Страница:
Они помолчали, обдумывая случившееся. Что делал Харди в аэропорту? Что произошло там, в Сан-Франциско? Все это каким-то образом связано…
– О, Боже! – вскрикнул Вертер. – Элис! Узнайте, как мы можем связаться с президентским самолетом!
– Ширли! – в этот же самый момент крикнул Малколм. – Соедини меня со службой безопасности аэропорта!
Он принялся ходить по кабинету, пытаясь понять, что бы все это могло означать. ФБР считает, что старина Джи один из тех, кто пытается убить президента. Это, конечно, чепуха, но что же он тогда делал здесь сегодня, и, ради всего святого, почему же он представился Вертеру Малколмом, а ему, Малколму, ничего не сказал об этом?
– Бернер у телефона, – сказала Ширли.
– Бернер? Говорит Малколм. Я хочу, чтобы вы разыскали одного человека. Да, в аэропорту, и прямо сейчас. Правда, я не знаю, здесь ли он еще, но если здесь, то разыщите его! Его зовут Роберт Харди. Этот ублюдок довольно здоровый, рост выше шести футов, вес примерно сто девяносто футов, темные волосы…
– Ох, извините, но это невозможно, – ответил по радио Пит Джонсон. По настоянию ФБР диспетчерский пункт в Окленде предложил президентскому самолету прервать полет и преземлиться в аэропорту Сакраменто. – Президент приказал возвращаться прямо в Вашингтон, и врачи не советовали тревожить его во время полета. Это официальное требование? Прием.
– Борт номер один, говорит диспетчерская Окленда. Это не официальное требование. Вам разрешается продолжать полет в Вашингтон.
– Вас понял, Окленд. – Джонсон выключил микрофон. – Интересно, что все это значит? – спросил он.
Второй пилот Терри Марчисон пожал плечами.
Вертер позвонил в Управление гражданской авиации, попросил их связаться с президентским самолетом и, не объясняя причины, предложить самолету совершить посадку на ближайшем аэродроме. Причины для этого были довольно веские. Конечно, Харди мог использовать аэропорт просто как командный пункт, откуда он руководил действиями наемных убийц, но аэропорт был для этого не самым подходящим местом. Более вероятно, что его интересовал президентский самолет. В суматохе, последовавшей за покушениями, он мог попытаться подложить в самолет бомбу. Он мог даже сам незаметно проскользнуть на борт, он мог…
Воображение Вертера нарисовало массу различных возможностей, так что лучше было бы как можно скорее посадить самолет. Однако самым главным было создать атмосферу спокойствия и убедить всю страну и весь мир, что ничего страшного не произошло, что попытка покушения была предпринята просто кучкой отдельных психов, что ничто не угрожает правительству Соединенных Штатов. Но еще важнее дать понять врагам Соединенных Штатов, что все в порядке, все идет как обычно, президент полностью владеет ситуацией, и если кто-то попытается причинить вред интересам США, то он, как всегда, встретит моментальный отпор.
Все радио и телефонные разговоры с президентским самолетом ведутся по открытым линиям связи, так что, когда Управление гражданской авиации связывалось с самолетом президента, подслушать эти переговоры мог любой. Поэтому ФБР не стало упоминать ни о Роберте Харди, ни о его несомненной причастности к заговору, а просто попросило Управление гражданской авиации предложить президентскому самолету приземлиться в ближайшем аэропорту, в Сакраменто.
Но на борту самолета в кабинете президента была установлена и закрытая, секретная линия связи, и, как только Вертер получил ответ от Управления гражданской авиации, что самолет президента отклонил предложение приземлиться в ближайшем аэропорту, Вертер немедленно связался со штаб-квартирой ФБР в Вашингтоне, пытаясь через директора ФБР воспользоваться линией закрытой связи и предупредить президента. К сожалению, здесь были свои бюрократические процедуры.
Харди наконец отыскал линию системы кондиционирования пассажирского салона и кабины и приступил к работе. Он несколько нервничал, поэтому на то, чтобы просверлить отверстие, у него ушло четыре минуты вместо трех. Достав один из баллончиков, хранившихся у него в сумке, Харди вытянул содержимое баллончика шприцем, потом вставил иглу шприца в отверстие в системе кондиционирования и стал медленно впрыскивать находившееся в шприце вещество в трубу. Циркулирующий в системе кондиционирования воздух подхватывал падающие с иглы капли жидкости, испарял их и уносил в салон. Надев противогаз, Харди повторил операцию с еще одним баллончиком, а потом сел и стал ждать.
Для Герберта Моррисона, помощника составителя президентских речей, это была первая поездка в свите президента, и он был доволен собой. Возможно, он и являлся самой ничтожной фигурой в окружении президента, но бегал он достаточно быстро, чтобы успеть сесть на борт президентского самолета, тогда как остальные, более важные персоны, не успели и были вынуждены лететь резервным самолетом. Ежедневный бег трусцой по утрам не пропал даром. Герберт подумал, что ничто не пропадает даром, надо только уметь ждать. Мысль обо всех этих «шишках», оставшихся на земле, позабавила его.
Его вдруг все начало забавлять, например, со своего заднего ряда хвостового салона ему были видны верхушки голов всех пассажиров. Все они откинулись в своих креслах, как будто хотели побыть наедине со своими мыслями. Никто не разговаривал. Затем он как-то смутно начал осознавать, что все просто спят. Это уже было совсем забавно. Что-то не то… Это была его последняя мысль перед тем, как он потерял сознание.
Пресс-секретарь президента летел в резервном самолете, который тоже возвращался в Вашингтон и находился на расстоянии нескольких сот миль от президентского самолета. В Вашингтоне помощник пресс-секретаря метался взад и вперед от комнаты связи Белого дома к толпе репортеров, ожидающих у западного выхода. Ничего поделать он не мог, но очень старался. У него не было никакой информации, но он убеждал журналистов, что знаком с ситуацией и что все в порядке. Все под контролем. Просто какой-то псих попытался выстрелить в президента, но никто не пострадал.
Все спокойны и отдыхают.
Так оно и было на самом деле.
Во всяком случае, на боргу президентского самолета все были спокойны и отдыхали. Все, начиная от мелких сошек типа Герберта Моррисона и нескольких репортеров, которым удалось проскользнуть на борт самолета, и кончая более важными персонами в штабном салоне и сотрудниками службы безопасности, и, наконец, президент в своем кабинете – все спали. Единственным человеком в самолете, который не спал, был Харди, прятавшийся в багажном отделении.
