Страница:
– Мама, а ты себя как чувствуешь?
– Хорошо, – ответила мать. Ислам, помедлив, задал новый вопрос:
– Мама, извини, а говорили, что ты умерла? Мать взглянула на него с усмешкой и сказала:
– Разве ты видел меня умершей?
– Нет.
Ислама, в самом деле, в это время не было в Ленкорани. Он поспел только на поминки. В Азербайджане людей хоронят в тот же день, из-за жаркого климата.
– Не слушай ты людей, – сказала мать, – болтают они всякие глупости.
От счастья Ислам засмеялся – радость стеснила его грудь, и Ислам открыл глаза. Воронина сидела в том положении, в каком он ее оставил.
– Тебе снилось что-то хорошее? – спросила она.
– Почему ты так решила? – вопросом на вопрос ответил Ислам.
– Ты смеялся во сне.
– Мне снилась мама – она сказала, что не умерла.
– Это здорово, – обрадовалась Воронина, – значит, у тебя будет все хорошо.
– Да, в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо. «Скорая» еще не приехала?
– Я же только что ее вызвала!
– Разве я так мало спал?
– Спал? Да ты вообще не спал – закрыл глаза и открыл сразу.
– Он умер, закрыл глаза и тут же открыл, но был уже мертвец и смотрел как мертвец.
– Прекрати глупости говорить.
– Это не глупости, это Николай Васильевич.
– Какой еще Николай Васильевич?
– Гоголь.
– Нельзя что-нибудь более жизнерадостное цитировать?
«Скорая» приехала через два часа. Когда Ислам поинтересовался причиной опоздания, врач даже обиделся:
– Мы вообще могли бы не приехать – у нас вызовов много. Мы разорваться не можем, и бензина у нас нет. На что жалуетесь?
– Доктор, вы не видите, что у человека жар, высокая температура? Сделайте ему укол жаропонижающего, – вмешалась Воронина.
– Увы, женщина, у нас нет жаропонижающего.
– Как это нет, а зачем вы тогда приехали?
– Ну вы же нас вызвали – вот мы и приехали.
– Вы что, издеваетесь? – рассвирепела Воронина.
– Нет.
– Лекарств у вас нет, а что вы сделать-то можете?
– Давление можем померить. Забрать больного в больницу, если хотите.
– В больницу я не поеду, – наотрез отказался Караев.
– Хорошо, – обрадовался врач, – подпишите вот бумагу, что вы отказываетесь от госпитализации.
– Распишись за меня, – попросил Ислам. Воронина со словами: «Какой бардак в стране» – оставила гневный росчерк на протянутой бумаге.
– Обильное питье, – сказал на прощанье врач, – желательно пропотеть как следует, завтра вызовите участкового врача, – и, взглянув на Воронину, добавил: – И полный покой.
После этого бригада удалилась.
Через некоторое время, взглянув на часы, Ислам сказал:
– Тебе пора домой. Елена усмехнулась.
– Что ты смеешься?
– На смертном одре тоже гнать меня будешь?
– Не каркай, – сказал Ислам.
Елена поднялась и вышла из комнаты. Ислам выключил настольную лампу, сразу почувствовав облегчение от темноты. Он закрыл глаза, и мысли его унеслись к родительскому дому, к скамейке во дворе под железным деревом, к матери, вечно живой, сидящей на скамейке, – правда, теперь это была картинка, созданная им самим. Однако вскоре он устал поддерживать эту иллюзию и заснул тяжелым, горячечным сном. Когда он проснулся, то долго не мог понять, что с ним и где он находится. Пересохшее горло и потрескавшиеся губы. Тем не менее, чувствовал он себя довольно сносно. Пижама, в которой он вчера лег, неприятно льнула к телу. Ислам приподнялся, чтобы взглянуть на часы, долго смотрел на фосфоресцирующий циферблат, пока не сообразил, что сейчас половина седьмого, хотя ему казалось, будто на дворе глубокая ночь. Он включил ночник и дотянулся до градусника. Через несколько минут в комнату заглянула Воронина.
– Привет, как ты себя чувствуешь? Молча кивнул.
– Какая у нас температура?
Ни слова не говоря, он смотрел на женщину в дверях, словно не узнавая ее.
– Не смотри так на меня, я боюсь. Это я, Лена.
– Вижу, – сказал наконец Ислам, – ты что же, здесь ночевала? Пользуешься моей слабостью?
– Не волнуйся, целомудрие – это единственное, от чего я бы отказалась в наших отношениях. Однако оно присутствует. Я спала на диване.
Ислам вытянул градусник из подмышки.
– Ну и что там у нас?
– Тридцать пять.
– Не ври, дай мне.
Она взяла из рук Ислама градусник, долго недоуменно разглядывала.
– Странно, действительно тридцать пять, ты сколько держал его?
– Достаточно.
Воронина приложила ладонь ко лбу Ислама.
– Холодный.
– Ты еще нос потрогай, – Ислам отвел ее руку.
– Как это может быть? У тебя ночью было сорок.
– Это все из-за ангины, у меня так бывает. А ты что, домой не собираешься?
– А знаешь, о чем я думала ночью, лежа на твоем диване? – задумчиво произнесла Лена. – Вот ты всегда говоришь мне колкости. И вчера, и сегодня. А я вспоминала наши институтские годы! Как я увидела тебя в первый раз. Ты был такой смешной в своей солдатской форме, это выглядело так нелепо! Люди уже носили американские шмотки, джинсы там, батники. А ты приехал в Москву в военной форме, как фронтовик прямо. Я подумала: вот оригинал.
Как княжна Мэри про Грушницкого, – сказал Ислам. – Сейчас могу тебе признаться, что я ужасно стеснялся своей формы и при первой же возможности сменил ее на штатский костюм. Я купил его в магазине «Одежда» на улице Чернышевского – кажется, его сейчас переименовали. Десять рублей переплатил, из-под полы взял. Помнишь этот костюм, синий в полоску? У меня просто не было другой одежды, когда я демобилизовался, – мать сказала, что у нее есть для меня только сто рублей. То есть поставила меня перед выбором: либо она покупает мне костюм, либо оплачивает мне дорогу до Москвы. Я выбрал дорогу. До сих пор не уверен, что поступил правильно.
– Нет, не помню. Форму помню, а костюм нет. Я никак не могла понять, что означают крестики на твоих петлицах.
– Это были скрещенные пушки, символ артиллерии. В армии мы пели песню: «И девчонке снится черная петлица, пушек перекрестие на ней». Я служил в зенитных войсках – не сразу, сначала была саперная учебка.
