Андреев Александр. Берегите солнце

   - Так точно! - ответил Чертыханов, и глаза его как будто сразу запали внутрь, в них проглянула вдруг - в глубине, за решимостью - глубочайшая человеческая скорбь. И я кивнул ему, как бы напоминая, что он сейчас дает тон всем остальным. Он понял меня, встрепенулся, напрягаясь, отчеканил громко: - Готов, товарищ капитан!
   Я остановился перед сержантом Мартыновым.
   - Сержант Мартынов... - и повторил свой вопрос.
   - Так точно, готов! - ответил сержант.
   - Красноармеец Куделин?..
   - Так точно, готов!
   - Красноармеец Гудима!..
   - Так точно, готов!..
   Я прошел вдоль строя и каждому задал свой вопрос, затем скомандовал:
   - За мной!
   Мы прошли во двор. Люди, находившиеся здесь, зашевелились, выжидательно глядели на нас, медлительно приближающихся к ним, молчаливых, вооруженных и неумолимых. Все они разом шатнулись и стали пятиться к кирпичной стене, будто догадываясь, что сейчас я прикажу им встать именно к этой стене.
   Низкое небо скупо роняло тусклый свет, и лица людей казались серыми, вылинявшими от бессонницы, от студеной ночной сырости и тревоги.
   Окинув взглядом толпу, я чуть не вскрикнул от изумления и ужаса: рядом с крикливой женщиной, задержанной с двумя окороками, стояла Ирина Тайнинская, съежившаяся, озябшая, жалкая. Ирина прошептала что-то беззвучно и тряхнула головой, должно быть, не верила, что перед ней нахожусь я...
   А перед моим мысленным взором в одно мгновение пронеслись воспоминания, связанные с этой женщиной: радость, отчаяние и жгучая, нестерпимая душевная боль.
   "Как она очутилась здесь, - поражался я, - где ее муж?" Я перевел взгляд. Конечно же! Сзади Ирины находился Анатолий Сердобинский. Он тоже глядел на меня жадно, смятенно и с недоумением.
   Чертыханов вдруг грубо сдавил мне локоть.
   - Смышляев! - прошептал он, задрожав от охватившего его волнения. Товарищ капитан, Смышляев!
   - Где?
   Чертыханов, рванувшись с места, оторвал от стены человека. Да, это был Смышляев: бесцветные глаза убийцы, вороночка на подбородке, точно сделанная хорошо отточенным карандашом, - предатель, выдавший немцам Ивана Заголихина, Нину, Никиту Доброва. А сколько он предал после, каких людей обрек на смерть!
   Смышляев молча и угрюмо смотрел на меня, не мигая.
   - Где он взят? - спросил я.
   Браслетов ответил:
   - На чердаке. Это он передавал информацию немцам. Ранил красноармейца Седловатых. - Комиссар кивнул на Смышляева. - Вы его знаете?
   - Был командиром взвода в моей роте, - сказал я. - Перебежал к фашистам... Вот как они тебя использовали... - Я с глухой злобой оглядывал Смышляева: был он в куцем пиджачке, в сапожках с коротенькими голенищами, в кепочке, насунутой на самые брови; бледные губы кривились в улыбке.
   - Расстрелять, - приказал я удивительно спокойно, как будто речь шла о чем-то обычном и естественном.
   Чертыханов толкнул Смышляева дулом автомата в плечо.
   - Иди.
   Смышляев небрежно сплюнул, пытаясь скрыть свой страх и выказать презрение к нам и к смерти.
   - Все равно песенка ваша спета, - сказал он и, насвистывая, пошел впереди Чертыханова.
   Прокофий завел Смышляева за угол здания. Прошло несколько секунд, показавшихся всем изнуряюще длинными. Глухо прозвучала в рассветном сыром сумраке короткая автоматная очередь.
   Толпа ахнула и притихла.
   Чертыханов возвращался тяжелым - как под грузом - шагом, хмурый и спокойно мудрый, привычным рывком плеча поправляя автомат; молча встал в строй.
   Лейтенант Тропинин принес список: двадцать шесть человек, самовольно оставивших свои посты. Выкрикивая имена этих людей, Тропинин отводил их от толпы в сторону.
