Страница:
Однако на этот раз Лили, взвесив все, решила, что расточительность оправдана. Она просто не могла представить себе поездку каким-то другим образом.
Подали обед – воздушная кухня на дорогих тарелках – но Лили съела лишь несколько кусочков и отодвинула тарелку. Последние два дня она почти не ела, и сейчас копченая лососина и цыпленок по-королевски по вкусу напоминали ей картон, застревая в горле. Она откинулась назад на удобном сиденье, закрыла глаза и предалась потоку мыслей, которые лихорадочно проносились в ее уставшем от бессонницы мозгу.
Конечно, главное – беспокойство за отца. Страшная новость, что он неизлечимо болен, отодвинула другие заботы и впечатления, и не оставляла ее с тех пор, как она поговорила с Ингрид. Когда Лили стала собираться к отъезду, то единственное, что ей вообще представилось важным – это, как можно скорее, добраться до дома. Может быть, размышляла она, ей удастся уговорить отца лечь на операцию, – сделать ТО, что не смогла ни Ингрид, ни доктора. А если так, то надо выиграть время. Да и в любом случае, она просто хотела увидеть отца, побыть с ним рядом. Разделявшее их расстояние неожиданно стало невыносимым, и ее мысли были окрашены то абсолютно нереальными надеждами на целебность ее простого присутствия, что позволит избежать катастрофы, то болезненным страхом, что если она не приедет домой как можно быстрее, то не застанет его живым. Если бы Джози не написала ей, то, возможно, Лили так и не узнала о его болезни и могла не повидаться с ним перед смертью. Осознание того, как долго они находились в разлуке, пробудило в ней острое желание видеть отца, которое перечеркивало все прошлые решения никогда не возвращаться на остров. Теперь же, когда она уже находилась в пути, ей стали представляться и другие возможные последствия ее возвращения на Мандрепору: их обдумывание волновало ее, взвинчивало и без того уже натянутые нервы. Окажется ли Джорге на острове? Он бывает там не всегда. Он делил обычно свое время между Мандрепорой, Венесуэлой и Флоридой. Но поскольку отец болен, вполне могло быть так, что Джорге чаще теперь бывает на острове, чтобы неотлучно присматривать за делами. Лили содрогнулась при мысли, что увидится с ним опять.
Боже! Я все еще люблю его! – подумала она. Несмотря на то, что я знаю о нем, он все еще обладает надо мной властью. Мне до боли хочется его. Я могу презирать его, даже бояться, но это не меняет дела. Я все равно вся таю от желания при одной мысли о нем.
Так было раньше, и Лили начинала опасаться, что так будет и впредь. Она думала, что, уехав с Мандрепоры, очистится, вырвет его из сердца, но не смогла этого сделать. Она сумела выбросить его из головы, выкинула его из своей жизни, но память о нем сохранялась, не умерла, а только дремала, и сердцем Лили чувствовала, что, как только она опять увидит Джорге, его обаяние покорит ее с прежней силой.
Удастся ли мне сладить с этим? – размышляла в панике Лили. Что мне делать, если и его по-прежнему влечет ко мне? И, напротив, как я отнесусь к тому, если он больше не желает меня?
Ей было всего пять лет, когда она в первый раз решила, что выйдет замуж за Джорге. Сейчас это воспоминание позабавило бы ее, если бы у нее не было таких черных предчувствий о предстоящей встрече.
Мысленно она представила его себе таким же, каким увидела в первый раз, в обществе своей матери на веранде виллы в Мандрепоре. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны тропических деревьев, бросая на него светотени. Высокий, крепкого сложения мужчина в белой рубашке и хлопчатобумажных брюках для верховой езды. Теперь ей казалось, что он совсем не изменился за все эти годы, но она понимала, что и в сорокапятилетнем мужчине она видела прежнего молодого человека. А может, он и правда не изменился. Может быть, он один из тех мужчин, у которых время между зрелостью и старостью останавливается. Она уверена, что у него всегда были эти глубокие борозды от носа к углам рта, темная от загара кожа цвета красного дерева и мешки под глазами – свидетельство о его бурной жизни. Но, как это ни странно, казалось, что все это только усиливало его удивительную привлекательность.
В тот день Лили смотрела на него и чувствовала растущее в груди странное возбуждение. Конечно, она была еще слишком мала, чтобы разобраться в своих чувствах. Она знала только, что больше всего на свете хотела бы пойти к нему, побыть на веранде вместе с ним и матерью. Она проскользнула через зеленую арку, шлепая сандалиями по полу из плит, потом остановилась, неожиданно застыдившись.
– Лили! – воскликнула мать, увидев ее. – Я думала, что ты на пляже с Петси.
В низком мелодичном голосе матери звучало удивление. Она сидела в одном из плетеных кресел в свободном сарафане типа индийского сари. Ее длинные черные волосы рассыпались по обнаженным коричневым плечам, изящные ноги выглядывали из-под ярко раскрашенного шелка, она положила ногу на ногу, так что ее золотистая домашняя туфля на высоком каблуке низко свисала с изгиба ее ноги. Между позолоченными кожаными полосками Лили могла различить ярко-красный педикюр на ногтях. Ее мама, думала она, самая красивая женщина на свете, и ей, пятилетней девочке, страстно хотелось быть похожей на нее. Иногда она пробиралась в комнату матери, уносила пузырек с ярко-красным лаком, старательно раскрашивала им свои ногти, надевала на запястья звенящие браслеты матери, изображая из себя взрослую красавицу, какой была сама Магдалена. Однако на этот раз Лили во все глаза смотрела на мужчину и не отвела от него взгляда, когда отвечала матери.
– Мы вернулись. У Петси заболела голова.
– Вот как! Мне надо будет поговорить с ней! Магдалена выказала явную досаду, и Лили вступилась за няню.
– Она не виновата, мама. Ты не должна сердиться па псе.
– Конечно, сердиться не следует, Магдалена. Это не идет вам. – В этих словах, произнесенных нараспев, прозвучала нотка сарказма, но маленькая перепуганная Лили не заметила этого.
– Лили, иди поиграй в саду, – сказала мать. Лили насупилась.
– Разве это нужно, мама?
– Пусть остается. Она же ничего плохого не делает. – Мужчина протянул жилистую коричневую руку и погладил девочку по волосам.
Она подбежала к лестнице на веранду и села на ступеньку, опустив подбородок на коленки, восхищенно смотрела на него во время их разговора с матерью, довольная уже тем, что ей разрешили остаться.
