Страница:
И колдун вернулся в
ВОСПОМИНАНИЯ…
А вспоминая, вернулся в усадьбу Гамаюнова.
Вошел и распахнул дверь из гостиной в Надино прошлое. Серый туман вновь заклубился перед ним.
Он произнес заклинание. И возникли порталы, как два зеркала, обращенные друг к другу. Бесконечный ряд. Комната вытянулась вверх, утончилась в центре и обернулась огромной клепсидрой.
Загрохотали капли водяных часов. Все быстрее, быстрее… Сердце раскачивалось, как маятник часов механических. Раскачивалось и немело от страха. Ведь Роман не повелевал временем, но лишь притворялся, что повелевает. Но страх был как лед — кусками и как будто вне. Разум — холоден. Воля сжата пружиной. Каждое мгновение надо вновь собрать в сложнейшую цепочку, куда более сложную, чем цепочки ДНК, хранящие тайну жизни. Ошибешься — и нарушишь прошлое, и настоящее вместе с ним. Часы разобьются. Время сойдет с ума. Время, которое теперь двигалось вспять вслед за каждой каплей. Уже казалось, что над Романом — не потолок, а чистое небо, только фиолетовое, и в нем горят незнакомые яркие созвездия.
И вот — наступила нужная минута. Расчет оказался верен. Роман лежал на песке. Съежившись от страха и глядя, как кружится в воздухе сосновая хвоя, осыпаясь с ветвей. Он был в прошлом. Прошлое неподчинимо. А вот будущее подчинимо теперь фантазии колдуна. Что, если, сам того не желая, колдун нафантазирует себе смерть? Роман заставил себя выпрямиться во весь рост. Он видел, что Надя стоит за деревом.
Сейчас она рванется вперед, и пуля разорвет ей сердце.
Вот! Она уже бежит. Уже! Сейчас!
И клепсидра перевернулась.
Чуть быстрее, на миг быстрее, чем это было в той, прежней реальности, Надя рванулась к Роману!
Выстрел грохнул и… Надя покатилась по песку. Жива? Нет? Роман не мог двинуться — страх сковал его. Вновь загрохотали выстрелы: это стрелял Меснер вслед убегающему Колодину. И все мимо.
Роман сделал несколько шагов. Надя лежала, как тогда, замерев в незавершенном прыжке, сброшенная на землю. И кровь забрызгала желтеющую траву.
Пуля угодила ей в плечо.
— Больно… — прошептала она.
— Сейчас пройдет, — пообещал Роман, и губы стали расползаться в улыбке.
— Ты чего?! Смеешься?
Он приподнял ее, прижал к себе. Она закричала от боли. А он смеялся.
И вновь стали падать капли. Все быстрее и быстрее… Капли прошивали мир прошлого, как стрелы. И Роман ощущал каждый их удар. Мелькали смутные картинки — все миновавшие дни выстраивались вновь, все было так, как прежде, и при этом не так вовсе. Роман вновь мчался в Беловодье и держал на коленях Надю. Как прежде, она была недвижна. Но теперь — жива. Спала, усыпленная колдовским сном. Он спас ее, вернул, оживил.
И вот упала последняя капля…
И они вышли из воспоминаний Романа в настоящее. Где-то за их спиной в прошлом со звоном разлетелись на миллиарды частиц водяные часы. И время в лоскутке прошлого вновь сделалось аморфным.
Он ожидал, что, вернувшись, она бросится ему, своему спасителю, на шею, ожидал, что вопьется губами в его губы. Мало ли чего он ожидал! Он больше не управлял событиями.
Время вновь стало кристаллом, и Надя в нем — живой и невредимой… Хотя нет, нельзя сказать, что невредимой. Впрочем, рана ее теперь — та ось правдоподобия, вокруг которой Роман свернул новую реальность, придумав, что все это время Надежду держали в бессознательном состоянии под воздействием колдовских чар, — таковая версия не разрушала времени, но возвращала Надю к бытию. Зачем, почему… Какая в таком поступке логика? Нет вовсе? Или была? Конечно, была. Гамаюнов ревновал и не хотел встречи своей жены с Романом Верноном. Очень даже удачная версия для того, чтобы уберечь время. «У истории нет истины, есть только версии», — повторял Гамаюнов. Такова была версия Романа. Вполне пригодная, чтобы стать основной в данной истории.
И вот Роман и Надя вместе.
И что же она?
— Не могу понять, что со мной. Я все время спала? Какой дурацкий сон. Мне снилось, что меня убили. И я была скована льдом, как эта шлюха из детской сказки, которую трахали семь мужиков, а потом поместили в стеклянный гроб, чтобы она вновь обрела невинность. Может, я тоже теперь невинная? — Она не понимала, что происходит, и потому злилась. Не помнила, что умерла. Не знала, что Роман ее спас.
Надя засмеялась. Недобрый, очень недобрый смех. И вот, наконец, она приникла губами к его губам, но тут же отстранилась.
— Где ты был столько времени? Почему не пришел ко мне? Я просыпалась, вновь засыпала. Мне это надоело. Что ты делал? Где был?
— Чинил Беловодье. — Не сообщать же ей, что она умерла, а он вытащил ее из смертной тени.
— Ах да! Конечно! Водный меч Игоря Колодина рассек шрамы у Лешки на груди. Я сразу подумала, что стена может не выдержать, и сказала об этом Базу. Но мы ничего не могли тогда сделать. Иван Кириллович попросил привезти в Беловодье тебя. Где Гамаюнов? Мне тоже надо ему кое-что сказать.
— Ты обещала уйти от него.
— Не выдумывай! Я обещала, что ты с ним встретишься. И больше — ничего.
— Ты обещала уйти от него, — повторил колдун.
— Во сне, что ли?
— Да, тебе приснился сон, что ты умерла. А я тебя воскресил. И ты обещала оставить Гамаюнова.
— Роман, прекрати свои сказки.
Он схватил ее за руку. Довольно грубо.
— Идем со мной.
— Куда?
— Посмотришь на оживление.
— Не поняла. — Она попыталась высвободить руку. — В чем дело? Что с тобой? Я же сказала — нет.
— Идем, посмотришь, как я Глашу верну к жизни. Сейчас у меня для этого настрой подходящий. Я буду оживлять, а ты отойди в сторону и смотри.
Надя растерялась. Испугалась. Отступила. Сомнение мелькнуло в ее дерзких глазах. Что задумал колдун, она не понимала. Вернее, боялась понять.
— А ты любишь себя! — Она погрозила ему пальцем. — Себя в колдовстве любишь.
— Но тебя люблю еще больше! — Он обнял ее и не желал отпускать. Вот так бы вечно не разжимать рук. А вокруг пусть волнуется изменчивое Беловодье.
Роман приказал светлым водам: «Создай круг прошлого!», чем несказанно Надю удивил.