   Затем он прочитал постановление Государственного комитета обороны. Когда дошел до пункта, где было сказано: "Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте..." - я едва заметно кивнул, и бойцы щелкнули затворами автоматов.
   - Вы будете расстреляны, как прямые пособники врага... Армия истекает кровью, а вы думаете о своей шкуре, о наживе! Вам не будет пощады!..
   Напряжение бойцов достигло предела. У Пети Куделина высохли губы, и он, облизывая их языком, все время сглатывал слюну. Браслетов отступил за мою спину, и я слышал, как он, сняв фуражку, вытер платком лоб.
   Ирина Тайнинская, закрыв глаза, ткнулась виском в сырую стену из красного кирпича.
   - Как попала сюда эта женщина? - спросил я, указав на Ирину.
   Она не пошевелилась: должно быть, не слышала моего вопроса.
   Лейтенант Тропинин выступил вперед.
   - С мужем, товарищ капитан.
   - Что за "подвиг" он совершил?
   - Его, по-моему, захватили с чулками...
   - С чем?
   Лейтенант полистал толстую, бухгалтерского образца книгу.
   - Участие в разграблении галантерейной палатки. У этого гражданина, фамилия его Сердобинский, обнаружили узел с дамскими чулками, - доложил Тропинин, захлопывая книгу.
   Я с изумлением посмотрел на Сердобинского: зачем ему понадобилось столько чулок? В такой-то момент! Все это смахивало на нелепый анекдот...
   Сердобинский упорно искал моего взгляда. Автоматы, направленные ему в лицо, лишили его дара речи.
   - Принесите узел с чулками, - попросил я.
   Один из бойцов притащил в охапке огромный белый сверток. Он бросил его на землю у моих ног; из свертка вывалились связки чулок. Я поднял растрепанную связку и подошел к Сердобинскому.
   - Тебе нужны чулки? На, возьми. Бери, бери, не бойся...
   Сердобинский обеими руками отталкивал от себя чулки. Не брал. Тогда Чертыханов, направив на него автомат, прикрикнул:
   - Бери, коль приказывают!..
   И Сердобинский стал хватать у меня из рук чулки и торопливо засовывать себе за пазуху, в карманы, не сознавая того, что делает. И говорил, говорил при этом, жалко, просительно улыбаясь.
   Кто-то из бойцов, стоящих сзади меня, тихо засмеялся.
   - А теперь выходи, - сказал я Сердобинскому.
   Он замер, спиной прижавшись к стене.
   - Нет, - проговорил он, ужасаясь. - Нет!.. Я не выйду. Не выйду!
   - Выходи, - повторил я.
   - Не выйду! Что ты хочешь со мной сделать? - Он схватился за локоть Ирины. - Скажи ему, чтобы он меня не трогал!..
   - Вышвырните его, - приказал я бойцам.
   - Ты мне мстишь! - выкрикнул Сердобинский истерично. - Простить не можешь Ирины!
   Чертыханов с Мартыновым, подойдя, взяли его за плечи и вытащили из толпы, поставили на ноги.
   - Иди, - сказал Чертыханов зло.
   - Идти? Куда мне идти? - Сердобинский, недоуменно мигая, вертел головой, спрашивая то Чертыханова, то Мартынова: - Куда мне идти? Что вы хотите со мной сделать?..
   - Туда иди. - Прокофий махнул рукой в сторону ворот. - Иди, говорят тебе. Пока жив! - И подтолкнул его прикладом автомата. - Пошел!..
   Сердобинский, испуганно оборачиваясь, сделал сперва несколько неуверенных шагов, как бы крадучись, на полусогнутых ногах. Затем припустился к воротам. Из карманов его свисали и болтались длинные желтые ленты шелковых чулок.
   Я обернулся к остальным.
   - Вон отсюда! - крикнул я. - Чтоб духу вашего здесь не было. Вон!
   И люди, будто листья, подхваченные ветром, вскочили и кинулись со двора.
   Первым, запрокинув голову, выставив острый кадык на длинной верблюжьей шее, рысил кассир Кондратьев.
