Абрамкин Антон. Рубеж

.. если князь Сагор, заполучив голову пана Станислава, восстановит свои жизненные силы, - у него появится выбор. Согласиться на предложение Самаэля и ждать, долго, но не бесконечно ждать счастливого случая. Или рискнуть, заключив договор с паном сотником. Самаэль слово сдержит в том и другом случае. А вот что выберет князь... Господа, я не знаю. Поднялся шум. Бессмысленный, бесполезный. Каждый старался высказать свое просвещенное мнение куда громче собеседников - и стены гулко отражали "сей диспут", как выразился бурсак Хведир. - Дай мне медальон, Иегуда, - я подошел вплотную к Заклятому. Молча снял, протянул мне. Не спросил - зачем. Догадался? Не важно. Теперь - не важно. Зал был совсем рядом, но едва я двинулся к двери, как спорщики гурьбой повалили за мной. Не важно. Голова по-прежнему на столе. Губы едва заметно шевелятся, шепчут что-то, неслышное мне-новому, - а по мозаике пола... Раненый чумак из последних сил полз к столу, оставляя за собой кровавый след. Правая рука жалко тянулась вперед; в кулаке зажат нательный крест. - Гринь, сучий сын, ты куда?! - Кровью истечешь! - Небось башку говорящую узрел, крестом защищался! - А чего ж тогда к ней полз? - Чумак! Ты меня слышишь? - А-а-а... - старший сын моей Ярины с трудом раскрывает глаза. - Пан есаул? Он... он меня... велел, чтоб на крест позвал... Я... оборониться хотел... не помню... дальше... - Вот ведь отродье сатанинское! И креста не боится! - Так он же ангел... бывший... - Ангел? Лучше скажи - сам сатана! Чортяка, ты зла не держи, ты-то другое дело... - А чего ему того креста пугаться? Крест-то иудин, дочерна замаранный, нет в нем Господней силы... Дальше я уже не слушал. * * * - Пойдешь ко мне на медальон? - Пойду, - шевельнулись синие губы, и я поднес к ним открытый медальон. ...Золотые корабли идут по золотым хлябям, золотые тучи идут по золотым небесам, золотые пылинки пляшут в золотом луче, драгоценный дождь нитями тянется к литой тверди, желтые листья бубенцами звенят на желтых деревьях, на златом Древе Сфирот... Колыхнулся, разом потяжелев, драгоценный кокон. Внутри шевелился, словно приходя в себя и осматривая свое новое жилище, маленький рубиновый паучок. - Стало быть, теперь твой черед, чортяка. Сперва я за всех решил, не спросившись, теперь - ты. Ну, значит, так тому и быть. Не боишься только, что он в тебя перейдет, душу твою схарчит? Или у тебя души все одно нет? - Есть, - почему-то сейчас я был в этом уверен. - Но ему она не по зубам. - Почему так? - Потому что я - каф-Малах. Я - свободен. Я сам - Свобода. Меня можно убить. Но покорить - нельзя. Если даже у Самаэля, Ангела Силы, князя из князей Шуйцы, не вышло... Ну а вдруг выйдет - тогда мы просто умрем. Оба. Я улыбнулся сотнику Логину. - И он это знает, пан сотник. - Почему? - тихо спросил сотник. - Почему ты такой? - Потому что буква "Бейт", символ Существ Служения, означает испокон веков: "Именно так!" А путь свободных, мой путь лежит под знаком буквы Каф, означающей: "Как если бы..." - Это тебе тот старик сказал? - Да. Это мне сказал тот старик. - Мне б такого старика, - Логин Загаржецкий смотрел в пол, а мне казалось, в лицо он мне смотрит, не моргая. - Эх, чортяка! мне б его, в Валки! Клянусь Христом-Спасителем, я б ему сам синагогу выстроил... - Пане сотник! пане сотник, да погляньте же! Кричал есаул. Он стоял у раскрытого окна и все тыкал мосластым пальцем куда-то ввысь, в левый угол. Я пригляделся. В радужном куполе, как раз в том месте, на которое указывал есаул, плавал бледный, размытый переливами серпик. Месяц. А темнее снаружи... нет, не становилось. Время пожирало само себя, свившись цветными прядями. Последнее, жалкое: время-сирота. И еще: "Время нарушать запреты..." - подумалось