– А я могу рассчитывать на кружку кофе? Все-таки всю ночь у постели больного провела.
– Еще скажи – у смертного одра, как ты любишь каркать. И кофе не пьют кружками.
– Растворимый пьют.
– У меня нет растворимого, только в зернах.
– А кофеварка у тебя есть?
– Не знаю, извини, мне надо в ванную, выйди.
– Зачем.
– Принять душ – я, извини за интимные подробности, взопрел за ночь.
– Тебе нельзя, лучше переодеть белье.
– От меня пахнет потом.
– Для одинокой женщины это лучший запах.
– Ну и черт с тобой, – Ислам сбросил с себя одеяло, поднялся и нетвердой походкой направился в ванную.
– Какой мужчина! – вслед произнесла Елена.
Ислам ВКЛЮЧИЛ душ, отрегулировал подачу воды и встал под горячие хлесткие струи. Когда он вышел из ванной, Елена сидела в кухне за столом.
– Иди сюда, – сказала она, – я сварила кофе.
Ислам подошел и сел напротив. Взял в руки чашку, но руки дрожали, и он поставил чашку.
– Я все думаю, – сказала Елена, – почему ты не хочешь изменить свою жизнь, завести семью.
– Ты очень много думаешь сегодня, это вредно.
– Не ерничай, я серьезно говорю. На что ты надеешься? Тебе сорок лет, что тебя ждет впереди, какие у тебя перспективы? Одинокая старость? Имей в виду: в нашем возрасте время бежит очень быстро. Не успеешь оглянуться, как окажешься никому не нужным стариком.
Ислам взялся за чашку и сделал глоток.
– Чтобы ты знала, Елена: видимые или ожидаемые перспективы – это самая ненадежная вещь на свете. Несколько лет назад я был главным технологом огромного пищевого комбината, меня прочили в директора, в депутаты, то есть у меня были блестящие перспективы. Где теперь тот комбинат и где я? В философии используют такой термин – дискретность, то есть прерывистость. Жизнь – самая дискретная вещь на свете. Мы знаем, что умрем, но не знаем, когда. Это к вопросу о перспективах в глобальном смысле. Кроме того, я не хочу нарушать правила одиночества, это чревато большим злом, чем само одиночество.
– Что это за правила, интересно?
– Их много, но главные назвал Омар Хайям, он сказал: «Два правила запомни для начала. Ты лучше голодай, чем что попало есть и лучше будь один, чем вместе с кем попало».
– Очень умно, – сказала Елена, – а главное – тактично.
– Извини, это абстрактно.
Тем не менее, Воронина не обиделась. Когда она собралась уходить, сказала:
– Я очень благодарна тебе. Так странно, но этой ночью я почувствовала себя счастливой. Так странно, – повторила она, – я спала на диване в соседней комнате, как собачонка, которую даже не пускают на порог. И все-таки мне было хорошо. Твоя болезнь, твоя беспомощность наполнили меня новым чувством, я даже не могу сказать, каким именно. Не могу. Я охраняла твой сон. Я вставала ночью, подходила к двери и слушала, как ты дышишь. Я не смогу выразить словами то, что чувствую, говорю какую-то бессмыслицу. Никогда не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, а сейчас засомневалась. Может, так оно лучше?
– Конечно, лучше: чем меньше обязательств, тем ровнее отношения. А лучше дружбы вообще ничего нет, особенно подкрепленной предательством.
– Злой ты все-таки, никогда не упустишь случая напомнить о моей ошибке.
– Извини, вырвалось.
Маркетинг
Возвращение блудного попугая
Последнее лето юности
– Хорошо, – ответила мать. Ислам, помедлив, задал новый вопрос:
– Мама, извини, а говорили, что ты умерла? Мать взглянула на него с усмешкой и сказала:
– Разве ты видел меня умершей?
– Нет.
Ислама, в самом деле, в это время не было в Ленкорани. Он поспел только на поминки. В Азербайджане людей хоронят в тот же день, из-за жаркого климата.
– Не слушай ты людей, – сказала мать, – болтают они всякие глупости.
От счастья Ислам засмеялся – радость стеснила его грудь, и Ислам открыл глаза. Воронина сидела в том положении, в каком он ее оставил.
– Тебе снилось что-то хорошее? – спросила она.
– Почему ты так решила? – вопросом на вопрос ответил Ислам.
– Ты смеялся во сне.
– Мне снилась мама – она сказала, что не умерла.
– Это здорово, – обрадовалась Воронина, – значит, у тебя будет все хорошо.
– Да, в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо. «Скорая» еще не приехала?
– Я же только что ее вызвала!
– Разве я так мало спал?
– Спал? Да ты вообще не спал – закрыл глаза и открыл сразу.
– Он умер, закрыл глаза и тут же открыл, но был уже мертвец и смотрел как мертвец.
– Прекрати глупости говорить.
– Это не глупости, это Николай Васильевич.
– Какой еще Николай Васильевич?
– Гоголь.
– Нельзя что-нибудь более жизнерадостное цитировать?
«Скорая» приехала через два часа. Когда Ислам поинтересовался причиной опоздания, врач даже обиделся:
– Мы вообще могли бы не приехать – у нас вызовов много. Мы разорваться не можем, и бензина у нас нет. На что жалуетесь?
– Доктор, вы не видите, что у человека жар, высокая температура? Сделайте ему укол жаропонижающего, – вмешалась Воронина.
– Увы, женщина, у нас нет жаропонижающего.
– Как это нет, а зачем вы тогда приехали?
– Ну вы же нас вызвали – вот мы и приехали.
– Вы что, издеваетесь? – рассвирепела Воронина.
– Нет.
– Лекарств у вас нет, а что вы сделать-то можете?
– Давление можем померить. Забрать больного в больницу, если хотите.
– В больницу я не поеду, – наотрез отказался Караев.
– Хорошо, – обрадовался врач, – подпишите вот бумагу, что вы отказываетесь от госпитализации.
– Распишись за меня, – попросил Ислам. Воронина со словами: «Какой бардак в стране» – оставила гневный росчерк на протянутой бумаге.
– Обильное питье, – сказал на прощанье врач, – желательно пропотеть как следует, завтра вызовите участкового врача, – и, взглянув на Воронину, добавил: – И полный покой.
После этого бригада удалилась.
Через некоторое время, взглянув на часы, Ислам сказал:
– Тебе пора домой. Елена усмехнулась.
– Что ты смеешься?
– На смертном одре тоже гнать меня будешь?
– Не каркай, – сказал Ислам.
