Страница:
– Торопиться не надо, – предупредил его мужчина, – как следует делай.
Он вдруг грязно выругался.
– В третий раз за неделю колесо спускает, одно и то же, такие вот мастера клеят слюной, на два дня хватает.
Гара молча подошел к автомобилю, поддомкратил колесо, взяв в руки балонный ключ, сплющенным концом поддел хромированный декоративный колпак, снял его, перевернув, положил рядом с собой, стал выворачивать болты. Затем снял колесо и закрепил на станке. Подцепил монтажкой край покрышки, вывернул ее на диск, залез внутрь рукой и вытащил камеру, латанную в нескольких местах. Включил компрессор, надул камеру и, держа сосок, опустил ее в чан с водой; когда появились пузырьки, вытащил ее, мелом нарисовал крестик, затем приложил камеру к покрышке, чтобы определить место прокола, пошарил внутри покрышки и, вооружившись пассатижами, извлек из корда гвоздь. Мужчина при этом встал и подошел поближе, желая увидеть причину прокола, – взяв из рук Гара гвоздь, он разразился площадной бранью, добавив в конце:
– Кто его там бросил?! Я его маму и так и эдак!
– Иди сядь на место, – грубо сказал Гара, – работать не даешь.
Мужчина смерил его взглядом и отошел. Гара быстро обработал место прокола напильником, нанес кисточкой клей, приложил заплатку и зажал камеру винтовым прессом.
– Долго еще? – недовольно спросил клиент.
– Минут десять, – сквозь зубы процедил Гара.
– Пойду в магазин зайду, – сказал мужчина. Он поднялся, запер автомобиль, перешел через дорогу и скрылся в ювелирном магазине.
– Может, ему сахару в бензобак насыпать, – предложил ангелоподобный Виталик.
– Сиди, диабетик, – осадил его Ислам, – ты что же, с собой сахар носишь?
– Да у моей чувихи собака во дворе, так я ей сахар ношу, сейчас, правда, нету, но я могу в чайхане взять.
– Не надо, – сказал Гара, – он у меня сейчас и так получит.
– Ну ты как вообще? – спросил Ислам.
– Отлично, – отозвался Гара.
Он ослабил пресс, осмотрел дымящуюся заплатку, накачал камеру и вновь опустил ее в чан с водой; убедившись, что пузырьков нет, принялся собирать колесо. Приятно было смотреть на то, с какой сноровкой он проделывает эту работу. К тому моменту, когда вернулся клиент, смонтированное колесо стояло уже на своем месте.
– Сколько с меня? – спросил мужчина.
– Десять рублей, – ответил Гара.
– Подожди… Как десять? – возмутился мужчина. – Везде три стоит.
– Наценка за срочный ремонт, – сказал Гара.
– Но передо мной никого же не было, – кипятился мужчина.
– Но это не значит, что у меня работы не было, – невозмутимо сказал Гара.
– Ты иди своему папе мозги выкручивай, понял, щенок? – мужчина достал трехрублевую купюру, смял и сунул в нагрудный карман рубашки Гара.
В следующий момент ворот его белоснежной рубашки оказался смят и скручен у горла, свободной рукой Гара отвесил клиенту смачную плюху. Чтобы не упасть, мужчина засеменил назад и опрокинулся на капот автомобиля. Все это произошло так быстро, никто и опомниться не успел. Мужчина как-то вдруг, утратив лоск и спесь, сполз с капота, обежал машину, вскочил в нее и, крикнув: «Посмотришь, что я с тобой сделаю» – дал по газам так, что только пыль поднялась столбом.
– Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел, – прокомментировал происходящее Ислам.
– Даже не знаю, что и сказать, – заговорил наконец Виталик, – хорошо, что у меня машины нету, так приедешь на ремонт, а тебе по роже – хрясь!
Гара бросил на него злой взгляд.
– Хорошо, хватит… Может, и нас побьешь, – повысив голос, урезонил его Ислам, – не видишь, шутит. Пойдем лучше чаю попьем.
– Зачем, сейчас сюда принесут, – сказал Гара и, приложив к губам два пальца, свистнул, подзывая подавальщика.
– Не надо, – остановил его Ислам, – пойдем туда, как люди сядем за столиками, а то здесь среди покрышек запах тяжелый.
– Это клей резиновый так пахнет, у меня самого от него к вечеру башка раскалывается, хорошо, сейчас все открыто. Ладно, идите садитесь, я руки помою и подойду.
Виталик и Ислам поднялись с ящиков, вразвалочку пересекли шоссе и устроились за одним из столиков, в тени навеса, увитого виноградом. Вскоре к ним присоединился Гара.
Ислам вышел из дома в половине девятого вечера, рассчитывая к моменту наступления темноты оказаться на условленном месте.
– Поздно не возвращайся, – напутствовала его мать и проводила взглядом, говорившим, что она его обязательно дождется.
Солнце к этому времени уже свалилось за вершины гор, но оттуда еще давало о себе знать, озаряя край неба красным светом и раскрашивая редкие облака в медный цвет. Как ни старался Ислам замедлять шаг, все равно оказался на остановке раньше времени. Чтобы не торчать на виду, он перешел через дорогу и стал прогуливаться вдоль невысокого каменного забора, за которым находилось кладбище. Дойдя до железных ворот, он непроизвольно толкнул приотворенную дверь и вошел. Внутри, сразу возле ворот, был сооружен навес, под которым были два ряда деревянных скамеек, на них в урочное время сидели служки, промышлявшие тем, что за небольшую плату читали яс[26] над могилами усопших. Сейчас скамейки были пусты. В одном углу лежали штабелем в несколько рядов носилки для переноски тел.
Несмотря на теплый вечер, здесь чувствовались сырость и тлен. Ислам сделал несколько шагов, свернул с протоптанной дорожки и оказался между рядами могил с надгробиями на любой вкус: здесь были и древние, покрывшиеся плесенью плиты с трудно различимыми изречениями на арабском или фарси. Скромные оштукатуренные изголовья с датами рожденья и смерти; помпезные мраморные памятники с фотографиями на камне во весь рост и сделанные со вкусом надгробия из желтого известняка с абрисом мечетей, с изображением звезды и полумесяца. Ислам взглянул на часы, было ровно девять, он перевел взгляд на автобусную остановку, хорошо просматриваемую отсюда, – она все еще была пуста. Потом он вдруг сообразил, что, возможно, Лана тоже откуда-нибудь смотрит на остановку, и побежал к ней, напугав в воротах кладбищенского сторожа, возившегося с замком.
