Страница:
как взрослый человек? как я? я-былой или я-нынешний?! А может быть, у меня просто не с чем сравнить его понимание?.. Но, в любом случае, мне мой сын не препятствует. Можно сказать, даже помогает. Если бы еще не подленькая мысль: "Он ведет свою игру!.. с самого начала, с утробы женщины, умершей ради того, чтобы он жил!.. да?.. нет?!" Возможно ли, что дитя каф-Малаха и дочери Хавы не вмешивается в происходящее лишь потому, что ход событий его пока устраивает?! ...или - вмешивается?! Ведь не зря же он выпустил меня из медальона в комнате женщины по имени Сале Кеваль, когда душа ее рвалась в Порубежье?! Я видел Иегуду бен-Иосифа сыновними глазами, потом - своими собственными, после я видел Порубежье и Самаэля глазами женщины-Проводника... Что из всего этого видел мой сын; чьими глазами он это видел?! Нет ответа. После первого, случайного прорыва его сущность для меня закрыта наглухо. А моя для него? ...а ведь Рудый Панько тоже не видел его насквозь! Меня - видел, а его нет! Я вздрагиваю: жутковатое ощущение чужой власти над собой неожиданно смешивается с новым, непривычным, незнакомым мне ранее чувством. Чувством гордости за собственного сына. ...родители - первые игрушки детей. Кажется, я впервые ощутил себя отцом. Крышка медальона приподнялась. Полночь. Пора выполнять условие договора с ведьмачом. Дверь в комору женщины не заперта; вон, узкая щель между краем и косяком. Оттуда зябко тянет сквозняком. Поддерживаемое заговором вожака Ковена, осиное тело легко зависает в воздухе, и на миг меня до краев наполняет радость. Радость - и стыд за радость. Три Великих Собеседника! - как, оказывается, мало нужно для того, чтобы обрадоваться... Я, кто проносился сквозь порталы вольным ветром, пронизывал насквозь крону Древа Сфирот, купался в сиянии Истинного Света, черпал его горстями, одаривая тех, кого хотел; я, смеявшийся над Рубежами и их стражами - теперь я радуюсь безделице: оказывается, мои останки на время могут преодолевать десятки (пусть сотни!) шагов, и даже - проклятье! - оса может летать!.. Я смешон. Я, крылатый соглядатай, не менее смешон, чем человек, ползущий сейчас от лестницы вдоль коридора. Ведьмач, ты хотел знать, что произойдет здесь в полночь? - здесь в полночь по коридорам ползают люди. Один человек. Странный. Неподвижный. Изнутри неподвижный. Значит, он вроде бы не должен двигаться и снаружи. Но - движется. Ползет с завидной целеустремленностью. Ноги у него отнялись, у бедолаги, что ли? Остановился. Скрипит дверь, за которой спит женщина в смятых простынях, позволяя сквозняку с облегчением вырваться на свободу. Человек на пороге коморы поворачивает голову, опасливо косится через плечо - я ловлю его взгляд. Тухлый, словно рыба после двух дней на солнцепеке. Гнилой взгляд. И вместе со скрипом, вместе с тухлым взглядом ночного гостя ко мне вспышкой во мраке приходит понимание: надо спешить. Ведьмач просил меня только наблюдать, наблюдать и ничего больше в обмен на грядущие услуги, но если я останусь всего лишь чужими глазами, мне никогда не стать прежним! А удивительный человек-червь ползет медленно, ему еще надо миновать порог, затем - почти всю комнату... Я успею! Лечу - коридоры, лестница, первый этаж... Снаружи, за внешней дверью, спит стража - я не вижу их, но ощущаю мерцание многосна на челах спящих: о, на пятом уровне им грезится ночное крыльцо и честная караульная служба, а на шестом и седьмом - глухая попойка у какой-то шинкарки Баськи!.. спокойствие выполненного долга и нежелание просыпаться - вот что это значит в сочетании. Умно. Вожак Ковена, ты не предупреждал меня о таких шутках! Вот... вот... вот и дверь, за которой обитает Заклятый, спутник женщины-Проводника - цель моего полета. Закрыто! Без паники. Только без паники! - Лети... Шестипалая рука слегка толкает дверь. Мой сын смотрит на меня - долго, пристально - и, молча повернувшись, идет обратно. Идет бесшумно - ни одна половица не скрипнет. Он заранее ждал меня здесь, стоя в стенной нише за портьерой. Он знал. Сейчас я почти люблю своего сына. Уже не в силах сдержать возбужденного жужжания, золотая оса стремительно влетела в открытую дверь. Внизу, под несущейся искоркой, презирая отсутствие света, стелилась удивительная тень - черный человек с разнополыми руками. Заклятый спал. Тяжело, беспокойно, и дикие видения из сопредельных аспектов терзали его мятущуюся душу, раздвоенную, словно жало змеи. Бесплотные, еще более тонкие, чем духи или эфирные создания, образы снов зачастую приходят из-за пределов. Почему, почему сумеречное сознание Заклятого притягивает к себе одно и то же: дым магнолий, хруст фарфора, белая свеча платана?.. и почему, проснувшись, он хоронит это в себе до следующего сна? Впрочем, неважно. Когда Заклятый проснется, его ждет кошмар наяву! Вонзаю жало. И яд струится в человека по имени Рио, под