— Ты повелеваешь? Здесь? А как же… — Она не договорила, стиснула губы.
Ясно, что хотела спросить про Гамаюнова, отчего это Иван Кириллович утратил прежнюю власть, но не спросила.
— Я бросил в здешнее озеро свое кольцо. Так что, видишь, мы в контакте.
— То кольцо, что прежде подарил мне? А потом снял с пальца, пока я была без сознания? Как это на тебя похоже!
О да, женщины всегда помнят, что им подарили или обещали подарить. Но он не мог ей сказать, что снял кольцо с нее убитой…
— Ты ревнуешь к Беловодью?
— Ладно, давай посмотрим, на что ты способен. — Что ни говори, а ей нравилась его дерзость.
Ничего поначалу не происходило, потом вода в озере немного потемнела, сделалась ярко-синей. Потом на поверхности появилось светлое кольцо. Прошло еще несколько минут… Вода внутри кольца замутилась. А потом как будто затвердела. И еще — воздух над ней стал мерцать и мешаться, будто от воды шел жар. Хотя никакого жара не было.
Роман подвел утопленницу к краю дорожки.
— Шагай внутрь, — приказал Роман Глаше.
— Это еще зачем? — засомневалась утопленница. — Опять обожжет, как в прошлый раз. Нет уж! Сам туда лезь. А я в лазить не желаю!
— Ты снова живой быть хочешь?
— Ага. Зачем же еще я за тобой все эти дни гонялась?
— Ну так это твой шанс. Шагай. Только рубаху сними. А то вдруг к телу прирастет.
— А вдруг я насовсем сгину? — Она трусила. Мертвая, а боялась. — Может, как-нибудь иначе…
— Прекрати! Сколько времени ты уже неживая?
— Да уж почти два года уже. Даже больше. Я в озеро не полезу — оно жжется.
— Точно дату помнишь?
— Помню. Семнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.
— Ты в реку бросилась в тот день, когда я Пусто-святово приезжал купаться и запас воды делать. Давай иди, не растаешь. — Он подтолкнул ее в спину.
— Я не полезу! — Она упиралась изо всех сил.
— Надежду видишь? — спросил Роман. — Видишь, какая она?
— Так она не топилась… — запальчиво выкрикнула Глаша.
— Она живая! — Колдун изо всей силы стиснул Глашин локоть. Скользкое мясо, лишенное кожи.
— Поклянись, что и я оживу.
— Клянусь водою.
Глаша еще миг колебалась. Потом скинула рубаху и скакнула прямо в центр круга. А дальше… Над кругом на поверхности озера образовался яйцевидный купол. Потом купол вырос, в середине появилась перетяжка, и купол превратился в водяные часы. Упала первая капля, и время побежало назад с резвостью лесного ручейка. Купола клепсидры пульсировали и менялись на глазах, и внутри тоже все менялось — мелькали какие-то осколки, бесформенные и разноцветные. Обрезки, обрывки, вкрапления наслаивались друг на друга, пропадали, возникали вновь. И Глаша внутри этого сумасшедшего калейдоскопа тоже менялась, расплывалась, распадалась на части. В светлом небе вдруг проступила чернота, сверкнули звезды. Оглянуться не успел колдун, как промелькнули сутки. Потом неделя. Потом месяц. Сменялись события — отступала осень, потом лето сменялось весною, и вдруг завьюжила зима… И новый круг…
Наконец наступила нужная минута. Упала последняя капля водяных часов. И Глаша вновь возникала — живая, круглолицая, веснушчатая, с растрепанными, выкрашенными в какой-то жгуче-рыжий цвет волосами, пухленькая, коротконогая, загорелая, с заметным животиком. Не красавица, конечно, но молодая баба, полная сил…
— Роман, миленький, — всхлипнула Глаша и потянула к нему руки.
— Стоять! — приказал колдун. — Сейчас главное начнется.
Теперь надлежало из времени, ставшего водой, вновь создать упорядоченную структуру. Кристалл будущего станет расти сразу в нескольких точках. Так к нашей персоне сразу из множества точек подбирается многоголовая Судьба, чтобы толкнуть нас, завихрить или направить, а на самом деле обмануть, как всегда. И надо соединить Глашину жизнь с настоящим так, чтобы ничего она, ожившая, в нем не сместила и не нарушила. С Надей было проще. Ее существование легко вписалось в настоящее без искажений.
Клепсидра перевернулась, и вновь застучали капли. Мигнули звезды, пропали и появились вновь. Зеленый луч, потерянный полвека назад над Ла-Маншем, сверкнул в небе Беловодья и пропал.
Глаша пританцовывала от нетерпения, пока Роман создавал ее прошлое, сращивая с настоящим. Тонкие прозрачные иглы одна за другой протыкали изменчивый купол, и он переставал дрожать и меняться. И Глаша перестала двигаться и замерла. Еще игла, и еще, и вот Глаша вся пронизана прозрачными острыми льдинками времени. Еще моргает, еще смотрит, умоляя, но скоро взгляд погаснет и остекленеет. Постепенно иглы заполнили все пространство купола. И — крак… Он распался. И Глаша ушла бы под воду, если бы Роман не схватил ее за руку. Схватил, рванул, поставил рядом с собой. Она пошатнулась, отступила, провела ладонями по телу, стирая капли.
— Я столько времени у тебя в доме жила? — спросила она, потирая лоб, будто проверяла, подлинные он ей воспоминания вживил или мнимые. — Ничего не помню. Да, знаю, так было, но не помню. Обо всем ты рассказал, а мою память серым туманом накрыло. Я в тумане плескалась, как в воде. Или, вернее, в густом жирном супе. И о своей судьбе в газете прочитала. На последней странице. Там, где хохмочки всякие печатают. — Глаша затрясла головой, русые волосы плеснули по плечам.
— Ты со мной из Пустосвятова уехала, у меня в доме в свободной комнате проживала, — вкрадчиво на ухо ей шептал колдун, но при этом искоса поглядывал на Надю. Та смотрела на «новую» Глашу очень даже внимательно. — С помощью волшебного зелья я из тебя королеву красоты сделал. Долгохонько пришлось повозиться. А потом я тебя заколдовал в русалку, мы вместе к водяному наведались, и ты кости мне помогала метать. А потом ты за мной увязалась в путь-дорогу. Так ведь?
— Так вроде… — Глаша хихикнула. — Так я что ж теперь — королева красоты?
— А ты глянь! — Он подвел ее к краю дорожки. Она глянула в водное зеркало, ахнула и обмерла.
— Неужели это я? — И тут же радостно взвизгнула. — Я-а-а!
Нагая, завертелась она перед Романом, но в этом ее верченье не было ничего чувственного. Роман — ее создатель, ее Пигмалион. И новая Галатея любила его больше всех мужчин, с которыми когда-то трахалась.
