Альбертацци Ральф. Заложник №1

   – Черт побери, мы прибыли слишком поздно, – сказал Вертер.
   – Но у нас еще есть Джафар, – возразил Мельник, но без особого оптимизма. Вид стучащего в дверь Джафара ясно запечатлелся у него в памяти: Джафар был явно удивлен тем, что в доме никого нет, он и сам не понимал, в чем дело. – Он должен знать, ведь он же главный, черт бы его побрал.
   – Мы скоро выясним это.
   – Это уж точно, – зло произнес Мельник. Вертер вскинул брови.
   – Только никаких пыток и никаких наркотиков, – сказал он.
   – Что? – Мельник не мог понять, шутит ли Вертер или говорит серьезно. Он попытался улыбнуться.
   – Я это серьезно говорю, – сказал Вертер. Мельник заставил себя промолчать, понимая, что сейчас не время для споров. Вертер не сможет долго занимать такую непримиримую позицию.
   – Тогда давайте поговорим с этим парнем, – сказал Мельник.
   Джафар не понимал, как им удалось схватить его. Он предположил, что за домом Харди была установлена слежка. Но ведь американец исчез. Отправился ли он в Лос-Анджелес, чтобы совершить это глупое убийство, или его арестовали? В любом случае дела обстояли плохо. Джафар представил себе, какие политические последствия для Ливии мог иметь его арест, и тут же подумал об ампуле с цианистым калием, спрятанной в дупле зуба. Если они не знают, кто он такой, то после его смерти они не будут пытаться выяснить это. Но похоже, что они уже знают довольно много.
   Джафар решил для себя, что его единственная надежда заключается в том, чтобы молчать и ждать. Если этот идиот Харди убьет президента, то нет сомнений, что его вздернут как сообщника. Но с другой стороны, если Харди все-таки похитит президента, то освобождение Джафара будет, безусловно, одним из требований Каддафи. Единственная надежда заключается в том, чтобы молчать.
   Он горько усмехнулся. Но ведь ему и сказать даже нечего! Он не знает, что задумал Харди, он ничего не знает за исключением того, что Махоури сообщил об истребителе. А является ли этот истребитель в действительности частью операции? Как он увязывается с убийством в Лос-Анджелесе, о котором сообщил Акбар? Джафар совершенно растерялся. Остается только надеяться на то, что Харди знает свое дело. «А что касается меня, то я буду, словно тающий снег: молчать, молчать и молчать».
   Дверь отворилась, и весь дверной проем заполнила громадная фигура человека. Джафар со своей койки наблюдал за этим монстром. Лицо человека приняло угрожающее выражение, и Джафар почувствовал, что дрожит от страха.
   Некоторые полицейские мало чем отличаются от преступников. Конечно, есть полицейские, которые пошли на эту службу исключительно ради принципов охраны закона, и есть преступники, которые занимаются своим ремеслом, потому что у них нет вообще никаких принципов, но это, пожалуй, две крайности. А большинство людей профессия полицейского и преступный путь привлекают из-за силы и жестокости, сопровождающих оба эти занятия, и из-за возможности демонстрировать свою власть.
   Именно таким человеком и был Джон Молланто. Он мог бы избрать любой путь. Если бы он родился в другой семье, то мог бы стать грабителем или наемным убийцей у мафии, однако, родившись в малообеспеченной, но честной семье, он стал полицейским. Любил ли он свою работу? Молланто никогда не задумывался об этом. Работа хорошо оплачивалась, он обладал властью, носил пистолет, а больше ему ничего и не нужно было.
   И вот теперь, ожидая приезда агентов ФБР, он думал об арабе, который находился в соседней комнате под его охраной, и о нескольких часах, которые были у него, у Молланто, в запасе. Он решительно поднялся, и напарник, читавший газету, взглянул на него. Молланто подошел к напарнику, взял у него из рук газету и начал сворачивать из нее тугую трубочку.
   – Хочу немного побеседовать с этим парнем, – сказал он.