Следующий час он провел стоя столбом на автобусной остановке. Редкие автобусы, выхватывая фарами его одинокую фигуру, подкатывали, дребезжа и гремя всем, что может дребезжать и греметь в старых автобусах, открывали двери, кто вручную, кто посредством гидравлического или компрессорного механизма; видя, что Ислам не изъявляет желания взойти на подножку, чертыхаясь, уезжали восвояси. Исламу пришло в голову, что хорошо было бы запастись табличкой на манер нон-стопников, только на ней была бы надпись «никуда ни еду». Эта мысль изрядно его повеселила. Он даже рассмеялся вслух, негромко, но все равно со стороны это выглядело довольно странно и, возможно, даже нелепо.
Однако смеяться было нечему, скорей надо было грустить подобно герою Акутагавы в рассказе «Как ждал Бисэй» и в конце броситься под колеса проходящего автобуса на манер Анны Карениной (не буду говорить, из какого романа, чтобы читатель не счел автора умником и эрудитом). Но наш герой, при известной доле романтизма в душе, отличался еще здравым смыслом и целеустремленностью. Залитая тусклым светом дорога, на которой должна была появиться девушка, была пуста. Четверть одиннадцатого на часах, подаренных мамой на шестнадцатилетие.
Некоторое время он еще обозревал роскошное звездное небо, выискивая спутники и метеориты, примериваясь к Большой Медведице, прикидывая, можно ли ею вычерпать Каспийское море. В половине одиннадцатого Ислам вошел в городок. Он помнил, как девушка, уходя от него, свернула в переулок между двумя финскими домами. Переулок заканчивался высоким, сложенным из булыжников забором, за которым, насколько он мог сориентироваться, находилась пожарная часть, то есть это был тупик, и в этом тупике находилось четыре дома. Два из них Ислам сразу вычеркнул из списка; на крыльце одного дома пожилая пара пила чай за столом, под лампой, в свете которой вился рой мошкары; во дворе другого компания из нескольких человек играла в лото. К счастью для Дон Жуана, ни один фонарь на улице не горел, и он, находясь в темноте, мог спокойно разглядеть игроков – Ланы среди них не было.
Ислам двинулся дальше под реплики игроков: «барабанные палочки, Семен Семеныч, восемь – доктора просим». Оставались два крайних к забору дома, оба хранили молчание и были лишены света. Ислам стоял между ними, как былинный герой на распутье, пока не заметил, что окна одного из них излучают неровный голубоватый свет. Он перелез через забор и подобрался вплотную, нашел щель между шторами и разглядел работающий телевизор и мужчину перед ним. Транслировали футбольный матч. Ислам выбрался на улицу, сегодня весь день только и разговоров было об этом матче, играли «Нефтчи» (Баку) и «Динамо» (Тбилиси). Поскольку отец Ланы уже уехал, это был не ее дом. Ислам подошел к калитке последнего оставшегося дома, просунув руку, повернул щеколду и, сделав несколько шагов, поднялся на крыльцо. Если Шерлок Холмс не заливал про метод дедукции, значит, это был ее дом. Учащенное сердцебиение. А вдруг это не ее дом, глубокий вдох, выдох, вдох, выдох…
Виталик, этот ловелас, рассказывал, как на зимних каникулах он перепутал дом Марины, солдатки, которая, видимо под влиянием материнского инстинкта, согласилась пустить его ночью к себе. На его робкий стук в окно отдернулись занавески, и какая-то дебелая баба в ночной рубашке, вывалив пудовые груди на подоконник, до смерти напугав Виталика, злобно рявкнула: «Я те, козел, щас покажу Марину!» Видимо, женщину звали иначе, и это больше всего оскорбило ее. Волнение, переполнявшее Ислама, исчезло, он впал в другую крайность, стал давиться смехом, стоя в темноте на чужом крыльце. «Ладно, была не была», – сказал он себе и постучал… Нет, позвонил, нажал кнопку звонка, выдав шальную трель испуганного соловья, и затаился, через минуту повторил и услышал слабый девичий голос за дверью:
– Кто там?
– Это я, Ислам, открой, пожалуйста. Долгая пауза, и наконец:
– Что случилось? – голос был растерянный.
– Ты не пришла, я стал беспокоиться.
– А сколько времени?
– Девять часов, – соврал Ислам, – еще не поздно. Дверь приоткрылась и показалось заспанное лицо Ланы, она откинула с лица прядь спутанных волос.
– Мы договорились встретиться, – напомнил Ислам.
– Извини, – сказала девушка, – я так устала что-то сегодня, прилегла и заснула.
– Вот тебе раз, – сказал Ислам, – это обидно, а как же радость первого свидания, неужели вправду не волнует кровь?
– У нас уже было сегодня свидание, – резонно ответила Лана, – это второе.
– Ты выйдешь? – спросил Ислам.
Девушка прислонилась к дверному косяку и жалобно сказала:
– Мне так хочется спать, мне не хочется выходить из дома. Может, завтра вечером?
– Я завтра вечером буду занят, – угрюмо сказал Ислам.
Наступило молчание. Лана вздохнула и закрыла глаза.
На миг Исламу все это показалось нереальным, перед ним стояла спящая девушка, и сам он, казалось, находился в чьем-то сне, где в ночной воздух ввинчивались рулады сверчков, доносились реплики игроков в лото, вмещалось звездное небо, не дававшее покоя Канту. Кажется, самое время – помедлив, он произнес: «Ты не пугайся: остров полон звуков – /И шелеста, и шепота, и пенья; / Они приятны, нет от них вреда. / Бывает, словно сотни инструментов / Звенят в моих ушах; а то бывает, / Что голоса я слышу, пробуждаясь, / И засыпаю вновь под это пенье. / И золотые облака мне снятся, / И льется дождь сокровищ на меня… / И плачу я о том, что я проснулся». Лана, продолжая спать, спросила:
– Шекспир?
– Можно я войду? – вместо ответа спросил Ислам.
– Нет, – быстро ответила девушка и открыла глаза, – как ты нашел мой дом?
– Вычислил.
– Тоже мне Лобачевский. Тебя кто-нибудь видел?
– Нет, я был осторожен.
– Очень хорошо, а теперь так же осторожно уходи.
– Ты же одна.
– И что с того?
– Почему ты не хочешь впустить?
– Потому что я девочка, а ты мальчик, большой мальчик.
– Я ничего тебе не сделаю, я за себя ручаюсь, – клятвенно заверил Ислам.
– А вот я за себя поручиться не могу, – призналась девушка, – поэтому будет лучше, если ты уйдешь.
– Ты надолго уезжаешь?
– На все лето.
– Какой ужас, почти три месяца, я умру от тоски.
– Ты такой странный – сказала Лана, – все время какими-то намеками говоришь, с какой стати ты должен умирать от тоски? Я до сих пор не знаю, как ты ко мне относишься.
– Ну… Я… – Ислам замялся.
– Ну, ну, что я?
В этот момент с улицы донеслись голоса идущих людей. Это были двое подвыпивших военных. Когда они поравнялись с домом, Лана, схватив юношу за руку, втащила его в сени и закрыла дверь.
