Страница:
– Отец дома?
– Дома, Лили. Но я не уверена, что… Вы знаете, он заболел. Думаю, он сейчас отдыхает.
– Тогда позови фрау Брандт, – попросила Лили.
– Да, конечно, поговорите с фрау Брандт, мисс Лили. – В голосе Петси послышалось явное облегчение. – Я приглашу ее. Ах, как я рада…
Пока ждала, Лили опять глотнула джина. Она немного успокоилась – голос Петси подействовал на нее благотворно.
Она слышала голоса – очень далекие и не смогла разобрать, что они говорили, потом – как будто шаги по плиточному полу. И потом необычно четко, словно она находилась в соседней комнате, а не где-то у черта на куличках, донесся голос Ингрид.
– Лили.
Один звук голоса оживил в ее воображении образ Ингрид. Мысленно Лили видела, как она стоит там, держа трубку в своей холеной руке, унизанной кольцами, слегка постукивая по ней ноготками, выкрашенными в цвет бледно-розового жемчуга. Ингрид было пятьдесят шесть лет, но выглядела она лет на десять моложе: ее налитое тело не позволяло прорезаться морщинам. Сейчас она стоит, приняв одну из своих величественных поз. Ингрид никогда не обнажала свою нежную бледную кожу на горячем карибском солнце, но от нее так и веяло здоровьем и покоем. Одевалась она броско и ярко, не переходя, однако, границ приличия. Очаровательная, хорошо воспитанная женщина, Лили не могла вспомнить, чтобы та когда-либо, рассердившись, повысила голос. Но Лили давно поняла, что Ингрид только мягко стелет и что за внешним очарованием, которое она демонстрировала с такой искренностью, скрывалась эгоистическая и черствая натура. Лили терпела Ингрид, думая, что она нужна Отто: слишком долго он был один после смерти Магдалены и много выстрадал, – но не любила ее.
– Ингрид, – сказала Лили. – Я получила письмо от Джози.
Наступила небольшая пауза. Помеха на линии или Ингрид собиралась с мыслями? Потом Ингрид произнесла:
– Понятно.
Лили поняла, что легкого разговора не получится.
– Она сообщила мне, что отец заболел. Это верно? Еще одна пауза. Потом:
– Да, это верно, – скупо подтвердила Ингрид.
– Насколько серьезно?
– Очень серьезно. Возможно, ему осталось жить всего несколько месяцев.
Кровь застыла в жилах Лили. С того момента, как она получила письмо от Джози, Лили боялась наихудшего, но когда эти опасения подтвердились, да еще в такой категорической форме, это явилось для нее ударом.
– Почему вы не сообщили мне об этом? – возмутилась Лили. – Если он так болен… если он скоро умрет… Вы должны были предупредить меня!
– Он не хотел, чтобы ты об этом знала, – оправдывалась Ингрид. – Ты знаешь своего отца – он презирает слабость в себе самом и в других и предпочитает думать, что поправится.
– Это исключается?
– Чудеса бывают. Но, сказать честно, я в это не верю.
– Так в чем же дело? – спросила Лили, стараясь не разрыдаться. – Что у него? Джози упомянула про онколога.
– Тут ничего нельзя скрыть! – с досадой сказала Ингрид. – Да, боюсь, что это рак.
– Но разве ничего нельзя сделать? Лекарства… операция?
– Онколог хотел было попробовать операцию, но потом решил, что дело зашло слишком далеко. Да и твой отец не хочет слышать об операции.
– Но как же… если сохраняются какие-то шансы…
– Ты знаешь, как он относится к больницам и к врачам: терпеть их не может. Хочет бороться с болезнью собственными методами.
– Но что это может дать? – вырвалось у Лили. – Я знаю, отец способен на многое, но все-таки…
– Я пыталась говорить с ним, но он не хочет и слушать. Так же, как он не захотел слушать, когда ему говорили, что нужно связаться с тобой. Нет, боюсь, нам надо смириться с тем, что твой отец протянет не больше шести месяцев.
– Господи, – воскликнула Лили. На линии что-то начало потрескивать, но она уже приняла решение. Джорге, неверность, предательство, тайны прошлого и неудобство настоящего – все бледнело и становилось ничтожным перед лицом этого страшного события. Ее отец умирал. Все остальное не имело значения.
– Ингрид, – произнесла она твердым и решительным голосом. – Ингрид… Я возвращаюсь домой.
Ингрид Брандт опустила трубку и некоторое время не снимала с нее руки. Ее ясные голубые глаза немного сузились – самое большее, что она позволяла себе, вместо того, чтобы хмуриться. Слегка стала видна пульсирующая жилка на ее шее, что говорило о ее напряжении, которое охватило ее сразу же, едва Петси сказала, что у телефона Лили.
Лили всегда так действовала на нее. И совсем не потому, что была молодой девушкой, – во всяком случае, когда уехала из Мандрепоры, Ингрид тщетно внушала себе, что Лили – дочь Отто и по праву может оставаться в центре его жизни. Но Лили была дочерью не только Отто, но и Магдалены. Лили представляла собой живой образ матери и очень сильно напоминала Ингрид о вещах, которые она предпочла бы забыть. В присутствии Лили всплывали все старые обиды, лишая Ингрид тщательно оберегаемого ею самообладания, делая ее опять такой же уязвимой, какой она была в молодости. Семь лет замужества, семь лет жизни в условиях бесподобной роскоши – ведь Отто обеспечил ее всем, что она только могла пожелать, – совершенно не изменили такого отношения. А теперь, когда она снова была близка к тому, чтобы потерять его, Ингрид знала, что ничто тут уже измениться и не может.
Ингрид сняла руку с телефонной трубки и поправила густые светлые локоны в высокой прическе. Ни один завиток не выбился из этого хитроумного сооружения, если не считать нескольких прядей, которые она сознательно оставила по бокам, чтобы смягчить очертания лица. Этим инстинктивным жестом она как бы защищала себя, убеждаясь, что, хотя бы внешне, остается в форме, как всегда. Потом направилась в гостиную, проходя через мягкие полосы света и тени, отбрасываемые полузакрытыми ставнями.
Отто находился на веранде, сидя в шезлонге и потягивая прохладительный напиток. Свежие газеты были разложены под рукой на журнальном столике. Хотя он был очень болен, Отто отказывался лежать в кровати. Местный житель Бейзил, который служил ему верой и правдой уже двадцать лет, мыл его в ванной, одевал и усаживал здесь, чтобы Отто, укрытый от жаркого солнца плетеными решетками, мог любоваться садами. Каждый вечер Бейзил укладывал хозяина в кровать, задаваясь вопросом со свойственной карибским островитянам невозмутимым спокойствием, поднимется ли тот завтра.
