Агаев Самид Сахибович. Правила одиночества

   – Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?
   – Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина – это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.
   – Час от часу не легче, – воскликнул Караев, – надеюсь, тебя не изнасиловали?
   – Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени – он разговаривал с мамой – а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.
   – Капелька? – удивился Караев. – Капелька чего?
   – Не знаю. Воды.
   – Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.
   – Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.
   – Тебе было пять лет?
   – Да.
   – У меня есть приятель, – сказал Караев, – психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?
   – Вы мне не верите, смеетесь надо мной, – обиделась девушка, – а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.
   – Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, – да, а все остальное – плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.
   – Да, – подтвердила Маша, – и начинаете храпеть.
   – Это очень легкомысленно с моей стороны, – озабоченно сказал Караев, – я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.
   – Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.
   – Оденься, пожалуйста.
   – Почему? Что случилось? – испуганно спросила Маша.
   – Мы будем ужинать, – Караев встал с кровати и вышел из комнаты.
   Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.
   – Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?
   Не оборачиваясь, он ответил:
   – Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение – бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный – глядя на него, вообще повеситься можно.
   Произнеся это, Караев отвернулся от окна.
   – А что же вы все время в окно глядите?
   – Больше не на что.
   – А вы на что больше всего любите смотреть?
   – На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, – всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море – красота подвижная, – если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.
   – А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? – спросила Маша.
   – Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, – раздражаясь, сказал Караев, – и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать – это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?
   – Понимаю.
   – Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?
   Маша подошла к Караеву и обняла его:
   – Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?
   – У меня сплин, – буркнул Караев.
   – Хотите, я вам массаж сделаю?
   – Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.
   – Ну это как сказать, – жизнерадостно ответила Маша, – я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать – стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь – и все проходит.
   – Счастливый ты человек, – завистливо сказал Караев.
   – А где вы вчера были?
   – В тюрьме.
   – Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…
   – Врешь, – перебил ее Караев, – ты неспособна плакать.
   – Еще как способна, – обиделась девушка.
   – А цветы зачем?
   – Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.
   – Зачем же ты приехала без звонка?
   – Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? – сказала и впилась взглядом в Караева.
   – Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу? И перестань виснуть на мне.
   Высвободился из ее объятий.
   – Я вас раздражаю? – тихо спросила Маша.
   – Я этого не говорил, я только сказал, что был в тюрьме, правда, женщина при этом присутствовала.
   – Я вам не верю, – заявила Маша.
   – А может быть, ты ревнуешь?
   – Вот еще! Хотите чаю? Он уже заварился.
   – Валяй.
   Девушка разлила чай по стаканам и села за стол. Караев тоже сел, придвинул к себе стакан.
   – А че это вы сегодня так мало пьете? Даже странно как-то, – с лукавой усмешкой заметила Маша.
   – А вот это справедливое замечание, – сказал Караев, – то-то я думаю, что мне сегодня как-то не по себе. Ну-ка, подай мне бутылку, там, в шкафу.
   – Вот дура-то, зачем напомнила! – в сердцах произнесла Маша. Она достала из шкафа бутылку и поставила на стол.
   – А теперь иди за рюмкой, – сказал Караев, – тебя, как нерадивого работника, надо за всем два раза посылать.
   – Меня убивает ваш приказной тон! – возмутилась девушка. – А «пожалуйста» где? Я вовсе не обязана подавать вам!
   – Обойдешься. Не хочешь – не ходи, я сам возьму. Маша демонстративно достала из шкафа рюмки и поставила на стол.
   – Сегодня ночью были заморозки, – наполняя рюмку, сообщил Караев, – я ужасно замерз. Ты пить будешь?
   – Нет, – вызывающе заявила Маша. – Вы в камере замерзли? Ха-ха, мне нравится, с каким упорством вы продолжаете меня разыгрывать!
   Караев наполнил рюмку девушки.
   – A y нас осень в самом разгаре, буйство красок! Ты даже представить себе не можешь, как это красиво, – осень в субтропиках!
   – Ну почему же не могу, у нас на Урале тоже очень красиво. А женщина тоже с вами в камере сидела? – Маша засмеялась, но смех вышел натужным.
   – Нет, она ждала меня снаружи. Честно говоря, это она вытащила меня из тюрьмы, – объяснил Караев.
