Не иначе как «третий круг»? Откуда? И чей?

Во все времена и во всех странах наступают моменты, когда враждующие партии и группы, разные нации и даже секты, люди разных верований сплачиваются, а вожди публично обращаются к «любимым» подданным: «Братья и сестры!» Причина проста и трагична: на пороге враг, который сильнее врага внутреннего. Эпидемия? Агрессия? Цунами? Мощная финансовая угроза? Залетевшая из космоса комета? Одним словом — беда. Избежать ее царь Соломон предложил так: лучше быть живым псом, чем мертвым львом. Откуда пришла сегодня смертельная опасность, которая заставила СМИтчиков протянуть друг другу руки?

Да вы уже сами сообразили, но будете при этом правы: Интернет!

Не берусь профессионально говорить о последствиях всеобщей компьютеризации, так испугавшей моих коллег: дилетантских знаний явно недостаточно. Впрочем, этих знаний, подозреваю, нет и у руководителей СМИ. Вспоминаю старый анекдот:

«Скажите, сколько будет, если к половине прибавить вторую?» — «Точно сказать не могу, но интуитивно чувствую, что будет литр!» И все мы почувствовали: трудно будет средствам массовой информации. Вместо газет, радио и телевидения придет Интернет, который заменит все! Он даст людям несравненно больше информации, удовольствия и пищи для размышления, причем независимо от места проживания, пола и возраста, национальности и верования, политических взглядов, да еще поверх границ. Царский ассортимент: знания, чувства, информация международных агентств, которые знают о нас больше, чем мы сами о себе. Она быстрее и полнее, чем отполированная цензурой и отобранная редакторами СМИ. Кому и зачем эти СМИ будут нужны?

То, что получится «литр», они сообразили на подсознательном уровне, без дискуссий в печати и в Думе. Ах, будет не сегодня, а послезавтра? Уважили нас, успокоили. Позавчера мы не знали, что можно клонировать живое существо, в том числе человека, что одна клетка может продлить жизнь индивидуума на пятьдесят — сто лет, сегодня знаем.

Более того: компьютеры уже сейчас дают возможность людям не только общаться, но и отдыхать от себе подобных (уходить в себя). В России (я читал) полтора миллиона детей и взрослых, уединившись, вдохновенно играют с «живыми» тамагучи, забыв о мамах и папах, сыновьях и дочерях, о политике, выборах, войнах, не думая о тяготах реальной жизни: что они для жизни, что жизнь для них? Совершенно иное содержание жизни, другая философия существования. Что значит для наших «игроков» реальность, если им важно накормить тамагучи, уложить спать, пробудить, вылечить, позабавить и самому позабавиться, и похоронить, если не воскресить, испытав натуральные горе и радость.

Заканчивается XX век, а что будет в следующем, ЕМУ непостижимо, как говорил покойный блистательный фотокор Яша Рюмкин. Одновременно быть вместе со всеми и в одиночестве — внедряться в виртуальную жизнь, общаться с тамагучи, эльфами, колдунами, прочей нечестью и тут же смотреть «Что? Где? Когда?» такого удовольствия СМИтчики пока нам подарить не могут. Известный академик-компьютерщик Митрохин, выступая по телевидению, печально признал, что всеобщая компьютеризация грозит человечеству всеобщей дебилизацией (от слова «дебил»).

Задержать приход Интернета можно, отменить — никогда. Прогресс не остановим, он прет, как амок. Пытались запретить кибернетику, атомную энергию, клонирование (чего только не запрещали!), наконец поняли: не изобретения опасны, а люди, его применяющие, то ли во вред, то ли во благо. На сей банальной констатации поставим точку.

Чуть не забыл: наше российское общество чаще страдало не от приобретений, а от потерь. Едва не потеряли кино, театры (особенно оперу), почти полностью утратили интерес к классической литературе (и это в России, самой читающей стране в мире!), ударились в самые пошлые детективы. Вот, кажется, одумались: неужто мужик домой с базара опять Некрасова да Пушкина понес? Не погорячился ли я?

