Страница:
– Привет, как дела?
– Спасибо, хорошо, – удивленно ответил он.
– Ты не узнал меня? Это Медина. Ничего, что я позвонила, я тебя не отвлекаю?
– Ну что ты! Это я должен был позвонить, но как-то дела сразу навалились, прости.
– Прощаю. Чем ты занят?
– Я в машине, за рулем, еду домой.
– Разве у тебя нет водителя?
– Нет, я сам себя вожу.
– Я не буду тебя отвлекать – это опасно. Позвони мне, когда приедешь домой, ты не потерял мой телефон?
– Нет, конечно.
– Пока.
Вообще-то он собирался ей позвонить из вежливости, но все время откладывал звонок. Как только Ислам оказался в Москве, вся эта затея со знакомством, женитьбой показалась ему смешной и нелепой.
Домой он приехал через полчаса. Поднялся в квартиру, разложил покупки и по привычке подошел к окну, чтобы бросить взгляд на «мазерати». Возле его автомобиля стоял темно-синий «вольво». Это был третий «вольво», попавшийся ему на глаза за сегодняшний день, но на номера он не обращал внимания – уверенности в том, что это был один и тот же автомобиль, у него не было. Ислам заварил крепкий чай с мятой, выпил чашку у окна, наблюдая за «вольво». Его водитель признаков жизни не подавал. Тогда он пошел в гостиную и лег на диван, натянув на себя шерстяную шаль, принадлежавшую когда-то его покойной матери. Это была одна из двух вещей, которые он хранил в память о ней, – еще были четки, которые мать всегда надевала на шею, как бусы. Ислам закрыл глаза, намереваясь заснуть, но зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал голос Маши.
– Здравствуйте.
– Привет.
– Вы уже приехали? Давно?
– Не очень.
– А зачем вы ездили?
– Понятия не имею.
– Ну, вы странный! А у меня для вас новость.
– Надеюсь, хорошая?
– Это смотря для кого. Для меня – да, а для вас – не знаю.
– Ну, не томи.
– А я выхожу замуж!
– Иди ты?
– Честно! Ни за что не догадаетесь, за кого.
– Ну?
– Вы лучше сядьте.
– Я лежу.
– Тем лучше. За Марио!
– Когда же ты успела, вероломная?
– Да вот, успела. А вы, кажется, не очень удивились?
– Ну, я рад за тебя.
– Радуетесь, что избавились от меня! А вы мне ничего не хотите сказать? Еще есть время.
– Он не слишком староват для тебя?
– Пятьдесят пять лет для мужчины – самый расцвет, он всего-то на пятнадцать лет старше вас.
– Я рад, что ты так думаешь.
– А больше ничего не хотите сказать?
– Желаю счастья.
– Все с вами ясно. Ладно, до свидания. Вернее, прощайте. Я вас любила, а вы не ответили на мои чувства.
Маша положила трубку.
Ислам вздохнул, почувствовав некоторое облегчение. Он повернулся на бок и вскоре заснул. Но тут же проснулся от внезапно охватившего его чувства тревоги. Некоторое время лежал, размышляя над причиной волнения, затем поднялся и пошел к окну. «Вольво» уже не было во дворе.
Ислам ВКЛЮЧИЛ телефон, перевел его в режим автоответчика и пошел одеваться. Звонки посыпались один за другим. Каждый раз, прислушиваясь к голосу, Ислам надеялся, что это окажется Сенин, но звонивший оказывался другим человеком. В основном звонили поставщики, требовавшие деньги за пропавший нереализованный товар. Ислам позвонил жене Сенина, затем Нине – тщетно, о Сенине не было никаких известий. Оплошность Ислама – если это можно было назвать таким безобидным словом – состояла в том, что он даже не удосужился познакомиться с человеком, которому через посредника передал пятьдесят тысяч долларов.
Он повернулся, чтобы включить чайник и заметил, что машина стоит у соседнего дома. Номеров по-прежнему нельзя было разглядеть, но хорошо различимый триколор указывал на принадлежность автомобиля к власти. «Кажется, дело принимает серьезный оборот», – пробормотал Ислам и принялся заваривать чай, то и дело поглядывая в окно. Когда вода в чайнике приобрела рубиновый цвет, Ислам наполнил грушевидный стаканчик, поставил на подоконник и взял в руки телефон, намереваясь позвонить своей секретарше, – она жила неподалеку, но, услышав ее голос, тут же дал отбой. Ему показалось, что звякнул колокольчик дверного звонка. Громкость музыкальной коробочки была убрана до минимума. Он подошел к двери и прислушался. Трель прозвучала отчетливо. Ислам вышел в прихожую и взглянул в дверной глазок. Холл был пуст. Вернулся, вновь посмотрел в окно, затем, выполняя обещание, набрал номер Медины.
– Привет, это я, – сказал он, придав голосу жизнерадостность, – как поживаешь?
– Спасибо, хорошо, но не совсем – могла бы поживать еще лучше, – голос прозвучал несколько кокетливо.
– Почему, какие-нибудь проблемы?
– А ты разве не догадываешься?
В постановке вопроса таился ответ. Но Ислам не рискнул произнести его.
– Честно говоря – нет.
– Какой же ты недогадливый! Оттого, что тебя нет рядом, иначе я бы поживала еще лучше. А разве ты не испытываешь то же самое?
– Да, конечно, – неуверенно сказал Ислам, – он не ожидал от мусульманской девушки такой прыти.
– Как идет бизнес? – спросила Медина.
– Нормально.
– Когда ты приедешь?
– Я не могу сейчас сказать – много дел накопилось, разберусь и приеду.
– Хорошо, я буду ждать, – произнесла Медина.
Слова эти, конечно, были несколько преждевременны, но Ислам все равно почувствовал некоторое томление. Возможно, он все-таки отстал от жизни, и молодежь уже вся такая – движется напролом, никаких условностей, приличий. Надо съездить еще раз, провести с ней побольше времени. Положил трубку и отправился в ванную, сразу же забыв о состоявшемся разговоре.
Выстрел прозвучал, когда он закрывал дверь холла на лестничной площадке. Пистолет был с глушителем: тупой звук и фонтанчик штукатурной пыли. Его спасло то, что в момент выстрела открылась дверь лифта и из него раздался собачий лай. От неожиданности рука киллера дрогнула. Потом ошеломленный Ислам услышал звук шагов сбегающего по лестнице человека. Из лифта выглянула женщина, с трудом сдерживающая на поводке огромного ротвейлера, и, сказав: «Это не наш этаж», – поехала дальше. Ислам бросился к окну и увидел, как из подъезда выбежал мужчина, прыгнув в поджидавшую его «девятку», и машина умчалась на бешеной скорости. Номеров на ней не было. Ислам стряхнул с плеча известку и вызвал лифт.