защитные покровы, сразу в обе сплетенные души (хотя и не души это вовсе!) - яд реальности. Смотри!.. смотри! - погружена в многосон бдительная стража, ползет по полу человек с тухлым взглядом, спит, разметавшись, беззащитная женщина на дубовой кровати... смотри, герой! В других обстоятельствах можно было бы сказать: "Герой вскочил, как ужаленный!" Но других обстоятельств у меня не было; и я едва не опоздал. Трудно было уловить грань пробуждения, и еще труднее - понять, в какой миг Заклятый, как был, нагишом, оказался за дверью, прихватив со стены меч. Все-таки он хорош, этот могильный курган для самого себя! И если мне удастся сделать себя прежним, а его - ... Думать получалось плохо. Все силы уходили на одно-единственное: не отстать от героя. Силы ушли, и я не отстал. - Отпусти ее! Слышишь, мразь?! Все-таки времени прошло больше, чем предполагалось вначале. Ведьмач, вожак здешнего Ковена, ты хотел, чтобы я смотрел - и только? Пожалуйста: я смотрю. Тот, неподвижный изнутри, все же успел добраться до кровати. Сейчас он навалился на Сале всем телом, припал к ложбинке между шеей и плечом, намертво обхватив руками отчаянно сопротивляющуюся женщину. Насилует? Или... впрочем, герой Рио уже рядом. В темноте он видит куда хуже меня, но героям, как правило, достаточно силуэтов и собственного воображения. Рывок за волосы, удар рукоятью меча под ребра, прямо граненым медным яблоком, и чужак, грязный, лохматый, кувырком летит в угол. Чтобы спустя мгновение медленно встать глиняным големом. Встать?! На Рио человек с тухлым взглядом не обращает внимания негнущиеся, словно деревянные, ноги несут его обратно к кровати. Пальцы героя клещами впиваются в плечо насильника, но человек с тухлым взглядом походя отмахивается - и теперь в угол летит уже герой, чудом не порезавшись о собственный меч. Ну, давай же, Рио, вставай! Он встал, значит, сможешь и ты! Разве не видишь: его нельзя остановить, не убив! Убей! Брось в мир щедрую смерть со своего клинка! Преступи Запрет! Иначе... посмотри - у женщины на шее кровь! Кровь! Ты что, совсем ослеп?! Заклятый бьет в броске с пола - снова медным яблоком рукояти. По хребту. Достигни удар цели, человек с тухлым взглядом упал бы со сломанным позвоночником, парализованный - но живой! К счастью, удача теперь была на моей стороне: ночной гость, словно почувствовав опасность, в последний момент начал оборачиваться - отчего удар обрушился вскользь, разодрав одежду вместе с кожей спины. Желтые кривые клыки ощерились в лицо Рио, из выгребной ямы рта потянулась ниточка кровавой слюны. Острие меча угрожающе ткнулось в грудь чужака, напротив сердца, - остановись! стой, погибнешь! сдавайся! - две лапы в ответ ухватили клинок, но ноги, непослушные ноги подвели своего владельца. Человек с тухлым взглядом упал вперед. И меч вышел у него из спины. Мироздание содрогнулось! Эфирные вихри хлестнули со всех сторон, сметая завесы, прорывая Рубежи, верша слияние возможного с невозможным! - сейчас, сейчас вода нарушения хлынет под корни Древа Сфирот, раскроются набухшие почки на ветвях, давая дорогу Истинному Свету, как уже было однажды, - и я наконец обрету цельность... Скорее, скорее, я устал ждать!.. Но почему слабеет невидимый ветер, иссякает влага чуда, почему вновь смыкается треснувшая было скорлупа?.. Не надо! Неужели снова... Ведь вот он, убитый, валяется на полу, с мечом в сердце, и над ним в оцепенении застыл герой Рио, нарушивший, нарушивший - НАРУШИВШИЙ!!! - Условие заклятия! Почему?! Заклятый нагибается над лежащим. - Мертв, - бормочет он, судорожно дергая щекой. - Странно, уже окоченеть успел... Существо на полу дернулось, и Рио невольно отшатнулся. Отчаянно завизжала на кровати перепуганная до смерти женщина, зажав ладонью рану на шее. Человек с тухлым взглядом рывком извлек из груди меч аккуратно положил его возле стены и сел. - Сале, беги! - в крике героя стыло отчаяние. - Сале? Нет!.. Сале, это правда ты? Голос - хриплый и одновременно пронзительный - безумным скрежетом разорвал ночь, и даже Рио застыл на месте, словно налетев на невидимую преграду. Этот голос нельзя было не узнать. - Хоста?! - выдохнул герой; и я проклял удачу, обернувшуюся чудовищной насмешкой, - дважды просить у Заклятого смерть для одного и того же человека и дважды не дотянуться до вожделенной цели! - Хоста?!! Что с тобой? Ты... тебя же убили, я сам видел! Обнаженный Рио присел на корточки перед живым мертвецом. Женщина, кажется, начала мало-помалу приходить в себя, но по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Вместо лишних слов она молча потянулась к изголовью, где стоял тяжелый подсвечник на семь свечей и лежало огниво. Я к тому времени обосновался на крючке стенной вешалки и мог не опасаться, что при свете меня заметят. - Убили, - прошептал тот, кого раньше звали Хостой, стараясь пригасить свой