказал мужчина в трубку. – Теперь вы их можете увидеть в любой момент. Но ничего не предпринимайте, просто следуйте за ними на нужном расстоянии. Мы хотим знать, куда они направляются.
– Я знаю, – прозвучало в ответ. – Они показались!
Не зная, что за ним следят, Альберт продолжал вести машину к полю, где должен был приземлиться «Лисандер».
Посадочное поле было тем же, которое предложил Пол в ту ночь, когда в него стреляли. Альберт заехал в зеленые ворота, заглушил мотор и выключил свет. Когда Пол увидел других участников группы встречи, он испытал чувство, будто однажды уже пережил такую сцену. Люди курили, ели бутерброды с колбасой так же, как и в ту ночь. Пол подхватил Ги и понес его по неровному полю в направлении посадочной полосы. Ожидавшие удивились, узнав Селестину, но они понимали, что вопросы задавать неуместно.
– Теперь мы спокойны, поскольку вы с нами, друг наш, – обратился один из ожидавших к Полу, намекая на то, что после нескольких неудачных вылетов руководство эскадрильей поставило условие, что вылеты будут производиться только в том случае, когда операцией будет руководить достаточно подготовленный агент.
Несмотря на нервозность, Кэтрин испытывала гордость за Пола, видя, как он отдает команды, проверяет направление ветра, определяет положение опознавательных фонарей. А потом опять – долгие минуты ожидания.
– Он прилетит, правда? – шепнула она Полу.
– Я надеюсь.
Но оба знали, что не исключено и обратное Неправильно взятый курс, изменение направления ветра, зенитные батареи на французском побережье – многие опасности могли поставить под вопрос успех операции. А если такое произойдет, что делать тогда? Ей ничего не останется как возвратиться в замок, назад к Шарлю – который, возможно, именно сейчас обнаружил их исчезновение – и попытаться не допустить, чтобы Ги проговорился о ночном приключении: потом планировать операцию снова и опять проходить через все… Она не знала, сможет ли вынести это.
Тишину неожиданно прорезал гул самолета. Кэтрин повернулась, всматриваясь в темноту, и увидела, как вынырнул из облаков и стал приближаться самолет, похожий на огромную птицу, парившую прямо над верхушками деревьев.
Она посмотрела на Пола со смешанным чувством облегчения, что аэроплан прилетел, и сознанием, что печальный момент расставания настал. Ей страстно захотелось дотронуться до него, почувствовать ободряющее прикосновение его рук в последний раз, но озабоченный приготовлениями к посадке, Пол отошел в сторону, – это отдаляло его и делало чужим.
Карманным фонарем Пол посигналил пилоту азбукой Морзе, и, едва пилот ответил на эти сигналы, вспыхнули посадочные огни. Пилот пролетел над полем, как бы осмотрев его, пошел на посадку. Кэтрин казалось, что он и так уже летел очень низко, она крепко прижимала к себе Ги, который просто подпрыгивал от возбуждения.
– Вот видишь… я же говорила тебе, что мы увидим настоящий аэроплан, – говорила она ему, хотя ее голос заглушался гулом мотора, когда «Лисандер» развернулся и пошел, резко снижаясь, на посадку, включив уже тормозные двигатели. Аэроплан коснулся земли, немного подпрыгнул на неровной поверхности, слегка притормозил, затем, проехав вторую лампу, затормозил сильнее, так как навстречу ему быстро приближалась полоса деревьев. Потом самолет развернулся и медленно покатил к тому месту, где коснулся земли.
Теперь на поле началась бурная деятельность, все бегом кинулись разгружать самолет. Кэтрин видела, как Пол поднялся в люк самолета, чтобы переговорить с пилотом, и когда несколько коробок уже легли на землю, он помахал ей.
– Пора.
Они побежали по полю, Кэтрин крепко держала Ги за руку. Пол спрыгнул на землю, она побежала к нему и, уже ни на кого не обращая внимания, бросилась ему в объятия.
На мгновение он прижал ее к себе, поцеловал, и в этот короткий миг ей показалось, что время остановилось.
– Береги себя, дорогой мой.
– И ты тоже. Я люблю тебя, Кэтрин.
– И я тебя…
Занятые поспешными прощаниями, ни он, ни она не увидели света приближающихся фар, шум машин заглушал не перестающий работать двигатель самолета.
Их насторожил крик Альберта. Они отскочили друг от друга. И в тот же самый момент Кэтрин показалось, что вокруг них разверзся ад.
Позже эта сцена вспоминалась ей как полнейший хаос, кошмар, который неотступно преследовал ее в снах. Машины, вкатившие на поле, бегущие люди, крики, визги и стрельба. Некоторые из группы приема рванули под укрытие деревьев – они знали, что у них нет шансов в схватке с большим отрядом бошей. Но Пол не побежал. Он остался рядом с ней, подбросил Ги в самолет в руки торопящей их Селестины.