Когда Ингрид подошла к Отто, он повернул к ней голову, но она видела, что даже такое небольшое движение требовало от него значительных усилий, и ее сердце екнуло от жалости к нему – и к себе, потому что Ингрид понимала: скоро она его потеряет.
– Кто звонил? – спросил он. Голос его звучал еще довольно сильно, как будто он только в нем сосредоточил остатки своих сил, решив, что если тело и подводит его, то, по крайней мере, он не должен шептать как больной старик.
Ингрид села на плетеное кресло рядом, налила себе охлажденного лимонного напитка, капнула туда немного коньяка, бутылка которого тоже стояла на столе.
– Звонила Лили.
– Лили! – Искра света сверкнула в его голубых глазах, которые теперь помутнели от долгих часов борьбы с мучительной болью. – Тебе надо было позвать меня!
– Связь была ненадежная. Ты бы не успел подойти вовремя к телефону.
– Святые угодники! Я еще не умер! Мог бы попытаться!
– Не волнуйся, Отто. – Ингрид наклонилась к нему, положила, успокаивая, ладонь на его руку, но где-то в глубине души сознавала, что этот покровительственный жест показывает, что теперь он принадлежит ей. – Скоро ты сможешь поговорить с ней. С глазу на глаз. Она едет домой.
Сухожилия его руки напряглись под ее пальцами, и он резко зашевелился на шезлонге, будто хотел встать и что-то сделать.
– Нельзя этого допустить! Почему ты не остановила ее?
– Как же я могу! Лили отсюда за сотни миль. Она сказала, что возвращается домой, и тут связь прервалась. Она узнала, что ты заболел, Отто. Хочет видеть тебя. Вполне разумное желание.
– Кто ей сказал? Ты не сообщала, правда? Я ведь предупреждал тебя!
– Она получила письмо от своей подруги, местной девушки… как ее зовут?
– Джози. Черт подери, они все еще общаются?
– Видимо да. Не расстраивайся, дорогой. Все будет в порядке. Уверена в этом. Перед Лили открылась новая большая жизнь. Связь с Джорге давным-давно закончилась.
Руки Отто, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.
– Ничего не закончилось с Джорге. И не закончится! Он ничего не упустит, особенно если думает, что это принадлежит ему. Такой уж тип. Нужно – не нужно, все гребет под себя.
На его лице отразилась боль и гнев, которые усиливали другую, физическую боль. Это задело и Ингрид, напомнив ее беспокойные думы о собственной безопасности.
– Ни ты, ни я ничего не сможем сделать, чтобы остановить ее теперь, – заметила она, прибегая к скорому и испытанному приему, которым она так хорошо умела пользоваться. – Она едет домой, и этим все сказано.
Он помолчал некоторое время, противоположные эмоции сотрясали его больное тело. Несмотря ни на что, ему очень хотелось снова увидеть Лили. Его дочь, его милую девочку. Она приходила к нему иногда в грезах, когда он лежал без сна глубокой ночью, потому что всегда, когда это было возможно, он отказывался принимать таблетки. В те моменты он опять видел в ней ребенка, дочку своей любимой Магдалены. Она родилась, когда он думал, что у него уже никогда не будет ребенка, и он полюбил ее страстной отцовской любовью, которая делала его очень уязвимым. Лили – вся в мать, живой копией которой она стала; Лили, которая не сознавала всех элементов и тонкостей наследия, Лили, по которой он тосковал сильнее, чем даже мог себе представить. Отто был крутым человеком, жестким и без угрызений совести, но две женщины нашли в его кованых доспехах небольшую щель. Одной женщиной была Магдалена, второй Лили. Но хоть он мечтал увидеть ее улыбку, услышать ее негромкий заразительный смех, подержать в своей руке ее изящную смуглую ладошку, он скорее бы умер, чем подверг ее опасности, которые стоили ее матери жизни. Ему бы следовало умереть – думал он с возмущением. Если бы болезнь быстрее скрутила его или он прострелил бы себе голову, когда впервые узнал о несчастье, Лили не было теперь нужды приезжать домой. А может, она все же приехала бы? Остров Мандрепора был се домом. И все, что произошло здесь, не закончилось и может иметь свое продолжение. А его бы уже не было, чтобы предостеречь и попытаться оградить ее.
– Когда она приезжает? – спросил он. Его голос прозвучал устало, от гнева он быстро ослабел.
– Она этого не сказала. Не успела.
Кулаки его разжались, он забарабанил пальцами по рисунку на салфетке, покрывавшей его колени.
– Ингрид, позвони ей сама. Узнай о ее планах, а потом организуй воздушное такси, чтобы встретить ее.
– Я позвоню ей завтра. Она не успела еще заказать себе билет на самолет.
– Сделай это! – Он опять повысил голос, в котором еще сохранился отзвук былой железной воли. – Позаботься, чтобы ее встретил наш пилот. Я не хочу… – Он замолчал от приступа боли и прижал руку к животу.
Ингрид сделала вид, что ничего не заметила. Именно этого хотел Отто. Он ненавидел выражений сочувствия. Но мысленно она закончила предложение, которое он не договорил. Она знала причину, почему он так настаивал, чтобы Лили встретили на воздушном такси в международном аэропорту Барбадоса. Он не хотел, чтобы там ее ждал Джорге и она увидела его хоть на мгновение раньше, чем это необходимо, – и, конечно, не раньше того, как отец переговорит с ней первым. Поскольку теперь, когда он умирал, Лили должна кое о чем узнать – для ее же собственной безопасности и ради всех остальных.
– Отто, не беспокойся. Я все сделаю.
Хотя ей и не хотелось появления здесь Лили, но она не могла не выполнить его просьбы.
Ги де Савиньи закончил запись в бортовом журнале – Мандрепора – Каракас, Каракас – Мандрепора, – подождал, пока высохнут чернила, потом с шумом захлопнул журнал и засунул его в кожаную сумку летчика вместе с картой и навигационным радиотелефоном. Привел в порядок бумаги на своем письменном столе, придавил их тяжелой фигуркой в виде бульдога, застегнул крепежную цепочку на соответствующий крючок под доской для объявлений. После чего с облегчением направился к двери.
