Абрамкин Антон. Рубеж

Говорили, да все без толку - Хвостик лишь глаза таращил да блекотал по-непонятному. И как блекотал! Не голос - бесовское наваждение, мурашки по коже бегут. Раз услышишь - перекрестишься, два под лавку спрячешься! И на каком это наречии бурсак с ним столковался? Неужто на латыни? Пан писарь не ошибся. Хведир действительно оказался в подвале, около пленника. Тот лежал на лавке, а бурсак, пристроив поудобнее раненую руку, сидел на колченогом табурете и что-то тихо ему говорил. Страхолюда молчал - слушал и, похоже, понимал. Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой - мол, не мешай, погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала иной, не такой, как прежде. Или в самом деле знакомое наречие нашли? - Ладно! Потом! Бурсак встал и негромко выдал пять-шесть слов на неведомом языке. Заризяка понял - кивнул и даже усмехнулся. Видать, и вправду столковались! - Ты чего, Ярина? - Как - чего? Кажется, следовало все-таки обидеться. Ведь не только к пану писарю зашла, но и к этому невеже. И о здоровье справиться, и просто - потолковать. Ведь друзья же! - Тут интересное дело, Яринка... Ну хорошо, пойдем! Я тебе такое расскажу! Они прошли не в залу, дабы не беспокоить пана писаря, а на второй этаж, в маленькую комнатушку, где и жил пан Еноха-младший. Точнее, не жил - на постое стоял в редкие приезды из коллегии. Ярина опытным глазом отметила паутину в углах, пыль на книгах - и только вздохнула. Беда, когда мамки нет! Пани Еноха два года как преставилась, а свою мать Ярина и не помнила. Плох дом без женской руки! Хведир скинул с кресла книгу в треснутой кожаной обложке. - Садись! - Сам пристроился прямо на лежанке - тоже заваленной фолиантами. Ярина вновь вздохнула: ну и разор! Она бы тут враз порядок навела! Мыши бы - и те каждое утро на перекличку строились! - Служанку позвать нельзя? - не утерпела она. - Как ты тут живещь Хведир? - А как? - парень удивленно оглянулся. - Все на месте, под рукой. Служанок я и на порог не пускаю. Перепутают все, я и до лета не разберу! - Ничего, матушка попадья тебя быстро к порядку приучит! - хмыкнула девушка, не без злорадства отметив, как вздрогнул Хведир-Теодор - будто мороз ударил. Или в доме похолодало? Она хотела для начала спросить о ране, о том, не болит ли, не ноет по ночам, но любопытство пересилило. - Так как ты с ним говоришь, с разбойником этим? Хведир усмехнулся, почесал кончик носа: - Ты не поверишь! По-арамейски. - По... По-каковски? Поверить Ярина не могла - хотя бы потому, что не ведала: есть ли вообще на белом свете такой язык - арамейский?! Но и не верить тоже вроде не с руки. Мало ли языков на свете? - Понимаешь, батька с ним говорить пытался, Агмет, слуга твой, - и все напрасно. Я тоже вначале по-латыни заговорил - без толку. А потом вспомнил - пергамент! Ну, тот, что нам пан Рио показал! Девушка кивнула. Пергамент с золотой печатью был сдан пану писарю и торжественно заперт в большой сундук, что стоял в углу горницы. - Я подумал: а если по-эллински попробовать? Ну, по-давнегречески. Там, правда, койне, это посложнее, но у меня есть Пиярская грамматика, ее для отцов-василиан издали. Хведир увлекся, заговорил быстро, горячо. Ярина невольно улыбнулась. Чему только ни учат в коллегии этой? А зачем? Быть парню попом - здесь, в Валках, а то и в селе, если места не сыщется. С кем он на койне говорить станет, с отцом Гервасием?! - В общем, греческого он тоже не знает. Но койне не совсем язык, это смесь, суржик, вроде как у нас в Белгороде говорят - и наша речь, и московская. Так вот, некоторые слова он понял - арамейские. - Так что это за язык? - перебила девушка. - Вроде этого... армянского? Об