   У железных решетчатых ворот остановились, молчаливо, с ожесточением отталкивая друг друга и пробиваясь на волю.
   Чертыханов с осуждением покачал головой.
   - До чего же неорганизованный народец, как овцы! - Подумав немного, добавил: - Впрочем, когда смерть подойдет вплотную и положит костлявую руку на плечо, тут не только побежишь - полетишь. Крыльев нет, а взлетишь, как по нотам. Товарищ капитан, разрешите навести порядок?..
   Сержант Мартынов сердито спросил часовщика, который с тихой улыбкой наблюдал за давкой у ворот.
   - А ты почему не бежишь? Ишь прогуливается, храбрец какой...
   - Я не храбрец, - сказал человек в длинном пальто. - Не буду хвастаться. Я старик и потому кое-что вижу больше и глубже другого... Я понял, что этот молодой капитан - человек мужественный. А мужественный человек никогда не бывает жестоким. - И тихо поплелся к выходу.
   Группа задержанных, в которой находился и главный инженер, тоже двинулась к воротам, но я их остановил.
   - А вы будете переданы в распоряжение военного трибунала.
   Подойдя к Ирине Тайнинской, я тихонько притронулся к ее плечу.
   - Почему не уходишь? Чего ждешь?
   Ирина посмотрела мне в глаза.
   - Лучше бы ты меня пристрелил. - Она с усилием отделилась от стены и медленно пошла к воротам, туго прижимая к бокам локти. Чулок, лежавший на ее пути, она отшвырнула ногой.
   Я стоял посреди двора и с грустью смотрел вслед Ирине. Мне казалось, что вместе с ней отодвигалась, уходила - все дальше и дальше - пылкая и влюбленная моя юность.
   17
   Майор Самарин разрешил мне отлучиться из батальона по срочному и неотложному делу, приказав к шестнадцати часам быть на месте. Чертыханов, отыскав автомобиль, доложил:
   - В полной исправности и с шофером! Но только грузовик, товарищ капитан. Вам для какой надобности машина: перевезти что-нибудь или прокатиться желаете? Если прокатиться, то мы легковую живо спроворим.
   - Ладно, поедем на грузовике.
   Я сказал Браслетову и Тропинину:
   - Вернусь к четырем часам. Действуйте в зависимости от обстановки.
   Мы проехали по Пушкинскому бульвару, завернули на улицу Горького и остановились возле дома, где жила Нина. Я взбежал на третий этаж и позвонил в квартиру.
   Нина ждала меня, одетая по-домашнему в ситцевый, яркой расцветки халат, перетянутый в талии узким поясом, свежая, еще немного сонная, как в ласковое утро мирного времени. В полутемной передней мы постояли немного, обнявшись, безмолвно, едва дыша. От запаха ее кожи и волос у меня опять сладко закружилась голова.
   Она указала на столик у зеркала, где стояла фарфоровая собака с красным высунутым языком, - мой подарок Нине в день ее рождения.
   - Ты не забыл этого пса? Как поставил его на это место, так и стоит вот уже два года... Есть хочешь? Я приготовила тебе завтрак, не думай, пожалуйста, что я незаботливая хозяйка...
   Мы прошли в столовую, огромную и пустую. Стол, сверкавший свежей скатертью, был накрыт на двоих.
   - Я сейчас сварю тебе кофе, - сказала Нина. - Посиди на диване или пройди к папе.
   - Он разве дома? - спросил я.
   - Нет, конечно. Улетел по делам на Урал.
   - Ты его еще не видала?
   - Нет. И едва ли скоро увижу... Что ты на меня все смотришь? Пожалуйста, не смотри так... Краснеть заставляешь... - Она и в самом деле внезапно и жарко заалела, от опущенных ресниц на лицо легли едва уловимые тени, а ладони невольно заслонили горло - знакомый жест, выражавший ее отчаянную застенчивость.
   - Не надо кофе, Нина. Оденься поскорее, мы должны ехать.
   - Куда, Дима?
   - Потом узнаешь.