   – Ну хорошо, – согласилась Маша, – допустим, что вы не врете и эта загадочная женщина помогла вас освободить. Но что ей пришлось для этого сделать, интересно? Трахнуться с начальником тюрьмы?
   – Нет, все это было не столь драматично, – сухо заметил Караев, – просто у нее оказались хорошие связи, но почему ты говоришь гадости о незнакомых людях?
   – А по-моему, это вы говорите гадости! – взорвалась Маша. – Я вас люблю, а вы мне рассказываете о какой-то женщине!
   – Ну все, хватит о женщинах, – прервал ее Караев, – тем более, что она уехала и вряд ли я ее когда-нибудь увижу. А ты что это, ревновать вздумала?
   – Вот еще, – фыркнула Маша, – просто я люблю вас. И я, между прочим, хоть у меня и нет никаких связей, сделала бы все, чтобы освободить вас, даже если бы для этого мне пришлось дать начальнику тюрьмы!
   – В следующий раз, когда меня заберут, я дам тебе знать, – пообещал Караев, – чтобы ты могла удовлетворить свои сексуальные фантазии, а если у начальника не получится, к примеру, и меня приговорят к смертной казни, тогда ты сможешь дать палачу, чтобы он меня долго не мучил. Правда, до этого тебе придется дать еще и судье, – может, он заменит казнь пожизненным заключением.
   – Как вам не стыдно, – обиделась Маша, – что это вы из меня шлюху делаете? Я хочу сказать, что ради вас готова на все, даже на это.
   – Ни в коем разе, – запротестовал Караев, – я делаю из тебя самоотверженную женщину, ведь ты об этом толкуешь, о самоотверженности! Однако, этот разговор начинает меня утомлять. Ты будешь пить?
   – Нет.
   – Почему?
   – А мы будем играть в шахматы?
   – Возможно.
   – А секс будет?
   – Нет.
   – Тогда я не буду пить. Понимаете, все дело в том, что текила, шахматы и секс в моем сознании связаны с вами, поэтому ничего по отдельности мне не надо. Вы предлагаете мне текилу и согласны на партию в шахматы, третья составляющая – это секс… Знаете, а мне вчера тоже предлагали выпить текилы! Так смешно, бывают вещи, с которыми никогда раньше не сталкивалась, – и вдруг они начинают попадаться на каждом шагу! К нам вчера пришли друзья, а один парень принес текилу – ему папа прислал из Мексики, он там работает. Они даже обиделись на меня! Я же не могла им объяснить, что я теперь, как собака Павлова, у меня рефлекс – пить текилу я должна во время игры в шахматы, а потом трахнуться с вами. Текила, шахматы и секс…
   – Ты не можешь обойтись без этого выражения, или оно доставляет тебе удовольствие?
   – Выражения не имеют значения, главное – смысл.
   Караев медленно осушил рюмку.
   – Скажите, пожалуйста… – осторожно заговорила Маша, – я понимаю, что не должна говорить об этом первой, но вы молчите – и мне тревожно. Скажите, пожалуйста, вы на мне женитесь? Почему вы молчите?
   – Я разве обещал на тебе жениться? – глухо произнес Караев.
   – А разве по-другому может быть? Если мужчина трахнул девушку, разве он не должен на ней жениться? – спросила Маша.
   – Ну, если это так, то почему же ты не потребовала этого от своего Ашота? – резко спросил Караев.
   – Я его не любила, поэтому и не требовала. А вас я люблю.
   – Ты говорила, что любила его.
   – После встречи с вами я поняла, что не любила его, я хотела любви и придумала ее. Это был самообман.
   – Я не могу на тебе жениться, это невозможно.
   – Потому что вы встретили эту женщину? Она вам нравится?
   – Нравится, но не как женщина, – признался Караев. Маша засмеялась.
   – Как мужчина? Может, вы бисексуал?
   – Не говори пошлости. Она мне нравится как человек, у меня к ней симпатия, духовная близость.
   Маша резко встала, прошла в прихожую и стала одеваться.
   – Вы даже не спросите, что я делаю, – крикнула она оттуда.
   – Что ты делаешь? – спросил Караев.
   – Я одеваюсь.