– Тихо, – еле слышно произнесла девушка, – один из них наш сосед, сейчас они пройдут, и ты уйдешь.
Ислам оказался совсем рядом с девушкой, ощутил ее дыхание. Не смея пошевелиться, он стоял, вдыхая ее запах и пьянея от него, затем коснулся губами ее щеки и прошептал: «Я люблю тебя». Девушка повернула голову и заглянула ему в глаза, насколько это было возможно в темноте. «Это правда? – так же шепотом спросила она». «Да», – сказал Ислам, и привлек ее к себе. Лана отвернулась, но он нашел ее губы, и девушка неожиданно страстно ответила на поцелуй. Стояли и долго, неумело целовались в сенях. Громкий голос, донесшийся извне, вернул девушку к действительности, и она высвободилась из объятий.
– Пожалуйста, уходи, – взмолилась она.
– Хорошо, хорошо, – успокоил ее Ислам, – я уйду, но там же стоят.
Лана попробовала приоткрыть дверь, чтобы взглянуть на улицу, но та заскрипела, и девушка в испуге оставила эту попытку.
– Пойду из комнаты посмотрю, а ты стой здесь.
Она прошла в спальню, выглянула на улицу, отодвинув портьеру. Офицеры стояли прямо напротив калитки и вели бесконечный пьяный разговор. «Черт, черт, черт», – произнесла девушка, подошла к родительской двуспальной кровати и, раскинув руки, упала на постель. Выждав для приличия десять минут по своим фосфоресцирующим часам, Ислам двинулся на ее поиски. Ориентировался он легко, дом этот был типовым, ему приходилось бывать в подобных, в частности у одноклассника, в этом же городке.
Оставив справа кухню, он прошел в гостиную, из нее лучами расходились коридоры, ведущие в три изолированные комнаты. Памятуя, что Лана пошла взглянуть на улицу, Ислам, сориентировавшись, вошел в нужную комнату. Девушка лежала в позе распятого гладиатора и признаков жизни не подавала. Ислам опустился рядом, на краешек кровати и стал мучительно соображать, как вести себя дальше. В самых смелых мечтах Ислам не решался представить, что события сегодняшнего вечера сложатся таким чудесным образом, и он окажется наедине с Ланой… Но он не мог вспомнить ни один фильм или книгу, которые бы могли подсказать, как подступиться к спящей девушке. В кинофильме «Бобби» герой Риши Капура, оставшись наедине с девушкой, долго пел с ней дуэтом, а затем выходил на улицу. В голову почему-то лезла где-то услышанная им пошлая фраза, жеманная, женская: «Мужчина, мне с вами скучно, мне с вами спать хочется». Другой вариант был из многочисленных сказок «Тысячи и одной ночи», где герой овладевал спящей принцессой, умудрившись при этом не разбудить ее, подробности при этом, к сожалению, не указывались. Был еще пушкинский вариант про спящую красавицу, но он надеялся, что до этого не дойдет. Ислам осторожно дотронулся до ее руки и услышал при этом сонное: «Ты обещал».
То есть о втором варианте и речи быть не могло.
– Я ничего не делаю, – сказал Ислам, – просто дотронулся до твоей руки, – и горестно добавил, – я сейчас уйду, как только они разойдутся.
Услышав обиду в его голосе, девушка повернулась на спину, губы ее тронула улыбка. Ислам расценил это как жест доброй воли и несколько подал вперед корпус. Это движение не ускользнуло от внимания. Лана предостерегающе подняла руку, но тут же уронила ее и сказала: «Иди ко мне». Ислам с бешено колотящимся сердцем лег рядом, обнял, привлек к себе и горячо поцеловал, стукнувшись зубами о ее зубы. Сплелись в объятиях, так, что было не разобрать, где чьи ноги и руки. Но вдруг Лана высвободилась и испуганно спросила:
– Ты запер дверь? Нет? Иди немедленно запри дверь.
Ислам поднялся и нетвердой походкой направился на поиски входной двери. Когда он, разобравшись впотьмах с запорной системой, заложив щеколду в паз, вернулся, девушки не было… То есть ему показалось, что ее нет. Пока его не было, Лана разделась (халат лежал под ногами) и забралась под одеяло. На Ислама словно столбняк напал, это было волшебство. Ее голова показалась из-под одеяла, и насмешливый голос произнес: «И долго ты так будешь стоять?» – «Мне раздеться?» – глухо спросил он. – «Нет, пойди еще ботинки надень и ложись… Раздеться, конечно. Родительское ложе, между прочим, почти святыня».
Разделся, не веря собственному счастью, и лег рядом, ощутив всем телом тепло ее кожи. «Только помни, – прошептала ему в ухо Лана, – ты обещал. Просто так полежим, и все, и ты уйдешь потом». – «Конечно, – сказал Ислам и в первый раз в жизни дотронулся до девичьей груди. Мягкая плоть была стянута плотной тканью лифчика. Ислам долго терзал лямки, высвободил нежные полушария и жадно приник к ним губами. Лана еле слышно застонала и обхватила его голову руками. Ислам никак не мог поверить, что все это происходит с ним. Конечно же, это сон, чудесный, волшебный сон, но в этом сне он лежал с красивой девушкой, гладил ее тело, покрывал поцелуями ее лицо, сжимал в руках ее грудь, в какой-то момент рука его скользнула вниз к ее пояснице и наткнулась на грубую резинку трусиков, реакции не последовало, и он опустил руку ниже, оглаживая упругие ягодицы. Ткань кончилась, и он ощутил атлас ее бедер, потом ладонь Ислама описала полукруг, и прикоснулась к нежнейшей коже внутренней стороны бедер. Лана сильно сжала колени, стиснув его руку и едва слышно повторив: «Ты обещал». «Прости», – так же тихо ответил Ислам и попытался вытащить ладонь, но девушка не отпускала ее, а в следующий момент открылась и подалась вперед, его рука оказалась прижата к низу ее живота. Ислам медленно и сильно стал тереть теплую, влажную ткань, которая оказалась под его рукой. Девушка сильно прижалась к нему, помогая, и сама стала гладить его, затем стиснула так, что он едва не вскрикнул от боли. «Ой, прости меня, – прошептала, – я тебе больно сделала?» – «Приятно, – сказал Ислам».
Впоследствии он не мог воссоздать в деталях все то, что у них произошло. Помнил только тот момент, когда испытал болезненно-сладостную долгую судорогу и услышал короткий вскрик и испуганное: «Блин, что мы наделали!». Девушка высвободилась из-под Ислама, откинула одеяло, стала шарить по нему рукой, провела у себя между ног и поднесла пальцы к глазам, затем выскочила, включила свет ночной лампы и в ужасе повторила: «Блин, что мы наделали!». Ислам, словно завороженный, смотрел на кровь, не зная, как реагировать. «Мне конец, – сказала девушка, – мать убьет меня». – «Можно ведь не говорить ей, – наконец выдавил из себя Ислам. Лана посмотрела на него как на идиота. «А простыня? – она вскочила на ноги. – Вставай, попробую застирать, ты одевайся, уходи скорей».