В полуденном зное Карибского моря небольшой домик в пределах периметра посадочной полосы, который служил конторой для компании «Эр перпетуа», напоминал жаровню, даже когда все окна и двери были раскрыты настежь и на потолке вовсю крутился вентилятор. Температура внутри была далеко за сорок. Его «пилотская» рубашка с короткими рукавами прилипла к спине, и он ничего так не хотел как холодного пива и возможности бухнуться в бассейн возле небольшого домика, который был представлен в его распоряжение. Но освободится он только через час, а то и больше. Ги доложил о неисправности магнитного прибора на своем самолете, когда приземлился после полета в Каракас, и хотел, прежде чем отправиться домой, узнать у инженера, удалось ли разобраться, в чем там дело.
Возле домика на белом пластиковом стуле растянулся его коллега, пилот Мануэль Сантандер, – вытянутые ноги на невысокой ограде из штакетника, смуглое лицо обращено к солнцу. Ги плюхнулся на соседний стул, предварительно немного его отодвинув, чтобы, по возможности, оказаться в тени.
– Ать-два, – раздалось привычное приветствие Мануэля, которым чуть ли не исчерпывался весь его словарный запас. Хотя Ги уже работал с ним почти три недели, никакого общения между ними практически не возникло, и это усиливало растущее разочарование Ги. Несмотря на то, что он здесь жил и работал, садился на маленькую взлетную полосу на самой кромке океана и поднимался с нее почти ежедневно, остров оставался для Ги такой же закрытой книгой, как и до приезда сюда. Он познакомился с Фабио Санчесом, семье которого, похоже, принадлежала компания «Эр перпетуа» как и некоторые другие предприятия в Южной Америке и Карибском бассейне, но разговор между ними ограничился лишь тем, что он должен делать в качестве пилота, согласно краткосрочному контракту. Иногда он ходил пропустить рюмочку в баре на другой стороне острова – заведении, принадлежащем местному жителю, некоему Джонни, по прозванию Шовелноуз – тот когда-то наткнулся на акулу такого же названия, которая чуть его не перегрызла. Но хозяин и посетители бара по большей части были чересчур пьяными или под сильным действием наркотиков, чтобы вести хоть какой-нибудь связный разговор. К вилле ему не удалось подступиться ближе чем на восемьсот футов – на высоту полета, когда он приближался к посадочной полосе с северной стороны острова. Сверху он видел прекрасное двухэтажное строение, с верандой, затянутой листвой тропических растений, и обширным, хорошо ухоженным садом. Его таки подмывало найти возможность побывать внутри этого дома и самому взглянуть на сокровища, про которые рассказал Билл, познакомиться с проживающим там немцем. Но пока что такая возможность ему не представилась, а любые вопросы, которые он задавал Мануэлю, натыкались на угрюмое нежелание того общаться.
За все годы работы Ги никогда не встречал такого недружелюбно настроенного типа, как Мануэль, и он проклинал судьбу, что именно здесь наткнулся на такого. Ведь ему было так необходимо узнать как можно больше об острове и его жителях! Летчики, как правило, отличаются большой общительностью и любят почесать языком, но Мануэль представлял собой исключение из общего правила, и Ги никак не мог заставить себя отнестись к нему с симпатией. У Мануэля было худое лицо, жидкие, свисавшие вниз, черные усы, тонкие губы, постоянно настороженный взгляд. Его длинные ногти были тщательно наманикюрены, как у женщины, но уход за личной чистотой не распространялся дальше использования дезодоранта – вещицы довольно дорогой и редкой на островах, – и иногда, когда он летал вместе с Ги, кабина для пилотов пропитывалась сладковато-приторным запахом пота – и свежего, и застоявшегося. Ги был вынужден отворачиваться, открывать боковые отдушины, чтобы дохнуть свежим воздухом.
Мануэль изредка летал с Ги в качестве запасного пилота, когда на борту находились пассажиры, но Ги никогда не сопровождал Мануэля в таком же качестве, что его немало удивляло. Как старший пилот Мандрепоры, Мануэль должен был, по мнению Ги, перевозить пассажиров, а перевозку грузов доверить новичку, но все делалось не так. И хотя Ги и летал пару раз на материк за хозяйственными товарами, именно Мануэль перевозил на своем «Айлендере» всевозможные коробки и ящики, а самолет Ги «Твин Оттер» использовался главным образом как воздушное такси.
– Куда они девают такую уйму товаров? – спросил Мануэля как-то Ги, наблюдая, как местные рабочие разгружают самолет и укладывают ящики в фургон. – Я только вчера доставил партию продуктов в гостиницу. А местные жители, как мне кажется, питаются тем, что растет у них под носом.
Мануэль пожал плечами.
– Это бизнес.
– Какой же?
– Ну, то да се.
Как обычно, он держался замкнуто, и Ги знал, что больше из него ничего не вытянет.
Пакеты и бандероли тоже попадали в самолет Мануэля.
– Одежда с живописными южными рисунками, – объяснил Мануэль, когда Ги спросил его об этом. – Здешнее производство. Старик увлекается этим… этим и еще редкими марками.
– Понадобились бы горы марок, чтобы заполнить твой самолет.
Мануэль как-то странно взглянул на него, его маленькие черные глазки совсем скрылись в складках темной кожи.
– Так кто же этот старик? – поинтересовался Ги, обрадовавшись возможности задать несколько вопросов о человеке, который его интересовал.
– Герр Брандт? Он немец. Партнер братьев Санчес – Джорге и Фабио, и их отца Фернандо.
– Летает ли он на наших самолетах?
– Редко. Когда он иногда покидает остров, то летит обычно с Джорге Санчесом. На его самолете… белом «Бичкрафте Бэрон».
То была, пожалуй, самая длинная речь, которую позволил себе Мануэль в разговоре с Ги.
– Значит, старика иногда можно увидеть на этой взлетной полосе? – продолжил расспросы Ги, поощренный ответами.
– Случается. Сейчас он заболел. Какое-то время летать никуда не сможет.
– Заболел? – с интересом переспросил Ги. – Что с ним?
– Не знаю. Предпочитаю не лезть в чужие дела. Подтекст был очевиден. Я занимаюсь свои делом, а ты занимайся своим. Неприязнь Ги к Мануэлю росла, питаемая чувством разочарования. Он оказался на расстоянии плевка от человека, который, по всей вероятности, виновен в грабеже его семейства и в смерти его соотечественников, включая отца и дядю. И вот пока что он никуда не продвинулся, с таким же успехом мог бы продолжать перевозить свою почту в Англии. Ги с трудом сдерживал себя.
– Ну, что тут можно сказать, эти редкие марки и цветные тряпочки, похоже, обеспечивают шикарную жизнь, – лаконично произнес Ги. – Все эти люди особенно не нуждаются в деньгах, особенно по мелочам, верно?