   – Ты что, уже уходишь?
   – Да, я ухожу, а вы даже не пытаетесь меня остановить.
   – Если ты уходишь, значит, тебе уже пора, – хладнокровно заметил Караев и добавил: – В метро себя хорошо веди, к мужикам не приставай.
   – Если бы вы только знали, как вы меня расстроили, – в сердцах сказала девушка и ушла, хлопнув дверью.
   Через некоторое время он поднялся, подошел к окну и в свете фонаря увидел, как Маша выходит из подъезда и, широко шагая, идет в сторону автобусной остановки. Проследив, как она скрылась за углом дома, Караев тяжело вздохнул и взялся за бутылку.
   Нет ничего хуже, когда от тебя уходит молодая девушка. Следующий шаг – это добровольный уход в богадельню. Караев выпил еще рюмку и, повернувшись к окну, поглядел в ночное небо. Здесь, на окраине Москвы, можно было видеть звезды. Ряд ассоциаций, промелькнувший в голове, оставил после себя строчку Хайяма: «Тяжело быть одиноким в любви в час, когда заходят звезды».
   Раздался звонок в дверь. Караев вышел в прихожую и приник к дверному глазку. В руках у Маши был небольшой полиэтиленовый пакет. Он повернул фиксатор замка.
   – Это вам, – сказала Маша, протягивая пакет.
   – Что это? Бомба?
   – Мороженое. Вы же любите мороженое?
   – Разве я посылал тебя за мороженым?
   – Нет, конечно, вы послали меня значительно дальше. Можно мне войти?
   – Проходи.
   Он отстранился, пропуская девушку. Маша вошла, закрыла за собой дверь, но раздеваться не стала.
   – Я вернулась сказать, что люблю вас.
   – А мороженое как же? – невозмутимо спросил Караев.
   – Это только повод, – объяснила Маша.
   – Вот оно что! А я как-то не догадался.
   – Это потому, что или вы толстокожий, или вы не любите меня – одно из двух. Выбирайте ответ. Первое или второе?
   Караев молчал.
   – Может быть, вам нужна помощь зала или звонок другу? Почему вы молчите?
   – Друзей нет, – ответил Караев, – поэтому и молчу.
   – А сами ответ не знаете? Ответьте мне, пожалуйста, вы любите меня?
   – Послушай, давай отложим этот разговор, – попросил Караев, – у меня нет желания говорить сейчас об этом.
   – Нет, другого времени у нас уже не будет, – настаивала Маша, – ответьте сейчас – любите меня или нет?
   – Я не люблю, когда на меня давят, – упорствовал Караев.
   – Я все поняла, – упавшим голосом сказала девушка, – не надо ничего объяснять. Между нами все кончено.
   Маша резко отворила дверь и выбежала из квартиры. Караев повертел в руках мороженое и крикнул ей вслед:
   – Еще раз вернешься – не пущу.

Татарва

   Подъехав к магазину, Ислам развернулся и припарковал машину на противоположной стороне улицы. Перешел дорогу и остановился у витрины, разглядывая выставленный на полках товар. Собственно, магазином торговую палатку можно было назвать только условно. На самом деле это был большой контейнер, застекленный с одной стороны, со ставнями и окошком для отпуска товара. Продукция, освоенная одним из военных заводов в порядке конверсии. К нему тут же вышел Бесо, нынешний управляющий. Когда магазином руководил Ираклий, продавцами были все грузины. Не сразу, но Ислам всех уволил, кроме Бесо, который вызывал у него доверие. Бесо был крупный мужчина лет пятидесяти. Когда-то он занимал должность администратора в гостинице в Тбилиси. Теперь, после распада Союза, гостиница, в которой никогда раньше не бывало свободных мест, пришла в запустение – ни света, ни газа, ни тепла, ни, соответственно, клиентов. Он почтительно поздоровался и тут же сообщил:
   – Проблемы у нас. Вчера чеченцы здесь были, плохо себя вели. Наглые очень, молодые все, человек пять-шесть их было.
   – Что они хотели?
   – Спросили, кто хозяин. Говорят: «Кому платит? Русским? Будет нам платить». Стрелку тебе назначили сегодня, на восемь вечера. «Мальборо» взяли два блока, две водки «Распутин».
