Андреев Александр. Берегите солнце

   - Товарищ лейтенант, - попросил я Тропинина, - Прозоровского направьте к Кащанову во вторую роту, Абанина в третью - к Рогову. А вы, товарищ старший лейтенант... - обратился я к третьему командиру.
   - Астапов, - подсказал он.
   - Возьмите на себя первую роту. Вас познакомит с ней старший лейтенант Чигинцев. Воевали?
   - Пришлось, - ответил Астапов спокойно, даже неохотно. - Под Оршей был ранен. До госпиталя - я в Орехово-Зуеве лечился - добирался сам... Откровенно говоря, не думал, что придется еще раз идти в бой, - надеялся, что остановим и разобьем. Ошибся немного: тут еще непочатый край работы.
   Видно было, что человек этот неглупый, работящий, честных и устоявшихся правил, от него веяло спокойствием и надежностью, - такие в бою незаменимы.
   Потом подрысил на лошади и наскоро забежал в избу - познакомиться командир приданной нам батареи старший лейтенант Скнига, большой, шумный и веселый человек в стеганой куртке и в перчатках с раструбами до локтей; сняв перчатки и сунув их под мышку, расхаживал по избе; от громких и увесистых шагов зыбился пол и звонко дребезжала посуда в шкафу за перегородкой. Объяснялся без хвастовства, со смехом. Воевал. Немцев не боится, лупил их почем зря. Заверил, что за его артиллеристов можно ручаться, как за себя. Покорил нас своей уверенностью и добродушием. Выпил залпом стакан водки. Чертыханов обожал такие натуры и охотно угостил его, - ушел, широко растворив дверь, махнув на прощание перчаткой.
   На пороге Скнига столкнулся с красноармейцем. Пропустив старшего лейтенанта, красноармеец вступил в избу и, приглядываясь, спросил, кто здесь капитан Ракитин, - он не различал в полумраке знаков различия. Я подошел к нему. Боец сказал, чтобы я вместе с женой явился к члену Военного совета дивизионному комиссару Дубровину. Слова "с вашей женой" прозвучали незнакомо и непривычно, и командиры с изумлением переглянулись, как бы спрашивая друг друга не ослышались ли?
   Чертыханов, поспешно накинув на плечи шинель, выбежал раньше меня, чтобы предупредить Нину.
   8
   Дубровин ждал нас в том пятистенном доме, к которому мы подходили на рассвете. Посыльный провел меня и Нину в помещение, а Чертыханов остался у крыльца с часовым.
   В комнате низко над столом висела лампа под металлическим кружком-абажуром. Сергей Петрович в накинутой на плечи шинели сидел у краешка стола и сосредоточенно писал. Он знал, что вошли мы, сказал, не отрывая взгляда от бумаги:
   - Я сейчас, ребята.
   Седина покрыла его голову изморозью, вспыхивала на кончиках волос от висков до самой негустой пряди, упавшей на лоб. Даже на усы, русые, шелковистые, лег предзимний серебристый иней. Седина наводила на мысль о годах, оставленных далеко позади, и придавала облику его озабоченность и печаль... Исписанный листок он вырвал из блокнота, сложил вчетверо и подал посыльному.
   - Срочно в политотдел.
   Красноармеец схватил листок, повернулся и выбежал из избы.
   Дубровин встал, встряхнув плечами, сбросил шинель на лавку, привычно скользнул пальцами по ремню, расправляя гимнастерку, и шагнул к нам, высокий, по-юношески стройный; от сузившихся в улыбке глаз резко побежали к вискам морщинки-лучики.
   - Дайте-ка я сперва взгляну на вас... - Он усадил нас рядышком, сам сел напротив, погладил Нину по щеке, большим пальцем провел по ее брови, длинной, с загнутым концом к виску, - привычный жест, подчеркивающий его душевное расположение, доверие и нежность.
   - Свадьбу справить не удалось?
   - Что вы! - воскликнул я с внезапным возбуждением, точно снова на один миг очутился в квартире Нины, среди друзей. - Еще как гульнули! К нашему счастью, в Москве оказались и Никита Добров и Саня Кочевой с Леной...