Да, вышла она после колдовских процедур куда краше прежней. Что говорить — была девчонка ничем не замечательная, весьма упитанная, курносая. А теперь — талия осиная, грудь упругая, шея лебединая, и все остальное… А ноги-то, ноги! На двадцать сантиметров длиннее прежних. А лицо! Носик точеный, глазища огромные, веснушки, правда, есть, но они как будто специально по коже рассыпаны. И волосы — золотой волной до середины спины. А главное, движется она теперь так томительно-медленно, плечиками поводит и бедрами, что все мужчины без исключения должны штабелями укладываться под крошечные розовые ее ступни.
— Я мужику своему поганому покажусь. Чтоб у него слюнки-то до живота текли. Пусть видит, подлец, что потерял!
Вот она, наисладчайшая женская мечта. Неужто ради этого все муки были и все усилия? Впрочем, занятно будет посмотреть на физиономию бывшего Глашкиного мужа, когда он с этой красавицей на улице столкнется.
— Роман, миленький, я за тебя в огонь и в воду!
— В огонь не надо, — остановил ее порыв господин Вернон. — И в воду тоже. Просто живи.
И подставил щеку для поцелуя.
— А в губы можно? — Глаша, не дожидаясь согласия, прильнула к губам колдуна.
— Э, так не пойдет! — возмутилась Надя, вроде как в шутку оттолкнула новоявленную красавицу, но Роману почудилось — нешуточная вовсе ревность ожгла сердце его львицы.
— Да ладно тебе! — засмеялась Глаша. — Я же просто так — радуюсь! Теперь я перед Романом Верноном в неоплатном долгу.
— Смотри, Глаша, глупостей новых не делай! — предупредил колдун.
— Да ладно тебе! Я теперь счастливой буду! Самой счастливой, вот увидишь! — И она, подпрыгивая от радости, понеслась к домику для гостей.
— Платьев наделай! — крикнул ей вслед Роман.
— Каких? — Глаша остановилась так неожиданно, что едва сумела сохранить равновесие. А то бы грохнулась в воду — и прощай Романова работа.
— А каких захочется. Ведь это — Беловодье!
Вода в озере бурлила и выплескивалась на дорожки. Фонтанчики поднимались там и здесь. Все играло. Будто там в глубине кто-то резвился и радовался.
Роман повернулся к Наде.
Красавица смотрела на него мрачно: взгляд исподлобья не сулил ничего хорошего.
— Ты и меня воскресил, как ее! — заявила Надя без тени сомнения.
— С чего ты взяла?
— Я помню серую хмарь. Пустоту. Ничто. Ощущение, что просыпаешься и не можешь проснуться. И однообразные сны. Сны, в которых я умираю. А потом сижу в клетке и не могу выйти. Да, я умерла. А теперь жива. И ты нарочно показал мне Глашино воскрешение, чтобы я это поняла. — Говоря это, она все повышала и повышала тон. Теперь она уже почти захлебывалась воздухом. — Чтобы чувствовала себя обязанной, чтобы благодарила тебя и кланялась в ножки. Так?
— Так. Но не совсем. Я не благодарности искал…
— Самовлюбленный подленький колдунишка! — Взглядом она готова была испепелить. К счастью, подобного дара ожерелье в ней не открыло.
— А что было делать?! — Роман не оправдывался, наоборот, нападал. — Ты вновь готова была броситься в объятия своему Гамаюнову. Хотя прежде обещала его забыть. А тут вновь: ах, создатель Беловодья, ах, учитель! А до того клялась уйти от него, если я тебя спасу.
Надя молчала. Но лицо ее становилось с каждой фразой Романа все холоднее, все надменнее.
— Он — никто нынче. У него больше нет ожерелья, — мстительно сказал Роман, чувствуя, что вновь ее теряет.
— Беловодье — его ожерелье!
— На это ожерелье претендует Сазонов. Выходит, если Сазонов одолеет, ты кинешься на шею ему?
— Сазонов погиб.
— Это вы так думали. Но он здесь. И едва не захватил все.
— Я никому не позволю себя оскорблять. Ни тебе, ни… — Она запнулась.
«Гамаюнову», — мысленно продолжил за нее колдун.
Она неожиданно отступила.
— Роман… я была счастлива несколько минут назад. А теперь я тебя ненавижу. — У нее задрожали губы.
— За что?
— И он еще спрашивает! Ты загоняешь меня в клетку! В угол клетки!
— Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Не понимаю даже, почему ты его любишь? Вообразила, что он творец, гений! — Роман театрально вскинул руки. Потом резанул ладонью, будто хотел оборвать невидимую нить. — Но нет, нет… Он всего лишь тиран. А ты — надменная, дерзкая львица, на которую он надел ошейник. И ты не можешь этот ошейник сдернуть. Ожерелье — ошейник, который Гамаюнов тебе милостиво подарил… — Роман вспомнил, как создавал ожерелье для Юла. Тогда он коснулся губами неотвердевшей нити и навсегда установил связь со своим птенцом. Но то была возможность слышать мальчишку на расстоянии так, как никого на свете Роман больше слышать не мог. Чуть больше слюны, растворенной в воде, чуть больше власти, и ученик уже не ученик, а раб, он не просто слышит тебя, ты ему приказываешь. — Иван Кириллович управляет тобой через ожерелье!
— Нет! — Надя отвернулась.
— Да, дорогая, да. Объясни иначе, почему ты не можешь от него уйти? Жалость гложет? Признательность удерживает? Нет и нет. Ты не из таких. Из жалости ты не останешься рядом ни на минуту. Ты не умеешь утешать, зато умеешь причинять боль.
— Так зачем же ты меня добиваешься? Хочешь, чтобы я тебя немного помучила? — Прежний дерзкий тон вновь к ней вернулся.
Колдун улыбнулся: ну, так-то лучше. — Я не ищу утешения. А вот Гамаюнову нужна подпорка, костыль. Без тебя он ничто. — Роман знал, что ей сейчас больно, и сознательно бил по больному. — Ты — его раба. Он сначала одарил тебя ожерельем, потом затащил в койку, потом — сделал женой… А ты шла на поводке и бесилась от ярости. Неволю свою принимала за любовь. Ты ведь даже забеременеть от него не могла: так все внутри тебя восставало. Твоя суть — на его. И твоя колдовская сила убивала всякий раз дитя, едва жизнь зарождалась. Так ведь?..
— Роман, прекрати! Или я тебя задушу!
— Как глупо — душить человека, который хочет тебе помочь! И потом, задушить меня тебе не хватит силы. Чисто физической силы, даже если я не пущу в ход колдовство. Или хочешь попробовать?
Она бросилась к нему и схватила за шею. В тот же миг его ожерелье стало вибрировать. И ее-он видел это — вибрировала в, такт. Он тоже положил ей ладони на шею, вслушиваясь в биение водной нити.
— Почему же ты не душишь? — спросил, приближая свои губы к ее губам. — Я жду.