   – Как это взяли? – недоуменно сказал Ислам. – Ты что же, их в магазин впустил?
   – Да ну! Ногами в дверь стали бить – я испугался, что сломают, – открыл. Лучше бы не открывал – мне пощечину дали, при мальчике моем, сыне, подлые люди.
   Ислам вошел в магазин и поздоровался с продавщицей, сидевшей у прилавка, женщиной лет сорока, бывшей преподавательницей математики школы-интерната.
   – Как это вообще произошло? – спросил Ислам. – Они что, целенаправленно приехали к магазину?
   – Не так было. Подъехал один мужик на «Волге», Гарик, армянин бакинский, пиво покупал, часто у нас берет. Сзади чеченцы подъехали на иномарке, микроавтобус «Форд». Без очереди хотели взять – он им замечание сделал. Они на него «наехали», к жене его стали приставать – он еле ноги унес. Вот он, кстати, подъехал, третий раз за день.
   Ислам посмотрел в окно и увидел мужчину, выходящего из автомобиля. Подойдя к окошку, он поздоровался с Катей, у Бесо спросил:
   – Не было этих козлов?
   – Нет, – ответил Бесо, – вот, хозяин здесь. Мужчина перевел взгляд на Ислама, кивнул.
   – Заходи, – пригласил Ислам.
   Войдя, тот протянул руку для рукопожатия и заявил:
   – Пока я этих козлов не поймаю – не успокоюсь, всю ночь сегодня не спал.
   – Неприятная история, – заметил Ислам.
   Мужчина взглянул на него и возмущенно произнес:
   – Неприятная? Да я их маму так и эдак! Беспредельщики позорные!
   – Они мне стрелку забили, – сказал Ислам, – если ты их ищешь. Сегодня в восемь.
   – Я тоже подъеду, – решительно сказал мужчина.
   Вернувшись в офис, Ислам позвонил Нодару, объяснил ситуацию и договорился о встрече. У Ислама не было «крыши» – азербайджанцы, как евреи и итальянцы, не платили бандитам. В крайнем случае можно было отобрать на рынке несколько крепких ребят, которые с радостью приняли бы участие в разборке. Азербайджанца хлебом не корми – дай подраться. Правда, почему-то все происходит на индивидуальном уровне, в крайнем случае – в масштабе ватаги. Как только дело доходит до регулярной армии – тут армяне почему-то берут верх. Тяжело вздохнув, Ислам стал разбирать бумаги, скопившиеся на столе.
   На стрелку он приехал вместе с Нодаром на его «Мерседесе». Бесо встретил их у двери и почтительно поздоровался с Нодаром. Его знала вся грузинская диаспора, обитавшая в этом районе.
   – Заходите в магазин, – пригласил Бесо, – зачем на холоде стоять.
   Нодар отказался.
   – Можно чаю выпить, – предложил Ислам, – еще есть десять минут.
   – Не надо, – ответил Нодар, – лучше свежим воздухом подышать.
   Он был раздражен. Исламу даже показалось, что Нодар на стрелку поехал с явной неохотой.
   – Это они? – спросил Нодар, указывая на подкатившую «Волгу».
   – Нет, это тоже пострадавший, – сказал Ислам, увидев выходящего из машины Гарика.
   В четверть девятого чеченцев еще не было. Еще через несколько минут Нодар предложил разойтись, заявив, что ему западло ждать всякую шушеру.
   – Может, еще немного подождем? – спросил Ислам.
   – Да нет, не стоит, тем более, у меня еще дела.
   – Хорошо, – согласился Ислам, – спасибо, что пришел.
   – Давай, звони, если что.
   Нодар сел в машину, махнул рукой, уехал. Гарик безучастно наблюдал за этой сценой. Бесо вышел из магазина, сокрушенно покачав головой, и с сожалением произнес:
   – Нодар уже не тот – стареет мужик.
   – Похоже, что эти шакалы не придут сегодня, – обронил Гарик.
   Ислам ничего не ответил.
   – Я слышал, вы тоже из Баку?
   – Не совсем, – помедлив, ответил Ислам, – я из Ленкорани.
   Как порядочный и совестливый человек, он не мог не разделять ответственности за пролитую в бакинских событиях кровь безвинных людей. Он счел необходимым сказать:
   – Я сожалею о том, что произошло в Баку.