Мануэль не отозвался, просто уткнулся в приключенческий роман в бумажном переплете, которые он раскрывал, когда ему нечего было делать.
Сейчас рядом с ним на земле валялась одна из таких книжек в бумажном переплете, раскрытая на странице, которую он читал. Когда Ги присел, он поднял книжку с земли, ясно намекая, что разговаривать не хочет.
Ну что ж, подумал Ги. Он уже отчаялся что-нибудь вытянуть из Мануэля. Но как же ему тогда быть? – спрашивал он себя.
Из домика донесся резкий дребезжащий звук телефона. Мануэль сделал вид, что ушел с головой в чтение. Раздраженный его безразличием, Ги поднялся сам, хлопнув дверью, вошел в контору и поднял трубку телефона, стоявшего на столе.
– «Эр перпетуа». – Черный пластик трубки обжигал руку.
– Кто у телефона? – спросил интеллигентный женский голос, низкий, с еле ощутимым немецким акцентом. Ги почувствовал, как его спина похолодела.
– Капитан де Савиньи. – Ги вздрогнул при звуке собственного имени. Ему хотелось изменить свое имя, чтобы не настораживать фон Райнгарда, но при устройстве на работу ему пришлось предъявить лицензию пилота.
– А-а… хорошо. Говорит фрау Брандт. Я хочу, чтобы вы встретили пассажирку, прилетающую завтра из Нью-Йорка. Самолет прибывает после обеда без двадцати три, пассажирку надо будет доставить на остров. Мы пришлем за ней машину прямо к посадочной полосе. Хорошо? Вы завтра не заняты?
– Нет, не занят. – Ги не стал говорить о том, что на следующий день ему полагался отгул. – Как зовут пассажирку?
– Ее имя фрейлейн Лили Брандт. Она моя падчерица. Пожалуйста, позаботьтесь о ней хорошенько.
– Я всегда именно так и поступаю, – отозвался Ги, стараясь скрыть нотки ликования в своем голосе. Он только что размышлял о том, как ему приблизиться к семье Брандта, и вот, совершенно нежданно, судьба преподнесла ему такую возможность, можно сказать, прямо на блюдечке.
«Фрейлейн Лили Брандт… моя падчерица», – сказала женщина. Это может означать только одно. Фрейлейн Лили Брандт – дочь самого старика.
Слава Богу, что она позвонила сегодня после обеда! Если бы звонок раздался завтра во время его отгула – он бы впустую провел день, валяясь на песке, купался бы, загорал – и прозевал бы редчайший шанс.
Слава Богу, что сломался магнитный прибор и он поэтому задержался на взлетной полосе. И за свинское поведение Мануэля. Хоть раз угрюмые повадки этого оболтуса пошли на пользу.
Наконец-то он познакомится с одной из Брандтов, как они именуют себя. Завтра в его самолете летит дочь старика!
– Я договорилась о воздушном такси для Лили, – сообщила Ингрид.
Отто кивнул, не отрывая голову от спинки шезлонга, на котором он полулежал. Сегодня он велел Бейзилу положить себя в гостиной, а не на веранде. Даже в тени тропических растений ему трудно было выносить яркость солнечных лучей. Он скверно спал – мысли о приезде домой Лили не давали ему покоя, не позволяли заснуть даже в перерывах между приступами боли, как все чаще и чаще случалось теперь. От этого он чувствовал себя слабым и разбитым, представляя теперь собою бледную тень прежнего энергичного человека. Его мучила мысль, что болезнь не только истощила его силы, но и стерла его индивидуальность, превратив в жалкое существо, которое можно жалеть, над которым можно ухмыляться, вместо того чтобы бояться и уважать. Именно это было невыносимее всего.
– С кем ты говорила? – спросил он, кое-как собравшись с силами. – Надеюсь, не с Мануэлем?
– Не с ним. Но он бы все равно не полетел. Он работает главным образом на Джорге, не так ли? Думаю, я говорила с новым летчиком. Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Нет. Его нанимал Фабио, поскольку я… заболел. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Просто любопытно. Говорит чисто по-английски… на очень хорошем английском… но у него французская фамилия. Не помню точно – какая, не расслышала.
Глаза на изможденном лице Отто немного сузились. Его сознание, несколько одурманенное лекарствами, обратилось в прошлое. Франция в период войны, замок в Шаранте, виноградники и коньяк, аристократическая семья. Воспоминания о другой жизни, до того, как унизили его фюрера, до того, как пала его отчизна, до его бегства в Южную Америку с помощью старого приятеля Висенте Кордоба и задолго до приобретения острова Мандрепора. Еще до Магдалены, до Лили…
Его взгляд скользнул по богатствам, собранным в салоне – серебряным подсвечникам, бронзовой статуэтке Цереры, часам времен Людовика XIV и прекрасному сверкающему триптиху, который он всегда называл «триптихом Лили». Все эти предметы окружали его так долго! Он даже забыл, что когда-то они принадлежали кому-то другому, находились в замке в Шаранте. Странно, что он вспомнил об этом теперь.
С трудом Отто возвратился мыслями из прошлого в настоящее и с облегчением подумал о том, что Лили полетит не с Джорге или с кем-то из его подручных, а с новым пилотом, не важно, какая у него фамилия. Он не так давно находится на Мандрепоре, чтобы снюхаться с Джорге, включиться в его опасные игры… во всяком случае так полагал Отто. Это означает, что на какое-то время Лили в безопасности. Важнее этого для Отто не было ничего.
19
– Дома, Лили. Но я не уверена, что… Вы знаете, он заболел. Думаю, он сейчас отдыхает.
– Тогда позови фрау Брандт, – попросила Лили.
– Да, конечно, поговорите с фрау Брандт, мисс Лили. – В голосе Петси послышалось явное облегчение. – Я приглашу ее. Ах, как я рада…
Пока ждала, Лили опять глотнула джина. Она немного успокоилась – голос Петси подействовал на нее благотворно.
Она слышала голоса – очень далекие и не смогла разобрать, что они говорили, потом – как будто шаги по плиточному полу. И потом необычно четко, словно она находилась в соседней комнате, а не где-то у черта на куличках, донесся голос Ингрид.
– Лили.