армянах она слыхала и даже раз видела - в Глухове, на ярмарке. - Вроде, - засмеялся Хведир. - Только другой. Ведай же, Ярина! Ибо глаголили на нем в часы давние, библейские! Арамеи суть племя, с давними вавилонянами в родстве сугубо состоящее. Сам Навуходоносор, о коем в Завете Ветхом... Увесистый щелчок по лбу заставил бурсака умолкнуть. - В следующий раз окуляры разобью, - невозмутимо сообщила девушка, подув на костяшки пальцев. - Окуляры - не надо! - вздохнул Хведир. - Ну, я и говорю: древний язык. Вроде бы Евангелие, которое от Матфея, вначале было написано по-арамейски, только потом его на греческий перевели. Ну, арамейский я почти не знаю, и он, пан Хвостик, тоже - вслепую бредет, но все-таки объяснились. - И поэтому ты на него не будешь в суд подавать? - не удержалась девушка. Да, не быть бурсаку черкасом! Настоящий черкас сперва врагу шаблюкой башку с плеч снимает, а после об имени-племени спрашивает! - Какой суд! - парень даже рукой махнул. - Я сам под нож полез. К тому же он слуга, его дело - пана своего защищать. С пана и спрос. С этим Ярина была вполне согласна. С куда большей охотой она бы увидела в подвале самого пана Рио. Вспомнились нелепые слова, что на пергаменте написаны. Герой! Хорош герой, младеней ворует! - Так откуда он родом, Хведир? Бурсак улыбнулся, поднял вверх палец: - Ведай же, что сия тайна - велика есть. Однако же при должном рассмотрении и особливом сопоставлении... - Окуляры! - вовремя напомнила девушка. - Гм-м, - Хведир прокашлялся, почесал затылок. - В общем, стал я его расспрашивать, даже атлас показал - Меркаторов. И ни в дугу! Ясно лишь, что там, откуда он родом, теплее. Снег он, кажется, видит второй раз в жизни. Ну, я и понял... Драться не будешь? Ярина вздохнула, но не выдержала - улыбнулась: - Ладно, не буду! Палец вновь оказался воздетым вверх. - Истине скажу, что сей пришлец не кто иной, как антипод! - К-кто? Анти?.. - ...под! Прибег же он в края наши с земли, именуемой Terra Аustralia, в просторечьи же - Южным Материком... Девушка попыталась повторить, сбилась, жалобно моргнула: - Хведир, ну пожалуйста! Скажи по-человечески! Парень только руками развел. - Ага! Скажешь, когда шесть лет приходится язык в узел завязывать! Ладно, попытаюсь... Ну, в общем, в южном полушарии - южнее Африки, - судя по всему, существует огромный материк. Значительно больше Европы. О нем еще писал греческий географ Птолемей. Я и подумал: если греки его знали, этот материк, то, может, и там о нас помнят? Отсюда и давнегреческий, и арамейский. На этом дело не кончилось - Хведиру пришлось досконально пояснять, кто таков географ Птолемей, а заодно демонстировать Меркаторов атлас с большим белым пятном в южном полушарии. Наконец Ярина удовлетворенно кивнула. - Поняла. Так думаешь, они оттуда? - Больше неоткуда вроде, - с легкой неуверенностью заметил бурсак. - Имя Рио, конечно, похоже на испанское, но он не испанец... Ярина задумалась. Поскольку ни рогов, ни копыт (равно как и хвостов) бранные заброды не имели, она была готова поверить даже в антиподов. Но и в этом случае загадка не решалась. Пусть пан Рио родом с неведомого Южного Материка, однако и антипод не мог попасть в Гонтов Яр без правильной подорожной, отмеченной в полковой канцелярии. Или они там, на юге, по воздуху летают, аки птахи небесные? Но ведь гости прибыла верхами! Продумать как следует этот важный вопрос Ярина не успела. Дверь, отчаянно заскрипев (ну почему бы петли не смазать!), отворилась. - Та-а-ак! Воркуете, значит, голубки? В дверях, подбоченясь, стоял сам пан Лукьян Еноха. - Батька, мы... Хведир смутился, вскочил, окуляры упали с носа. - Вижу, - невозмутимо согласился пан писарь