Таннер Дженет. Возвращенный рай

   Она откинула назад голову, зажмурилась и рассмеялась.
   – Лили! – резко одернул он.
   – Если бы вы только знали! Если бы дело было только в этом… – Она внезапно оборвала смех, встряхнула головой. – Поверьте мне, Ги, я хотела бы избавиться от значительно большего, чем просто от медленной пытки смотреть, как умирает отец.
   Он почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы.
   – А именно?
   Она опять тряхнула головой.
   – Ну, нет, вам незачем задумываться над моими проблемами, да я и сама не хочу говорить о них.
   Последние слова она отбарабанила отчетливо и резко; ее захватили эмоции, подумал он вначале, но потом понял, что у нее начали стучать зубы.
   – Я все-таки думаю, что мне надо проводить вас домой. – Ги прошел к тому месту, где они оставили одежду, надел шорты поверх плавок, которые практически уже высохли, поднял с песка ее юбку и туфли и принес их; она продолжала оставаться неподвижной, но уже сидела на песке, крепко сжав руки вокруг колен. Изредка ее била дрожь.
   – Пойдемте, – предложил он.
   Она послушно встала, взяла у него юбку, запахнула ее вокруг талии, но ее пальцы слишком дрожали, и она не могла застегнуть пуговички, ему пришлось помочь ей. Делая это, он особенно оценил, какая у нее прекрасная фигурка, но старался не обнаруживать своих восторгов. Лили скользнула ногами в туфли. Он полуобнял ее простым дружеским объятием, борясь с охватывающим его волнением.
   По дороге она вдруг остановилась, посмотрела на него.
   – Вам не надо идти ко мне домой. Теперь я уже доберусь сама.
   И вдруг его охватило совсем иное чувство, отличное от того, которое его привело на остров: все его существо пронзило страстное беспокойство и влечение к ней.
   – Я бы предпочел сам убедиться в этом, – произнес он, еще крепче сжимая ее талию и увлекая ее вперед.
   Лили не стала больше возражать, и они продолжили свой путь в тишине. Ги раздумывал о том, удастся ли ему попасть на виллу. Когда он ее подведет к двери, у него не будет больше предлога идти дальше, но ему сейчас представился прекрасный случай – возможно, самый лучший из всех, которые ему еще выпадут, – и он не был намерен не воспользоваться им.
   – Вы были очень любезны. Не могу ли я предложить вам рюмочку или еще что-нибудь перед тем, как вы уйдете?
   Лили произнесла это сдержанно, официально, он ничего не знал об обуревавших ее чувствах, ее чуть ли не паническом состоянии при мысли о том, что надо будет опять возвращаться ко всем разговорам, которые, как ей казалось, она навсегда смыла с себя в океане. При нем чернота, окружившая ее, отошла несколько в сторону, стала не такой уж навязчивой. Когда он уйдет, то не останется ничего между нею и жестокой реальностью, от которой она захотела было отделаться. С неприятной уверенностью Лили также думала и о том, что Джорге опять придет навестить ее. Он не из тех, кого можно отвадить холодным приемом. Это лишь раззадорит его. И если прав отец, то у него больше оснований, чем она предполагала раньше, оставаться поблизости. Лили просто ужаснулась при мысли, что может встретиться с ним еще раз, чувствуя, что она менее способна, чем еще вчера, справиться с эмоциями, которые он будил в ней, и ужасно боялась, что не устоит и не воспротивится ему.
   Ги посмотрел на нее и увидел глубину чувств, отразившуюся в ее блестящих черных глазах, которая противоречила тону ее голоса, он совершенно не понимал, чем была порождена такая взволнованность.
   – Спасибо, – ответил он в тон ей, стараясь говорить тоже спокойно, хотя замеченное им волнение порождало в нем почему-то приподнятое настроение. – Я не против пропустить рюмочку.