– Влезай! – крикнул он Кэтрин, подталкивая ее по небольшой лесенке.
– Залезай и ты…
– Не говори чепухи… Лезь! Закрой люк!
– Пол! – Она впала чуть ли не в истерику. – Ради Бога, Пол!
Именно Селестина затащила ее в самолет и подняла лесенку. Люк захлопнулся, мотор взревел, летчик дал полный газ, самолет двинулся по неровной поверхности.
– Пол! Боже мой, Пол!
Кэтрин слышала, как фюзеляж самолета пробила пуля, но теперь ей стало безразлично ее собственное положение. Она могла думать лишь о том, что там, на освещенном луной поле остался Пол и нагрянувшие немцы. Он не сможет спастись. Нет никакой возможности…
Ги расплакался. Она услышала его плач как бы в отдалении, слепо потянулась к нему, крепко прижала к себе, сама дрожа всем телом и рыдая. Колеса оторвались от земли, и они чудом взлетели, набирая высоту. Она знала с горькой определенностью, что когда самолет поднимется и выстрелами его будет не достать, боши повернут свое оружие против Пола. Если они еще не сделали этого.
Ей показалось, что где-то в глубине се сознания прозвучал его голос, обращенный к ней в какой-то другой жизни.
– Живьем я им не дамся.
Этот голос охладил ее истерию – рыдания ее прекратились, она вся словно заледенела – дыхание вырывалось с трудом, кровь чуть ли не остановилась в ее жилах. Кэтрин не могла пошевелиться, не могла ни о чем думать, но это было и необязательно. Достаточно было знать – безошибочно знать каждой частицей се души, что конец там только один.
Может быть, именно в этот миг Пол умирал или лежал уже мертвый. Кэтрин никогда его больше не увидит, этого мужчину, которого, как она знала теперь, она полюбила больше жизни. Все кончено.
Инстинктивным движением она еще крепче прижала к себе Ги, зарывшись лицом в его мягкие, пахнувшие детским мылом, густые волосы. Ее мальчик… ее сын… она должна найти в себе силы ради него и ради другого ребенка, жизнь которого зародилась в ней.
Кроме них в ее жизни ничего больше не осталось.
Мысли в ее голове проносились вихрем в то время, как она продолжала есть. Мысленно она проверяла, хорошо ли все подготовила—упаковала сумку с вещами, положила наготове чистые штаны и теплый джемпер для Ги, чтобы сразу надеть, когда придет время разбудить его и тихо вывести из дома. К счастью, Шарль стал спать в гостиной – если бы они все еще спали на одной кровати, то план было бы осуществить гораздо труднее.
Она подготовила также и Селестину, и теперь, глядя на золовку, видела, как ее собственное нервное напряжение отражается на бледном лице Селестины, как та еле сдерживает себя.
– Сегодня ночью, – шепнула она Селестине, когда та наклонилась к ней, чтобы достать солонку, и услышала резкий вдох.
Думала ли Селестина, что они в последний раз все вместе ужинают за этим столом, – размышляла Кэтрин. Она сомневалась. Для Селестины это лишь временное бегство. Когда-нибудь в скором времени, когда союзники выгонят нацистов из ее любимой Франции, она возвратится домой и все пойдет по-старому. А Кэтрин понимала, что, независимо от дальнейших событий, она больше никогда не вернется в Савиньи на правах хозяев. Этот период ее жизни закончился навсегда, и она не станет жалеть об этом. Она так и не почувствовала себя здесь как дома, даже когда любила Шарля. Теперь же, презирая его, она испытывала безграничное облегчение, что спектакль почти закончился. Но все равно, странное ощущение: неужели этот до мельчайших деталей знакомый ритуал скоро отойдет в прошлое?
Она изредка взглядывала на Пола, но он избегал ее взглядов. А вот Шарль, казалось, не спускал с нее глаз всякий раз, когда она смотрела в сторону Пола, и выражение его лица – тайное злорадство – пугало Кэтрин. Брови насуплены, губы искривлены в некое подобие улыбки, но нет, это не улыбка: глаза мужа совсем не улыбались. Не сказал ли ему Ги, что видел ее в объятиях Пола? Нет, он слишком мал, чтобы понять значение увиденного. Он мог бы сказать так: «Я видел, как мама поцеловала мосье Пола». Но тогда взгляд Шарля наверняка был бы гневным, а не таким… торжествующим.
Потом она заставила себя взбодриться: нечего теперь волноваться. Если все пойдет гладко, то через несколько часов она навсегда покинет Савиньи… и Шарля.
