Алферова Марианна Владимировна. Беловодье

   — Я и не знала, что подумать.
   — Что тут думать? Кто еще, кроме меня, в кабинет мог зайти? А? Ну ты и глупышка… — Роман погладил ее по голове. — Мне идти надо. И никому ни слова, что я здесь был.
   — Идти? — Она лишь плотнее прижалась к нему. Ее била дрожь. — Вот так? Просто уйдешь? И ничего…
   Он глянул на лестницу, что вела наверх. Полчаса ничего не решат. Он поднял Тину на руки и побежал вверх по лестнице через две ступеньки. Она засмеялась:
   — Ромка, что делаешь?! Уро-о-нишь!
   Она, конечно, знала, что он не уронит. Но покричать надо было — выпустить из себя недавний страх, выжать и выплюнуть с криком. Роман опрокинул ее на кровать, стал целовать. Ничего не говорил. Боялся, что назовет ее Надей. То есть был уверен, что именно так и назовет. На миг желание пропало. Что это он? Минута дорога… а тут… Но Тина вновь привлекла его к себе и не скупилась на ласки.
   Все продлилось дольше, чем он рассчитывал. Однако, едва закончилось, он поднялся.
   — Ты уходишь? — Она лежала, не открывая глаз и трогая языком губы, будто пробовала, остался на них вкус его поцелуев или нет. — Уходишь?
   Тина сладко потянулась. Он смотрел на ее тело среди смятых простыней. Ведь проболтается! Против воли, а проболтается, дуреха. Роман сбегал вниз, принес бутылку с пустосвятовской водой. Постоял у кровати. Не любил он проделывать такие фокусы, особенно с близкими. Но что делать? Вдруг Медонос узнает, что Роман прошел напрямую из Беловодья сюда, в Темногорск. Ведь неведомо, есть обратный ход или нет. Может, и есть, да только времени нет его искать. И разбираться сейчас с Медоносом некогда.
   — Ой, я пить хочу, — пробормотала Тина и протянула руку. — Дай глотнуть…
   Колдун брызнул ей в лицо. Она вновь откинулась на подушки, глаза закрылись. Дыхание сделалось ровным. Заснула. И так проспит до утра, а утром и не вспомнит, что было этой ночью. Колдун наклонился и коснулся губами ее губ.
   — Спи, девочка, пусть тебе снятся хорошие сны. А он, сложив все необходимое в объемистую сумку, вышел из дома.
   Ему была нужна машина. Просить у кого-нибудь не хотел — никто не должен знать, что Роман вновь появился в Темногорске. Значит, придется угнать.
   Господин Вернон миновал Ведьминскую, свернул в район многоэтажек. В частных домах авто загоняют в гаражи, запирают ворота, у всех заборы двухметровые. Проломиться можно, но стоит ли? Иное дело — многоэтажный район. Здесь машины оставлены подле домов, на утрамбованной земле скверов, прямо на улицах. Выбирай любую. Роман остановился возле подержанной «тойоты». Когда машина будет без надобности, бросит. Если хозяину повезет, милиция ее найдет и даже вернет владельцу. Открыть дверцу было делом пустяковым. Сигнализация не включилась: против колдовской силы все эти пищалки-мигалки бессильны. Чуть сложнее — завести машину без ключа. Но и тут возиться пришлось недолго. Вскоре Роман уже катил в Пустосвятово по влажной от дождя дороге.
   Первым делом колдун заехал к отцу. Пес Бобка лаял и рвался, пробуждая соседей от полночного сна. Наконец у Воробьевых в окнах зажегся свет, отворилась форточка, и Василий Васильевич шепотом спросил:
   — Кто там?
   — Роман. Приехал узнать, как вы тут.
   — Плохо нам.
   — Что случилось?
   — Плохо, и все.
   — Меснер уехал?
   — Кто?
   — Ну, тот парень, что вас домой привез.
   — А, Эд. Уехал. Вчера утром еще. Получалось, что Меснер уже мог добраться до Беловодья. Ну и отлично. Будем надеяться, что охранник утихомирит «доброго» доктора. С таким, как Меснер, не особенно поспоришь. Тем более с его «береттой».
   — Как Варвара-то?