Ее очарование этим мужчиной продолжалось все годы, она ощущала его и теперь, так же сильно, как и прежде – насколько она могла судить по тому, что сохранилось в ее памяти.
– Кофе, мадам? – вежливо спросила бортпроводница. Лили раскрыла глаза, чуть ли не с удивлением глядя на вышколенную фигуру, склонившуюся возле нее. В последние несколько минут ее мать, умершая пятнадцать лет назад, предстала в ее памяти как живая. Ее мама… и, конечно, Джорге. Всегда Джорге. Лили покачала головой.
– Спасибо, не надо.
Потом снова закрыла глаза, продолжив путешествие в далекое прошлое.
Джорге провел очень много времени на Мандрепоре тем летом и наступившей потом зимой. Лили точно не знала, почему он так неожиданно вошел в их жизнь – кажется, он был деловым партнером отца. Часто он уединялся с отцом в одной из комнат виллы, которую отец использовал в качестве кабинета, а иногда они уезжали вместе на машине отца – единственной тогда на острове, – направляясь, как она думала, на юго-восточную сторону острова, где в трущобах, сделанных из чего попало, включая поржавевшие железные листы, жили туземцы. Но однажды, когда она наблюдала за машиной с верхушки холма на краю их имения, она увидела, что машина, прежде чем скрыться из виду за широкой полосой роскошной вечнозеленой растительности, повернула не на юг, а на север. Лили не представляла себе, куда они могли поехать. Она не знала, что находится на той стороне острова, и хотя территория Мандрепоры равнялась всего пяти квадратным милям, на северной части острова она никогда не была.
Джорге прилетал на Мандрепору на собственном легком самолете и садился на небольшой взлетной полосе, протянувшейся по плоской прибрежной равнине. Это еще больше поднимало его в глазах Лили. Он не останавливался ни на вилле отца, ни в гостинице, а в одной частной вилле, в симпатичном пастельнорозоватом домике, покрытом черепицей и расположенном на одном из заросших лесом холмов. К домику надо было взбираться по каменным ступенькам, обсаженным сладко пахнувшим олеандровым кустарником и другими тропическими растениями. Этот домик всегда напоминал Лили сказку про Гензеля и Гретель – и не только потому, что стены выглядели так, будто были сложены из сахарных плит и украшены лепниной из белого марципана. Она думала, что Фернандо Санчес, которому принадлежал этот домик и которого ей следовало бы называть «дядей Фернандо», был подобием злой ведьмы. Высокий и худощавый, похожий на гончего пса, Фернандо, обожавший пиво, со временем отрастил-таки себе брюшко, которое нависало над поясом брюк. У него был крючковатый нос и клочья преждевременно поседевших волос на гладкой лысине, напоминавшей отполированный грецкий орех. Но Лили не могла оторвать глаз от его синевато-багрового шрама на горле, который и завораживал и отталкивал ее. Голос Фернандо напоминал торопливый хриплый шепот с придыханием.
Отец объяснил, что Фернандо прострелили горло пулей, НО ему повезло, раз он остался в живых. Пуля повредила голосовые связки, пройдя наискосок вниз, и застряла в плече.
Лили вся содрогнулась.
– Это произошло во время войны, папа? – спросила она. Она знала, что ее отец был на войне.
– Думаю, что да, – неуверенно ответил Отто, и только много лет спустя Лили поняла, что это не могло быть правдой.
Жалея Фернандо, Лили не могла заставить себя относиться к нему с симпатией и радоваться, когда «пряничный домик» закрывался, а Фернандо уезжал к себе домой в Южную Америку.
– Почему Джорге живет у него? – спросила она однажды мать. – Почему не у нас? Это было бы более разумно.
Ярко-красные губы Магдалены раздвинулись в улыбке.
– Почему – «разумно»?
– Ему не надо было бы ходить так далеко, чтобы повидаться с папой. Он мог бы занять соседнюю с моей комнату, и наш повар готовил бы ему завтрак.
Магдалена сделала вид, что обдумывает это соображение.
– Да, но у Джорге есть собственная повариха. Она очень расстроится, если он откажется от ее завтраков.
– И вовсе она повариха не Джорге, – возразила Лили. – А дяди Фернандо.
– Но Лили, это практически одно и то же. – Лили это озадачило, а Магдалена продолжала:
– Дядя Фернандо – отец Джорге. Разве ты этого не знаешь?
– Не знаю, – ответила Лили, придя в ужас. Она просто не могла поверить, что такое чудовище, как дядя Фернандо, мог быть чьим-то отцом, тем более Джорге.
– Дядя Фернандо – деловой партнер твоего отца, – объяснила Магдалена. – Ты это знаешь. Ну вот, а Джорге работает на него. Иногда дяде Фернандо нездоровится, он не поспевает управляться со всеми делами, и тогда вместо пего подключается Джорге.
У Лили полегчало на сердце. Было похоже на то, что Джорге станет проводить значительно больше времени на острове. Она размышляла, а что скажет Магдалена, если открыться ей, что она хочет выйти замуж за Джорге, но решила немножко повременить с раскрытием своей тайны. Вместо этого она задала вопрос, который уже много раз задавала. Ей всегда нравился ответ, а теперь он имел для нее особое значение.
– Расскажи мне, как ты познакомилась с папой. Магдалена несколько нетерпеливо откинула назад свои волосы.
– Аз, Лили. Ты так часто слышала об этом, что, наверное, выучила мой рассказ наизусть.
– Расскажи еще раз – пожалуйста!
– Родители твоего отца, жившие в Германии, вывозили кофе. Этот кофе пили в самых лучших кафетериях Европы, от Берлина до Вены. Но они очень пострадали во время войны. Их дом разбомбили, а их дело развалилось. Твой отец приехал в Южную Америку, чтобы начать все сначала. Мой отец – твой дедушка, – помог ему. Они знали друг друга по торговле кофе. Дедушка Висенте занимался политикой и помог достать твоему отцу нужные документы. Когда он приехал в Венесуэлу, мы встретились и полюбили друг друга. Конечно, он был значительно старше меня. Ему было почти сорок, а мне всего семнадцать. Но для нас это не имело значения, а мой отец очень обрадовался, что я вышла замуж за его старого друга.
На губах Лили засветилась улыбка. Это была самая лучшая часть рассказа – что папа был значительно старше мамы и что дедушка Висенте был рад, так как Отто был его старый знакомый. То же будет у нее с Джорге, подумала она. Раз получилось у мамы с папой, почему не может получиться и у нее?
– Расскажи мне, как вы приехали на Мандрепору, – настойчиво попросила она.