* * *

Рецепта, как выйти из положения, от меня не ждите. Мог бы предложить со свечкой в церковь сходить, помолиться «во здравие», но атеист я: таким родился, таким помру. Послушайте, однако, на посошок небольшую историю. Рассказал ее в моем присутствии замечательный писатель-философ Владимир Федорович Тендряков.

В начале 70-х годов он как-то поздним вечером возвращался с дачи в Пахре домой в Москву. Шел проливной дождь. На обочине шоссе вдруг увидел мужчину, женщину и ребенка, они голосовали. Тендряков, сидя за рулем собственной старенькой «Волги» (еще с оленем на капоте), остановился, предложил путникам сесть в кабину. Без слов довез до первой станции метро. Выходя из машины, мужчина протянул водителю смятые в кулаке рубли. Владимир Федорович сказал: я денег не беру. Как так, удивился мужчина, ведь вы сделали нам добро. Ну и что, ответ-ил Тендряков, я сделал вам добро, а вы сделаете добро другим, а те третьим. Семья на шаг отошла от «Волги», и мужчина, подтолкнув рукой женщину, показал глазами на водителя и отчетливо произнес: «Баптист».

Вот, собственно, и вся история.

Теперь, если не трудно, еще раз вернитесь к заголовку моего материала. И подумайте на досуге.

Независимая газета. 1998, 15 апреля

Ляп

Открытое письмо коллеге, ставшему руководителем газеты

В одном из последних номеров весьма популярного издания я прочитал интервью с Вами. Выяснил, что Ваша концепция будущей газеты в острой конкурентной борьбе с претендентами дала Вам победу. Теперь Вы возглавите обновленную редакцию. О концепции говорится Вами смутно и общими словами: газета будет служить читателю (а кому еще, пингвинам?), останется, как и была, общественно-политической. Не густо. Но одна фраза меня просто ошарашила. Я мог бы, узнав Ваш рабочий телефон, частным образом разрешить свое недоумение. Но понял нечто важное, что и заставляет меня прибегнуть к публичности.

Надеюсь, Вы понимаете, почему я так тщательно оберегаю Вашу фамилию и название газеты, тем более что меня знаете: и Вас я не боюсь, и Ваше новое руководство тоже. Так или иначе, но с читателем объясниться обязан. Две причины сдерживают меня и делают героя повествования анонимным: во-первых, такое понятие, как корпоративность, а именно, святое правило ругать и, тем более, хвалить коллег надо в глаза и в своем профессиональном кругу, а уж если прилюдно, то без «домашнего адреса»; во-вторых, я не считаю себя вправе поучать коллегу и «держать за руки», то есть мешать ему думать и поступать, как он полагает нужным. Теперь, провозгласив спич на тему о свободе личности, вернусь к новому редактору газеты.

Итак, прочитав интервью, я увидел: Вы, вольно или невольно, обнажили своей концепцией тревожную тенденцию современной журналистики, тронув не только лично мой профессиональный интерес, но интерес общественный. На вопрос корреспондента издания о будущем газеты Вы заявили с академической убежденностью, что газета, как бы ни была Вами построена, первой (я понял: и главной) ее основой будет не мысль, а факт; и еще добавили к сказанному, что именно из этого и будете Вы исходить.

Я просто глазам своим не поверил. Как Вас прикажете понимать, тем более что чуть ниже Вы бесстрастно говорите: наша газета будет традиционно ориентироваться на «образованного, думающего человека, которого она давно потеряла. Получается, после такой «потери» долгие годы прежняя и славная газета на идиотов работала?

Здесь что-то у Вас не стыкуется.