Голубая вечеринка
– Спасибо, хорошо, – удивленно ответил он.
– Ты не узнал меня? Это Медина. Ничего, что я позвонила, я тебя не отвлекаю?
– Ну что ты! Это я должен был позвонить, но как-то дела сразу навалились, прости.
– Прощаю. Чем ты занят?
– Я в машине, за рулем, еду домой.
– Разве у тебя нет водителя?
– Нет, я сам себя вожу.
– Я не буду тебя отвлекать – это опасно. Позвони мне, когда приедешь домой, ты не потерял мой телефон?
– Нет, конечно.
– Пока.
Вообще-то он собирался ей позвонить из вежливости, но все время откладывал звонок. Как только Ислам оказался в Москве, вся эта затея со знакомством, женитьбой показалась ему смешной и нелепой.
Домой он приехал через полчаса. Поднялся в квартиру, разложил покупки и по привычке подошел к окну, чтобы бросить взгляд на «мазерати». Возле его автомобиля стоял темно-синий «вольво». Это был третий «вольво», попавшийся ему на глаза за сегодняшний день, но на номера он не обращал внимания – уверенности в том, что это был один и тот же автомобиль, у него не было. Ислам заварил крепкий чай с мятой, выпил чашку у окна, наблюдая за «вольво». Его водитель признаков жизни не подавал. Тогда он пошел в гостиную и лег на диван, натянув на себя шерстяную шаль, принадлежавшую когда-то его покойной матери. Это была одна из двух вещей, которые он хранил в память о ней, – еще были четки, которые мать всегда надевала на шею, как бусы. Ислам закрыл глаза, намереваясь заснуть, но зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал голос Маши.
– Здравствуйте.
– Привет.
– Вы уже приехали? Давно?
– Не очень.
– А зачем вы ездили?
– Понятия не имею.
– Ну, вы странный! А у меня для вас новость.
– Надеюсь, хорошая?
– Это смотря для кого. Для меня – да, а для вас – не знаю.
– Ну, не томи.
– А я выхожу замуж!
– Иди ты?
– Честно! Ни за что не догадаетесь, за кого.
– Ну?
– Вы лучше сядьте.
– Я лежу.
– Тем лучше. За Марио!
– Когда же ты успела, вероломная?
– Да вот, успела. А вы, кажется, не очень удивились?
– Ну, я рад за тебя.
– Радуетесь, что избавились от меня! А вы мне ничего не хотите сказать? Еще есть время.
– Он не слишком староват для тебя?
– Пятьдесят пять лет для мужчины – самый расцвет, он всего-то на пятнадцать лет старше вас.
– Я рад, что ты так думаешь.
– А больше ничего не хотите сказать?
– Желаю счастья.
– Все с вами ясно. Ладно, до свидания. Вернее, прощайте. Я вас любила, а вы не ответили на мои чувства.
Маша положила трубку.
Ислам вздохнул, почувствовав некоторое облегчение. Он повернулся на бок и вскоре заснул. Но тут же проснулся от внезапно охватившего его чувства тревоги. Некоторое время лежал, размышляя над причиной волнения, затем поднялся и пошел к окну. «Вольво» уже не было во дворе.
Ислам ВКЛЮЧИЛ телефон, перевел его в режим автоответчика и пошел одеваться. Звонки посыпались один за другим. Каждый раз, прислушиваясь к голосу, Ислам надеялся, что это окажется Сенин, но звонивший оказывался другим человеком. В основном звонили поставщики, требовавшие деньги за пропавший нереализованный товар. Ислам позвонил жене Сенина, затем Нине – тщетно, о Сенине не было никаких известий. Оплошность Ислама – если это можно было назвать таким безобидным словом – состояла в том, что он даже не удосужился познакомиться с человеком, которому через посредника передал пятьдесят тысяч долларов.
Он повернулся, чтобы включить чайник и заметил, что машина стоит у соседнего дома. Номеров по-прежнему нельзя было разглядеть, но хорошо различимый триколор указывал на принадлежность автомобиля к власти. «Кажется, дело принимает серьезный оборот», – пробормотал Ислам и принялся заваривать чай, то и дело поглядывая в окно. Когда вода в чайнике приобрела рубиновый цвет, Ислам наполнил грушевидный стаканчик, поставил на подоконник и взял в руки телефон, намереваясь позвонить своей секретарше, – она жила неподалеку, но, услышав ее голос, тут же дал отбой. Ему показалось, что звякнул колокольчик дверного звонка. Громкость музыкальной коробочки была убрана до минимума. Он подошел к двери и прислушался. Трель прозвучала отчетливо. Ислам вышел в прихожую и взглянул в дверной глазок. Холл был пуст. Вернулся, вновь посмотрел в окно, затем, выполняя обещание, набрал номер Медины.
– Привет, это я, – сказал он, придав голосу жизнерадостность, – как поживаешь?
– Спасибо, хорошо, но не совсем – могла бы поживать еще лучше, – голос прозвучал несколько кокетливо.
– Почему, какие-нибудь проблемы?
– А ты разве не догадываешься?
В постановке вопроса таился ответ. Но Ислам не рискнул произнести его.
– Честно говоря – нет.
– Какой же ты недогадливый! Оттого, что тебя нет рядом, иначе я бы поживала еще лучше. А разве ты не испытываешь то же самое?
– Да, конечно, – неуверенно сказал Ислам, – он не ожидал от мусульманской девушки такой прыти.
– Как идет бизнес? – спросила Медина.
– Нормально.
– Когда ты приедешь?
– Я не могу сейчас сказать – много дел накопилось, разберусь и приеду.
– Хорошо, я буду ждать, – произнесла Медина.
Слова эти, конечно, были несколько преждевременны, но Ислам все равно почувствовал некоторое томление. Возможно, он все-таки отстал от жизни, и молодежь уже вся такая – движется напролом, никаких условностей, приличий. Надо съездить еще раз, провести с ней побольше времени. Положил трубку и отправился в ванную, сразу же забыв о состоявшемся разговоре.
Выстрел прозвучал, когда он закрывал дверь холла на лестничной площадке. Пистолет был с глушителем: тупой звук и фонтанчик штукатурной пыли. Его спасло то, что в момент выстрела открылась дверь лифта и из него раздался собачий лай. От неожиданности рука киллера дрогнула. Потом ошеломленный Ислам услышал звук шагов сбегающего по лестнице человека. Из лифта выглянула женщина, с трудом сдерживающая на поводке огромного ротвейлера, и, сказав: «Это не наш этаж», – поехала дальше. Ислам бросился к окну и увидел, как из подъезда выбежал мужчина, прыгнув в поджидавшую его «девятку», и машина умчалась на бешеной скорости. Номеров на ней не было. Ислам стряхнул с плеча известку и вызвал лифт.