Она закрыла глаза и судорожно вздохнула.
— Баз сказал?
— Нет. Я догадался, милая. Моя мать так ограждала себя от материнства, а я появился на свет случайно, когда она решила, что больше не может забеременеть, и забыла ненавидеть.
— Пошли к старику! — Надя сняла ладони Романа со своей шеи. Сняла, но не отпустила, напротив, изо всей силы стиснула пальцы. — Пойдем и спросим его напрямик — правду ли ты говоришь?
— Да если бы и правда, что с того, Наденька? Ведь на самом деле человек отличить не может — околдован он или сам по себе влюбился. И та любовь зла, и эта боль причиняет. И обе они томят, заставляя сердце замирать. А без любви человек несчастным становится.
— Отпусти меня, — сказала Надя. Но ни капли просительности в голосе. Она вообще не умела унижаться.
— Не могу, — покачал головой Иван Кириллович. — Старость — она ведь на самом деле злая.
— Дед Севастьян не был злым, — заметил. Роман.
— Вам легко упрекать — вы сами ничего не создали. А я создал. Это я, именно я задумал Беловодье… Сколько лет о нем мечтал, сколько раз проклинал мечту и вновь к ней возвращался. Ведь Сазонов чем меня купил? Он мне обещал помочь с воплощением. Я знал, что он совсем иначе понимает Беловодье. Но других союзников не было, и я решился. Думал, что Беловодье его переменит, как переменил когда-то Чернобыль. Младший брат Сазонова был на Чернобыльской АЭС в восемьдесят шестом и получил смертельную дозу. Умирал долго, страшно. От Вадима ему костный мозг пересаживали. А мозг не прижился. Вадим тогда… как бы сказать поточнее… Перестал быть карьеристом и стал совершенно иным человеком. На время. Был придуман проект — неуничтожимый город, упрятанный глубоко под землей, чтобы в случае любой катастрофы… Ведь если вдуматься, мы все живем накануне Армагеддона. Ежеминутно, ежечасно он может случиться. Но все — или почти все — об этом не думают. Понимают лишь единицы. Тот, кто прикоснулся. Как Вадим. Деньги на проект нашли. Огромные деньги. И тут мы случайно с ним встретились. Вадим услышал про Беловодье, про Шамбалу и забыл про свои чертежи. Он рассматривал мой проект вульгарно, напрямую. Как средство спасения физическое. Но неважно… Ради того, чтобы создать Беловодье, я готов был согласиться и на эту помощь. Я его не разубеждал, а поддакивал. Да, именно таким Беловодье и будет, каким оно кажется Вадиму. Сазонов был человек с положением, со связями. Без него я бы никогда не смог сделать того, что сделал. Так что я ему благодарен. Нет, не осуждайте, но послушайте! Представьте, вы встречаете человека, и он начинает вам рассказывать, что располагает неограниченными средствами, а средства эти готов употребить на осуществление ваших замыслов. Вот подлинное исполнение всех желаний. Я от- ринул все сомнения. Да, разум мой с ехидной настойчивостью подсказывал, что такого просто не может быть. Что за всем этим должен быть какой-то расчет, обман… Что за все придется заплатить. Но ни обмана, ни расчета я тогда распознать не мог. Ну да, бриллианты были фальшивые. Что из того? Бриллианты — это не цель, а средство. И вот… я стал создавать Беловодье. И творение меня подчинило. Но как я был тогда счастлив! — В голосе Гамаюнова слышались мечтательные нотки.
«Воспаряет», — подумал Роман и весь передернулся, потому что слово это было из лексикона Сазонова.
— Вы очень ловко придумываете оправдания. А те ребята, из которых вы обещали создать элиту для своей Шамбалы и которых просто-напросто убили? Вас совесть не мучает, когда вы их вспоминаете?
— Нет, же мучает, — ни на миг не поколебавшись, ответил Иван Кириллович. — У меня не было другого выхода. Те люди, что стояли за Сазоновым, требовали огромные суммы за свои милости. Причем валютой. Мы продавали бриллианты и расплачивались с покровителями, и потом, работа над проектом сама по себе забирала огромные средства.
— Да, всегда так получается: строят новый мир, а выходит дорогая дача.
— Роман, помолчи, — попросила Надя. — И выйди. Я с… Иваном Кирилловичем наедине поговорить хочу.
— Надя!
— Выйди, прошу тебя.
Он покинул маленький, чем-то похожий на китайскую пагоду домик, Башня… Ну, конечно — башня из слоновой кости, как иначе мог мыслить свое убежище Гамаюнов? Запереться, спрятаться. Но не одному ведь! С собой надобно кого-нибудь непременно запереть, чтобы обихаживать долгую старость. Но Надю Роман ни за что не отдаст. Если что, срежет с нее ожерелье и навсегда подчинит… Нет, так нельзя, недопустимо. Она не стерпит, не простит. А что можно? Что?..
Надя отворила дверь и приглашающе кивнула.
— Ну?
— Заходи.
— Так что вы решили?
— Он меня отпускает. Но только если останется здесь, внутри. Выполни его просьбу, Роман.
Все-таки выторговал свое гнездышко, свою башенку. Да пусть забирает!
— В конечном счете, он же создал Беловодье, — напомнила Надя.
— Да, да, что сотворил, то и имеешь, — согласился (почти) Роман.
— Вы сейчас уедете? — спросил Иван Кириллович. — Знаю, знаю, уедете, и не отрицайте. Что вам теперь здесь делать со мной вот таким? — Он понимающе улыбнулся и тронул руками шею, где осталась мертвенно-белая полоса. На том месте, где много-много лет Гамаюнов носил ожерелье.
Полчаса назад Гамаюнов был напорист, почти яростен, и не желал сдаваться, и вдруг обмяк весь, смирился.
«Артист», — подумал Роман.
Но гнева больше не было.
— Прошу вас, опасайтесь Вадима Федоровича. Он человек очень последовательный. Цель наметит и идет к ней. Ни за что не отступит.
— Разумеется, буду опасаться, — согласился Роман. — Ведь он хотел меня убить.
— Он тогда не знал, что у меня больше нет ожерелья и новых кругов я ему создать не могу. Боялся, что вы ему все испортите. Вы, Роман Васильевич, очень сильный колдун. Он сказал, что за вами давно наблюдает, специально даже для этого дом себе в Темногорске приобрел. Он опасался, что вы здесь все по-своему начнете обустраивать. И решил, что, как только ограда будет починена, он вас обезвредит.
— Нож с водным лезвием вы сделали?
— Вадим сам умеет. Правда, очень слабый. Сутки держится, не больше. Когда вы внезапно покинули Беловодье и он понял, что ограда не восстановлена, мы с ним еще раз все обсудили. И он решил вас не трогать. Потому что только вы можете ему помочь.
— В чем помочь?
ВОСПОМИНАНИЯ…
А вспоминая, вернулся в усадьбу Гамаюнова.