жуткий голос. Это у него получилось плохо. - Убили меня, Рио. Холодно мне. Мертвый я. Мысли... сгнили мысли. Сале... ты хоть жива? Вспыхнула свеча, за ней - другая, и люди наконец смогли рассмотреть мертвеца. - Жива, - проскрежетал мертвец, и в тухлом его взгляде червями сплелись боль и облегчение. - Помрачение на меня нашло. После смерти... бывает. Я палач; я слышал. Добей меня, Рио! Я для тебя добивал, добей и ты... для меня. Крови я мало выпил. Вот-вот память уйдет - тогда я опять на вас брошусь. Отруби мне голову, Рио... пожалуйста. Ты не бойся, покойникам головы рубить - сущая безделица!.. я знаю, я палач... - Я... я не могу, Хоста! Не могу! - Добей! - бывший палач неожиданно вцепился в руку своего бывшего спутника поистине мертвой хваткой. - Упокой мою душу! Не хочу - так... - А як же ты хочешь, катюга? - весело спрашивают от двери. - У рай до святого боженьки хочешь?! Некрещена душа, в чужой землице зарыта, чужими людьми кончена, - не, нема таким рая... Старый ведьмач стоит на пороге. Хитро щурится на непотребную картину: голые мужчина с женщиной и оживший мертвец на полу. Одно неясно, Панько: зачем тебе я как соглядатай понадобился? - Ну что, ведьма роблена, не сладила сама с моим опырякою? - толстым ногтем пасичник скребет подбородок, ухмыляясь. - Велел же тебе пятки салом смазать - а ты упираешься, лезешь поперед батьки в пекло! Ладно, пани ясна, - на цей раз Панько тебя стращал, чтоб думала впредь, як ведьмачей за кожух... Неделю даю, на сборы, а больше не дам. Поняла, ясна пани? - Зачем... зачем ты его? - вместо ответа на откровенную угрозу женщина кивает в сторону притихшего, сжавшегося в комок Хосты. - Зачем?! - Я? - вожак местного Ковена пожимает плечами. - Та ваш приятель я без Панька готовый опыряка был, когда я пришел. Ну, пособил трошки, не без того... - А... второй? Лекарь? - герою все с большим трудом удается держать себя в руках. - А, той парубок, что Крамольником кличут? Той помер совсем. Як честные люди. Покрестить его успели, вот и помер, як всяка християнська душа. Ликар, говоришь, был? Если добрый ликар - теперь в раю вареники ест! - Ухо ему отрубить, что ли? - скучным голосом интересуется Рио у женщины. - Или язык отрезать, чтоб не болтал глупостей? Как думаешь, Сале? Кажется, на этот раз Панька проняло. Понял: этот убить не убьет, а вот язык и впрямь отрежет - Глазом не моргнет. - Ты, хлопче, думай, що балабонишь, - глядя в сторону, бормочет он. - А то как бы не пришлось тебе завидовать тому бурсаку, что панночку мертвую три ночи у церкви отчитывал... - А ты думай, что делаешь, когда покойников поднимаешь! Говори: чем теперь Хосте помочь можно? - А чем опыряке допоможешь?! - пасичник искренне изумлен. - Разве что отнести до кого, чтоб кровушки посмоктал? Так я и отнес! - А покой дать ему можешь? - Ну... - Не "ну", а делай, что сказано! - Больно ты прыткий, хлопче! Добрый опыряка всегда в хозяйстве пригодится! Покой ему... Може, и упокою, если вы драпанете отсюда без разговоров, та болтать лишнего не станете. А приятелю вашему и так непогано! Був катом, заризяк всяких на той свет отправлял - а теперь что? Да то же самое! Ему не привыкать... Ладно, ладно, иду, - Панько явно заметил, как изменилось лицо Рио. - По рукам? Вы отсель выметаетесь за неделю - а я тогда его, може, и упокою! Ведьмач присел, ловко взвалил потянувшегося к нему мертвеца на плечи и поковылял к выходу. Я вылетел следом. Я знал, чего добивался старый ведьмач, приглашая меня в свидетели. Местный Ковен вынес приговор несговорчивому пану-чернокнижнику, начав с первого, самого простого, - предупреждения его пассии, - и бывший каф-Малах должен был это знать. Зачем? Неужели чтобы передать сыну?! Старый, очень старый человек ругается.
...Ну вот, и так вечно: едва больной еврей, которому давно пора на тот свет, собирается вздремнуть, как являешься ты! И гонишь сон прочь своей дурацкой болтовней. Что тебя беспокоит на этот раз, позор мироздания? Может быть, ты хочешь, чтобы я открыл тебе все сокровенные замыслы и стремления Святого, благословен Он? Тогда я должен сразу разочаровать тебя: я не знаю, каковы Его сокровенные замыслы и стремления! надтреснутый кувшин старческого бормотания течет каплями язвительной надежды. - Если да, то можешь сразу уходить, а мне таки удастся урвать клочок сна... Он так и разговаривает со мной: лежа на кипарисовом топчане, покрытом циновкой и поверх нее - одеялом из верблюжьей шерсти. Ему не хочется вставать, и я его понимаю. Я выхожу из колонны портика; я присаживаюсь рядом у изголовья, чтобы не возвышаться над стариком Вавилонским Столпом. Восковые веки смыкаются еще теснее - но он не спит, конечно, он не спит. Все-таки ему тоже интересно: зачем я пришел сегодня? - Поздравь меня, рав Элиша. У меня скоро родится сын! - Я всегда подозревал, что ты не очень умный каф-Малах, - один