   — Да никак. Лежит, стонет.
   Отец так дверь сыну и не открыл. А Роман и не настаивал. Сбежал с крыльца. Сел в машину. Теперь к реке.
   Сила воды достигает пика в предрассветный час, а колдуну нужна была вся сила, какую только могла дать Пустосвятовка. Река напоминала серое мутное стекло и казалась неподвижной. Он поздоровался с ней наскоро, второпях, и она ответила — плеснула волной о берег. Роман наполнил все взятые с собой канистры, набил ими багажник. Потом разделся и несколько минут стоял на берегу, раскинув руки и вглядываясь с торжествующей улыбкой в бегущую воду. В тот миг он ощущал в себе способность сладить с любым, одолеть кого угодно, все свершить. Гамаю-нов? Баз? Неважно! Никому не устоять против его колдовства и его реки. Он произнес заклинание на силу и погрузился в воду. Ушел в глубину. Выплыл. Вновь погрузился. Будто тысячи иголок пронзили тело. Он ощущал, как наполняет его мощь водной стихии, вливается, как в бездонный сосуд, и не переполняет. Водяной в глубине стонал и кричал на разные голоса. По всей деревне выли собаки. Роман нырял, касался дна и вновь поднимался на поверхность. Будто солнечные зайчики бежали по воде, бежали и гасли возле Романовых рук. То и дело поднимались волны, накрывали его с головой. Роман смеялся. Он купался долго. Потом выбрался и лежал на берегу. Силу он ощущал чрезмерную.
   Река застыла неподвижно, казалось, и не текла вовсе.
   «Глупец! — сквозь дрему обозвал сам себя и упрекнул: — Ты же мог убить ее! Разве можно так — отбирать все без остатка».
   «Я должен спасти Надю, — отвечал Роман на собственные допреки, не слишком, кажется, смущаясь. — А для этого нужна сила, огромная сила, вся, какая ни есть…»
   Здесь же, на берегу, Роман достал из сумки тарелку и налил в нее пустосвятовской воды. Лишь коснулся поверхности и произнес «Юл», как вмиг увидел мальчишку. Тот был… под водой.
   — Где ты?
   — В Беловодье. То есть в прямом смысле слова в Беловодье. Мчался по дорожке. Ну и провалился.
   — Обожгло?
   — Да нет почти.
   И не должно было! Ведь Беловодье носит Лешкино ожерелье. Теперь колдун это знал. Зачем отталкивать брата того, с кем Беловодье в колдовском родстве?!
   — Раз ты в воде, так произнеси заклинание невидимости. Сможешь разузнать, что и как.
   — Не знаю такого заклинания. Ты меня лишь оберегающему научил.
   — Сейчас подскажу.
   И Роман подсказал. Со второго раза у Юла вышло.
   — Что теперь? — спросил невидимка.
   — А теперь дуй в церковь и предупреди Стена.
   — Ничего не выйдет, Баз уже там! — воскликнул Юл. — Я хотел его опередить. И вот я — здесь. А спятивший Баз — там.
   — Что дальше?
   — Ничего. Обратно он не выходил.
   — Ты защиту, как я говорил, себе сделал?
   — Конечно. Ничего хитрого. И Лене тоже. А вот Стену — не успел.
   — Вот что, Юл, я должен знать, что там происходит. Воспользуйся невидимостью и подберись к церкви. Если приложишь руку к стене, услышишь, что творится внутри. Силы твоего ожерелья на это хватит.
   — Подслушивать? — возмутился Юл. — Я никогда не подслушиваю.
   — Мальчик мой, этот человек сначала пытался срезать с меня ожерелье, а потом стрелял в меня. Я не знаю, что он задумал. Возможно, какую-то подлость.
   — Баз? На него не похоже. Он же тюфяк. И добрый.
   — Добрый тюфяк?
   — Я чувствую, что он добрый! — осерчал Юл и вдруг осекся. — Хотя…
   — Что — хотя?
   — Мне показалось, что он переменился. Да, я почувствовал…
   — Когда это произошло? После того, как он приехал в Беловодье?
   Юл раздумывал несколько секунд:
   — Может быть. Ладно, попробую разузнать, что там и как.