Вошел и распахнул дверь из гостиной в Надино прошлое. Серый туман вновь заклубился перед ним.
Он произнес заклинание. И возникли порталы, как два зеркала, обращенные друг к другу. Бесконечный ряд. Комната вытянулась вверх, утончилась в центре и обернулась огромной клепсидрой.
Загрохотали капли водяных часов. Все быстрее, быстрее… Сердце раскачивалось, как маятник часов механических. Раскачивалось и немело от страха. Ведь Роман не повелевал временем, но лишь притворялся, что повелевает. Но страх был как лед — кусками и как будто вне. Разум — холоден. Воля сжата пружиной. Каждое мгновение надо вновь собрать в сложнейшую цепочку, куда более сложную, чем цепочки ДНК, хранящие тайну жизни. Ошибешься — и нарушишь прошлое, и настоящее вместе с ним. Часы разобьются. Время сойдет с ума. Время, которое теперь двигалось вспять вслед за каждой каплей. Уже казалось, что над Романом — не потолок, а чистое небо, только фиолетовое, и в нем горят незнакомые яркие созвездия.
И вот — наступила нужная минута. Расчет оказался верен. Роман лежал на песке. Съежившись от страха и глядя, как кружится в воздухе сосновая хвоя, осыпаясь с ветвей. Он был в прошлом. Прошлое неподчинимо. А вот будущее подчинимо теперь фантазии колдуна. Что, если, сам того не желая, колдун нафантазирует себе смерть? Роман заставил себя выпрямиться во весь рост. Он видел, что Надя стоит за деревом.
Сейчас она рванется вперед, и пуля разорвет ей сердце.
Вот! Она уже бежит. Уже! Сейчас!
И клепсидра перевернулась.
Чуть быстрее, на миг быстрее, чем это было в той, прежней реальности, Надя рванулась к Роману!
Выстрел грохнул и… Надя покатилась по песку. Жива? Нет? Роман не мог двинуться — страх сковал его. Вновь загрохотали выстрелы: это стрелял Меснер вслед убегающему Колодину. И все мимо.
Роман сделал несколько шагов. Надя лежала, как тогда, замерев в незавершенном прыжке, сброшенная на землю. И кровь забрызгала желтеющую траву.
Пуля угодила ей в плечо.
— Больно… — прошептала она.
— Сейчас пройдет, — пообещал Роман, и губы стали расползаться в улыбке.
— Ты чего?! Смеешься?
Он приподнял ее, прижал к себе. Она закричала от боли. А он смеялся.
И вновь стали падать капли. Все быстрее и быстрее… Капли прошивали мир прошлого, как стрелы. И Роман ощущал каждый их удар. Мелькали смутные картинки — все миновавшие дни выстраивались вновь, все было так, как прежде, и при этом не так вовсе. Роман вновь мчался в Беловодье и держал на коленях Надю. Как прежде, она была недвижна. Но теперь — жива. Спала, усыпленная колдовским сном. Он спас ее, вернул, оживил.
И вот упала последняя капля…
И они вышли из воспоминаний Романа в настоящее. Где-то за их спиной в прошлом со звоном разлетелись на миллиарды частиц водяные часы. И время в лоскутке прошлого вновь сделалось аморфным.
Он ожидал, что, вернувшись, она бросится ему, своему спасителю, на шею, ожидал, что вопьется губами в его губы. Мало ли чего он ожидал! Он больше не управлял событиями.
Время вновь стало кристаллом, и Надя в нем — живой и невредимой… Хотя нет, нельзя сказать, что невредимой. Впрочем, рана ее теперь — та ось правдоподобия, вокруг которой Роман свернул новую реальность, придумав, что все это время Надежду держали в бессознательном состоянии под воздействием колдовских чар, — таковая версия не разрушала времени, но возвращала Надю к бытию. Зачем, почему… Какая в таком поступке логика? Нет вовсе? Или была? Конечно, была. Гамаюнов ревновал и не хотел встречи своей жены с Романом Верноном. Очень даже удачная версия для того, чтобы уберечь время. «У истории нет истины, есть только версии», — повторял Гамаюнов. Такова была версия Романа. Вполне пригодная, чтобы стать основной в данной истории.
И вот Роман и Надя вместе.
И что же она?
— Не могу понять, что со мной. Я все время спала? Какой дурацкий сон. Мне снилось, что меня убили. И я была скована льдом, как эта шлюха из детской сказки, которую трахали семь мужиков, а потом поместили в стеклянный гроб, чтобы она вновь обрела невинность. Может, я тоже теперь невинная? — Она не понимала, что происходит, и потому злилась. Не помнила, что умерла. Не знала, что Роман ее спас.
Надя засмеялась. Недобрый, очень недобрый смех. И вот, наконец, она приникла губами к его губам, но тут же отстранилась.
— Где ты был столько времени? Почему не пришел ко мне? Я просыпалась, вновь засыпала. Мне это надоело. Что ты делал? Где был?
— Чинил Беловодье. — Не сообщать же ей, что она умерла, а он вытащил ее из смертной тени.
— Ах да! Конечно! Водный меч Игоря Колодина рассек шрамы у Лешки на груди. Я сразу подумала, что стена может не выдержать, и сказала об этом Базу. Но мы ничего не могли тогда сделать. Иван Кириллович попросил привезти в Беловодье тебя. Где Гамаюнов? Мне тоже надо ему кое-что сказать.
— Ты обещала уйти от него.
— Не выдумывай! Я обещала, что ты с ним встретишься. И больше — ничего.
— Ты обещала уйти от него, — повторил колдун.
— Во сне, что ли?
— Да, тебе приснился сон, что ты умерла. А я тебя воскресил. И ты обещала оставить Гамаюнова.
— Роман, прекрати свои сказки.
Он схватил ее за руку. Довольно грубо.
— Идем со мной.
— Куда?
— Посмотришь на оживление.
— Не поняла. — Она попыталась высвободить руку. — В чем дело? Что с тобой? Я же сказала — нет.
— Идем, посмотришь, как я Глашу верну к жизни. Сейчас у меня для этого настрой подходящий. Я буду оживлять, а ты отойди в сторону и смотри.
Надя растерялась. Испугалась. Отступила. Сомнение мелькнуло в ее дерзких глазах. Что задумал колдун, она не понимала. Вернее, боялась понять.
— А ты любишь себя! — Она погрозила ему пальцем. — Себя в колдовстве любишь.
— Но тебя люблю еще больше! — Он обнял ее и не желал отпускать. Вот так бы вечно не разжимать рук. А вокруг пусть волнуется изменчивое Беловодье.
Роман приказал светлым водам: «Создай круг прошлого!», чем несказанно Надю удивил.
— Ты повелеваешь? Здесь? А как же… — Она не договорила, стиснула губы.