 
   Вилла дремала в послеобеденной жаре. Ничто не шелохнулось, пока Лили шла с Ги по дорожке к увитой зеленью вьющихся кустов веранде.
   Он чувствовал, как нарастает ее напряженность, ощущал почти физически, но ее, по крайней мере, перестала трясти дрожь.
   – Заходите, – пригласила она.
   В том месте, где комната переходила в веранду, стояло кресло, приготовленное как бы для инвалида, но в нем никто не сидел. Гостиная была безлюдна.
   – Не знаю, куда все подевались, – неуверенно произнесла Лили. – Возможно, отдыхают. Что бы вы хотели выпить?
   – А что вы можете предложить?
   – Практически все что угодно. Вот свежий, только что приготовленный лимонад. Но вы, наверное, хотите чего-нибудь покрепче.
   – Думаю, большой крепости здесь не водится, но все же нет ли у вас коньяка?
   – Мне кажется, есть… – Она скрылась в полутемной гостиной, а он в нерешительности замер на веранде, как это ни странно, не желая, – хотя подошел самый подходящий момент, – злоупотреблять гостеприимством, как он планировал.
   Она вскоре возвратилась с бутылкой и бокалом.
   – Как вот этот? Я не очень разбираюсь в коньяках. Папа обычно разбавляет его, но… Она передала Ги бутылку, чтобы он ее посмотрел, и волосы на его голове зашевелились.
   Бутылка, которую Лили подала, была из зеленого стекла с хорошо знакомой ему этикеткой. «Шато де Савиньи».
   Он взял у нее бутылку, повертел ее в руках, обтирая налет пыли вокруг горлышка. Старый «Шато де Савиньи». Очень старый. Двадцать – тридцать – сорок лет выдержки. Он почувствовал это своими печенками.
   – Где вы ее взяли?! – спросил он, едва способный сдержать охватившее его возбуждение.
   – Не знаю. Думаю, она давно лежит у отца в погребе. Он только вчера попросил, чтобы принесли бутылку такого коньяка. Разве вам не нравится?
   – Нравится. Прекрасный коньяк. – Ги попытался произнести это уклончивым тоном. Она явно не заметила связи между его именем и названием бутылки – вероятно, просто не обратила внимания.
   – Не нальете ли вы себе сами? – предложила Лили. – Я еще не совсем в себе. Лучше выпью лимонада. Через минутку я возвращусь.
   – Думаю, вы могли бы выпить кое-что и покрепче лимонада, – предложил он.
   – Возможно, добавлю в него водки. Берите сами лед – он стоит в бочоночке на баре.
   Ги слабо улыбнулся, представив себе возмущение деда, если бы при нем предложили добавить льда в его драгоценный коньяк. Что это, вошло в привычку здесь, или просто Лили не знает, как пьют коньяк?
   Но приглашение взять себе льда, дало ему повод войти в гостиную. Все еще держа бутылку с этикеткой семейного поместья, Ги вошел в комнату.
   После яркого солнечного света на улице он сначала мало что увидел, кроме силуэтов и теней. Он заморгал, стараясь поскорее освоиться с полутьмой. В его распоряжении имелось всего несколько минут, не больше, чтобы определить, действительно ли произведения искусства, которые видел здесь Билл, украдены из замка де Савиньи. Теперь, подержав в руках фирменную бутылку, он был практически убежден в этом, но ему хотелось неопровержимых доказательств.
   Сперва он увидел подсвечники, тускло поблескивающие на комоде. Он взял один в руку, взвешивая его на глаз. Крепкий, тяжелый, вполне похожий на подсвечники, которые описывал дедушка. Потом вдруг между подсвечниками Ги увидел небольшую бронзовую статуэтку. От возбуждения у него перехватило дыхание. Эти вещи являются его фамильным наследством. Он был в этом уверен. Но доказать это будет не так-то просто. Ги поспешно огляделся по сторонам. Его глаза уже привыкли к сумраку, и он понял, что, как и говорил Билл, гостиная была действительно забита сокровищами. Часы эпохи Людовика XIV, подставка, чтобы гасить свечи, небольшая шкатулка розового дерева, отделанная слоновой костью, – все прекрасное, очень ценное, но не настолько уникальное, чтобы не сомневаться: это именно собственность де Савиньи, если, конечно, забыть сам факт, что все они собраны в одном месте.