Ужин протекал своим обычным неторопливым чередом. В течение многих поколений де Савиньи, не жалея времени, наслаждались хорошей пищей и винами, которыми изобиловал их стол, и хотя теперь он выглядел сравнительно скромно, привычка не торопиться за ужином укоренилась настолько сильно, что ее трудно было изменить. Кэтрин поглядывала на элегантные настольные часы на полочке камина по мере того, как сменялись блюда, и думала, что часы подтрунивают над ней. Иногда стрелки вроде бы совсем замирали, в другой раз они, напротив, торопливо пробегали следующие полчаса. Она нервничала, во рту у нее пересохло, трудно было даже проглотить что-нибудь. Она отпила вино, хотела даже выпить больше, но остановила себя, сознавая, что не смеет этого делать. Она должна сохранить свежую голову, не затуманенную алкоголем, как бы он не успокаивал ее натянутые нервы. В свой бокал она подливала просто воду, недавно принесенную из колодца на центральном дворе, удивительно холодную, несмотря на жаркий день, и опять заметила, что Шарль смотрит на нее.
– Пьешь воду, Катрин, – протянул он с иронией. – Не похоже на тебя.
Ее щеки загорелись.
– Почему бы мне не пить воду?
– Кто же возражает, только обычно ты пьешь вино.
– А сегодня мне больше нравится вода. Послушать тебя, можно подумать, что я алкоголичка.
– Нет, моя дорогая, но, признайся, ты очень легко приняла эту французскую привычку.
Натянутость отношений между ними была очевидна для всех, сидевших за столом. На некоторое время наступило неловкое молчание, затем Шарль обратился к брату.
– Я не против сыграть партию в шахматы, Кристиан. Мы давно уже не играли. Как, ты готов сразиться после ужина?
Кэтрин опять почувствовала, как у нее свело горло. После сообщения Пола о доставке, она еще не успела переговорить с Кристианом и не знала, принимает ли он участие в ночной операции. Если принимает, то игра в шахматы с Шарлем может создать затруднения. В последнее время в шахматы они играли редко, но когда садились за доску, то засиживались чуть ли не до утра. Кристиан согласно кивнул, подобрал крошку рядом со своей тарелкой и стал катать ее между пальцами.
– Хорошо, договорились. В последний раз ты выиграл, я не забыл. На этот раз – моя очередь.
Его готовность принять вызов несколько успокоила ее, и когда минуту или две спустя их глаза встретились, он почти незаметно подмигнул. Кэтрин поняла, что Кристиан не принимает непосредственного участия в операции, но поспособствует тому, чтобы занять Шарля в соответствующее время. Они знали, что так ей легче будет ускользнуть из дома незамеченной.
Когда, наконец, ужин закончился и кофейник опустел, Кэтрин поднялась из-за стола.
– С вашего позволения, я ухожу. Хочу пораньше лечь спать.
Селестина тоже отодвинула свой стул.
– И я тоже. Что-то очень устала. – Ее голос прозвучал несколько нетвердо, и Кэтрин заметила, как дрожит ее рука, когда Селестина оперлась о полированную крышку стола. Она надеялась, что другие этого не заметили, а если и заметили, то отнесли это за счет состояния Селестины. По возвращении в замок она совсем не напоминала ту прежнюю девушку, которая два года назад уехала в Париж, жизнерадостную, полную сил и надежд на будущее.
Кэтрин подошла к Шарлю, слегка чмокнула его в щеку, как она делала каждый вечер после их размолвки: ни дать ни взять – покорная супруга, любящая мужа, что никого, впрочем, не обманывало, за исключением разве Луизы.
– Спокойной ночи. Думаю, что уже усну, когда вы закончите игру.
– Уверен, что заснешь, – сухо отозвался он. – Я пойду спать в гостиную, чтобы тебя не беспокоить.
Еще одна удача! Кэтрин возблагодарила Бога, что Шарль выбрал именно этот вечер для шахматного поединка.
Когда дверь за ними закрылась, Селестина, как тисками, сжала руку Кэтрин.
– Значит, сегодня?
– Да, будь у ворот в половине двенадцатого. Ради Бога, не опаздывай. Альберт не может ждать. Он вообще идет на страшный риск, заезжая за нами.
– Знаю. И все из-за меня, правда?
– Из-за тебя, а также из-за Ги.
– Не беспокойся. Я буду на месте. Мне прямо сейчас хочется пойти туда, чтобы не опоздать.
– Не надо этого делать. Вообще не делай ничего такого, что могло бы привлечь к тебе внимание. Если проедет патруль и увидит тебя там после комендантского часа…
– Знаю, – повторила Селестина. – Я не дурочка. Голос ее звучал резко, но Кэтрин не обиделась. Они находились в таком возбужденном состоянии, что каждый вел себя очень нервно.