В этот момент зазвонил телефон закрытой линии президентской связи, но никто не ответил.
Из опыта прошлых тренировок на кубинском «Боинге» Харди знал, что пяти минут вполне достаточно, но все равно нервничал, когда пробрался к люку, готовясь открыть его. Он проверил, плотно ли прилегает к лицу противогаз – ведь до сих пор в этом не было особой необходимости, так как газ уносился циркулирующим воздухом, – потом убедился, что его ноги прочно стоят на ступеньках маленькой лестницы, ведущей к люку. У него было сильное желание медленно повернуть ручку люка, поднять крышку на пару дюймов и выглянуть. Но это было глупо. Если газ не сработал, то его мог кто-нибудь увидеть, так что ему надо было действовать быстро, чтобы застать охранников врасплох, выхватить оружие и… Нет, это бесполезно, единственная его надежда была на то, что газ сработал.
Харди потряс головой. Не стоило сомневаться, ведь он несколько раз тренировался, и газ всегда срабатывал. Ведь в этом мире существуют определенные химические и физиологические законы, которые непоколебимы. Просто он стареет. После этого дела он все бросит и больше никогда не станет рисковать жизнью. Он будет валяться на пляже, он будет… Ему надо открыть этот чертов люк.
Харди повернул ручку, откинул крышку люка, выбрался наверх и, стоя на четвереньках, огляделся. Не было слышно никаких звуков, кроме глухого шума двигателей. Поднявшись на ноги, Харди прошел по проходу и заглянул в кабинет президента. Пусто. Он миновал кабинет и открыл дверь в гостиную. Потерявший сознание президент сидел в кресле.
Харди прошел по всему самолету, заглядывая в салоны, конференц-зал, комнату охраны. Все были без сознания. В кабине спал экипаж. Они должны были оставаться без сознания восемь-десять часов, вполне достаточно. Стоя позади пилотов, Харди убедился, что самолет управляется автопилотом, как, по его расчетам, и должно было быть на этой стадии полета. Потом он выключил радио, желая убедиться, что никто в данный момент не пытается связаться с самолетом. Потом Харди выбросил обоих пилотов из кресел, как будто это были мешки с картошкой, и сам уселся за штурвал. На пилотов он даже не взглянул, он был слишком занят проверкой того, все ли в порядке.
Харди посмотрел на часы. Газ в самолете должен был уже выветриться. В отличие от подводных лодок, в которых была замкнутая циркуляция воздуха, в реактивных лайнерах забор воздуха происходил снаружи, потом воздух сжимался под давлением и нагревался или охлаждался до необходимой температуры, смена воздуха в самолете происходила каждые три или четыре минуты, а отработанный воздух выбрасывался через три специальных выпускных клапана. Уже прошло три полных цикла смены воздуха, и дышать должно было быть безопасно, но Харди не мог допустить ни малейшего риска. Вернувшись в багажное отделение, Харди достал из своей сумки маленькую белую мышку и, держа ее в руках, вернулся в кабину. Мышь оставалась в сознании, Харди подождал несколько минут и выпустил ее. Мышь принялась обнюхивать пол и бегать по своему новому убежищу. Только после этого Харди снял противогаз и вдохнул воздух.
– Борт номер один, диспетчерская Солт-Лейк-сити вызывает вас на частоте 127,25. Вы меня слышите? – заработало радио.
Харди нервно облизнул губы. «Пора начинать спектакль», – сказал он про себя, уселся в кресло пилота и щелкнул тумблером радиостанции.
– Вас понял, Солт-Лейк-сити, – сказал он с великолепным техасским акцентом, который даже ему самому понравился. Преподаватель дикции Петерсон из Лос-Анджелеса мог бы гордиться им. – Я борт номер один, слышу вас хорошо.
Воздушное пространство над Соединенными Штатами заполнено невидимой сетью воздушных трасс, и для каждой трассы имеется установленная частота радиообмена. Следуя этим правилам, реактивные лайнеры, как, впрочем, и небольшие частные самолеты, могут легко передвигаться в воздушном пространстве.
Президентский самолет следовал маршрутом для реактивных самолетов J—84. После вылета из Сан-Франциско контроль за полетом самолета осуществлял центр управления полетами в Окленде. По мере следования самолета на восток – северо-восток его последовательно вели центры Управления гражданской авиации в Солт-Лейк-сити, затем в Денвере и так далее. В каждом из этих центров положение президентского самолета, как, впрочем, и других самолетов в зоне действия центра, автоматически высвечивалось на экранах радаров. Каждый из диспетчеров мог использовать два способа радарного наблюдения. При одном из них на экране радара просто высвечивалась отметка любого самолета, проходившего через зону контроля центра. Но этот способ использовался редко, потому что на экране высвечивалось слишком много отметок, и уследить за ними за всеми было просто невозможно. Тогда поворотом выключателя диспетчер переключал радар на более часто используемый способ слежения, при котором на экране оставались отметки только тех самолетов, у которых был включен ответчик. Рядом с каждой отметкой появлялись обозначение самолета и высота его полета. Эти данные автоматически передавал ответчик, когда попадал в зону действия луча радара.
Президентский самолет перешел из зоны контроля Оклендского центра в зону контроля центра в Солт-Лейк-сити.
– Борт номер один, я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити. К нам поступил приказ из Белого дома выяснить у вас, почему не отвечает телефон прямой закрытой связи.
Харди понял, что кто-то пытается дозвониться президенту по закрытой связи, но телефон не отвечает.
– Я борт номер один, – ответил он. – Вас понял. Сейчас мы тут в кабине заняты, но через несколько минут я пошлю кого-нибудь проверить.
– Я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити, вас понял. Харди бросил взгляд на часы. Ему еще довольно долго придется водить их за нос. Он переключил радиостанцию на частоту, обычно не используемую Управлением гражданской авиации, и начал вызывать:
– Виктор? Ты меня слышишь? Это Чарли.
Ему немедленно ответил голос с испанским акцентом.
– Виктор слушает.