   - Хорошо. Я сейчас. - Она ушла в спальню и через несколько минут явилась одетая, строгая и сдержанная. - Мы можем ехать.
   Спустившись к машине, я велел Чертыханову сесть с шофером, а мы с Ниной влезли в кузов, встали, держась руками за крышу кабины. Нина не допытывалась, куда я ее везу, лишь внимательно поглядывала на меня.
   - Наш сын должен носить мою фамилию, - сказал я.
   Сощурившись от встречного ветра, Нина улыбнулась и чуть-чуть ближе пододвинулась ко мне.
   Грузовик летел вдоль улицы Горького. Движение людей из города заметно сократилось... По Садовому кольцу шли войска, целые соединения, прибывшие из Сибири, с Дальнего Востока, из забайкальских степей. Нестройными колоннами шагали бойцы, с изумлением озираясь на каменные и молчаливые строения столицы; лошади, звонко цокая подковами по асфальту, тащили пушки, повозки, кухни; медленно пробирались машины с боеприпасами. Рота за ротой, полк за полком... Я знал, что каждую дивизию, новую часть, прибывшую из глубины России к фронту, проводили по улицам Москвы - пусть москвичи знают, что у нас есть свежие боевые силы, способные остановить вражеские армии.
   Шофер, немолодой уже человек с небритыми впалыми щеками и угрюмым взглядом, подвез нас к первому попавшемуся загсу. Я выпрыгнул из кузова и помог Нине сойти. В помещение вошли все четверо.
   Загс был закрыт. На замке висела, как брелок, большая сургучная печать. Мы с Ниной переглянулись, я уловил в глазах ее разочарование. Чертыханов, как бы в отместку за такой прием, два раза стукнул кулаком в дверь.
   - Удрали, черти! Мы сами виноваты, товарищ капитан: всяких задерживали, а вот эти бюрократы не попались. Мы бы попридержали их для такого случая... Но ничего, не огорчайтесь, не один загс в Москве.
   Мы опять забрались в кузов. Машина помчалась по пустым улицам и переулкам. Студеный ветер бил в лицо, свистел в ушах, срывал с ресниц Нины слезы.
   - Тебе холодно? - спросил я ее.
   - Нет, что ты!
   Мы заезжали еще в три загса. Они тоже были закрыты. Нина совсем приуныла. Она озябла, но в кабину перейти не соглашалась. Я торопил шофера.
   Наконец нам повезло. На Красной Пресне в большом здании райкома и исполкома мы отыскали дверь с табличкой "Загс". В комнате полная женщина в распахнутом пальто укладывала в ящики толстые книги, картотеки, ловко забивая ящики гвоздями.
   - Эй, тетя, оторвитесь-ка на минуту от ваших гробов! - сказал Чертыханов, подойдя к ней. - Успеете еще заколотить.
   Женщина бросила на ящик молоток, обернулась к нему.
   - Ну? - Шерстяной платок сполз ей на плечи, открыв растрепавшиеся волосы с прямым пробором, щеки женщины пылали от работы.
   - Поженить надо людей, - объяснил Прокофий, кивнув на меня и Нину. Занесите их в книгу, документ выдайте.
   Женщина села на ящик, усмехнулась, оглядывая нас.
   - Ну и времечко выбрали для женитьбы...
   - Для женитьбы Михаил Иванович Калинин расписания не устанавливал, ответил Чертыханов. - Кто когда захочет, тот тогда и женится, как по нотам. Ваше дело, тетя, скрепить государственной печатью их брачные узы.
   - Не могу я этого сделать, дорогие товарищи, - сказала женщина. - Нет у меня печати, нет книг, нет брачных свидетельств.
   - Как это так нет! - Чертыханов возвысил голос. - А в этих гробах что хранится? Вытаскивайте живее и пишите, нам ждать некогда. - Для острастки он положил автомат на край стола. Женщина небрежно отодвинула автомат.
   - Ты этой игрушкой не балуйся, она ведь, кажется, стреляет...
   - Стреляет, тетя, как по нотам.
   - Вот и убери. Нет у меня ничего для такого случая. Все вывезено еще неделю назад.
   - Куда вывезено?