– Тут и рассказывать-то нечего. Дедушка Висенте помог папе с арендой острова, а потом мы его выкупили. Мы приехали сюда, построили здесь гостиницу, и папа смог заняться бизнесом с дедушкой Висенте и дядей Фернандо.
Лили не стала спрашивать, в чем заключался этот бизнес. Она подумала, что слушать об этом скучно.
– А Джорге? Ты знала его уже тогда? Щеки Магдалены слегка порозовели.
– Я знала его с детских лет.
Ей следовало бы уже тогда обо все догадаться, подумала Лини, ВСПОМИНАЯ теперь с удивительной ясностью события тех далеких дней и выражение лица матери, когда она произнесла эти слова. Но тогда Лили была лишь маленькой девочкой. Для нее мама и папа составляли единое, неразрывное целое. Ни тогда, ни позже ей не пришло в голову, что Магдалена и Джорге, игравшие вместе в детстве, были в каких-то иных, кроме как в дружеских, отношениях.
То были подлинно идиллические дни, вспоминала Лили. Дни, когда она воспринимала любовь, счастье и безопасность как само собой разумеющееся. Дни до смерти мамы.
Это произошло примерно через год после того, как она в первый раз увидела Джорге, подумала Лили, и ужас той ночи запомнился ей навсегда.
Она припоминала, что ее разбудила какая-то возня – громкие голоса, но не сердитые, а возбужденные, и чьи-то ужасные вопли. Сердце Лили сильно стучало—от страха и от внезапного пробуждения. Она инстинктивно поняла, что происходит что-то жуткое. Лили собралась с духом, вылезла из-под сетки от москитов и босиком пошла к двери. Голоса доносились с нижнего этажа. Лили спустилась вниз, крепко цепляясь за перила деревянной лестницы и тайком подглядывая. В гостиной она увидела отца, который закрыл лицо руками: он не заметил ее.
– Папа! – крикнула она испуганно. – Папа – что случилось?
Казалось, он ее не слышит, но тут в дверях показалась Петси. Она была в ночном халате, и по выражению ее лица Лили поняла, что вопила именно она.
– Петси! – закричала Лили. – Петси, что случилось? – Лили сбежала с лестницы. Но Петси решительно встала на ее пути.
– Нет, мисс Лили. Вам нельзя туда.
– Но я хочу! Хочу к маме…
– Перестаньте, мисс Лили, пойдемте со мной. Там вам не место. Я уложу вас в постель.
Раз в жизни Лили ослушалась свою няню. Нырнув под вытянутую руку Петси, она вбежала в гостиную.
– Папа…
Лили остановилась на пороге как вкопанная. На полу, полузакрытая плетеным ковриком, лежала Магдалена. Рука с ярко-красными ногтями откинута в сторону, вокруг, как подбитая бабочка, разлетелось ярко-красное платье. По полу тек ярко-красный ручеек.
– Мама! – хотелось произнести Лили, но она не смогла вымолвить ни слова и стояла как громом пораженная. К ней подбежала Петси, прижала голову девочки к своему необъятному животу, горестно причитая:
– Я сказала вам не ходить сюда, мисс Лили. Я ведь сказала.
Няня подхватила Лили на руки и понесла ее вверх по лестнице, в детской она отодвинула москитную сетку в сторону и села на кровать, все еще держа Лили на руках, качая ее, как младенца, и беззвучно рыдая.
Лили не мешала ей. Она была смертельно потрясена. Все вокруг померкло – и покраснело. Няня утешала Лили, гладила ее, и для девочки ничего не существовало, кроме теплой груди Петси и ужасного плача и звона в ее собственных ушах.
На следующее утро в детскую пришел отец. Казалось, он до неузнаваемости постарел. Отец присел на кровать рядом с дочерью и стал говорить негромким, совершенно бесстрастным голосом.
– Лили, – начал он. – Ты должна быть мужественной. Мы все должны быть мужественными. Мне надо сообщить тебе что-то ужасное.
Лили промолчала. Ей хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать его слов. В душе она уже знала, что он скажет, но слова сделают все более реальным, погасят последнюю надежду на то, что все виденное вчера – только страшный кошмар. Однако Лили продолжала сидеть, уставившись на отца и чувствуя, как все вокруг рушится.
– Лили, твоя мама умерла, – произнес он. И сразу стало ясно, что никакой надежды не осталось.
Тело Магдалены было отправлено в Венесуэлу для погребения, и постепенно, очень медленно, жизнь на Мандрепоре вошла в свою колею. Петси заменила Лили мать, и хотя девочка изредка плакала по Магдалене ночами, детская жизнестойкость помогла преодолеть Лили ее горе. Но отец так и не оправился и от горя стал еще суровее. Впрочем, Лили знала, как можно справиться с ним: она пускала в ход все свои маленькие хитрости, и он безумно ее любил.
Вскоре после смерти Магдалены Джорге пропал с острова, а в пряничный домик стал наезжать его брат Фабио. Лили спросила у отца, почему к ним не приходит Джорге, но тот ответил просто: «Джорге занят в другом месте», и не стал распространяться на эту тему. Спустя некоторое время Лили привыкла к перемене, как привыкала ко всему остальному, и, хотя она не забыла Джорге, он перестал быть для нее центром мироздания.
И только годы спустя, когда ей исполнилось шестнадцать лет, он опять вернулся в ее жизнь. И все началось сначала.
Теперь, находясь на самолете по дороге домой, в Мандрепору, Лили гадала, не изменится ли что-либо па этот раз. Четыре года назад их разрыв казался окончательным, хотя у нее кровоточило сердце. Она твердо решила, что больше не позволит ему распоряжаться своей жизнью.
Но все же Лили не была убеждена, что ее благим намерениям суждено сбыться. Она не была уверена, что может положиться на саму себя и сдержать клятву, которую дала себе тогда, в день отъезда. Джорге был ее ахиллесовой пятой, так было всегда, и Лили опасалась, что так останется и впредь.
Если он на острове и захочет ее, сможет ли она отказать ему?
Лили очень надеялась, что его там не окажется.
20
Подали обед – воздушная кухня на дорогих тарелках – но Лили съела лишь несколько кусочков и отодвинула тарелку. Последние два дня она почти не ела, и сейчас копченая лососина и цыпленок по-королевски по вкусу напоминали ей картон, застревая в горле. Она откинулась назад на удобном сиденье, закрыла глаза и предалась потоку мыслей, которые лихорадочно проносились в ее уставшем от бессонницы мозгу.
