Андреев Александр. Берегите солнце

   - Дима, это ты?
   - Да. Я тебя разбудил?
   - Я сама проснулась, как только ты подошел. Сердце два раза стукнулось, точно в дверь... Мое сердце тебя узнает.
   Я рассмеялся:
   - Выдумщица ты!
   - Правда же! Ты сегодня утром подходил к нам, к нашей подводе, еще там, на Бронной?
   - Подходил.
   Нина осторожно, чтобы не разбудить солдата, выбралась из-под брезента и спрыгнула на землю.
   - Вот видишь! Сердце подсказало, что ты смотришь на меня. Я боялась обернуться, а вдруг тебя нет...
   Солдат повернулся в повозке и сонным голосом предупредил:
   - Нина, далеко не отходи - ночь...
   - Я здесь, Никифор Иванович, - отозвалась Нина.
   Мы отдалились от повозки на несколько шагов.
   - Ты устала? - спросил я.
   - Отчего мне уставать? - сказала она. - Захочется - иди пешком, надоест - садись на повозку... Раненых после налета перевязали, погрузили на попутные машины. Вот и все. А как ты, Дима?
   - Все пока хорошо. О тебе думаю. Иногда жалею, что взял с собой.
   - Что мне сделать такое, чтобы ты не думал обо мне, не беспокоился? Неужели тебе не хорошо оттого, что мы вместе? Война нас сблизила и обручила. Как же мы можем расстаться? Нас разлучит только смерть - твоя или моя!
   Она все говорила, перескакивая с одного на другое, торопливо, точно старалась победить в себе не то смущение, не то отчаянное душевное смятение.
   - Знаешь, теперь, когда прошлая жизнь осталась где-то позади, далеко-далеко, мне она стала казаться какой-то розовой, как весеннее утро без единого облачка. Обиды, которые тогда казались значительными и глубокими, теперь выглядят просто смешными и ничтожными.
   Я смотрел на ее сверкавшие во тьме зубы, держал ее руки в своих и радовался тому, что мы вместе.
   Нина спохватилась:
   - А где Чертыханов?
   - Где-то тут.
   Я взмахнул рукой в темноту. Нина тихонько свистнула. Чертыханов таким же свистом ответил ей.
   - Иди сюда! - позвала она.
   Чертыханов выступил из темноты.
   - Чего?
   - Забирай своего командира и уводи. Ему отдохнуть надо.
   Чертыханов тем же путем и с теми же односложными предупреждениями привел меня назад. Я лег на постель из еловых веток, от которых крепко пахло свежей смолой, хвоей. Чертыханов тотчас же уснул: дышал он глубоко, ровно и от усталости шумно, со сдержанным стоном. Я долго не мог заснуть, смотрел в черное небо с расплывавшимися красными лужами зарев и думал... Вспоминались солдаты и офицеры - герои книг, прочитанных мною совсем недавно, перед войной: Ремарк, Хемингуэй, Олдингтон... Они, те герои, называли себя потерянным поколением. Мне нравилась их грусть, их сомнения, страдания, они рассуждали о бессмысленности войны, о загубленных молодых жизнях. Но как не похожа судьба тех людей на наши судьбы! На нашу долю выпала высочайшая задача: отстоять Отечество во что бы то ни стало, ценою жизни. Иначе рабство на многие годы, на столетия...
   Слева, километрах в трех от нас, над шоссейной дорогой пролетали вражеские самолеты. Они знали, что и ночью к фронту двигались подкрепления. Развесив зеленоватые фонари, страшные совиные глаза войны, выискивали цели и швыряли бомбы. Гул тупо и нехотя накатывался на рощи, трепал их и где-то вдалеке, в темных чащобах, глох...
   5
   На рассвете, отойдя от места ночлега километров на пять, бойцы первой роты встретились со странной колонной. Люди, в большинстве пожилые, были разномастно одеты в шинели, в телогрейки, в ватные пиджаки с меховыми воротниками, перепоясаны ремнями из серой парусины. Они сидели сбоку от дороги на земле, на пенечках, на вещмешках и что-то жевали перед тем, как тронуться в путь. Некоторые из них были с винтовками, возле других валялись связанные попарно противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Я догадался, что это ополченцы. Они устало улыбались нам, молодым и крепким.