   - В тыл. Подальше от немцев. Зачем вы их сюда подпустили? - Она с насмешкой взглянула сперва на Чертыханова, потом на меня. - Воевать надо, а не жениться.
   Нина тихонько рассмеялась, а Чертыханов сказал вкрадчивым голосом, в котором таилась угроза:
   - Вы бы, гражданка, остереглись делать такие свои выводы, а то ведь мы можем про свою гуманность забыть.
   - Не грози. - Лицо женщины потеплело. - Ты, видно, только с бабами и горазд воевать.
   Чертыханов пошевелил белесыми бровями и наморщил картошистый нос.
   - Я еще раз вежливо прошу вас: вытаскивайте ваши книги и давайте нам документ.
   - Что ты так страдаешь, - сказала женщина Прокофию. - Не ты ведь женишься...
   Чертыханов присвистнул.
   - Я буду жениться, милая моя женщина, когда фашистов в землю вколотим. Наша Нина - девушка редчайшей красоты. Но со мной рядом, - вы уж извините, Нина, - будет стоять особа распрекрасная. Я даже имя ее знаю - Победа. Вот тогда и попробуйте не зарегистрировать нас!..
   Женщина с веселым сокрушением покачала головой.
   - Где только учатся люди так болтать языком... А с виду никак не подумаешь...
   - Виды часто обманчивы, - ответил Прокофий. - Иной с виду-то герой, картинка, а поскреби его - трусом окажется, паникером, а то и провокатором. Мы ведь и в самом деле спешим, тетя. Обстряпайте нам это дельце, распишите их, и расстанемся по-хорошему. Это командир наш...
   - Не могу, ребята, - сказала женщина. - Честное слово, не могу. И рада бы вам помочь. Ничего здесь нет... Ну потерпите немного, если любите друг друга, то расписаться всегда успеете. Да я и не регистрирую браки-то...
   - Э, дорогая, так не пойдет, - сказал Чертыханов. - Где еще есть поблизости такой же бюрократический приют?
   Мне надоело слушать спор Чертыханова с женщиной, не улыбалось и новое кружение по городу в поисках загса, а Нина готова была просто расплакаться. Я сказал Прокофию:
   - Задержи, пожалуйста, эту гражданку здесь на некоторое время. Пойдем, Нина.
   Мы поднялись на четвертый этаж, где помещался райком партии. Секретарь райкома стоял в своем кабинете за столом в пальто и в фуражке, широкий подбородок, обросший щетиной, казался тяжеловатым. Перед ним, по другую сторону стола, сидели двое посетителей. Секретарь кричал в телефонную трубку, резко взмахивая кулаком.
   - Чего вы на них глядите! Призовите к порядку!
   Секретарь швырнул трубку и устало рухнул на стул. Он снял фуражку и провел обеими ладонями по лысеющему лбу, по глазам. Затем с удивлением взглянул на нас, неожиданно и непрошено явившихся к нему.
   - В чем дело, товарищи?
   Я придвинулся к столу и сказал:
   - Мы хотим пожениться.
   Брови секретаря медленно поползли вверх.
   - Жениться? - Он недоуменно посмотрел на посетителей, сидящих напротив него, как бы призывая их в свидетели. - Ну и женитесь на здоровье. При чем тут я? Не я же регистрирую браки.
   - Знаю, что не вы, - сказал я. - Мы побывали в четырех загсах. Они закрыты. В вашем сидит женщина, но она не хочет нами заняться.
   - А что у вас за спешка? - спросил секретарь. - Что это - неотложное мероприятие?
   - Да, неотложное. Я ухожу на фронт. И вообще нам это необходимо. Поймите нас хорошо.
   Секретарь поскреб подбородок.
   - Да, причина подходящая... - Затем он снял трубку и набрал номер. Марья Сергеевна, это Баканин говорит. У тебя были капитан с девушкой? Ну?.. - Послушал немного, положил трубку и опять сказал: - Н-да... Неважные ваши дела, ребята... - Он взглянул на меня, потом на Нину. Она стояла у двери, взволнованная, ожидающая, смелая и несчастная. - Я прошу вас, сказал он посетителям, - подождите меня там... Такое дело...