Если Вы намерены кормить читателя в новой газете фактами, а не мыслями, зачем нужен Вам читатель «думающий»? Он одними фактами не насытится. Мне неловко читать Вам лекцию, как я читаю сегодня студентам (Вы давно уже не юноша), но напомнить общеизвестное Вам и даже себе обязан: информация всегда была, есть и будет хлебом журналистики. Нет, не заставить нынешнего умного читателя перебиваться «с хлеба на воду». Ему необходима к хлебу нормальная еда. Напомнить Вам те журналистские «продукты», к которым и прикладывается «хлеб»-информация? Вы сами проработали в нескольких центральных и авторитетных газетах, а потому, конечно, знаете: там и при Вас мысль превалировала над информацией. И сегодня эти газеты, не изменяя собственные принципы, выживают и (будем надеяться) еще поживут. А главное: не потеряют лица. Может, и Вам, как всем журналистам, о собственном лице стоит задумываться.

Можно ли забыть золотую россыпь журналистких имен, обеспечивших интеллектуальное превосходство российской журналистике, которая даже не снилась никому в мире. Где еще газетчики отличаются информационностью, молясь на бога по имени факт? Не в России. Зачем в таком случае нам туда глядеть, если на себя посмотреть не препротивно?

С нескрываемой печалью я констатирую: иные газеты действительно утрачивают свое главное предназначение: будить читательскую мысль (не мною эти слова впервые были сказаны) и не усыплять ее. Цель эта достигалась газетами с помощью осмысления и анализа фактов. Напомню, чтоб не забывали, славные журналистские жанры, которые когда-то были на вооружении отечественных аналитиков, «писателей в газетах»: проблемные очерки, фельетоны, статьи, памфлеты, исследования, расследования, экономические обзоры, общественно-политические диалоги. Да еще, вспомните, в зацензуренные времена, когда глоток свежего воздуха читатели искали в немногих газетах да в «Новом мире» и находили. Именно так все мы (Вы тоже!) тогда дышали и мыслили. А что Вы сегодня предлагаете? Факты? Пренебречь пушкинским нетленным: «Я жить хочу, чтобы мыслить и страдать».

Устарело все то, о чем я вспомнил, изжило себя? На помойку? Даешь факты: свалился рубль и трещит вся экономика, некий голый министр в сауне с голыми дамами, а еще какой-то банкир жену «лишнюю» себе у известного актера прикупил, шахтеры лупят касками об асфальт и перекрывают рельсы, а где-то маньяк человека зажарил и с горчичкой не без удовольствия съел! Зачем Вам новую газету втягивать в конкурентную борьбу с аналогичными газетами во имя выживания (о чем однажды мною написано, но не грех повторить), публикуя жареное, пареное, соленое: кто кого перекричит, переперчит, переобличит, перекомпроматит, переобвинит, к тому еще, как правило, бездоказательно и даже без осмысления происходящего. «Там факты (похожие на доносы) правят бал, тра-та та-там!», олицетворяя тотальную погоню за ведьмами. А ведьм, заметьте, меньше не становится: не в них суть. В чем тогда?

Как много страшных и «горячих» фактов, а кто будет делать выводы? Вы предлагаете читателю самому это делать? Правильно я Вас понимаю? С искренним почтением отношусь я к читателю именно потому, что он вместе с нами хочет обсуждать факты (не во имя примитивного «заморить червячка», а во имя серьезного размышления: что происходит в нашем обществе). Вы же пытаетесь утолить познавательный и духовный голод читателя информацией (пусть даже небезынтересной), а следует искать причины явления. Вот где, собственно говоря, мы с Вами и оказываемся по разные стороны журналистской баррикады. Одни хотят кормить читателя фактами, которые он сам давно знает, другие предлагают совместный поиск причин, без понимания которых нельзя ответить на кардинальный вопрос общества и времени: что делать дальше? Можно ли без мыслей найти и причины, и ответы? Полагаю, что невозможно, и никто ничего не подскажет: ни мы с Вами, ни Бог, ни гений-одиночка. Уповать можно только на коллективный разум.