   - Да, да! - вспомнил Сергей Петрович. - У меня недавно был Саня, он говорил об этом... В следующий раз приедет, я пошлю его в твой батальон, пускай напишет о тебе. Он хорошо стал писать.
   - Обо мне писать нечего, - сказал я. - Кроме того, что мы поженились, других героических поступков пока не совершили...
   Сегодня не совершили, завтра совершите.
   - Завтра? - спросила Нина со скрытым беспокойством. Сергей Петрович уловил в ее голосе волнение. Он, сведя брови, провел согнутым пальцем по усам, точно жалел, что сказал об этом раньше, чем нужно было сказать, и что этим немного омрачил встречу. Успокаивая, он еще раз погладил Нину по щеке.
   - Расскажите, что с вами произошло за это время... Ты долго лежал в госпитале, Дима?
   - Почти месяц. Шестнадцать мелких осколков вынули.
   - Отдохнуть не дали?
   - Какое там!..
   Широко растворив дверь, вошла женщина с подносом в руках; поднос был накрыт белой тканью. Женщина поздоровалась с нами, поставила поднос на лавку, потом подошла к столу, собрала в стопку разложенные на нем бумаги и перенесла на подоконник. Разостлав на столе чистую скатерть, она расставила тарелки с едой, рюмки, бутылку вина, хлеб.
   - Пожалуйста, Сергей Петрович.
   - Зачем вы ходите раздетой, Даша, простудитесь...
   - Ничего, тут недалеко... - Женщина ушла.
   - Отметим нашу встречу. - Дубровин оживился. - Дима, продвигайся в дальний угол...
   - Я был уверен, Сергей Петрович, что встречу вас, - сказал я. - У меня все время было такое предчувствие.
   - Предчувствия такого у меня не было. Но думал я обо всех вас часто... - Дубровин налил в рюмки вина. - Желаю вам жизни долгой, дружной, счастливой. Уж больно вы хорошие люди, чтобы не жить вам вместе. И долго... Ты что загрустила, Нина?
   - Война ведь, Сергей Петрович. - Глаза ее наполнились дрожащей рябью слез.
   - Разве ты не веришь в удачу?
   - Удачи достаются всегда почему-то другим.
   - Она у меня фаталистка.
   Нина резко повернулась ко мне, почти крикнула:
   - Если бы у меня были запасные такие, как ты, - тогда другое дело. А ты у меня один.
   - У меня тоже запасных нет... - Волнение вдруг стиснуло мне горло.
   Сергей Петрович, кажется, пожалел о том, что заговорил о счастье, - сам понимал: время неподходящее.
   - Что это вы, друзья, Нина? Как это на тебя не похоже...
   - Николая Сергеевича Столярова убили, - проговорила Нина, печально качнув головой.
   - Что? - Сергей Петрович, привстав, встряхнул ее за плечи. - Что ты сказала? Где убили? Когда?..
   - Вчера. Я сначала не поверила своим глазам: лежит на земле, не дышит...
   - Это правда, Дима?.. Случайно при бомбежке или в бою? Как он попал в бой?..
   Сергей Петрович отодвинул наполненную вином рюмку и надолго замолчал. Потом встал и принялся ходить по комнате, крепко скрестив на груди руки. Остановился лицом к окну. Слышно было, как в стекла ударялись капли дождя. Он незаметно дотронулся до щеки, должно быть, смахнул слезу.
   - Старый друг, - произнес он, не оборачиваясь. - Всю гражданскую войну прошли вместе. Ни одна пуля даже не царапнула. Молодые были, задорные... Он взглянул на часы и сказал мне: - Пошли Чертыханова за комиссаром. Скоро приедет командующий.
   Я выбежал, не одеваясь, на крыльцо. Чертыханов, увидев меня, кинул в грязь окурок и схватил автомат, висевший на столбике изгороди.
   - Найди комиссара, - сказал я. - Только быстро.