   Посетители молча встали и вышли.
   - Как ваша фамилия, капитан? Мы, по-моему, с вами встречались?
   - Так точно, товарищ Баканин. У ворот завода на Красной Пресне. А фамилия моя - Ракитин Дмитрий Александрович. - Я подал ему мандат Государственного комитета обороны. Секретарь одобрительно кивнул, улыбнулся и отошел к Нине. - А ваша?
   - Сокол Нина Дмитриевна.
   - Какую вы берете фамилию?
   - Его. Ракитина.
   - Очень хорошо. Подождите меня здесь. - Он вышел и вскоре вернулся, сказал мне: - А знаешь, капитан, твои ребята помогли нам: порядок хоть и с трудом, но наладили. Говорят, вы задержали главного инженера Озеранского.
   - Да. Мы направили его в военный трибунал, - сказал я.
   - Правильно, - одобрил Баканин. - Сукиным сыном оказался... Как выявляет людей лихое время! Многих ли вы еще задержали?..
   Пока я кратко докладывал ему о действиях батальона, вошла девушка с листком бумаги в руках. Она подала этот листок секретарю.
   На листке крупными типографскими буквами было написано: "ВСЕСОЮЗНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ (большевиков)". А чуть ниже было напечатано на машинке: "Брачное свидетельство". Баканин подписал этот лист.
   Мы приблизились к нему. Он оглядел нас, стоящих перед ним плечом к плечу. Выражение его лица было торжественное и печальное.
   - Не знаю, верно ли я поступаю юридически или нет, но по-человечески, по-граждански, по-отечески я объявляю вас мужем и женой. Будьте живы и здоровы. Будьте счастливы и будьте преданны до конца нашей матери Родине... - Он поцеловал сначала Нину, потом меня. - Желаю вам удачи, дорогие мои. Вручаю вам документ, временный, конечно, который вы можете потом обменять на другой. До свиданья.
   Мы взяли самый дорогой для нас документ, поблагодарили секретаря и вышли - муж и жена.
   А в это время по радио звучал голос Левитана, объявлявший о новом налете вражеской авиации на нашу столицу.
   18
   Майор Самарин прибыл в батальон ровно в четыре часа. Вместе с ним явились еще двое - капитан и молчаливый человек в штатском костюме. Они зашли за стеклянную перегородку и сели за стол. Пригласили и нас троих: меня, Браслетова и Тропинина. Майор Самарин взглянул на меня сквозь четырехугольное пенсне и улыбнулся.
   - Досталось вам, капитан, за эти дни?
   - Не жалуюсь, товарищ майор, - ответил я. - На фронте сейчас достается больше.
   Капитан проговорил отрывисто:
   - Вы задержали группу преступников и провокаторов? Где они находятся и скольких из них вы пустили в расход?
   - Одного. Предателя. Под Смоленском он был у меня в роте, дезертировал и перебежал к немцам.
   - Остальные где?
   - Часть из них передана в военный трибунал.
   - Ну, а остальные? - крикнул капитан.
   - Остальных я отпустил, - сказал я как можно спокойнее.
   - Отпустил! Добреньким хочешь быть! - Капитан выругался. - А кто вам разрешил отпускать? Их надо было всех к стенке. Вы на это имели право.
   - Мы не каратели, а солдаты, - ответил я, сдерживая внутреннюю дрожь. Если вам необходимо расстреливать, то задерживайте людей сами и ставьте их к стенке. Я этого делать не стану.
   Капитан сел, трудно, с хрипом дыша.
   - Вы так говорите, будто я не человек, а кровожадный зверь...
   Человек в штатском прервал его:
   - Подождите, капитан. - Он грузно повернулся ко мне: - С задачей, которая была поставлена перед вашим батальоном, товарищ капитан, вы справились. Мне поручено объявить вам, командирам и бойцам благодарность. Я встал, поднялись и Тропинин с Браслетовым. - Сообщите об этом всему батальону.
   - Слушаюсь.