Конечно, главное – беспокойство за отца. Страшная новость, что он неизлечимо болен, отодвинула другие заботы и впечатления, и не оставляла ее с тех пор, как она поговорила с Ингрид. Когда Лили стала собираться к отъезду, то единственное, что ей вообще представилось важным – это, как можно скорее, добраться до дома. Может быть, размышляла она, ей удастся уговорить отца лечь на операцию, – сделать ТО, что не смогла ни Ингрид, ни доктора. А если так, то надо выиграть время. Да и в любом случае, она просто хотела увидеть отца, побыть с ним рядом. Разделявшее их расстояние неожиданно стало невыносимым, и ее мысли были окрашены то абсолютно нереальными надеждами на целебность ее простого присутствия, что позволит избежать катастрофы, то болезненным страхом, что если она не приедет домой как можно быстрее, то не застанет его живым. Если бы Джози не написала ей, то, возможно, Лили так и не узнала о его болезни и могла не повидаться с ним перед смертью. Осознание того, как долго они находились в разлуке, пробудило в ней острое желание видеть отца, которое перечеркивало все прошлые решения никогда не возвращаться на остров. Теперь же, когда она уже находилась в пути, ей стали представляться и другие возможные последствия ее возвращения на Мандрепору: их обдумывание волновало ее, взвинчивало и без того уже натянутые нервы. Окажется ли Джорге на острове? Он бывает там не всегда. Он делил обычно свое время между Мандрепорой, Венесуэлой и Флоридой. Но поскольку отец болен, вполне могло быть так, что Джорге чаще теперь бывает на острове, чтобы неотлучно присматривать за делами. Лили содрогнулась при мысли, что увидится с ним опять.
Боже! Я все еще люблю его! – подумала она. Несмотря на то, что я знаю о нем, он все еще обладает надо мной властью. Мне до боли хочется его. Я могу презирать его, даже бояться, но это не меняет дела. Я все равно вся таю от желания при одной мысли о нем.
Так было раньше, и Лили начинала опасаться, что так будет и впредь. Она думала, что, уехав с Мандрепоры, очистится, вырвет его из сердца, но не смогла этого сделать. Она сумела выбросить его из головы, выкинула его из своей жизни, но память о нем сохранялась, не умерла, а только дремала, и сердцем Лили чувствовала, что, как только она опять увидит Джорге, его обаяние покорит ее с прежней силой.
Удастся ли мне сладить с этим? – размышляла в панике Лили. Что мне делать, если и его по-прежнему влечет ко мне? И, напротив, как я отнесусь к тому, если он больше не желает меня?
Ей было всего пять лет, когда она в первый раз решила, что выйдет замуж за Джорге. Сейчас это воспоминание позабавило бы ее, если бы у нее не было таких черных предчувствий о предстоящей встрече.
Мысленно она представила его себе таким же, каким увидела в первый раз, в обществе своей матери на веранде виллы в Мандрепоре. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны тропических деревьев, бросая на него светотени. Высокий, крепкого сложения мужчина в белой рубашке и хлопчатобумажных брюках для верховой езды. Теперь ей казалось, что он совсем не изменился за все эти годы, но она понимала, что и в сорокапятилетнем мужчине она видела прежнего молодого человека. А может, он и правда не изменился. Может быть, он один из тех мужчин, у которых время между зрелостью и старостью останавливается. Она уверена, что у него всегда были эти глубокие борозды от носа к углам рта, темная от загара кожа цвета красного дерева и мешки под глазами – свидетельство о его бурной жизни. Но, как это ни странно, казалось, что все это только усиливало его удивительную привлекательность.
В тот день Лили смотрела на него и чувствовала растущее в груди странное возбуждение. Конечно, она была еще слишком мала, чтобы разобраться в своих чувствах. Она знала только, что больше всего на свете хотела бы пойти к нему, побыть на веранде вместе с ним и матерью. Она проскользнула через зеленую арку, шлепая сандалиями по полу из плит, потом остановилась, неожиданно застыдившись.
– Лили! – воскликнула мать, увидев ее. – Я думала, что ты на пляже с Петси.
В низком мелодичном голосе матери звучало удивление. Она сидела в одном из плетеных кресел в свободном сарафане типа индийского сари. Ее длинные черные волосы рассыпались по обнаженным коричневым плечам, изящные ноги выглядывали из-под ярко раскрашенного шелка, она положила ногу на ногу, так что ее золотистая домашняя туфля на высоком каблуке низко свисала с изгиба ее ноги. Между позолоченными кожаными полосками Лили могла различить ярко-красный педикюр на ногтях. Ее мама, думала она, самая красивая женщина на свете, и ей, пятилетней девочке, страстно хотелось быть похожей на нее. Иногда она пробиралась в комнату матери, уносила пузырек с ярко-красным лаком, старательно раскрашивала им свои ногти, надевала на запястья звенящие браслеты матери, изображая из себя взрослую красавицу, какой была сама Магдалена. Однако на этот раз Лили во все глаза смотрела на мужчину и не отвела от него взгляда, когда отвечала матери.
– Мы вернулись. У Петси заболела голова.
– Вот как! Мне надо будет поговорить с ней! Магдалена выказала явную досаду, и Лили вступилась за няню.
– Она не виновата, мама. Ты не должна сердиться па псе.
– Конечно, сердиться не следует, Магдалена. Это не идет вам. – В этих словах, произнесенных нараспев, прозвучала нотка сарказма, но маленькая перепуганная Лили не заметила этого.
– Лили, иди поиграй в саду, – сказала мать. Лили насупилась.
– Разве это нужно, мама?
– Пусть остается. Она же ничего плохого не делает. – Мужчина протянул жилистую коричневую руку и погладил девочку по волосам.
Она подбежала к лестнице на веранду и села на ступеньку, опустив подбородок на коленки, восхищенно смотрела на него во время их разговора с матерью, довольная уже тем, что ей разрешили остаться.
Ее очарование этим мужчиной продолжалось все годы, она ощущала его и теперь, так же сильно, как и прежде – насколько она могла судить по тому, что сохранилось в ее памяти.
– Кофе, мадам? – вежливо спросила бортпроводница. Лили раскрыла глаза, чуть ли не с удивлением глядя на вышколенную фигуру, склонившуюся возле нее. В последние несколько минут ее мать, умершая пятнадцать лет назад, предстала в ее памяти как живая. Ее мама… и, конечно, Джорге. Всегда Джорге. Лили покачала головой.
– Спасибо, не надо.
Потом снова закрыла глаза, продолжив путешествие в далекое прошлое.