Харди, сверившись с приборами, продиктовал свои координаты, но на тот случай, если бы их вдруг кто-то услышал, он добавлял ко всем характеристикам впереди цифру 5. Он добавил эту цифру перед показаниями времени, курса, высоты, скорости, а также перед четырьмя цифрами, обозначавшими код ответчика. Если кто-то и услышит их, то этой простенькой уловки будет достаточно, чтобы никто не понял этих данных и того, что на связи борт № 1. Возможно, это были и излишние меры предосторожности, так как вряд ли кто-нибудь из знакомых с местоположением президентского самолета мог прослушивать эту, не используемую в гражданской авиации частоту, а для случайного человека эта информация не имела бы никакого смысла. Но Харди не мог допустить ни малейшего риска.
На борту другого «Боинга 707» его передачу слушали кубинцы. Глория Каролло ввела переданные цифры в бортовой компьютер, рассчитавший курс, которым им надо было следовать. Самолет с кубинцами начал уходить со своей теперешней высоты пятнадцать тысяч футов на высоту полета президентского самолета двадцать восемь тысяч футов. Как только самолет пересек отметку высоты восемнадцать тысяч футов, он вошел в контролируемое воздушное пространство: летя выше этой отметки, они должны были включить ответчик и заполнить флайт-план. Но радары контролируют не все воздушное пространство Соединенных Штатов, и вторжение самолета в зону осталось незамеченным. Хотя безусловно, рано или поздно их должны были обнаружить.
Харди переключил радиостанцию на другую частоту и снова продиктовал свои координаты, опустив на этот раз код ответчика. В нескольких сотнях миль отсюда, к западу от Денвера над темными облаками, на высоте не контролируемой центрами управления полетами, кружила «Пантера» Мохаммеда Асри. Асри считал, что Харди передал ему координаты президентского самолета с борта самолета-разведчика, и теперь ему предстояло самому, без помощи компьютера, рассчитать лучший курс для перехвата. Однако это было не так сложно. Из Сан-Франциско на Вашингтон было всего две воздушные трассы для реактивных самолетов. Из-за благоприятных воздушных потоков обычно пользовались трассой J—32, возле которой как раз сейчас и находился самолет Асри. Но Харди передал, что президентский самолет следует трассой J—84, поэтому Асри плавно развернул свой самолет и отлетел на сто миль к югу. Там он снова стал кружить в небе, как стервятник, высматривающий жертву.
71
– О, Боже! – вскрикнул Вертер. – Элис! Узнайте, как мы можем связаться с президентским самолетом!
– Ширли! – в этот же самый момент крикнул Малколм. – Соедини меня со службой безопасности аэропорта!
Он принялся ходить по кабинету, пытаясь понять, что бы все это могло означать. ФБР считает, что старина Джи один из тех, кто пытается убить президента. Это, конечно, чепуха, но что же он тогда делал здесь сегодня, и, ради всего святого, почему же он представился Вертеру Малколмом, а ему, Малколму, ничего не сказал об этом?
– Бернер у телефона, – сказала Ширли.
– Бернер? Говорит Малколм. Я хочу, чтобы вы разыскали одного человека. Да, в аэропорту, и прямо сейчас. Правда, я не знаю, здесь ли он еще, но если здесь, то разыщите его! Его зовут Роберт Харди. Этот ублюдок довольно здоровый, рост выше шести футов, вес примерно сто девяносто футов, темные волосы…
– Ох, извините, но это невозможно, – ответил по радио Пит Джонсон. По настоянию ФБР диспетчерский пункт в Окленде предложил президентскому самолету прервать полет и преземлиться в аэропорту Сакраменто. – Президент приказал возвращаться прямо в Вашингтон, и врачи не советовали тревожить его во время полета. Это официальное требование? Прием.
– Борт номер один, говорит диспетчерская Окленда. Это не официальное требование. Вам разрешается продолжать полет в Вашингтон.
– Вас понял, Окленд. – Джонсон выключил микрофон. – Интересно, что все это значит? – спросил он.
Второй пилот Терри Марчисон пожал плечами.
Вертер позвонил в Управление гражданской авиации, попросил их связаться с президентским самолетом и, не объясняя причины, предложить самолету совершить посадку на ближайшем аэродроме. Причины для этого были довольно веские. Конечно, Харди мог использовать аэропорт просто как командный пункт, откуда он руководил действиями наемных убийц, но аэропорт был для этого не самым подходящим местом. Более вероятно, что его интересовал президентский самолет. В суматохе, последовавшей за покушениями, он мог попытаться подложить в самолет бомбу. Он мог даже сам незаметно проскользнуть на борт, он мог…
Воображение Вертера нарисовало массу различных возможностей, так что лучше было бы как можно скорее посадить самолет. Однако самым главным было создать атмосферу спокойствия и убедить всю страну и весь мир, что ничего страшного не произошло, что попытка покушения была предпринята просто кучкой отдельных психов, что ничто не угрожает правительству Соединенных Штатов. Но еще важнее дать понять врагам Соединенных Штатов, что все в порядке, все идет как обычно, президент полностью владеет ситуацией, и если кто-то попытается причинить вред интересам США, то он, как всегда, встретит моментальный отпор.
Все радио и телефонные разговоры с президентским самолетом ведутся по открытым линиям связи, так что, когда Управление гражданской авиации связывалось с самолетом президента, подслушать эти переговоры мог любой. Поэтому ФБР не стало упоминать ни о Роберте Харди, ни о его несомненной причастности к заговору, а просто попросило Управление гражданской авиации предложить президентскому самолету приземлиться в ближайшем аэропорту, в Сакраменто.
Но на борту самолета в кабинете президента была установлена и закрытая, секретная линия связи, и, как только Вертер получил ответ от Управления гражданской авиации, что самолет президента отклонил предложение приземлиться в ближайшем аэропорту, Вертер немедленно связался со штаб-квартирой ФБР в Вашингтоне, пытаясь через директора ФБР воспользоваться линией закрытой связи и предупредить президента. К сожалению, здесь были свои бюрократические процедуры.
Харди наконец отыскал линию системы кондиционирования пассажирского салона и кабины и приступил к работе. Он несколько нервничал, поэтому на то, чтобы просверлить отверстие, у него ушло четыре минуты вместо трех. Достав один из баллончиков, хранившихся у него в сумке, Харди вытянул содержимое баллончика шприцем, потом вставил иглу шприца в отверстие в системе кондиционирования и стал медленно впрыскивать находившееся в шприце вещество в трубу. Циркулирующий в системе кондиционирования воздух подхватывал падающие с иглы капли жидкости, испарял их и уносил в салон. Надев противогаз, Харди повторил операцию с еще одним баллончиком, а потом сел и стал ждать.