Елена поднялась и вышла из комнаты. Ислам выключил настольную лампу, сразу почувствовав облегчение от темноты. Он закрыл глаза, и мысли его унеслись к родительскому дому, к скамейке во дворе под железным деревом, к матери, вечно живой, сидящей на скамейке, – правда, теперь это была картинка, созданная им самим. Однако вскоре он устал поддерживать эту иллюзию и заснул тяжелым, горячечным сном. Когда он проснулся, то долго не мог понять, что с ним и где он находится. Пересохшее горло и потрескавшиеся губы. Тем не менее, чувствовал он себя довольно сносно. Пижама, в которой он вчера лег, неприятно льнула к телу. Ислам приподнялся, чтобы взглянуть на часы, долго смотрел на фосфоресцирующий циферблат, пока не сообразил, что сейчас половина седьмого, хотя ему казалось, будто на дворе глубокая ночь. Он включил ночник и дотянулся до градусника. Через несколько минут в комнату заглянула Воронина.
– Привет, как ты себя чувствуешь? Молча кивнул.
– Какая у нас температура?
Ни слова не говоря, он смотрел на женщину в дверях, словно не узнавая ее.
– Не смотри так на меня, я боюсь. Это я, Лена.
– Вижу, – сказал наконец Ислам, – ты что же, здесь ночевала? Пользуешься моей слабостью?
– Не волнуйся, целомудрие – это единственное, от чего я бы отказалась в наших отношениях. Однако оно присутствует. Я спала на диване.
Ислам вытянул градусник из подмышки.
– Ну и что там у нас?
– Тридцать пять.
– Не ври, дай мне.
Она взяла из рук Ислама градусник, долго недоуменно разглядывала.
– Странно, действительно тридцать пять, ты сколько держал его?
– Достаточно.
Воронина приложила ладонь ко лбу Ислама.
– Холодный.
– Ты еще нос потрогай, – Ислам отвел ее руку.
– Как это может быть? У тебя ночью было сорок.
– Это все из-за ангины, у меня так бывает. А ты что, домой не собираешься?
– А знаешь, о чем я думала ночью, лежа на твоем диване? – задумчиво произнесла Лена. – Вот ты всегда говоришь мне колкости. И вчера, и сегодня. А я вспоминала наши институтские годы! Как я увидела тебя в первый раз. Ты был такой смешной в своей солдатской форме, это выглядело так нелепо! Люди уже носили американские шмотки, джинсы там, батники. А ты приехал в Москву в военной форме, как фронтовик прямо. Я подумала: вот оригинал.
Как княжна Мэри про Грушницкого, – сказал Ислам. – Сейчас могу тебе признаться, что я ужасно стеснялся своей формы и при первой же возможности сменил ее на штатский костюм. Я купил его в магазине «Одежда» на улице Чернышевского – кажется, его сейчас переименовали. Десять рублей переплатил, из-под полы взял. Помнишь этот костюм, синий в полоску? У меня просто не было другой одежды, когда я демобилизовался, – мать сказала, что у нее есть для меня только сто рублей. То есть поставила меня перед выбором: либо она покупает мне костюм, либо оплачивает мне дорогу до Москвы. Я выбрал дорогу. До сих пор не уверен, что поступил правильно.
– Нет, не помню. Форму помню, а костюм нет. Я никак не могла понять, что означают крестики на твоих петлицах.
– Это были скрещенные пушки, символ артиллерии. В армии мы пели песню: «И девчонке снится черная петлица, пушек перекрестие на ней». Я служил в зенитных войсках – не сразу, сначала была саперная учебка.
– А я могу рассчитывать на кружку кофе? Все-таки всю ночь у постели больного провела.
– Еще скажи – у смертного одра, как ты любишь каркать. И кофе не пьют кружками.
– Растворимый пьют.
– У меня нет растворимого, только в зернах.
– А кофеварка у тебя есть?
– Не знаю, извини, мне надо в ванную, выйди.
– Зачем.
– Принять душ – я, извини за интимные подробности, взопрел за ночь.
– Тебе нельзя, лучше переодеть белье.
– От меня пахнет потом.
– Для одинокой женщины это лучший запах.
– Ну и черт с тобой, – Ислам сбросил с себя одеяло, поднялся и нетвердой походкой направился в ванную.
– Какой мужчина! – вслед произнесла Елена.
Ислам ВКЛЮЧИЛ душ, отрегулировал подачу воды и встал под горячие хлесткие струи. Когда он вышел из ванной, Елена сидела в кухне за столом.
– Иди сюда, – сказала она, – я сварила кофе.
Ислам подошел и сел напротив. Взял в руки чашку, но руки дрожали, и он поставил чашку.
– Я все думаю, – сказала Елена, – почему ты не хочешь изменить свою жизнь, завести семью.
– Ты очень много думаешь сегодня, это вредно.
– Не ерничай, я серьезно говорю. На что ты надеешься? Тебе сорок лет, что тебя ждет впереди, какие у тебя перспективы? Одинокая старость? Имей в виду: в нашем возрасте время бежит очень быстро. Не успеешь оглянуться, как окажешься никому не нужным стариком.
Ислам взялся за чашку и сделал глоток.
– Чтобы ты знала, Елена: видимые или ожидаемые перспективы – это самая ненадежная вещь на свете. Несколько лет назад я был главным технологом огромного пищевого комбината, меня прочили в директора, в депутаты, то есть у меня были блестящие перспективы. Где теперь тот комбинат и где я? В философии используют такой термин – дискретность, то есть прерывистость. Жизнь – самая дискретная вещь на свете. Мы знаем, что умрем, но не знаем, когда. Это к вопросу о перспективах в глобальном смысле. Кроме того, я не хочу нарушать правила одиночества, это чревато большим злом, чем само одиночество.
– Что это за правила, интересно?
– Их много, но главные назвал Омар Хайям, он сказал: «Два правила запомни для начала. Ты лучше голодай, чем что попало есть и лучше будь один, чем вместе с кем попало».
– Очень умно, – сказала Елена, – а главное – тактично.
– Извини, это абстрактно.
Тем не менее, Воронина не обиделась. Когда она собралась уходить, сказала:
– Я очень благодарна тебе. Так странно, но этой ночью я почувствовала себя счастливой. Так странно, – повторила она, – я спала на диване в соседней комнате, как собачонка, которую даже не пускают на порог. И все-таки мне было хорошо. Твоя болезнь, твоя беспомощность наполнили меня новым чувством, я даже не могу сказать, каким именно. Не могу. Я охраняла твой сон. Я вставала ночью, подходила к двери и слушала, как ты дышишь. Я не смогу выразить словами то, что чувствую, говорю какую-то бессмыслицу. Никогда не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, а сейчас засомневалась. Может, так оно лучше?