Джорге провел очень много времени на Мандрепоре тем летом и наступившей потом зимой. Лили точно не знала, почему он так неожиданно вошел в их жизнь – кажется, он был деловым партнером отца. Часто он уединялся с отцом в одной из комнат виллы, которую отец использовал в качестве кабинета, а иногда они уезжали вместе на машине отца – единственной тогда на острове, – направляясь, как она думала, на юго-восточную сторону острова, где в трущобах, сделанных из чего попало, включая поржавевшие железные листы, жили туземцы. Но однажды, когда она наблюдала за машиной с верхушки холма на краю их имения, она увидела, что машина, прежде чем скрыться из виду за широкой полосой роскошной вечнозеленой растительности, повернула не на юг, а на север. Лили не представляла себе, куда они могли поехать. Она не знала, что находится на той стороне острова, и хотя территория Мандрепоры равнялась всего пяти квадратным милям, на северной части острова она никогда не была.
Джорге прилетал на Мандрепору на собственном легком самолете и садился на небольшой взлетной полосе, протянувшейся по плоской прибрежной равнине. Это еще больше поднимало его в глазах Лили. Он не останавливался ни на вилле отца, ни в гостинице, а в одной частной вилле, в симпатичном пастельнорозоватом домике, покрытом черепицей и расположенном на одном из заросших лесом холмов. К домику надо было взбираться по каменным ступенькам, обсаженным сладко пахнувшим олеандровым кустарником и другими тропическими растениями. Этот домик всегда напоминал Лили сказку про Гензеля и Гретель – и не только потому, что стены выглядели так, будто были сложены из сахарных плит и украшены лепниной из белого марципана. Она думала, что Фернандо Санчес, которому принадлежал этот домик и которого ей следовало бы называть «дядей Фернандо», был подобием злой ведьмы. Высокий и худощавый, похожий на гончего пса, Фернандо, обожавший пиво, со временем отрастил-таки себе брюшко, которое нависало над поясом брюк. У него был крючковатый нос и клочья преждевременно поседевших волос на гладкой лысине, напоминавшей отполированный грецкий орех. Но Лили не могла оторвать глаз от его синевато-багрового шрама на горле, который и завораживал и отталкивал ее. Голос Фернандо напоминал торопливый хриплый шепот с придыханием.
Отец объяснил, что Фернандо прострелили горло пулей, НО ему повезло, раз он остался в живых. Пуля повредила голосовые связки, пройдя наискосок вниз, и застряла в плече.
Лили вся содрогнулась.
– Это произошло во время войны, папа? – спросила она. Она знала, что ее отец был на войне.
– Думаю, что да, – неуверенно ответил Отто, и только много лет спустя Лили поняла, что это не могло быть правдой.
Жалея Фернандо, Лили не могла заставить себя относиться к нему с симпатией и радоваться, когда «пряничный домик» закрывался, а Фернандо уезжал к себе домой в Южную Америку.
– Почему Джорге живет у него? – спросила она однажды мать. – Почему не у нас? Это было бы более разумно.
Ярко-красные губы Магдалены раздвинулись в улыбке.
– Почему – «разумно»?
– Ему не надо было бы ходить так далеко, чтобы повидаться с папой. Он мог бы занять соседнюю с моей комнату, и наш повар готовил бы ему завтрак.
Магдалена сделала вид, что обдумывает это соображение.
– Да, но у Джорге есть собственная повариха. Она очень расстроится, если он откажется от ее завтраков.
– И вовсе она повариха не Джорге, – возразила Лили. – А дяди Фернандо.
– Но Лили, это практически одно и то же. – Лили это озадачило, а Магдалена продолжала:
– Дядя Фернандо – отец Джорге. Разве ты этого не знаешь?
– Не знаю, – ответила Лили, придя в ужас. Она просто не могла поверить, что такое чудовище, как дядя Фернандо, мог быть чьим-то отцом, тем более Джорге.
– Дядя Фернандо – деловой партнер твоего отца, – объяснила Магдалена. – Ты это знаешь. Ну вот, а Джорге работает на него. Иногда дяде Фернандо нездоровится, он не поспевает управляться со всеми делами, и тогда вместо пего подключается Джорге.
У Лили полегчало на сердце. Было похоже на то, что Джорге станет проводить значительно больше времени на острове. Она размышляла, а что скажет Магдалена, если открыться ей, что она хочет выйти замуж за Джорге, но решила немножко повременить с раскрытием своей тайны. Вместо этого она задала вопрос, который уже много раз задавала. Ей всегда нравился ответ, а теперь он имел для нее особое значение.
– Расскажи мне, как ты познакомилась с папой. Магдалена несколько нетерпеливо откинула назад свои волосы.
– Аз, Лили. Ты так часто слышала об этом, что, наверное, выучила мой рассказ наизусть.
– Расскажи еще раз – пожалуйста!
– Родители твоего отца, жившие в Германии, вывозили кофе. Этот кофе пили в самых лучших кафетериях Европы, от Берлина до Вены. Но они очень пострадали во время войны. Их дом разбомбили, а их дело развалилось. Твой отец приехал в Южную Америку, чтобы начать все сначала. Мой отец – твой дедушка, – помог ему. Они знали друг друга по торговле кофе. Дедушка Висенте занимался политикой и помог достать твоему отцу нужные документы. Когда он приехал в Венесуэлу, мы встретились и полюбили друг друга. Конечно, он был значительно старше меня. Ему было почти сорок, а мне всего семнадцать. Но для нас это не имело значения, а мой отец очень обрадовался, что я вышла замуж за его старого друга.
На губах Лили засветилась улыбка. Это была самая лучшая часть рассказа – что папа был значительно старше мамы и что дедушка Висенте был рад, так как Отто был его старый знакомый. То же будет у нее с Джорге, подумала она. Раз получилось у мамы с папой, почему не может получиться и у нее?
– Расскажи мне, как вы приехали на Мандрепору, – настойчиво попросила она.
– Тут и рассказывать-то нечего. Дедушка Висенте помог папе с арендой острова, а потом мы его выкупили. Мы приехали сюда, построили здесь гостиницу, и папа смог заняться бизнесом с дедушкой Висенте и дядей Фернандо.
Лили не стала спрашивать, в чем заключался этот бизнес. Она подумала, что слушать об этом скучно.
– А Джорге? Ты знала его уже тогда? Щеки Магдалены слегка порозовели.
– Я знала его с детских лет.