   И потом он увидел его, висевшего на стене, в таком положении, что даже небольшое количество света в гостиной заставляло его гореть огнем. Триптих. Он быстро пересек комнату и убедился, что это тот самый триптих, который когда-то украшал стены семейного поместья. Это легко было установить по фотографиям деда – по сценам из жизни Орлеанской девы, которые не повторялись в других триптихах, насколько было ему известно. Он, как зачарованный, смотрел на эту красоту, пробуждавшую в нем чувство соприкосновения с историей. Его собственной причастности к истории – истории его семьи, к наследию, которое передавалось из рук в руки, от поколения к поколению. Для него, возможно, этот момент стал наиболее волнующим во всей его жизни, а также наиболее неожиданным. Он воспитывался среди антикварных вещей, которыми был наполнен магазинчик его матери, но ни одна из них не произвела на него такого же впечатления. Но ведь, с другой стороны, никогда до этого он не сталкивался с вещью, которая фактически принадлежала ему, – и не просто переходя от деда, а от дедов его деда.
   – Ах, вы любуетесь моим триптихом?
   Ги не слышал, как Лили возвратилась в комнату. Теперь он повернулся и увидел ее в дверях со стаканом лимонада в руке. Она набросила на себя ситцевую рубашку большого размера, и от этого казалась еще более уязвимой и хрупкой, чем прежде.
   – Ваш триптих? Она засмеялась.
   – Так всегда говорит папа. Этот триптих мне всегда нравился, с детских лет.
   – Он великолепен. Но у вас здесь собрано много великолепных предметов. Ваш отец, верно, коллекционер.
   – Ну, я не назвала бы его коллекционером в полном смысле этого слова. Во всяком случае, я не знаю, чтобы он что-то собирал. Эти предметы всегда были у нас—всегда на моей памяти. Думаю, он мог привезти их с собой, когда приехал сюда.
   – Из Германии? Но, мне показалось, вы сказали, что его дом был полностью разрушен.
   – Он-таки и был разрушен. Но сокровища, вероятно, были где-то укрыты, когда пошли бомбардировки. И я намерена и Дальше хорошенько заботиться о них. В конце концов, может случиться так, они останутся единственным моим достоянием.
   Он быстро взглянул на нее, она нервно хихикнула.
   – Довольно об этом. Вы достаточно натерпелись за один день – от меня и моих нервов. Нашли ли вы лед?
   – Нет, он мне не нужен. Спасибо.
   Но коньяка ему хотелось выпить. О, Господи, как же не хотеть свой собственный коньяк! Ги с нежностью отпивал его, зная, что выпивать одним залпом очень выдержанный, очень старый коньяк де Савиньи нельзя, надо относиться к нему как к лекарственному, божественному напитку.
   – Ваш отец?.. – начал он вопросительно.
   – Он отдыхает. Я заглянула к нему, он спит.
   – А… – Значит, сегодня он не увидит Отто. – В любом случае, спасибо за угощение.
   – Спасибо, что вы спасли мне жизнь. Я поступила очень глупо. Сожалею об этом. – Она выглядела такой маленькой и такой бесконечно обворожительной в своей не по размеру большой рубашке, сжимая в ладонях стакан только что приготовленного лимонада.
   Ги неожиданно охватило чувство жалости к ней, но он не позволил себе поддаться ему.
   – Может быть, вы разрешите мне как-нибудь угостить вас? – спросил он, почти не ожидая, что она согласится.