и повернулся к Ярине. - Вот чего, егоза! К себе домой не ходи, тут оставайся. И этого никуда не пускай. Поняла? - Это почему еще? Дядько Лукьян, да что это вы? Девушка тоже вскочила, но не смущенная, а полная искреннего возмущения. - Потому! Пан писарь вздохнул, поморщился. - Потому, Ярина Логиновна, что мне уехать надо. В Хитцах неладно. Гонца прислали - вроде бы татар поблизости видали. - Татар?! Ярина и Хведир переглянулись. В последний раз татар, если, конечно, Агмета не считать, заносило под Валки лет двадцать назад. Хведир тогда только-только родился, а Ярины еще и на свете не было. - Бог весть, - писарь пожал плечами. - Вроде бы комонные, в татарском платье. Так что ехать надо. Людей мало, в Валках я троих оставлю да Агмета твоего в придачу, остальных с собой беру. А вы дома сидите! - То есть как? - возмущение Яринино не только не улеглось - до небес выплеснулось. - Дядько Лукьян! Да как же это так! Я чего - верхами ездить не умею? Да я с глазами завязанными лозину рублю! Пан Еноха невозмутимо кивнул: - Мне батька твой то и говорил - насчет лозины. Не будет, мол, моя Яринка слушаться, лозину возьми да отдери по филейным частям. И не от локтя бей, а с замахом - так, чтоб год садиться не могла. А потом снова отдери, да солью сыпани, чтоб верещала громче!.. Сказано - дома сидеть, значит дома! А ты, Хведир, за старшего остаешься! - Я... Батька, я... Бурсак растерянно моргнул, но дверь уже хлопнула. Хведир неуверенно потоптался, затем махнул рукой и бухнулся на лежанку. Ярина подумала - и присела рядом. - Татары? Откуда тут татары? - растерянно проговорил парень. - С ханом у нас мир, да и засека надежная. Еще бы сказали - турки! Девушка вздохнула и внезапно, не утерпев, погладила парня по щеке. В зале было полутемно. Немецкую лампу зажигать не стали, обошлись свечой единственной, едва прогонявшей ночной мрак. Хведир пристроился на отцовом месте - у закрытой книги; Яринка забилась в угол, в самую черную тень. В доме было тихо. Тихо - и страшновато. Пан Лукьян не вернулся, прислав гонца, что остается в Хитцах, потому как в лесу поблизости и вправду чужаков видели, не десяток, не два - больше. С тех пор никаких известий не было, хотя ночь на исходе и где-то совсем близко уже пропел первый кочет... Хведир встал, подошел к маленькому, подернутому морозом окошку. - Иди спать, Яринка! Если что, разбужу. Девушка помотала головой - спать не хотелось. То есть, конечно, хотелось, но... - Это ты иди спать. А я постерегу - чтоб татары не украли! Она шутила, хотя на душе было не до шуток. Ярина, конечно, не утерпела. Весь вечер вместе с верным Агметом ездила по Валкам, дабы и людей подбодрить, и самой осмотреться. Городок почти вымер - пан Лукьян забрал с собой не только Черкасов, тех, что в поход не ушли, но и дюжину подсоседков, и просто охотников. Остальные забились в хаты, боясь показаться на улицу. Даже рогатки, выставленные поперек шляха, остались без охраны. Да и кому охранять? В городе и до войны меньше тысячи жило, из них Черкасов - служивых и абшидных - сотня с небольшим. Теперь даже их не осталось. Остальные - обычные мугыри, которые и смотреть на шаблю боятся. Девушка почувствовала, как страх, сидевший где-то глубоко, начинает наползать, подступать к горлу. - Хведир! - не выдержала она. - Не молчи! Расскажи что-нибудь! - О чем? В голосе бурсака тоже не слышалось особой уверенности. Ярина усмехнулась: - Ну... Про фольклор свой. Написал байку? Про Гонтов Яр? - А-а! - послышался тихий смех. - Написал! Пану Гримму понравится. Позавчера из Гонтова Яра выборный тамошний приезжал - к отцу, бумаги выправлять насчет винокурни. Так знаешь, о чем там болтают? - Снова черти заглянули? Почему-то в присутствии Хведира-Теодора о таком говорить было совсем не боязно - даже в темноте. - Нет, другое, - бурсак вновь усмехнулся. - Может, не говорить? Ночь ведь, страшно! - Ах ты! - девушка вскочила, махнула рукой. - А кто еще в детстве перед сном нам про Черную Руку рассказывал? И про Дядька Лысого? Забыл?! Сама Ярина забыть такое не могла. После каждой истории она забивалась под перину и дрожала полночи. А на следующий вечер вновь просила рассказать и снова дрожала. - ...