Ей следовало бы уже тогда обо все догадаться, подумала Лини, ВСПОМИНАЯ теперь с удивительной ясностью события тех далеких дней и выражение лица матери, когда она произнесла эти слова. Но тогда Лили была лишь маленькой девочкой. Для нее мама и папа составляли единое, неразрывное целое. Ни тогда, ни позже ей не пришло в голову, что Магдалена и Джорге, игравшие вместе в детстве, были в каких-то иных, кроме как в дружеских, отношениях.
То были подлинно идиллические дни, вспоминала Лили. Дни, когда она воспринимала любовь, счастье и безопасность как само собой разумеющееся. Дни до смерти мамы.
Это произошло примерно через год после того, как она в первый раз увидела Джорге, подумала Лили, и ужас той ночи запомнился ей навсегда.
Она припоминала, что ее разбудила какая-то возня – громкие голоса, но не сердитые, а возбужденные, и чьи-то ужасные вопли. Сердце Лили сильно стучало—от страха и от внезапного пробуждения. Она инстинктивно поняла, что происходит что-то жуткое. Лили собралась с духом, вылезла из-под сетки от москитов и босиком пошла к двери. Голоса доносились с нижнего этажа. Лили спустилась вниз, крепко цепляясь за перила деревянной лестницы и тайком подглядывая. В гостиной она увидела отца, который закрыл лицо руками: он не заметил ее.
– Папа! – крикнула она испуганно. – Папа – что случилось?
Казалось, он ее не слышит, но тут в дверях показалась Петси. Она была в ночном халате, и по выражению ее лица Лили поняла, что вопила именно она.
– Петси! – закричала Лили. – Петси, что случилось? – Лили сбежала с лестницы. Но Петси решительно встала на ее пути.
– Нет, мисс Лили. Вам нельзя туда.
– Но я хочу! Хочу к маме…
– Перестаньте, мисс Лили, пойдемте со мной. Там вам не место. Я уложу вас в постель.
Раз в жизни Лили ослушалась свою няню. Нырнув под вытянутую руку Петси, она вбежала в гостиную.
– Папа…
Лили остановилась на пороге как вкопанная. На полу, полузакрытая плетеным ковриком, лежала Магдалена. Рука с ярко-красными ногтями откинута в сторону, вокруг, как подбитая бабочка, разлетелось ярко-красное платье. По полу тек ярко-красный ручеек.
– Мама! – хотелось произнести Лили, но она не смогла вымолвить ни слова и стояла как громом пораженная. К ней подбежала Петси, прижала голову девочки к своему необъятному животу, горестно причитая:
– Я сказала вам не ходить сюда, мисс Лили. Я ведь сказала.
Няня подхватила Лили на руки и понесла ее вверх по лестнице, в детской она отодвинула москитную сетку в сторону и села на кровать, все еще держа Лили на руках, качая ее, как младенца, и беззвучно рыдая.
Лили не мешала ей. Она была смертельно потрясена. Все вокруг померкло – и покраснело. Няня утешала Лили, гладила ее, и для девочки ничего не существовало, кроме теплой груди Петси и ужасного плача и звона в ее собственных ушах.
На следующее утро в детскую пришел отец. Казалось, он до неузнаваемости постарел. Отец присел на кровать рядом с дочерью и стал говорить негромким, совершенно бесстрастным голосом.
– Лили, – начал он. – Ты должна быть мужественной. Мы все должны быть мужественными. Мне надо сообщить тебе что-то ужасное.
Лили промолчала. Ей хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать его слов. В душе она уже знала, что он скажет, но слова сделают все более реальным, погасят последнюю надежду на то, что все виденное вчера – только страшный кошмар. Однако Лили продолжала сидеть, уставившись на отца и чувствуя, как все вокруг рушится.
– Лили, твоя мама умерла, – произнес он. И сразу стало ясно, что никакой надежды не осталось.
Тело Магдалены было отправлено в Венесуэлу для погребения, и постепенно, очень медленно, жизнь на Мандрепоре вошла в свою колею. Петси заменила Лили мать, и хотя девочка изредка плакала по Магдалене ночами, детская жизнестойкость помогла преодолеть Лили ее горе. Но отец так и не оправился и от горя стал еще суровее. Впрочем, Лили знала, как можно справиться с ним: она пускала в ход все свои маленькие хитрости, и он безумно ее любил.
Вскоре после смерти Магдалены Джорге пропал с острова, а в пряничный домик стал наезжать его брат Фабио. Лили спросила у отца, почему к ним не приходит Джорге, но тот ответил просто: «Джорге занят в другом месте», и не стал распространяться на эту тему. Спустя некоторое время Лили привыкла к перемене, как привыкала ко всему остальному, и, хотя она не забыла Джорге, он перестал быть для нее центром мироздания.
И только годы спустя, когда ей исполнилось шестнадцать лет, он опять вернулся в ее жизнь. И все началось сначала.
Теперь, находясь на самолете по дороге домой, в Мандрепору, Лили гадала, не изменится ли что-либо па этот раз. Четыре года назад их разрыв казался окончательным, хотя у нее кровоточило сердце. Она твердо решила, что больше не позволит ему распоряжаться своей жизнью.
Но все же Лили не была убеждена, что ее благим намерениям суждено сбыться. Она не была уверена, что может положиться на саму себя и сдержать клятву, которую дала себе тогда, в день отъезда. Джорге был ее ахиллесовой пятой, так было всегда, и Лили опасалась, что так останется и впредь.
Если он на острове и захочет ее, сможет ли она отказать ему?
Лили очень надеялась, что его там не окажется.
20
Ги де Савиньи стоял в транзитном зале международного аэропорта Барбадоса, всматриваясь в поток пассажиров, которые только что прибыли из Нью-Йорка. Большинство приехало сюда отдыхать, на них были спортивные костюмы или прогулочные платья – куртки, привезенные из ветреного Нью-Йорка, они несли на руках, а также тащили свои чемоданы, сумки, фото– и кинокамеры. Некоторые уже подготовились к карибскому солнцу, надев яркие цветные рубашки с короткими рукавами. Ги догадался, что это местные жители, вернувшиеся на родину. Но пока что он не видел ни одного пассажира, который хотя бы отдаленно напоминал человека, которого он ждал. Одинокую женщину, примерно его возраста. И, наверное, ее будет легко узнать – светловолосая и с голубыми глазами – типичная арийка.