   После долгой паузы Гарик ответил:
   – Я легко отделался. Нас вывез сосед, посадил на паром. Приплыли в Красноводск, потом сюда. Все остались живы и здоровы, слава Богу.
   – Кто был сосед?
   – Азербайджанец, сосед, таксист. Баку громили беженцы из Армении, еразы. Все это понимали.
   – Мой старший брат женат на армянке, – заговорил Ислам, – а средний на полукровке. Отец у нее перс, в смысле иранец – из тех коммунистов, которые поверили Советской власти и приехали в Совдепию, – а мать русская. Они как раз-таки жили в Баку, в то время как старший жил с армянкой в Ленкорани, где было относительно спокойно. Во время погромов вся армянская родня старшего брата скрывалась в квартире среднего брата. Для них все обошлось благополучно, если не считать того, что им также пришлось в спешном порядке покидать Баку. Но для моего брата все кончилось хуже. Его жена вскоре после этого заболела – у нее отнялись ноги. Дальше – больше. Испуг, который она пережила, через несколько лет свел ее в могилу.
   Ислам замолчал, взглянул на часы. Было половина девятого.
   – Встреча сегодня не состоится, это очевидно, – сказал он, – можно расходиться.
   Гарик поднял руку, прощаясь, сел в машину и уехал.
   – Ты сейчас уедешь – и они появятся, – с мрачным видом заявил Бесо.
   – Дверь не открывай, – сказал Ислам, – пусть новую встречу назначат, я приеду, я не гордый. А еще «Мальборо» отдашь им – из зарплаты высчитаю.

Недуг

   Двери лифта раскрылись, Караев вышел на лестничную площадку. Рассеянно пошарив по карманам, он достал связку ключей, отыскал необходимый и принялся ковырять замочную скважину. Когда щелкнул язычок замка, он вдруг замер, почувствовав опасность, и резко обернулся. В дверном проеме, ведущем на пожарную лестницу, стояла Воронина и с улыбкой смотрела на него.
   – Черт бы тебя побрал, – в сердцах выругался он, – что за манера подкрадываться!
   – Добрый вечер, – сказала Воронина, – извини, если я тебя напугала – я не хотела. Я просто стояла здесь – выглянула, чтобы посмотреть, кто пришел. Я не подкрадывалась, у меня нет такой привычки – манеры, как ты изволил выразиться.
   – Зачем ты приехала?
   – Тебя увидеть.
   – Я разве тебя приглашал?
   – Нет.
   – Я просил не приезжать без звонка?
   – Да.
   – Тогда не обессудь.
   Караев вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.
   Чувствовал он себя скверно. Озноб и боль в горле. Ислам разыскал градусник, сунул под мышку, включил чайник, бросил таблетку шипучего аспирина в стакан с водой и подошел к окну. Оскорбленная Воронина должна была уже выйти из подъезда, но ее все не было. Страдальчески морщась от боли в горле, он выпил бурлящую воду, тяжело вздохнул и пошел на лестничную клетку.
   На этот раз она не выглянула на звук и не обернулась, когда он подошел к дверному проему.
   – Заходи, – сказал Ислам. Видя, что Воронина не реагирует, добавил. – Уговаривать не буду.
   Она повернулась и, не говоря ни слова, прошла в квартиру. Ислам последовал за ней.
   – Делай что хочешь, – сказал он, – все сама: ешь, пей, только меня не трогай – я неважно себя чувствую.
   – Ты заболел? – участливо спросила Елена.
   – Наверное, – Ислам вытянул градусник. – Да, тридцать девять – то-то я смотрю, мне как-то не по себе. Мне только этого не хватало для полного счастья!
   – Иди, ложись немедленно! – воскликнула Лена. – Я сделаю тебе чай.
   Казалось, что такой поворот дела обрадовал Воронину. Караев злобно взглянул на нее и закрылся в ванной.
   – Вот это зря, – крикнула ему через дверь Лена, – при высокой температуре водные процедуры вредны.