Кэтрин проводила Селестину до ее комнаты и пошла дальше по коридору на свою половину, по дороге заглянув к Ги. Сын крепко спал, положив одну руку поверх одеяла, а вторую согнул, чтобы засунуть большой палец в рот. Ги всегда сосал большой палец, когда уставал или спал, и хотя Кэтрин испробовала все, от горьких мазей до наперстка на злополучный палец, чтобы отучить его от этой привычки, ей не удалось этого сделать.
– Мне нравится сосать палец, – заявлял он вполне разумно.
Глядя на него, Кэтрин испытала прилив материнской любви. Господи, помоги, чтобы сегодня ночью все прошло хорошо, хотя бы только ради него, взмолилась она. Она знала, что поступает правильно, особенно из-за Ги. Франция под солдатским сапогом – ребенку здесь не место, – особенно, когда он наполовину англичанин. Если дела пойдут хуже, то Ги окажется в такой же опасности, как и будущий ребенок Селестины. Кэтрин просто не хотела смириться с этим.
В своей комнате она проверила сумку, куда положила все самое необходимое, некоторые личные вещи, которые хотела забрать с собой, – рисунок Ги, свои документы и свидетельство о рождении, серьги, которые ей подарила мать на день рождения в двадцать один год. Обручальное кольцо и драгоценности, подаренные ей Шарлем, она положила в шкатулку для драгоценностей и поставила ее на видное место. Она в них больше не нуждалась и хотела, чтобы Шарль знал, что она ничего не взяла с собой. Потом разложила темную шелковую блузу, брюки и жакет, разделась до нижнего белья и прилегла на кровати, прикрывшись только простыней. Теперь оставалось только ждать.
В четверть двенадцатого Кэтрин встала, оделась, крадучись вышла из своей комнаты, по дороге заглянула в гостиную Шарля. Как она и думала, его кровать еще пустовала. Получасом раньше она слышала, как по лестнице поднялся Пол, старые доски несколько раз поскрипывали под ним, но она не уловила никаких признаков того, что Шарль отправился спать. Видно, он все еще сражался с Кристианом в шахматы.
В доме было темно и тихо, тишину лишь изредка нарушало поскрипывание деревянных конструкций. Кэтрин остановилась в нерешительности перед дверью Пола, ужасно желая зайти к нему под предлогом того, чтобы спросить, все ли идет нормально, но на самом деле ей хотелось, чтобы он обнял ее еще раз, последний. Но делать этого нельзя. Отходить сейчас от намеченного – означало накликать несчастье.
Ги по-прежнему крепко спал. Она склонилась над его кроватью и слегка потрясла его.
– Ги… дорогой мой, проснись.
Он пошевелился. Она сняла с него одеяло, посадила на кровати, не прекращая что-то говорить ему тихим голосом, успокаивая его.
– Нам предстоит приключение, дорогой мой. Веди себя тихо… не издавай ни одного звука. Я сейчас одену тебя, и мы увидим с тобой аэроплан. Тебе бы хотелось этого, правда?
– Мамочка, я устал. – Спросонья голос его звучал хрипло.
– Ш-ш! Запомни, ни звука! Теперь подними руки, пижаму долой… давай же, будь паинькой.
Она натянула на него свитер, застегнула штанишки, на ноги надела сандалии. Он стоял как манекен, позволяя ей проделывать все и прижимая кулачки и заспанным глазам.
Она взглянула па часы. На то, чтобы поднять его и одеть, ушло значительно больше времени, чем она предполагала. Стрелки на ее часах, которые раньше, казалось, остановились, теперь, похоже, обрели крылья.
– Дорогой мой, ну, давай же, пожалуйста…
Она осторожно приоткрыла дверь и выглянула. В доме царила тишина. Подхватив сумку, она взяла Ги за руку, вывела его из спальни и повела по коридору. Он, спотыкаясь, тащился рядом, еще не совсем проснувшись, ей хотелось подхватить его на руки и понести, НО она не была уверена, что удержит и его, и сумку, спускаясь по лестнице. Для своего возраста он был крупным мальчиком, а ступеньки, которые кое-где были неровными, могли подвести. Нервы у Кэтрин напряглись. Предположим, что Шарль через несколько минут закончит игру с Кристианом и отправится спать. Тут она с ним не столкнется – он поднимется по главной лестнице, – но всегда сохранялась возможность, что он заглянет в ее комнату или к Ги и обнаружит их исчезновение.
Запоры на кухонной двери были отодвинуты. Она догадалась, что либо Пол, либо Селестина уже прошли здесь. Отворив как можно тише дверь, она вывела Ги на узкую дорожку. Ярко светила луна, но стены замка отбрасывали густую тень, воздух был напитан сильным запахом жимолости. Она прикрыла дверь и опять взяла Ги за руку.