   Прокофий Чертыханов, шагая мимо, отметил с беспощадной насмешкой:
   - Старая гвардия вооружена до зубов!
   Пробегая взглядом по лицам "старой гвардии", я увидел знакомые глаза, черные и горячие.
   Это был заслуженный артист республики Николай Сергеевич Столяров, наш учитель. Я никак не ожидал встретить его именно здесь.
   - Здравствуйте, Николай Сергеевич! - сказал я, подбежав к нему.
   Он чуть прищурился, не сразу узнавая меня.
   - Дима! Батюшки, вот так встреча! - Столяров поспешно встал, и мы обнялись.
   - Как вы сюда попали? - спросил я. - Куда вас направляют?
   - То есть как куда? В бой. Разве мы могли отстать, Дима? В моем отделении все люди достойные и уважаемые. - Глаза Столярова, сузившись, сверкнули прежним веселым озорством. - Вот этот отважный воин, что с гранатами у пояса, - кандидат биологических наук Лукашов Петр Степанович. Столяров театральным жестом указал на человека в ботинках и обмотках на худых икрах; кандидат сидел на пенечке, вздернув ввысь острые колени, и читал сложенную вчетверо газету, поднеся ее к самым очкам. - Рядом с ним преподаватель истории кино в Институте кинематографии товарищ Казанский. А тот, что чинит сапог своему другу, - заведующий мастерской по ремонту обуви. Есть у нас начальник главка, профессор есть, мастер пекарни и даже циркач, жонглер... И так во всем батальоне... - Николай Сергеевич чуть наклонился ко мне и проговорил, как по секрету: - Мы их, фашистов, обожди как расхлещем!
   Я взглянул вдоль дороги. Бойцы нашего батальона перемешались с ополченцами, обращались к ним почтительно: "папаша" или "дорогой товарищ". Курили, закусывали...
   Я был убежден, что эти большой духовной ценности люди пошли в бой честно, по приказу сердца, с единственной и великой целью - умереть, но не пропустить врага в Москву. Но сумеют ли они это сделать?
   - Месяц назад встретил Сергея Петровича Дубровина, - проговорил Столяров. - Он рассказал мне про тебя и про Нину...
   - Она со мной, - сказал я. - Мы ведь поженились.
   - Знаю. Так и должно было случиться. Хотел бы я на нее взглянуть!..
   - Она тоже будет рада повидать вас... Чертыханов! - позвал я. Прокофий вынырнул из-за дерева. - Сходи за Ниной.
   Но в это время по всей колонне понеслось зычно и пронзительно: "Воздух! Воздух!"
   - Рассредоточиться! - крикнул я. Команда полетела от взвода к взводу.
   Самолеты шли звеньями, низко, не спеша, с распластанными огромными крыльями. Грозный и мощный их рев, подобно водопаду, ниспадающему с кручи, придавливал к земле. Не стреляя, не бомбя, они, казалось, направлялись к дальним целям. Через минуту я догадался, что самолеты транспортные. Из раскрытых люков стали один за другим выпрыгивать люди с большими тюками за плечами. Они выпрыгивали из всех машин одновременно. Через секунду после прыжка тюки за их спинами как бы лопались, из них, подобно пламени, вырывалась белая струя; она расширялась, образуя сверкающий, как облако, купол.
   - Парашютисты! - опять понеслось по лесу. - Парашютисты!
   Я послал связных в роты с приказом: "Уничтожить парашютный десант противника, расстреливая его в воздухе. При приземлении не давать сосредоточиваться..."
   Выступив из-под навеса еловых ветвей, я увидел, как на меня падал парашютист: опускаясь, он палил из автомата. Я вскинул свой автомат и выстрелил. Немец, оборвав пальбу, повис на стропах и вскоре рухнул к нашим ногам, как мешок; парашют, колыхаясь, накрыл его, точно саван.