Для Герберта Моррисона, помощника составителя президентских речей, это была первая поездка в свите президента, и он был доволен собой. Возможно, он и являлся самой ничтожной фигурой в окружении президента, но бегал он достаточно быстро, чтобы успеть сесть на борт президентского самолета, тогда как остальные, более важные персоны, не успели и были вынуждены лететь резервным самолетом. Ежедневный бег трусцой по утрам не пропал даром. Герберт подумал, что ничто не пропадает даром, надо только уметь ждать. Мысль обо всех этих «шишках», оставшихся на земле, позабавила его.
Его вдруг все начало забавлять, например, со своего заднего ряда хвостового салона ему были видны верхушки голов всех пассажиров. Все они откинулись в своих креслах, как будто хотели побыть наедине со своими мыслями. Никто не разговаривал. Затем он как-то смутно начал осознавать, что все просто спят. Это уже было совсем забавно. Что-то не то… Это была его последняя мысль перед тем, как он потерял сознание.
Пресс-секретарь президента летел в резервном самолете, который тоже возвращался в Вашингтон и находился на расстоянии нескольких сот миль от президентского самолета. В Вашингтоне помощник пресс-секретаря метался взад и вперед от комнаты связи Белого дома к толпе репортеров, ожидающих у западного выхода. Ничего поделать он не мог, но очень старался. У него не было никакой информации, но он убеждал журналистов, что знаком с ситуацией и что все в порядке. Все под контролем. Просто какой-то псих попытался выстрелить в президента, но никто не пострадал.
Все спокойны и отдыхают.
Так оно и было на самом деле.
Во всяком случае, на боргу президентского самолета все были спокойны и отдыхали. Все, начиная от мелких сошек типа Герберта Моррисона и нескольких репортеров, которым удалось проскользнуть на борт самолета, и кончая более важными персонами в штабном салоне и сотрудниками службы безопасности, и, наконец, президент в своем кабинете – все спали. Единственным человеком в самолете, который не спал, был Харди, прятавшийся в багажном отделении.
В этот момент зазвонил телефон закрытой линии президентской связи, но никто не ответил.
Из опыта прошлых тренировок на кубинском «Боинге» Харди знал, что пяти минут вполне достаточно, но все равно нервничал, когда пробрался к люку, готовясь открыть его. Он проверил, плотно ли прилегает к лицу противогаз – ведь до сих пор в этом не было особой необходимости, так как газ уносился циркулирующим воздухом, – потом убедился, что его ноги прочно стоят на ступеньках маленькой лестницы, ведущей к люку. У него было сильное желание медленно повернуть ручку люка, поднять крышку на пару дюймов и выглянуть. Но это было глупо. Если газ не сработал, то его мог кто-нибудь увидеть, так что ему надо было действовать быстро, чтобы застать охранников врасплох, выхватить оружие и… Нет, это бесполезно, единственная его надежда была на то, что газ сработал.
Харди потряс головой. Не стоило сомневаться, ведь он несколько раз тренировался, и газ всегда срабатывал. Ведь в этом мире существуют определенные химические и физиологические законы, которые непоколебимы. Просто он стареет. После этого дела он все бросит и больше никогда не станет рисковать жизнью. Он будет валяться на пляже, он будет… Ему надо открыть этот чертов люк.
Харди повернул ручку, откинул крышку люка, выбрался наверх и, стоя на четвереньках, огляделся. Не было слышно никаких звуков, кроме глухого шума двигателей. Поднявшись на ноги, Харди прошел по проходу и заглянул в кабинет президента. Пусто. Он миновал кабинет и открыл дверь в гостиную. Потерявший сознание президент сидел в кресле.
Харди прошел по всему самолету, заглядывая в салоны, конференц-зал, комнату охраны. Все были без сознания. В кабине спал экипаж. Они должны были оставаться без сознания восемь-десять часов, вполне достаточно. Стоя позади пилотов, Харди убедился, что самолет управляется автопилотом, как, по его расчетам, и должно было быть на этой стадии полета. Потом он выключил радио, желая убедиться, что никто в данный момент не пытается связаться с самолетом. Потом Харди выбросил обоих пилотов из кресел, как будто это были мешки с картошкой, и сам уселся за штурвал. На пилотов он даже не взглянул, он был слишком занят проверкой того, все ли в порядке.
Харди посмотрел на часы. Газ в самолете должен был уже выветриться. В отличие от подводных лодок, в которых была замкнутая циркуляция воздуха, в реактивных лайнерах забор воздуха происходил снаружи, потом воздух сжимался под давлением и нагревался или охлаждался до необходимой температуры, смена воздуха в самолете происходила каждые три или четыре минуты, а отработанный воздух выбрасывался через три специальных выпускных клапана. Уже прошло три полных цикла смены воздуха, и дышать должно было быть безопасно, но Харди не мог допустить ни малейшего риска. Вернувшись в багажное отделение, Харди достал из своей сумки маленькую белую мышку и, держа ее в руках, вернулся в кабину. Мышь оставалась в сознании, Харди подождал несколько минут и выпустил ее. Мышь принялась обнюхивать пол и бегать по своему новому убежищу. Только после этого Харди снял противогаз и вдохнул воздух.
– Борт номер один, диспетчерская Солт-Лейк-сити вызывает вас на частоте 127,25. Вы меня слышите? – заработало радио.
Харди нервно облизнул губы. «Пора начинать спектакль», – сказал он про себя, уселся в кресло пилота и щелкнул тумблером радиостанции.
– Вас понял, Солт-Лейк-сити, – сказал он с великолепным техасским акцентом, который даже ему самому понравился. Преподаватель дикции Петерсон из Лос-Анджелеса мог бы гордиться им. – Я борт номер один, слышу вас хорошо.
Воздушное пространство над Соединенными Штатами заполнено невидимой сетью воздушных трасс, и для каждой трассы имеется установленная частота радиообмена. Следуя этим правилам, реактивные лайнеры, как, впрочем, и небольшие частные самолеты, могут легко передвигаться в воздушном пространстве.