Пришла Черная Рука, - замогильным голосом начал Хведир. - Открыла дверь - и стала искать маленькую девочку Яриночку... А ведь это мысль! Представляешь, Ярина, такое записать, а? Пан Гримм с кафедры свалится! А в Гонтовом Яру всякое болтают. Будто из Гриневой хаты голоса доносятся, будто вокруг кони невидимые скачут. Ну и мамка его еще приходила. - Мамка? - удивилась девушка. - Его же матушка померла! Ребятенка родила и... - Вот я и говорю... То есть соседи говорят - приходила. Хату обошла, потом внутрь заглянула - искала. А наутро пес сдох. Помнишь пса? Его еще Агмет заговорил?.. Ярина закусила губы. Страх, уже ничем не сдерживаемый, сжал сердце, холодом прокатился по спине. Мертвая мать ищет сгинувшего сына. Ищет - и не находит... - А на следующую ночь ее снова видели. Поп - отец Гервасий - не побоялся, с крестом выскочил. Так она зубами заскрипела, руки протянула - не дотянулась, а после обратно на погост пошла. А наутро... - Прекрати! - не выдержала девушка. - Как ты можешь! Такое... Такое говорить! - А что? - Хведир явно удивился. - Обычная история! У этих посполитых вечно то мать к сыну с погоста является, то муж к женке. Потому и обычай есть, чтоб долго не оплакивать... - Прекрати! - повторила Ярина и, подумав, добавила: - Чурбан! Бурсак, недоумевающе пожав плечами, замолк. Ярина отвернулась - слушать страшилки расхотелось. - Ну ты чего? - Хведир подошел ближе, присел рядом. - Мало ли что лапотники эти болтают! Темные они! - А ты - светлый! - огрызнулась девушка. - Ну, не такой уж светлый, - развел руками парень. - Но байкам этим не верю. Если и есть что-то необычное, то это не черти и не призраки, а тонкие энергии, которые наш мир окружают. Про то и блаженный муж, учитель мой Григор Варсава, писал... Страх вновь спрятался, и Ярина внезапно почувствовала, как смыкаются веки. Сон только и ждал - перед глазами поплыли странные серебристые нити, закружились, сплетаясь в пушистые коконы. Уж не тонкие ли это энергии, о которых Григор Варсава толковал? - Ярина! Проснись, Ярина! Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула - сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался укрыл. - Ярина! - голос парня звучал странно. - Батька... Батька погиб! - Что?!. На полу - мокрые следы; на плечах Хведира - кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами - ужас. - Батька... Погиб батька. И все погибли... - Мой... Мой отец? И сотня? Почему-то сразу же подумалось об отце - о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили - не радовали. Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха. - Мой батька - Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехал. В Хитцах. В село... Погинуло село... Ярине показалось, что она все еще видит сон - страшный, тягучий. Хорошо бы проснуться, поскорее проснуться!.. Проснуться не получалось. Юдка Душегубец Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь - но не моя. Чужая. На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно - чистить и чистить! Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен - ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов. Уснуть! Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен - я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда, - но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того. Я кликнул джуру, отдал ему шаблю - чистить до белого блеска - и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно если она смешана с грязью. С грязью - и с пеплом. Теперь - свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий - тот, что был до нынешнего, - все рожу морщил: негоже-де при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова? Застегиваясь и надевая пояс, я вновь перебрал в памяти все, что должно рассказать пану. Когда я на службу поступал, пан Станислав сразу предупредил: говорить надо лишь о самом главном - четко и ясно, без лишних словес. Так-то оно так, да только сам он любит о таком расспрашивать, что порою дивишься - к чему? То ли пан зацный попросту любопытен, то ли видит в мелочах что-то важное, нам, сирым, непонятное. Ну, скажем, моргала ли голова после того, как на снег свалилась? Как у того дворецкого. Три года назад это было, тогда тоже на дворе месяц - лютый стоял. Может, пан Мацапура в детстве страшные сказки любил? - Пан Юдка! Пан надворный сотник! Задумался! Даже не услышал, как джура постучал, как дверь открыл. - Пан Юдка! Пан Станислав вас в банкетную кличут! Он там с гостями. Поспешить просит! Я мельком отметил: "просит". Странное дело, пан Станислав действительно вежлив! И не только со мной. Даже с теми, кого в замок волокут. Итак, кличут. Обычно пан не завтракает и не обедает - отсыпается после ночи, лищь на ужин зовет гостей. Что-то сегодня изменилось! Впрочем, гости, как известно, бывают разные. Я все-таки опоздал. Гости давно расселись, и пан Станислав был на месте в резном кресле под огромными оленьими рогами, что к стене прибиты. Помнится, один гость посмел улыбнуться и даже шутку отпустить. После ему стало не до шуток - когда болтуну его же язык на ужин подали. Отварной, с горчицей. Итак, все на месте - пан Станислав, пан Рио, пан к'Рамоль и, конечно пани. Причем если мужчины сидят на местах гостевых, хоть и не загоновых, то пани Сале (вэй, ну и дела!) - рядом с паном Мацапурой, не в обычном кресле, а в хозяйском, с высокой спинкой. Вот даже как! Долго кланяться да извиняться мне не дали. Пан Станислав в это утро был в изрядном настроении. Черные усы смотрели кончиками вверх, глазки поблескивали, и ямочки - такие детские ямочки на щеках! - То прошу, пан Юдка! Остынет! Я с опаской поглядел на ближайшее блюдо. Было дело - пытались свинину подсунуть. Повар (смешно сказать - тоже жид, как и я), когда его на стайне кнутом охаживали, все вопил, что мясо кошерное, поскольку свинья рылом вышла точь-в-точь меламед из харьковского хедера. Веселый был повар! Был. Нынешний такого себе не позволяет. На блюде была телятина, на соседнем рыба. Ага, у гоев сегодня постный день! Никак не привыкну. Намудрили эти Моше с Иешуа бен-Пандирой! Вместе бы и постились! Слуги ждали, замерев, как волки в засаде. Ждал пан, ждали гости. Мой желудок тоже ждал, хотя в последний раз закусить довелось прошлым утром. Чтобы не думать о телятине и о подливе (на этот раз - винной), я искоса, дабы хамом не показаться, принялся разглядывать соседей. Так-так, на пани Сале новое платье: белое, золотого шитья. То есть не новое - из кладовой пана Станислава. Вэй, ну и платье! А ведь в каких обносках приехала! Широкая душа у пана Мацапуры! И на самом пане Станиславе кунтуш - одно заглядение. Кунтуш, золотая серьга в ухе, цепь... Цепь?! Точно, та самая, с портрета в библиотеке. Давно ее пан Станислав не надевал, наверное, с год. Богатая цепь, прямо орденская, и камень хорош огромный, красный... ...