– Пойдем, дорогой мой. Правда, интересно? – успокаивала она его.
Впереди из тени вынырнула фигура человека, сердце Кэтрин оборвалось. Потом с чувством облегчения она узнала в нем Пола и сообразила, что он, видимо, дожидался ее в одной из зеленых арок.
– Пол! Как ты напугал меня!
– Прости. Я подумал, что тебе с Ги понадобится помощь.
– Мосье Пол? – с любопытством воскликнул Ги.
– Ш-ш! Помолчи, Ги!
– По парку мы пройдем наискосок, – тихо предложил Пол. – При таком ярком лунном освещении из дома отчетливо видна вся дорога. Иди-ка сюда, Ги. Хочешь на закорки?
Он легко подбросил сонного мальчика себе за плечи, и они пошли прямо по высокой траве, почти не разговаривая, стараясь, насколько это возможно, держаться в тени, пока замок не скрылся за деревьями.
Пол задал такой быстрый темп, что, когда они подошли к дороге, Кэтрин дышала тяжело.
– Надеюсь, Селестина не опоздает, – сказала она, задыхаясь.
– Если опоздает, придется ехать без нее. – Голос Пола прозвучал сурово. Пол-человек и Пол-агент были двумя разными ипостасями одной личности, и она любила их обоих. Кэтрин лихорадочно надеялась, что Селестина не опоздает. Она не сомневалась, что в случае опоздания Пол выполнит угрозу и уедет без нее.
Однако когда они миновали поворот, то увидели, что Селестина уже ждет их в тени.
– Слава Богу! Я думала не дождусь вас! – приветствовала она их дрожащим от напряжения голосом. – Мне кажется, что я торчу тут целую вечность!
– Вы никого не заметили? – живо спросил Пол.
– Нет, тут все тихо, как в могиле… – Она осеклась и замолчала, стыдясь такого неуклюжего сравнения.
Пол опустил Ги на землю, посадив его на сумку Кэтрин возле невысокой каменной ограды. Мальчик согнулся, сидя на сумке, и для удобства привалившись к ноге матери.
– Вы обе знаете, что надо делать, не так ли? Когда прилетит «Лисандер» близко не подходите, дайте возможность разгрузить снаряжение, но будьте наготове. Как только разгрузка закончится, вам спустят лестницу, взбирайтесь по ней как можно быстрее. Пилот не будет ждать ни одной лишней минуты. – Он посмотрел на часы. – Альберт сейчас должен прибыть.
Не успел он проговорить это, как донесся шум мотора, громко зазвучавший в ночной тиши.
– Наверное, он. Но пока не убедимся в этом, не выходить на открытое место.
Они опять вошли в тень, Кэтрин держала Ги рядом с собой. Возле ворот грузовик дрогнул и остановился. Приехал Альберт. Пол прыгнул к крытому грузовику и распахнул задние дверцы.
– Идите как можно быстрее. Если встретится патруль, ложитесь на пол.
Они проворно вскарабкались в кузов, где было темно и пахло дешевым маслом и гнилыми овощами. Пол сел на переднее сиденье рядом с Альбертом, и машина тронулась, трясясь по неровной дороге.
На высшей точке холма стояла немецкая патрульная машина с потушенными фарами. Сидевшие в ней следили за беспорядочным движением фургончика по расстилавшейся внизу долине. Вот он повернул на восток, вглубь полей, на неоккупированную сторону демаркационной линии.
– Тронулись? – спросил один из сидевших.
– Нет. У нас приказ следить за ними и держать связь с другими патрульными машинами. Одна плотвичка может нас вывести на большой косяк рыбы.
Сидевшие мужчины рассмеялись, один из них взял трубку радиотелефона. Предстояла азартная охота – гораздо более интересное занятие, чем обычные нудные часы между сумерками и рассветом – время комендантского часа, когда устанавливается тишина… и редко когда нарушается.
– Они направляются в вашу сторону, – сказал мужчина в трубку. – Теперь вы их можете увидеть в любой момент. Но ничего не предпринимайте, просто следуйте за ними на нужном расстоянии. Мы хотим знать, куда они направляются.
– Я знаю, – прозвучало в ответ. – Они показались!
Не зная, что за ним следят, Альберт продолжал вести машину к полю, где должен был приземлиться «Лисандер».
Посадочное поле было тем же, которое предложил Пол в ту ночь, когда в него стреляли. Альберт заехал в зеленые ворота, заглушил мотор и выключил свет. Когда Пол увидел других участников группы встречи, он испытал чувство, будто однажды уже пережил такую сцену. Люди курили, ели бутерброды с колбасой так же, как и в ту ночь. Пол подхватил Ги и понес его по неровному полю в направлении посадочной полосы. Ожидавшие удивились, узнав Селестину, но они понимали, что вопросы задавать неуместно.