Президентский самолет следовал маршрутом для реактивных самолетов J—84. После вылета из Сан-Франциско контроль за полетом самолета осуществлял центр управления полетами в Окленде. По мере следования самолета на восток – северо-восток его последовательно вели центры Управления гражданской авиации в Солт-Лейк-сити, затем в Денвере и так далее. В каждом из этих центров положение президентского самолета, как, впрочем, и других самолетов в зоне действия центра, автоматически высвечивалось на экранах радаров. Каждый из диспетчеров мог использовать два способа радарного наблюдения. При одном из них на экране радара просто высвечивалась отметка любого самолета, проходившего через зону контроля центра. Но этот способ использовался редко, потому что на экране высвечивалось слишком много отметок, и уследить за ними за всеми было просто невозможно. Тогда поворотом выключателя диспетчер переключал радар на более часто используемый способ слежения, при котором на экране оставались отметки только тех самолетов, у которых был включен ответчик. Рядом с каждой отметкой появлялись обозначение самолета и высота его полета. Эти данные автоматически передавал ответчик, когда попадал в зону действия луча радара.
Президентский самолет перешел из зоны контроля Оклендского центра в зону контроля центра в Солт-Лейк-сити.
– Борт номер один, я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити. К нам поступил приказ из Белого дома выяснить у вас, почему не отвечает телефон прямой закрытой связи.
Харди понял, что кто-то пытается дозвониться президенту по закрытой связи, но телефон не отвечает.
– Я борт номер один, – ответил он. – Вас понял. Сейчас мы тут в кабине заняты, но через несколько минут я пошлю кого-нибудь проверить.
– Я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити, вас понял. Харди бросил взгляд на часы. Ему еще довольно долго придется водить их за нос. Он переключил радиостанцию на частоту, обычно не используемую Управлением гражданской авиации, и начал вызывать:
– Виктор? Ты меня слышишь? Это Чарли.
Ему немедленно ответил голос с испанским акцентом.
– Виктор слушает.
Харди, сверившись с приборами, продиктовал свои координаты, но на тот случай, если бы их вдруг кто-то услышал, он добавлял ко всем характеристикам впереди цифру 5. Он добавил эту цифру перед показаниями времени, курса, высоты, скорости, а также перед четырьмя цифрами, обозначавшими код ответчика. Если кто-то и услышит их, то этой простенькой уловки будет достаточно, чтобы никто не понял этих данных и того, что на связи борт № 1. Возможно, это были и излишние меры предосторожности, так как вряд ли кто-нибудь из знакомых с местоположением президентского самолета мог прослушивать эту, не используемую в гражданской авиации частоту, а для случайного человека эта информация не имела бы никакого смысла. Но Харди не мог допустить ни малейшего риска.
На борту другого «Боинга 707» его передачу слушали кубинцы. Глория Каролло ввела переданные цифры в бортовой компьютер, рассчитавший курс, которым им надо было следовать. Самолет с кубинцами начал уходить со своей теперешней высоты пятнадцать тысяч футов на высоту полета президентского самолета двадцать восемь тысяч футов. Как только самолет пересек отметку высоты восемнадцать тысяч футов, он вошел в контролируемое воздушное пространство: летя выше этой отметки, они должны были включить ответчик и заполнить флайт-план. Но радары контролируют не все воздушное пространство Соединенных Штатов, и вторжение самолета в зону осталось незамеченным. Хотя безусловно, рано или поздно их должны были обнаружить.
Харди переключил радиостанцию на другую частоту и снова продиктовал свои координаты, опустив на этот раз код ответчика. В нескольких сотнях миль отсюда, к западу от Денвера над темными облаками, на высоте не контролируемой центрами управления полетами, кружила «Пантера» Мохаммеда Асри. Асри считал, что Харди передал ему координаты президентского самолета с борта самолета-разведчика, и теперь ему предстояло самому, без помощи компьютера, рассчитать лучший курс для перехвата. Однако это было не так сложно. Из Сан-Франциско на Вашингтон было всего две воздушные трассы для реактивных самолетов. Из-за благоприятных воздушных потоков обычно пользовались трассой J—32, возле которой как раз сейчас и находился самолет Асри. Но Харди передал, что президентский самолет следует трассой J—84, поэтому Асри плавно развернул свой самолет и отлетел на сто миль к югу. Там он снова стал кружить в небе, как стервятник, высматривающий жертву.
71
– Самолет президента пересек границу Калифорнии и на сотню миль углубился в воздушное пространство штата Невада, – доложила Элис. – Центр управления полетами в Солт-Лейк-сити поддерживает с ним связь, и похоже, что все в порядке.
– А почему президент не отвечает на вызов по прямому телефону? – спросил Вертер.
– Пилот сейчас это выясняет, он свяжется с Солт-Лейк-сити, и они перезвонят нам.
Вертер нахмурился.
– А кто пилот президентского самолета? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Элис. – Я позвоню на базу Эндрюс и выясню.
Она вышла из кабинета, а Вертер, нахмурившись, так и остался сидеть.
– Что вы об этом думаете?
– Наверное, то же самое, что и вы, – ответил Мельник. – Мне это не нравится, но я не знаю что делать. Может, поднять перехватчики?
Вертер покачал головой.
– А что это даст? Я могу себе представить только три возможности: или все в порядке, или в самолет подложена бомба, или Харди находится на борту самолета. У вас есть что-нибудь другое?
Мельник покачал головой.
– Значит, если все в порядке, то нам ничего не надо делать. Но если в самолет подложена бомба, то что смогут сделать военные самолеты? То же самое, если Харди находится на борту. Что они смогут сделать? Пристроиться рядом и застрелить его из дальнобойной винтовки?
– Но ведь на борту находятся агенты службы безопасности, разве не так?
Вертер кивнул.
– Если там появится Харди, то они должны с ним справиться. Не мог же он протащить на борт самолета целую группу наемных убийц.
– Может быть, стоит предупредить службу безопасности по радио?
Вертер покачал головой. Мы не можем сказать по радио ни единого слова о еще одной возможной попытке покушения, если, конечно, у нас не будет очень весомых причин считать, что Харди находится на борту президентского самолета. Из-за одного нашего подозрения мы не имеем права ввергать всю страну в панику.
Мельник не ответил. Он никогда не афишировал своих подозрений, он предпочитал действовать в соответствии с ними.