   — Будь осторожен. Вблизи церкви я с тобой разговаривать не буду. Только смотри и слушай. Если уж что-то крайнее — тогда…
   — Да понял я! — перебил Юл.
   — Для Стена воду прихватил?
   — При мне.
   — Надеюсь, не в дырявой фляге.
   — Я обиделся, — заявил Юл.
   Роман не знал, что и думать. Что стряслось с Базом? Почему он напал на него, Романа? И вот теперь отправился к Стену. А что, если он и Лешку попытается убить? Ведь Роман сдуру соврал Базу, что починил ограду, и Стен, уж если на то пошло, Беловодью не нужен. Где же остальные? Почему в Беловодье никого нет? Пустыня этот город мечты, сущая пустыня…
   А Юл уже поднялся на поверхность. Стена церкви была рядом, белела на фоне синей воды, можно было дотянуться рукой. Роман прислушался. Тихо. Только плеск воды да звук шагов. Юл приложил ладонь к стене.
   Тишина. И вдруг на ступенях появился Баз.
   — Назад! В воду! — крикнул Роман.
   Но Юл не послушался. Не марионетка Юл Стеновский, носящий ожерелье. Нет, не марионетка. А человек, наделенный даром. Способный чувствовать эмоциональный настрой ближнего. Он сейчас разберется, что случилось с Базом! И, не долго думая, мальчишка выпрыгнул из воды на дорожку, — самого его Роман не видел, но вода с него так и лила и тем самым выдавала. Юл вцепился в База, как когда-то вцепился в старшего брата при первой встрече.
   И образ База поплыл — лицо зарябило, исказились черты; кисти рук превратились в два белых сгустка, и судорога прошла по всему телу. Но и сам Юл лишился невидимости. Мальчишка ахнул и отступил. А Баз — уже прежний, только еще более окаменелый, неживой — вскинул руку и ладонью накрыл мальчишке лицо.
   Роман закричал: нить в его ожерелье вмиг нагрелась и, казалось, вот-вот закипит. Всю силу, какую успел, Роман собрал в комок и швырнул через поля и леса, через разрушенную стену Беловодья на защиту Юла. Баз ахнул и отдернул руку.
   А мальчишка пошатнулся и спрыгнул… Нет, свалился в воду…
   Контакт прервался.
   Роман вскочил. Река за его спиной клокотала. Вмиг собрались над головой колдуна тучи, и хлынул ливень. Но напрасно колдун пытался пробиться к Юлу. Контакта не было. Скорее всего, Юл потерял сознание от боли, когда Баз сжег ему лицо. Мальчишка, конечно, не утонет в озере Беловодья, отлежится на дне, придет в себя. И туда к нему, похоже, никто не сунется. Но лицо… О, Вода-царица! Этот тип, разумеется, не Баз.
   В тот миг, когда Юл дотронулся до человека, который так походил на доброго доктора, лицо обманщика исказилось, на миг проступили другие черты. На столь краткий миг, что разобрать не удалось, кто же прячется под маской База. Но то, что не Василий Зотов отправился с друзьями в Беловодье, было теперь ясно колдуну. И этот неведомый противник обладал колдовской силой, и немалой. Все заклинания Юла рассыпались мгновенно от одного его прикосновения. И с какой легкостью этот тип сдернул личину с Васи Зотова и предстал перед остальными под видом доброго доктора, ни у кого не вызвав подозрения! Или кто-то усомнился? Грег? Гамаюнов? Нет, нет, какая-то чушь! Ведь Роман видел его ауру. Да, она исказилась, изменила цвет, но это была аура База. Или колдун ошибся? Если этот человек не Баз, то он действует самостоятельно, а не в сговоре с Гамаю-новым. Или все-таки Иван Кириллович посвящен?..
   А если в Беловодье не Баз, то что стало с настоящим Зотовым? И кто же на самом деле тот, кто напялил его личину?
   Догадка, впрочем, мелькнула… И догадка нелепая. Потому что колдун, подозревая, не знал ответа на вопрос «зачем?». К чему этот маскарад, зачем вообще этот человек рванулся в Беловодье? И как узнал про само Беловодье… И…
   Нет, Роман, нет и нет! Не трать силы на разгадку того, чего разгадать не можешь. У тебя есть вода — спрашивай и получай ответы.