   Но она неожиданно кивнула.
   – Это было бы приятно. С удовольствием.
   – Хотите сегодня? – спросил он.
   – Нет, не сегодня. Скажу совершенно откровенно, что чувствую себя неважно. Может быть, завтра?
   – Прекрасно. На другой стороне острова имеется бар…
   – Джонни Шовелноуза?
   – Да. Может быть, он не совсем в вашем духе, но…
   – У Джонни Шовелноуза отлично. Мне там нравится – хотя папа разгневался бы, если б узнал, что я туда ходила. Послушайте, не трудитесь и не заходите за мной. Я сама загляну к вам. Ведь ваш домик по пути туда, правда?
   – Да, но…
   – Если я окончательно расшалюсь, то вы меня опять проводите. Успокоит ли это вашу мужскую гордость?
   Он тряхнул головой, рассмеялся. Лили, казалось, снова обрела непринужденное очарование, которое он отметил в ней еще в самолете. Теперь трудно было поверить, что эта девушка и истерзанная душа, которую он едва спас в море, одно и то же лицо.
   – Значит, увижу вас завтра вечером. Если не возникнет какая-нибудь неожиданная работа. Но коль это случится, я вас предупрежу.
   Он допил коньяк, поставил бокал на стол и направился на открытую веранду. Обернувшись, он увидел в комнате Лили, такую очаровательную, что вся его душа просто сжалась от восторга: триптих, который так сиял, что, казалось, вокруг фигуры, привязанной к столбу, опять разгорелся костер. Волосы той девушки были коротко подстрижены, как у юноши, и все же в тот момент Ги показалось в результате какого-то светового эффекта, что чертами лица горевшая на костре святая Дева напоминала Лили.
 
   Ги сидел на веранде своего домика, глядя в сгущавшиеся сумерки, у его локтя стоял стакан.
   Он уже порядочно выпил с тех пор, как возвратился домой с виллы, но остался совершенно трезвым: алкоголь не изменил настроения, которое его охватило.
   Он должен ликовать, говорил Ги сам себе. Теперь он получил нужные доказательства, чтобы передать фон Райнгарда суду – если тот протянет до этого – и потребовать возвращения украденного семейного наследства. Но никакого ликования он не испытывал, только смятение – вихрь эмоций, которых он не испытывал раньше. И он знал, что причиной тому Лили.
   Ги хотел торжества справедливости для своей семьи – всей душой хотел этого, – чувствовал, что обязан рассчитаться за несправедливость и зло, которые были причинены более тридцати лет назад. Но если он сдержит слово и выполнит эту миссию, то погубит Лили. Сознание этого разрывало ему сердце. Перед глазами его в сгущающихся сумерках стояло прекрасное лицо, измученное лицо, и слышался ее голос, негромкий и хриплый: «Дело не в том, что мне хотелось умереть… Мне просто не хотелось жить дальше», который, казалось, доносился из трескотни цикад южной ночи.
   Он мог бы обойтись и без всех этих осложнений, размышлял Ги с некоторой долей гнева. Ему стоило отбросить все в сторону и сконцентрироваться на том, ради чего он приехал сюда. Ох, нет, это не так-то легко сделать.
   С глубоким вздохом Ги потянулся за бутылкой и опять наполнил стакан.

25

   На следующее утро Лили решила наконец выполнить данное себе обещание посетить Джози. Отто принял значительно большую дозу лекарств, чем в предшествовавшие вечера, и все еще спал. Поэтому ей не надо было объяснять, куда она направляется. Ему вряд ли понравилось, если б он узнал, что Лили отправляется к своей старой подружке, но ей хотелось повидаться с Джози, и в любом случае после вчерашнего происшествия, считала Лили, ей не стоит оставаться одной.