Толпа поредела. Ги поправил свои темные очки, начиная нервничать: а прилетела ли дочь Отто вообще этим рейсом? Он ощутил, как приятные предчувствия начинают сменяться тяжким разочарованием, и подумал, что представившийся шанс был слишком уж хорош, чтобы оказаться реальным. Такого рода удачи у него случаются нечасто. Возможно, фрейлейн Лили Брандт опоздала на этот рейс или изменила планы, а его не успели предупредить. Но аэробус должен был вылететь из Нью-Йорка раньше того, как он поднялся с Мандрепоры. Поэтому фрау Брандт успела бы позвонить на взлетную полосу и отменить свой заказ. Впрочем, может, она и позвонила, а к телефону подошел Мануэль и забыл передать ему о звонке.
Все утро Мануэль был занят перевозкой грузов для Джорге Санчеса. Может быть, ему даже доставило зловредное удовольствие не предупреждать Ги, позволить и тому совершить ненужный и дурацкий полет. Похоже, Мануэля раздосадовало, что накануне после обеда задание от фрау Брандт получил Ги, хотя винить ему было некого, кроме самого себя: он сам не поднялся к телефону и вынудил Ги сделать это. Но все, что связано с Брандтами или Джорге Санчесом, Мануэль рассматривал как свое личное дело – и, конечно, так оно и было раньше. Ги задавал себе вопрос, почему фрау Брандт встретить свою падчерицу попросила именно его. Членов семьи Джорге перевозил на своем личном самолете или иногда просил Мануэля сделать это вместо себя, и логично было бы поступить так и на этот раз.
Ги вздохнул, хотел было повернуться и уйти, когда заметил молодую женщину, привлекшую его внимание совсем по иной причине. Стройная, смуглая, вероятно, латиноамериканского происхождения, одетая просто, но со вкусом – брючный костюм желто-лимонного цвета, через плечо – дамская сумочка фирмы «Ив Сен-Лоран», в руках – дорогая, на вид итальянская кожаная дорожная сумка. За ней плелся на расстоянии двух шагов местный носильщик с чемоданом – тоже с этикеткой фирмы ИСЛ. Тот весь расплылся от удовольствия, но, несмотря на то что был в форменной одежде, он напоминал обычного туземного носильщика, которых берут в тропические экспедиции. Ги не удивился бы, если носильщик вдруг вскинул чемодан себе на голову.
Какая красавица! – подумал Ги… но так ни о чем и не догадался. И только, когда она сама подошла к нему, улыбаясь, до него дошло, кто она такая.
– «Эр перпетуа»? – спросила она негромким приятным голосом. – Я – Лили Брандт. Думаю, вы должны доставить меня в Мандрепору.
Сразу же как Лили сошла с самолета, она почувствована запахи Карибского моря. Нет – даже до этого. Теплый, пропитанный знакомыми ароматами воздух ворвался в самолет, как только открыли люки, ее охватило волнение, связанное не с нервными переживаниями последних месяцев на острове, а с многими другими, более счастливыми днями. Вдыхая этот запах, Лили на минуту забыла, что умирает ее отец, забыла про Джорге, забыла обо всем, кроме одного – она почти дома. Здесь – ее родина. В данный момент все остальное не имело значения.
Приподнятое настроение не покидало ее, когда она получала багаж, и при встрече с пилотом, прилетевшим, чтобы встретить ее: в его сопровождении она прошла на бетонированную площадку, где стоял самолет «Эр перпетуа». Летчик был ей незнаком – смуглый, удивительно привлекательный, в черных брюках и белом форменном кителе, в белой рубашке с капитанскими нашивками, сверкавшими на погонах. Он ей сразу понравился, вызвал мгновенное расположение, что еще более укрепило ее в радостном настроении. Он усадил ее в кресло сразу же за своим и разместил ее багаж. Она же ждала, сгорая от охватившего ее нетерпения. «Самая длинная миля – это последняя миля». Ей пришли на память слова из старинной песни: и досмотр, и проверки перед вылетом казались ей бесконечными. Потом они взлетели, поднявшись над сверкающей поверхностью серебристо-голубого моря, пролетев с беззаботной легкостью над авиалайнером, доставившим ее из Нью-Йорка, которому этой легкости недоставало. Взмывая и проваливаясь на воздушных подушках, они словно парили на спине морской птицы, а не на сделанной человеком машине.
– Вы здесь уже давно? – спросила Лили.
Он полуобернулся, непонимающе взглянул на нее, и Лили рассмеялась собственной глупости. Конечно, он не мог расслышать, что она сказала, – на нем был шлем, и он мог слышать только голоса радиосвязи. Она, извиняясь, махнула рукой, показывая, что поняла свой промах, и откинулась на спинку кресла. Но вскоре она заметила, что он возится с кнопками на контрольной доске, вынимая и втыкая контакты в гнезде, а потом с усмешкой передал ей такой же шлем, как у себя.
– Ах… спасибо, – вырвалось у Лили.
Шлем она надевала и раньше – когда летала с Джорге, – но это было очень давно. Она потратила минуту или две, чтобы как следует надеть его, заправила длинные черные волосы за уши, чтобы наушники плотно прилегали к ушам, и нашла нужный уровень микрофона.
– Спасибо, – сказала она. – Я забыла, что вы не можете меня услышать. Мне хотелось знать, давно ли вы здесь?
– Нет, я – новичок. Меньше двух недель. – Микрофон добавлял солидности его и без того басистому голосу.
– Я так и подумала, я вас раньше не видела. Вам здесь нравится?
– Солнце, море и пустынные пляжи? Разве это может не нравится! Как я понимаю, здесь ваш дом?
– Да, я тут родилась. Теперь живу в Нью-Йорке.
– Разница!
– Еще бы. Там – настоящая зима.
– А я три недели назад был в Англии. Тоже довольно холодно. Неудивительно, что вы захотели приехать домой, чтобы немного погреться на солнышке.
– О… не совсем из-за этого, – произнесла Лили и смолкла: от острого напоминания о реальной действительности радужные пузыри эйфории лопнули.
– Чем вы занимаетесь в Нью-Йорке? – спросил он, не заметив неожиданно охватившего ее смятения.
– Издательским делом. Информацией и рекламой. Довольно приятное занятие, но утомительное. Масса деловых обедов и приемов с шампанским.
– Тяжко! – отозвался он с иронией.
– Понимаю вашу иронию, – уныло отозвалась Лили. – Я действительно избалована.
– Убежден, что это не так. Просто в этом беда таких видов работы, как ваша и моя. Для всех они кажутся очень привлекательными, кроме людей, которые их выполняют. Реальное положение вещей совершенно иное.