Ислам поднялся, стал одеваться, путаясь в штанинах. Лана откинула одеяло, сдернула простынь и как была, голая, выскочила из спальни. Ощущение беды тяжестью легло на его сердце. Сон в летнюю ночь кончился. Оделся, подошел к окну, выглянул из-за портьеры – улица была пуста. Он вышел из спальни и направился к выходу. Девушка стояла в кухне, наклонившись над умывальником, и яростно намыливала, терла простыню под струей воды. Ислам подошел к ней и поцеловал ее обнаженное плечо. «Прости меня», – сказал он. Лана не ответила. Помедлив, он добавил: «Я женюсь на тебе». – «Дурак, – ответила она, – я еще несовершеннолетняя. Уходи лучше». В дверях Ислам оглянулся, чтобы еще раз увидеть ее пленительную наготу. Словно почувствовав, она оглянулась и ответила ему взглядом, в котором не было улыбки.
Всю дорогу домой он мучительно думал, пытаясь понять, какие чувства владели ею в этот момент. Город спал. Быстрым шагом он преодолел пару километров, в нескольких местах вызвав лай встревоженных собак, и, крадучись, вступил в свой двор. К счастью, мать не сдержала своей угрозы и не сидела на крыльце ночным дозорным. Он раскатал постель, лег, не раздеваясь, заложил руки за голову, устремив взгляд в полыхающее серебром звездное небо.
– Ты не заболел ненароком?
Голос Бахадина вывел Ислама из задумчивости, он посмотрел на напарника. Голова его была гладко выбрита, бородка аккуратно подстрижена, а сам он благоухал «Шипром». Орлиный нос, глаза навыкате, теперь он был похож на средневекового работорговца, хотя обычно Бахадин смахивал на Дон-Кихота.
– А ты, я смотрю, решил в свою внешность вложения сделать, – заметил Ислам.
Бахадин приосанился, расправил плечи.
– А что, не идет мне?
– Ну что ты, шикарно выглядишь.
Ислам сжал кулак и оттопырил большой палец. К ним подошел Толик, грузный мужчина лет пятидесяти, токарь из соседнего цеха.
– Чего этот красуется? – спросил он у Ислама и сложенными брезентовыми рукавицами хлопнул Бахадина в пах, тот согнулся, схватившись руками за причинное место. Удар этот был безболезненным, но чувствительным. Это была распространенная шутка на заводе, все о ней знали и береглись, поэтому застигнутый врасплох не обижался. Часто человек спокойно разгибался, думая, что снаряд в одно место два раза не попадает, и в этот момент следовал новый хлопок. Но стреляного воробья на мякине не проведешь. Бахадин сконфузился, укоризненно покачал головой и выпрямился, держа перед собой руки, как футболист в «стенке» перед пенальти.
– Слушай, сколько можно, – с упреком сказал он, – взрослые люди, как дети все равно.
– А ты че это сегодня, цветешь и пахнешь, прямо как архиерей на именинах.
Бахадин по-русски кое-как изъяснялся, но «архиерей» – это было слишком.
– Эй, говори по-азербайджански, – раздраженно сказал он.
Но Толик переводить не стал, он добавил:
– Или по бабам собрался?
– Постыдился бы, – упрекнул его, – дети здесь.
– Это, что ли, дети, – кивая на Ислама, уточнил Толик, – нынешние дети тебе сто очков вперед дадут. Как здоровье-то?
– Ничего, не жалуюсь, а у тебя?
– А у меня че-то слабость в руках в последнее время, – пожаловался Толик.
Не успел Бахадин выразить сочувствие, как Толик добавил:
– С утра двумя рукам согнуть не могу.
И захохотал.
Ислам улыбнулся, глядя на сконфуженного напарника.
– Иди отсюда, похабник, – сказал тот, – работать мешаешь.
– От работы кони дохнут, – сказал Толик и добавил: – Ничего, придешь ко мне за форсунками.
Повернулся и пошел, качая бедрами. Хыдыр, талыш, недавно вернувшийся из армии, работающий слесарем-сборщиком в соседнем цеху, привез на тележке стопку запорных щитов для конструкций. Весело насвистывая, подогнал тельфер, разгрузил их и увез ее обратно.
– Ну что, друг, работать будем или мечтать? – спросил Бахадин, надевая рукавицы.
– • Как же, с тобой помечтаешь, – сказал Ислам.
Он надел на голову войлочную шапочку, водрузил маску, вставил в держатель новый электрод, встал к кондуктору, положил на металлический стол две заготовки из швеллера и прижал их третьей так, что получилась буква П, сказал: «Поехали». Ислам точечной сваркой прихватил конструкцию в нескольких местах и стал обваривать все места соприкосновения швеллеров. Когда он закончил, Бахадин подогнал тельфер, тросами подцепил конструкцию, перевернул ее. Подождал, пока Ислам проварит недоступные ранее места, переместил конструкцию в угол и уложил на землю.
До обеда Ислам работал без перерывов. Бахадин остановил его, произнеся по-русски «шабаш».
– Что с тобой случилось? – с лукавой улыбкой спросил он, – даже перекур ни разу не сделал. Не иначе как влюбился.
– Хуже, – ответил Ислам, снимая с головы маску и утирая залитое потом лицо.
– Не пугай меня, – сказал Бахадин, – хуже этого может быть только женитьба, но в пятницу ты еще был холост, не мог же ты жениться за выходные.
– А что такого сложного, – заметил Ислам, – пошел в мечеть, молле десять рублей дал, и он за десять минут обряд совершит. А разводиться еще проще, даже молла не нужен, три раза «талак» произнес и ты свободен.
– Все это так, – заявил Бахадин, – только Советская власть наших обрядов не признает, а жаль – женщины совсем распустились. Ладно, идем обедать, а то всё съедят.
– Ты иди, я не пойду.
– Почему? Денег нет? Я одолжу.
– Не хочу, деньги есть у меня.
– Ну, как знаешь.
Ислам подошел к бочке с водой, где столпились рабочие, умылся, затем вышел из цеха и направился к вагонам, стоявшим у завода на приколе. Он устроился между колесами, снял брезентовую куртку, положил ее под голову и мгновенно заснул. Снов не видел. Проснулся оттого, что кто-то стукнул его по ноге. Ислам открыл глаза и увидел Испендияра, который прогнусавил: «Обед давно кончился». Ислам молча вылез и направился в цех.
– Еще раз увижу, оштрафую, – крикнул ему вслед мастер, – распустились совсем, спят на рабочем месте, плана нету.
Бахадин сидел на стопке железных листов, подложив под себя рукавицы.
– Ты что, меня разбудить не мог? – упрекнул Ислам напарника.