Один звук голоса оживил в ее воображении образ Ингрид. Мысленно Лили видела, как она стоит там, держа трубку в своей холеной руке, унизанной кольцами, слегка постукивая по ней ноготками, выкрашенными в цвет бледно-розового жемчуга. Ингрид было пятьдесят шесть лет, но выглядела она лет на десять моложе: ее налитое тело не позволяло прорезаться морщинам. Сейчас она стоит, приняв одну из своих величественных поз. Ингрид никогда не обнажала свою нежную бледную кожу на горячем карибском солнце, но от нее так и веяло здоровьем и покоем. Одевалась она броско и ярко, не переходя, однако, границ приличия. Очаровательная, хорошо воспитанная женщина, Лили не могла вспомнить, чтобы та когда-либо, рассердившись, повысила голос. Но Лили давно поняла, что Ингрид только мягко стелет и что за внешним очарованием, которое она демонстрировала с такой искренностью, скрывалась эгоистическая и черствая натура. Лили терпела Ингрид, думая, что она нужна Отто: слишком долго он был один после смерти Магдалены и много выстрадал, – но не любила ее.
– Ингрид, – сказала Лили. – Я получила письмо от Джози.
Наступила небольшая пауза. Помеха на линии или Ингрид собиралась с мыслями? Потом Ингрид произнесла:
– Понятно.
Лили поняла, что легкого разговора не получится.
– Она сообщила мне, что отец заболел. Это верно? Еще одна пауза. Потом:
– Да, это верно, – скупо подтвердила Ингрид.
– Насколько серьезно?
– Очень серьезно. Возможно, ему осталось жить всего несколько месяцев.
Кровь застыла в жилах Лили. С того момента, как она получила письмо от Джози, Лили боялась наихудшего, но когда эти опасения подтвердились, да еще в такой категорической форме, это явилось для нее ударом.
– Почему вы не сообщили мне об этом? – возмутилась Лили. – Если он так болен… если он скоро умрет… Вы должны были предупредить меня!
– Он не хотел, чтобы ты об этом знала, – оправдывалась Ингрид. – Ты знаешь своего отца – он презирает слабость в себе самом и в других и предпочитает думать, что поправится.
– Это исключается?
– Чудеса бывают. Но, сказать честно, я в это не верю.
– Так в чем же дело? – спросила Лили, стараясь не разрыдаться. – Что у него? Джози упомянула про онколога.
– Тут ничего нельзя скрыть! – с досадой сказала Ингрид. – Да, боюсь, что это рак.
– Но разве ничего нельзя сделать? Лекарства… операция?
– Онколог хотел было попробовать операцию, но потом решил, что дело зашло слишком далеко. Да и твой отец не хочет слышать об операции.
– Но как же… если сохраняются какие-то шансы…
– Ты знаешь, как он относится к больницам и к врачам: терпеть их не может. Хочет бороться с болезнью собственными методами.
– Но что это может дать? – вырвалось у Лили. – Я знаю, отец способен на многое, но все-таки…
– Я пыталась говорить с ним, но он не хочет и слушать. Так же, как он не захотел слушать, когда ему говорили, что нужно связаться с тобой. Нет, боюсь, нам надо смириться с тем, что твой отец протянет не больше шести месяцев.
– Господи, – воскликнула Лили. На линии что-то начало потрескивать, но она уже приняла решение. Джорге, неверность, предательство, тайны прошлого и неудобство настоящего – все бледнело и становилось ничтожным перед лицом этого страшного события. Ее отец умирал. Все остальное не имело значения.
– Ингрид, – произнесла она твердым и решительным голосом. – Ингрид… Я возвращаюсь домой.
Ингрид Брандт опустила трубку и некоторое время не снимала с нее руки. Ее ясные голубые глаза немного сузились – самое большее, что она позволяла себе, вместо того, чтобы хмуриться. Слегка стала видна пульсирующая жилка на ее шее, что говорило о ее напряжении, которое охватило ее сразу же, едва Петси сказала, что у телефона Лили.
Лили всегда так действовала на нее. И совсем не потому, что была молодой девушкой, – во всяком случае, когда уехала из Мандрепоры, Ингрид тщетно внушала себе, что Лили – дочь Отто и по праву может оставаться в центре его жизни. Но Лили была дочерью не только Отто, но и Магдалены. Лили представляла собой живой образ матери и очень сильно напоминала Ингрид о вещах, которые она предпочла бы забыть. В присутствии Лили всплывали все старые обиды, лишая Ингрид тщательно оберегаемого ею самообладания, делая ее опять такой же уязвимой, какой она была в молодости. Семь лет замужества, семь лет жизни в условиях бесподобной роскоши – ведь Отто обеспечил ее всем, что она только могла пожелать, – совершенно не изменили такого отношения. А теперь, когда она снова была близка к тому, чтобы потерять его, Ингрид знала, что ничто тут уже измениться и не может.
Ингрид сняла руку с телефонной трубки и поправила густые светлые локоны в высокой прическе. Ни один завиток не выбился из этого хитроумного сооружения, если не считать нескольких прядей, которые она сознательно оставила по бокам, чтобы смягчить очертания лица. Этим инстинктивным жестом она как бы защищала себя, убеждаясь, что, хотя бы внешне, остается в форме, как всегда. Потом направилась в гостиную, проходя через мягкие полосы света и тени, отбрасываемые полузакрытыми ставнями.
Отто находился на веранде, сидя в шезлонге и потягивая прохладительный напиток. Свежие газеты были разложены под рукой на журнальном столике. Хотя он был очень болен, Отто отказывался лежать в кровати. Местный житель Бейзил, который служил ему верой и правдой уже двадцать лет, мыл его в ванной, одевал и усаживал здесь, чтобы Отто, укрытый от жаркого солнца плетеными решетками, мог любоваться садами. Каждый вечер Бейзил укладывал хозяина в кровать, задаваясь вопросом со свойственной карибским островитянам невозмутимым спокойствием, поднимется ли тот завтра.
Когда Ингрид подошла к Отто, он повернул к ней голову, но она видела, что даже такое небольшое движение требовало от него значительных усилий, и ее сердце екнуло от жалости к нему – и к себе, потому что Ингрид понимала: скоро она его потеряет.
– Кто звонил? – спросил он. Голос его звучал еще довольно сильно, как будто он только в нем сосредоточил остатки своих сил, решив, что если тело и подводит его, то, по крайней мере, он не должен шептать как больной старик.
Ингрид села на плетеное кресло рядом, налила себе охлажденного лимонного напитка, капнула туда немного коньяка, бутылка которого тоже стояла на столе.
– Звонила Лили.
– Лили! – Искра света сверкнула в его голубых глазах, которые теперь помутнели от долгих часов борьбы с мучительной болью. – Тебе надо было позвать меня!