невпопад. Сале Кеваль, прозванная Куколкой Бледный, размытый месяц скалился сквозь переливы радуги призрачной ухмылкой. И женщине вдруг померещилось: они сейчас находятся внутри отрубленной головы - всего, что осталось от умирающего Сосуда. Ненасытная адуга поглотила тело, с черепа опадает жалкая плоть - вот и она, единственная радость: усмехаться напоследок костяным оскалом месяца... Сале тряхнула головой, но наваждение не исчезло. Смерть лишь позволила жен шине оторвать взгляд от ее ухмылки - чтобы дать возможность увидеть себя всю, целиком. Картина гибели притягивала, не давая отвести взгляд. Что привлекало в этом зрелище? безумное величие? извращенная красота? Кто знает? Радужный саван давно окутал близлежащий городок, подступил к речке, через которую спешно переправлялись последние беженцы. Было отчетливо видно: им не успеть... так и случилось! Неумолимый саван накрыл несчастных. Сале закусила губу. Вода в речке вдруг встала хрустальной стеной, просияла сотнями цветных бликов, выгнулась горбом, исполинской, невиданной волной; подхватила, завертела отчаянно барахтающихся людей... людей ли? Уж и не разберешь: руки-ноги щупальцами выгибаются, мелькает в водяном вихре смазанная невнятица, за жизнь когтями-зубами цепляется - поздно спохватилась, глупая! Поздно. Издалека долетел то ли стон тяжкий, то ли всхлип, то ли плеск - и весь тебе итог. Нет больше речки, и никого нет, кто на ближний берег выбраться опоздал. А кто успел - со всех ног прочь бегут. Одна беда: ноги подламываются, словно ветер беженцам встречь дует; да не просто ветер ураган! Сбивает, назад за шкирку тащит. Вот один не выдержал: обернулся, застыл да сам прямо в радугу и бросился, ровно в омут! Только круги пошли - по цветной пучине, от радостного камня. Сале и сама чувствовала неодолимую притягательность надвигающейся радужной смерти. Оттуда веяло свежестью, светом и одновременно - покоем, вечным отдыхом от сует и страданий. Тек переливами на краю слышимости малиновый звон, обещая нечто большее, чем просто небытие. Может быть, и правда?.. Вон уж и деревья на берегу ветвями к радуге потянулись. Изогнулись стволы, потекли свечным воском, будто и им хотелось туда, в свет запредельный. В свет, за которым - тьма. Тьма ли? - Не спешит кнеж угоду подписывать, - голос есаула вырвал женщину из гипнотического транса, плеснул в лицо студеной водой, отрезвил. - Вроде самое время. Как мыслишь, пан сотник? - Верно, Ондрий. Всех тот пузырь скоро сожрет. Ну да раз кнеж не торопится - мы его поторопим. Пошли. Вдруг поспеем еще!.. - Погодьте, пане сотник! Гляньте сначала, не про нас будь сказано, что за лихоманка кнежский табор треплет! Может, потому и нет послов-то? Оказывается, пока все глазели на подступающую стену радужного савана, Консул Юдка наблюдал совсем за другим. Сале Кеваль посмотрела туда, куда указывал Консул, - и у женщины зарябило в глазах. Светопреставление, да и только! Хоть на небе, хоть на земле. Вокруг обнесенного свежим неглубоким рвом, валом и кольцом повозок лагеря с княжеским шатром в центре - вокруг этого последнего оплота власти и порядка бурлила толпа. Беженцы. Все, кто успел до поры до времени унести ноги от надвигающейся смерти - и теперь с ужасом следил за ее неумолимым приближением. Горожане, спешно покинувшие смертельно опасные ныне дома, крестьяне из окрестных (а отчасти - и дальних) деревень, воинственные лесные жители: зеленоглазые крунги в своих немыслимых хламидах из мха, щекастые коротышки-хронги и совсем уж редкие долговязые кранги-затворники, более всего напоминавшие обтянутые кожей скелеты в набедренных повязках. Ну и, разумеется, самое разнообразное зверье. Железных ежей вокруг сновало множество, однако попадались и более удивительные