Бахадин пожал плечами и поднялся.
Он вдруг грязно выругался.
– В третий раз за неделю колесо спускает, одно и то же, такие вот мастера клеят слюной, на два дня хватает.
Гара молча подошел к автомобилю, поддомкратил колесо, взяв в руки балонный ключ, сплющенным концом поддел хромированный декоративный колпак, снял его, перевернув, положил рядом с собой, стал выворачивать болты. Затем снял колесо и закрепил на станке. Подцепил монтажкой край покрышки, вывернул ее на диск, залез внутрь рукой и вытащил камеру, латанную в нескольких местах. Включил компрессор, надул камеру и, держа сосок, опустил ее в чан с водой; когда появились пузырьки, вытащил ее, мелом нарисовал крестик, затем приложил камеру к покрышке, чтобы определить место прокола, пошарил внутри покрышки и, вооружившись пассатижами, извлек из корда гвоздь. Мужчина при этом встал и подошел поближе, желая увидеть причину прокола, – взяв из рук Гара гвоздь, он разразился площадной бранью, добавив в конце:
– Кто его там бросил?! Я его маму и так и эдак!
– Иди сядь на место, – грубо сказал Гара, – работать не даешь.
Мужчина смерил его взглядом и отошел. Гара быстро обработал место прокола напильником, нанес кисточкой клей, приложил заплатку и зажал камеру винтовым прессом.
– Долго еще? – недовольно спросил клиент.
– Минут десять, – сквозь зубы процедил Гара.
– Пойду в магазин зайду, – сказал мужчина. Он поднялся, запер автомобиль, перешел через дорогу и скрылся в ювелирном магазине.
– Может, ему сахару в бензобак насыпать, – предложил ангелоподобный Виталик.
– Сиди, диабетик, – осадил его Ислам, – ты что же, с собой сахар носишь?
– Да у моей чувихи собака во дворе, так я ей сахар ношу, сейчас, правда, нету, но я могу в чайхане взять.
– Не надо, – сказал Гара, – он у меня сейчас и так получит.
– Ну ты как вообще? – спросил Ислам.
– Отлично, – отозвался Гара.
Он ослабил пресс, осмотрел дымящуюся заплатку, накачал камеру и вновь опустил ее в чан с водой; убедившись, что пузырьков нет, принялся собирать колесо. Приятно было смотреть на то, с какой сноровкой он проделывает эту работу. К тому моменту, когда вернулся клиент, смонтированное колесо стояло уже на своем месте.
– Сколько с меня? – спросил мужчина.
– Десять рублей, – ответил Гара.
– Подожди… Как десять? – возмутился мужчина. – Везде три стоит.
– Наценка за срочный ремонт, – сказал Гара.
– Но передо мной никого же не было, – кипятился мужчина.
– Но это не значит, что у меня работы не было, – невозмутимо сказал Гара.
– Ты иди своему папе мозги выкручивай, понял, щенок? – мужчина достал трехрублевую купюру, смял и сунул в нагрудный карман рубашки Гара.
В следующий момент ворот его белоснежной рубашки оказался смят и скручен у горла, свободной рукой Гара отвесил клиенту смачную плюху. Чтобы не упасть, мужчина засеменил назад и опрокинулся на капот автомобиля. Все это произошло так быстро, никто и опомниться не успел. Мужчина как-то вдруг, утратив лоск и спесь, сполз с капота, обежал машину, вскочил в нее и, крикнув: «Посмотришь, что я с тобой сделаю» – дал по газам так, что только пыль поднялась столбом.
– Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел, – прокомментировал происходящее Ислам.
– Даже не знаю, что и сказать, – заговорил наконец Виталик, – хорошо, что у меня машины нету, так приедешь на ремонт, а тебе по роже – хрясь!
Гара бросил на него злой взгляд.
– Хорошо, хватит… Может, и нас побьешь, – повысив голос, урезонил его Ислам, – не видишь, шутит. Пойдем лучше чаю попьем.
– Зачем, сейчас сюда принесут, – сказал Гара и, приложив к губам два пальца, свистнул, подзывая подавальщика.
– Не надо, – остановил его Ислам, – пойдем туда, как люди сядем за столиками, а то здесь среди покрышек запах тяжелый.
– Это клей резиновый так пахнет, у меня самого от него к вечеру башка раскалывается, хорошо, сейчас все открыто. Ладно, идите садитесь, я руки помою и подойду.
Виталик и Ислам поднялись с ящиков, вразвалочку пересекли шоссе и устроились за одним из столиков, в тени навеса, увитого виноградом. Вскоре к ним присоединился Гара.
Ислам вышел из дома в половине девятого вечера, рассчитывая к моменту наступления темноты оказаться на условленном месте.
– Поздно не возвращайся, – напутствовала его мать и проводила взглядом, говорившим, что она его обязательно дождется.
Солнце к этому времени уже свалилось за вершины гор, но оттуда еще давало о себе знать, озаряя край неба красным светом и раскрашивая редкие облака в медный цвет. Как ни старался Ислам замедлять шаг, все равно оказался на остановке раньше времени. Чтобы не торчать на виду, он перешел через дорогу и стал прогуливаться вдоль невысокого каменного забора, за которым находилось кладбище. Дойдя до железных ворот, он непроизвольно толкнул приотворенную дверь и вошел. Внутри, сразу возле ворот, был сооружен навес, под которым были два ряда деревянных скамеек, на них в урочное время сидели служки, промышлявшие тем, что за небольшую плату читали яс[26] над могилами усопших. Сейчас скамейки были пусты. В одном углу лежали штабелем в несколько рядов носилки для переноски тел.
Несмотря на теплый вечер, здесь чувствовались сырость и тлен. Ислам сделал несколько шагов, свернул с протоптанной дорожки и оказался между рядами могил с надгробиями на любой вкус: здесь были и древние, покрывшиеся плесенью плиты с трудно различимыми изречениями на арабском или фарси. Скромные оштукатуренные изголовья с датами рожденья и смерти; помпезные мраморные памятники с фотографиями на камне во весь рост и сделанные со вкусом надгробия из желтого известняка с абрисом мечетей, с изображением звезды и полумесяца. Ислам взглянул на часы, было ровно девять, он перевел взгляд на автобусную остановку, хорошо просматриваемую отсюда, – она все еще была пуста. Потом он вдруг сообразил, что, возможно, Лана тоже откуда-нибудь смотрит на остановку, и побежал к ней, напугав в воротах кладбищенского сторожа, возившегося с замком.
Следующий час он провел стоя столбом на автобусной остановке. Редкие автобусы, выхватывая фарами его одинокую фигуру, подкатывали, дребезжа и гремя всем, что может дребезжать и греметь в старых автобусах, открывали двери, кто вручную, кто посредством гидравлического или компрессорного механизма; видя, что Ислам не изъявляет желания взойти на подножку, чертыхаясь, уезжали восвояси. Исламу пришло в голову, что хорошо было бы запастись табличкой на манер нон-стопников, только на ней была бы надпись «никуда ни еду». Эта мысль изрядно его повеселила. Он даже рассмеялся вслух, негромко, но все равно со стороны это выглядело довольно странно и, возможно, даже нелепо.