   По всему лесу трещали выстрелы, глухо лопались гранаты, слышались предсмертные крики. При каждом таком вскрике у меня щемило сердце, мне чудилось, что это кричит Нина, просит моей помощи и защиты, хотя я знал, что Нина отсюда далеко...
   Столяров был бледен от волнения, прислушивался к бою, сжимая в руках гранату. У ополченцев это была первая встреча с врагом.
   Парашютистов расстреливали и в воздухе, и при приземлении. Но самолеты подвозили и выбрасывали их вновь и вновь. Над вершинами деревьев дрожали, надутые воздухом, парашюты и, опускаясь, тонули в темной лесной чаще.
   Один десантник зацепился стропами за вершину сосны. Он попытался освободить себя от пояса и спрыгнуть на землю. Но, увидев Чертыханова, принялся строчить из автомата, пока не кончились патроны. Затем он швырнул вниз гранату, за ней другую. Гранат больше, видимо, не было.
   - Все! - сказал Чертыханов и подошел к сосне смело и неторопливо. Я подошел тоже.
   Немец висел, чуть покачиваясь на стропах, молодой парень в короткой парусиновой куртке, в каске, в ботинках с грубыми подошвами, прочно прибитыми гвоздями; на черной подошве гвозди выделялись отчетливо, крепкие и высветленные. "О нашу землю отточил!" - подумал я про эти гвозди.
   Десант был выброшен меньше чем за десять минут. Кругом по лесу, приглушенная ветвями деревьев, слышалась перестрелка. Рвались гранаты. Руководить боем в такой обстановке не было никакой возможности: каждый боец действовал по своему усмотрению.
   Человек шесть немцев - им удалось сгруппироваться, - опасливо оглядываясь, двигались в нашу сторону веером. Разрывные пули, впиваясь в стволы, щелкали, как удары бичей. Стреляли они редко: экономили патроны.
   Я сказал Чертыханову:
   - Возьми трех бойцов. Зайдите им в тыл...
   - Не давайте им подняться, - попросил Прокофий. Он толкнул в бок одного бойца, второго, молча приглашая их за собой, и поспешно отполз в сторону, в кусты.
   Мы огнем прижимали немцев к земле. Они так и не поднялись...
   Я обернулся назад, услышав бешеную стрельбу и треск разрывных пуль. Один из парашютистов, стреляя, приземлился прямо на дорогу. К нему трусили, спотыкаясь, ополченцы: Столяров, Лукашов, Казанский. Я приподнялся и крикнул им:
   - Стойте! Стойте! - Но они не услышали моего голоса, им, должно быть, хотелось взять немца живым.
   Десантник, приземляясь, упал на бок, парашют, надутый ветром, протащил его метра два и свернулся белой тряпкой. Немец вскочил на колени и выстрелил в подбегавших к нему ополченцев. Лукашова косо качнуло в сторону неверно переставляя длинные и худые, в обмотках, ноги, он сделал несколько шагов и ткнулся очками в пенек. Столяров как будто налетел с ходу грудью на какое-то препятствие и, всплеснув руками, опрокинулся навзничь. Казанский кинулся за ствол старого дуба, торопливо вынул из-за пазухи телогрейки бутылку с зажигательной смесью.
   Немец, отстегнув себя от парашюта, ошалело стрелял из автомата во все стороны наугад. Затем он прыгнул к тому же дубу, за которым стоял Казанский, прижался спиной к стволу, поспешно перезарядил автомат и стал стрелять через дорогу в лес короткими очередями.
   Казанский протянул руку из-за ствола и, подпрыгнув, ловко шлепнул бутылкой по железной каске немца. Жидкость воспламенилась мгновенно. Парашютист, охваченный огнем с головы до ног, закричал дико и страшно и побежал, ничего не видя, в лес, упал, вскочил и опять побежал, все время пронзительно вопя, пока кто-то из бойцов не добил его.
   Я увидел бегущую Нину. Запыхавшаяся, в расстегнутой шинели, она держала пилотку в руке, и волосы, растрепавшись, бились по плечам, как крылья черной птицы.