– Связь была ненадежная. Ты бы не успел подойти вовремя к телефону.
– Святые угодники! Я еще не умер! Мог бы попытаться!
– Не волнуйся, Отто. – Ингрид наклонилась к нему, положила, успокаивая, ладонь на его руку, но где-то в глубине души сознавала, что этот покровительственный жест показывает, что теперь он принадлежит ей. – Скоро ты сможешь поговорить с ней. С глазу на глаз. Она едет домой.
Сухожилия его руки напряглись под ее пальцами, и он резко зашевелился на шезлонге, будто хотел встать и что-то сделать.
– Нельзя этого допустить! Почему ты не остановила ее?
– Как же я могу! Лили отсюда за сотни миль. Она сказала, что возвращается домой, и тут связь прервалась. Она узнала, что ты заболел, Отто. Хочет видеть тебя. Вполне разумное желание.
– Кто ей сказал? Ты не сообщала, правда? Я ведь предупреждал тебя!
– Она получила письмо от своей подруги, местной девушки… как ее зовут?
– Джози. Черт подери, они все еще общаются?
– Видимо да. Не расстраивайся, дорогой. Все будет в порядке. Уверена в этом. Перед Лили открылась новая большая жизнь. Связь с Джорге давным-давно закончилась.
Руки Отто, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.
– Ничего не закончилось с Джорге. И не закончится! Он ничего не упустит, особенно если думает, что это принадлежит ему. Такой уж тип. Нужно – не нужно, все гребет под себя.
На его лице отразилась боль и гнев, которые усиливали другую, физическую боль. Это задело и Ингрид, напомнив ее беспокойные думы о собственной безопасности.
– Ни ты, ни я ничего не сможем сделать, чтобы остановить ее теперь, – заметила она, прибегая к скорому и испытанному приему, которым она так хорошо умела пользоваться. – Она едет домой, и этим все сказано.
Он помолчал некоторое время, противоположные эмоции сотрясали его больное тело. Несмотря ни на что, ему очень хотелось снова увидеть Лили. Его дочь, его милую девочку. Она приходила к нему иногда в грезах, когда он лежал без сна глубокой ночью, потому что всегда, когда это было возможно, он отказывался принимать таблетки. В те моменты он опять видел в ней ребенка, дочку своей любимой Магдалены. Она родилась, когда он думал, что у него уже никогда не будет ребенка, и он полюбил ее страстной отцовской любовью, которая делала его очень уязвимым. Лили – вся в мать, живой копией которой она стала; Лили, которая не сознавала всех элементов и тонкостей наследия, Лили, по которой он тосковал сильнее, чем даже мог себе представить. Отто был крутым человеком, жестким и без угрызений совести, но две женщины нашли в его кованых доспехах небольшую щель. Одной женщиной была Магдалена, второй Лили. Но хоть он мечтал увидеть ее улыбку, услышать ее негромкий заразительный смех, подержать в своей руке ее изящную смуглую ладошку, он скорее бы умер, чем подверг ее опасности, которые стоили ее матери жизни. Ему бы следовало умереть – думал он с возмущением. Если бы болезнь быстрее скрутила его или он прострелил бы себе голову, когда впервые узнал о несчастье, Лили не было теперь нужды приезжать домой. А может, она все же приехала бы? Остров Мандрепора был се домом. И все, что произошло здесь, не закончилось и может иметь свое продолжение. А его бы уже не было, чтобы предостеречь и попытаться оградить ее.
– Когда она приезжает? – спросил он. Его голос прозвучал устало, от гнева он быстро ослабел.
– Она этого не сказала. Не успела.
Кулаки его разжались, он забарабанил пальцами по рисунку на салфетке, покрывавшей его колени.
– Ингрид, позвони ей сама. Узнай о ее планах, а потом организуй воздушное такси, чтобы встретить ее.
– Я позвоню ей завтра. Она не успела еще заказать себе билет на самолет.
– Сделай это! – Он опять повысил голос, в котором еще сохранился отзвук былой железной воли. – Позаботься, чтобы ее встретил наш пилот. Я не хочу… – Он замолчал от приступа боли и прижал руку к животу.
Ингрид сделала вид, что ничего не заметила. Именно этого хотел Отто. Он ненавидел выражений сочувствия. Но мысленно она закончила предложение, которое он не договорил. Она знала причину, почему он так настаивал, чтобы Лили встретили на воздушном такси в международном аэропорту Барбадоса. Он не хотел, чтобы там ее ждал Джорге и она увидела его хоть на мгновение раньше, чем это необходимо, – и, конечно, не раньше того, как отец переговорит с ней первым. Поскольку теперь, когда он умирал, Лили должна кое о чем узнать – для ее же собственной безопасности и ради всех остальных.
– Отто, не беспокойся. Я все сделаю.
Хотя ей и не хотелось появления здесь Лили, но она не могла не выполнить его просьбы.
Ги де Савиньи закончил запись в бортовом журнале – Мандрепора – Каракас, Каракас – Мандрепора, – подождал, пока высохнут чернила, потом с шумом захлопнул журнал и засунул его в кожаную сумку летчика вместе с картой и навигационным радиотелефоном. Привел в порядок бумаги на своем письменном столе, придавил их тяжелой фигуркой в виде бульдога, застегнул крепежную цепочку на соответствующий крючок под доской для объявлений. После чего с облегчением направился к двери.
В полуденном зное Карибского моря небольшой домик в пределах периметра посадочной полосы, который служил конторой для компании «Эр перпетуа», напоминал жаровню, даже когда все окна и двери были раскрыты настежь и на потолке вовсю крутился вентилятор. Температура внутри была далеко за сорок. Его «пилотская» рубашка с короткими рукавами прилипла к спине, и он ничего так не хотел как холодного пива и возможности бухнуться в бассейн возле небольшого домика, который был представлен в его распоряжение. Но освободится он только через час, а то и больше. Ги доложил о неисправности магнитного прибора на своем самолете, когда приземлился после полета в Каракас, и хотел, прежде чем отправиться домой, узнать у инженера, удалось ли разобраться, в чем там дело.
Возле домика на белом пластиковом стуле растянулся его коллега, пилот Мануэль Сантандер, – вытянутые ноги на невысокой ограде из штакетника, смуглое лицо обращено к солнцу. Ги плюхнулся на соседний стул, предварительно немного его отодвинув, чтобы, по возможности, оказаться в тени.