Однако смеяться было нечему, скорей надо было грустить подобно герою Акутагавы в рассказе «Как ждал Бисэй» и в конце броситься под колеса проходящего автобуса на манер Анны Карениной (не буду говорить, из какого романа, чтобы читатель не счел автора умником и эрудитом). Но наш герой, при известной доле романтизма в душе, отличался еще здравым смыслом и целеустремленностью. Залитая тусклым светом дорога, на которой должна была появиться девушка, была пуста. Четверть одиннадцатого на часах, подаренных мамой на шестнадцатилетие.
Некоторое время он еще обозревал роскошное звездное небо, выискивая спутники и метеориты, примериваясь к Большой Медведице, прикидывая, можно ли ею вычерпать Каспийское море. В половине одиннадцатого Ислам вошел в городок. Он помнил, как девушка, уходя от него, свернула в переулок между двумя финскими домами. Переулок заканчивался высоким, сложенным из булыжников забором, за которым, насколько он мог сориентироваться, находилась пожарная часть, то есть это был тупик, и в этом тупике находилось четыре дома. Два из них Ислам сразу вычеркнул из списка; на крыльце одного дома пожилая пара пила чай за столом, под лампой, в свете которой вился рой мошкары; во дворе другого компания из нескольких человек играла в лото. К счастью для Дон Жуана, ни один фонарь на улице не горел, и он, находясь в темноте, мог спокойно разглядеть игроков – Ланы среди них не было.
Ислам двинулся дальше под реплики игроков: «барабанные палочки, Семен Семеныч, восемь – доктора просим». Оставались два крайних к забору дома, оба хранили молчание и были лишены света. Ислам стоял между ними, как былинный герой на распутье, пока не заметил, что окна одного из них излучают неровный голубоватый свет. Он перелез через забор и подобрался вплотную, нашел щель между шторами и разглядел работающий телевизор и мужчину перед ним. Транслировали футбольный матч. Ислам выбрался на улицу, сегодня весь день только и разговоров было об этом матче, играли «Нефтчи» (Баку) и «Динамо» (Тбилиси). Поскольку отец Ланы уже уехал, это был не ее дом. Ислам подошел к калитке последнего оставшегося дома, просунув руку, повернул щеколду и, сделав несколько шагов, поднялся на крыльцо. Если Шерлок Холмс не заливал про метод дедукции, значит, это был ее дом. Учащенное сердцебиение. А вдруг это не ее дом, глубокий вдох, выдох, вдох, выдох…
Виталик, этот ловелас, рассказывал, как на зимних каникулах он перепутал дом Марины, солдатки, которая, видимо под влиянием материнского инстинкта, согласилась пустить его ночью к себе. На его робкий стук в окно отдернулись занавески, и какая-то дебелая баба в ночной рубашке, вывалив пудовые груди на подоконник, до смерти напугав Виталика, злобно рявкнула: «Я те, козел, щас покажу Марину!» Видимо, женщину звали иначе, и это больше всего оскорбило ее. Волнение, переполнявшее Ислама, исчезло, он впал в другую крайность, стал давиться смехом, стоя в темноте на чужом крыльце. «Ладно, была не была», – сказал он себе и постучал… Нет, позвонил, нажал кнопку звонка, выдав шальную трель испуганного соловья, и затаился, через минуту повторил и услышал слабый девичий голос за дверью:
– Кто там?
– Это я, Ислам, открой, пожалуйста. Долгая пауза, и наконец:
– Что случилось? – голос был растерянный.
– Ты не пришла, я стал беспокоиться.
– А сколько времени?
– Девять часов, – соврал Ислам, – еще не поздно. Дверь приоткрылась и показалось заспанное лицо Ланы, она откинула с лица прядь спутанных волос.
– Мы договорились встретиться, – напомнил Ислам.
– Извини, – сказала девушка, – я так устала что-то сегодня, прилегла и заснула.
– Вот тебе раз, – сказал Ислам, – это обидно, а как же радость первого свидания, неужели вправду не волнует кровь?
– У нас уже было сегодня свидание, – резонно ответила Лана, – это второе.
– Ты выйдешь? – спросил Ислам.
Девушка прислонилась к дверному косяку и жалобно сказала:
– Мне так хочется спать, мне не хочется выходить из дома. Может, завтра вечером?
– Я завтра вечером буду занят, – угрюмо сказал Ислам.
Наступило молчание. Лана вздохнула и закрыла глаза.
На миг Исламу все это показалось нереальным, перед ним стояла спящая девушка, и сам он, казалось, находился в чьем-то сне, где в ночной воздух ввинчивались рулады сверчков, доносились реплики игроков в лото, вмещалось звездное небо, не дававшее покоя Канту. Кажется, самое время – помедлив, он произнес: «Ты не пугайся: остров полон звуков – /И шелеста, и шепота, и пенья; / Они приятны, нет от них вреда. / Бывает, словно сотни инструментов / Звенят в моих ушах; а то бывает, / Что голоса я слышу, пробуждаясь, / И засыпаю вновь под это пенье. / И золотые облака мне снятся, / И льется дождь сокровищ на меня… / И плачу я о том, что я проснулся». Лана, продолжая спать, спросила:
– Шекспир?
– Можно я войду? – вместо ответа спросил Ислам.
– Нет, – быстро ответила девушка и открыла глаза, – как ты нашел мой дом?
– Вычислил.
– Тоже мне Лобачевский. Тебя кто-нибудь видел?
– Нет, я был осторожен.
– Очень хорошо, а теперь так же осторожно уходи.
– Ты же одна.
– И что с того?
– Почему ты не хочешь впустить?
– Потому что я девочка, а ты мальчик, большой мальчик.
– Я ничего тебе не сделаю, я за себя ручаюсь, – клятвенно заверил Ислам.
– А вот я за себя поручиться не могу, – призналась девушка, – поэтому будет лучше, если ты уйдешь.
– Ты надолго уезжаешь?
– На все лето.
– Какой ужас, почти три месяца, я умру от тоски.
– Ты такой странный – сказала Лана, – все время какими-то намеками говоришь, с какой стати ты должен умирать от тоски? Я до сих пор не знаю, как ты ко мне относишься.
– Ну… Я… – Ислам замялся.
– Ну, ну, что я?
В этот момент с улицы донеслись голоса идущих людей. Это были двое подвыпивших военных. Когда они поравнялись с домом, Лана, схватив юношу за руку, втащила его в сени и закрыла дверь.
– Тихо, – еле слышно произнесла девушка, – один из них наш сосед, сейчас они пройдут, и ты уйдешь.