   Ожерелье на шее еще жгло, хотя уже и не так сильно, и пульсировало в такт ударам крови.
   Колдун выплеснул воду из тарелки, налил свежую. Сосредоточился, положил ладонь на воду.
   — Баз! — обратился он к воде.
   Но стихия не отозвалась. Не пожелала.
   Роман предпринял еще одну попытку. Ничего. Это был не его вопрос, и вода не дала ответа. Значит, надо отыскать человека, который может задать такой вопрос. Хотелось немедленно мчаться назад и… Но Роман подавил в себе это желание. Раз он не может попасть в Беловодье мгновенно, уже не имеет значения, сколько времени займет дорога — двое суток или больше. А вот подготовиться к возвращению необходимо.
   Уже начинало светать. Роман бегом поднялся по тропинке — идти спокойно не мог, не тот настрой. В сумраке едва не сшиб какую-то тетку, что шла от коровницы, прижимая к груди трехлитровую банку с парным молоком.
   — Козел! — крикнула тетка.
   Он не стал ни извиняться, ни отругиваться, с разбегу вломился в калитку. Пес выбежал из будки, приветственно гавкнул и замолчал. Роман грохнул кулаком в дверь:
   — Мама, открой!
   Он знал, что она не спит, — чувствовал это, хотя окна в доме были пока еще темные. Наконец в одном вспыхнул свет, послышались старческие шаги.
   — Что случилось? — Марья Севастьяновна распахнула дверь. В сумраке белела повязка на глазу.
   — Много чего…
   Он прошел в дом и упал на старенький, ноющий на все голоса диван.
   — Ромка! — Она вздохнула. — Ты в опасное дело ввязался.
   — Да чего там… Что у тебя с глазом? Сильно повредило? Давай порчу сниму. Сила-то есть. — Он говорил небрежно, торопливо, чувствовал за собой вину.
   И в том, что не уберег, но прежде всего в том, что вошел сюда почти как чужой, не обнял, не поцеловал в щеку. Впрочем, от этих нежностей мать сама давно его отучила.
   Марья Севастьяновна сняла повязку. Глаз на вид был совершенно здоровый.
   — Глаз не видел. Но лишь два часа. А потом зрение вернулось. Правда, хуже, чем прежде. И яркий свет сильно режет. Так, что слезы сами собой текут.
   — Так давай я…
   — Не надо. Нельзя с себя все знаки, все шрамы водой смывать. Ты же память смываешь.
   — Как знаешь. А я запутался, — признался он. — Меня друзья в Беловодье ждут, а я не могу туда ехать — должен сначала узнать суть происходящего.
   — Да тебя всегда кто-то ждет, — оборвала она. — Все, кроме меня.
   — Я пришел посоветоваться, что делать. А ты — ругаться.
   — Что собирался, то и делай. Тебе ж для чего-то сила была нужна. Так бери ее и иди. Только ничего у тебя не выйдет.
   — Как ты можешь такое говорить! — вскинулся он. — Мне, своему сыну! Как!
   — Я правду говорю. А что другое я, по-твоему, говорить должна? — Она поджала губы. Когда она вот так поджимает губы, ей возражать бессмысленно. Роман когда-то пытался, теперь перестал.
   — Не это, — сказал он, вновь падая на диван. — Все что угодно, но только не это.
   — Я предостерегаю.
   — Что ты Глаше сказала про кольцо? — перекинулся на другую тему Роман. — Она ведь все перезабыла. Оберег принесла, а про свойства его — ни гу-гу.
   — Кольцо от водного меча и водного ножа, вообще от любого водного лезвия бережет. Потому тебе и послала, чтоб от меча защитить.
   Так вот почему Баз или, вернее, тот, кто носил маску База, не мог разрезать ожерелье. Кожу поранил и нож сломал, а водная нить уцелела.
   — Ты ведь меня спасла, получается. Спасибо.
   — Ха, вспомнил, кажется.
   Он сдержался, чтобы не сказать резкость, лишь спросил:
   — Что еще?
   Марья Севастьяновна развела руками:
   — Отец говорил, еще что-то запретное. Кольцо может накапливать энергию… Но как, не знаю. Чаю хочешь?