Ясно, что хотела спросить про Гамаюнова, отчего это Иван Кириллович утратил прежнюю власть, но не спросила.
— Я бросил в здешнее озеро свое кольцо. Так что, видишь, мы в контакте.
— То кольцо, что прежде подарил мне? А потом снял с пальца, пока я была без сознания? Как это на тебя похоже!
О да, женщины всегда помнят, что им подарили или обещали подарить. Но он не мог ей сказать, что снял кольцо с нее убитой…
— Ты ревнуешь к Беловодью?
— Ладно, давай посмотрим, на что ты способен. — Что ни говори, а ей нравилась его дерзость.
Ничего поначалу не происходило, потом вода в озере немного потемнела, сделалась ярко-синей. Потом на поверхности появилось светлое кольцо. Прошло еще несколько минут… Вода внутри кольца замутилась. А потом как будто затвердела. И еще — воздух над ней стал мерцать и мешаться, будто от воды шел жар. Хотя никакого жара не было.
Роман подвел утопленницу к краю дорожки.
— Шагай внутрь, — приказал Роман Глаше.
— Это еще зачем? — засомневалась утопленница. — Опять обожжет, как в прошлый раз. Нет уж! Сам туда лезь. А я в лазить не желаю!
— Ты снова живой быть хочешь?
— Ага. Зачем же еще я за тобой все эти дни гонялась?
— Ну так это твой шанс. Шагай. Только рубаху сними. А то вдруг к телу прирастет.
— А вдруг я насовсем сгину? — Она трусила. Мертвая, а боялась. — Может, как-нибудь иначе…
— Прекрати! Сколько времени ты уже неживая?
— Да уж почти два года уже. Даже больше. Я в озеро не полезу — оно жжется.
— Точно дату помнишь?
— Помню. Семнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.
— Ты в реку бросилась в тот день, когда я Пусто-святово приезжал купаться и запас воды делать. Давай иди, не растаешь. — Он подтолкнул ее в спину.
— Я не полезу! — Она упиралась изо всех сил.
— Надежду видишь? — спросил Роман. — Видишь, какая она?
— Так она не топилась… — запальчиво выкрикнула Глаша.
— Она живая! — Колдун изо всей силы стиснул Глашин локоть. Скользкое мясо, лишенное кожи.
— Поклянись, что и я оживу.
— Клянусь водою.
Глаша еще миг колебалась. Потом скинула рубаху и скакнула прямо в центр круга. А дальше… Над кругом на поверхности озера образовался яйцевидный купол. Потом купол вырос, в середине появилась перетяжка, и купол превратился в водяные часы. Упала первая капля, и время побежало назад с резвостью лесного ручейка. Купола клепсидры пульсировали и менялись на глазах, и внутри тоже все менялось — мелькали какие-то осколки, бесформенные и разноцветные. Обрезки, обрывки, вкрапления наслаивались друг на друга, пропадали, возникали вновь. И Глаша внутри этого сумасшедшего калейдоскопа тоже менялась, расплывалась, распадалась на части. В светлом небе вдруг проступила чернота, сверкнули звезды. Оглянуться не успел колдун, как промелькнули сутки. Потом неделя. Потом месяц. Сменялись события — отступала осень, потом лето сменялось весною, и вдруг завьюжила зима… И новый круг…
Наконец наступила нужная минута. Упала последняя капля водяных часов. И Глаша вновь возникала — живая, круглолицая, веснушчатая, с растрепанными, выкрашенными в какой-то жгуче-рыжий цвет волосами, пухленькая, коротконогая, загорелая, с заметным животиком. Не красавица, конечно, но молодая баба, полная сил…
— Роман, миленький, — всхлипнула Глаша и потянула к нему руки.
— Стоять! — приказал колдун. — Сейчас главное начнется.
Теперь надлежало из времени, ставшего водой, вновь создать упорядоченную структуру. Кристалл будущего станет расти сразу в нескольких точках. Так к нашей персоне сразу из множества точек подбирается многоголовая Судьба, чтобы толкнуть нас, завихрить или направить, а на самом деле обмануть, как всегда. И надо соединить Глашину жизнь с настоящим так, чтобы ничего она, ожившая, в нем не сместила и не нарушила. С Надей было проще. Ее существование легко вписалось в настоящее без искажений.
Клепсидра перевернулась, и вновь застучали капли. Мигнули звезды, пропали и появились вновь. Зеленый луч, потерянный полвека назад над Ла-Маншем, сверкнул в небе Беловодья и пропал.
Глаша пританцовывала от нетерпения, пока Роман создавал ее прошлое, сращивая с настоящим. Тонкие прозрачные иглы одна за другой протыкали изменчивый купол, и он переставал дрожать и меняться. И Глаша перестала двигаться и замерла. Еще игла, и еще, и вот Глаша вся пронизана прозрачными острыми льдинками времени. Еще моргает, еще смотрит, умоляя, но скоро взгляд погаснет и остекленеет. Постепенно иглы заполнили все пространство купола. И — крак… Он распался. И Глаша ушла бы под воду, если бы Роман не схватил ее за руку. Схватил, рванул, поставил рядом с собой. Она пошатнулась, отступила, провела ладонями по телу, стирая капли.
— Я столько времени у тебя в доме жила? — спросила она, потирая лоб, будто проверяла, подлинные он ей воспоминания вживил или мнимые. — Ничего не помню. Да, знаю, так было, но не помню. Обо всем ты рассказал, а мою память серым туманом накрыло. Я в тумане плескалась, как в воде. Или, вернее, в густом жирном супе. И о своей судьбе в газете прочитала. На последней странице. Там, где хохмочки всякие печатают. — Глаша затрясла головой, русые волосы плеснули по плечам.
— Ты со мной из Пустосвятова уехала, у меня в доме в свободной комнате проживала, — вкрадчиво на ухо ей шептал колдун, но при этом искоса поглядывал на Надю. Та смотрела на «новую» Глашу очень даже внимательно. — С помощью волшебного зелья я из тебя королеву красоты сделал. Долгохонько пришлось повозиться. А потом я тебя заколдовал в русалку, мы вместе к водяному наведались, и ты кости мне помогала метать. А потом ты за мной увязалась в путь-дорогу. Так ведь?
— Так вроде… — Глаша хихикнула. — Так я что ж теперь — королева красоты?
— А ты глянь! — Он подвел ее к краю дорожки. Она глянула в водное зеркало, ахнула и обмерла.
— Неужели это я? — И тут же радостно взвизгнула. — Я-а-а!
Нагая, завертелась она перед Романом, но в этом ее верченье не было ничего чувственного. Роман — ее создатель, ее Пигмалион. И новая Галатея любила его больше всех мужчин, с которыми когда-то трахалась.