Голубая вечеринка
Нодар встретил его в шелковой пижаме.
– Ты что, спать собрался? – спросил Ислам. – Я не вовремя?
– Ну что ты, друг, – радушно ответил Нодар, – ты всегда вовремя, просто так приятно ходить – легкая совсем. Заходи.
На заросшей волосами груди матово поблескивала тяжелая золотая цепь. Он провел Ислама в гостиную и усадил в черное кожаное кресло. Ислам поехал к Нодару, чтобы рассказать ему о покушении, посоветоваться. Не в милицию же идти! Но никак не мог решиться заговорить об этом. Его все время что-то останавливало. По телевизору диктор рассказывал о событиях в Грузии.
– Что там интересного? – спросил Ислам.
– Да Шеварднадзе, мать его, сам на себя покушения устраивает, старый лис, только машины портит. Когда уйдет? Уже всех достал! Выпьешь?
На журнальном столике стояла глиняная бутыль, тарелка сулугуни и хрустальный стакан. Ислам отказался.
– Чего так? Выпей! Хорошее вино, из Грузии.
– Я только вчера из Баку прилетел – в голове еще шумит, акклиматизация должна пройти.
– Да брось, твоей голове уже ничего не поможет, и хуже, чем есть, не будет, это возраст.
– Спасибо, друг, всегда найдешь, чем утешить. Нодар засмеялся хриплым прокуренным голосом:
– Мне можно, я старше тебя.
Нодару было около шестидесяти, но для своего возраста он был очень энергичен.
– Я, друг, на зоне двадцать лет оттянул, целыми днями на морозе, бригадиром был. Ребят выведешь, а сам смотришь. Хоть бы раз заболел! С утра чихнешь пару раз – и все. А сейчас форточку откроешь – через пять минут готов, простыл. Так что пить можешь смело: голова зашумит – будешь знать, от чего. Обидно, когда шумит у трезвого.
– Железная логика.
– Я тебе серьезно говорю. После сорока просыпаешься после этого дела – думаешь, что из-за вина плохо себя чувствуешь, а если трезвый просыпаешься и чувствуешь себя плохо – понимаешь: это уже возраст. Очень неприятно. Поэтому, чем позже ты начнешь это осознавать, тем лучше. Человеческая жизнь прекрасна иллюзиями – больше в ней ничего хорошего нет. Родился, прожил и умер. Зачем и кому это нужно? Так что, как говорил один поэт: «Перейди в мою веру, учись у меня, пей вино, но не пей эту горечь вселенной».
Нодар помолчал, затем спросил:
– Налить?
– Налей, – согласился Ислам.
– Ну вот, это другое дело, – улыбнулся Нодар, – я же не могу пить один.
– Ты пил один, пока я не пришел.
– У меня было безвыходное положение. А сейчас, когда ты здесь, не могу.
Нодар достал из серванта хрустальный стакан, наполнил его до половины и протянул. Ислам взял вино, с удовольствием вдохнул его пряный аромат и сделал глоток.
– Как называется?
– «Хванчкара».
– Хорошее вино, – похвалил Ислам. – А где жена?
– Не знаю, – зло сказал Нодар, – ходит где-то. Таблеток наглотается, дура, и с ума сходит.
– Что такое?
– Да с ума сошла – ревнует меня.
– К кому?
– Ко всем. Боюсь уже здороваться с женщинами: стоит кому-нибудь со мной заговорить, так она тут же беситься начинает. В прошлый раз, когда в Тбилиси поехали, в аэропорту такой скандал устроила – кошмар! На регистрации женщина мне улыбнулась, так с ней истерика началась – на весь зал стала кричать, представляешь? Потащил ее в медпункт, укол там сделали – успокоилась. «Дура, – говорю, – кого ты ревнуешь? Мне скоро семьдесят!» А ей все равно.
– Сочувствую.
– Да ладно! У тебя как дела? Я слышал, точку прикрыли.
– Не только точку, рынок тоже закрыли.
– Да ты что… Зачем?
– Драка была массовая: скинхеды налетели, погром устроили. После этого рынок опечатали.
– Вот суки, – зло сказал Нодар, – мне бы в руки хоть один попался! Почему я их не вижу никогда? Только по телевизору: там погром, здесь кого-то убили.
– Ничего, – мрачно успокоил его Ислам, – еще увидишь. Потому что они вокруг нас. Боюсь, это только начало. Из этой страны надо уезжать.
– Куда нам уезжать? Если только в Америку, но туда нас не пустят. Был бы евреем, хоть бы в Израиль поехал.
– БЫЛ бы евреем, куда хочешь уехал бы, – сказал Ислам, – в этом мире только евреям везде у нас дорога.
– Ладно, пей вино.
– Пью, – сказал Ислам и сделал еще глоток. – Когда я думаю обо всем этом, меня охватывает ненависть к человечеству. Почему, как только в обществе начинаются проблемы, все тут же начинают искать чужих, причем только по формальным признакам? И это не только в России, везде. Из национальных республик все русские давно уехали из боязни за свою жизнь: люди потеряли дома, работу. Но самое смешное, что их здесь не признают за своих. Недавно прочитал про русских беженцев из Казахстана. Живут в Подмосковье, землю в аренду взяли, фермерством занимаются. Так местные их не любят: постройки поджигают, скотину травят.
Ислам сделал еще глоток и поставил стакан на стол:
– Спасибо, поеду.
– Куда ты? Сиди, только что пришел!
– Дела у меня еще есть.
– Какие дела? Поздно уже, отдыхать надо!
– Мне надо найти одного человека, он работает в ночном гей-клубе, хочешь, поедем со мной, проветришься, а?
– Нет, спасибо, друг. Я на петухов на зоне вдоволь насмотрелся. Тем более, если мы вдвоем туда приедем, нас тоже за своих примут. Извини.
Ислам ушел, так ничего и не сказав Нодару о том, что в него стреляли несколько часов назад. В последней разборке компаньон проявил явное нежелание решать чужие проблемы. Старый вор остаток жизни хотел прожить спокойно – понять можно. Нельзя подставлять человека, не участвующего в твоем бизнесе. Скольких друзей Ислам потерял из-за высокой требовательности к дружбе! В сорок лет нельзя быть таким расточительным.