глаз приоткрывается и с влажной печалью смотрит на меня. - Но сегодня ты оправдал мои подозрения с лихвой! Кто же, не боясь сглаза, хвастается вслух еще не рожденным ребенком?! Всякое слово имеет свой отзвук, а когда речь идет о том, что еще не случилось, особенно о таинстве рождения... Глупый, глупый каф-Малах!.. кстати, кто она? Я не сразу понимаю суть вопроса. Так всегда: вот почтенный рав Элиша только что говорил о понятном - а вот он уже молчит, позволяя собеседнику тупо моргать в недоумении. - Женщина. Смертная. Не отсюда. - Ясно, ясно, - с удовлетворением кивает старик, вновь занавесив оба глаза мятыми шторками век. - Что - ясно? - Что женщина. Смертная. И не отсюда. Таких, как ты, всегда тянуло к дочерям человеческим. - Ты прав, рав Элиша. Но почему? Я видел тех, которых называли богинями, и они были действительно прекрасны! Я встречался с теми, кого называли демоницами, - и они были чувственны и сладострастны, и искушены, как никто, в плотских утехах. Я видел тех, кому еще не придумали имен на известных людям языках, и облик их завораживал. Но едва вблизи появлялись смертные дочери человеков... - И с этим вопросом ты пришел к старому человеку, доверху полному добродетели?! Уйди, бесстыжий выкидыш неизвестно чьей утробы! Отыди от меня! Я-то думал, что ты пришел спрашивать о замыслах Святого, благословен Он! - и надеялся быстро от тебя отделаться! А ты... - старик наконец соизволяет открыть оба глаза, и оба этих хитрых глаза смеются. - Ладно, разве что ради твоего будущего первенца, трижды тьфу-тьфу-тьфу в его сторону и сторону его бедной матери!.. но увы, болтливый отец! - начать придется все же с замыслов!.. Сказано в толковании каббалистов Цфата, чьи имена не называют вслух, к Книге Берешит, иначе Бытие: "В час, когда приступил Святой, благословен Он, к сотворению первого Адама, увидел Он праведников и нечестивцев, что произойдут от него. Сказал: "Если Я сотворю его, то выйдут из него нечестивцы. А если не сотворю, то как появятся из него праведники?" Что сделал Святой, благословен Он? Убрал он от своего лица дорогу нечестивцев. И призвал к участию в нем Свойство Милосердия, и сотворил его. Об этом написано в Тегилиме, иначе в Псалтыре: "...ибо знает Господь путь праведных, а дорога нечестивцев исчезнет..."- И в час, когда приступил Он к сотворению первого Адама, советовался он с бейт-Малахами, иначе Ангелами Служения. Сказал ул; "Сделаем человека в образе Нашем, по подобию Нашему". Сказали Ему: "Адам? а каковы его свойства?" И еще сказали Ему: "Что человек, коль ты вспоминаешь о нем?" Сказал им: "Человек, которого я собираюсь сотворить, более мудр, чем вы." И еще сказал им: "Восстанут из него праведники" - Это то, о чем сказано: ибо знает Господь путь праведных. Ибо показал Господь путь праведников бейт-Малахам, иначе Ангелам Служения. А "дорога нечестивцев исчезнет... " значит, что не открыл им Святой, благословен Он, что восстанут из Адама нечестивцы. Ведь если бы открыл Он бейт-Малахам, что восстанут нечестивцы из него, сотворенного по образу и подобию, то не позволило бы Свойство Суда сотворить Адама... Когда же Адам согрешил, покинув вместе с Хавой эдемские сады, и начали расти на земле колена Адамовы, являя праведников и грешников, - увидев это, сказали двое из Существ Суда, имена которым Аза и Азель: "Если бы мы были на земле, то не согрешили бы!" И, навсегда облачась в плотские одежды, дабы не искушаться возвращением в свет, сошли на землю Аза и Азель, входя к дочерям человеческим и зачав от них исполинов. Взирая на них из сияния Эйн-Соф, говорили при этом иные Существа Суда: "Вот, потомки Азы и Азеля силой правят сыновьями Адама. Разве таков был замысел Святого, благословен Он?!" И в гордыне своей сочли они, что постигли Его замысел, решив исправить ошибку. Оставшись светом, пали Существа Суда в мир телесный и разделили его на части Рубежами, дабы по мере сил оградить свободных сынов Адама от владычества исполинов. А самих Азу с Азелем в их плотских одеяниях приковали Существа Суда железной цепью (ибо считали, что вправе вершить суд именем Его) к скале Каф, дабы более не плодили они потомства; и по сей день стоят там мятежные ангелы, прикованные, и сведущие люди, взыскуя тайных знаний, приходят к ним учиться запретному. Но в рвении своем, даже оставшись светом, лишили бейт-Малахи себя возможности вернуться, пока существуют люди и есть что от кого ограждать. Скорбный удел: служить благу потомков Адама, не любя их, ибо было сказано: "Человек, которого я собираюсь сотворить, более мудр, чем вы". Впрочем, известно Существам Суда, что в конце времен исчезнет плотский мир и вместе с ним - тела людские, души же возвратятся в Свет Эйн-Соф, сделав излишними Рубежи и служение бейт-Малахов. Ныне же держится мир силами праведников, и едва число их станет меньше положенного - тут и настанет