– Когда у нас появится возможность связаться с самолетом по закрытой линии, мы сможем предупредить их о Харди. Но, с другой стороны, если в самолет заложена бомба, то у нас, по крайней мере, есть немного времени. Харди не мог точно знать время взлета президентского самолета, а так как полет длится шесть часов, он, возможно, установил ее на два или три часа вперед, чтобы быть уверенным, что она не взорвется до того момента, как президент прибудет к самолету.
Мельник кивнул.
– Поблагодарим судьбу за эту небольшую удачу.
– В любом случае, мы обязательно должны выяснить, почему не работает телефонная линия прямой связи.
– Меня как раз и беспокоит, – сказал Мельник, – что не отвечает телефон закрытой связи. Ведь у него должна быть дублирующая система, не так ли? Эта линия слишком важна, чтобы допускать ее выход из строя из-за какой-то неисправности.
Вертер не знал что сказать. Мельник был прав, но пилот доложил, что все в порядке. Внезапно в голове у него промелькнула смутная идея.
– Элис! – крикнул он. – Свяжитесь с пунктом управления полетами в Солт-Лейк-сити и разыщите кого-нибудь, кто знал бы голос пилота президентского самолета!
– Вы думаете… – начал Мельник. Ему было совершенно ясно, что за идея осенила Вертера, и он был прав. Харди был летчиком-истребителем в морской пехоте, и сегодня утром он уже обманул их, когда, говоря по телефону, выдал себя за другого.
Они сидели и несколько минут смотрели друг на друга, потом в кабинет вошла Элис.
– Я связалась с Солт-Лейк-сити, но у них никто не знает голос полковника Линдгрена.
– Чей?
– Полковник Роберт Ли Линдгрен. На базе ВВС Эндрюс мне сказали, что он является пилотом президентского самолета.
Вертер вскочил и вышел из-за стола.
– Я иду на узел связи, – сказал он. – Передайте им, что сложилась чрезвычайная ситуация. Пусть установят прямую радиосвязь с президентским самолетом. Далее, позвоните снова на базу Эндрюс и выясните все что можно о Линдгрене, особенно, нет ли в его голосе какого-нибудь акцента, или других ярковыраженных примет.
С этими словами Вертер удалился в сопровождении Мельника.
Когда Вертер ворвался на узел связи, он застал там Эда Бегли, начальника узла собственной персоной, расположившегося с наушниками на голове перед шкалой настройки.
– Ты уже связался с ними? – спросил Вертер.
– Остынь, парень, – ответил Бегли, сняв наушники, но продолжая смотреть на шкалу настройки. – С этой аппаратурой мы не можем связаться с Калифорнией.
– Но он сейчас летит над Невадой.
– Невада, Калифорния – какая разница. Оба штата далеко, земля круглая, а радиоволны распространяются по прямой. Помнишь, чему тебя учили в университете?
– Ты хочешь сказать, что мы отсюда не можем связаться с ними?
– Ты слушай меня и тогда поймешь, что я хочу сказать. Обычными средствами связи ничего не выйдет, поэтому я пытаюсь связаться с ними через спутник. – Бегли повернулся к Вертеру. – Но это нарушение правил, парень, и я надеюсь, черт побери, что ты знаешь, что делаешь.
– Поверь мне, – сказал Вертер. Бегли кисло улыбнулся.
– Верить людям, когда они просят тебя нарушать установленный порядок, это не самый лучший путь к будущей карьере в ФБР. – Но Бегли снова надел наушники и защелкал тумблерами. Через минуту он сказал:
– Ага, вот они. – Он снял наушники, повернул выключатель и комната наполнилась треском радиопомех. Бегли начал говорить в микрофон, который держал в руке.
– Борт номер один, говорит штаб-квартира ФБР в Нью-Йорке. Прием. – Затем он протянул микрофон Вертеру.
На высоте двадцать девять тысяч футов над пустыней Невада Харди тоже включил микрофон.
– Нью-Йорк, я борт номер один, – ответил Харди. – Чем могу быть полезен?
– Обычная проверка, – сказал Вертер. – Что случилось с телефоном прямой связи?
– Мне сказали, что вроде бы ничего страшного, минут через десять заработает. Хотите, чтобы я что-нибудь передал?
– Нет. Как проходит полет?
– У меня все отлично. А у вас были еще какие-нибудь проблемы на земле?
Вертер нахмурился.
– Нет, никаких проблем. Счастливого полета.
– Спасибо, я борт номер Один, конец связи.
Мельник посмотрел на Вертера, но тот покачал головой.
– Нет, это не тот голос, который говорил со мной утром.
В этот момент в помещение узла связи торопливо вошла Элис.
– Я снова связалась с базой Эндрюс. Линдгрен техасец, и у него такой сильный акцент, что они все смеются над ним по этому поводу.
Вертер посмотрел на Мельника и пожал плечами.
– Мне кажется, что это был он, все в порядке. – Он посмотрел на часы. – Мы подождем, пока наладят прямую связь, и попросим их сесть в Солт-Лейк-сити или в Денвере, где ближе. – Вертер нервно постучал по крышке стола. – Я бы хотел, чтобы он сел прямо сейчас.
– Лишние десять минут не имеют значения, – сказал Мельник.
– Борт номер один, – снова внезапно заработало радио. – Говорит диспетчерская Солт-Лейк-сити. Вы покидаете нашу зону, держите связь с диспетчерской Денвера на частоте 130,25.
– Вас понял, Солт-Лейк-сити. Связь с диспетчерской Денвера на частоте 130,25. Спасибо и до свидания, – сказал Харди.
Он настроил радиостанцию на новую частоту и снова заговорил:
– Диспетчерская Денвера, я борт номер один, следую эшелоном двадцать девять тысяч.
– Вас понял, борт номер один, – ответила диспетчерская Денвера. – Вижу вас на радаре, продолжайте следовать эшелоном двадцать девять тысяч.
Затем наступила тишина, и медленно потекли минуты. Харди представил в своем воображении две картины. Первая – «Боинг 707» с кубинцами на борту приближается к нему с северо-востока, они должны будут скоро встретиться. Харди посмотрел в боковое стекло, пытаясь увидеть самолет с кубинцами, хотя знал, что первым признаком их приближения будет вызов по радио из диспетчерской Денвера.