Красный! Кажется, я снова начинаю различать цвета! Да, камень красный, густого сочного цвета. Страшно подумать, сколько такой стоит. Село купить можно - и немалое!.. Мы все чего-то ждали, телятина отчаянно пахла (нынешний повар свое дело знает, хотя и гой!), как вдруг я заметил некую странность. То есть не заметил даже - почувствовал. Все на месте - и пани гостья хороша, даром что худа, как сушеный карась, и пан Станислав орлом глядит. Но что-то... Что? Серьга? Кунтуш? Я вновь искоса глянул на пана Станислава - и вдруг понял. Цепь! да, такая, как на старом портрете, - за исключением камня. Тот худощавый пан в испанском камзоле носил цепь с белым камнем, а на пане Станиславе... Красный! Как хорошее вино, как запекшаяся кровь! Как приятно вновь различать цвета! Красный? Оно бы и не удивительно: мало ли что художнику в голову взбредет? Да только знаю я этих панов зацных и моцных! Чтобы на портрете фамильную прикрасу перепутать? Быть того не может! Или камень в цепи заменили? Дверь неслышно отворилась, и в банкетную деревянным шагом вошел пан Пшеключицкий. Вошел, так же деревянно поклонился, ни на кого не глядя, и шагнул к высокому креслу, в котором восседал пан Станислав. Я облегченно вздохнул. Ну конечно! Его и ждали! Пан Пшеключицкий вновь поклонился (даже не поклонился - головой дернул) и стал там, где положено, - за спинкой кресла. Он так часами стоять обучен даже не моргнет. Все, можно и за вилку браться! Такое я еще за Днепром видел. Настоящий пан хорошего рода и хлеба не куснет, если за креслом его не будет другой пан стоять. И не кто попало, а чтоб урожденный шляхтич, да с гербом, да при шпаге. Говорят, иные по горсти золота в день за такое платят. Вот оттого и пана Пшеключицкого ждали! Странный он, пан Пшеключицкий. Ни с кем слова не скажет, вина не выпьет, не поругается даже. Первые полгода я его фамилию запоминал, потом целый год присматривался - понять не мог, а когда понял... ...Когда понял - зауважал пана Станислава еще больше. Не то чтобы было в пане Пшеключицком что-то особенное (видел я, как за креслом одного кнежа аж трое стояли), но все же неплохо! Умелец он, пан Станислав! Слуги неслышно скользили, подавая блюда и подливая вино, пан Станислав улыбался, негромко беседуя с пани Сале, та улыбалась в ответ, пан Рио явно увлекся рыбой, пан к'Рамоль брови хмурил (с чего бы это?), а мне внезапно дико захотелось спать. Нельзя! Завтрак - только начало, потом будет главное. Раз пан Станислав меня к завтраку пригласил, значит, разговор будет. И не простой разговор! - Так, значит, все в порядке? - Да, пан Станислав! Троих хлопцев потеряли да пятеро ранены... - Не беда. Народу много, бабы новых нарожают! Он вновь сидел под странным портретом, только теперь в руках у пана Станислава была огромная глиняная люлька. Сизый дым неторопливо поднимался вверх, тучей собираясь под лепным потолком. - Новые гости - в замке? Те, что из Хитцов доставлены?! - Так... Пан Станислав кивнул, глаза удовлетворенно сверкнули. - Ну-ну! Вечером погляжу, кого ты мне привез. Не хочешь вечерком вместе со мной в замок прогуляться? Я вздрогнул. В замок? Избави Святой, благословен Он! Он понял. Засмеялся весело, словно и в самом деле пошутил. - А ты заметил, как пан лекарь на нас с пани смотрел? Я вспомнил мрачного к'Рамоля и усмехнулся. - Не по коту сметана! А знаешь, пан Юдка, в этой пани есть свой смак! Видал? Он протянул вперед правую руку. На запястье темнел кровавый след -чьи-то ногти впились в кожу. Ясное дело чьи. - Когда пан будет вновь стирать того кота, - вздохнул я, - то пусть пан его не выкручивает, а так на веревку вешает. Он хохотал долго, хлопая себя по брюху и тряся щеками. Наконец махнул рукой: - Ладно! Так и повешу. Да