Сретенка – улица короткая, но с односторонним движением: чтобы найти нужный переулок, Исламу пришлось пару раз возвращаться к ее началу. У дверей клуба дежурили люди в черном. На вопросы Караев отвечал уверенно, отчасти потому, что врать не стал: в первый раз; знакомый посоветовал; почему один? – для разнообразия. Подозрения не вызвал, пропустили. Собственно, клуб мало чем отличался от других ночных заведений: полумрак, рассеиватели неонового света, сумасшедшей громкости музыка в стиле техно, дискотека и снующие меж столиков официанты. Одного из них Ислам жестом подозвал и попросил принести «перье» с лимоном. Официант отправился к бару, а Ислам огляделся по сторонам. На подиуме, где стояли музыкальные инструменты, сидел только один человек, азартно двигающий бегунки на музыкальном компьютере – видимо, это был ди-джей.
Одно очевидное отличие все же бросалось в глаза: полное отсутствие женщин. Подумав об этом, Ислам вдруг почувствовал несколько направленных на него томных взглядов. Ему сразу стало как-то не по себе. Вернулся официант, неся на подносе маленькую зеленую бутылочку, высокий бокал с трубочкой и долькой лимона.
– А что, живая музыка будет? – спросил Ислам.
– В двенадцать начало.
Ислам взглянул на часы. Необходимо было продержаться еще двадцать минут. Он дотронулся до рукава собравшегося уходить официанта:
– Старина, у вас здесь случаи насилия были?
Официант юмор оценил, в тон ему ответил:
– Пока еще ни одного не было, но если что – охрана не дремлет, не беспокойтесь.
– Спасибо, – ответил Ислам и сосредоточился на минеральной воде.
Брахманов оказался полным, высоким человеком с породистым еврейским лицом. На все вопросы Ислама он ответил отрицательно.
– Хрен его знает, где он шляется, – сказал музыкант, на лице его сверкали бусинки пота – они сыграли несколько зажигательных латиноамериканских мелодий, прежде чем сделать перерыв. – Я его недели три уже не видел. А что случилось-то?
– Да ничего особенного, нужен он мне, по делу.
– Может, к телке какой забурился? Кстати, у него подруга постоянная на «Белорусской» живет, надо ей позвонить.
– Я там был, она ничего не знает.
– В поход, может, пошел, пеший?
– Куда? Зима на носу!
– В прошлом году он ходил в Муром пешком. У него есть пара знакомых, тронутых немного на этой почве, вот они практикуют. А дело серьезное?
– Серьезное.
– Тогда не знаю. Вообще-то он человек пунктуальный. Ислам протянул ему визитку:
– Позвоните мне, если он объявится.
– Ладно, – сказал Брахманов, пряча визитку.
– Выпьете чего-нибудь?
– Нет, спасибо, мне еще играть до утра.
– А допинг, как же без этого?
– Допинг хорош на коротких дистанциях, не на марафоне. Ладно, пойду.
Брахманов поднялся и направился к подиуму. В этот момент появился официант, неся на подносе бутылку водки. Поставил ее на стол.
– Это вам послали, – сообщил он.
– Пошли им две от меня, – машинально сказал Ислам, но тут же вздрогнул. – Кто послал?
Этот кавказский обычай был особенно популярен в Ленкорани, в конце семидесятых. Молодые парни практиковали его во время безденежья. Скидывались несколько человек по рублю, набирали на бутылку и легкую закуску. Приходили в ресторан, выбирали жертву – шапочного знакомого человека – и посылали ему единственную бутылку, которую были в состоянии оплатить. В ответ приходили две. Риск остаться вообще без водки, конечно, существовал, но бывало такое крайне редко – для этого нужна была исключительная твердость характера или жадность – обычно возвращалось две бутылки.
– Они там, на втором ярусе, – сказал официант. Ислам поднял голову: там сидела компания из нескольких человек, и один из них, глядевший вниз, приветственно поднял руки. Ислам кивнул, хотя лицо человека было в тени и узнать его с такого расстояния было невозможно.
– Иди, отнеси им две бутылки, – повторил Ислам. Кто из прошлого мог, не боясь, афишировать свою нетрадиционную ориентацию? В Ленкорани был только один явный педик: хореограф, учитель танцев, но когда Ислам был пацаном, тот был уже зрелым мужчиной – значит, к этому времени он уже успел состариться. Да Ислам и не был с ним знаком – просто его все знали.
Караев долго ломал бы себе голову, но вернулся официант и сказал:
– Они приглашают вас за свой столик.
– Сколько я должен за «перье»?
– Нисколько, все уже оплачено.
– Однако, – сказал Ислам и поднялся. «Голубое» сообщество не собиралось отпускать его так просто. Он пробрался сквозь танцующих людей и поднялся на второй этаж. Навстречу ему встал худой до безобразия, бритый наголо мужчина и обнял его.
– Садись, – наконец сказал он, выпуская его из объятий, – знакомься, это мои корешки, Корень, Штиль и Чечен.
Ислам пожал протянутые руки и сел, не сводя изумленного взгляда с изможденного лица. Когда-то смеющиеся голубые глаза утратили свое веселье, а на месте ямочек на лице образовались две вертикальные морщины, но это по-прежнему был Виталик Маленький.
– Я сто баксов выиграл, – сказал Виталик. – Они не верили, что ты две бутылки обратно пришлешь, теперь поверили. Вот как важно знать обычаи других народов.
– Ладно, – сказал один из друзей Виталика, мы погнали, – ты остаешься?
– Езжайте, мы тут с братом моим вспомним былые дни. Завтра, как договорились.
Все трое поднялись, попрощавшись, направились к выходу. Ислам поглядел им вслед. Потом перевел взгляд на Виталика.
– Неужели это ты? Не верю своим глазам! Слушай, как я рад тебя видеть!
– Я, кореш, я, – подтвердил Виталик.
– У тебя новая лексика, – отметил Ислам.
– Бытие определяет сознание, – сказал Виталик, сворачивая пробку на одной из бутылок. Все пальцы его были в наколках.
– О профессии не спрашиваю, но догадываюсь, – грустно заметил Ислам, – вероятно, что-нибудь интеллектуальное.
– Это точно, – согласился Виталик, – интеллектуальнее некуда. Надо выпить, отметить встречу.
– Я водку не буду, извини, – отказался Ислам.
– А что ты будешь?
– Текилу.
– Давай текилу, – Виталик завинтил обратно пробку и подозвал официанта.
– Отнеси все это в бар, а нам принеси бутылку текилы.
– Я здесь человека искал, – поспешил заявить Ислам, – вот того, что на гитаре играет.
Виталик засмеялся:
– Про меня тоже не думай: я ориентацию еще не сменил, хотя все условия для этого были, пятнадцать лет оттянул. Это мой клуб.
– Клуб для голубых – твой?
– Случайно получилось. Его хозяин у нас деньги взял на раскрутку. Вернуть не смог – пришлось клуб забрать, в обеспечение кредита. Продам я его – неудобно даже сказать кому-нибудь, пацаны смеются. Хотя прибыль дает. Никогда не думал, что на воле столько пидорасов живет.