   – Не стоит, – попытался отговорить его напарник. – Нам ведь приказано было просто охранять его.
   Молланто кивнул. Его раздражало то, что говорили другие, только он должен был говорить людям, что им надо делать.
   – Просто небольшая беседа, – сказал он и открыл дверь камеры.
   Молланто даже и не пытался скрыть улыбку, сиявшую на его лице. Это была его обычная реакция на вид человека, который целиком был в его власти и понимал это. Страх в глазах Джафара был слишком явным, но вместе с тем в этих глазах было еще какое-то выражение, непонятное полицейскому. Однако Молланто не стал задумываться над этим. Араб был в полном его распоряжении до приезда агентов ФБР, и когда они приедут, то узнают, что он уже выложил все, что ему известно. Его действия оценят по достоинству, он больше не будет прозябать в этой дыре, и все узнают, кто такой Джон Молланто.
   – Встать, – приказал он. – Я к тебе обращаюсь, подонок. Или ты видишь в этой камере кого-нибудь еще?
   Когда Джафар поднялся, монстр, тяжело ступая, подошел к нему.
   – Как тебя зовут?
   Джафар собрался ответить, но Молланто не стал ждать. Он рассуждал следующим образом: эти подонки всегда врут, поэтому не имеет значения, что они говорят сначала. Весь фокус был в том, чтобы сразу дать им понять, что тебе известна их ложь, а для этого надо было обратить на себя внимание. Поэтому, как только араб раскрыл рот, Молланто ткнул его в живот туго свернутой газетой. Джафар сложился пополам, ноги у него подкосились, и он рухнул на пол, хватая ртом воздух. Молланто удалось привлечь к себе внимание.
   Лежа на полу и прижимаясь лицом к холодному цементу рядом с парой тяжелых ботинок, Джафар вспомнил душную палатку, горячий песок пустыни и другое лицо на полу рядом с другими ботинками. Тогда он смотрел сверху вниз, а теперь смотрит снизу вверх. Его затрясло от ужаса, но не от страха, а это было совсем другое дело.
   Джафар почувствовал, как пальцы полицейского ухватили его за горло и подняли на ноги. Газета снова вонзилась ему в живот, и снова он задохнулся и рухнул на пол.
   «Отличная штука эта газета», – подумал Молланто, умело втыкая газету Джафару в почки, что вызывало у жертвы страшную боль. Араб повернулся на спину, но Молланто тут же ткнул ему газетой в пах. «Отличная штука, – снова подумал Молланто. – Свернуть потуже, и можно пользоваться, как шпагой. Следов на теле не остается, а боль причиняет приличную, если, конечно, умеешь ею пользоваться». Он нагнулся и снова поднял араба на ноги.
   «Глупец, – подумал Джафар. – Такую боль можно терпеть, а когда боль можно терпеть, она даже доставляет удовольствие. Боль доставляет удовольствие». Поднявшись на ноги, он взглянул на своего мучителя и улыбнулся, не подозревая, какую реакцию может вызвать эта улыбка.
   Сначала улыбка Джафара озадачила Молланто, а потом привела в ярость. Отбросив в сторону газету и уже не сдерживая себя, полицейский ударил ногой Джафару в промежность. Джафар закричал и скрючился от боли, и в этот момент Молланто ударил его коленом в лицо, разбив при этом нос и рот и раскрошив зубы, а вместе с ними и маленькую серебряную ампулу.
   Когда через несколько минут открылась дверь камеры, Молланто и Джафар представляли собой живописную картину. Молланто так и стоял на месте, а Джафар лежал там, где упал, глаза у обоих были широко раскрыты.
   – Что тут… – начал было спрашивать Вертер, но сразу понял, что произошло. Этому уроду было приказано стеречь араба, а он посчитал, что сможет… Боже мой! Оттолкнув полицейского в сторону, Вертер наклонился над телом Джафара. Что с ним? Похоже, он мертв.