твари (о некоторых Сале лишь слышала да видела рисунки в старинных фолиантах). На верхушке одиноко стоящего дерева примостился даже маленький зеленый дракончик - совсем еще детеныш. Звери вели себя на удивление мирно, включая и тех, которым в одиночку в лесу лучше не попадаться. Да и люди не обращали на горемычную живность внимания - не до того было людям. Человеческий водоворот бурлил, вскипал то тут, то там пенными бурунами. Вон, неподалеку от кольца повозок, огораживавших лагерь, над толпой воздвигся один, в лиловом кафтане нараспашку, видимо, поднятый на руках своими товарищами. Над гудящим людским морем вознесся отчаянный, срывающийся голос, ударился о радужный купол над головами, рухнул вниз, кругами расходясь во все стороны, - и люди на миг притихли, вслушиваясь. Даже до замка кое-что долетело. Разобрать можно было далеко не все - лишь отдельные обрывки: - ...на ком вина, я спрашиваю?! кто?! ...Шакаленка пригрел... Мазапуре тому пожаловал... маги зарубежные!.. Шакал-отец!.. Шакал-сын! ...погибель наслали... в ножки, в ножки поклониться!.. - На нас всех собак вешают, - хмуро буркнул сотник, явно озабоченный сверх меры. - Теперь сунься туда - в куски порвут... - Как бы на замок не грянули! Не отбиться ведь, - влез есаул со своей заботой. - Типун тебе на язык! Обождем, поглядим. По всему видать - недолго уж осталось. - ...головой! Головой кланяться надо! На блюде золотом! - долетело снаружи. "Небось прослышали о княжеском условии. Насчет головы веселого Стася, зябко передернула плечами Сале: ей вдруг стало холодно. - Всем ведь известно, что князь Сагор - чародей, каких мало! Вот и хотят задобрить его, вымолить спасение. На силу его колдовскую надеются. Где им понять: если бы мастер хоть что-нибудь мог - уже б давно из кожи вон выпрыгнул, лишь бы погибель отвратить. Прав сотник - самое время договоры подписывать..." Ты хотела увидеть смерть мастера, Куколка? У тебя есть шанс! Хороший такой шанс, большой, радужный! Правда, пойдете вы в никуда, обнявшись! но велика ли беда?! Цена этим твоим годам после казни Клика - грош ломаный! Не тогда ли ты поняла, сердцем выжженным почуяла: родной Сосуд обречен? И очень скоро смогла убедиться, что отнюдь не твое собственное горе раскрасило все вокруг в траурные цвета. В библиотеке мастера были книги. В том числе - и очень старые книги. Ты любишь читать, Куколка? Это началось больше сотни лет назад. В книгах той поры ты находила чертежи и рисунки дивных сооружений, рецепты загадочных снадобий; там были трактаты великих философов и математиков, таблицы астрономов и пьесы драматургов, способные потрясать умы и сердца... Где они теперь? Кому, для чего нужны накопленные знания, пылящиеся в сумраке замковых библиотек? Неужели лишь для того, чтобы воспитанный на старых книгах Рио изъяснялся старомодно-высокопарным штилем?! Чему было положено начало в прошлом веке? Отчего в твоем Сосуде стало трудно дышать? отчего настал упадок, пришло запустение?! откуда в лесах объявились дотоле неведомые уроды - а из всех искусств и умений лишь волшба расцветала махровым цветом? Из каких геенн нахлынула убийственная духота, взявшая вас за глотку? Или сами виноваты? косные, ленивые, злые? - но главное: безразличные... куколки. "Нет заступника, и некому отменить приговор", - всплыло вдруг в голове. Чья это фраза? Где она ее слышала? Не важно. Неужели действительно - все?! Зачем ты ожила, Куколка? чтобы снова - умереть?! На этот раз - навсегда?! - ...