Официант принес бутылку «Сиерры», тарелочку с аккуратно порезанным лимоном, с горкой соли посередине. Разлил текилу по высоким стопкам.
– А я тебя не сразу узнал, долго смотрел: изменился ты, заматерел, седой уже порядком. Ну, давай, за встречу, – предложил Виталик, – как я рад тебя снова встретить, если бы ты только знал!
– Это взаимное чувство, – сказал Ислам, – я только недавно сокрушался о том, что мой последний друг уехал в Германию и я остался совсем один.
– Последний уехал. Зато первый вернулся. А ты как будто и не рад мне?
– Я рад, – сказал Ислам, – просто я растерян и расстроен тем, что у тебя так сложилась жизнь. Это омрачает мою радость.
Да брось ты, все нормально. Помнишь, как пелось в одной песне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Так и здесь. Ну, был бы я всю жизнь маляром-штукатуром, в Ахмедлах[37] на стройке работал бы, а сейчас – сам видишь.
– В этом есть логика, – согласился Ислам, – правда, иррациональная. Все-таки как это получилось?
Да из-за матери, царство ей небесное. Она же пила у меня. Домой как-то шла поддатая. В коридоре один чушка, талыш, ее толкнул и обозвал: мол, нечего здесь ходить в таком виде, мундар[38] делать. В нашем доме коридорная система была, ты же помнишь: туалет, душевая, кухня – все общее. Я как раз дома был, в этот день приехал из Баку.
Он, конечно, не знал, что я дома, – вряд ли бы осмелился. И она бы мне в жизни ничего не сказала – боялась их. Но я услышал, как она грохнулась. Я его избил, как собаку. Он пошел, ребят привел – там же в микрорайоне кругом одни талыши были! Как вспомню этих уродов деревенских! В пятиэтажке жили: один барана на балконе держит, другой печку-времянку на втором этаже топит: трубу в окно выведет, а сверху соседи белье вывесили сушить, третий мудак в три часа ночи дрова начинает колоть, прямо на бетонном полу. Короче, накинулись на меня: я ножик вытащил, порезал двоих. Мне три года дали, потом, в лагере, еще добавили, один пидор в общей камере меня отпетушить попытался – я ему глаз выбил. Короче, когда вышел, мать уже умерла, комнату нашу соседи заняли. Помнишь, была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная? Я попытался их выгнать – они сразу в Народный фронт ломанули.
– Да, – после недолгого молчания произнес Виталик, – как вспомню эту публику! Со мной на зоне один сидел, Муртуз его звали, как встретимся – ерри, кардаш[39]. Но через десять минут он заводил одну и ту же пластинку: азербайджанцы нас всю жизнь дискриминировали, даже не разрешали нам в паспорт делать запись в графе национальность – талыш. Я ему – ты че гонишь, вы же одна нация? Он – нет, они, мол, никто: ни турки, ни персы, а мы – коренное население. Я ему: какая вы нация, если у вас даже языка, то есть письменности нет. А он утверждает – есть. Я ему – покажи. Он: освободимся – покажу. Тогда я ему: напиши что-нибудь сейчас. Вот тогда он затыкался. Нет, ну ты представляешь, у каждого свои обиды! Короче: пришли бородатые аварагёры[40] из Народного фронта. Вся сила у них тогда была, СССР уже умер к тому времени, и сказали они мне: вали, парень, отсюда, пока цел. Ты русский – вот и вали в свою Россию. А какой я русский? У меня, кроме рожи, ничего русского-то и нет: пахан – грузин, чтоб он сдох, сука, мать – полукровка. Что делать? Поехал в Россию, а здесь менты проходу не дают: паспорт покажи, регистрацию покажи. Ты гражданин Азербайджана, езжай к себе на родину. Я говорю: меня выгнали оттуда. А нас, говорят, это не колышет, документ давай.
Виталик замолчал, вспоминая что-то невеселое. После долгой паузы он произнес:
– Я тебе одно скажу: я бы этим козлам, которые Беловежское соглашение подписали, глотки бы перегрыз. Да что я тебе рассказываю! Сам небось хлебнул этого, раз здесь находишься!
– Да, – подтвердил Ислам, – и по сей день продолжаю хлебать. Отчего мать-то умерла? Она у тебя нестарая была.
Трудно сказать, от всего сразу: от горя, от безысходности. Меня посадили – работы лишилась. Она машинисткой всю жизнь работала в КЭЧе[41]. Когда президентом стал Эльчибей, русские войска ушли, все должности вольнонаемных в армии заняли талыши. А они, чтоб ты знал, как евреи или армяне. Стоит одному на работу устроиться – через какое-то время в этой организации одни талыши работают. Мафия. Раньше они только на почте заправляли, а теперь в армии все прапорщики – талыши. Какое-то время она подрабатывала дома, машинка была. Потом ввели латинский алфавит, а мать могла печатать только на русском и азербайджанском языках. Да… – Виталик замолчал, из глаз его текли слезы. – …Ладно, все. – Он вытер салфеткой лицо и наполнил стопки, – твоя-то жива? Ислам покачал головой.
– Ну, давай, выпьем тогда за родителей, за спокойствие их душ, не чокаясь.
Выпили. Виталик полез в карман, вытащил пачку «Кэмэл», закурил, бросил сигареты на стол. – Ты-то как? Рассказывай.
Начну рассказывать – до утра не закончу, – сказал Ислам. – Как сказал Кисаи[42], бедствия начну считать – до гроба не закончу счет. В тюрьме не сидел, Бог миловал, а в остальном, если в двух словах: дома работы нет, а здесь нас не любят – вот и весь рассказ.
– Из ребят кого-нибудь видел?
– Нет, к сожалению. Но совсем недавно рассказывал о вас своей знакомой.
– Я тоже ни о ком ничего не знаю. Чем занимаешься?
– Держал рынок, его закрыли. Вложил деньги в инвестиции – посредник пропал.
– Надо найти, человек не иголка.
– Вот я этим сейчас и занимаюсь.
– Все, что в моих силах, Ислам.
– Спасибо, но об этом после.
– А что здесь, какие концы?
– Вот тот гитарист друг пресловутого посредника.
Виталик поманил официанта, дежурившего неподалеку:
– Скажи: пусть сделают перерыв, и позови ко мне вот того, толстого.
– Не стоит, – попытался остановить его Ислам, – я уже говорил с ним, он не знает.
– Хуже не будет, не волнуйся, – успокоил его Виталик.
Музыканты сделали перерыв, и совершенно взмокший Брахманов подошел к ним. Виталик предложил ему сесть:
– Выпьешь?
Виталику Брахманов не решился отказать, кивнул. Виталик сделал знак официанту – тот принес еще стопку, наполнил ее.