   Мельник опустился на колени рядом с телом и положил пальцы на запястье Джафара.
   – Пульса нет, – сказал он.
   Вертер тоже опустился на колени и приложил ухо к груди Джафара. Сердце не билось, легкие не дышали. Тогда Вертер решил сделать ему искусственное дыхание. Но вдруг резко отпрянул.
   – Что такое? – спросил Мельник, но, увидев реакцию Вертера, нагнулся к лицу Джафара и уловил слабый запах. Он посмотрел на безнадежно мертвого Джафара, потом на звероподобного полицейского и печально покачал головой.
   – Сволочь, – сказал. Мельник.

56

   Родным языком Мельника был иврит. Он не любил идиш, считая, что в идише беззастенчиво используется алфавит иврита, а сам по себе язык представляет из себя пародию на немецкий и польский. Но идиш дал рождение такому исключительно полезному слову, как «сволочь».
   Мельник снова с горечью произнес это слово. Оно касалось всех американцев, которые были ничуть не лучше этого тупицы полицейского, решившего разыграть из себя героя. Сволочь. Этому идиоту никогда не пришло бы в голову, что он не умеет допрашивать, что невозможно силой выбить из допрашиваемого какую-то тайну, если к началу допроса тебе неизвестна хотя бы небольшая часть этой тайны; что другие люди могли бы выполнить эту работу гораздо лучше него, или что у Джафара во рту может быть ампула с ядом.
   Мельник пожал плечами. Ладно, пусть будет что будет. Как бы то ни было, Вертер более виноват, чем этот полицейский. Надо знать людей, с которыми имеешь дело, а своих союзников надо знать даже лучше, чем врагов. Вертер должен был знать, что полицейский из маленького американского городка может быть безнадежно глуп и что эта глупость может быть опасна.
   Но разве это не относится к нему самому? Мельник понимал, что именно об этом и сожалеет. Предполагалось, что он является крупным экспертом по международному терроризму, и он должен был предвидеть возможность того, что у Джафара окажется ампула с ядом. Он должен был почувствовать, что этот тупица полицейский может не справиться с порученной ему задачей. Надо было сразу начинать допрос, вместо того, чтобы шарить в пустом доме и чувствовать себя виноватым.
   Сволочь.
   Они возвращались к тому, с чего начали. Сидя в самолете, летевшем в Нью-Йорк, Мельник смотрел вниз на квадратики фермерских полей. Начиная дремать, он представил себе, что внизу под ним находится шахматная доска, а квадратики полей являются клетками, через которые ему приходится перескакивать. А там, вдалеке, на самой последней клетке, слегка скрытая облаками, стояла и терпеливо ждала Лори Вертер.
   Он заморгал глазами, отгоняя видение. Нет, так не должно быть. Мельник вспомнил о тех днях после смерти его отца. Он прибыл домой из Англии так быстро, как только смог, но из-за войны эта поездка заняла у него несколько дней. И когда он наконец добрался до дому, то застал убитую горем мать, лежащую на диване в окружении друзей и соседей. Никогда он не видел такого горя. Спустя годы ему попались на глаза стихи Эдгара По, и он вспомнил глаза матери, как она смотрела на него, не в силах сдержать слезы. И эти строчки так и остались с ним, как символ той памяти. Он понял, что мать любила отца «…любовью большей, чем любовь», и что теперь: «…ни ангелы в раю, ни демоны в аду Не смогут души разлучить их…» Мельник сильнее заморгал глазами, прогоняя от себя эту память, потом плотно сжал глаза и заворочался в кресле, делая глотательные движения, чтобы не закладывало уши. В любом случае, он никогда не сможет любить так, и никто не полюбит так его. Как можно в этом мире отдавать себя своей любви, доверять ей, позволить ей стать частью тебя? Ты не можешь управлять тем, что происходит с другими людьми, поэтому полюбить кого-нибудь, это значит стать заложником судьбы и предстать беззащитным перед этим жестоким миром. Мужчина должен защищать себя, что довольно трудно в мире, в котором все нации стремятся уничтожить тебя. Защитить себя можно, если только постоянно быть начеку и не обременять себя длительными связями. Он не хотел больше, вернувшись домой, найти кого-нибудь мертвым, а избежать этого можно, только если не влюбляться и не позволять любить себя.