   - Такое сразу началось, Дима, я даже растерялась! - заговорила Нина, бросаясь ко мне. - Стрельба вспыхнула одновременно во всех местах. Я больше боялась своих, чем немцев: ополченцы кидали гранаты куда попало. Я видела, как три человека швырнули гранаты в одного парашютиста. Все три гранаты легли у его ног. Его разнесло на части... Мы с дядей Никифором скрывались под телегой. Я указывала, где приземлялся парашютист, и он спокойно стрелял в него из винтовки. Он ведь таежный охотник и стреляет очень метко!
   Она говорила все это торопливо, сбивчиво, излишне возбужденно. От возбуждения бледность со щек отхлынула, на них проступил живой румянец. Я смотрел на нее и чувствовал, как мысль вдруг очистилась от крови, от убийства, от человеческих болезненных криков, от вражды. Она стала чистой и ясной... Я всегда думал, что счастье есть нечто отвлеченное, зыбкое, неуловимое. Теперь я понял, что счастье у каждого человека свое, оно имеет определенную и прекрасную форму и прекрасную сущность. Счастье - иметь возле себя человека, которого с восторгом любишь, которого ценою своей жизни защищаешь и которым восхищаешься изо дня в день, находя в нем все новые и новые прекрасные черты.
   - Дима, почему ты молчишь? - с некоторым изумлением спросила Нина.
   Я как бы очнулся.
   - Николай Сергеевич убит, - сказал я.
   - Какой Николай Сергеевич?
   - Столяров. Наш учитель.
   Нина, прижав ладонь к щеке, в испуге отступила от меня.
   - Как? Не может быть!..
   В этом восклицании выразилось все: и наша преданность ему, и благодарность за то, чему он нас учил, и благоговение перед его смертью солдата.
   Столяров лежал на спине, раскинув свои чуткие и выразительные руки, сквозь несомкнутые веки еще блестели его глаза...
   Неподалеку бойцы нашего батальона и ополченцы рыли могилы для погибших.
   Для Нины это было так внезапно, ошеломляюще, что она, подходя к убитому, чуть не упала, споткнувшись на ровном месте. Она опустилась на колени и долго с удивлением и ужасом смотрела на желтое, недвижное и спокойное лицо, еще не веря, что Столяров мертв. Знакомые черты, такие прежде порывистые, меняющиеся каждую секунду, выражавшие тончайшие оттенки движения души, голос резкий, повелительный и проникновенный, взгляд глаз, грозный и насмешливый, ум глубокий и возвышенный - все, что вселяло в нас, учеников, радость осмысления жизни и творчества, ушло из жизни безвозвратно...
   Перестрелка в лесу давно утихла. Лишь изредка где-то далеко раздавался выстрел: там выслеживали парашютистов, одиноко бродивших среди деревьев с надеждой на спасение. Десант был уничтожен. Тридцать семь человек взято в плен. Но я знал, что было убито и ранено много и наших, особенно ополченцев.
   Ко мне подбежал Браслетов, порывисто, не скрывая бурной радости, обнял.
   - Живой, Дима? - крикнул он. - И я, видишь, уцелел! Ну, черт возьми, попали мы в переплет! Никак не ожидал!.. Знаешь, с меня фуражку сбили пулей. - Он снял с головы фуражку. - Смотри, дыра... - Верх фуражки прямо над звездой был пробит. - Стреляли, видимо, с земли. - Если бы взял на несколько сантиметров ниже... Но я в долгу не остался: двоих в воздухе срезал. С третьим столкнулся грудь в грудь. Выстрелить не успел, ударил автоматом. Немец свалился и потерял сознание. Хотел его пристрелить, но раздумал, обезоружил и связал руки стропом... Сейчас он пожалует сюда.
   Двое бойцов подвели пленного, молодого офицера с белесыми бровями на мертвенно-бледном лице. Он посмотрел на меня внимательно и дерзко. Я приказал развязать его.
   Освободив руки, немец пошевелил пальцами, сжимая их в кулаки и разжимая. Затем осторожно притронулся к виску - месту удара, - откуда сочилась кровь.