– Это мой брат, – сказал Виталик, – ты ничего не скрыл от него?
– Ты что, спать собрался? – спросил Ислам. – Я не вовремя?
– Ну что ты, друг, – радушно ответил Нодар, – ты всегда вовремя, просто так приятно ходить – легкая совсем. Заходи.
На заросшей волосами груди матово поблескивала тяжелая золотая цепь. Он провел Ислама в гостиную и усадил в черное кожаное кресло. Ислам поехал к Нодару, чтобы рассказать ему о покушении, посоветоваться. Не в милицию же идти! Но никак не мог решиться заговорить об этом. Его все время что-то останавливало. По телевизору диктор рассказывал о событиях в Грузии.
– Что там интересного? – спросил Ислам.
– Да Шеварднадзе, мать его, сам на себя покушения устраивает, старый лис, только машины портит. Когда уйдет? Уже всех достал! Выпьешь?
На журнальном столике стояла глиняная бутыль, тарелка сулугуни и хрустальный стакан. Ислам отказался.
– Чего так? Выпей! Хорошее вино, из Грузии.
– Я только вчера из Баку прилетел – в голове еще шумит, акклиматизация должна пройти.
– Да брось, твоей голове уже ничего не поможет, и хуже, чем есть, не будет, это возраст.
– Спасибо, друг, всегда найдешь, чем утешить. Нодар засмеялся хриплым прокуренным голосом:
– Мне можно, я старше тебя.
Нодару было около шестидесяти, но для своего возраста он был очень энергичен.
– Я, друг, на зоне двадцать лет оттянул, целыми днями на морозе, бригадиром был. Ребят выведешь, а сам смотришь. Хоть бы раз заболел! С утра чихнешь пару раз – и все. А сейчас форточку откроешь – через пять минут готов, простыл. Так что пить можешь смело: голова зашумит – будешь знать, от чего. Обидно, когда шумит у трезвого.
– Железная логика.
– Я тебе серьезно говорю. После сорока просыпаешься после этого дела – думаешь, что из-за вина плохо себя чувствуешь, а если трезвый просыпаешься и чувствуешь себя плохо – понимаешь: это уже возраст. Очень неприятно. Поэтому, чем позже ты начнешь это осознавать, тем лучше. Человеческая жизнь прекрасна иллюзиями – больше в ней ничего хорошего нет. Родился, прожил и умер. Зачем и кому это нужно? Так что, как говорил один поэт: «Перейди в мою веру, учись у меня, пей вино, но не пей эту горечь вселенной».
Нодар помолчал, затем спросил:
– Налить?
– Налей, – согласился Ислам.
– Ну вот, это другое дело, – улыбнулся Нодар, – я же не могу пить один.
– Ты пил один, пока я не пришел.
– У меня было безвыходное положение. А сейчас, когда ты здесь, не могу.
Нодар достал из серванта хрустальный стакан, наполнил его до половины и протянул. Ислам взял вино, с удовольствием вдохнул его пряный аромат и сделал глоток.
– Как называется?
– «Хванчкара».
– Хорошее вино, – похвалил Ислам. – А где жена?
– Не знаю, – зло сказал Нодар, – ходит где-то. Таблеток наглотается, дура, и с ума сходит.
– Что такое?
– Да с ума сошла – ревнует меня.
– К кому?
– Ко всем. Боюсь уже здороваться с женщинами: стоит кому-нибудь со мной заговорить, так она тут же беситься начинает. В прошлый раз, когда в Тбилиси поехали, в аэропорту такой скандал устроила – кошмар! На регистрации женщина мне улыбнулась, так с ней истерика началась – на весь зал стала кричать, представляешь? Потащил ее в медпункт, укол там сделали – успокоилась. «Дура, – говорю, – кого ты ревнуешь? Мне скоро семьдесят!» А ей все равно.
– Сочувствую.
– Да ладно! У тебя как дела? Я слышал, точку прикрыли.
– Не только точку, рынок тоже закрыли.
– Да ты что… Зачем?
– Драка была массовая: скинхеды налетели, погром устроили. После этого рынок опечатали.
– Вот суки, – зло сказал Нодар, – мне бы в руки хоть один попался! Почему я их не вижу никогда? Только по телевизору: там погром, здесь кого-то убили.
– Ничего, – мрачно успокоил его Ислам, – еще увидишь. Потому что они вокруг нас. Боюсь, это только начало. Из этой страны надо уезжать.
– Куда нам уезжать? Если только в Америку, но туда нас не пустят. Был бы евреем, хоть бы в Израиль поехал.
– БЫЛ бы евреем, куда хочешь уехал бы, – сказал Ислам, – в этом мире только евреям везде у нас дорога.
– Ладно, пей вино.
– Пью, – сказал Ислам и сделал еще глоток. – Когда я думаю обо всем этом, меня охватывает ненависть к человечеству. Почему, как только в обществе начинаются проблемы, все тут же начинают искать чужих, причем только по формальным признакам? И это не только в России, везде. Из национальных республик все русские давно уехали из боязни за свою жизнь: люди потеряли дома, работу. Но самое смешное, что их здесь не признают за своих. Недавно прочитал про русских беженцев из Казахстана. Живут в Подмосковье, землю в аренду взяли, фермерством занимаются. Так местные их не любят: постройки поджигают, скотину травят.
Ислам сделал еще глоток и поставил стакан на стол:
– Спасибо, поеду.
– Куда ты? Сиди, только что пришел!
– Дела у меня еще есть.
– Какие дела? Поздно уже, отдыхать надо!
– Мне надо найти одного человека, он работает в ночном гей-клубе, хочешь, поедем со мной, проветришься, а?
– Нет, спасибо, друг. Я на петухов на зоне вдоволь насмотрелся. Тем более, если мы вдвоем туда приедем, нас тоже за своих примут. Извини.
Ислам ушел, так ничего и не сказав Нодару о том, что в него стреляли несколько часов назад. В последней разборке компаньон проявил явное нежелание решать чужие проблемы. Старый вор остаток жизни хотел прожить спокойно – понять можно. Нельзя подставлять человека, не участвующего в твоем бизнесе. Скольких друзей Ислам потерял из-за высокой требовательности к дружбе! В сорок лет нельзя быть таким расточительным.
Сретенка – улица короткая, но с односторонним движением: чтобы найти нужный переулок, Исламу пришлось пару раз возвращаться к ее началу. У дверей клуба дежурили люди в черном. На вопросы Караев отвечал уверенно, отчасти потому, что врать не стал: в первый раз; знакомый посоветовал; почему один? – для разнообразия. Подозрения не вызвал, пропустили. Собственно, клуб мало чем отличался от других ночных заведений: полумрак, рассеиватели неонового света, сумасшедшей громкости музыка в стиле техно, дискотека и снующие меж столиков официанты. Одного из них Ислам жестом подозвал и попросил принести «перье» с лимоном. Официант отправился к бару, а Ислам огляделся по сторонам. На подиуме, где стояли музыкальные инструменты, сидел только один человек, азартно двигающий бегунки на музыкальном компьютере – видимо, это был ди-джей.