   Он был напуган. Мельник ненавидел это слово, но был достаточно честен сам с собой, чтобы употребить именно его. Он боялся, что перестанет быть сильным, а любовь как раз и была той слабостью, которая пугала его. Он взял себя в руки, и страх ушел, а его место заняла неизбежная печаль. Она надвинулась неумолимо, ведь чего стоит жизнь без любви?
   Под монотонный шум двигателей Мельник задремал. Тело его расслабилось, стиснутые кулаки разжались, и он погрузился в призрачный мир. В вихре облаков он увидел лицо. Неясное видение неслось рядом с самолетом, «… а эта девушка мечтала об одном, чтобы любить и быть любимой мною». Он улыбнулся во сне. Глаза его оставались закрытыми, но мысли медленно возвращались к действительности. Все началось с чистого секса, этого жуткого желания, охватившего их обоих. Даже сейчас он чувствовал это желание, хотя уже понял, что оно переросло в нечто большее. Может ли он действительно влюбиться в Лори?
   Мельник открыл глаза, окончательно проснувшись, и увидел, что сидящий в соседнем кресле человек удивленно смотрит на него. Чарльз Вертер. Боже, что за ужасный мир.

57

   – Эй! Есть кто-нибудь дома?
   Лори вошла в квартиру, сбросила туфли и повесила на вешалку жакет. Отхлебнув апельсинового сока из бутылки, стоявшей в холодильнике, она прослушала автоответчик. Третьим по счету было сообщение от Чарли:
   «Мотаюсь уже полтора дня, дорогая. Ты не поверишь, но я звоню из Канзаса. Никаких вопросов, мы будем дома поздно вечером. Чао».
   Голос у него был усталым. Бедный Чарли. Но что его занесло в Канзас?
   «Он сказал «мы», – подумала Лори и заглянула в холодильник. – Наверное, вместе с ним приедет Дэвид». Она отодвинула в сторону тарелку с остатками спаржи и стала искать чего бы поесть. Ощущение голода внезапно вызвало в ее воображении образ обнаженного Дэвида, и она рассмеялась своему безрассудству. Сглотнув слюну, Лори облизнула губы и вспомнила то чувство, которое испытывала, когда целовала Дэвида, а потом ее губы скользили все ниже и ниже по его телу.
   Лори закрыла дверцу и прислонилась к холодильнику. Что с ней происходит? Только не надо паниковать. Лори закрыла глаза, глубоко вздохнула. А что она может поделать? Она улыбнулась и начала что-то напевать. Снова открыв холодильник, Лори достала спаржу, яйца, масло и поставила на огонь кофейник.
   Все началось с его экзотически безволосого тела, с ее неверия и любопытства, желания дотронуться до него. Но это привело к тому, что он сам дотронулся до нее, и это прикосновение было совсем иным, она почувствовала, что никогда раньше не испытывала такого. Это прикосновение воспламенило ее тело, и она потеряла голову. И теперь, вспоминая об этом, она чувствовала, что дрожит.
   Лори не могла успокоиться из-за Чарли. Она не верила, что моногамия предполагает не спать ни с кем, кроме собственного мужа. Нет, она предполагает не любить никого, кроме мужа, а Лори говорила себе, что не любит Мельника. Но он был совсем не такой, как другие, и именно это и тянуло ее к нему.
   Лори обжарила спаржу в масле, вбила туда яйца, приготовила себе тосты и налила кофе. Их связь не пугала ее, она не собиралась ее прекращать, им просто надо подождать и посмотреть, что из этого выйдет.