   Чертыханов сорвался с места и побежал вдоль улицы, скользя и взмахивая рукой, чтобы не упасть...
   Я вернулся в избу. Нина сидела неподвижно, как бы оцепенев, глядела в одну точку немигающими, непроглядно потемневшими глазами.
   Сергей Петрович, просматривая бумаги, спросил, не глядя на меня:
   - У тебя ко мне какие-нибудь вопросы есть, просьбы? Я могу их разрешить у командующего... Между прочим, в письме, которое ты вручил генералу, сказано, что ваш батальон следует оставить в резерве, как наиболее боеспособную и оперативную часть... - Он не поднимал головы, должно быть, стеснялся или страшился взглянуть мне в глаза: а вдруг я буду просить у него содействия в чем-то таком, что пойдет вразрез с честностью и прямотой, какие давно установились в отношениях между нами. Я это понял, обиделся и проговорил с вызывающей резкостью:
   - Будет просьба. Одна. - Он отложил бумаги и обернулся ко мне. Бросить мой батальон на самый тяжелый участок фронта.
   - Закусил удила?
   - Да, закусил. И, пожалуйста, без жалости и без снисхождений.
   - Видела, Нина, как он голову вскинул, что тебе конь!
   В сенях хлопнула входная дверь, потом отворилась дверь и во вторую половину избы, и за перегородкой зазвучал приглушенный рокочущий голос.
   - Командующий вернулся, - отметил Дубровин и опять взглянул на часы.
   В это время вошел, задыхаясь от быстрой ходьбы, Браслетов.
   - Здравия желаю, товарищ дивизионный комиссар! - переводя дух, проговорил он.
   Дубровин пожал ему руку.
   - Подкрепления получили, комиссар?
   - Благодарю вас. Получил.
   - Это бывалые и грамотные ребята. Опытные политработники.
   - Я сразу понял, товарищ дивизионный комиссар. Я уже распределил их по ротам, познакомил с командирами.
   - Раздевайтесь, - сказал он Браслетову. - Пошли. А ты, Нина, посиди тут пока.
   У командующего мы пробыли совсем недолго. Медицинская сестра бинтовала ему ногу.
   - Заходите. Извините, что застали меня в таком виде... Я сейчас. - Лицо у него было рыхлым, серым, с мягкими и добрыми губами, которые расплылись в приветливой улыбке.
   - Как самочувствие, комбат?
   - Отличное, товарищ командующий!
   - А боевое состояние?
   - Готовность номер один.
   - Молодцы! - похвалил генерал. - Подкрепление, оружие получили?
   - Так точно. Благодарю вас.
   - Его надо благодарить. - Ардынов положил руку на колено Дубровину. Он постарался: как это так, его питомец выступит в бой недостаточно оснащенный огневой мощью!..
   - Ты преувеличиваешь, Василий Никитич. У нас тут все питомцы. Я бы каждому бойцу-пехотинцу придал в помощь по танку, если бы они у нас были.
   Ардынов вздохнул с завистью.
   - Хорошо бы... Ох, и лупили бы тогда немца почем зря!.. - Он почмокал губами от предвкушения такого золотого времечка.
   Сестра кончила перевязывать, сложила бинты и лекарства в сумку. Ардынов поблагодарил ее и встал.
   - Идите. Если будет сильно болеть, опять позову. - Он приблизился к карте, висевшей на стене. - Подойдите ближе. - Я заметил, взглянув на него, как он сразу переменился: бугристое лицо затвердело, губы подобрались, воробьи над глазами взмахнули крылышками, и рука властно легла на карту. Этой ночью перед рассветом вам подадут колонну грузовиков, - заговорил он. Какова численность батальона?
   - Шестьсот восемьдесят человек.
   - Ого! - Ардынов обернулся к Сергею Петровичу. - У нас в некоторых полках втрое меньше. Вам подадут грузовики и перебросят в район Тарусы. Здесь, на западной и северной окраинах, вы займете оборону. С вами будет взаимодействовать один из полков Шестой стрелковой дивизии. Дивизия прикрывает направление Таруса - Серпухов, Высокиничи - Серпухов. Командир ее - полковник Шестаков. Свяжитесь с ним... По прибытии на место немедленно выслать разведку с задачей выяснить, какие части наступают на этом направлении, численность, вооружение...