– Ать-два, – раздалось привычное приветствие Мануэля, которым чуть ли не исчерпывался весь его словарный запас. Хотя Ги уже работал с ним почти три недели, никакого общения между ними практически не возникло, и это усиливало растущее разочарование Ги. Несмотря на то, что он здесь жил и работал, садился на маленькую взлетную полосу на самой кромке океана и поднимался с нее почти ежедневно, остров оставался для Ги такой же закрытой книгой, как и до приезда сюда. Он познакомился с Фабио Санчесом, семье которого, похоже, принадлежала компания «Эр перпетуа» как и некоторые другие предприятия в Южной Америке и Карибском бассейне, но разговор между ними ограничился лишь тем, что он должен делать в качестве пилота, согласно краткосрочному контракту. Иногда он ходил пропустить рюмочку в баре на другой стороне острова – заведении, принадлежащем местному жителю, некоему Джонни, по прозванию Шовелноуз – тот когда-то наткнулся на акулу такого же названия, которая чуть его не перегрызла. Но хозяин и посетители бара по большей части были чересчур пьяными или под сильным действием наркотиков, чтобы вести хоть какой-нибудь связный разговор. К вилле ему не удалось подступиться ближе чем на восемьсот футов – на высоту полета, когда он приближался к посадочной полосе с северной стороны острова. Сверху он видел прекрасное двухэтажное строение, с верандой, затянутой листвой тропических растений, и обширным, хорошо ухоженным садом. Его таки подмывало найти возможность побывать внутри этого дома и самому взглянуть на сокровища, про которые рассказал Билл, познакомиться с проживающим там немцем. Но пока что такая возможность ему не представилась, а любые вопросы, которые он задавал Мануэлю, натыкались на угрюмое нежелание того общаться.
За все годы работы Ги никогда не встречал такого недружелюбно настроенного типа, как Мануэль, и он проклинал судьбу, что именно здесь наткнулся на такого. Ведь ему было так необходимо узнать как можно больше об острове и его жителях! Летчики, как правило, отличаются большой общительностью и любят почесать языком, но Мануэль представлял собой исключение из общего правила, и Ги никак не мог заставить себя отнестись к нему с симпатией. У Мануэля было худое лицо, жидкие, свисавшие вниз, черные усы, тонкие губы, постоянно настороженный взгляд. Его длинные ногти были тщательно наманикюрены, как у женщины, но уход за личной чистотой не распространялся дальше использования дезодоранта – вещицы довольно дорогой и редкой на островах, – и иногда, когда он летал вместе с Ги, кабина для пилотов пропитывалась сладковато-приторным запахом пота – и свежего, и застоявшегося. Ги был вынужден отворачиваться, открывать боковые отдушины, чтобы дохнуть свежим воздухом.
Мануэль изредка летал с Ги в качестве запасного пилота, когда на борту находились пассажиры, но Ги никогда не сопровождал Мануэля в таком же качестве, что его немало удивляло. Как старший пилот Мандрепоры, Мануэль должен был, по мнению Ги, перевозить пассажиров, а перевозку грузов доверить новичку, но все делалось не так. И хотя Ги и летал пару раз на материк за хозяйственными товарами, именно Мануэль перевозил на своем «Айлендере» всевозможные коробки и ящики, а самолет Ги «Твин Оттер» использовался главным образом как воздушное такси.
– Куда они девают такую уйму товаров? – спросил Мануэля как-то Ги, наблюдая, как местные рабочие разгружают самолет и укладывают ящики в фургон. – Я только вчера доставил партию продуктов в гостиницу. А местные жители, как мне кажется, питаются тем, что растет у них под носом.
Мануэль пожал плечами.
– Это бизнес.
– Какой же?
– Ну, то да се.
Как обычно, он держался замкнуто, и Ги знал, что больше из него ничего не вытянет.
Пакеты и бандероли тоже попадали в самолет Мануэля.
– Одежда с живописными южными рисунками, – объяснил Мануэль, когда Ги спросил его об этом. – Здешнее производство. Старик увлекается этим… этим и еще редкими марками.
– Понадобились бы горы марок, чтобы заполнить твой самолет.
Мануэль как-то странно взглянул на него, его маленькие черные глазки совсем скрылись в складках темной кожи.
– Так кто же этот старик? – поинтересовался Ги, обрадовавшись возможности задать несколько вопросов о человеке, который его интересовал.
– Герр Брандт? Он немец. Партнер братьев Санчес – Джорге и Фабио, и их отца Фернандо.
– Летает ли он на наших самолетах?
– Редко. Когда он иногда покидает остров, то летит обычно с Джорге Санчесом. На его самолете… белом «Бичкрафте Бэрон».
То была, пожалуй, самая длинная речь, которую позволил себе Мануэль в разговоре с Ги.
– Значит, старика иногда можно увидеть на этой взлетной полосе? – продолжил расспросы Ги, поощренный ответами.
– Случается. Сейчас он заболел. Какое-то время летать никуда не сможет.
– Заболел? – с интересом переспросил Ги. – Что с ним?
– Не знаю. Предпочитаю не лезть в чужие дела. Подтекст был очевиден. Я занимаюсь свои делом, а ты занимайся своим. Неприязнь Ги к Мануэлю росла, питаемая чувством разочарования. Он оказался на расстоянии плевка от человека, который, по всей вероятности, виновен в грабеже его семейства и в смерти его соотечественников, включая отца и дядю. И вот пока что он никуда не продвинулся, с таким же успехом мог бы продолжать перевозить свою почту в Англии. Ги с трудом сдерживал себя.
– Ну, что тут можно сказать, эти редкие марки и цветные тряпочки, похоже, обеспечивают шикарную жизнь, – лаконично произнес Ги. – Все эти люди особенно не нуждаются в деньгах, особенно по мелочам, верно?
Мануэль не отозвался, просто уткнулся в приключенческий роман в бумажном переплете, которые он раскрывал, когда ему нечего было делать.
Сейчас рядом с ним на земле валялась одна из таких книжек в бумажном переплете, раскрытая на странице, которую он читал. Когда Ги присел, он поднял книжку с земли, ясно намекая, что разговаривать не хочет.
Ну что ж, подумал Ги. Он уже отчаялся что-нибудь вытянуть из Мануэля. Но как же ему тогда быть? – спрашивал он себя.
Из домика донесся резкий дребезжащий звук телефона. Мануэль сделал вид, что ушел с головой в чтение. Раздраженный его безразличием, Ги поднялся сам, хлопнув дверью, вошел в контору и поднял трубку телефона, стоявшего на столе.
– «Эр перпетуа». – Черный пластик трубки обжигал руку.
– Кто у телефона? – спросил интеллигентный женский голос, низкий, с еле ощутимым немецким акцентом. Ги почувствовал, как его спина похолодела.