конец земной юдоли. И тогда рассудили Существа Суда: "Мы разделили мир Рубежами, дабы оградить одних от других, и силу от силы, и знание от знания. Но ведь может статься, что внутри какой-либо из огражденных частей окажется меньше праведников, чем требуется для поддержки мира на краю бездны? Тогда исчезнет эта часть в огне гнева Его, и души людей освободятся от гнета бренных тел, устремившись к Свету, - о, вот способ помочь исполнению замысла Святого, благословен Он! Спасем же Целое от гнета бренной плоти, очищая по частям!" Множа поводы ограждения - царя от царя, демона от демона, жертвы от жертвы и знающего от глупца, - бейт-Малахи стали множить Рубежи; и впрямь случалось так, что огражденное гибло в пламени гнева Его, ибо не хватало праведников для спасения части от участи. Когда же разверзлись небеса всеобщим потопом, возрадовались Существа Суда, сказав: "Вот! освободимся мы от служения. Но воды схлынули, обнажив лоно земли; "Плодитесь и размножайтесь!"- - вновь прозвучало в мире, и стало бейт-Малахам недоставать сил, чтобы удержать все возведенные Рубежи, желая сверх того строить новые! Тогда и позавидовали они черной завистью мятежным Азе и Азелю и их потомству, детям свободного выбора. Ибо кто избрал свободу взамен служения, тощ ближе к Адаму, чем к Существам Суда; потому и тянет наследников Азы и Азеля, наследников их мятежа, к смертным женщинам, а не к богиням, или демоницам, или безымянным созданиям! Самим же Существам Суда потомства иметь не дано: оставшись светом, бесплодны суть!.." - Ты доволен? - Нет, мудрый рав Элиша. Я не доволен. Ты сказал слишком много для ответа на простой вопрос: "Почему меня тянет к смертным женщинам?" И одновременно слишком мало - ибо твой ответ породил во мне другие вопросы. Если количество Рубежей непрестанно растет, а бейт-Малахи не в силах иметь потомство от дочерей человеческих, то как они, Ангелы Служения, исполняют заповедь "Плодитесь и размножайтесь"?! Нет ответа. Только легкий храп и присвистывание. Ухожу в колонну. Я принесу ему самый тихий сон, который сумею найти, - если, конечно, успею. Сале Кеваль, прозванная Куколкой ...Сквозняк, заигрывая, прошуршал страницами. Сале протянула руку, и этот бастард ветра и щели всем телом приник, распластался вокруг запястья. "А что это у вас, дражайшая Сале?.." - беззвучно осведомился сквозняк, лаская гладкую кожу. Женщина, не ответив, улыбнулась. Прохлада была приятной. Если до сих пор она плохо понимала, чем Жилистый Понедельник, он же Мертвецкий Велик-День, отличается от прочих пятниц, четвергов и вторников, вместе взятых, то сегодня все стало на свои места. Голову с утра словно тугим полотенцем обвязали. В висках сухо стучали молоточки, беспрестанно хотелось пить, и трепетно билась жилка под левым веком - отчего казалось, что женщина все время игриво подмигивает. Знать бы еще - кому? Сале заставила себя пробежать глазами абзац, затем другой. Речь шла о каком-то невезучем шляхтиче Матковском, сожженном суеверными жителями села Гуменец по обвинению в насылании мора. Поскольку бедный шляхтич вовсю голосил, что просто ходил с уздечкой по полям, отыскивая пропавшую с вечера лошадь, было решено замазать ему рот свежим навозом, а глаза завязать смоченной в дегте тряпкой. Меры помогли, и Матковский голосить перестал. Присланный к нему священник сообщил же гуменчанам следующее: "Я до души, а вы до тела, жгите как можно скорей!" Женщина зевнула; перелистала страницы. Время убивалось туго. Минуты растягивались в часы, а часы и вовсе прикидывались неделями. С трудом удалось прочитать еще абзац-другой, повествующий о черниговском полковнике, позднее - генеральном обозном Василии Бурковском. Этот прославился двумя вещами: при жизни участвовал под командованием гетьмана Мазепы, прозванного за женское угодничество Мартоплясом, в разгроме под Полтавой войск "Дракона Московского", а после смерти разъезжал в карете шестерней по Красному мосту, пока под гнетом проклятия не провалился в Стрижень. Жизнеописание лихого полковника (включающее малую толику бытия загробного), а также перечень некоторых его милых привычек интереса опять не вызвали. После тесного знакомства с веселым Стасем... Наверное, все-таки хорошо, что все эти дни пан Станислав практически не вылезал из замка. Интересно, что он там ест? что пьет? с кем спит? Ничего, сегодня выясним, если не стошнит. Захлопнув скучную книгу, Сале встала и подошла к знакомому портрету. Худосочный молодчик на этот раз смотрел ей в глаза с неприятным сочувствием. Тайное полотенце вокруг головы налилось ледяной влагой, молотобойцы внутри черепа мерзко зачастили своими кувалдами. "Гревская площадь... - вдруг уловила Сале верхним чутьем, обострившимся с самого утра; и еще раз, вдвое тише: - Гревская... площадь..." Она смежила веки и привычно сосредоточилась. Действительно, пан Станислав