Ислам оказался совсем рядом с девушкой, ощутил ее дыхание. Не смея пошевелиться, он стоял, вдыхая ее запах и пьянея от него, затем коснулся губами ее щеки и прошептал: «Я люблю тебя». Девушка повернула голову и заглянула ему в глаза, насколько это было возможно в темноте. «Это правда? – так же шепотом спросила она». «Да», – сказал Ислам, и привлек ее к себе. Лана отвернулась, но он нашел ее губы, и девушка неожиданно страстно ответила на поцелуй. Стояли и долго, неумело целовались в сенях. Громкий голос, донесшийся извне, вернул девушку к действительности, и она высвободилась из объятий.
– Пожалуйста, уходи, – взмолилась она.
– Хорошо, хорошо, – успокоил ее Ислам, – я уйду, но там же стоят.
Лана попробовала приоткрыть дверь, чтобы взглянуть на улицу, но та заскрипела, и девушка в испуге оставила эту попытку.
– Пойду из комнаты посмотрю, а ты стой здесь.
Она прошла в спальню, выглянула на улицу, отодвинув портьеру. Офицеры стояли прямо напротив калитки и вели бесконечный пьяный разговор. «Черт, черт, черт», – произнесла девушка, подошла к родительской двуспальной кровати и, раскинув руки, упала на постель. Выждав для приличия десять минут по своим фосфоресцирующим часам, Ислам двинулся на ее поиски. Ориентировался он легко, дом этот был типовым, ему приходилось бывать в подобных, в частности у одноклассника, в этом же городке.
Оставив справа кухню, он прошел в гостиную, из нее лучами расходились коридоры, ведущие в три изолированные комнаты. Памятуя, что Лана пошла взглянуть на улицу, Ислам, сориентировавшись, вошел в нужную комнату. Девушка лежала в позе распятого гладиатора и признаков жизни не подавала. Ислам опустился рядом, на краешек кровати и стал мучительно соображать, как вести себя дальше. В самых смелых мечтах Ислам не решался представить, что события сегодняшнего вечера сложатся таким чудесным образом, и он окажется наедине с Ланой… Но он не мог вспомнить ни один фильм или книгу, которые бы могли подсказать, как подступиться к спящей девушке. В кинофильме «Бобби» герой Риши Капура, оставшись наедине с девушкой, долго пел с ней дуэтом, а затем выходил на улицу. В голову почему-то лезла где-то услышанная им пошлая фраза, жеманная, женская: «Мужчина, мне с вами скучно, мне с вами спать хочется». Другой вариант был из многочисленных сказок «Тысячи и одной ночи», где герой овладевал спящей принцессой, умудрившись при этом не разбудить ее, подробности при этом, к сожалению, не указывались. Был еще пушкинский вариант про спящую красавицу, но он надеялся, что до этого не дойдет. Ислам осторожно дотронулся до ее руки и услышал при этом сонное: «Ты обещал».
То есть о втором варианте и речи быть не могло.
– Я ничего не делаю, – сказал Ислам, – просто дотронулся до твоей руки, – и горестно добавил, – я сейчас уйду, как только они разойдутся.
Услышав обиду в его голосе, девушка повернулась на спину, губы ее тронула улыбка. Ислам расценил это как жест доброй воли и несколько подал вперед корпус. Это движение не ускользнуло от внимания. Лана предостерегающе подняла руку, но тут же уронила ее и сказала: «Иди ко мне». Ислам с бешено колотящимся сердцем лег рядом, обнял, привлек к себе и горячо поцеловал, стукнувшись зубами о ее зубы. Сплелись в объятиях, так, что было не разобрать, где чьи ноги и руки. Но вдруг Лана высвободилась и испуганно спросила:
– Ты запер дверь? Нет? Иди немедленно запри дверь.
Ислам поднялся и нетвердой походкой направился на поиски входной двери. Когда он, разобравшись впотьмах с запорной системой, заложив щеколду в паз, вернулся, девушки не было… То есть ему показалось, что ее нет. Пока его не было, Лана разделась (халат лежал под ногами) и забралась под одеяло. На Ислама словно столбняк напал, это было волшебство. Ее голова показалась из-под одеяла, и насмешливый голос произнес: «И долго ты так будешь стоять?» – «Мне раздеться?» – глухо спросил он. – «Нет, пойди еще ботинки надень и ложись… Раздеться, конечно. Родительское ложе, между прочим, почти святыня».
Разделся, не веря собственному счастью, и лег рядом, ощутив всем телом тепло ее кожи. «Только помни, – прошептала ему в ухо Лана, – ты обещал. Просто так полежим, и все, и ты уйдешь потом». – «Конечно, – сказал Ислам и в первый раз в жизни дотронулся до девичьей груди. Мягкая плоть была стянута плотной тканью лифчика. Ислам долго терзал лямки, высвободил нежные полушария и жадно приник к ним губами. Лана еле слышно застонала и обхватила его голову руками. Ислам никак не мог поверить, что все это происходит с ним. Конечно же, это сон, чудесный, волшебный сон, но в этом сне он лежал с красивой девушкой, гладил ее тело, покрывал поцелуями ее лицо, сжимал в руках ее грудь, в какой-то момент рука его скользнула вниз к ее пояснице и наткнулась на грубую резинку трусиков, реакции не последовало, и он опустил руку ниже, оглаживая упругие ягодицы. Ткань кончилась, и он ощутил атлас ее бедер, потом ладонь Ислама описала полукруг, и прикоснулась к нежнейшей коже внутренней стороны бедер. Лана сильно сжала колени, стиснув его руку и едва слышно повторив: «Ты обещал». «Прости», – так же тихо ответил Ислам и попытался вытащить ладонь, но девушка не отпускала ее, а в следующий момент открылась и подалась вперед, его рука оказалась прижата к низу ее живота. Ислам медленно и сильно стал тереть теплую, влажную ткань, которая оказалась под его рукой. Девушка сильно прижалась к нему, помогая, и сама стала гладить его, затем стиснула так, что он едва не вскрикнул от боли. «Ой, прости меня, – прошептала, – я тебе больно сделала?» – «Приятно, – сказал Ислам».
Впоследствии он не мог воссоздать в деталях все то, что у них произошло. Помнил только тот момент, когда испытал болезненно-сладостную долгую судорогу и услышал короткий вскрик и испуганное: «Блин, что мы наделали!». Девушка высвободилась из-под Ислама, откинула одеяло, стала шарить по нему рукой, провела у себя между ног и поднесла пальцы к глазам, затем выскочила, включила свет ночной лампы и в ужасе повторила: «Блин, что мы наделали!». Ислам, словно завороженный, смотрел на кровь, не зная, как реагировать. «Мне конец, – сказала девушка, – мать убьет меня». – «Можно ведь не говорить ей, – наконец выдавил из себя Ислам. Лана посмотрела на него как на идиота. «А простыня? – она вскочила на ноги. – Вставай, попробую застирать, ты одевайся, уходи скорей».