   — Погоди с чаем. Я семейный, альбом посмотреть хочу.
   — Зачем?
   — Фотографию одна нужна.
   Марья Севастьяновна вынула из комода старинный, с покореженной временем обложкой альбом. Роман перевернул несколько листов. Вот дед Севастьян в молодости, вот матери фото детское, еще до войны. Вот он сам в костюмчике и с портфелем в руках. Вот фото второго «А». Роман рядом с Глашей в первом ряду сидят. Но той фотографии, что он искал, не было.
   — Помнишь, была усадьба на фото, где девочка на ступенях стоит? — спросил Роман, закрывая альбом. — Старинная фотография.
   — Не помню. — Марья Севастьяновна отвернулась.
   — Что ты с ней сделала? Продала? Подарила кому? Сожгла?
   — Не было никакой фотографии. — Она явно лгала: Роман всегда чувствовал, когда она обманывает, чисто по-человечески чувствовал, без всякого колдовства, и не понимал, зачем она делает то, что не умеет.
   И к чему из-за такой мелочи обманывать? Роман разозлился:
   — Может быть, ты и Игорю Колодину ожерелье не делала? И водный меч — не твоя работа?
   Она молчала.
   — Игорь угрожал тебе? Опять молчание.
   — Мне, своему сыну, ожерелье не подарила, а человеку совершенно чужому, мафиозному сынку, сделала сразу четыре.
   — Тебе ни к чему ожерелье, — проговорила мать. — Ты все равно колдовскую силу ни на что. расходуешь. А Игорь мне деньги хорошие дал.
   — Ничего не понял, — затряс головою Роман. — Я что, деньги должен был тебе заплатить? Или Колодин талантами какими-то особыми блистал?
   — А, плевать мне! Подарила — и все! — вскричала Марья Севастьяновна с какой-то девчоночьей дерзостью.
   — Да что с тобой! — Он тоже закричал и вскочил. Нельзя сказать, что прежде мать бывала с ним нежна, но чтобы вот так — окатывать злобой, как помоями, — такого, кажется, еще не было.
   — Что со мной? А ничего. Потому что я ничто теперь — мешок с костями. Помереть мне теперь только — и все. А тебе на меня плевать. Тебе в Темногорске своем хорошо, весело. И зачем я только тебе, дура, кольцо отдала! Оно бы меня защитило. А теперь — никакой благодарности.
   Роман стиснул зубы — не стал напоминать, что кольцо мать отдала уже после того, как ожерелья лишилась. Но и как утешить ее, не ведал. Да и как утешишь того, чей дар иссяк? Для такой беды нет утешения.
   — Неужели ты так и не понял? — спросила она очень тихо. — Я тебя от дара спасти хотела. От этой боли и этой петли уберечь. Чтобы ты счастлив был. А дед Севастьян, дурак упрямый, все равно удавку на тебя надел. Так что мучайся теперь всласть.
   — Я сейчас уеду, — сухо сказал Роман. — Чем-нибудь помочь?
   — Ничего не надо, — отрезала Марья Севастьяновна. Потом смягчилась: — Колдовские замки установи на окна и двери. А то соседи прознают, что я дара своего лишилась, и вмиг дом обчистят.

* * *

   ВОСПОМИНАНИЯ иссякли. Так внезапно иссякает источник, оставляя лишь влажное дно меж камнями. Роман протянул руку, взял часы. Светящиеся стрелки показывали половину шестого. Значит, утро. Но еще темно. Он спал и не спал. В доме было тихо. Может, Тину позвать? Со времени его возвращения она спала у себя в комнате.
   Он встал, пошел к ней, постучал.
   — Роман, ты?
   — Можно?
   — Конечно!
   Она распахнула дверь:
   — Роман, миленький, ну нельзя так себя изматывать. Не торопись. Вспомнишь еще все до Синклита.
   — Не могу, колдовство не отпускает. — Он вымученно улыбнулся, сел на ее кровать. Тина сидела рядом в одной ночной рубашке. Шелк сверкал в свете ночника.
   Зачем он вообще сюда пришел? Ах, да! Он же вспомнил. Теперь ее очередь. Брызнул ей в лицо водой и произнес одно слово: «Очнись!»