был прав: сегодня особенный день. С четверга ей ни разу не удалось всерьез выйти за пределы себя. Судорожно, доводя себя до исступления и обморока, она пыталась связаться с Самаэлем, предупредить Ангела Силы о времени нелегального выхода в Порубежье, о спутниках, которых следовало пропустить невозбранно в отличие от прочих... Тщетно. Ничего не получалось. Женщина неизменно вылетала душой в ночные небеса, где бессмысленно носилась верхом на дурацком ухвате. Светила луна, рой стихийных духов хихикал вслед, а вокруг мельтешили рогатые шуты с собачьими харями. Свита? зеваки? конвой?! Наконец один из них, самый наглый, одетый в мундир с длинными фалдами, хватал луну и совал себе за пазуху - становилось темно, хоть глаз выколи, и Сале с криком падала в пропасть. И так раз за разом. Чьи это происки, не стоило и гадать. - Гревская площадь... - послышалось снова. И почти одновременно с этим морок прояснился. Но вместо Порубежья женщина и впрямь увидела городскую площадь, полную народа. Люди уже расходились, живо обсуждая что-то между собой. Рядом, на высоком дощатом помосте, разговаривал с палачом в красном капюшоне какой-то человек; за руку человек держал примерно двенадцатилетнего ребенка, очень похожего на молодчика с портрета. Разговор явно ладился, палач протянул руку, взяв бархатный кошелек, - и человек повернулся в сторону пыточного колеса. Сале затрясло. Там, у колеса, валялось безглавое тело, и отрубленная голова, откатившись чуть в сторону, лениво моргала глазами. Тело было мощным, кряжистым. Даже если бы не толстые губы живой головы, кривящиеся в знакомой улыбке, подходящей более почтенному отцу семейства... Казненный был похож на зацного и моцного пана Мацапуру-Коложанского, как бывают похожи родные братья. Не близнецы, нет, и про них нельзя сказать "Одно лицо!" - но сходство тем не менее было несомненным.
...Ну вот, и так вечно: едва больной еврей, которому давно пора на тот свет, собирается вздремнуть, как являешься ты! И гонишь сон прочь своей дурацкой болтовней. Что тебя беспокоит на этот раз, позор мироздания? Может быть, ты хочешь, чтобы я открыл тебе все сокровенные замыслы и стремления Святого, благословен Он? Тогда я должен сразу разочаровать тебя: я не знаю, каковы Его сокровенные замыслы и стремления! надтреснутый кувшин старческого бормотания течет каплями язвительной надежды. - Если да, то можешь сразу уходить, а мне таки удастся урвать клочок сна... Он так и разговаривает со мной: лежа на кипарисовом топчане, покрытом циновкой и поверх нее - одеялом из верблюжьей шерсти. Ему не хочется вставать, и я его понимаю. Я выхожу из колонны портика; я присаживаюсь рядом у изголовья, чтобы не возвышаться над стариком Вавилонским Столпом. Восковые веки смыкаются еще теснее - но он не спит, конечно, он не спит. Все-таки ему тоже интересно: зачем я пришел сегодня? - Поздравь меня, рав Элиша. У меня скоро родится сын! - Я всегда подозревал, что ты не очень умный каф-Малах, - один глаз приоткрывается и с влажной печалью смотрит на меня. - Но сегодня ты оправдал мои подозрения с лихвой! Кто же, не боясь сглаза, хвастается вслух еще не рожденным ребенком?! Всякое слово имеет свой отзвук, а когда речь идет о том, что еще не случилось, особенно о таинстве рождения... Глупый, глупый каф-Малах!.. кстати, кто она? Я не сразу понимаю суть вопроса. Так всегда: вот почтенный рав Элиша только что говорил о понятном - а вот он уже молчит, позволяя собеседнику тупо моргать в недоумении. - Женщина. Смертная. Не отсюда. - Ясно, ясно, - с удовлетворением кивает старик, вновь занавесив оба глаза мятыми шторками век. - Что - ясно? - Что женщина. Смертная. И не отсюда. Таких, как ты, всегда тянуло к дочерям человеческим. - Ты прав, рав Элиша. Но почему? Я видел тех, которых называли богинями, и они были действительно прекрасны! Я встречался с теми, кого называли демоницами, - и они были чувственны и сладострастны, и искушены, как никто, в плотских утехах. Я видел тех, кому еще не придумали имен на известных людям языках, и облик их завораживал. Но едва вблизи появлялись смертные дочери человеков... - И с этим вопросом ты пришел к старому человеку, доверху полному добродетели?! Уйди, бесстыжий выкидыш неизвестно чьей утробы! Отыди от меня! Я-то думал, что ты пришел спрашивать о замыслах Святого, благословен Он! - и надеялся быстро от тебя отделаться! А ты... - старик наконец соизволяет открыть оба глаза, и оба этих хитрых глаза смеются. - Ладно, разве что ради твоего будущего первенца, трижды тьфу-тьфу-тьфу в его сторону и сторону его бедной матери!.. но увы, болтливый отец! - начать придется все же с замыслов!.. Сказано в толковании каббалистов Цфата, чьи имена не называют вслух, к Книге Берешит, иначе Бытие: "В час, когда приступил Святой, благословен Он, к сотворению первого Адама, увидел Он праведников и нечестивцев, что произойдут от него. Сказал: "Если Я сотворю его, то выйдут из него нечестивцы. А если не сотворю, то как появятся из него праведники?" Что сделал Святой, благословен Он? Убрал он от своего лица дорогу нечестивцев. И призвал к участию в нем Свойство Милосердия, и сотворил его. Об этом написано в Тегилиме, иначе в Псалтыре: "...