– Теперь мы спокойны, поскольку вы с нами, друг наш, – обратился один из ожидавших к Полу, намекая на то, что после нескольких неудачных вылетов руководство эскадрильей поставило условие, что вылеты будут производиться только в том случае, когда операцией будет руководить достаточно подготовленный агент.
Несмотря на нервозность, Кэтрин испытывала гордость за Пола, видя, как он отдает команды, проверяет направление ветра, определяет положение опознавательных фонарей. А потом опять – долгие минуты ожидания.
– Он прилетит, правда? – шепнула она Полу.
– Я надеюсь.
Но оба знали, что не исключено и обратное Неправильно взятый курс, изменение направления ветра, зенитные батареи на французском побережье – многие опасности могли поставить под вопрос успех операции. А если такое произойдет, что делать тогда? Ей ничего не останется как возвратиться в замок, назад к Шарлю – который, возможно, именно сейчас обнаружил их исчезновение – и попытаться не допустить, чтобы Ги проговорился о ночном приключении: потом планировать операцию снова и опять проходить через все… Она не знала, сможет ли вынести это.
Тишину неожиданно прорезал гул самолета. Кэтрин повернулась, всматриваясь в темноту, и увидела, как вынырнул из облаков и стал приближаться самолет, похожий на огромную птицу, парившую прямо над верхушками деревьев.
Она посмотрела на Пола со смешанным чувством облегчения, что аэроплан прилетел, и сознанием, что печальный момент расставания настал. Ей страстно захотелось дотронуться до него, почувствовать ободряющее прикосновение его рук в последний раз, но озабоченный приготовлениями к посадке, Пол отошел в сторону, – это отдаляло его и делало чужим.
Карманным фонарем Пол посигналил пилоту азбукой Морзе, и, едва пилот ответил на эти сигналы, вспыхнули посадочные огни. Пилот пролетел над полем, как бы осмотрев его, пошел на посадку. Кэтрин казалось, что он и так уже летел очень низко, она крепко прижимала к себе Ги, который просто подпрыгивал от возбуждения.
– Вот видишь… я же говорила тебе, что мы увидим настоящий аэроплан, – говорила она ему, хотя ее голос заглушался гулом мотора, когда «Лисандер» развернулся и пошел, резко снижаясь, на посадку, включив уже тормозные двигатели. Аэроплан коснулся земли, немного подпрыгнул на неровной поверхности, слегка притормозил, затем, проехав вторую лампу, затормозил сильнее, так как навстречу ему быстро приближалась полоса деревьев. Потом самолет развернулся и медленно покатил к тому месту, где коснулся земли.
Теперь на поле началась бурная деятельность, все бегом кинулись разгружать самолет. Кэтрин видела, как Пол поднялся в люк самолета, чтобы переговорить с пилотом, и когда несколько коробок уже легли на землю, он помахал ей.
– Пора.
Они побежали по полю, Кэтрин крепко держала Ги за руку. Пол спрыгнул на землю, она побежала к нему и, уже ни на кого не обращая внимания, бросилась ему в объятия.
На мгновение он прижал ее к себе, поцеловал, и в этот короткий миг ей показалось, что время остановилось.
– Береги себя, дорогой мой.
– И ты тоже. Я люблю тебя, Кэтрин.
– И я тебя…
Занятые поспешными прощаниями, ни он, ни она не увидели света приближающихся фар, шум машин заглушал не перестающий работать двигатель самолета.
Их насторожил крик Альберта. Они отскочили друг от друга. И в тот же самый момент Кэтрин показалось, что вокруг них разверзся ад.
Позже эта сцена вспоминалась ей как полнейший хаос, кошмар, который неотступно преследовал ее в снах. Машины, вкатившие на поле, бегущие люди, крики, визги и стрельба. Некоторые из группы приема рванули под укрытие деревьев – они знали, что у них нет шансов в схватке с большим отрядом бошей. Но Пол не побежал. Он остался рядом с ней, подбросил Ги в самолет в руки торопящей их Селестины.
– Влезай! – крикнул он Кэтрин, подталкивая ее по небольшой лесенке.
– Залезай и ты…
– Не говори чепухи… Лезь! Закрой люк!
– Пол! – Она впала чуть ли не в истерику. – Ради Бога, Пол!
Именно Селестина затащила ее в самолет и подняла лесенку. Люк захлопнулся, мотор взревел, летчик дал полный газ, самолет двинулся по неровной поверхности.
– Пол! Боже мой, Пол!