   По лесу, словно молчаливые тени, бродили наши бойцы. Они собирали оружие, вытаскивали из кобур парабеллумы. Некоторые разрывали парашюты на запасные портянки...
   - Как дела, лейтенант? - спросил я подошедшего к нам Тропинина.
   Лейтенант понял, о чем я спрашиваю.
   - Убито четырнадцать человек, товарищ капитан. - Он взглянул мне в глаза побелевшими от тоски глазами. - Погиб командир второй роты лейтенант Олеховский. Раненых - более двадцати.
   Я повернулся к парашютисту.
   - Лейтенант, допросите пленного, - сказал я.
   Тропинин стал разговаривать с парашютистом. Чужая речь, которой я наслышался, блуждая по смоленским лесам вокруг деревень, занятых немцами, и которую я возненавидел, кажется, на всю жизнь, резала слух остро и больно, вызывая желание зажать уши.
   Офицер удивленно улыбнулся, услышав родной язык; на вопросы отвечал охотно и спокойно, понимая, что для него все потеряно. Он объяснил, что точного числа людей в десанте не знает, но что было посажено в самолеты и выброшено не менее трехсот человек, пожалуй, даже больше. Задача десанта заключалась в следующем: выбросившись в районе Серпухова, перерезать дорогу Москва - Тула, захватить переправы через Оку, если окажется возможным, занять Серпухов или вызвать в городе панику, - таким образом, дать возможность войскам сделать стремительный рывок на Москву.
   - Вы были уверены, что такую задачу выполните? - спросил я.
   - Да, - ответил немец.
   - Такими силами?
   Парашютист, пожав плечами, взглянул на меня с некоторым изумлением, поражаясь моей наивности.
   - Конечно, - сказал он. - Мы знали, что после окружения ваших войск под Вязьмой Красная Армия перестала существовать. Ваши оставшиеся войска окончательно деморализованы и при появлении наших солдат или бегут, или сдаются в плен.
   - Какой нахал! - сказал пожилой ополченец.
   - Погодите. Дайте поговорить... Вы были сами убеждены, что Красная Армия уничтожена, а оставшиеся войска деморализованы?
   - Да, прежде всего сам, - ответил немец. - В этом не так трудно убедиться. Если наши войска за две недели прошли восемьсот километров, окружая большие скопления ваших войск, то Красная Армия бессильна против нашего железного натиска.
   - Вы уверены, что Германия победит Россию? - спросил я.
   Немец чуть улыбнулся.
   - Это неизбежно.
   - А то, что отряд ваш, который должен был захватить целый город, уничтожен полностью, - это вам о чем-нибудь говорит?
   - Чистая случайность, - ответил немец, не задумываясь.
   Лейтенант Тропинин и комиссар стали выяснять у пленного, с какого аэродрома они вылетели, намереваются ли немцы повторить высадку десанта. А я выбрался на дорогу, где остановились четыре грузовика с бойцами в кузовах.
   Из кабины передней машины выпрыгнул капитан, невысокий, щуплый. Он подбежал ко мне, спотыкаясь: длинные полы шинели захлестывали ему ноги.
   - В этом районе был выброшен немецкий воздушный десант, - сказал капитан. - Вы знаете об этом?
   - Воздушный десант уничтожен, - ответил я.
   - Как? - Капитан был до крайности удивлен и обрадован - он прибыл со своим отрядом на борьбу с десантом, а десанта уже и нет.
   - По стечению обстоятельств, - объяснил ему я, - десант был выброшен именно в том месте, где находились наш маршевый батальон и московские ополченцы. Поэтому он и был уничтожен.
   - Весь?
   - Не знаю. Лес большой, могли и скрыться...
   - И вы спокойно сидите! - крикнул капитан. - Враг у нас в тылу, а вы спокойно сидите?
   - Вот вы теперь с ним и боритесь, - сказал я. - Мы спешим к фронту.
   Лейтенант Тропинин, подойдя, доложил, что раненых двадцать восемь человек, из них много тяжелых, и что их надо немедленно отправить в госпиталь.