   Лили все еще с трудом верила тому, что она выкинула – почти что натворила вчера. Никогда в жизни ей не приходила мысль о самоубийстве, и теперь память о странном летаргическом трансе, от которого она чуть не погибла, казалась ей устрашающей и необъяснимой. Если б не Ги, сейчас ее уже не было бы в живых: как просто и как ужасно. Поэтому теперь она не была уверена, что сможет когда-нибудь опять полностью доверять себе.
   Хибарка, где жила Джози со своим мужем Абелем, находилась на самом краю трущоб, и Лили порадовалась этому. Место не из самых приятных на острове – все эти лепящиеся друг к другу лачуги из поржавевших железных листов, неприятные запахи пригоревшего масла и пота, отсутствие канализации и нормальных стоков и люди, жившие в страшной тесноте. Когда-то Лили дала себе зарок, что в один прекрасный день она позаботится об улучшении этих жилищ местных жителей, но теперь она осознала с грустью, что такой день не наступит никогда.
   Джози стирала в корыте возле своей хибарки и развешивала белье, чтобы просушить его на солнце, когда заметила, что к домику подходит Лили. Она бросила белье в корыто, подхватила на руки Уинстона и побежала навстречу Лили, широкая улыбка осветила ее круглое симпатичное лицо.
   – Лили, Лили! Просто не верится! Ты прилетела домой! Абель сказал, что слышал о твоем приезде, но я подумала, что он опять слишком наклюкался рому!
   Две девушки крепко обнялись, зажав меж собой малютку Уинстона.
   – Конечно, я приехала, – отозвалась Лили. – Решила сделать это сразу же после получения твоего письма. Я так благодарна, что ты написала мне, Джози.
   – Ну, я подумала, что ты должна узнать об этом, хотя Абель считал, что я вмешиваюсь и поступаю неправильно.
   – Разве это вмешательство. Я бы никогда не простила себе, если б опоздала.
   – Как он? – спросила Джози, и ее смуглое лицо стало серьезным.
   – Он действительно очень плох. Но давай не будем говорить о папе. Давай поговорим о тебе. Расскажи мне все свои новости.
   – Ну, как ты видишь, у меня скоро родится второй ребенок – очень скоро! – Джози ласково похлопала себя по огромному животу под платьем яркой окраски и опять улыбнулась. – Примерно через пару недель, Лили, и я надеюсь, что, может, ты поговоришь со своим отцом обо мне. Мне бы хотелось родить ребенка здесь, но ты знаешь порядки…
   Лили покривилась… Она знала, что местные жители должны выезжать с Мандрепоры на время родов, чтобы новое поколение жителей не претендовало на права уроженцев Мандрепоры. Ей это представлялось очень несправедливым и ненужным, но она не была уверена, что может тут чем-либо помочь.
   – Не думаю, что папа сейчас в состоянии принять решение по такому вопросу, как этот, Джози, – произнесла она извиняющимся тоном. – Я постараюсь поговорить с ним, если представится возможность, но обещать ничего не могу. Могу лишь посоветовать тебе родить раньше времени, чтобы о сроках никто не знал.
   Джози засмеялась.
   – Мне и правда хотелось поступить именно так, Лили, – ради самой себя и малютки. Сейчас я себя чувствую неважно. Наверное, родится очень крупный ребенок.
   Девушки сидели на солнце и болтали, но впервые за всю жизнь Лили ясно почувствовала неравенство между ними, и это ее огорчило. Когда-то они были очень близки. Теперь их жизни развивались по совершенно разным направлениям. Но несмотря на то, что у Джози всего было гораздо меньше, Лили завидовала ей. Что значат деньги и имущество? Они не дали ей ничего, кроме душевной боли и разочарований, в то время как Джози вполне была довольна мужчиной, которого полюбила, обожала своего ребенка и ждала другое дитя. Лили воспринимала все это болезненно, ей хотелось такого же безусловного счастья.
   – А теперь твоя очередь, – завершила Джози рассказ о своих новостях. – Как тебе в Нью-Йорке?