   - Срок ваших полномочий истекает завтра в восемь часов, - сказал человек в штатском. - А до этого времени продолжайте нести службу. - Он поднялся и двинулся к выходу, не попрощавшись, тучный, медлительный, с доброй спиной.
   После его ухода я рассказал Самарину о том, как мы с Ниной искали загс, и показал наше удивительное брачное свидетельство. Он прочитал и с грустью покачал головой:
   - Ах, время, время... Ну, поздравляю вас.
   - Спасибо.
   Майор нахмурил брови, точно припомнил что-то важное.
   - Я только сейчас понял, почему вы мне об этом говорите. - Он наклонился к моему уху и, понизив голос, сказал: - Разрешаю вам отлучиться из батальона на всю ночь. Думаю, ничего такого не произойдет. Только оставьте телефон и точный адрес.
   - Спасибо, - прошептал я.
   Майор Самарин обеими руками сдавил мне плечи.
   - Я вам завтра позвоню. - И вышел следом за человеком в гражданской одежде.
   19
   Я попросил Чертыханова достать для меня цветов.
   Браслетов с удивлением обошел вокруг меня, точно я лишился здравого рассудка.
   - Цветов? Какие же теперь цветы - вторая половина октября?.. И зачем они вам понадобились?
   Чертыханов ответил, не задумываясь:
   - Достанем, товарищ капитан. Разрешите выполнять?
   Через час Прокофий стоял передо мной, прижимая к груди большой букет; шалая, торжествующая улыбка блуждала по его скуластому лицу - так он ухмылялся всегда, если ему удавалось что-нибудь "спроворить".
   - Где добыл? - спросил я.
   Чертыханов отчеканил с таким усердием, точно принес не букет цветов, а пленил вражеского генерала:
   - В Ботаническом саду, товарищ капитан!
   - Надеюсь, вы не совершили вооруженный налет на этот сад?
   - Никак нет. Сторож добровольно срезал с грядок последние. Мы в долгу не остались: подарили ему пять пачек папирос и бутылочку. Он сказал, что за такой подарок мы можем не только цветы - любое редкое дерево вырыть и увезти. Все равно, говорит, сгорят в огне войны. Я, конечно, провел с ним разъяснительную беседу на тему: беречь каждое дерево до победы...
   Чертыханов передал мне букет. Это были тучные махровые астры, белые, сиреневые, багровые, хризантемы и даже несколько гладиолусов с яркими лепестками.
   Бойцы, подойдя к букету, наклонялись и вдыхали едва уловимый, грустный осенний запах. Цветы рядом с автоматами, винтовками выглядели странно, но притягательно прекрасно: они напоминали о минувших мирных вечерах, о палисадниках, о городских парках с музыкой и танцами...
   - Вас проводить, товарищ капитан? - спросил меня Чертыханов.
   - Не надо. - В случае чего ты знаешь, где я буду.
   - Так точно, знаю.
   Я прошел по Малой Бронной на Пушкинский бульвар. Низкое московское небо сочилось мокрой, удушливо-горькой пылью. Едва различимыми пятнами недвижно стояли над крышами аэростаты. Кое-где трепетали лучи прожекторов; лучи тут же гасли, будто увязали в тучах. Глухая темнота и тишина обнимали город. Лишь где-то там, за Киевским вокзалом, красновато тлел горизонт от пожаров, и оттуда невнятными звуковыми толчками докатывался гул.
   Цветы мои отяжелели от влаги и казались совсем черными во мраке, выделялись лишь тусклые кружочки белых астр. На лепестках поблескивали капельки... На середине бульвара меня остановила музыка: во втором этаже дома кто-то играл на рояле; мне представился седой профессор, отрешенный от житейской суеты, от событий, от опасностей. Он играл Рахманинова. Звуки вырывались в приоткрытое окно, летели в ночь, в ненастную темень, утверждая торжество жизни над смертью... Из глубины комнаты, как будто бы из далекой мглы, робко пробивался слабо колеблющийся свет, как от пламени свечи.
   Сзади меня, чуть поодаль, остановился человек. Он шел за мной, стараясь не стучать каблуками. Я знал, что это был Чертыханов.
   - Что тебе надо? - спросил я его.