Вторая картина была штаб-квартира ФБР в Нью-Йорке. Харди никогда не был там, но он так ясно представил себе, что там происходит, как будто увидел эту сцену на экране телевизора. Вертер, агент, который разговаривал с ним утром по телефону, а может быть, и только что по радио, не находит себе места и мечется взад и вперед, ожидая, когда заработает прямая линия связи. Он подождет еще десять минут, может быть, пятнадцать, а потом начнет снова вызывать его, и на этот раз от него будет не так-то просто отвязаться. Конечно, ни Вертер, ни кто-либо другой не смогли бы спасти президента, если бы Харди решил убить его, но на уме у него было совсем другое, и для успешного выполнения задуманного плана Вертер и все остальные должны были поверить в то, во что Харди хотел их заставить поверить. Поэтому ему надо будет отвязаться от них так, чтобы не вызвать подозрений.
Как и во всех центрах управления воздушным движением, диспетчеры центра в Денвере работали с радарами в режиме ответчиков. Это означало, что на их экранах светились отметки только самолетов с ответчиками, а все остальные воздушные средства не высвечивались. Такой режим устанавливался для того, чтобы сократить количество отметок на экранах радаров до такого числа, при котором диспетчер был в состоянии следить за передвижением воздушных объектов. Иногда для получения полной картины воздушного движения радары переводились в режим общего слежения, и тогда на экране появлялись отметки всех воздушных средств, засеченных радарами. – Марфи, ты не хочешь взглянуть, что здесь происходит? – крикнул один из диспетчеров, и начальник смены подошел к нему. Билл Эндлер, один из новичков-диспетчеров, как раз переключил радар на режим общего обзора. Он указал на отметку на экране. – Последи за ним несколько секунд. Они молча смотрели на экран, потом Марфи сказал:
– Этот сукин сын действительно движется, так ведь? Эндлер кивнул.
– Я считаю, что он движется со скоростью узлов пятьсот.
Они снова молча уставились на экран. Остальные неопознанные отметки обозначали самолеты без ответчиков, и все они были частные или небольшие самолеты с одним, в лучшем случае, с двумя двигателями. Большинство из них летели со скоростью менее двухсот узлов, и ни один из этих самолетов не мог развить скорость свыше трехсот узлов. А этот самолет двигался между ними гораздо быстрее, как пчела между воздушными шариками.
– А почему президент не отвечает на вызов по прямому телефону? – спросил Вертер.
– Пилот сейчас это выясняет, он свяжется с Солт-Лейк-сити, и они перезвонят нам.
Вертер нахмурился.
– А кто пилот президентского самолета? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Элис. – Я позвоню на базу Эндрюс и выясню.
Она вышла из кабинета, а Вертер, нахмурившись, так и остался сидеть.
– Что вы об этом думаете?
– Наверное, то же самое, что и вы, – ответил Мельник. – Мне это не нравится, но я не знаю что делать. Может, поднять перехватчики?
Вертер покачал головой.
– А что это даст? Я могу себе представить только три возможности: или все в порядке, или в самолет подложена бомба, или Харди находится на борту самолета. У вас есть что-нибудь другое?
Мельник покачал головой.
– Значит, если все в порядке, то нам ничего не надо делать. Но если в самолет подложена бомба, то что смогут сделать военные самолеты? То же самое, если Харди находится на борту. Что они смогут сделать? Пристроиться рядом и застрелить его из дальнобойной винтовки?
– Но ведь на борту находятся агенты службы безопасности, разве не так?
Вертер кивнул.
– Если там появится Харди, то они должны с ним справиться. Не мог же он протащить на борт самолета целую группу наемных убийц.
– Может быть, стоит предупредить службу безопасности по радио?
Вертер покачал головой. Мы не можем сказать по радио ни единого слова о еще одной возможной попытке покушения, если, конечно, у нас не будет очень весомых причин считать, что Харди находится на борту президентского самолета. Из-за одного нашего подозрения мы не имеем права ввергать всю страну в панику.
Мельник не ответил. Он никогда не афишировал своих подозрений, он предпочитал действовать в соответствии с ними.
– Когда у нас появится возможность связаться с самолетом по закрытой линии, мы сможем предупредить их о Харди. Но, с другой стороны, если в самолет заложена бомба, то у нас, по крайней мере, есть немного времени. Харди не мог точно знать время взлета президентского самолета, а так как полет длится шесть часов, он, возможно, установил ее на два или три часа вперед, чтобы быть уверенным, что она не взорвется до того момента, как президент прибудет к самолету.
Мельник кивнул.
– Поблагодарим судьбу за эту небольшую удачу.
– В любом случае, мы обязательно должны выяснить, почему не работает телефонная линия прямой связи.
– Меня как раз и беспокоит, – сказал Мельник, – что не отвечает телефон закрытой связи. Ведь у него должна быть дублирующая система, не так ли? Эта линия слишком важна, чтобы допускать ее выход из строя из-за какой-то неисправности.
Вертер не знал что сказать. Мельник был прав, но пилот доложил, что все в порядке. Внезапно в голове у него промелькнула смутная идея.
– Элис! – крикнул он. – Свяжитесь с пунктом управления полетами в Солт-Лейк-сити и разыщите кого-нибудь, кто знал бы голос пилота президентского самолета!
– Вы думаете… – начал Мельник. Ему было совершенно ясно, что за идея осенила Вертера, и он был прав. Харди был летчиком-истребителем в морской пехоте, и сегодня утром он уже обманул их, когда, говоря по телефону, выдал себя за другого.
Они сидели и несколько минут смотрели друг на друга, потом в кабинет вошла Элис.
– Я связалась с Солт-Лейк-сити, но у них никто не знает голос полковника Линдгрена.
– Чей?
– Полковник Роберт Ли Линдгрен. На базе ВВС Эндрюс мне сказали, что он является пилотом президентского самолета.
Вертер вскочил и вышел из-за стола.
– Я иду на узел связи, – сказал он. – Передайте им, что сложилась чрезвычайная ситуация. Пусть установят прямую радиосвязь с президентским самолетом. Далее, позвоните снова на базу Эндрюс и выясните все что можно о Линдгрене, особенно, нет ли в его голосе какого-нибудь акцента, или других ярковыраженных примет.
С этими словами Вертер удалился в сопровождении Мельника.