Давайте обсудим еще одно важное обстоятельство: если Вы провороните момент читательского пресыщения «чернухой», «порнухой», «обвинухой», «развлекухой», тут и придет конец Вашей новой газете и всем средствам массовой информации. Лично мне все это давно обрыдло. Предчувствую, что и «газетных тонн глотатель» тоже изголодался по той журналистике, которая помогает думать и искать ответы на самые насущные вопросы современности. Да зачем «предчувствовать»: Вы сами это отлично понимаете, но как амока, Вас несет (и многих из нас) подлая стихия. Еще раз внимательно прочитайте короткие интервью с изве-стными и уважаемыми людьми, опубликованные рядом с Вашим.

Еще одно попутное замечание: когда мы занимаемся со студентами, будущими журналистами, я прошу их, готовя интервью, задавать герою вопросы, на которые невозможно ответить «да» или «нет»: «Вы согласны с решением Думы?» или: «Вам нравится нынешняя эстрада?», «Хотите ли вы возвращения Советской власти?», ответ будет лаконичным и не может быть другим. Хотя бы так спросите, советую я: почему вы согласны, хотите или вам не нравится? И герой ваш задумается, и в итоге вы оба будете удовлетворены ответом и вопросом. Как же не включить свои и чужие мозги в журналистскую работу? Любой наш с вами газетный материал должен быть осмыслен и мотивирован. На одних фактах далеко не уедешь.

Зачем Вас, столько лет проработавшего в центральной прессе, вдруг потянуло в обывательскую стихию, культом которой является именно факт? Не иначе, как черт попутал. В «Известиях», о чем Вы, конечно, знаете, работал Анатолий Аграновский, родивший крылатую фразу (часто мною цитированную), навсегда вписанную в устав чести и достоинства журналистов: «Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает».

А потому предлагать сегодня первое место факту, а не мысли, да еще в известной газете, — нонсенс. Вы предаете наш главный лозунг, едва явившись Главным в обновляемую газету. Неужто она нужна Вам, чтоб опускаться до обывательского уровня, вместо того чтобы помочь читателю подняться до осмысления реальности? Нет, не скажу Вам: Бог в помощь, не возьму грех на свою душу.

Когда-то (если память мне не изменяет) я дал Вам рекомендацию в Союз журналистов, но Вы, благополучно принятый, так и не стали им (чего я искренне желал). Ваша фамилия мне иногда попадалась на газетных полосах, но потом вдруг ушла на последнюю страничку (зато ежедневно!): в список членов редколлегий. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь — каждому своя норка и свои мышки: как я понимаю, Вы утратили журналистскую практику и сменили амплуа, превратившись в организатора. Таких много вокруг. То ли профессионально не сложились, то ли по иным причинам, но «когдавшие» уходят. Куда? Куда ж еще, если не руководить своими бывшими коллегами, став чиновниками от литературы. Были же когда-то «генералы от кавалерии», а нынче — от искусства, от культуры, от политики, от экономики, от юриспруденции. Вам выпала нелегкая судьба стать чиновником «от журналистики». Именно такие, как Вы, разрабатывают стратегию, тактику, рисуют макеты журналов и газет, сочиняют концепции (что естественно и даже нормально), но при этом еще утверждают свое право диктовать «нормы» профессионалам разных мастей: политикам, драматургам, экономистам, изобретателям, юристам. Журналистам, к примеру: когда им следует веселить читателя, когда пугать, а если потребуется — иногда будить мыслью. А когда это нужно «кому надо», то помочь читателю уснуть в летаргическом сне. Не кажется ли Вам, что Ваша идея видеть прежде всего факты без возможности размышлять над ними, как нельзя лучше укладывается в ныне входящую в моду политику торжества общественного безмыслия и, стало быть, сопутствующего ему безмолвствия? Вы не думали об этом когда-либо?