– Капитан де Савиньи. – Ги вздрогнул при звуке собственного имени. Ему хотелось изменить свое имя, чтобы не настораживать фон Райнгарда, но при устройстве на работу ему пришлось предъявить лицензию пилота.
– А-а… хорошо. Говорит фрау Брандт. Я хочу, чтобы вы встретили пассажирку, прилетающую завтра из Нью-Йорка. Самолет прибывает после обеда без двадцати три, пассажирку надо будет доставить на остров. Мы пришлем за ней машину прямо к посадочной полосе. Хорошо? Вы завтра не заняты?
– Нет, не занят. – Ги не стал говорить о том, что на следующий день ему полагался отгул. – Как зовут пассажирку?
– Ее имя фрейлейн Лили Брандт. Она моя падчерица. Пожалуйста, позаботьтесь о ней хорошенько.
– Я всегда именно так и поступаю, – отозвался Ги, стараясь скрыть нотки ликования в своем голосе. Он только что размышлял о том, как ему приблизиться к семье Брандта, и вот, совершенно нежданно, судьба преподнесла ему такую возможность, можно сказать, прямо на блюдечке.
«Фрейлейн Лили Брандт… моя падчерица», – сказала женщина. Это может означать только одно. Фрейлейн Лили Брандт – дочь самого старика.
Слава Богу, что она позвонила сегодня после обеда! Если бы звонок раздался завтра во время его отгула – он бы впустую провел день, валяясь на песке, купался бы, загорал – и прозевал бы редчайший шанс.
Слава Богу, что сломался магнитный прибор и он поэтому задержался на взлетной полосе. И за свинское поведение Мануэля. Хоть раз угрюмые повадки этого оболтуса пошли на пользу.
Наконец-то он познакомится с одной из Брандтов, как они именуют себя. Завтра в его самолете летит дочь старика!
– Я договорилась о воздушном такси для Лили, – сообщила Ингрид.
Отто кивнул, не отрывая голову от спинки шезлонга, на котором он полулежал. Сегодня он велел Бейзилу положить себя в гостиной, а не на веранде. Даже в тени тропических растений ему трудно было выносить яркость солнечных лучей. Он скверно спал – мысли о приезде домой Лили не давали ему покоя, не позволяли заснуть даже в перерывах между приступами боли, как все чаще и чаще случалось теперь. От этого он чувствовал себя слабым и разбитым, представляя теперь собою бледную тень прежнего энергичного человека. Его мучила мысль, что болезнь не только истощила его силы, но и стерла его индивидуальность, превратив в жалкое существо, которое можно жалеть, над которым можно ухмыляться, вместо того чтобы бояться и уважать. Именно это было невыносимее всего.
– С кем ты говорила? – спросил он, кое-как собравшись с силами. – Надеюсь, не с Мануэлем?
– Не с ним. Но он бы все равно не полетел. Он работает главным образом на Джорге, не так ли? Думаю, я говорила с новым летчиком. Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Нет. Его нанимал Фабио, поскольку я… заболел. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Просто любопытно. Говорит чисто по-английски… на очень хорошем английском… но у него французская фамилия. Не помню точно – какая, не расслышала.
Глаза на изможденном лице Отто немного сузились. Его сознание, несколько одурманенное лекарствами, обратилось в прошлое. Франция в период войны, замок в Шаранте, виноградники и коньяк, аристократическая семья. Воспоминания о другой жизни, до того, как унизили его фюрера, до того, как пала его отчизна, до его бегства в Южную Америку с помощью старого приятеля Висенте Кордоба и задолго до приобретения острова Мандрепора. Еще до Магдалены, до Лили…
Его взгляд скользнул по богатствам, собранным в салоне – серебряным подсвечникам, бронзовой статуэтке Цереры, часам времен Людовика XIV и прекрасному сверкающему триптиху, который он всегда называл «триптихом Лили». Все эти предметы окружали его так долго! Он даже забыл, что когда-то они принадлежали кому-то другому, находились в замке в Шаранте. Странно, что он вспомнил об этом теперь.
С трудом Отто возвратился мыслями из прошлого в настоящее и с облегчением подумал о том, что Лили полетит не с Джорге или с кем-то из его подручных, а с новым пилотом, не важно, какая у него фамилия. Он не так давно находится на Мандрепоре, чтобы снюхаться с Джорге, включиться в его опасные игры… во всяком случае так полагал Отто. Это означает, что на какое-то время Лили в безопасности. Важнее этого для Отто не было ничего.
19
Когда воздушный лайнер поднялся с аэродрома Кеннеди, набирая высоту и взяв курс на юг в сторону карибских островов, Лили мелкими глотками отпивала шампанское и сознательно старалась расслабиться.
Задача не из легких. После разговора с Ингрид она практически не спала. Теперь, хотя уже прошло какое-то время и она чувствовала себя выдохшейся, у нее, когда она думала о том, что делает, опять замирало сердце, вызывая по всему телу покалывание и мурашки. И она понимала, что несмотря на комфортабельное место в салоне первого класса, во время полета ей не заснуть.
Заказывая билеты именно первого класса, она хотела в полете выспаться – мысль о том, чтобы прибыть в Барбадос свежей и отдохнувшей, взяла верх над ее природным нежеланием идти на бесполезные траты. Лили с детства воспитывалась на всем самом лучшем – а лучшее включало, среди прочего, полеты первым классом. Но легкая жизнь не испортила ее.
Наоборот, это вселило в нее твердую решимость научиться стоять на собственных ногах, а не просить подачек у отца и обходиться без той роскоши, которую она не могла позволить на собственную зарплату.
Задача не из легких. После разговора с Ингрид она практически не спала. Теперь, хотя уже прошло какое-то время и она чувствовала себя выдохшейся, у нее, когда она думала о том, что делает, опять замирало сердце, вызывая по всему телу покалывание и мурашки. И она понимала, что несмотря на комфортабельное место в салоне первого класса, во время полета ей не заснуть.
Заказывая билеты именно первого класса, она хотела в полете выспаться – мысль о том, чтобы прибыть в Барбадос свежей и отдохнувшей, взяла верх над ее природным нежеланием идти на бесполезные траты. Лили с детства воспитывалась на всем самом лучшем – а лучшее включало, среди прочего, полеты первым классом. Но легкая жизнь не испортила ее.
Наоборот, это вселило в нее твердую решимость научиться стоять на собственных ногах, а не просить подачек у отца и обходиться без той роскоши, которую она не могла позволить на собственную зарплату.