Да, вышла она после колдовских процедур куда краше прежней. Что говорить — была девчонка ничем не замечательная, весьма упитанная, курносая. А теперь — талия осиная, грудь упругая, шея лебединая, и все остальное… А ноги-то, ноги! На двадцать сантиметров длиннее прежних. А лицо! Носик точеный, глазища огромные, веснушки, правда, есть, но они как будто специально по коже рассыпаны. И волосы — золотой волной до середины спины. А главное, движется она теперь так томительно-медленно, плечиками поводит и бедрами, что все мужчины без исключения должны штабелями укладываться под крошечные розовые ее ступни.
— Я мужику своему поганому покажусь. Чтоб у него слюнки-то до живота текли. Пусть видит, подлец, что потерял!
Вот она, наисладчайшая женская мечта. Неужто ради этого все муки были и все усилия? Впрочем, занятно будет посмотреть на физиономию бывшего Глашкиного мужа, когда он с этой красавицей на улице столкнется.
— Роман, миленький, я за тебя в огонь и в воду!
— В огонь не надо, — остановил ее порыв господин Вернон. — И в воду тоже. Просто живи.
И подставил щеку для поцелуя.
— А в губы можно? — Глаша, не дожидаясь согласия, прильнула к губам колдуна.
— Э, так не пойдет! — возмутилась Надя, вроде как в шутку оттолкнула новоявленную красавицу, но Роману почудилось — нешуточная вовсе ревность ожгла сердце его львицы.
— Да ладно тебе! — засмеялась Глаша. — Я же просто так — радуюсь! Теперь я перед Романом Верноном в неоплатном долгу.
— Смотри, Глаша, глупостей новых не делай! — предупредил колдун.
— Да ладно тебе! Я теперь счастливой буду! Самой счастливой, вот увидишь! — И она, подпрыгивая от радости, понеслась к домику для гостей.
— Платьев наделай! — крикнул ей вслед Роман.
— Каких? — Глаша остановилась так неожиданно, что едва сумела сохранить равновесие. А то бы грохнулась в воду — и прощай Романова работа.
— А каких захочется. Ведь это — Беловодье!
Вода в озере бурлила и выплескивалась на дорожки. Фонтанчики поднимались там и здесь. Все играло. Будто там в глубине кто-то резвился и радовался.
Роман повернулся к Наде.
Красавица смотрела на него мрачно: взгляд исподлобья не сулил ничего хорошего.
— Ты и меня воскресил, как ее! — заявила Надя без тени сомнения.
— С чего ты взяла?
— Я помню серую хмарь. Пустоту. Ничто. Ощущение, что просыпаешься и не можешь проснуться. И однообразные сны. Сны, в которых я умираю. А потом сижу в клетке и не могу выйти. Да, я умерла. А теперь жива. И ты нарочно показал мне Глашино воскрешение, чтобы я это поняла. — Говоря это, она все повышала и повышала тон. Теперь она уже почти захлебывалась воздухом. — Чтобы чувствовала себя обязанной, чтобы благодарила тебя и кланялась в ножки. Так?
— Так. Но не совсем. Я не благодарности искал…
— Самовлюбленный подленький колдунишка! — Взглядом она готова была испепелить. К счастью, подобного дара ожерелье в ней не открыло.
— А что было делать?! — Роман не оправдывался, наоборот, нападал. — Ты вновь готова была броситься в объятия своему Гамаюнову. Хотя прежде обещала его забыть. А тут вновь: ах, создатель Беловодья, ах, учитель! А до того клялась уйти от него, если я тебя спасу.
Надя молчала. Но лицо ее становилось с каждой фразой Романа все холоднее, все надменнее.
— Он — никто нынче. У него больше нет ожерелья, — мстительно сказал Роман, чувствуя, что вновь ее теряет.
— Беловодье — его ожерелье!
— На это ожерелье претендует Сазонов. Выходит, если Сазонов одолеет, ты кинешься на шею ему?
— Сазонов погиб.
— Это вы так думали. Но он здесь. И едва не захватил все.
— Я никому не позволю себя оскорблять. Ни тебе, ни… — Она запнулась.
«Гамаюнову», — мысленно продолжил за нее колдун.
Она неожиданно отступила.
— Роман… я была счастлива несколько минут назад. А теперь я тебя ненавижу. — У нее задрожали губы.
— За что?
— И он еще спрашивает! Ты загоняешь меня в клетку! В угол клетки!
— Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Не понимаю даже, почему ты его любишь? Вообразила, что он творец, гений! — Роман театрально вскинул руки. Потом резанул ладонью, будто хотел оборвать невидимую нить. — Но нет, нет… Он всего лишь тиран. А ты — надменная, дерзкая львица, на которую он надел ошейник. И ты не можешь этот ошейник сдернуть. Ожерелье — ошейник, который Гамаюнов тебе милостиво подарил… — Роман вспомнил, как создавал ожерелье для Юла. Тогда он коснулся губами неотвердевшей нити и навсегда установил связь со своим птенцом. Но то была возможность слышать мальчишку на расстоянии так, как никого на свете Роман больше слышать не мог. Чуть больше слюны, растворенной в воде, чуть больше власти, и ученик уже не ученик, а раб, он не просто слышит тебя, ты ему приказываешь. — Иван Кириллович управляет тобой через ожерелье!
— Нет! — Надя отвернулась.
— Да, дорогая, да. Объясни иначе, почему ты не можешь от него уйти? Жалость гложет? Признательность удерживает? Нет и нет. Ты не из таких. Из жалости ты не останешься рядом ни на минуту. Ты не умеешь утешать, зато умеешь причинять боль.
— Так зачем же ты меня добиваешься? Хочешь, чтобы я тебя немного помучила? — Прежний дерзкий тон вновь к ней вернулся.
Колдун улыбнулся: ну, так-то лучше. — Я не ищу утешения. А вот Гамаюнову нужна подпорка, костыль. Без тебя он ничто. — Роман знал, что ей сейчас больно, и сознательно бил по больному. — Ты — его раба. Он сначала одарил тебя ожерельем, потом затащил в койку, потом — сделал женой… А ты шла на поводке и бесилась от ярости. Неволю свою принимала за любовь. Ты ведь даже забеременеть от него не могла: так все внутри тебя восставало. Твоя суть — на его. И твоя колдовская сила убивала всякий раз дитя, едва жизнь зарождалась. Так ведь?..
— Роман, прекрати! Или я тебя задушу!
— Как глупо — душить человека, который хочет тебе помочь! И потом, задушить меня тебе не хватит силы. Чисто физической силы, даже если я не пущу в ход колдовство. Или хочешь попробовать?
Она бросилась к нему и схватила за шею. В тот же миг его ожерелье стало вибрировать. И ее-он видел это — вибрировала в, такт. Он тоже положил ей ладони на шею, вслушиваясь в биение водной нити.
— Почему же ты не душишь? — спросил, приближая свои губы к ее губам. — Я жду.
Она закрыла глаза и судорожно вздохнула.
— Баз сказал?