– Конечно, лучше: чем меньше обязательств, тем ровнее отношения. А лучше дружбы вообще ничего нет, особенно подкрепленной предательством.
– Злой ты все-таки, никогда не упустишь случая напомнить о моей ошибке.
– Извини, вырвалось.
Маркетинг
Сенин появился – минута в минуту. Он всегда был пунктуален, этот бывший профсоюзный босс. Караев посмотрел на часы и одобрительно кивнул, протягивая руку.
– Привычка, – сказал Сенин, – тридцать пять лет трудового стажа. Если мне куда-то надо – десять раз за ночь проснусь, чтобы взглянуть на часы. Слушай, откуда в тебе столько силы, с виду такой субтильный?
Сенин поморщился, выдернув руку.
– Извини. Ну что, едем?
– На чем?
– А вот, – Караев указал на серебристый автомобильчик, стоявший у подъезда.
– Это что за таратайка такая, – удивился Сенин, – а где благородный «мазерати»?
– В гараже.
– Может, лучше на нем поедем? – предложил Сенин. – Встречают-то по одежке.
– Мы, товарищ, не в то место едем, где по одежке встречают, вернее, мы едем туда, где хорошо выглядеть – значит раздражать людей и вызывать нездоровые эмоции.
– Спорить не стану, – заявил Сенин, – мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай.
– А чем тебе не нравится этот благородный экипаж?
Автомобиль, о котором шла речь, назывался «тальбо».
Это была старая смешная автомашина, купленная Караевым во время тотального дефицита. Содержание ее обходилось Исламу довольно дорого, так как поиск любой запчасти превращался в проблему, а ломалась она довольно часто. Буквально сразу же после покупки мотор ее потребовал капитального ремонта. Ислам загнал ее в опытную мастерскую одного НИИ, где умельцы пообещали перебрать двигатель за две недели. И действительно, мотор сняли и разобрали за два дня, но после этого, автомобиль простоял там полтора года.
К тому времени Ислам уже ездил на другой машине. Отремонтированный автомобиль Ислам продал знакомому. Тот сразу же запорол двигатель и попросил у Ислама помощи в ремонте. Но совестливый Ислам вернул ему деньги. После этого «тальбо» простоял еще пару лет на приколе, пока Ислам в приступе ностальгии вновь не взялся его восстанавливать. Поскольку авто к этому времени успел подгнить, пришлось основательно проварить всю жестянку, покрасить. На все это ушла сумма, сопоставимая с ценой хороших «жигулей». Кроме того, Ислам нашел человека, который подвизался на том, что привозил из Европы запчасти для машин, снятых с производства. Детали эти он изыскивал на автомобильных свалках.
Для «тальбо» этот человек привез целый мотор. Понятно, что с автомобилем, потребовавшим таких вложений, было жаль расставаться. К тому же поездки на старом авто вырабатывали столько адреналина в крови. Почти как в «Трех товарищах» Ремарка. Любой водитель, даже самый последний «чайник» считал своим долгом обогнать, подрезать, посигналить, требуя уступить дорогу. И это невзирая на то, что «тальбо» двигался с такой же скоростью, как и все остальные автомобили. Иногда дело доходило до разборок. Поэтому Ислам продолжал ездить на нем, приводя в качестве примера английскую королеву, которую возили на автомобиле сорок шестого года выпуска. По сравнению с ним, «тальбо» Ислама был просто юнцом, ему было всего тринадцать лет. О том, что королева ездила на «роллс-ройсе», Ислам обычно не договаривал.
– Подтолкнуть не надо? – участливо поинтересовался Сенин, наблюдая, как Ислам садится в авто.
– Нет, она сама ездит, – заверил Ислам, – но если тебя что-то смущает, ты можешь поехать на метро, встретимся на месте.
– Да нет, ничего, это я так в порядке обмена мнений, – сказал Сенин и быстро сел в машину.
День выдался теплый. Прозрачный воздух был пронизан солнечными лучами, и если бы не голые деревья и облетевшая листва под ногами, можно было подумать, что дело идет к весне. Чтобы не терять времени в центре с его автомобильными пробками, решили ехать по МКАД, а затем вновь завернуть в Москву. Однако быстро все же не получилось, Ислам упустил из виду, что на окружной дороге как раз началась реконструкция, из-за этого во многих местах проезжая часть была сужена, так что пробок избежать не удалось. Ехали медленно, порой просто стояли, в ожидании, когда какой-нибудь грейдер не уберется с дороги.
Между тем Сенин продолжал убеждать Ислама в целесообразности предлагаемого им проекта.
– Ты пойми, – говорил он, – будущее за владельцами торговых площадей; когда Запад убедится в том, что в Россию можно без опаски вкладывать деньги, сюда придут акулы капитализма и тогда вся наша торговля накроется медным тазом. Потому что они с их колоссальными объемами дадут такие низкие цены, что наши разорятся, они задавят демпингом. Пойми, Страну Советов не ждет ничего хорошего, в области технологий мы давно и безнадежно отстали, я не имею в виду космос и войну – это другая песня. Все, кто сейчас производит отечественные товары, обречены на вымирание, как мамонты, и ничего с этим не поделаешь – эволюция. Они еще держатся за счет высоких таможенных барьеров и страха иностранных компаний перед непредсказуемой Россией. Единственная область, в которой мы еще можем составить конкуренцию, не считая природных ресурсов, – это отечественные продукты питания – не любит наш народ ихнюю химическую колбасу, телевизоры любит, а колбасу нет. Поэтому, друг мой, в недалеком будущем уверенность в завтрашнем дне будут чувствовать только владельцы торговых площадей. Потому что Москва не резиновая.
– Александр, ты не хочешь пойти ко мне менеджером работать, – спросил шутливо Ислам, – больно убедительно ты впариваешь свой товар.
– Я никогда не позволю себе что-то впарить, – обиделся Сенин, – это данность, в которую вы, бизнесмены, не хотите верить.
– Извини, – сказал Ислам, – я неудачно пошутил.
– Пустое, – ответил Сенин, – у меня такой характер. Я редко на что-то обижаюсь. Тем более в бизнесе.
– Это правильно, – согласился Ислам, – мы сворачивать скоро будем?
– Следующая эстакада наша, – сказал Сенин.