   Капитан встал, чтобы идти к машинам. Я задержал его, сказал как можно мягче, по-свойски:
   - У тебя четыре машины, выдели одну, чтобы отвезти раненых. Хотя бы до Подольска. Пока вы прочесываете местность, она вернется.
   - Конечно, отправлю, - охотно отозвался капитан. - Как же иначе! Не бросать же их здесь.
   - И имей в виду, что у нас тридцать семь пленных. Мы их тоже передаем вам. Среди них тоже есть раненые.
   - Пленных я немедленно отправлю в Москву, - сказал капитан, направляясь к машинам.
   Он подал бойцам, находящимся в кузовах, команду, и те, соскочив на землю, цепочкой пошли в лес, теряясь во мглистом и сыром лесном сумраке.
   Я сказал Тропинину, чтобы он готовил батальон к маршу, а Чертыханова попросил разыскать командира батальона ополченцев.
   Это был пожилой, грузный человек с черными крошечными усиками под носом; новую шинель перетягивали новые ремни.
   - Здравия желаю, товарищ майор, - сказал я, подходя к нему.
   - Здравствуйте, товарищ капитан! - ответил майор. - Спасибо вам, ребята! Если бы не вы, парашютисты перебили бы моих старичков, как цыплят. Он снял фуражку и вытер платком глубокие пролысины на лбу.
   - Могу я вас попросить, товарищ майор? - обратился я к нему. - Будете хоронить своих людей, захороните вместе и наших. Мы и так задержались в пути...
   - Да, да, конечно, - сказал майор поспешно. - Мы это сделаем. Еще раз спасибо, капитан, за выручку!..
   6
   Нина шагала рядом, и я все время чувствовал ее плечо. Изредка наши руки, встретившись как бы нечаянно, долго не размыкались. Ощутив ее тонкие, чуть вздрагивающие пальцы в своей ладони, улавливая во тьме ее улыбку, беспечную, влюбленную и безмолвную, я на какое-то мгновение забывал о том, что мы не одни, что сзади нас движется целая колонна людей, что мы приближаемся к фронту, что нам скоро предстоит вступить в бой. Я был рад, что она со мной сейчас...
   - Дима, ты меня любишь? - негромко спросила она.
   - Люблю.
   - Очень?
   - Очень.
   - Я тебе не кажусь сентиментальной?
   - Нисколько.
   - Я счастлива, Дима, - прошептала она, привычно равняя свой шаг с моим. - Знаешь, постоянного счастья не бывает... Не должно быть. Может быть постоянное спокойствие, а счастье - нет. Оно слишком прекрасно, чтобы все время было рядом с человеком. Оно изнурительно... Да, да! Счастье налетает порывами, как вихрь. Оно схватит человека за сердце и сожмет его крепко и сладко-сладко, так что задохнуться можно. Голова кружится, и хочется кричать от восторга!.. - Помолчав немного, она коснулась плечом моей руки выше локтя и спросила: - Я говорю чепуху?
   - Нет, отчего же? Продолжай, пока у нас есть время поговорить об этом...
   В Серпухов мы добрались только к утру: стокилометровый путь от Москвы изнурил бойцов, они двигались вяло, в угрюмом молчании...
   Городок был погружен во мрак. Сюда уже явственно докатывался недалекий гул сражений. С высоты были хорошо видны очаги пожарищ, подобные гигантским кострам, разбросанным по пойменной равнине, - горели села...
   Южнее Серпухова, над мостами через Оку, все ночи напролет, развесив зеленые фонари, кружились вражеские самолеты. Они прорывались сквозь плотный заградительный огонь зенитных батарей, беспорядочно кидали бомбы на переправы...
   Улицы города патрулировались усиленной охраной. Серпухов стоял на жизненно важных магистралях - железнодорожной и шоссейной, связывавших Москву с Тулой, с войсками, защищающими столицу от немецких армий, навалившихся на Москву с юга. Предстоял жаркий, кровопролитный бой...
   В расположение штаба армии - в деревню Батурино что неподалеку от Серпухова, колонну сопровождали патрульные.