Кэтрин слышала, как фюзеляж самолета пробила пуля, но теперь ей стало безразлично ее собственное положение. Она могла думать лишь о том, что там, на освещенном луной поле остался Пол и нагрянувшие немцы. Он не сможет спастись. Нет никакой возможности…
Ги расплакался. Она услышала его плач как бы в отдалении, слепо потянулась к нему, крепко прижала к себе, сама дрожа всем телом и рыдая. Колеса оторвались от земли, и они чудом взлетели, набирая высоту. Она знала с горькой определенностью, что когда самолет поднимется и выстрелами его будет не достать, боши повернут свое оружие против Пола. Если они еще не сделали этого.
Ей показалось, что где-то в глубине се сознания прозвучал его голос, обращенный к ней в какой-то другой жизни.
– Живьем я им не дамся.
Этот голос охладил ее истерию – рыдания ее прекратились, она вся словно заледенела – дыхание вырывалось с трудом, кровь чуть ли не остановилась в ее жилах. Кэтрин не могла пошевелиться, не могла ни о чем думать, но это было и необязательно. Достаточно было знать – безошибочно знать каждой частицей се души, что конец там только один.
Может быть, именно в этот миг Пол умирал или лежал уже мертвый. Кэтрин никогда его больше не увидит, этого мужчину, которого, как она знала теперь, она полюбила больше жизни. Все кончено.
Инстинктивным движением она еще крепче прижала к себе Ги, зарывшись лицом в его мягкие, пахнувшие детским мылом, густые волосы. Ее мальчик… ее сын… она должна найти в себе силы ради него и ради другого ребенка, жизнь которого зародилась в ней.
Кроме них в ее жизни ничего больше не осталось.
17
Бристоль, 1971 год
– Ну, вот, – подвела итог Кэтрин, не отрывая своего взгляда от Ги. – Теперь тебе все известно: в начале войны твой отец и дед были коллаборационистами. Они явно умасливали Райнгарда, называя его своим лучшим другом. Это, несомненно, всплывет, если предадут суду человека, который, согласно твоим сведениям, живет на островке в Карибском море.
Она стояла возле камина, прислонившись к каменному выступу капитальной стены. Рассказывая, она беспрестанно ходила по небольшой, изящно обставленной гостиной, как будто ни минуты не могла оставаться без движения. А теперь только то, что она беспорядочно перебирала браслеты на ее запястье свидетельствовало о волнении, которое она испытывала, вспоминая о событиях, перевернувших всю ее жизнь тридцать лет назад.
Ги долго молчал, сидя в кресле возле камина, положив ногу на ногу и подперев подбородок рукой, локоть которой покоился на колене. Он весь так склонился, что Кэтрин не могла видеть его лица. Но она знала, что эта исповедь поразила сына – да разве и могло быть иначе, ведь мальчик воспитывался на рассказах о героизме семьи?! Впрочем, и теперь она выложила перед ним не все. Она умолчала о предательстве его отца. Кэтрин и сама-то узнала об этом только после окончания войны, от сломленного Гийома, который не мог больше в одиночку хранить эти позорные факты.
По его словам, сын признался ему в этом сам.
– Папа, это дело моих рук, – поведал Шарль Гийому. – Конечно, я не знал, что там окажутся Кэтрин и Ги, но это не оправдание. Я обезумел от ревности, я виноват в смерти и пытках людей, которые помышляли только о благе Франции. – Потом, правда, он сделал все возможное, чтобы загладить свою вину. Когда коммунисты совершили неудачную попытку убить Гейдриха, офицера СС, и были взяты заложники, Шарль добровольно предложил себя вместо одного из них. Это был мужественный поступок, но она не хотела, чтобы Ги знал его истинную подоплеку. Таким способом Шарль решил покончить с жизнью, потому что больше не мог переносить укоры совести за содеянное им. Кэтрин всем сердцем надеялась, что и того, что она рассказала Ги, окажется достаточно, и он не захочет ворошить прошлое. Тогда не возникнет необходимости говорить ему всю правду о его отце.