В указанном месте Караев взял вправо, в сторону области, затем по мосту проехал над магистралью, перпендикулярно уходившей от кольцевой автодороги, и, развернувшись, направился в Москву. Окрест лежали поля, на которых зеленела молодая поросль.
– Так странно в конце ноября видеть зеленое поле, – заметил Ислам.
– Это озимые, – подумав, сообщил Сенин.
Проехали пост ГАИ, инспектор, что-то втолковывающий нерадивому водителю, проводил их удивленным взглядом.
– Удивительное дело, – заметил Сенин, – хоть я и не за рулем, а все равно, внутренне подбираюсь при виде гаишника.
– Это генетический страх перед человеком в форме, – пояснил Ислам, – он присущ людям, живущим в тоталитарном обществе. Марек Хласко говорил, что если ему встречался полицейский, он даже сходил с тротуара на мостовую, причем происходило это уже в эмиграции, в Америке, где, как известно, общество самое что ни на есть демократическое.
– Марек Хласко – это кто?– поинтересовался Сенин.
– Польский писатель, полудиссидент, вроде нашего Довлатова.
– Здесь, сейчас будет направо, – сказал Сенин, – через лесопарк проедем.
Ислам повернул в указанном месте, и через сотню метров они оказались в натуральном лесу, дорога описала кривую и вывела к озеру, с островом посередине.
– Жалко, что сейчас не лето, – произнес Сенин.
– А то что, искупался бы?
– Да нет, я вообще не охоч до купания в московских водоемах, просто здесь девки часто загорают с голыми сиськами.
– Ты что же, вуайерист?
– Нет, конечно, но на голых девок смотреть люблю, я тебе больше скажу, ради этого я даже зимой в проруби купаюсь, голый.
– На русалок смотришь?
– Нет, я просто знаю людей, сектантов, вернее – это приверженцы языческих верований дохристианского периода Руси. У них есть такой обряд: и мужики, и девки нагишом купаются в проруби. Так я из-за этого тоже с ними в прорубь сигаю.
– Какие страсти ты мне рассказываешь.
– Да уж, страстями я не обделен.
– Я смотрю, Александр, ты живешь полной жизнью.
– Здесь левее, – предупредил Сенин, – еще раз налево, под мост и направо.
Теперь они ехали вдоль железнодорожной насыпи, на вершине которой мчался поезд, сопровождаемый шлейфом из разноцветной листвы.
– А ничего таратайка, – похвалил Сенин, – шустрая. Здесь вот тормози.
Ислам остановился. Сенин показал на пустырь, лежащий в стороне от дороги.
– Пошли, – предложил он, – разомнем ноги.
Указанная территория была изрядно захламлена строительным мусором, но за пустырем действительно возводились жилые дома.
– Сколько здесь? – спросил Караев.
– Больше гектара.
– Что-то мне это напоминает из мифологии.
– Из какой? – поинтересовался Сенин, любитель кроссвордов, – сейчас мы это враз установим.
– Из древнегреческой, только там два слова, первая буква А.
– Авгиевы конюшни, – выдал довольный Сенин.
– Вот именно, ты знаешь, сколько денег понадобится, чтобы вывезти весь этот мусор? Я не Геракл, да и реки поблизости не наблюдается.
– Ну бомжей нагнать сюда, – неуверенно пробормотал Сенин.
– Ты шутишь, если бы бомжи могли работать, они не были бы таковыми.
– Ну не знаю, товар, как говорится, лицом – тебе решать.
– Скидка нужна, – заявил Караев, – на уборку территорий, скидка, соизмеримая с твоей долей.
– Вопрос сформулирован, осталось довести до другой договаривающейся стороны, – констатировал Сенин, – уже кое-что.
– Привычка, – сказал Сенин, – тридцать пять лет трудового стажа. Если мне куда-то надо – десять раз за ночь проснусь, чтобы взглянуть на часы. Слушай, откуда в тебе столько силы, с виду такой субтильный?
Сенин поморщился, выдернув руку.
– Извини. Ну что, едем?
– На чем?
– А вот, – Караев указал на серебристый автомобильчик, стоявший у подъезда.
– Это что за таратайка такая, – удивился Сенин, – а где благородный «мазерати»?
– В гараже.
– Может, лучше на нем поедем? – предложил Сенин. – Встречают-то по одежке.
– Мы, товарищ, не в то место едем, где по одежке встречают, вернее, мы едем туда, где хорошо выглядеть – значит раздражать людей и вызывать нездоровые эмоции.
– Спорить не стану, – заявил Сенин, – мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай.
– А чем тебе не нравится этот благородный экипаж?
Автомобиль, о котором шла речь, назывался «тальбо».
Это была старая смешная автомашина, купленная Караевым во время тотального дефицита. Содержание ее обходилось Исламу довольно дорого, так как поиск любой запчасти превращался в проблему, а ломалась она довольно часто. Буквально сразу же после покупки мотор ее потребовал капитального ремонта. Ислам загнал ее в опытную мастерскую одного НИИ, где умельцы пообещали перебрать двигатель за две недели. И действительно, мотор сняли и разобрали за два дня, но после этого, автомобиль простоял там полтора года.
К тому времени Ислам уже ездил на другой машине. Отремонтированный автомобиль Ислам продал знакомому. Тот сразу же запорол двигатель и попросил у Ислама помощи в ремонте. Но совестливый Ислам вернул ему деньги. После этого «тальбо» простоял еще пару лет на приколе, пока Ислам в приступе ностальгии вновь не взялся его восстанавливать. Поскольку авто к этому времени успел подгнить, пришлось основательно проварить всю жестянку, покрасить. На все это ушла сумма, сопоставимая с ценой хороших «жигулей». Кроме того, Ислам нашел человека, который подвизался на том, что привозил из Европы запчасти для машин, снятых с производства. Детали эти он изыскивал на автомобильных свалках.
Для «тальбо» этот человек привез целый мотор. Понятно, что с автомобилем, потребовавшим таких вложений, было жаль расставаться. К тому же поездки на старом авто вырабатывали столько адреналина в крови. Почти как в «Трех товарищах» Ремарка. Любой водитель, даже самый последний «чайник» считал своим долгом обогнать, подрезать, посигналить, требуя уступить дорогу. И это невзирая на то, что «тальбо» двигался с такой же скоростью, как и все остальные автомобили. Иногда дело доходило до разборок. Поэтому Ислам продолжал ездить на нем, приводя в качестве примера английскую королеву, которую возили на автомобиле сорок шестого года выпуска. По сравнению с ним, «тальбо» Ислама был просто юнцом, ему было всего тринадцать лет. О том, что королева ездила на «роллс-ройсе», Ислам обычно не договаривал.