все одно терять уж нечего! - порхнуло от лагеря. Сале опомнилась. Глянула в сторону людского сонмища - и как раз успела увидеть: лиловый камзол проглатывает свой вопль, в грудь "гласа народа" ударяет арбалетный болт, пущенный от шатра со штандартом; горлопан опрокидывается на спину, исчезает в море тел... На мгновение толпа застыла. Смолкла потрясенно - чтобы взорваться яростным ревом, хлынуть к насыпи. - Смерть погубителю! - донеслось оттуда тысячеголосым раскатом. Сале невольно протерла глаза. Что за чудеса?! Вместо того чтобы растоптать проклятых колдунов из-за Рубежа, народ взбунтовался против собственного князя?! Маячившие на валу стрелки разрядили в толпу свои луки и арбалеты, но перезарядить оружие для повторного выстрела мало кто успел. Те, кто поумнее (или потрусливее), бросились со всех ног бежать к княжескому шатру, а остальных толпа просто смела, вместе с горсткой легких копейщиков, пытавшихся заступить ей путь. Впрочем, и среди озверевших бунтовщиков местами отблескивали доспехи латников Серебряного Венца. Быстро, однако, переметнулись! - Туго кнежу придется. Глядишь, и угоду подписывать не с кем будет!.. - Так выйдем, пане сотник? пособим? В спину смутьянам ударим? - Сиди уж, пан Ондрий! Нам туда лезть - что поперед батька в пекло! Только погинем зря. Лучше во-о-он куды поглянь: сдается мне, кнеж и сам справится... Вокруг шатра со штандартом наблюдалось движение, стальной стеной сверкали щиты и латы, командиры спешили выровнять строй, успеть... успели! И когда ревущая толпа докатилась наконец до ставки князя - навстречу ей ощетинилось длинными копьями закованное в сталь каре: Оплот Венца, личная княжеская гвардия. Ростовые щиты плотно сомкнуты, за ними блестят начищенные до блеска панцири, внутри каре уже поднимают на запасных щитах стрелков, кто уцелел, а в центре гордо развевается державный стяг: радуга на лазурном поле. "Символ конца света", - впору рассмеяться, да не сложилось. Толпа нахлынула пенным прибоем, напоролась на частокол отточенной стали но задние продолжали давить, нанизывая передних на копья. Человеческий прибой с лязгом и скрежетом зубовным ударился о стену щитов, засверкали мечи, до замка долетел многоголосый вой-стон - и море бунта откатилось прочь, оставив перед строем обильную кровавую жатву. Гвардейцы поспешно сомкнули строй, оттащив внутрь раненых и выбросив убитых наружу. Впрочем, убитых было всего пятеро... нет, шестеро. Против доброй полусотни трупов нападающих. Толпа взревела, вновь рванулась вперед. Казалось, люди обезумели от крови, своей и чужой, и теперь их уже ничто не остановит. В толпу полетели стрелы. Лучники били слаженными залпами, и в плотном месиве каждая стрела находила свою жертву. Стрелки свое дело знали: клали наземь тех, кто бежал первыми, наиболее озверелых и опасных, - и перед самыми копьями толпа начала сбавлять бег... но все равно не смогла остановиться. Отчаянные крики, хруст, скрежет... До мечевой рубки на этот раз не дошло: нападающие побежали обратно еще раньше. В уши ударил победный сигнал трубы. Каре мгновение помедлило, а потом сдвинулось с места: слитно, тяжко, крабом-чудовищем, и дрожь от поступи четырех сотен панцирных бойцов докатилась до самого замка. - Молодцом, кнеж Сагорский! - одобрительно подкрутил ус Логин. - Как мыслишь, пан сотник, к нам он прорываться будет? - есаул взглядом уже прикидывал расстояние до замка и время, которое понадобится гвардейцам, чтобы его преодолеть. - Мыслю, что так. - Вы бы, панове, таки лучше б ногами мыслили! - вмешался озабоченный Консул Юдка. - Пока еще кнеж со своими железнобокими сюда доберется! А толпа-то куда как раньше поспеет... Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы убедиться: прав Консул! Толпа, поначалу неохотно пятившаяся от наступающего каре, уже не пятилась. Она бежала. Сотни, если не тысячи людей и нелюдей сломя голову неслись к замку! Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Очень скоро будет Самый Главный День. Я знаю. Бабочки за пленочками тоже думают, что знают. Только они глупые. Они думают, Самый Главный День - это когда пленочки слипнутся и между ними останется "ничего". Это нехороший Главный День. И бабочки - нехорошие. Глупые. Им кажется, они придумали, как всех спасти. А на самом деле это придумал я. И никаких пленочек для этого не надо. Вообще. Мне стало жалко глупых бабочек. Наверное, я не буду их ловить и насаживать на булавки. Лучше я их тоже спасу! Бабочки как будто услышали, что их хотят спасти. Уже и кричат из-за пленочек: "Спасите! Спасите!" Я хотел их успокоить. И проснулся. Рядом мальчик Княжич Тор носом булькает. Я заглянул к нему в сон: страшнючий! там мальчика Княжича Тора ножиками убивают. Тогда я поскорее словил за шкирку сон добренький - и поменял сны местами. Он сразу заулыбался, и мне стало приятно. А тут с улицы кричат: "Спасите! Спасите!" Это, оказывается, не бабочки во сне кричали. Это люди на улице. Много людей. Оттого я и проснулся. Окошко кто-то разбил, но это даже хорошо. Я высунулся к людям и стал им кричать, чтоб они не боялись. Что я их всех спасу. Уже скоро. Уже почти спас. Но они все равно боялись. И кричали. А еще многие на меня пальцами показывать стали. Их, наверное, не учили, что это неприлично. А меня учили! Я знаю! Я хотел и им сказать - но тут понял: они тоже глупые. Как бабочки. Они хотят, чтобы я их спас, но не так, как хочу я. И не так, как хотят бабочки. И вообще, так не спасают, как они хотят. Так - неправильно. Я хотел им об этом сказать, но они так боялись, что все равно бы не поняли. Бабочки в соломинку дуют. И люди в соломинку дуют. Оттого такой здоровенный пузырище и вырос. Скоро лопнет. Бабочки радуются, собрались, смотрят. Думают, их Самый Главный День совсем-совсем скоро. А я думаю наоборот. Надо, чтобы мой Самый Главный День наступил раньше. Тогда я всех спасу. Даже бабочек. Слышите, бабочки? Я вас всех зову на праздник! На мой Самый Главный День! И остальных тоже спасу. А некоторых спасу неправильно - раз они так хотят. Раз они глупые. Ну и ладно! Пусть им хуже будет. Логин Загаржецкий, сотник валковский "Достал клятый замок до самых печенок! Обороняй его, обороняй... Судный День на дворе, а местное поспольство не к исповеди! - бунтовать вздумало! Туда бегут, сюда бегут... эх, зря хлопцы под Катеринослав удрали! И тут намахались бы вдосталь... за счастье народа!.." При этом язык и глотка сотника жили как бы совершенно независимой от подобных мыслей жизнью. Никогда еще Логин Загаржецкий такого за собой не замечал: думать об одном, а приказы совсем о другом отдавать! А вот поди ж ты... - Мыкола, Хведир! Берите чумака - и наверх, на донжон тащите. Яринка, и ты, пани Сало, - детишек забирайте, чертенка с княжичем! - туда же. Чортяка, а ты куда?! Ну и что, что сын?! Ладно, дверь закрыть нас троих хватит, а не успеем - и сам чорт не поможет. - Спасите! - надрывалась за окнами приближающаяся толпа. Вот ведь дурни! Кому кричат? Кто их спасать должен? Кнеж? Вон, уже спасает - копьями да стрелами! Совсем ополоумели от страха. Словно в ответ (или действительно - в ответ?!) откуда-то сверху послышался звонкий детский голос: - Не бойтесь! Я спасу! Не бойтесь, уже скоро... Чертенок. Чумаков братец. Больше некому. Ну, сейчас батька тебе задаст юстом по заднице! Сотник мельком глянул в окно. Бегущие перебирались через ров, самые резвые колотили в кое-как запертые ворота. В пролом не лезут, сиволапые, на том спасибо. Спешить надо! - Ондрий, Юдка - за мной! Парадную дверь запереть надо. Ее они сразу вышибут. Потом - наверх, на донжон. Закроемся там. Кнеж со своими людьми на выручку идет. Авось поспеет! Последние слова сотник выплевывал уже на бегу. На шаг сзади дробно стучал сапогами по каменным ступеням есаул Шмалько, а шустрый жид - тот даже обогнать их успел. Да только все без толку. Вот уж и последний пролет остался, вот уж холл замковый внизу; глядь - а в открытые двери народ ломом ломится! Босые мугыри в холщовых свитках да портках, простоволосые бабы с детьми и без, горожане цветных каптанах, латники беглые, да еще всякой нелюди россыпью: карлы мал-мала меньше, ежи ржавые, паучара здоровенный, брюхо чуть не узлом завязано... "Эк скрутило беднягу!" - успел подумать сотник. И еще он подумал, что теперь остается только бежать сломя голову обратно, карабкаться вверх по винтовым лестницам - даст Бог, повезет захлопнуть ерь донжона перед носом у преследователей. Бежать, значит, и надеяться, что остальные уже там, наверху. А больше он ничего подумать не успел, потому как в следующий миг : заметили. - Спасите! Смилуйтесь! - толпа рванулась к лестнице. Все трое, как по команде, потянули из ножен шабли, отступая назад и сдвигаясь друг к другу, - но рубить не пришлось. Вместо того чтобы наброситься на колдунов за-Рубежных, наславших огненную смерть и радужную погибель, люди-нелюди начали валиться на пол: кто на колени, а кто и вообще ниц падал. Сотник с есаулом невольно перекрестились: "Совсем людишки умом от страха тронулись!" - а Юдка забормотал по-своему, всю бороду заплевал зряча. - Спасите! - Великие маги, добрые Глиняные Шакалы! Простите нас! - Отведите погибель! Совсем растерялся сотник Логин: - Да кто ж вам погибели-то желает! Мы сами... случайно... Кто его слушал? никто. - Это все князь виноват, князь Сагор! - Это он Шакаленка похитил! - Это он Мазапуру пригрел! - Это он! - Это не мы! - Не губите! - Смилуйтесь! - Добрый Шакаленок нас простил! - И вы простите! Отведите погибель! - Мы княжью голову хотели!.. - ...на блюде золотом! - ...кланяться! - ...в ноги! - ...не казните, смилуйтесь! Люди тараканами ползли вверх по лестнице, норовя ухватить и облобызать сапог кого-нибудь из "великих магов" и "добрых Глиняных Шакалов". Сотник и его спутники попятились, но обезумевшие люди не отставали. Ну не рубить же их, горемычных?! - рука с зажатой в ней верной "Ордынкой" бессильно опустилась. А в дверной проем тем временем вливался целый поток, вопль отчаяния нарастал, звенел в ушах, море тел захлестывало холл, грозя погрести под собой трех растерянных пришельцев из-за Рубежа... Снаружи, от стены, слышался лязг железа, мерная, неторопливая поступь сотен ног - и отчаянные крики умирающих: гвардейцы кнежа Сагора прорубали своему повелителю дорогу к замку. - А теперь, панове... - Логин понизил голос, чтоб его могли услышать только есаул с жидом. - ХОДУ!!! Они рванулись вверх, оскальзываясь на вытертых до блеска ступенях, поддерживая друг друга, не давая упасть. Сердце бешено колотилось в грудь, в уши врывался рев устремившейся следом толпы. - Спасите! - Добрые Глиняные Шакалы! - Не оставляйте нас милостью своей!.. Ухватил за пояс оступившегося Шмалька, рывком вернул есаулу равновесие. - Давай, Ондрий, не отставай! Затопчут ведь! - Та я, пане сотнику... - Молчи, дурень, силы береги! Вперед! Умный жид драпал молча, сил на болтовню не тратил, но, когда надо, не забывал подставить плечо совсем уж запыхавшемуся есаулу. Годы, годы... Вот и последняя винтовая лестница. Стучат сапоги по ступенькам, голова идет кругом. А топот и крики позади все ближе, ближе. Ну, еще немного, сотник! наддай!.. Дверь! Нет, не та. Шмалько в последний момент набрасывает щеколду - и в следующий момент дверь сотрясается, трещит от сокрушительного удара. Долго не выдержит. Скорее - вверх! Вот и она, та дверь, что ведет на верхнюю площадку донжона. Крепкая окованная железом. За ней - спасение; пусть - ненадолго, пусть... Не поддается. Неужели - заперто?!! Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра ...подо мной гнойным нарывом пульсировал замок. Остаток. Золотой медальон, доверху забитый страданием. "Спасите!.. добрые Глиняные Шакалы, спасите нас!.." - и истошные вопли умирающих, слабых или просто менее расторопных, по которым сперва прошлись свои же, обуянные паникой, а затем поверх и вдогон хлынула железная волна: новый медальон, князь-оса в оболочке из панцирных гвардейцев. Почему вы умеете просить, лишь убивая друг друга?! Почему вы так торопитесь делать глупости? - ведь скоро и просить будет некому, и убивать будет некому, и приговор будет приведен в исполнение с равнодушием, говорящим о вековой привычке! Остановитесь! оглядитесь! Ладошка моего сына потеплела в руке. Дернулась птенцом: раз, другой... утихла. - Я их спасу. Батька, ты не понимаешь: просто я их спасу, и все... - Умирающих?.. умерших?! Петра Еноху в склепе? Нашу с тобой Ярину, вырытую для ласки осиновых кольев? Кого ты спасешь?! как?! Не хотел этого говорить. Само вырвалось. Но почему я сказал: "...нашу с тобой Ярину...", не сумев назвать ее вслух матерью этого существа, которое я сейчас любил и ненавидел, как никого и никогда?! Он улыбнулся, тихо и светло: - Батька, ты стал совсем большой... Впереди закручивались винтом последние пролеты лестницы. Впереди стонал и вскрикивал раненый чумак, мешком обвиснув на братьях-Енохах; впереди бежала женщина-Проводник, увлекая за собой спотыкающегося, беззвучно плачущего княжича Тора; впереди хромала больше обычного панна сотникова, то и дело оглядываясь на нас. Нет, на Денницу. По мне ее взгляд скользил лишь мимоходом. И еще: впереди заскрежетала дверь, ведущая на донжон, и оттуда хлестнуло сквозняком. А за спиной, под ногами, позади, внизу: "Спасите! спасите нас, добрые Глиняные Шакалы!.." - и бегут из разверзшегося ада трое несостоявшихся мессий, цепляясь за путеводную нить сквозняка, спешат за нами. Скоро догонят. - Батька, ты мне готовишь подарок, да? Я задохнулся. Сердце (сердце?!) гулко колотилось в груди: еще одна оса в еще одном медальоне. Скоро освободится. Подарок? какой подарок?! Неужели он сошел с ума, надорвался, неужели наше бегство потеряло всякий смысл?! - Готовишь... - убежденно протянул он, словно подслушав мои мысли. - Я же чую... просто полночь на дворике... скоро - завтра... Не ответив, я прибавил шаг и вытолкнул мальчишку в распахнутый проем. Захлопнул дверь за собой; замер в напряженном ожидании. Кто успеет раньше? хвала Святому, благословен Он! - кажется, я различаю голоса. Вот, приближается: - Чортяка?! ведьма?! это мы! И еще: - Не спасет праведность праведника в день прегрешения... - Эт точно, жиду! не спасет - ни праведника, ни грешника, ни нас с тобой!.. А по пятам, с каждой секундой приближаясь: - Спасите! добрые Гли... Они вломились, едва не застряв в дверях. Я выдернул есаула, бежавшего последним, за шиворот и мгновенно заложил дверь засовом. Обернулся. Вот он, донжон замка, вот она, светлая Ночь Приговора, туго сжатая в пружину; пространство-время, отведенное мне (нам!..) для подведения итогов. Не так уж мало, если не быть привередливым... Да, после вечности, на первый взгляд, вроде бы тесно, но после золотого медальона вполне. Ты смеешься, глупый каф-Малах? А почему бы и нет? Над головами, сырая от слез и крови, впитав в себя вопли, смех, лязг железа и шелест осыпающегося бытия, ушедший день и сумасшедшую ночь, - радуга. Привстань на цыпочки, вспрыгни на зубцы ограждения - дотянешься. Слева, над северным крылом замка, край ее косо опадает вниз, рушится тканым занавесом, и контуры башни с частью стены размываются, заплетаются цветными нитями; спирали, круги, линии... Так ребенок ладошкой цепляет еще мокрый от краски рисунок, смазывая картинку, путая цвет с цветом, линию с линией.