Какое счастье, что мне от Вас ничего не надо: ни работы, ни денег, ни общения. Как говорится, за державу обидно: за журналистов, коллег по цеху, а главное, за будущего многострадального читателя «Литературной газеты». Неужели Вы, давая интервью и будучи человеком неглупым и опытным, элементарно ляпнули, то что называется В. Далем «говорить, что глупо»?

Тогда прошу читателя полагать мою публикацию первой рекламой Вашей будущей газеты. И последнее: если Вы узнали себя и хотите сатисфакции, я к Вашим услугам. Оружие выбирайте сами: шпага, публичный диспут, перо.

Вечерняя Москва. 1998, 11 сентября

Примечание.Это открытое письмо далеко не каждая газета решилась бы опубликовать: корпоративные интересы есть и в нашей среде, как в любой профессиональной. Но молчать в тряпочку — тоже не лучший пример солидарности. Не стоит обобщать, бывает и по другому: далеко не каждый повар ест грибную подливку к картофельным котлетам… особенно тот, который вообще не переваривает грибы. Не о каждом актере, художнике, поэте и прозаике и журналисте идет речь, иначе пришлось бы позакрывать «все» критические отделы журналов, публикующие профессиональную критику. О нет, корпоратив-ностью в моем случае не пахнет, а работает другой принцип: ворон ворону глаз не выклюет. Сегодня я — ему, завтра он — меня. Зачем испытывать судьбу, если мы не без греха?

Я написал материал, адресованный коллеге, и Главный «Вечерней Москвы» все же «клюнул» глаз другому Главному редак-тору, уверенный в том, что в делах профессиональных неприка-саемых не бывает. И коллеге урок, и мне, и вам, читатель, рикошетом. Я весьма благодарен настоящему газетчику. А мой «герой», кстати, не только мне не ответил, а сделал вид, что вообще не понимает, о ком идет речь в открытом письме. И лишь на одном «прокололся»: распорядился изъять из библиотеки редакции все экземпляры «Вечерки». «Стратег»!

Теперь со спокойной совестью (спокойной ли?) продолжим разговор о мотивах и мелодиях журналистики. Об одной из самых популярных дальше речь.

О чувстве юмора

БИТОЧКИ, ИЛИ «ЧТО НАША ЖИЗНЬ?»

Предлагаю две истории: печальные ли, юмористические ли — судите сами. Искренне недоумеваю, что произошло со мной, если столько лет я ни одной строки не написал об этих историях: полная амнезия! Получается так, что вы — мои первые читатели. Главного героя воспоминаний объявлю пока так: певец Кривченя. А в свидетели судьба избрала меня. Мне было в ту пору «уже» полных тринадцать, перешел в пятый класс и был вывезен родственниками из Москвы сначала в Тюмень, а через год в Красноярск, на этом и закончилась моя «одиссея», значит, можно поставить точку. Моя персона здесь вспомогательная, если пользоваться театральной терминологией.

Теперь представьте: военный 1942-й год, Красноярск, драматический театр, который в ту пору находился на главной улице города «имени Сталина». (После смерти вождя случилось переименование, и появилась «улица Мира»; острословы тут же стали говорить, что сначала «ходили по Сталину», а теперь «по миру пойдем».) Страшная война и опасность оккупации сняли «с якоря» тысячи людей, чтобы переправить их в Сибирь. В Красноярск «вакуировались» два театра, в том числе маститый Одесский (оперы и балета). Так и оказался в городе двадцатидвухлетний бас Кривченя, которого коллеги ласково окрестили Филей.

Городской драматический все еще «гонял» старый репертуар, и, пока обживутся приезжие актеры, благородно позволил им честно зарабатывать свой кусок хлеба. А я вместе со своими одноклассниками стал заядлым театралом, тем более что школьников пускали днем без билетов — на свободные места; а их было мало: местная интеллигенция и солдаты оказались главными зрителями. Многими часами солдаты маршировали по окраинным улицам города и нестройно (зато громко) пели: «Эх, комроты, даешь пулеметы, даешь батареи, чтобы было веселее!» Потом они исчезали, уступая кресла другим солдатам, и еще не скоро их официально назовут «сибирскими полками, своей жизнью спасшими Россию».