   Я понял, что здесь, вдали от переднего края, невозможно предусмотреть всего, с чем может встретиться батальон, какую создаст обстановку противник, - там, на месте, все намного сложней. Я спросил:
   - Товарищ генерал, объясните, пожалуйста, что происходит на всем московском фронте? Нам это чрезвычайно интересно и нужно знать.
   Ардынов, склонив голову и выпятив губы, посмотрел на меня поверх роговых очков то ли с недоверием, то ли с благодарностью за то, что я избавил его от дальнейших наставлений.
   - Обстановка вокруг Москвы неутешительная. - Генерал опять повернулся к карте. - Совсем неутешительная. Смотри сюда... На севере противник забрал Калинин. Волоколамск тоже в его руках. Здесь, на западе, подступил к Кубинке - полсотни километров от города! Чуть южнее - Наро-Фоминск... Что он будет делать дальше? Будет рваться на севере вот сюда, на Клин, потом на Дмитров, на Загорск. - Карандаш прополз по карте, описывая дугу вокруг Москвы. - А здесь, на юге, противник через Серпухов, через нас то есть, пройдет на Каширу, на Коломну, и где-то там, может быть, в Орехово-Зуеве, в Ногинске, кольцо вокруг Москвы замкнется. Таким образом, Тула будет изолирована, обескровлена, и у танкистов генерала Гудериана руки будут свободными. А вторая танковая армия, что завязла в районе Тулы, самая боеспособная во всей гитлеровской армии! Она немедленно устремится на северо-восток, знаешь куда? В Горький. Не дальше и не ближе... - Ардынов обернулся, и я опять увидел его утомленные, в набрякших веках глаза. - Твой батальон, капитан, посылаем на самый решающий участок. От него, можно сказать, зависит судьба нашей столицы. - Он невесело улыбнулся: - Значит, как ты должен действовать?
   - Умело, товарищ генерал, - ответил я, уловив шутку в его вопросе. Умереть, но не пропустить врага!
   - Молодец. Заповедям учить не надо...
   Ардынов вновь усмехнулся, колыхнулись его плечи, массивные и уже поникшие, давно растратившие молодую силу. Этот принужденный и горький смех словно подчеркивал критическое положение наших армий, сражающихся за Москву. Я понял, что люди, даже если их много, бессильны перед наступающим врагом, закованным в сталь, устилающим каждый метр земли минами. Стали должна противостоять только сталь, броне - броня. И успехи защитников Родины зависят не от них самих, готовых в любую минуту на самопожертвование, вернее, не только от них, а от кого-то другого, кто находится далеко от фронта, на востоке, в Сибири, на Урале. Победа зависит от того, насколько стремительно совершат марш заводы на новые места; от того, как скоро шахты дадут руду, сталевары сварят сталь, фабрики приготовят взрывчатку, как умело и без задержек железнодорожники пропустят по забитым путям составы к фронту... Время, время!..
   Я как бы очнулся, услышав густой голос генерала Ардынова.
   - У нас жарко, а в других местах, должно быть, еще жарче. - Он тяжело вздохнул и затосковал глазами. - Танковую бригаду, которая нам нужна позарез, приказано отдать: отсылаем ее под Истру. - Он нашел на карте город и задержал на нем палец. - Сюда. В чьей он полосе?.. Ну да, Шестнадцатая армия Рокоссовского стоит... - Ардынов помолчал немного, подумал, выпятив губы, потом, как бы вспомнив обо мне, сказал: - Что ж, капитан, с богом, как говаривали в старину...
   Сергей Петрович вышел нас проводить. Мы попрощались на крыльце, торопливо, на ходу, почти без слов. Он проговорил кратко, не скрывая охватившего его волнения:
   - Я должен знать все, что с вами произойдет. Береги Нину. - Он неожиданно погладил меня по щеке, скользнул большим пальцем по моей брови, как тогда в общежитии в первый день моего приезда на завод. Затем чуть подтолкнул. - Иди. - В темноте колко блеснули его остановившиеся глаза.