   Караев что-то ответил, но сквозь шум падающей воды было не разобрать – что-то вроде: «Иди к черту» или:
   «Не твое дело». Елена пожала плечами и прошла на кухню, включила чайник. Облаченный в толстый халат, Ислам вышел из ванной, прошествовал в спальню, ВКЛЮЧИЛ ночник и залез под одеяло прямо в халате, его знобило. Появилась Воронина, неся поднос, на котором высилась большая кружка с чаем и розетка, полная желтой массы.
   – Спасибо, – сказал Ислам, – а это откуда?
   – Это мед.
   – Я вижу. Ты что, с собой принесла?
   – Нет, это твой.
   – Странно, а я искал – не нашел.
   – Плохо искал – на кухне мужикам вообще делать нечего, там женские руки нужны.
   Ислам закрыл глаза.
   – Ты пей, пока горячий, еще хочешь что-нибудь?
   – Танец живота, – сказал Ислам.
   – Танец живота? – переспросила Воронина. – Я не умею, но попробую – я видела в Египте.
   Она стала расстегивать пуговицы на кофте.
   – Не надо, – остановил ее Караев, – я пошутил.
   – Ты не шути так со мной. Ислам сделал глоток и поморщился.
   – Не нравится? Горячий?
   – Глотать больно, – пожаловался, – у меня ангина, наверное.
   – Надо пополоскать горло коньяком, пойдем, – она взяла его за руку.
   – Еще чего – коньяком горло полоскать! Я не извращенец, не хочу, – Ислам высвободил руку, – и вообще, держись от меня подальше – я могу заразить тебя гриппом.
   – Я готова заразиться от тебя не только гриппом, но чем угодно, хоть желтой лихорадкой.
   Ислам поднял на нее глаза, Воронина была прекрасна в этот момент самоотверженности.
   – Хорошо сказано, – улыбнулся Караев, – но давай о чем-нибудь хорошем, не надо про лихорадку.
   – Я не шучу, – сказала Елена, – я действительно готова сделать для тебя все. Почему же ты отталкиваешь меня?
   – Потому что я не люблю крайностей.
   – Не поняла?
   – Ты человек крайностей – ты готова заразиться, чтобы что-то доказать мне, но при этом ты – тот самый человек, который меня когда-то легко предал.
   – Ты всю жизнь мне будешь об этом напоминать?
   – Ты вынуждаешь меня говорить об этом.
   Воронина ничего не сказала – на этот раз промолчала, что было нехарактерно: обычно последнее слово оставалось за ней. Видимо, решила не усугублять состояние больного. В наступившей тишине было слышно тиканье будильника, стоявшего на прикроватной тумбочке.
   – У тебя есть шерстяные носки? – вдруг встрепенулась Елена.
   – Уже надел, – еле слышно отозвался Ислам – он лежал с закрытыми глазами, пытаясь сохранить равновесие на кровати, которая почему-то норовила взлететь вместе с ним.
   – Точно надел?
   Ислам выпростал ногу из-под одеяла и продемонстрировал. Воронина одобрительно кивнула.
   – Тебе принести еще чаю?
   Караев покачал головой.
   – Знаешь, – улыбнулась Лена, – это, конечно, ужасно глупо и, может быть, кощунственно, но я даже рада, что ты заболел. Ты такой спокойный – не ругаешься, не гонишь меня.
   – Тебе пора уже домой, – сказал Ислам.
   – Я, пожалуй, молча посижу, – заявила Елена. Ислам вытащил из-под одеяла руку с градусником, который все это время он держал под мышкой.
   – Дай я посмотрю, – попросила Елена.
   Ислам протянул ей градусник, откинулся на подушку.
   – Сорок градусов! – воскликнула Воронина. – Надо вызвать «скорую».
   – Может, обойдется?
   – При сорока двух люди умирают, а ты мне еще нужен. Где телефон?
   – Сзади тебя, – сказал Ислам.
   У него не было ни сил, ни желания спорить с этой женщиной. Он закрыл глаза и тут же забылся. В обморочном жарком сне он увидел свою мать. Она сидела на скамейке во дворе их дома, под зонтообразным деревом, опустив голову, и в задумчивости водила прутиком по земле. Ислам окликнул ее и завел с ней разговор, и все это время его неотвязно преследовала мысль: как это возможно, если она умерла несколько лет назад? Не удержавшись, он спросил как можно деликатней.