ибо знает Господь путь праведных, а дорога нечестивцев исчезнет..."- И в час, когда приступил Он к сотворению первого Адама, советовался он с бейт-Малахами, иначе Ангелами Служения. Сказал ул; "Сделаем человека в образе Нашем, по подобию Нашему". Сказали Ему: "Адам? а каковы его свойства?" И еще сказали Ему: "Что человек, коль ты вспоминаешь о нем?" Сказал им: "Человек, которого я собираюсь сотворить, более мудр, чем вы." И еще сказал им: "Восстанут из него праведники" - Это то, о чем сказано: ибо знает Господь путь праведных. Ибо показал Господь путь праведников бейт-Малахам, иначе Ангелам Служения. А "дорога нечестивцев исчезнет... " значит, что не открыл им Святой, благословен Он, что восстанут из Адама нечестивцы. Ведь если бы открыл Он бейт-Малахам, что восстанут нечестивцы из него, сотворенного по образу и подобию, то не позволило бы Свойство Суда сотворить Адама... Когда же Адам согрешил, покинув вместе с Хавой эдемские сады, и начали расти на земле колена Адамовы, являя праведников и грешников, - увидев это, сказали двое из Существ Суда, имена которым Аза и Азель: "Если бы мы были на земле, то не согрешили бы!" И, навсегда облачась в плотские одежды, дабы не искушаться возвращением в свет, сошли на землю Аза и Азель, входя к дочерям человеческим и зачав от них исполинов. Взирая на них из сияния Эйн-Соф, говорили при этом иные Существа Суда: "Вот, потомки Азы и Азеля силой правят сыновьями Адама. Разве таков был замысел Святого, благословен Он?!" И в гордыне своей сочли они, что постигли Его замысел, решив исправить ошибку. Оставшись светом, пали Существа Суда в мир телесный и разделили его на части Рубежами, дабы по мере сил оградить свободных сынов Адама от владычества исполинов. А самих Азу с Азелем в их плотских одеяниях приковали Существа Суда железной цепью (ибо считали, что вправе вершить суд именем Его) к скале Каф, дабы более не плодили они потомства; и по сей день стоят там мятежные ангелы, прикованные, и сведущие люди, взыскуя тайных знаний, приходят к ним учиться запретному. Но в рвении своем, даже оставшись светом, лишили бейт-Малахи себя возможности вернуться, пока существуют люди и есть что от кого ограждать. Скорбный удел: служить благу потомков Адама, не любя их, ибо было сказано: "Человек, которого я собираюсь сотворить, более мудр, чем вы". Впрочем, известно Существам Суда, что в конце времен исчезнет плотский мир и вместе с ним - тела людские, души же возвратятся в Свет Эйн-Соф, сделав излишними Рубежи и служение бейт-Малахов. Ныне же держится мир силами праведников, и едва число их станет меньше положенного - тут и настанет конец земной юдоли. И тогда рассудили Существа Суда: "Мы разделили мир Рубежами, дабы оградить одних от других, и силу от силы, и знание от знания. Но ведь может статься, что внутри какой-либо из огражденных частей окажется меньше праведников, чем требуется для поддержки мира на краю бездны? Тогда исчезнет эта часть в огне гнева Его, и души людей освободятся от гнета бренных тел, устремившись к Свету, - о, вот способ помочь исполнению замысла Святого, благословен Он! Спасем же Целое от гнета бренной плоти, очищая по частям!" Множа поводы ограждения - царя от царя, демона от демона, жертвы от жертвы и знающего от глупца, - бейт-Малахи стали множить Рубежи; и впрямь случалось так, что огражденное гибло в пламени гнева Его, ибо не хватало праведников для спасения части от участи. Когда же разверзлись небеса всеобщим потопом, возрадовались Существа Суда, сказав: "Вот! освободимся мы от служения. Но воды схлынули, обнажив лоно земли; "Плодитесь и размножайтесь!"- - вновь прозвучало в мире, и стало бейт-Малахам недоставать сил, чтобы удержать все возведенные Рубежи, желая сверх того строить новые! Тогда и позавидовали они черной завистью мятежным Азе и Азелю и их потомству, детям свободного выбора. Ибо кто избрал свободу взамен служения, тощ ближе к Адаму, чем к Существам Суда; потому и тянет наследников Азы и Азеля, наследников их мятежа, к смертным женщинам, а не к богиням, или демоницам, или безымянным созданиям! Самим же Существам Суда потомства иметь не дано: оставшись светом, бесплодны суть!.." - Ты доволен? - Нет, мудрый рав Элиша. Я не доволен. Ты сказал слишком много для ответа на простой вопрос: "Почему меня тянет к смертным женщинам?" И одновременно слишком мало - ибо твой ответ породил во мне другие вопросы. Если количество Рубежей непрестанно растет, а бейт-Малахи не в силах иметь потомство от дочерей человеческих, то как они, Ангелы Служения, исполняют заповедь "Плодитесь и размножайтесь"?! Нет ответа. Только легкий храп и присвистывание. Ухожу в колонну. Я принесу ему самый тихий сон, который сумею найти, - если, конечно, успею. Сале Кеваль, прозванная Куколкой ...