   Я сбежал по ступенькам крыльца, сдерживая отчаянный крик и закипавшие слезы, точно прощались мы навсегда... Было темно, бесприютно; ветер со свистом проносился вдоль улицы, холодным, мокрым языком лизал виски, щеки, и на какое-то мгновение я ощутил себя одиноким...
   - Вот и все, - заговорил Браслетов, когда я догнал его с Ниной. Впереди только расстояние в несколько километров... Меня, откровенно говоря, утомило ожидание чего-то огромного, сверхъестественного. Скорее бы хоть! А все это, я так думаю, гораздо проще, обычней...
   - Ты прав, - отозвался я. - Ничего интересного, кроме страха, стонов, крови и прочих прелестей, связанных с боем. Да ты завтра увидишь сам.
   Браслетов внимательно посмотрел на меня.
   - Ты не в настроении. Отчего?
   Я промолчал.
   Возле штаба батальона я задержался на минуту и сказал Нине:
   - Иди к себе. Я скоро приду.
   В избе находились все командиры рот - их собрал лейтенант Тропинин, зная, что я вернусь от командующего. Над столом, под самым потолком, горела семилинейная лампа, скупо роняя свет на середину избы, в углах затаилась слепая темень, а в этой тьме притихли командиры, ожидая, что я скажу.
   - Батальону поставлена задача выйти на рубеж обороны севернее и западнее города Тарусы. Завтра в шесть ноль-ноль батальон должен быть готов к отправке в район обороны. Машины будут поданы сюда. Остальное решим по прибытии на место. Разведку увеличить до двадцати человек. Подобрать крепких, отчаянных ребят... Командиром останется сержант Мартынов. Пусть он сам и подберет... Все, товарищи. Можете идти в подразделения и готовить людей к последнему переходу, вернее, переезду.
   Командиры, глухо переговариваясь, выходили из помещения. После них в избе сразу стало тихо, просторно и пусто. Мы остались одни: я, Браслетов, Тропинин и Чигинцев да в темном углу на корточках - Прокофий: по шумному, со всхрапами дыханию я догадался, что он спит. Я взглянул на Браслетова.
   - По-моему, друзья, все идет хорошо. Кончились наши мытарства...
   - Лучшего и желать нечего, - охотно согласился комиссар. - Могли прямо с марша, без передыху, кинуть в бой - с оружием ты или нет...
   9
   Батальон был готов к переброске в район обороны к шести утра. К этому времени рота, расквартированная в соседней деревне, прибыла в Батурино. Мы ждали автоколонну...
   Было еще темно, мутно и спросонок ознобно. Сочащаяся влага осела, прибитая косым, с завихрениями ветром. Ветер, как бы расчесывая, прореживал и сушил тучи, сквозь них несмело сеялся блеклый свет. Бойцы толпились у изб, хмурились, поеживаясь и позевывая...
   Грузовики опоздали на сорок минут, и подано их было вдвое меньше. Командир колонны старший лейтенант Гремячкин, злой, издерганный, уже немолодой человек, с лицом, испещренным морщинами, с выпирающими скулами, опередив мои вопросы, мрачно спросил:
   - Двумя рейсами не обойдемся?
   - Обойдемся, - ответил Тропинин.
   - Тогда устанавливайте очередность, - сказал Гремячкин. - Я не могу задерживаться.
   Я сказал Тропинину:
   - Грузите в машины разведчиков, первую роту и часть второй. Сопровождать колонну будешь ты и Чигинцев. Выгрузка в совхозе, не доезжая Тарусы. Там же командный пункт командира Шестой дивизии. Свяжись с ним. По прибытии выслать разведку в направлении юго-западней и западней Тарусы.
   - Когда машины могут вернуться назад? - спросил я начальника колонны, провожая первый эшелон глазами.