Когда Вертер ворвался на узел связи, он застал там Эда Бегли, начальника узла собственной персоной, расположившегося с наушниками на голове перед шкалой настройки.
– Ты уже связался с ними? – спросил Вертер.
– Остынь, парень, – ответил Бегли, сняв наушники, но продолжая смотреть на шкалу настройки. – С этой аппаратурой мы не можем связаться с Калифорнией.
– Но он сейчас летит над Невадой.
– Невада, Калифорния – какая разница. Оба штата далеко, земля круглая, а радиоволны распространяются по прямой. Помнишь, чему тебя учили в университете?
– Ты хочешь сказать, что мы отсюда не можем связаться с ними?
– Ты слушай меня и тогда поймешь, что я хочу сказать. Обычными средствами связи ничего не выйдет, поэтому я пытаюсь связаться с ними через спутник. – Бегли повернулся к Вертеру. – Но это нарушение правил, парень, и я надеюсь, черт побери, что ты знаешь, что делаешь.
– Поверь мне, – сказал Вертер. Бегли кисло улыбнулся.
– Верить людям, когда они просят тебя нарушать установленный порядок, это не самый лучший путь к будущей карьере в ФБР. – Но Бегли снова надел наушники и защелкал тумблерами. Через минуту он сказал:
– Ага, вот они. – Он снял наушники, повернул выключатель и комната наполнилась треском радиопомех. Бегли начал говорить в микрофон, который держал в руке.
– Борт номер один, говорит штаб-квартира ФБР в Нью-Йорке. Прием. – Затем он протянул микрофон Вертеру.
На высоте двадцать девять тысяч футов над пустыней Невада Харди тоже включил микрофон.
– Нью-Йорк, я борт номер один, – ответил Харди. – Чем могу быть полезен?
– Обычная проверка, – сказал Вертер. – Что случилось с телефоном прямой связи?
– Мне сказали, что вроде бы ничего страшного, минут через десять заработает. Хотите, чтобы я что-нибудь передал?
– Нет. Как проходит полет?
– У меня все отлично. А у вас были еще какие-нибудь проблемы на земле?
Вертер нахмурился.
– Нет, никаких проблем. Счастливого полета.
– Спасибо, я борт номер Один, конец связи.
Мельник посмотрел на Вертера, но тот покачал головой.
– Нет, это не тот голос, который говорил со мной утром.
В этот момент в помещение узла связи торопливо вошла Элис.
– Я снова связалась с базой Эндрюс. Линдгрен техасец, и у него такой сильный акцент, что они все смеются над ним по этому поводу.
Вертер посмотрел на Мельника и пожал плечами.
– Мне кажется, что это был он, все в порядке. – Он посмотрел на часы. – Мы подождем, пока наладят прямую связь, и попросим их сесть в Солт-Лейк-сити или в Денвере, где ближе. – Вертер нервно постучал по крышке стола. – Я бы хотел, чтобы он сел прямо сейчас.
– Лишние десять минут не имеют значения, – сказал Мельник.
– Борт номер один, – снова внезапно заработало радио. – Говорит диспетчерская Солт-Лейк-сити. Вы покидаете нашу зону, держите связь с диспетчерской Денвера на частоте 130,25.
– Вас понял, Солт-Лейк-сити. Связь с диспетчерской Денвера на частоте 130,25. Спасибо и до свидания, – сказал Харди.
Он настроил радиостанцию на новую частоту и снова заговорил:
– Диспетчерская Денвера, я борт номер один, следую эшелоном двадцать девять тысяч.
– Вас понял, борт номер один, – ответила диспетчерская Денвера. – Вижу вас на радаре, продолжайте следовать эшелоном двадцать девять тысяч.
Затем наступила тишина, и медленно потекли минуты. Харди представил в своем воображении две картины. Первая – «Боинг 707» с кубинцами на борту приближается к нему с северо-востока, они должны будут скоро встретиться. Харди посмотрел в боковое стекло, пытаясь увидеть самолет с кубинцами, хотя знал, что первым признаком их приближения будет вызов по радио из диспетчерской Денвера.
Вторая картина была штаб-квартира ФБР в Нью-Йорке. Харди никогда не был там, но он так ясно представил себе, что там происходит, как будто увидел эту сцену на экране телевизора. Вертер, агент, который разговаривал с ним утром по телефону, а может быть, и только что по радио, не находит себе места и мечется взад и вперед, ожидая, когда заработает прямая линия связи. Он подождет еще десять минут, может быть, пятнадцать, а потом начнет снова вызывать его, и на этот раз от него будет не так-то просто отвязаться. Конечно, ни Вертер, ни кто-либо другой не смогли бы спасти президента, если бы Харди решил убить его, но на уме у него было совсем другое, и для успешного выполнения задуманного плана Вертер и все остальные должны были поверить в то, во что Харди хотел их заставить поверить. Поэтому ему надо будет отвязаться от них так, чтобы не вызвать подозрений.
Как и во всех центрах управления воздушным движением, диспетчеры центра в Денвере работали с радарами в режиме ответчиков. Это означало, что на их экранах светились отметки только самолетов с ответчиками, а все остальные воздушные средства не высвечивались. Такой режим устанавливался для того, чтобы сократить количество отметок на экранах радаров до такого числа, при котором диспетчер был в состоянии следить за передвижением воздушных объектов. Иногда для получения полной картины воздушного движения радары переводились в режим общего слежения, и тогда на экране появлялись отметки всех воздушных средств, засеченных радарами. – Марфи, ты не хочешь взглянуть, что здесь происходит? – крикнул один из диспетчеров, и начальник смены подошел к нему. Билл Эндлер, один из новичков-диспетчеров, как раз переключил радар на режим общего обзора. Он указал на отметку на экране. – Последи за ним несколько секунд. Они молча смотрели на экран, потом Марфи сказал:
– Этот сукин сын действительно движется, так ведь? Эндлер кивнул.
– Я считаю, что он движется со скоростью узлов пятьсот.
Они снова молча уставились на экран. Остальные неопознанные отметки обозначали самолеты без ответчиков, и все они были частные или небольшие самолеты с одним, в лучшем случае, с двумя двигателями. Большинство из них летели со скоростью менее двухсот узлов, и ни один из этих самолетов не мог развить скорость свыше трехсот узлов. А этот самолет двигался между ними гораздо быстрее, как пчела между воздушными шариками.