   – Что там рассказывать. – Разве могла Лили обрисовать тот, совершенно другой, мир девушке, которая практически никогда не покидала остров? – Я хожу на работу, а в конце дня возвращаюсь в квартиру…
   – В собственную квартиру?
   – Да.
   – Представляю – собственная квартира! – воскликнула восхищенная Джози. – А ухажеры?
   – Ничего серьезного.
   Джози отогнала муху, которая села на Уинстона.
   – Встречалась ты с Джорге? – спросила она, не глядя на Лили.
   – Да.
   – И?..
   – Джози, между мною и Джорге все кончено. Ты это знаешь.
   – Разве? Я так не думала, – откровенно призналась Джози.
   Лили помолчала в нерешительности.
   – Вот как… ты когда-нибудь слышала о деловых интересах Джорге? – спросила она, запинающимся голосом. – Например, о том, что он делает на Мандрепоре и зачем летает во Флориду?
   Джози покачала головой.
   – В поселке наверняка говорят об этом, – настаивала Лили.
   Выражение на лице Джози стало замкнутым.
   – Я не слушаю сплетен, Лили. Безопаснее ни о чем не знать.
   И она воспротивилась тому, чтобы быть дальше втянутой в обсуждение этого вопроса.
   – Ладно, думаю, мне пора возвращаться домой, – произнесла наконец Лили. – Папа мог проснуться и теперь гадает, куда я подевалась. Сегодня вечером я собираюсь погулять. Пойду в бар Джонни Шовелноуза.
   Глаза Джози округлились.
   – С кем же ты пойдешь туда?
   – С новым пилотом, который занимается перевозкой пассажиров. Его зовут Ги де Савиньи.
   – Будь осторожней, Лили. Джорге не понравится, если тебя увидят с кем-нибудь другим.
   – Джорге это не касается, – отрезала Лили.
   Но когда она удалялась из раскаленного и провонявшего поселка, она подумала об этом с большим беспокойством. Джози права. Если Джорге узнает, что она встречается с кем-то другим, это ему не понравится. Но она должна доказать ему, что он больше не властен над ней. Да, в любом случае, подумала она, хотя Джорге и опасный человек, Ги де Савиньи сумеет постоять за себя.
 
   Бар Джонни Шовелноуза располагался на самой кромке мыса, выдававшегося в океан, на близком расстоянии от причалов и гостиницы. Крыша из тростника покрывала центральную часть бара, отбрасывая спасительную тень на высокие сиденья, расставленные со всех четырех сторон от стойки, а мелкие зонтики из тростника защищали от солнца столики, разбросанные вокруг и на самом пляже.
   Пожалуй, бар представлял собой наиболее уютное местечко на всей Мандрепоре. Здесь частенько звучала музыка: включали радиолу или играл заезжий гитарист, и всегда был под рукой Джонни Шовелноуз, чтобы рассказывать клиентам необычайные истории об острове. Для тех, кто хотел не только выпить, но и поесть, готовились знаменитые жареные пирожки с начинкой из курятины с картошкой, завернутые в вощеную бумагу. В непринужденной, веселой обстановке обитатели острова похлопывали по плечам приезжих – посетителей гостиницы, а с наступлением ночи музыка звучала все громче, а разговоры становились все более горячими.
   В прежние дни этот бар привлекал Лили, как освещенные оконные рамы привлекают ночью мотыльков.
   Порой, еще будучи ребенком, она крадучись уходила из дома поздно вечером и из-под укрытия пальмовых деревьев издали наблюдала за вольным поведением людей в баре. Потом она достаточно осмелела, чтобы заходить в бар с Джози: они взбирались на высокие стулья, надеясь, что никто не рискнет рассказать об этом Отто, вызвав его гнев. И конечно, она бывала там с Джорге… Однако сегодня этот яркий оазис света и музыки не казался ей привлекательным – ее нервы были на взводе.