   - Часа через полтора. Не раньше. А то и позже. Им чего стоит добраться только до Серпухова! Там дорога мощеная, но вся в рытвинах - не очень-то разгонишься.
   - Это называется - срочная переброска войск, - сказал я с невеселой иронией. - Так мы к обеду едва-едва доберемся. Может быть, двинуться пешим маршем? За два часа мы сократим путь на десять километров, а то и больше. Как ты считаешь, комиссар?
   Браслетов свел брови - две круто выгнутые скобки, уронил взгляд на носки сапог, на скулах проступил румянец, губы подобрались в узелок, - такое выражение лица я замечал у него в минуты решимости.
   - Мы сократим путь на десять километров, а людей утомим маршем на целые сутки. - Он взглянул мне в глаза, все так же хмурясь. - А усталому бойцу всегда кажется, что противник сильнее его. Подождем колонну.
   Гремячкин не отрывал взгляда от поворота дороги, куда ушли машины, и страдальчески морщился.
   - Он правильно подсказывает: нечего ноги людям ломать, коли есть колеса.
   - Колеса! - крикнул я. - Зашились мы с вашими колесами! На полдня опаздываем. Через два часа нужно будет докладывать о выполнении приказа, а мы только с места стронулись!
   Начальник колонны скрипуче засмеялся и помотал головой.
   - Куда вы опоздаете, разрешите вас спросить?.. Удивительный народ! К дьяволу в пасть никогда не опоздаешь... Ты думаешь, у командования только и забот, что о вашем батальоне? Направление указали - ну и рой землю носом. Я тут давно и повидал кое-что... - Он раздраженно сплюнул и замолк, морщины на его лице скорбно застыли. Он думал, должно быть, о судьбе своей колонны, стоял, переминаясь с ноги на ногу на одном месте.
   Мы вернулись в штаб. Я достал карту, разложил ее перед собой на столе и всматривался в район Тарусы, в населенные пункты, окружавшие ее. Браслетов писал в блокноте, помечая каждую строчку цифрой. Хозяйка варила для нас картошку.
   Открылась дверь, и в избу вошел Тихон Андреевич. На овчинном воротнике его полушубка, на валенках застряли соломины и остья мякины. Раздеваясь, он сказал хозяйке:
   - Есть-то дашь, мать?
   Занавесочка колыхнулась, и из чулана высунулось сухонькое личико хозяйки.
   - Сейчас сварится. Умойся сперва... - И скрылась.
   Тихон Андреевич, приблизившись к столу, потоптался немного в неловкости, захватил в горсть негустую с проседью бородку.
   - Доброе утро, товарищи командиры, - проговорил он, прикрывая усами виноватую улыбку. - Покричал я вчерась... Не стерпел... Не обиделись на старика?
   Браслетов, стараясь казаться строгим, сказал:
   - Как это не обиделись, Тихон Андреевич? - Он закрыл блокнот. - Мы были оскорблены вашим поведением: вы точно на врагов кричали. Мы собирались сдать вас в комендатуру для выяснения личности. Да, да. Но пожалели. Годы ваши пожалели...
   Из чулана вынырнула старушка, мелко семеня и заплетаясь ногами в длинном сарафане, подлетела к нам, с неожиданной воинственностью ударила кулачком по столу.
   - Хорошенько его, злодея! Постыдите, пригрозите, чтобы в другой раз голос не подымал. Ишь разгорелся... - И тут же нырнула за занавеску.
   Тихон Андреевич, кроткий, застенчивый, сокрушенно, с раскаянием качал головой и вздыхал сдержанно. В этот момент они оба, и старик и старуха, открыли перед нами свои многолетние, несложные и в то же время неспокойные отношения: старик, приняв несколько чарок, становился буйным, выплескивал все, что накапливалось в душе, гремел, рушил, что попадалось под руку, и жена, как от грозы, бежала от него к соседям - от греха подальше; когда же в нем кончался хмельной кураж, старуха без пощады пилила его, трезвого, тихого, несчастного, неделю вымещала на нем все свои беды, напоминая ему все новые и новые подробности его буйства.