Сквозняк, заигрывая, прошуршал страницами. Сале протянула руку, и этот бастард ветра и щели всем телом приник, распластался вокруг запястья. "А что это у вас, дражайшая Сале?.." - беззвучно осведомился сквозняк, лаская гладкую кожу. Женщина, не ответив, улыбнулась. Прохлада была приятной. Если до сих пор она плохо понимала, чем Жилистый Понедельник, он же Мертвецкий Велик-День, отличается от прочих пятниц, четвергов и вторников, вместе взятых, то сегодня все стало на свои места. Голову с утра словно тугим полотенцем обвязали. В висках сухо стучали молоточки, беспрестанно хотелось пить, и трепетно билась жилка под левым веком - отчего казалось, что женщина все время игриво подмигивает. Знать бы еще - кому? Сале заставила себя пробежать глазами абзац, затем другой. Речь шла о каком-то невезучем шляхтиче Матковском, сожженном суеверными жителями села Гуменец по обвинению в насылании мора. Поскольку бедный шляхтич вовсю голосил, что просто ходил с уздечкой по полям, отыскивая пропавшую с вечера лошадь, было решено замазать ему рот свежим навозом, а глаза завязать смоченной в дегте тряпкой. Меры помогли, и Матковский голосить перестал. Присланный к нему священник сообщил же гуменчанам следующее: "Я до души, а вы до тела, жгите как можно скорей!" Женщина зевнула; перелистала страницы. Время убивалось туго. Минуты растягивались в часы, а часы и вовсе прикидывались неделями. С трудом удалось прочитать еще абзац-другой, повествующий о черниговском полковнике, позднее - генеральном обозном Василии Бурковском. Этот прославился двумя вещами: при жизни участвовал под командованием гетьмана Мазепы, прозванного за женское угодничество Мартоплясом, в разгроме под Полтавой войск "Дракона Московского", а после смерти разъезжал в карете шестерней по Красному мосту, пока под гнетом проклятия не провалился в Стрижень. Жизнеописание лихого полковника (включающее малую толику бытия загробного), а также перечень некоторых его милых привычек интереса опять не вызвали. После тесного знакомства с веселым Стасем... Наверное, все-таки хорошо, что все эти дни пан Станислав практически не вылезал из замка. Интересно, что он там ест? что пьет? с кем спит? Ничего, сегодня выясним, если не стошнит. Захлопнув скучную книгу, Сале встала и подошла к знакомому портрету. Худосочный молодчик на этот раз смотрел ей в глаза с неприятным сочувствием. Тайное полотенце вокруг головы налилось ледяной влагой, молотобойцы внутри черепа мерзко зачастили своими кувалдами. "Гревская площадь... - вдруг уловила Сале верхним чутьем, обострившимся с самого утра; и еще раз, вдвое тише: - Гревская... площадь..." Она смежила веки и привычно сосредоточилась. Действительно, пан Станислав был прав: сегодня особенный день. С четверга ей ни разу не удалось всерьез выйти за пределы себя. Судорожно, доводя себя до исступления и обморока, она пыталась связаться с Самаэлем, предупредить Ангела Силы о времени нелегального выхода в Порубежье, о спутниках, которых следовало пропустить невозбранно в отличие от прочих... Тщетно. Ничего не получалось. Женщина неизменно вылетала душой в ночные небеса, где бессмысленно носилась верхом на дурацком ухвате. Светила луна, рой стихийных духов хихикал вслед, а вокруг мельтешили рогатые шуты с собачьими харями. Свита? зеваки? конвой?! Наконец один из них, самый наглый, одетый в мундир с длинными фалдами, хватал луну и совал себе за пазуху - становилось темно, хоть глаз выколи, и Сале с криком падала в пропасть. И так раз за разом. Чьи это происки, не стоило и гадать. - Гревская площадь... - послышалось снова. И почти одновременно с этим морок прояснился. Но вместо Порубежья женщина и впрямь увидела городскую площадь, полную народа. Люди уже расходились, живо обсуждая что-то между собой. Рядом, на высоком дощатом помосте, разговаривал с палачом в красном капюшоне какой-то человек; за руку человек держал примерно двенадцатилетнего ребенка, очень похожего на молодчика с портрета. Разговор явно ладился, палач протянул руку, взяв бархатный кошелек, - и человек повернулся в сторону пыточного колеса. Сале затрясло. Там, у колеса, валялось безглавое тело, и отрубленная голова, откатившись чуть в сторону, лениво моргала глазами. Тело было мощным, кряжистым. Даже если бы не толстые губы живой головы, кривящиеся в знакомой улыбке, подходящей более почтенному отцу семейства... Казненный был похож на зацного и моцного пана Мацапуру-Коложанского, как бывают похожи родные братья. Не близнецы, нет, и про них нельзя сказать "Одно лицо!" - но сходство тем не менее было несомненным.