– Подтолкнуть не надо? – участливо поинтересовался Сенин, наблюдая, как Ислам садится в авто.
– Нет, она сама ездит, – заверил Ислам, – но если тебя что-то смущает, ты можешь поехать на метро, встретимся на месте.
– Да нет, ничего, это я так в порядке обмена мнений, – сказал Сенин и быстро сел в машину.
День выдался теплый. Прозрачный воздух был пронизан солнечными лучами, и если бы не голые деревья и облетевшая листва под ногами, можно было подумать, что дело идет к весне. Чтобы не терять времени в центре с его автомобильными пробками, решили ехать по МКАД, а затем вновь завернуть в Москву. Однако быстро все же не получилось, Ислам упустил из виду, что на окружной дороге как раз началась реконструкция, из-за этого во многих местах проезжая часть была сужена, так что пробок избежать не удалось. Ехали медленно, порой просто стояли, в ожидании, когда какой-нибудь грейдер не уберется с дороги.
Между тем Сенин продолжал убеждать Ислама в целесообразности предлагаемого им проекта.
– Ты пойми, – говорил он, – будущее за владельцами торговых площадей; когда Запад убедится в том, что в Россию можно без опаски вкладывать деньги, сюда придут акулы капитализма и тогда вся наша торговля накроется медным тазом. Потому что они с их колоссальными объемами дадут такие низкие цены, что наши разорятся, они задавят демпингом. Пойми, Страну Советов не ждет ничего хорошего, в области технологий мы давно и безнадежно отстали, я не имею в виду космос и войну – это другая песня. Все, кто сейчас производит отечественные товары, обречены на вымирание, как мамонты, и ничего с этим не поделаешь – эволюция. Они еще держатся за счет высоких таможенных барьеров и страха иностранных компаний перед непредсказуемой Россией. Единственная область, в которой мы еще можем составить конкуренцию, не считая природных ресурсов, – это отечественные продукты питания – не любит наш народ ихнюю химическую колбасу, телевизоры любит, а колбасу нет. Поэтому, друг мой, в недалеком будущем уверенность в завтрашнем дне будут чувствовать только владельцы торговых площадей. Потому что Москва не резиновая.
– Александр, ты не хочешь пойти ко мне менеджером работать, – спросил шутливо Ислам, – больно убедительно ты впариваешь свой товар.
– Я никогда не позволю себе что-то впарить, – обиделся Сенин, – это данность, в которую вы, бизнесмены, не хотите верить.
– Извини, – сказал Ислам, – я неудачно пошутил.
– Пустое, – ответил Сенин, – у меня такой характер. Я редко на что-то обижаюсь. Тем более в бизнесе.
– Это правильно, – согласился Ислам, – мы сворачивать скоро будем?
– Следующая эстакада наша, – сказал Сенин.
В указанном месте Караев взял вправо, в сторону области, затем по мосту проехал над магистралью, перпендикулярно уходившей от кольцевой автодороги, и, развернувшись, направился в Москву. Окрест лежали поля, на которых зеленела молодая поросль.
– Так странно в конце ноября видеть зеленое поле, – заметил Ислам.
– Это озимые, – подумав, сообщил Сенин.
Проехали пост ГАИ, инспектор, что-то втолковывающий нерадивому водителю, проводил их удивленным взглядом.
– Удивительное дело, – заметил Сенин, – хоть я и не за рулем, а все равно, внутренне подбираюсь при виде гаишника.
– Это генетический страх перед человеком в форме, – пояснил Ислам, – он присущ людям, живущим в тоталитарном обществе. Марек Хласко говорил, что если ему встречался полицейский, он даже сходил с тротуара на мостовую, причем происходило это уже в эмиграции, в Америке, где, как известно, общество самое что ни на есть демократическое.
– Марек Хласко – это кто?– поинтересовался Сенин.
– Польский писатель, полудиссидент, вроде нашего Довлатова.
– Здесь, сейчас будет направо, – сказал Сенин, – через лесопарк проедем.
Ислам повернул в указанном месте, и через сотню метров они оказались в натуральном лесу, дорога описала кривую и вывела к озеру, с островом посередине.
– Жалко, что сейчас не лето, – произнес Сенин.
– А то что, искупался бы?
– Да нет, я вообще не охоч до купания в московских водоемах, просто здесь девки часто загорают с голыми сиськами.
– Ты что же, вуайерист?
– Нет, конечно, но на голых девок смотреть люблю, я тебе больше скажу, ради этого я даже зимой в проруби купаюсь, голый.
– На русалок смотришь?
– Нет, я просто знаю людей, сектантов, вернее – это приверженцы языческих верований дохристианского периода Руси. У них есть такой обряд: и мужики, и девки нагишом купаются в проруби. Так я из-за этого тоже с ними в прорубь сигаю.
– Какие страсти ты мне рассказываешь.
– Да уж, страстями я не обделен.
– Я смотрю, Александр, ты живешь полной жизнью.
– Здесь левее, – предупредил Сенин, – еще раз налево, под мост и направо.
Теперь они ехали вдоль железнодорожной насыпи, на вершине которой мчался поезд, сопровождаемый шлейфом из разноцветной листвы.
– А ничего таратайка, – похвалил Сенин, – шустрая. Здесь вот тормози.
Ислам остановился. Сенин показал на пустырь, лежащий в стороне от дороги.
– Пошли, – предложил он, – разомнем ноги.
Указанная территория была изрядно захламлена строительным мусором, но за пустырем действительно возводились жилые дома.
– Сколько здесь? – спросил Караев.
– Больше гектара.
– Что-то мне это напоминает из мифологии.
– Из какой? – поинтересовался Сенин, любитель кроссвордов, – сейчас мы это враз установим.
– Из древнегреческой, только там два слова, первая буква А.
– Авгиевы конюшни, – выдал довольный Сенин.
– Вот именно, ты знаешь, сколько денег понадобится, чтобы вывезти весь этот мусор? Я не Геракл, да и реки поблизости не наблюдается.
– Ну бомжей нагнать сюда, – неуверенно пробормотал Сенин.
– Ты шутишь, если бы бомжи могли работать, они не были бы таковыми.
– Ну не знаю, товар, как говорится, лицом – тебе решать.
– Скидка нужна, – заявил Караев, – на уборку территорий, скидка, соизмеримая с твоей долей.
– Вопрос сформулирован, осталось довести до другой договаривающейся стороны, – констатировал Сенин, – уже кое-что.