   - Вы шутите, конечно, ребята, - глухо проговорил Тихон Андреевич. - Я сам знаю, что виноват. Вы уж не обижайтесь... - Он сел рядом со мной, горестно положил перед собой руки с узлами на пальцах. - Жжет вот здесь, в груди, терпения нет. А от дум деваться некуда. Во дворе убираюсь, а сам думаю: зачем? Все равно немец придет - заберет, а избу спалит. Нам ночью-то видно, как горят села вокруг... Думал зарезать телку - есть некому. Кусок в горло не идет. Вот напасть на нас, ай-ай-ай! И сладу с ним никакого нет...
   Сколько раз слышал я эти слова, произносимые с изумлением и страхом: "Сладу с ним нет..." И всегда ощущал неловкость, словно был виноват в том, что с немцем нет сладу.
   Сидеть на одном месте было невмоготу. Я вылез из-за стола.
   - Подожди, позавтракаем, - сказал Браслетов. Хозяйка, вынырнув из чулана, известила скороговоркой:
   - Сварилась картошка-то. Сейчас подам.
   - Потом поем, - сказал я.
   Гремячкин, привалившись плечом к изгороди палисадника, глядел вдоль улицы и курил папиросу за папиросой, и морщины на его подвижном лице жили своей беспокойной жизнью, выдавая его волнение. Одна рука у Гремячкина была прижата к животу.
   - Так нервничаю, что разболелась язва, черт бы ее побрал. Давно не болела...
   Мы прошли до поворота дороги, взглянули в поле. Оно лежало голое и унылое, в осенней тоске. Проселком тащились конные упряжки. Вдалеке буксовала в грязи легковая машина.
   Бойцы, настроившиеся на поездку, томились ожиданием, бесцельно бродили меж дворов.
   - Скоро должны вернуться, - сказал Гремячкин, взглянув на часы. - Душой чую. - Он заметно повеселел - морщины на щеках расправились - и руку сунул в карман. - Я уже слышу, как они гудят...
   Вскоре действительно на улицу выкатился головной грузовик, за ним показался второй, третий, и начальник колонны, страдая от нетерпения, кинулся навстречу им, что-то крича и размахивая руками; колеса грузовика, ударившие по луже, окатили его грязью, и он, отряхивая комбинезон, побежал назад, ко мне.
   - Видал? - заговорил он, пританцовывая от возбуждения. - Явились! Целехонькие. Я ведь чего боялся, капитан? Налетов. Налетят, растреплют колонну, и загорать вам... Или пешком идти... - Понизив голос, придвинувшись ко мне, проговорил: - Врал я, будто вам некуда спешить. Утешал, а у самого душа в веревку свивалась от горя: по моей вине произошла задержка. Там такое творится... - Он откинулся, прикрыл глаза, и морщины снова страдальчески задвигались на его лице.
   Машины, гудя, распахивая скатами улицу, разворачивались и выстраивались в колонну. Шоферы открывали капоты и осматривали горячие моторы. Сержант в телогрейке, выпрыгнув из кабины головной машины, подбежал к нам.
   - Одна машина выбыла из строя, товарищ старший лейтенант. Оба ската лопнули.
   - Когда шли обратно или туда?
   - Туда.
   - Что предприняли?
   - Людей рассовали по другим машинам, - сказал сержант. - Шоферу отдали запасное колесо. Обратно ехали - он еще возился... В остальном все в порядке. - Вынул из кармана записку, подал мне. - От старшего лейтенанта.
   Пока я читал записку Чигинцева, начальник колонны спросил сержанта:
   - Дорога спокойна?
   - Пока спокойна. Туда ехали, было еще темно. Возвращались назад прошли три немецких самолета над головой. Довольно низко. Но не тронули...
   Чигинцев писал, что добрались благополучно, что там же, в совхозе, расположен командный пункт и штаб Шестой стрелковой дивизии, что Мартынов с разведчиками выслан по маршруту, намеченному ранее, и что с нетерпением ждет нашего прибытия.