Как сейчас вижу: первый выход Фили в драматическом спектакле «Макбет». Зрелище было завораживающее. Молодой бас изображал мажордома, а по-нашему «крикуна». Он был одет в красочный костюм, сшитый из раскрашенной марли, а в руке держал посох и должен был появиться с правой стороны сцены (такую творческую задачу, как я понимаю, поставил перед Филей режиссер), ударить посохом об пол и пойти в левую сторону сцены, на всю дорогу растянув «крикуху»: «Прошу дорогих гостей к столу!» — и снова тяпнуть посохом. Теперь, следуя закону драматургии, я обязан взять паузу и держать ее, сколько хватит духа…

А вас, читатель, прошу пока перенестись на двадцать четыре года вперед: из Красноярска в Москву, в 1966. Мы попадаем в зал Малого театра, где коллеги и многочисленные любители театра провожают в последний путь замечательного актера Николая Мордвинова — народного СССР, лауреата Ленинской и нескольких Государственных премий. Для молодых читателей напомню только две роли Мордвинова в кино: Арбенина в «Маскараде» и Котовского (которого потом из революционного героя Гражданской войны перевели в разряд «бандитов»). Черно-красные ленты, задрапированные зеркала, а на сцене — гроб, утопающий в живых цветах. Абсолютная тишина переполненного зала. Здесь и я, работавший в ту пору спецкором «Комсомольской правды». Откуда-то доносится траурная мелодия, каждые пять минут меняется почетный караул. Скорбные и тихие слова прощания.

Вдруг вижу: выходит «мой» Филя! Я потерял его из вида сразу после красноярского бенефиса. Кривченя подходит вплотную к гробу и густым басом говорит: «Я хочу исполнить любимый романс моего незабвенного друга». Из-за кулис мягко и траурно звучат виолончель со скрипкой, и Филя, глядя прямо в лицо покойного друга, сочным басом начинает петь: «Мне грустно потому, что весело тебе…» И весь партер, давясь от смеха, уже лежит под креслами.

Теперь, помолясь, я возвращаюсь к «тому» Кривчене — он, как вы помните, остался на сцене драматического театра мажордомом в шикарном костюме из крашеной марли. Филя сделал три больших шага и произнес: «Прошу… (три шага) дорогих… (три шага) гостей… (три шага) к столу!» — и тут увидел, что еще не дошел до конца сцены. Тогда мажордом подумал секунду-две и добавил: «Будут… (три гигантских шага) биточки!!!»

И навсегда исчез со сцены этого театра, по крайней мере, в драматических ролях.

Вы улыбнулись? Значит, вам не изменяет чувство юмора. А публика сорок второго года — не шелохнулась. Стояла полная тишина: зал был голоден, и биточки на столе Макбета… Да что со мной, о чем я говорю, что объясняю? Если даже у людей сытых при их упоминании во рту возникает божественный вкус «котлеток»!

Добавить мне больше нечего. Смущает лишь одно обстоятельство: если Кривченя окажется москвичом, а не красноярцем и даже не одесситом, я все равно обязан в этих воспоминаниях их всех непременно воссоединить в нечто единое, как связана наша жизнь с ее прошлым, настоящим и будущим. Я открыл Энциклопедический словарь: «Солист Большого театра, народный артист СССР Кривченя Ал. Фил.» Неужто — дорогой «мой» Филя?!

Вы скажете: а мораль сей басни? Если хотите, извольте: мы умеем смеяться, когда душат слезы, и плакать, когда давимся от смеха. Не зря зоркий Мишель Монтень давным-давно заметил: «Дуя на пальцы, мы одновременно и студим их и согреваем в зависимости от того, чего хотим».