Кэтрин смотрела на сына, пытающегося обдумать все, что она ему поведала, и чувствовала, что ее сердце распирает от любви к нему, как в ту далекую ночь, когда она заглянула в детскую и увидела его, свернувшегося калачиком, с большим пальцем во рту. Теперь Ги – взрослый мужчина, но ее материнская любовь все такая же: под волевой внешностью она усматривала уязвимость, по-прежнему хотела защитить его. Конечно, жизнь теперь совсем другая, но каким-то странным образом она чувствовала себя еще более беззащитной, чем в те далекие годы, когда ее единственным желанием было охранить его от любого несчастья. Тогда Кэтрин всегда жила в суеверном страхе, боясь чего-то неведомого, но все-таки старалась обеспечить своему ребенку наилучшие условия. Но теперь Ги вырос. Взрослые дети идут своей дорогой – так и должно быть, и она сумела примириться с этим. Во время его первых вылазок в мир взрослых – первых прогулок на мотоцикле, первых отлучек из дому, первых сердечных увлечений – она научилась не вмешиваться, оставаясь в стороне. Она давала ему советы, но никогда не пыталась навязывать свою волю, потому что понимала: ее роль теперь сводится к любви, поддержке, советам, невмешательству и, если нужно, к роли утешителя. Но это не облегчало се материнской заботы, не означало, что ее сердце не обливалось кровью из-за него и что она менее остро переживала его неудачи. Человек всегда старается, чтобы у его детей все складывалось хорошо, независимо от того, сколько лет этим детям. И это не изменится, размышляла она, даже если сын проживет до ста.
– Ну, вот, – подвела итог Кэтрин, не отрывая своего взгляда от Ги. – Теперь тебе все известно: в начале войны твой отец и дед были коллаборационистами. Они явно умасливали Райнгарда, называя его своим лучшим другом. Это, несомненно, всплывет, если предадут суду человека, который, согласно твоим сведениям, живет на островке в Карибском море.
Она стояла возле камина, прислонившись к каменному выступу капитальной стены. Рассказывая, она беспрестанно ходила по небольшой, изящно обставленной гостиной, как будто ни минуты не могла оставаться без движения. А теперь только то, что она беспорядочно перебирала браслеты на ее запястье свидетельствовало о волнении, которое она испытывала, вспоминая о событиях, перевернувших всю ее жизнь тридцать лет назад.
Ги долго молчал, сидя в кресле возле камина, положив ногу на ногу и подперев подбородок рукой, локоть которой покоился на колене. Он весь так склонился, что Кэтрин не могла видеть его лица. Но она знала, что эта исповедь поразила сына – да разве и могло быть иначе, ведь мальчик воспитывался на рассказах о героизме семьи?! Впрочем, и теперь она выложила перед ним не все. Она умолчала о предательстве его отца. Кэтрин и сама-то узнала об этом только после окончания войны, от сломленного Гийома, который не мог больше в одиночку хранить эти позорные факты.
По его словам, сын признался ему в этом сам.
– Папа, это дело моих рук, – поведал Шарль Гийому. – Конечно, я не знал, что там окажутся Кэтрин и Ги, но это не оправдание. Я обезумел от ревности, я виноват в смерти и пытках людей, которые помышляли только о благе Франции. – Потом, правда, он сделал все возможное, чтобы загладить свою вину. Когда коммунисты совершили неудачную попытку убить Гейдриха, офицера СС, и были взяты заложники, Шарль добровольно предложил себя вместо одного из них. Это был мужественный поступок, но она не хотела, чтобы Ги знал его истинную подоплеку. Таким способом Шарль решил покончить с жизнью, потому что больше не мог переносить укоры совести за содеянное им. Кэтрин всем сердцем надеялась, что и того, что она рассказала Ги, окажется достаточно, и он не захочет ворошить прошлое. Тогда не возникнет необходимости говорить ему всю правду о его отце.
Кэтрин смотрела на сына, пытающегося обдумать все, что она ему поведала, и чувствовала, что ее сердце распирает от любви к нему, как в ту далекую ночь, когда она заглянула в детскую и увидела его, свернувшегося калачиком, с большим пальцем во рту. Теперь Ги – взрослый мужчина, но ее материнская любовь все такая же: под волевой внешностью она усматривала уязвимость, по-прежнему хотела защитить его. Конечно, жизнь теперь совсем другая, но каким-то странным образом она чувствовала себя еще более беззащитной, чем в те далекие годы, когда ее единственным желанием было охранить его от любого несчастья. Тогда Кэтрин всегда жила в суеверном страхе, боясь чего-то неведомого, но все-таки старалась обеспечить своему ребенку наилучшие условия. Но теперь Ги вырос. Взрослые дети идут своей дорогой – так и должно быть, и она сумела примириться с этим. Во время его первых вылазок в мир взрослых – первых прогулок на мотоцикле, первых отлучек из дому, первых сердечных увлечений – она научилась не вмешиваться, оставаясь в стороне. Она давала ему советы, но никогда не пыталась навязывать свою волю, потому что понимала: ее роль теперь сводится к любви, поддержке, советам, невмешательству и, если нужно, к роли утешителя. Но это не облегчало се материнской заботы, не означало, что ее сердце не обливалось кровью из-за него и что она менее остро переживала его неудачи. Человек всегда старается, чтобы у его детей все складывалось хорошо, независимо от того, сколько лет этим детям. И это не изменится, размышляла она, даже если сын проживет до ста.