Возвращение блудного попугая
Голос в телефонной трубке произнес:
– Здравствуйте, это Маша.
– Я узнал. Здравствуй. Как дела?
– Узнали, я очень рада, дела ничего. Можно я приеду к вам, только не задавайте глупых вопросов, типа – зачем.
– Хорошо, не буду, только ты без вопросов объясни цель своего визита.
– Я забыла у вас свои вещи, хочу забрать.
– Чтобы забрать вещи, надо их сначала привезти, что-то я не припоминаю, чтобы ты ко мне с вещами приезжала.
– Я имею в виду свою одежду: шорты, майку, я в них убиралась.
– Ну что с тобой делать, приезжай как-нибудь.
Через несколько минут после этого разговора в дверь позвонили. Удивленный Ислам отпер дверь и увидел на пороге Машу, она была накрашена, и от этого казалась вульгарной. Губы ее кривила обычная усмешка.
– Однако быстро ты обернулась, – заметил Ислам.
– Вы же сами сказали приезжай. А я снизу звонила.
– Знаешь анекдот про Насреддина, как он стоял у своей ограды и вдруг увидел проезжающего мимо всадника, который поздоровался с ним. В ответ Насреддин в лучших традициях восточного гостеприимства пригласил его спешиться и отдохнуть в его доме. Путник же, вместо того чтобы, как принято там же, на Востоке, поблагодарить и отказаться, тут же соскочил с коня и спросил: «Куда мне привязать свою лошадь?» «К моему слишком длинному языку», – ответил смущенный Насреддин.
– Намек не поняла, – заявила Маша. Она стянула с себя курточку, прошла в ванную стала мыть руки.
– Двадцать лет назад девушки были более догадливы, – сказал Караев, – и более обидчивы,
– Мне все равно, какие были девушки в ваше время, – невозмутимо произнесла Маша, – наше поколение делает что хочет, и я считаю это правильным, у нас нет комплексов.
Она вытерла руки и прижалась к Исламу.
– Кажется, мы расстались, – осторожно заметил Ислам.
– Ну и что, долгие проводы – короткие встречи.
– Ну и где же твои вещи, разрешите полюбопытствовать?
– Слушайте, не будьте занудой, у меня нет привычки разбрасываться своими вещами. Мне нужен был повод, вот и все.
Обезоруженный ее искренностью, Ислам только усмехнулся. Он мягко отстранил девушку, пошел в гостиную и сел в кресло. Маша последовала за ним.
– Ну, что скажете? – спросила она. – Я жду приговора суда.
– Повинную голову меч не сечет, – ответил Ислам.
– Знаете, какое ваше качество мне больше всего нравится? Мудрость!
– Обойдемся без лести, садись.
Маша подошла и села к нему на колени.
– Не сюда, на диван, – сказал Ислам, с трудом сдерживая улыбку.
– Вы же не уточняли, куда именно я должна сесть, – пояснила Маша. Она пересела на диван.
– Ну, – спросил Ислам, – что делать будем?
– Хотите, я вас в шахматы обыграю, – предложила Маша.
Ислам покачал головой.
– Почему?
Ислам пожал плечами.
– Боитесь?
Ислам утвердительно кивнул.
– Вот как я вас запугала, ну, а все-таки, почему не хотите?
– Текилы нет.
– А при чем здесь текила?
– Ты же сама говорила, шахматы, текила и секс. Короткая у тебя память.
– Действительно… Блин, сама не помню, что говорила. А скажите, хорошее название для фильма – «Шахматы, секс и текила». Прямо как «Карты, деньги, два ствола». Или «Хороший, плохой, злой».
– «Огонь, вода и медные трубы», – подсказал Ислам.
– А это чей фильм, че-то я не помню?
– Советский, сказка такая есть.
– Слушайте, Совдепия вам прям покоя не дает.
– Не Совдепия – память.
– Ну если про память, тогда расскажите мне, что было дальше с вашим другом и той армянкой?
– А ничего не было, они расстались.
– Ас вами было что-нибудь подобное тем летом?
– Было, но почему ты сказала – тем летом?
– Это же было последнее лето перед армией, а после армии вы сразу приехали в Москву.
– Я все время забываю, что ты экономист, дока по части расчетов. Действительно, это было последнее лето.
– Расскажете?
– Если ты придумаешь для него название.
– Интересно, откуда же я знаю, про что вы будете рассказывать, хотя что тут думать – он так и должен называться: «Последнее лето юности».
– Быть посему, – согласился Караев и немедленно приступил к рассказу.
– Здравствуйте, это Маша.
– Я узнал. Здравствуй. Как дела?
– Узнали, я очень рада, дела ничего. Можно я приеду к вам, только не задавайте глупых вопросов, типа – зачем.
– Хорошо, не буду, только ты без вопросов объясни цель своего визита.
– Я забыла у вас свои вещи, хочу забрать.
– Чтобы забрать вещи, надо их сначала привезти, что-то я не припоминаю, чтобы ты ко мне с вещами приезжала.
– Я имею в виду свою одежду: шорты, майку, я в них убиралась.
– Ну что с тобой делать, приезжай как-нибудь.
Через несколько минут после этого разговора в дверь позвонили. Удивленный Ислам отпер дверь и увидел на пороге Машу, она была накрашена, и от этого казалась вульгарной. Губы ее кривила обычная усмешка.
– Однако быстро ты обернулась, – заметил Ислам.
– Вы же сами сказали приезжай. А я снизу звонила.
– Знаешь анекдот про Насреддина, как он стоял у своей ограды и вдруг увидел проезжающего мимо всадника, который поздоровался с ним. В ответ Насреддин в лучших традициях восточного гостеприимства пригласил его спешиться и отдохнуть в его доме. Путник же, вместо того чтобы, как принято там же, на Востоке, поблагодарить и отказаться, тут же соскочил с коня и спросил: «Куда мне привязать свою лошадь?» «К моему слишком длинному языку», – ответил смущенный Насреддин.
– Намек не поняла, – заявила Маша. Она стянула с себя курточку, прошла в ванную стала мыть руки.
– Двадцать лет назад девушки были более догадливы, – сказал Караев, – и более обидчивы,
– Мне все равно, какие были девушки в ваше время, – невозмутимо произнесла Маша, – наше поколение делает что хочет, и я считаю это правильным, у нас нет комплексов.
Она вытерла руки и прижалась к Исламу.
– Кажется, мы расстались, – осторожно заметил Ислам.
– Ну и что, долгие проводы – короткие встречи.
– Ну и где же твои вещи, разрешите полюбопытствовать?