Ислам поднялся, стал одеваться, путаясь в штанинах. Лана откинула одеяло, сдернула простынь и как была, голая, выскочила из спальни. Ощущение беды тяжестью легло на его сердце. Сон в летнюю ночь кончился. Оделся, подошел к окну, выглянул из-за портьеры – улица была пуста. Он вышел из спальни и направился к выходу. Девушка стояла в кухне, наклонившись над умывальником, и яростно намыливала, терла простыню под струей воды. Ислам подошел к ней и поцеловал ее обнаженное плечо. «Прости меня», – сказал он. Лана не ответила. Помедлив, он добавил: «Я женюсь на тебе». – «Дурак, – ответила она, – я еще несовершеннолетняя. Уходи лучше». В дверях Ислам оглянулся, чтобы еще раз увидеть ее пленительную наготу. Словно почувствовав, она оглянулась и ответила ему взглядом, в котором не было улыбки.
Всю дорогу домой он мучительно думал, пытаясь понять, какие чувства владели ею в этот момент. Город спал. Быстрым шагом он преодолел пару километров, в нескольких местах вызвав лай встревоженных собак, и, крадучись, вступил в свой двор. К счастью, мать не сдержала своей угрозы и не сидела на крыльце ночным дозорным. Он раскатал постель, лег, не раздеваясь, заложил руки за голову, устремив взгляд в полыхающее серебром звездное небо.
– Ты не заболел ненароком?
Голос Бахадина вывел Ислама из задумчивости, он посмотрел на напарника. Голова его была гладко выбрита, бородка аккуратно подстрижена, а сам он благоухал «Шипром». Орлиный нос, глаза навыкате, теперь он был похож на средневекового работорговца, хотя обычно Бахадин смахивал на Дон-Кихота.
– А ты, я смотрю, решил в свою внешность вложения сделать, – заметил Ислам.
Бахадин приосанился, расправил плечи.
– А что, не идет мне?
– Ну что ты, шикарно выглядишь.
Ислам сжал кулак и оттопырил большой палец. К ним подошел Толик, грузный мужчина лет пятидесяти, токарь из соседнего цеха.
– Чего этот красуется? – спросил он у Ислама и сложенными брезентовыми рукавицами хлопнул Бахадина в пах, тот согнулся, схватившись руками за причинное место. Удар этот был безболезненным, но чувствительным. Это была распространенная шутка на заводе, все о ней знали и береглись, поэтому застигнутый врасплох не обижался. Часто человек спокойно разгибался, думая, что снаряд в одно место два раза не попадает, и в этот момент следовал новый хлопок. Но стреляного воробья на мякине не проведешь. Бахадин сконфузился, укоризненно покачал головой и выпрямился, держа перед собой руки, как футболист в «стенке» перед пенальти.
– Слушай, сколько можно, – с упреком сказал он, – взрослые люди, как дети все равно.
– А ты че это сегодня, цветешь и пахнешь, прямо как архиерей на именинах.
Бахадин по-русски кое-как изъяснялся, но «архиерей» – это было слишком.
– Эй, говори по-азербайджански, – раздраженно сказал он.
Но Толик переводить не стал, он добавил:
– Или по бабам собрался?
– Постыдился бы, – упрекнул его, – дети здесь.
– Это, что ли, дети, – кивая на Ислама, уточнил Толик, – нынешние дети тебе сто очков вперед дадут. Как здоровье-то?
– Ничего, не жалуюсь, а у тебя?
– А у меня че-то слабость в руках в последнее время, – пожаловался Толик.
Не успел Бахадин выразить сочувствие, как Толик добавил:
– С утра двумя рукам согнуть не могу.
И захохотал.
Ислам улыбнулся, глядя на сконфуженного напарника.
– Иди отсюда, похабник, – сказал тот, – работать мешаешь.
– От работы кони дохнут, – сказал Толик и добавил: – Ничего, придешь ко мне за форсунками.
Повернулся и пошел, качая бедрами. Хыдыр, талыш, недавно вернувшийся из армии, работающий слесарем-сборщиком в соседнем цеху, привез на тележке стопку запорных щитов для конструкций. Весело насвистывая, подогнал тельфер, разгрузил их и увез ее обратно.
– Ну что, друг, работать будем или мечтать? – спросил Бахадин, надевая рукавицы.
– • Как же, с тобой помечтаешь, – сказал Ислам.
Он надел на голову войлочную шапочку, водрузил маску, вставил в держатель новый электрод, встал к кондуктору, положил на металлический стол две заготовки из швеллера и прижал их третьей так, что получилась буква П, сказал: «Поехали». Ислам точечной сваркой прихватил конструкцию в нескольких местах и стал обваривать все места соприкосновения швеллеров. Когда он закончил, Бахадин подогнал тельфер, тросами подцепил конструкцию, перевернул ее. Подождал, пока Ислам проварит недоступные ранее места, переместил конструкцию в угол и уложил на землю.
До обеда Ислам работал без перерывов. Бахадин остановил его, произнеся по-русски «шабаш».
– Что с тобой случилось? – с лукавой улыбкой спросил он, – даже перекур ни разу не сделал. Не иначе как влюбился.
– Хуже, – ответил Ислам, снимая с головы маску и утирая залитое потом лицо.
– Не пугай меня, – сказал Бахадин, – хуже этого может быть только женитьба, но в пятницу ты еще был холост, не мог же ты жениться за выходные.
– А что такого сложного, – заметил Ислам, – пошел в мечеть, молле десять рублей дал, и он за десять минут обряд совершит. А разводиться еще проще, даже молла не нужен, три раза «талак» произнес и ты свободен.
– Все это так, – заявил Бахадин, – только Советская власть наших обрядов не признает, а жаль – женщины совсем распустились. Ладно, идем обедать, а то всё съедят.
– Ты иди, я не пойду.
– Почему? Денег нет? Я одолжу.
– Не хочу, деньги есть у меня.
– Ну, как знаешь.
Ислам подошел к бочке с водой, где столпились рабочие, умылся, затем вышел из цеха и направился к вагонам, стоявшим у завода на приколе. Он устроился между колесами, снял брезентовую куртку, положил ее под голову и мгновенно заснул. Снов не видел. Проснулся оттого, что кто-то стукнул его по ноге. Ислам открыл глаза и увидел Испендияра, который прогнусавил: «Обед давно кончился». Ислам молча вылез и направился в цех.
– Еще раз увижу, оштрафую, – крикнул ему вслед мастер, – распустились совсем, спят на рабочем месте, плана нету.
Бахадин сидел на стопке железных листов, подложив под себя рукавицы.
– Ты что, меня разбудить не мог? – упрекнул Ислам напарника.
Бахадин пожал плечами и поднялся.