Одно очевидное отличие все же бросалось в глаза: полное отсутствие женщин. Подумав об этом, Ислам вдруг почувствовал несколько направленных на него томных взглядов. Ему сразу стало как-то не по себе. Вернулся официант, неся на подносе маленькую зеленую бутылочку, высокий бокал с трубочкой и долькой лимона.
– А что, живая музыка будет? – спросил Ислам.
– В двенадцать начало.
Ислам взглянул на часы. Необходимо было продержаться еще двадцать минут. Он дотронулся до рукава собравшегося уходить официанта:
– Старина, у вас здесь случаи насилия были?
Официант юмор оценил, в тон ему ответил:
– Пока еще ни одного не было, но если что – охрана не дремлет, не беспокойтесь.
– Спасибо, – ответил Ислам и сосредоточился на минеральной воде.
Брахманов оказался полным, высоким человеком с породистым еврейским лицом. На все вопросы Ислама он ответил отрицательно.
– Хрен его знает, где он шляется, – сказал музыкант, на лице его сверкали бусинки пота – они сыграли несколько зажигательных латиноамериканских мелодий, прежде чем сделать перерыв. – Я его недели три уже не видел. А что случилось-то?
– Да ничего особенного, нужен он мне, по делу.
– Может, к телке какой забурился? Кстати, у него подруга постоянная на «Белорусской» живет, надо ей позвонить.
– Я там был, она ничего не знает.
– В поход, может, пошел, пеший?
– Куда? Зима на носу!
– В прошлом году он ходил в Муром пешком. У него есть пара знакомых, тронутых немного на этой почве, вот они практикуют. А дело серьезное?
– Серьезное.
– Тогда не знаю. Вообще-то он человек пунктуальный. Ислам протянул ему визитку:
– Позвоните мне, если он объявится.
– Ладно, – сказал Брахманов, пряча визитку.
– Выпьете чего-нибудь?
– Нет, спасибо, мне еще играть до утра.
– А допинг, как же без этого?
– Допинг хорош на коротких дистанциях, не на марафоне. Ладно, пойду.
Брахманов поднялся и направился к подиуму. В этот момент появился официант, неся на подносе бутылку водки. Поставил ее на стол.
– Это вам послали, – сообщил он.
– Пошли им две от меня, – машинально сказал Ислам, но тут же вздрогнул. – Кто послал?
Этот кавказский обычай был особенно популярен в Ленкорани, в конце семидесятых. Молодые парни практиковали его во время безденежья. Скидывались несколько человек по рублю, набирали на бутылку и легкую закуску. Приходили в ресторан, выбирали жертву – шапочного знакомого человека – и посылали ему единственную бутылку, которую были в состоянии оплатить. В ответ приходили две. Риск остаться вообще без водки, конечно, существовал, но бывало такое крайне редко – для этого нужна была исключительная твердость характера или жадность – обычно возвращалось две бутылки.
– Они там, на втором ярусе, – сказал официант. Ислам поднял голову: там сидела компания из нескольких человек, и один из них, глядевший вниз, приветственно поднял руки. Ислам кивнул, хотя лицо человека было в тени и узнать его с такого расстояния было невозможно.
– Иди, отнеси им две бутылки, – повторил Ислам. Кто из прошлого мог, не боясь, афишировать свою нетрадиционную ориентацию? В Ленкорани был только один явный педик: хореограф, учитель танцев, но когда Ислам был пацаном, тот был уже зрелым мужчиной – значит, к этому времени он уже успел состариться. Да Ислам и не был с ним знаком – просто его все знали.
Караев долго ломал бы себе голову, но вернулся официант и сказал:
– Они приглашают вас за свой столик.
– Сколько я должен за «перье»?
– Нисколько, все уже оплачено.
– Однако, – сказал Ислам и поднялся. «Голубое» сообщество не собиралось отпускать его так просто. Он пробрался сквозь танцующих людей и поднялся на второй этаж. Навстречу ему встал худой до безобразия, бритый наголо мужчина и обнял его.
– Садись, – наконец сказал он, выпуская его из объятий, – знакомься, это мои корешки, Корень, Штиль и Чечен.
Ислам пожал протянутые руки и сел, не сводя изумленного взгляда с изможденного лица. Когда-то смеющиеся голубые глаза утратили свое веселье, а на месте ямочек на лице образовались две вертикальные морщины, но это по-прежнему был Виталик Маленький.
– Я сто баксов выиграл, – сказал Виталик. – Они не верили, что ты две бутылки обратно пришлешь, теперь поверили. Вот как важно знать обычаи других народов.
– Ладно, – сказал один из друзей Виталика, мы погнали, – ты остаешься?
– Езжайте, мы тут с братом моим вспомним былые дни. Завтра, как договорились.
Все трое поднялись, попрощавшись, направились к выходу. Ислам поглядел им вслед. Потом перевел взгляд на Виталика.
– Неужели это ты? Не верю своим глазам! Слушай, как я рад тебя видеть!
– Я, кореш, я, – подтвердил Виталик.
– У тебя новая лексика, – отметил Ислам.
– Бытие определяет сознание, – сказал Виталик, сворачивая пробку на одной из бутылок. Все пальцы его были в наколках.
– О профессии не спрашиваю, но догадываюсь, – грустно заметил Ислам, – вероятно, что-нибудь интеллектуальное.
– Это точно, – согласился Виталик, – интеллектуальнее некуда. Надо выпить, отметить встречу.
– Я водку не буду, извини, – отказался Ислам.
– А что ты будешь?
– Текилу.
– Давай текилу, – Виталик завинтил обратно пробку и подозвал официанта.
– Отнеси все это в бар, а нам принеси бутылку текилы.
– Я здесь человека искал, – поспешил заявить Ислам, – вот того, что на гитаре играет.
Виталик засмеялся:
– Про меня тоже не думай: я ориентацию еще не сменил, хотя все условия для этого были, пятнадцать лет оттянул. Это мой клуб.
– Клуб для голубых – твой?
– Случайно получилось. Его хозяин у нас деньги взял на раскрутку. Вернуть не смог – пришлось клуб забрать, в обеспечение кредита. Продам я его – неудобно даже сказать кому-нибудь, пацаны смеются. Хотя прибыль дает. Никогда не думал, что на воле столько пидорасов живет.