А чего мы, собственно говоря, хотим? Кроме биточков?

Огонек. 1998, ноябрь

Вечерняя Москва. 1998, июнь

Майские полежалки

Забавные истории изложу позже, а сначала «детский вопрос». Что разумному, стало быть, не глупому человеку предпочтительнее знать о себе: правду или ложь (во спасение)? Первый вариант вашего ответа попытаюсь угадать сразу: хрен не слаще редьки. Второй вариант может быть таким: правда сильнее лжи; но ложь тоже не слабее, тем более во спасение. А «третьих вариантов» — пруд пруди.

В одной палате со мной лежал работяга. Лет сорока пяти или меньше. Грузчик. Ему уже сделали операцию: отрезали почти весь кишечник: выпил какую-то гадость и сжег пищевод. Вывод из желудка сделали наружу и кормили беднягу через вороночку, которая торчала из живота. Больной сначала мучался, но руки на себя не наложил: к чему только ни привыкает человек. Жаль мужика, но кто виноват, если он сам себе устроил такую жизнь? Я попал к хирургам с аппендицитом, да еще в командировке, и было это ровно первого мая 1959 года. Больничка была маленькая, чистенькая — районная. Сегодня таких уже нет, одни многоэтажки с клопами и злобными, как собаки, сестричками, которым месяцами не дают даже нищенскую зарплату. Нас было в палате человек десять, если не больше, и вся история случилась задолго до «перестройки» (можно сказать: до революции). Больные вели себя сдержанно, на политические темы особенно не распространялись, время было еще неустойчивое: можно и в психушку загреметь, благо она тоже была в «нашем» облачном городе. Я уже готовился к выписке, дня три-четыре осталось. Соседа нашего навещал сын, а жена не ходила: так ему и надо, беспробудному алкашу (мы поняли это со слов взрослого сына), но наш «трубочник» не пал духом. Как только я возвращаюсь с перевязки, вижу: стоит мой «трибун» в подштанниках, да еще с трубкой из живота, на постели и держит перед народом зажигательную речь, начиная ее такими словами: «Лично я советскую власть не боюсь…», а уж затем непременно о политическом «моменте», причем вполне достойно, то есть без матюшка (он меня чтил, как представителя прессы), и старался без контры. Но заканчивал персональным обращением ко мне: «Почему в палате не положены бабы, ежели у нас равноправие?»

Вспоминаю эти слова к тому, чтобы сказать: наш сосед был жизнелюбом. Навещали его сын, как я уже сказал, и еще работяги, точно такие, как он сам, и таскали бедняге традиционную «четвертинку», а кто не помнит, что ее еще называли «мерзавчиком». Правда, соседа нашего врачи предупредили, что глоток водки для него грозит летальным исходом, а он их спросил: что за исход такой? Смерть — объяснили. «Ладно пугать какой-то «леталькой», сказали бы: будет «копец», я сразу бы понял». И вот, представьте, нашелся дурак и сказал нашему несчастному, что все это враки — живи как хочешь. А как желал жить наш бедный алкаш? До сих пор не знаю, читатель, кто был в этой ситуации бесом-искусителем, а кто ангелом? С этого момента сосед потребовал от своих «несунов», чтобы носили ему ежедневно по «мерзавчику». Сам я был свидетелем настоящего счастья бедного соседа: чекушка оказалась ну точно царским изобретением для чудесного «мерзавчика»! Горлышко точно вставлялось в воронку, торчащую из живота (хочешь под одеялом, а нет — то прилюдно) вставил и прямо как «у людей»: буль-буль-буль; десять секунд делов-то! Не за столом, правда, и даже не в подворотне, но самая главная услада: мгновение до желудка, и с первой же «бульки» сосед уже горланил блатные песни и костерил советскую власть на законных основаниях, никого не опасаясь, да еще на зависть всей палате и даже случайным посетителям и дежурным врачам.