   Тина вздрогнула. И пелена забвения спала. Как будто она только что по лестнице спустилась, сжимая в липкой от пота руке нож. В памяти возникло все разом — и как человек, которого она убить хотела, перехватил ее руку, как вывернул с силой, и она закричала от боли и согнулась до самого пола. А потом он ахнул: «Тина!» И руку отпустил. Поднял и поставил на ноги. И она узнала наконец его голос…
   — Так это ты!
   — Тина, послушай!
   — Роман, сволочь! — выдохнула она не то с облегчением, не то с ненавистью.
   — Я только стер твою память.
   — Только!
   — Никто не должен был знать тогда, что я вернулся. Прости, что так по-дурацки получилось. Наглядный пример, как опасно не помнить чего-то.
   — Да уж…
   Так вот почему она не сообразила, что в дом тайком проник именно колдун!
   — Рома… ты ведь не только память стер. Ты запретил мне думать, что это ты был в доме? Так? Иначе бы я непременно догадалась. Я не дура. Никто другой войти не мог. Иначе бы все колдовские ловушки и замки к чертям полетели!
   — И проболталась бы непременно. Я тебя знаю.
   — Так нельзя! Неужели ты не понимаешь, что совершил подлость?
   — В чем подлость? Что переспал с тобой? Извини, не понимаю. Разве нам плохо было вместе в ту ночь?
   Она нехотя кивнула.
   — Если хочешь, я сотру в твоей памяти все, что с той ночью связано. Навсегда.
   — Нет уж! — Она произнесла это «нет» довольно твердо. С ехидцей. — Я все помнить хочу. И ту ночь — тоже. И твой фокус с забвением никогда не забуду. Клянусь водою!
   Она ненавидела его в этот миг и страстно желала близости. Ничьи чувства он не понимал так, как ее. Была, правда, Лена еще. Но там он всего лишь использовал чужой дар. А тут… тут было совершенно иное.
   Он обнял ее.
   Она хотела оттолкнуть, крикнуть: «Уходи вон!» Но не смогла. Она была его рабыней. Ожерелье уничтожило гордость, парализовало волю, оставило лишь желание подчиняться, служить, любить, принадлежать только ему. Ожерелье способно помочь человеку раскрыть любой талант. Тине оно подарило любовь. Любовь как колдовской дар. И скинуть эту петлю невозможно. Да она и не хотела. Свой дар легко, как одежду, снять нельзя. А если сорвет другой, то превратит тебя в пустышку, в ничто.
   Тина принадлежит своему колдуну. И неважно, любит он ее или нет. В такие минуты она верила, что Роман ее любит. И она шептала: люблю, люблю; сами собой эти «люблю» с губ срывались. Ее заклинания, других она не помнила и не желала помнить.
   Потом они лежали рядом. Голова Тины покоилась у Романа на плече. А что, если дать ей внешность Нади? Это нетрудно. И не так уж они разнятся. Ноги чуть подлиннее, талия потоньше. Посадка головы. Цвет волос. Улыбка… Нет, не получится. Дерзости нет. Да, Тина бывает дерзкой, но это так, маска, игра. Котенок когти выпускает и оцарапать может лишь по недомыслию. А Надя — та дерзка иначе.
   Да и не хочет он, чтобы Тина была такой. Вот что забавно — не хочет.
   — Думаешь, одной моей любви хватит? — спросила Тина. Сладость плотских утех истаивала, вслед просачивалась горечь обиды и тут же недоуменное, за что? Ведь он ее любит, любит, может быть, иначе, чем неведомую эту Надю, но любит. Так за что мучит?
   — Как видишь, хватает, — сквозь дрему пробормотал колдун.
   — Ах, Роман, я знаю, что люблю тебя…
   — Я тоже знаю, что ты меня любишь. — Он поцеловал ее.
   — Хватит издеваться! — воскликнула она и гневно и жалобно.
   — Ну что ты! Я говорю вполне серьезно. Роман поднялся.
   — Куда ты?
   — Вспоминать.
   — Полежи еще немного, поспи обычным сном. Отдохни. А я погляжу, как ты спишь.
   И будет шептать: «Бедный мой, бедный», — вспомнил Роман. И уж готов был остаться, но пересилил и сухо сказал:
   — Времени нет.