Официант принес бутылку «Сиерры», тарелочку с аккуратно порезанным лимоном, с горкой соли посередине. Разлил текилу по высоким стопкам.
– А я тебя не сразу узнал, долго смотрел: изменился ты, заматерел, седой уже порядком. Ну, давай, за встречу, – предложил Виталик, – как я рад тебя снова встретить, если бы ты только знал!
– Это взаимное чувство, – сказал Ислам, – я только недавно сокрушался о том, что мой последний друг уехал в Германию и я остался совсем один.
– Последний уехал. Зато первый вернулся. А ты как будто и не рад мне?
– Я рад, – сказал Ислам, – просто я растерян и расстроен тем, что у тебя так сложилась жизнь. Это омрачает мою радость.
Да брось ты, все нормально. Помнишь, как пелось в одной песне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Так и здесь. Ну, был бы я всю жизнь маляром-штукатуром, в Ахмедлах[37] на стройке работал бы, а сейчас – сам видишь.
– В этом есть логика, – согласился Ислам, – правда, иррациональная. Все-таки как это получилось?
Да из-за матери, царство ей небесное. Она же пила у меня. Домой как-то шла поддатая. В коридоре один чушка, талыш, ее толкнул и обозвал: мол, нечего здесь ходить в таком виде, мундар[38] делать. В нашем доме коридорная система была, ты же помнишь: туалет, душевая, кухня – все общее. Я как раз дома был, в этот день приехал из Баку.
Он, конечно, не знал, что я дома, – вряд ли бы осмелился. И она бы мне в жизни ничего не сказала – боялась их. Но я услышал, как она грохнулась. Я его избил, как собаку. Он пошел, ребят привел – там же в микрорайоне кругом одни талыши были! Как вспомню этих уродов деревенских! В пятиэтажке жили: один барана на балконе держит, другой печку-времянку на втором этаже топит: трубу в окно выведет, а сверху соседи белье вывесили сушить, третий мудак в три часа ночи дрова начинает колоть, прямо на бетонном полу. Короче, накинулись на меня: я ножик вытащил, порезал двоих. Мне три года дали, потом, в лагере, еще добавили, один пидор в общей камере меня отпетушить попытался – я ему глаз выбил. Короче, когда вышел, мать уже умерла, комнату нашу соседи заняли. Помнишь, была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная? Я попытался их выгнать – они сразу в Народный фронт ломанули.
– Да, – после недолгого молчания произнес Виталик, – как вспомню эту публику! Со мной на зоне один сидел, Муртуз его звали, как встретимся – ерри, кардаш[39]. Но через десять минут он заводил одну и ту же пластинку: азербайджанцы нас всю жизнь дискриминировали, даже не разрешали нам в паспорт делать запись в графе национальность – талыш. Я ему – ты че гонишь, вы же одна нация? Он – нет, они, мол, никто: ни турки, ни персы, а мы – коренное население. Я ему: какая вы нация, если у вас даже языка, то есть письменности нет. А он утверждает – есть. Я ему – покажи. Он: освободимся – покажу. Тогда я ему: напиши что-нибудь сейчас. Вот тогда он затыкался. Нет, ну ты представляешь, у каждого свои обиды! Короче: пришли бородатые аварагёры[40] из Народного фронта. Вся сила у них тогда была, СССР уже умер к тому времени, и сказали они мне: вали, парень, отсюда, пока цел. Ты русский – вот и вали в свою Россию. А какой я русский? У меня, кроме рожи, ничего русского-то и нет: пахан – грузин, чтоб он сдох, сука, мать – полукровка. Что делать? Поехал в Россию, а здесь менты проходу не дают: паспорт покажи, регистрацию покажи. Ты гражданин Азербайджана, езжай к себе на родину. Я говорю: меня выгнали оттуда. А нас, говорят, это не колышет, документ давай.
Виталик замолчал, вспоминая что-то невеселое. После долгой паузы он произнес:
– Я тебе одно скажу: я бы этим козлам, которые Беловежское соглашение подписали, глотки бы перегрыз. Да что я тебе рассказываю! Сам небось хлебнул этого, раз здесь находишься!
– Да, – подтвердил Ислам, – и по сей день продолжаю хлебать. Отчего мать-то умерла? Она у тебя нестарая была.
Трудно сказать, от всего сразу: от горя, от безысходности. Меня посадили – работы лишилась. Она машинисткой всю жизнь работала в КЭЧе[41]. Когда президентом стал Эльчибей, русские войска ушли, все должности вольнонаемных в армии заняли талыши. А они, чтоб ты знал, как евреи или армяне. Стоит одному на работу устроиться – через какое-то время в этой организации одни талыши работают. Мафия. Раньше они только на почте заправляли, а теперь в армии все прапорщики – талыши. Какое-то время она подрабатывала дома, машинка была. Потом ввели латинский алфавит, а мать могла печатать только на русском и азербайджанском языках. Да… – Виталик замолчал, из глаз его текли слезы. – …Ладно, все. – Он вытер салфеткой лицо и наполнил стопки, – твоя-то жива? Ислам покачал головой.
– Ну, давай, выпьем тогда за родителей, за спокойствие их душ, не чокаясь.
Выпили. Виталик полез в карман, вытащил пачку «Кэмэл», закурил, бросил сигареты на стол. – Ты-то как? Рассказывай.
Начну рассказывать – до утра не закончу, – сказал Ислам. – Как сказал Кисаи[42], бедствия начну считать – до гроба не закончу счет. В тюрьме не сидел, Бог миловал, а в остальном, если в двух словах: дома работы нет, а здесь нас не любят – вот и весь рассказ.
– Из ребят кого-нибудь видел?
– Нет, к сожалению. Но совсем недавно рассказывал о вас своей знакомой.
– Я тоже ни о ком ничего не знаю. Чем занимаешься?
– Держал рынок, его закрыли. Вложил деньги в инвестиции – посредник пропал.
– Надо найти, человек не иголка.
– Вот я этим сейчас и занимаюсь.
– Все, что в моих силах, Ислам.
– Спасибо, но об этом после.
– А что здесь, какие концы?
– Вот тот гитарист друг пресловутого посредника.
Виталик поманил официанта, дежурившего неподалеку:
– Скажи: пусть сделают перерыв, и позови ко мне вот того, толстого.
– Не стоит, – попытался остановить его Ислам, – я уже говорил с ним, он не знает.
– Хуже не будет, не волнуйся, – успокоил его Виталик.
Музыканты сделали перерыв, и совершенно взмокший Брахманов подошел к ним. Виталик предложил ему сесть:
– Выпьешь?
Виталику Брахманов не решился отказать, кивнул. Виталик сделал знак официанту – тот принес еще стопку, наполнил ее.
– Это мой брат, – сказал Виталик, – ты ничего не скрыл от него?