   Зазвонил телефон, но у Лори на столе стояла яичница, и она решила, что пусть лучше ответит автоответчик. Звонивший передал сообщение для Чарли: «Говорит Фред Баскер, мне нужен Чарльз Вертер. Я звоню по поводу фотографий. Звоните мне в любое время». Потом он продиктовал свои рабочий и домашний номера телефонов.
   О, Боже. Лори записала имя звонившего и номера телефонов. Она не знала о каких фотографиях идет речь, но надеялась, что Чарли не придется заниматься этим сегодня ночью. Судя по его голосу у него и так был ужасный день. Бедный Чарли.

58

   Вертер и Мельник прилетели в аэропорт Ла Гуардиа в два часа ночи. Они были усталые и голодные, поэтому Чарльз пригласил Дэвида к себе домой поесть. Они не ели весь день, а когда на полицейской машине с мигалкой прибыли в аэропорт Канзас-Сити, чтобы вылететь в Нью-Йорк, закусочные и рестораны были уже закрыты. В самолете им предложили только напитки и ни крошки еды.
   – Поехали ко мне, – сказал Чарльз. – Найдем чего-нибудь перекусить.
   Мельника раздирали противоречивые желания, одним из которых было желание поесть, но если он поедет с Вертером, то, вероятно, увидит Лори, чего он одновременно и хотел и не хотел, во всяком случае, в присутствии Чарльза. Но Вертер настоял на своем, и Дэвид сдался.
   Открывая дверь квартиры, Вертер приложил палец к губам.
   – Не будем шуметь, Лори спит.
   Он пропустил Мельника вперед и очень удивился, когда гость прямиком направился к шкафу для одежды, открыл его и повесил туда шляпу и пиджак. Сколько раз он бывал в этой квартире? Вертер напрягся, пытаясь вспомнить.
   В тот же самый момент эта мысль пришла в голову и Дэвиду. Он замер, закусив губу и ругая себя за неосторожность, но он слишком устал, чтобы рассуждать здраво. Отвернувшись от шкафа, он оглядел темную прихожую.
   – А кухня… сюда? – спросил он. Чарльз кивнул. Дэвид внутренне напрягся, пытаясь заставить себя проснуться. На этот раз он переиграл, кухня не могла находиться в другом направлении. «Проснись, черт побери, и убирайся отсюда», – сказал он себе.
   Когда Вертер шарил в холодильнике, на кухню зашла Лори, одетая в халат.
   – Привет, Дэвид, – сказала она, потом повернулась и поцеловала мужа. – Неважный денек, да, ребята?
   – Извини, что разбудили тебя, – сказал Чарльз. – Неужели я так сильно шумел? Однако я ничего не смог найти в холодильнике. Неважный денек, говоришь? Расскажите ей, Дэвид.
   – Да, у нас был плохой день.
   – В холодильнике нет никакой еды, – сказал Вертер.
   – Как насчет яичницы со спаржей и кофе? – спросила Лори. – Пока вы будете рассказывать мне о своих делах, я все приготовлю.
   – Сегодня мы поймали ливийца, прибывшего в Штаты. Он у них за главного.
   – Это хорошо, – сказала Лори. – Ох! – воскликнула она, заглядывая в холодильник.
   – Что случилось?
   – Я съела Всю спаржу. Как насчет яичницы с капустой?
   Наступило молчание.
   – Ты шутишь, да? – спросил Вертер.
   – Нет, моя мама всегда так готовила, – попыталась убедить его Лори.
   Вертер улыбнулся, а когда Лори улыбнулась в ответ, он не был уверен, что она лгала и никогда в жизни не ела яичницу с капустой. Во всяком случае, по ее виду было незаметно, что она лжет. Чарльз взглянул на Мельника, и в голову ему полезли какие-то несуразные мысли.
   – И что же случилось после того, как вы его схватили?