   – Вы здесь бывали раньше? – спросила она Ги, когда он принес ей холодный коктейль «Пиммс» к столику.
   – Раз или два, – признался он.
   – Один или с другими пилотами?
   – Какими другими пилотами?! Из пилотов тут только один Мануэль, но он не проявляет дружелюбия.
   – Это верно. Он в каком-то смысле бирюк. Лили не добавила, что тот один из подручных Джорге. Она не хотела даже думать о Джорге, не только говорить о нем, хотя теперь, узнав столько нового, она поневоле задавалась вопросом, а не замешан ли и Мануэль каким-либо образом в незаконную деятельность Джорге и не объясняет ли это до некоторой степени его отчужденность. Наркотики надо привозить и увозить, и Джорге при всем желании не мог делать все сам – если он вообще делал что-нибудь лично. Он был господином и повелителем, подумала она. А сама переброска наркотиков осуществлялась яхтами и самолетами, когда рисковал кто-то другой.
   Она посмотрела на Ги. Можно ли допустить, что он тоже принадлежит к какому-то картелю? Она не верила в это, – ей казалось почти невозможным, чтобы он якшался с подонками, но кто знает? Ей бы никогда и в голову не пришло, что ее отец или дедушка Висенте могут заниматься наркотиками. До чего же можно ошибаться.
   – Как чувствует себя сегодня ваш отец? – спросил Ги, поудобнее устраиваясь на кресле из белого пластика и вытягивая ноги. Она обратила внимание, что на нем были хлопчатобумажные брюки светло-серого цвета и ярко-желтая спортивная рубашка; ей было приятно, что он не надел белую. Белая напомнила бы ей о Джорге.
   – Сегодня после обеда ему стало несколько лучше, – ответила она. – Впрочем, о его состоянии трудно судить. Он не сдается. Когда возможно, он скрывает свое подлинное самочувствие – ему не нравится, когда с ним нянчатся… Но, наверное, вы это заметили.
   – Я не знаком с вашим отцом. – Он глотнул свой коктейль, потом добавил как бы между прочим. – Мне бы хотелось увидеть его. Полагаю, он интересный человек.
   Лили кивнула.
   – Это верно. Он всегда казался мне олицетворением власти и силы. Сейчас его трудно узнать.
   – А нет ли у него желания перед смертью съездить на родину, посмотреть на свою Германию?
   – Он никогда не говорил об этом. Я уже сказала вам – его дом был разрушен во время войны, а другие члены семьи убиты, насколько я знаю. Никто из них не приезжал сюда погостить, и он никогда не говорил о том, что у него кто-то остался в Германии. – Она замолчала, прикусив губу, впервые задав себе вопрос о том, почему она так мало знает о родственниках отца.
   – Полагаю, он принимал участие в войне, – предположил Ги.
   – Да, конечно. Он служил генералом. – Она вдруг почувствовала напряженность во всей его фигуре, и ее охватило чувство неловкости. Но он служил в армии, – быстро добавила она. – Не в СС, гестапо или еще где.
   – Ах, генерал. И где же он воевал? На русском фронте? Или в пустыне, с Роммелем?
   – Думаю, что большую часть войны он провел во Франции. – От волнения она покрылась розовыми пятнами. – Не столько в боевых операциях – сколько, скажем так, в администрации.
   – Действительно, мир тесен. Ведь я частично француз. – Ги произнес это легко, не заостряя внимания, но внимательно наблюдая за ней.
   – Конечно же… ваша фамилия… я об этом не подумала! – воскликнула она довольно живо, но он видел, что она не догадалась, с кем имеет дело. Просто в ее словах прозвучала некоторая неловкость, вполне естественная для девушки, в жилах которой текла немецкая кровь, что делало ее уязвимой в отношении несмываемой вины ее соотечественников за содеянное. Но она явно не знала о происхождении сокровищ, попавших к ее отцу.