— Нет. Я догадался, милая. Моя мать так ограждала себя от материнства, а я появился на свет случайно, когда она решила, что больше не может забеременеть, и забыла ненавидеть.
— Пошли к старику! — Надя сняла ладони Романа со своей шеи. Сняла, но не отпустила, напротив, изо всей силы стиснула пальцы. — Пойдем и спросим его напрямик — правду ли ты говоришь?
— Да если бы и правда, что с того, Наденька? Ведь на самом деле человек отличить не может — околдован он или сам по себе влюбился. И та любовь зла, и эта боль причиняет. И обе они томят, заставляя сердце замирать. А без любви человек несчастным становится.
* * *
Гамаюнов всякий раз был иной. То надменный, то по-стариковски брюзгливый. Сейчас он притворялся наивным, и это было неприятно.— Отпусти меня, — сказала Надя. Но ни капли просительности в голосе. Она вообще не умела унижаться.
— Не могу, — покачал головой Иван Кириллович. — Старость — она ведь на самом деле злая.
— Дед Севастьян не был злым, — заметил. Роман.
— Вам легко упрекать — вы сами ничего не создали. А я создал. Это я, именно я задумал Беловодье… Сколько лет о нем мечтал, сколько раз проклинал мечту и вновь к ней возвращался. Ведь Сазонов чем меня купил? Он мне обещал помочь с воплощением. Я знал, что он совсем иначе понимает Беловодье. Но других союзников не было, и я решился. Думал, что Беловодье его переменит, как переменил когда-то Чернобыль. Младший брат Сазонова был на Чернобыльской АЭС в восемьдесят шестом и получил смертельную дозу. Умирал долго, страшно. От Вадима ему костный мозг пересаживали. А мозг не прижился. Вадим тогда… как бы сказать поточнее… Перестал быть карьеристом и стал совершенно иным человеком. На время. Был придуман проект — неуничтожимый город, упрятанный глубоко под землей, чтобы в случае любой катастрофы… Ведь если вдуматься, мы все живем накануне Армагеддона. Ежеминутно, ежечасно он может случиться. Но все — или почти все — об этом не думают. Понимают лишь единицы. Тот, кто прикоснулся. Как Вадим. Деньги на проект нашли. Огромные деньги. И тут мы случайно с ним встретились. Вадим услышал про Беловодье, про Шамбалу и забыл про свои чертежи. Он рассматривал мой проект вульгарно, напрямую. Как средство спасения физическое. Но неважно… Ради того, чтобы создать Беловодье, я готов был согласиться и на эту помощь. Я его не разубеждал, а поддакивал. Да, именно таким Беловодье и будет, каким оно кажется Вадиму. Сазонов был человек с положением, со связями. Без него я бы никогда не смог сделать того, что сделал. Так что я ему благодарен. Нет, не осуждайте, но послушайте! Представьте, вы встречаете человека, и он начинает вам рассказывать, что располагает неограниченными средствами, а средства эти готов употребить на осуществление ваших замыслов. Вот подлинное исполнение всех желаний. Я от- ринул все сомнения. Да, разум мой с ехидной настойчивостью подсказывал, что такого просто не может быть. Что за всем этим должен быть какой-то расчет, обман… Что за все придется заплатить. Но ни обмана, ни расчета я тогда распознать не мог. Ну да, бриллианты были фальшивые. Что из того? Бриллианты — это не цель, а средство. И вот… я стал создавать Беловодье. И творение меня подчинило. Но как я был тогда счастлив! — В голосе Гамаюнова слышались мечтательные нотки.
«Воспаряет», — подумал Роман и весь передернулся, потому что слово это было из лексикона Сазонова.
— Вы очень ловко придумываете оправдания. А те ребята, из которых вы обещали создать элиту для своей Шамбалы и которых просто-напросто убили? Вас совесть не мучает, когда вы их вспоминаете?
— Нет, же мучает, — ни на миг не поколебавшись, ответил Иван Кириллович. — У меня не было другого выхода. Те люди, что стояли за Сазоновым, требовали огромные суммы за свои милости. Причем валютой. Мы продавали бриллианты и расплачивались с покровителями, и потом, работа над проектом сама по себе забирала огромные средства.
— Да, всегда так получается: строят новый мир, а выходит дорогая дача.
— Роман, помолчи, — попросила Надя. — И выйди. Я с… Иваном Кирилловичем наедине поговорить хочу.
— Надя!
— Выйди, прошу тебя.
Он покинул маленький, чем-то похожий на китайскую пагоду домик, Башня… Ну, конечно — башня из слоновой кости, как иначе мог мыслить свое убежище Гамаюнов? Запереться, спрятаться. Но не одному ведь! С собой надобно кого-нибудь непременно запереть, чтобы обихаживать долгую старость. Но Надю Роман ни за что не отдаст. Если что, срежет с нее ожерелье и навсегда подчинит… Нет, так нельзя, недопустимо. Она не стерпит, не простит. А что можно? Что?..
Надя отворила дверь и приглашающе кивнула.
— Ну?
— Заходи.
— Так что вы решили?
— Он меня отпускает. Но только если останется здесь, внутри. Выполни его просьбу, Роман.
Все-таки выторговал свое гнездышко, свою башенку. Да пусть забирает!
— В конечном счете, он же создал Беловодье, — напомнила Надя.
— Да, да, что сотворил, то и имеешь, — согласился (почти) Роман.
— Вы сейчас уедете? — спросил Иван Кириллович. — Знаю, знаю, уедете, и не отрицайте. Что вам теперь здесь делать со мной вот таким? — Он понимающе улыбнулся и тронул руками шею, где осталась мертвенно-белая полоса. На том месте, где много-много лет Гамаюнов носил ожерелье.
Полчаса назад Гамаюнов был напорист, почти яростен, и не желал сдаваться, и вдруг обмяк весь, смирился.
«Артист», — подумал Роман.
Но гнева больше не было.
— Прошу вас, опасайтесь Вадима Федоровича. Он человек очень последовательный. Цель наметит и идет к ней. Ни за что не отступит.
— Разумеется, буду опасаться, — согласился Роман. — Ведь он хотел меня убить.
— Он тогда не знал, что у меня больше нет ожерелья и новых кругов я ему создать не могу. Боялся, что вы ему все испортите. Вы, Роман Васильевич, очень сильный колдун. Он сказал, что за вами давно наблюдает, специально даже для этого дом себе в Темногорске приобрел. Он опасался, что вы здесь все по-своему начнете обустраивать. И решил, что, как только ограда будет починена, он вас обезвредит.
— Нож с водным лезвием вы сделали?
— Вадим сам умеет. Правда, очень слабый. Сутки держится, не больше. Когда вы внезапно покинули Беловодье и он понял, что ограда не восстановлена, мы с ним еще раз все обсудили. И он решил вас не трогать. Потому что только вы можете ему помочь.
— В чем помочь?