– Слушайте, не будьте занудой, у меня нет привычки разбрасываться своими вещами. Мне нужен был повод, вот и все.
Обезоруженный ее искренностью, Ислам только усмехнулся. Он мягко отстранил девушку, пошел в гостиную и сел в кресло. Маша последовала за ним.
– Ну, что скажете? – спросила она. – Я жду приговора суда.
– Повинную голову меч не сечет, – ответил Ислам.
– Знаете, какое ваше качество мне больше всего нравится? Мудрость!
– Обойдемся без лести, садись.
Маша подошла и села к нему на колени.
– Не сюда, на диван, – сказал Ислам, с трудом сдерживая улыбку.
– Вы же не уточняли, куда именно я должна сесть, – пояснила Маша. Она пересела на диван.
– Ну, – спросил Ислам, – что делать будем?
– Хотите, я вас в шахматы обыграю, – предложила Маша.
Ислам покачал головой.
– Почему?
Ислам пожал плечами.
– Боитесь?
Ислам утвердительно кивнул.
– Вот как я вас запугала, ну, а все-таки, почему не хотите?
– Текилы нет.
– А при чем здесь текила?
– Ты же сама говорила, шахматы, текила и секс. Короткая у тебя память.
– Действительно… Блин, сама не помню, что говорила. А скажите, хорошее название для фильма – «Шахматы, секс и текила». Прямо как «Карты, деньги, два ствола». Или «Хороший, плохой, злой».
– «Огонь, вода и медные трубы», – подсказал Ислам.
– А это чей фильм, че-то я не помню?
– Советский, сказка такая есть.
– Слушайте, Совдепия вам прям покоя не дает.
– Не Совдепия – память.
– Ну если про память, тогда расскажите мне, что было дальше с вашим другом и той армянкой?
– А ничего не было, они расстались.
– Ас вами было что-нибудь подобное тем летом?
– Было, но почему ты сказала – тем летом?
– Это же было последнее лето перед армией, а после армии вы сразу приехали в Москву.
– Я все время забываю, что ты экономист, дока по части расчетов. Действительно, это было последнее лето.
– Расскажете?
– Если ты придумаешь для него название.
– Интересно, откуда же я знаю, про что вы будете рассказывать, хотя что тут думать – он так и должен называться: «Последнее лето юности».
– Быть посему, – согласился Караев и немедленно приступил к рассказу.
Последнее лето юности
– Вскоре после описанных мною событий в общежитии начался ремонт. В связи с этим учебный год свернули раньше времени, а нас распустили на каникулы. Господи, какое чудное, давно забытое слово. Все разъехались по домам, а я остался, потому что должен был сдавать выпускные экзамены…
…Жил Ислам теперь в спортзале, куда переселили всех оставшихся в училище. Ему предстояло париться в жарком и пыльном городе еще неделю. В спортзале, где одновременно находилось около полусотни человек, стоял жуткий запах потных тел и грязных носков – проветривать помещение не было никакой возможности, поскольку окна, во избежание битья стекол мячами, были заколочены деревянными рейками. Вплоть до сдачи экзаменов Ислам каждое утро уезжал на винзавод и возвращался в общежитие вечером, усталый настолько, что мгновенно засыпал, уже ни на что не обращая внимания. После защиты диплома всей группой скинулись по три рубля (было их человек десять) и пошли в закусочную. Заказали шашлыки, по кружке пива и бутылку водки, одну на всех, но поскольку разливал все время Добродеев, большая часть досталась ему, ребятам он наливал символически, поэтому пришлось взять еще по одной кружке пива. Для Ислама, в частности, этого вообщем-то оказалось достаточно, чтобы реальность оказалась легкой и несколько размытой. Прощаясь, Добродеев прослезился, всех по очереди обнял и напутствовал следующими словами: «Парни, – сказал он, – вы вступаете в новую жизнь самостоятельно, а это большая ответственность. Раньше вам все до фени было: что хотели, то и делали, за все ваши родители отвечали. Теперь вы полноценные члены общества, у вас есть специальность, по которой вы можете работать и получать зарплату, а это уже, ребятки, другое совсем. Мальчик, получающий зарплату, уже не мальчик, он мужчина. Вы уже имеете полное право попить пивка после работы, да что там пивка, жениться можете и не дрочить больше. Ну и мастера не забывайте своего, с получки берете пузырь и ко мне, в ПТУ. – Добродеев радостно оскалился, показав свои крупные, редкие зубы и, хлопнув по плечу стоящего рядом старосту, добавил: – Не ссы, Васька, я шучу, имейте в виду, если будут трудности, заходите, чем смогу, помогу».
…Жил Ислам теперь в спортзале, куда переселили всех оставшихся в училище. Ему предстояло париться в жарком и пыльном городе еще неделю. В спортзале, где одновременно находилось около полусотни человек, стоял жуткий запах потных тел и грязных носков – проветривать помещение не было никакой возможности, поскольку окна, во избежание битья стекол мячами, были заколочены деревянными рейками. Вплоть до сдачи экзаменов Ислам каждое утро уезжал на винзавод и возвращался в общежитие вечером, усталый настолько, что мгновенно засыпал, уже ни на что не обращая внимания. После защиты диплома всей группой скинулись по три рубля (было их человек десять) и пошли в закусочную. Заказали шашлыки, по кружке пива и бутылку водки, одну на всех, но поскольку разливал все время Добродеев, большая часть досталась ему, ребятам он наливал символически, поэтому пришлось взять еще по одной кружке пива. Для Ислама, в частности, этого вообщем-то оказалось достаточно, чтобы реальность оказалась легкой и несколько размытой. Прощаясь, Добродеев прослезился, всех по очереди обнял и напутствовал следующими словами: «Парни, – сказал он, – вы вступаете в новую жизнь самостоятельно, а это большая ответственность. Раньше вам все до фени было: что хотели, то и делали, за все ваши родители отвечали. Теперь вы полноценные члены общества, у вас есть специальность, по которой вы можете работать и получать зарплату, а это уже, ребятки, другое совсем. Мальчик, получающий зарплату, уже не мальчик, он мужчина. Вы уже имеете полное право попить пивка после работы, да что там пивка, жениться можете и не дрочить больше. Ну и мастера не забывайте своего, с получки берете пузырь и ко мне, в ПТУ. – Добродеев радостно оскалился, показав свои крупные, редкие зубы и, хлопнув по плечу стоящего рядом старосту, добавил: – Не ссы, Васька, я шучу, имейте в виду, если будут трудности, заходите, чем смогу, помогу».