   – Ну, мы не сразу его схватили. Ребята Мельника сумели засунуть ему передатчик, поэтому мы проследили его до Уичито. Понятное дело, что мы не знали об этом заранее, и нам…
   – Но вы же говорили мне, что собираетесь арестовать его прямо в аэропорту Кеннеди? Что знали о приезде? – возразил Мельник.
   – Уичито? Это в Канзасе? – спросила Лори. Чарльз повернулся к ней.
   – Именно там, в Канзасе. Но, когда мы наконец обнаружили конечный пункт его поездки, там никого не оказалось, и, прежде чем мы успели допросить его, он принял яд.
   – Он умер? Чарль кивнул.
   – Цианистый калий.
   Мельник стоял в углу кухни и молчал, Чарльз бросил на него незаметный взгляд. Интересно, он специально так себя ведет? Он совсем не смотрит на Лори. Он преднамеренно не смотрит на нее? Лори выглядит вполне естественно. Может, вина Мельника состоит просто в похотливых мыслях? Чарльз не мог ругать его за это.
   – Яйца готовы, садитесь, – сказала Лори, и Мельник снова машинально среагировал, прямо как будто стремился убедить Чарльза в его мыслях. Дэвид открыл шкафчик, вынул оттуда две обеденные тарелки, чашки и блюдца. Чувствуя, как заныли кишки, Вертер спрашивал себя, откуда Мельнику известно, где что хранится.
   – Ну, как яичница? – спросила Лори.
   – Вполне, – ответил Дэвид.
   – Но твоя мать ведь никогда не готовила яичницу с капустой? – спросил Вертер. – Никто не готовит такое блюдо.
   – Я подумала, что должно получиться хорошо, – сказала Лори и, признавая, что солгала, виновато улыбнулась. – Простите, но я съела всю спаржу.
   Вертер улыбнулся ей, но его охватил страх, он вдруг понял, что совсем не знает жену.
   – Да, ничего страшного, – сказал он. – Просто я поинтересовался, действительно ли твоя мать готовила такую яичницу, вот и все.
   – Я подумала, что если скажу так, то тебе заранее не понравится.
   Вертер кивнул. Когда имеется для этого хорошая причина, то соврать легко.
   – Ох, Боже мой, я совсем забыла! – воскликнула Лори.
   – Что такое?
   – Тебе звонил человек по имени… как же его? Подожди минутку, я записала. – Лори покопалась среди газет и конвертов. – А, вот. – Она взяла один из конвертов и прочитала: – Звонил Фред Баскер по поводу фотографий. Он просил позвонить ему в любое время, оставил рабочий и домашний номера телефонов. Продолжая жевать, Вертер взял конверт.
   – В любое время? – переспросил он.
   – Да, в любое. Это может быть важно?
   – Непохоже, но всякое может быть.
   – ЦРУ? – спросил Мельник. Вертер покачал головой.
   – Наш человек. Он отвечает за проверку лиц с видеопленки наблюдения за домом Сан-Медро. Помните?
   – Возможно, он что-то обнаружил.
   – Непохоже, – сказал Чарльз, пытаясь заранее подготовить себя к очередной неудаче, и взял телефон.
   – Вы не поверите, – голос Фреда Баскера громко раздавался в кухне, так как Вертер переключил их разговор на громкоговоритель. – Черт побери, но вы не поверите.
   Вертер улыбнулся.
   – Во что я не должен поверить?
   – Вы не поверите, что мы все закончили. Конец. Финита.
   Вертер снова улыбнулся. Хотя Баскеру было слегка за тридцать, он оставался мальчишкой, полным энтузиазма. Приятно было работать с такими людьми, но сейчас, в три часа ночи, его восторг несколько утомлял. Вертеру захотелось сказать ему несколько приятных слов, но он просто не мог сделать этого.
   – Объясни, – коротко сказал он.
   – Мы сузили круг неопознанных лиц до семи, на остальных снимках или люди, живущие в округе, или их кто-нибудь знает.