Толпа поредела. Ги поправил свои темные очки, начиная нервничать: а прилетела ли дочь Отто вообще этим рейсом? Он ощутил, как приятные предчувствия начинают сменяться тяжким разочарованием, и подумал, что представившийся шанс был слишком уж хорош, чтобы оказаться реальным. Такого рода удачи у него случаются нечасто. Возможно, фрейлейн Лили Брандт опоздала на этот рейс или изменила планы, а его не успели предупредить. Но аэробус должен был вылететь из Нью-Йорка раньше того, как он поднялся с Мандрепоры. Поэтому фрау Брандт успела бы позвонить на взлетную полосу и отменить свой заказ. Впрочем, может, она и позвонила, а к телефону подошел Мануэль и забыл передать ему о звонке.
Все утро Мануэль был занят перевозкой грузов для Джорге Санчеса. Может быть, ему даже доставило зловредное удовольствие не предупреждать Ги, позволить и тому совершить ненужный и дурацкий полет. Похоже, Мануэля раздосадовало, что накануне после обеда задание от фрау Брандт получил Ги, хотя винить ему было некого, кроме самого себя: он сам не поднялся к телефону и вынудил Ги сделать это. Но все, что связано с Брандтами или Джорге Санчесом, Мануэль рассматривал как свое личное дело – и, конечно, так оно и было раньше. Ги задавал себе вопрос, почему фрау Брандт встретить свою падчерицу попросила именно его. Членов семьи Джорге перевозил на своем личном самолете или иногда просил Мануэля сделать это вместо себя, и логично было бы поступить так и на этот раз.
Ги вздохнул, хотел было повернуться и уйти, когда заметил молодую женщину, привлекшую его внимание совсем по иной причине. Стройная, смуглая, вероятно, латиноамериканского происхождения, одетая просто, но со вкусом – брючный костюм желто-лимонного цвета, через плечо – дамская сумочка фирмы «Ив Сен-Лоран», в руках – дорогая, на вид итальянская кожаная дорожная сумка. За ней плелся на расстоянии двух шагов местный носильщик с чемоданом – тоже с этикеткой фирмы ИСЛ. Тот весь расплылся от удовольствия, но, несмотря на то что был в форменной одежде, он напоминал обычного туземного носильщика, которых берут в тропические экспедиции. Ги не удивился бы, если носильщик вдруг вскинул чемодан себе на голову.
Какая красавица! – подумал Ги… но так ни о чем и не догадался. И только, когда она сама подошла к нему, улыбаясь, до него дошло, кто она такая.
– «Эр перпетуа»? – спросила она негромким приятным голосом. – Я – Лили Брандт. Думаю, вы должны доставить меня в Мандрепору.
Сразу же как Лили сошла с самолета, она почувствована запахи Карибского моря. Нет – даже до этого. Теплый, пропитанный знакомыми ароматами воздух ворвался в самолет, как только открыли люки, ее охватило волнение, связанное не с нервными переживаниями последних месяцев на острове, а с многими другими, более счастливыми днями. Вдыхая этот запах, Лили на минуту забыла, что умирает ее отец, забыла про Джорге, забыла обо всем, кроме одного – она почти дома. Здесь – ее родина. В данный момент все остальное не имело значения.
Приподнятое настроение не покидало ее, когда она получала багаж, и при встрече с пилотом, прилетевшим, чтобы встретить ее: в его сопровождении она прошла на бетонированную площадку, где стоял самолет «Эр перпетуа». Летчик был ей незнаком – смуглый, удивительно привлекательный, в черных брюках и белом форменном кителе, в белой рубашке с капитанскими нашивками, сверкавшими на погонах. Он ей сразу понравился, вызвал мгновенное расположение, что еще более укрепило ее в радостном настроении. Он усадил ее в кресло сразу же за своим и разместил ее багаж. Она же ждала, сгорая от охватившего ее нетерпения. «Самая длинная миля – это последняя миля». Ей пришли на память слова из старинной песни: и досмотр, и проверки перед вылетом казались ей бесконечными. Потом они взлетели, поднявшись над сверкающей поверхностью серебристо-голубого моря, пролетев с беззаботной легкостью над авиалайнером, доставившим ее из Нью-Йорка, которому этой легкости недоставало. Взмывая и проваливаясь на воздушных подушках, они словно парили на спине морской птицы, а не на сделанной человеком машине.
– Вы здесь уже давно? – спросила Лили.
Он полуобернулся, непонимающе взглянул на нее, и Лили рассмеялась собственной глупости. Конечно, он не мог расслышать, что она сказала, – на нем был шлем, и он мог слышать только голоса радиосвязи. Она, извиняясь, махнула рукой, показывая, что поняла свой промах, и откинулась на спинку кресла. Но вскоре она заметила, что он возится с кнопками на контрольной доске, вынимая и втыкая контакты в гнезде, а потом с усмешкой передал ей такой же шлем, как у себя.
– Ах… спасибо, – вырвалось у Лили.
Шлем она надевала и раньше – когда летала с Джорге, – но это было очень давно. Она потратила минуту или две, чтобы как следует надеть его, заправила длинные черные волосы за уши, чтобы наушники плотно прилегали к ушам, и нашла нужный уровень микрофона.
– Спасибо, – сказала она. – Я забыла, что вы не можете меня услышать. Мне хотелось знать, давно ли вы здесь?
– Нет, я – новичок. Меньше двух недель. – Микрофон добавлял солидности его и без того басистому голосу.
– Я так и подумала, я вас раньше не видела. Вам здесь нравится?
– Солнце, море и пустынные пляжи? Разве это может не нравится! Как я понимаю, здесь ваш дом?
– Да, я тут родилась. Теперь живу в Нью-Йорке.
– Разница!
– Еще бы. Там – настоящая зима.
– А я три недели назад был в Англии. Тоже довольно холодно. Неудивительно, что вы захотели приехать домой, чтобы немного погреться на солнышке.
– О… не совсем из-за этого, – произнесла Лили и смолкла: от острого напоминания о реальной действительности радужные пузыри эйфории лопнули.
– Чем вы занимаетесь в Нью-Йорке? – спросил он, не заметив неожиданно охватившего ее смятения.
– Издательским делом. Информацией и рекламой. Довольно приятное занятие, но утомительное. Масса деловых обедов и приемов с шампанским.
– Тяжко! – отозвался он с иронией.
– Понимаю вашу иронию, – уныло отозвалась Лили. – Я действительно избалована.
– Убежден, что это не так. Просто в этом беда таких видов работы, как ваша и моя. Для всех они кажутся очень привлекательными, кроме людей, которые их выполняют. Реальное положение вещей совершенно иное.