   Нас встретил дежурный по штабу. Разминая мою руку в своих ладонях, он как будто всхлипнул от восторга и неожиданности.
   - Голубчики мои, родимые! - Он оглядывал колонну, растянувшуюся вдоль улицы; в рассветной мгле бойцов казалось вдвое больше. - Хорошо-то как... Вовремя-то как... - От него пахло свежей кожей ремней и табаком. - Сейчас доложу... - Дежурный пробежал мимо часового к крыльцу дома.
   Навстречу по ступенькам спускался высокий человек в длинной шинели и в фуражке. Я не различал лица этого человека, но по тому, как одна рука его была глубоко засунута в карман, как держался он, строго и прямо, я уловил что-то до радостного испуга знакомое.
   - Что за люди? - спросил знакомый голос.
   - Пополнение, товарищ дивизионный комиссар, - ответил взволнованный дежурный. - Отдельный стрелковый батальон.
   Это был Сергей Петрович Дубровин, я узнал его по голосу, четкому и сдержанному, с нотками нетерпения и тревоги.
   - Батальон? - переспросил он дежурного, и я понял, что армии нужны сейчас соединения и что батальон - сила совершенно мизерная в создавшемся критическом положении. Дубровин поспешно спустился с крыльца, часовой распахнул перед ним скрипучую калитку, и комиссар подошел к нам.
   Темнота уже посерела. За деревней небо отделилось от земли, обозначалась длинная световая полоса, постепенно расходясь все шире и все явственней. Она сверкала по-зимнему холодно и ясно и вызывала ознобную дрожь.
   - Дима, это ты? - спросил Дубровин, подойдя, спросил тихо и просто, точно видел меня вчера или знал точно, что увидит именно здесь, именно в этот час, и готов был к этой встрече. - Здравствуй!
   - Здравствуйте, Сергей Петрович!
   Красноармейцы, медленно подступив, охватили нас плотным кольцом. Петя Куделин смотрел на Дубровина, чуть приподняв голову и по-детски полуоткрыв рот, уважительно и с некоторой боязнью.
   Дубровин увидел стоящего рядом со мной Чертыханова, которого запомнил со времен прорыва из окружения, пожал ему руку.
   - Как живем, ефрейтор?
   Прокофий замер по стойке "смирно", с ладонью-лопатой за ухом.
   - Так что хорошо, товарищ дивизионный комиссар! Служим... как по нотам!..
   - Не уберег тогда своего командира... помнишь? - упрекнул Дубровин, скрывая добрую усмешку.
   - Не уберег, товарищ дивизионный комиссар. Виноват.
   - Он и себя не уберег, - сказал я. - Четыре раны получил сразу.
   Дубровин согнутым пальцем тронул русые усы.
   - Как себя чувствуешь?
   - Отлично.
   Сергей Петрович бросил взгляд через мое плечо, и в глазах его на секунду мелькнул испуг, он даже чуть отступил, не веря тому, что увидел.
   - Нина?.. - Она стояла за моей спиной, притихшая от усталости, грустно улыбалась. Сергей Петрович отстранил меня. - Как ты здесь очутилась? Зачем? - Он взял ее лицо в ладони и долго всматривался в глаза. - Девочка моя... Зачем ты ее взял? - спросил он меня.
   - Сама пошла, - ответил я.
   В это время с высокого берега Оки прилетели и один за другим разорвались на южной окраине два снаряда, как бы возвещая о начале нового боевого дня, о новых сражениях и новых испытаниях. Глухой гул прокатился по городу, сминая тишину. И красноармейцы, как по команде, повернули головы в сторону рокочущих разрывов. Шум, стоявший над колонной, смолк. Все насторожились, ожидая...
   Подошли Браслетов и Тропинин. Я представил их Дубровину.
   Сергей Петрович, пожимая руку Браслетову, кивнул на простреленную фуражку.
   - Немного промахнулись... Где это вас?..
   - Пустяки, товарищ дивизионный комиссар. - Браслетов проговорил это небрежно, как будто получал такие дыры от вражеских пуль ежечасно. - В перестрелке с парашютистами.