   Вертер был доволен – быстрая» работа. Он ожидал звонка от Баскера где-нибудь на следующей неделе. Чарльз почувствовал, что даже усталость немного отпустила. Не только быстрая, но и отличная работа, даже более чем отличная. Всего семь фотографий. Вертер почувствовал прилив энергии.
   – Семь? – переспросил он, боясь, что Баскер сказал семнадцать, или даже семьдесят, а он просто не расслышал.
   – Точно. – Вертер буквально слышал, как Баскер дрожит от возбуждения. – Всего семь. Теперь их можно предъявлять для опознания, так ведь?
   – Ты прав, черт побери, – сказал Вертер. Он предполагал, что фотографий будет девять-десять, даже двенадцать было не так страшно. Но семь! – Отлично, Баскер. – Вертер взглянул на часы. – Жду тебя в кабинете в половине седьмого.
   Наступило молчание. Вертер мог представить, как Баскер смотрит на часы, стоящие рядом с кроватью, и думает, что все в ФБР стали следовать примеру Директора.
   – Хорошо, сэр.
   Вертер положил трубку и повернулся к Мельнику.
   – Вы поняли? Мельник кивнул.
   Они оба закрыли глаза, пытаясь осознать полученную информацию, все другие мысли отошли на задний план. Утром они сразу возьмутся за эту работу.
   – Рашид Амон, – тихо сказал Мельник. – Вот и пришло твое время.
   Вертер и Мельник улыбались друг другу, кивая головами, а Лори задумчиво переводила взгляд с одного на другого.

59

   Вертер подошел к своему кабинету в шесть двадцать пять и обнаружил, что Баскер уже ждет его. В руках у парня был портфель, и, как только Вертер открыл дверь и вошел, Баскер вытащил из портфеля пачку фотографий и разложил их на столе. Пока Вертер просматривал эту пачку, Баскер вытащил еще одну и положил ее на край стола.
   Вертер по очереди просмотрел каждую из семи фотографий. Конечно, хорошо было бы ткнуть пальцем в одну из фотографий и сказать: «Вот этого человека я знаю, арестуйте его», но Вертер не мог этого сделать.
   Открылась дверь, и в кабинет вошел Мельник. Вертер не удержался и взглянул на часы, было шесть тридцать семь.
   – Рад, что вы пришли, – сказал Вертер. – Хотите взглянуть?
   Мельник просмотрел фотографии и покачал головой. Он никого не узнал.
   – Ладно, – сказал Вертер. – Теперь поговорим с мистером Рашидом Амоном.
   – А что это за фотографии? – спросил Мельник, указывая на пачку, лежащую на углу стола.
   – Ах, да, – спохватился Баскер. – Насчет этих фотографий я хотел поговорить с вами. С ними вроде бы все ясно, но у меня нет стопроцентной уверенности, и поэтому я решил с вами посоветоваться.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ну вот, например, – Баскер взял из пачки верхнюю фотографию. – Этот парень, – он взглянул в свой блокнот и сверился с записями, – был опознан официанткой. Она говорит, что он обедал на Броад-стрит, и что лицо его ей знакомо. Но постоянным посетителем он не является, и официантка не может вспомнить, когда видела его в последний раз и вообще что-нибудь в этом роде.
   Сердце у Вертера тревожно забилось.
   – Или, например, вот этот, – продолжил Баскер. – Его узнала кассирша в кинотеатре, и, опять же, она говорит, что ей просто знакомо лицо.
   Голос Вертера прозвучал спокойно, но как-то неестественно глухо.
   – Что ты пытаешься объяснить мне, Баскер?
   – Понимаете, сэр, большинство фотографий опознано несколькими людьми, например, официантками, продавщицами, и мы установили, что они местные жители. Но людей на этих фотографиях узнал только один какой-то человек, да и то просто узнал. Я имею в виду, что они на самом деле не знают их, а просто лицо кажется знакомым. – Баскер заметил, каким взглядом смотрит на него Вертер, и слегка занервничал. – Вот и все, – неуверенно закончил он.