   — Ну, тогда иди. Кто знает, что ты за этот год натворил.
   Роман постучал в дверь соседней спальни. На стук никто не отозвался. Пришлось войти, а то еще Казик разорется. До чего же глухие ребята, а еще ожерелья носят. Довольно долго Роман тряс Стена за плечо.
   — Что такое? — Тот наконец очнулся. — Я, кажется, минуту назад только лег.
   — Вставай.
   Они вышли в коридор, чтобы не разбудить Кази-ка и Лену.
   Стен зевнул, чуть не вывихнув челюсть:
   — Думал, в первый раз посплю по-человечески.
   — Завтра отдохнешь. Я и сам не помню, когда спал нормально.
   — Да? А по-моему, ты все время дрыхнешь.
   — Не тот сон. Колдовской. Он изматывает куда сильнее, чем бодрствование. Так, ладно, хватит шутковать. Слушай лучше. Одеваемся и идем к дому Чудодея. Он выйдет с собакой гулять — мы за ним. Заметит, будет гнать — не уходим. Понял? При посторонних никто на Чудака напасть не посмеет. Пистолет колдована возьми с собой. Вдвоем мы любое нападение сблокируем. Синклит послезавтра. Получается три дежурства. Ты уверен, что дело было утром?
   — Вроде да… Черт… мне все это не нравится.
   — Мне тоже. Но предсказания сходятся. Два провидца, ты и Аглая, видели смерть Чудака.
   — Кто должен на него напасть?
   — Это к тебе вопрос.
   Стен досадливо взмахнул рукой:
   — Я никого не видел — только пса.
   — Значит, узришь наяву.
   — Никогда раньше телохранителем не работал.
   — Потому и идем вдвоем. У меня по этой части тоже нет опыта.
   — Думаешь, два дилетанта стоят одного профессионала?
   Ждать пришлось с полчаса, пока Чудодей выйдет из дома. Утро было промозглое, сырое, мир вокруг затянут влажной хмарью. В такой атмосфере Роман мгновенно должен был уловить опасность. Стен непрерывно зевал и норовил прислониться к фонарному столбу, вздремнуть стоя. Роман спать не давал, будил.
   — Сделай разминку, сломай штук десять кирпичей или пару деревьев, — предложил колдун.
   — Отвяжись, вредный друг, склонный к садизму. Наконец Чудак вышел, ведя Матюшу на поводке.
   Друзья устремились за главой Синклита. Тот шел неспешно. Пришлось и «телохранителям» замедлить шаги, а потом и вовсе остановиться и сделать вид, что они о чем-то беседуют.
   Пес рассерженно гавкнул, уткнулся носом в палые листья. Еще раз гавкнул, вырвался из рук
   Чудака, забежал на участок с недостроенным домом. Бетонный забор огораживал только три стороны. Кирпичная коробка, окна досками зашиты — до весны. Подле дома ни одной лужицы — песком повсюду засыпано.
   — Никак тот самый двор? — спросил колдун.
   — Похоже, — отозвался Стен и с тревогой огляделся.
   Вокруг никого не было. То есть совершенно ни души. Ни единого прохожего.
   Они кинулись бегом к бетонным мосткам.
   — Ну, что так сердишься? — доносился до них голос Чудодея. — Матюша, перестань.
   «Охранники» замерли у забора. Роман заглянул внутрь. Чудодей стоял у крыльца недостроенного дома. Матюша рылся в куче строительного мусора, рассерженно фыркая. Больше во дворе никого не было.
   — Матюша, друг мой, — уговаривал пса Чудодей, — нельзя быть таким дотошным. Надо легче относиться к жизни.
   Михаил Евгеньевич присел на ступени. Роман попытался прощупать сад и улицу рядом. Никого. Тишина. В прямом смысле этого слова и в магическом тоже. И вдруг ожерелье колдуна дернулось, врезаясь в горло. От невыносимой боли Роман невольно вскрикнул.
   А потом кинулся бежать к крыльцу. Пес загавкал и устремился за ним. Чудак сидел на ступенях, привалившись к кирпичной кладке. Роман одним прыжком очутился рядом. Он так умел, он мог, когда надо.