знаешь ли, пан Юдка, это не то, что ты подумал. Дело иначе было. Решил я поглядеть, из какого теста эта пани. Повел ее маеток показать - и на стайню завел. А там одну девку как раз плетью охаживали. Воровать вздумала, бесова дочь! Я велел ее на воздусях парить, под колокольчики - пока не сдохнет. И что ты думал? Эта пани Сале до самого конца простояла, глаз оторвать не могла. За руку меня взяла - и смотрела. Он вновь покрутил исцарапанной рукой, расправил усы: - Вот таких и люблю! Знатная пани! И чернокнижница зацная! Книгу "Рафли" читала, и "Задею", и "Сирии". Только, говорит, они у них иначе зовутся. Вот даже как? Интересно, есть ли в том Сосуде книга "Зогар"? - Что меня дивит, пан Юдка... Если они в наши края за ребенком собрались, отчего про обратный путь не подумали? Я тоже кое-что прикинул, "Рафли" полистал. Трудное дело за этот Рубеж пробраться! А они - как в омут. Наши взгляды встретились. Трудно врать такому, как пан Мацапура! Трудно но можно. Этому гою незачем знать о визах, о том, что в каждом Сосуде имеются Консулы. Сале молчит - и я молчать буду. - Видать, очень им этот ребенок нужен, пан Станислав. - Видать... Он нахмурился, замолчал, а я вновь взглянул на портрет. Неужели этот, в испанском платье да с белым камнем в цепи, - его батюшка? Вот уж поистине: не в отца, а в проезжего молодца! - А хорошо бы, пан Юдка, самим дорогу в иной мирок сыскать! Чтоб только мы об этом пути знали, а? Вот тогда и с дитем разберемся - кому он там нужен да зачем. Мог бы не говорить! Я сразу понял, почему пан Мацапура принялся пани Сале обхаживать. У той, понятно, свой интерес, да только нашего пана не проведешь! Аукнется ей ее белое платье! В нем и зароют, едва дорожка через Рубеж откроется! - Есть у меня думка, как толк наладить! А ведь у них там даже рушниц нет!.. Да, ты этого ребенка-то видел? - Видел, пан Станислав, - удивился я. - Только не разглядывал, дите себе и дите! Он вновь задумался. Выпустил клуб сизого дыма, качнул головой. - Ан не совсем! То, что пальцы на руках не по счету, - ладно. И не таких рожают! А вот сколько ему? - То есть? Что пан имеет в виду? - удивился я. - Гринь Чумак говорил: дите две недели как родилось... - Две недели! - пан Станислав даже трубку отложил. - Да ты бы доглядел сейчас на него, на байстрюка этого! Ему полгода - не меньше! Скоро зубы резаться будут! Полгода! Я вспомнил вопящий сверток на руках у пани Сале. Полгода? Был бы гоем - точно б перекрестился. Кто же ты такой, Пленник? - А с братом его, пан Юдка, мы вот что сделаем. Утром человечишка прибежал из Гонтова Яра, поведал кой-чего. Тамошние лапотники совсем спятили. Хату, где тот хлопец жил, спалили, да мамку его из домовины выбросили... - Как? - мне показалось, что я ослышался. - Из домовины? - Выбросили и колом проткнули, а после тоже сожгли - чтобы с чертями не путалась да из могилы не вставала. Что с хлопов взять? Дурни! Вот мы про это чумаку и расскажем. Сам же говорил: лихой из него сердюк выйдет! Будет при брате - да при мне! Лихо пан Станислав задумал! Теперь чумак сам за шаблюку схватится. - Вот так! Как за Рубеж пойдем, его и возьмем - вместо пса. Как думаешь, пропустят нас твои ангелы? На этот раз я не удержался - вздрогнул. Пан Станислав усмехнулся, но усмешка почти сразу погасла. - Их можно... подкупить - или напугать? Подкупить? Пани Сале попыталась на свою голову. А вот напугать... - Рабби Шимон бар-Йохай когда-то прогнал Малаха-Разрушителя, - осторожно начал я. - Прогнал - и запретил возвращаться. Но я - не бар-Йохай. И вы, пан Станислав, тоже. - А договориться? - живо подхватил он. - Ведь нужно же им чего? Я закрыл глаза. Блаженны несведущие! Договориться - с кем?